- Ну, вы с сашулькой придете вечером?
   - Куда мы денемся, Витька, придем...
   Верка зло и грустно думает, что да, пойдет вечером на ужин, который устраивается по поводу отъезда Аллы в отпуск на Гавайи.
   - Ты уже снабдил Аллочку фальшивыми кредитными картами?
   Витька хмыкает - фальшивые кредит-кардз тоже заработок Витьки. Но жену свою он не впутывает в эти операции. Она - мать его сына. Его семья, к которой он всегда может вернуться.
   К приходу мужа она успевает переодеться и создать небольшой беспорядок, свидетельствующий якобы о том, что она была дома.
   Саша входит и, как всегда, звякает ключами о стеклянную этажерку у двери. Глядя на него с диванчика, Вера знает, что он скажет сейчас, как всегда:
   - Фу, жарища. Жрать хочется.
   Он всегда говорит это. Вот он садится в кресло и вытягивает далеко вперед ноги. Туфли его покрыты белой пылью. Будто осыпаны пудрой. Грязные и длинные волосы тоже "в пудре".
   - Что ты развалился, такой грязный?! Иди в душ!
   Саша делает губами "пр-р-р" и просит пиво. Она приносит ему бутылку Бэкза и стакан. Он пьет из бутылки. По-американски. TV уже включен. Шестичасовые новости, как всегда, заканчиваются спортом - шарик налево, шарик направо... теннис. Она уходит в спальню, чтобы окончательно не озвереть, в "ходячий", в котором можно ходить, шкаф. Одежда саши висит в стенном шкафу другой спальни. В принципе это даже не спальня. В ней стоят два низких кресла, столик, и на полу лежит гигантская шахматная доска с запыленными фигурами - кустарное производство жуликов из Тихуаны. Иногда, правда, здесь спит их друг гомосексуалист Димочка пятидесяти семи лет. Они снимают матрас с кровати, и он восхищается их жертвенностью: "Братцы, а может, вы мазохисты?" Из нижнего матраса, оставляемого на кровати, в тело впиваются пружины. Но мазохисты они не поэтому, а потому, что живут вместе. Или даже не мазохисты, а лентяи.
   Верка слышит шум воды душа и представляет, как саша, ежась и сутулясь, залезает под воду. Как он закрывает глаза и уши от воды... Она одевается и, зачесав волосы, завязывает их лентой в хвост. Саша поет под душем - "Гарум, Гарум - гарунэ!" - армянскую деревенскую песню. Она думает, что он совершенно охуел со своим боди-жопным бизнесом - так в шутку и с презрением называет она боди-шоп, корпусно-ремонтную мастерскую, где на сашу работают армяне. Деревенские, волосатые и толстопальцые люди. Она почти всех их знает. Они все очень милые ребята. Днем работают на сашу, а вечером ходят в русский или армянский рестораны. Где она когда-то пела. И они давали ей деньги - за то, что она была не армянкой, как их толстые жены, и за то, что она пела русские песни... Слыша, как шумит фен, она думает, что муж должен подстричься, что волосы его слишком отросли и что челка будет падать на глаза, пушистая и рассыпающаяся после шампуня. И саша будет откидывать голову назад и верить, что похож на актера.
   Он выходит и роется в шкафу коридора.
   - А где мои трусы, Вера?
   Чистых трусов у саши нет.
   - Лучше бы постирала, чем читать этого вонючего педераста!
   Под "вонючим", а иногда "безграмотным" "педерастом" ее муж подразумевает Эдуарда Лимонова. Его книга как раз лежала на диванчике в ливинг-рум. И по книге было ясно, что Лимонов стирал себе трусы сам. И не только себе, но и возлюбленной... Верка предлагает саше надеть ее трусики и выбирает самые смешные - прозрачные и с оборочками. Они ему как раз. Он не первый раз надевает ее трусы. И еще, он признавался, когда Верка уезжала в Нью-Йорк на месяц, он спал с ее трусиками, целовал и вдыхал их запах. Но она их все постирала перед отъездом...
   Перед тем как выйти наконец из одиннадцатиэтажного здания, они обмениваются еще не одной любезностью. И по поводу ее безделья, и по поводу сашиного ханжества... Если бы Э. Лимонов знал, сколько ей пришлось вынести из-за "русского поэта, предпочитающего больших негров"! Если бы "Это я Эдичка" знал... наверняка, ему стало бы повеселее в своем тараканье-негритянском отеле. Впрочем, Верка была уверена, что "палач" давно уже примкнул к каким-нибудь рэбелз (англ. Повстанцам).
   Из-за того что дом стоял на возвышении, получалось, что вход был со второго этажа. Вы даже не подозревали о существовании первого, проезжая мимо дома. Он выходил на бассейн с патио, где вокруг накрытого стола ходили заждавшиеся гости.
   Совладелец боди-шопа, невысокий упитанный Володичка, как называла его жена Галя, уже что-то жевал. Но еще не задыхался, не страдал одышкой. Это начнется после ужина, во время которого он будет ругаться с Галей, запускающей хищные руки в его тарелку. И себе в рот - у нее плохие зубы.
   - Верочка, что ты не спускаешься? - Алла прошлепала босиком по паркету.
   Она была в купальнике, и сзади ноги ее казались в начальной стадии слоновьей болезни. Она тяжело ступала полной ступней, из-за плоскостопия, наверное, и ляжки вздрагивали, как начинающее подтаивать желе. Витька перехватывает Верин взгляд и орет на Аллу: "Надень чего-нибудь! Чего ты в купальнике, Ал?!" Ему, видимо, неудобно за нее. И в то же время он не хочет, чтобы она вызывала насмешки... "Может, у него есть к ней какие-то чувства, а не только привычка и удобство..." - думает Верка и сравнивает Аллу с матерью Виктора, на которую та чем-то похожа. И отношение Витьки к матери тоже похоже на отношение к жене - мать, приехавшая недавно, жутко раздражает его, но она ведь мать. И Алла - жена, мать его сына... Алла Сама это знает и поэтому держится уверенно - она жена навсегда.
   У бассейна помимо саши, занятого уже углями для будущих шашлыков, его партнера и Гали - ещё двое. Друзья Витьки из Нью-Йорка. Эти приезжают сюда играть в карты или "выбивать" из кого-либо долг. Здоровый, блатной Сеня, сидит на краю бассейна, свесив в него ноги в закатанных до колен брюках. На нем летний пиджак и в боковом внутреннем кармане - револьвер, как он произносит. Помимо оружия он привез из Нью-Йорка гитару, обклеенную этикетками, голыми бабами, исковерканную надписями: "Век свободы не видать!" и "Не забуду мать родную!". Второго зовут Дусик. На нем, как на гитаре, свободного места нет от татуировок. Он родом из Днепропетровска и всю сознательную жизнь в СССР провел по поездам - жульничал в карты. Уголовный розыск УССР заинтересовался как-то Дусиком, и он бежал в Москву, а оттуда в Израиль. То есть в Америку, женившись за пять тысяч на еврейской женщине с ребенком.
   - Всё! За стол. А то все угли сгорят. - Алла вышла уже в длинной юбке, надетой поверх купальника.
   Рассевшись, они некоторое время суетятся и толкаются, наполняя тарелки. Сеня скручивает "косяк". По-советски, у него даже есть "Беломор", привезенный из Бруклина.
   - Аллочка, ты у Мильки, подлеца, отоваривалась? - Почему саша называет владельца "Дэли", Мильку из Одессы, подлецом - непонятно. Но всем это нравится, все одобрительно смеются на "подлеца".
   - Саша, целую неделю я не должна буду его видеть... Там сегодня такое столпотворение жидовок было... - Алла обычно делает покупки сама, и Виктор всегда недоволен: мало купила.
   Кроме Веры и Гали, может, Дусика еще, остальные за столом были евреи. Но они делили и подразделяли свое племя. Те, у кого золотые зубы, животы и задницы, картавое "р", кто говорил "вы скучаете за Одессой", - это были жиды. В основном с юга СССР. А москвичи, ленинградцы, люди из Прибалтики - были евреи с высшими образованиями. Нееврейство этих троих прощалось, видимо, потому, что это евреи их выбрали, взяли, приняли. Верке, наверное, еще и за красоту, молодость, талант и за что-то, ею самой не ценящееся.
   Когда бы они ни встречались, они всегда ели. Получалось, что еда - это связь, это то, что заполняет паузы, когда нечего сказать... Пожрать, потрахаться, поглазеть, усмехается в уме Верка, думая, что и они с Витькой трахаются, жрут и глазеют иногда в музеях... Она протягивает руку за набитой марихуаной папиросой, и Сеня одобрительно подносит спичку.
   - Ал, включи магнитофон, что ли? Музыку какую-нибудь... Верка вот скучает, не ест ничего... Ты и так тощая. Сашулька о твои косточки не стукается? Виктор любит такие "тонкие" намеки.
   Дусик выходит из-за стола, отхлебнув пиво. Идет в дом.
   - Сень, ты ему скажи, а? Уже третий раз сегодня. Загнется... "Скорую", что ли, вызывать будем? - Витька серьезно смотрит на Сеню и на Веру, блаженно курящую марихуану: - На хуй вы это курите?
   - А куда он пошел? - Наивная Галя не знает, что Дусик колется. И ей никто не говорит.
   - Галя, не важно... Ты лучше выбери музыку. - Володичка будто оберегает жену.
   Остальные относятся к Гале с усмешкой, а Алла с презрением. Встав в позу светской дамы на фоне стеллажей с книгами, Алла говорила: "Она не такой уж лапоть, эта Галя, Верочка. Вот и Володичку на себе женила, хотя его родители образованнейшие люди - были безумно против. И дочка ее уже Володю папой называет. Одета-обута в Беверли-Хиллз. Скоро Володька ей и зубы новые сделает..." Верка обычно думает, что и сама она не на своем месте. Но это, видимо, оттого, что она верит, что сама сможет сделать что-то в жизни. Так она и рассуждает: "Я-то еще думаю, что в жизни что-то произойдет, кем-то я стану, что-то сделаю. Они же будто остановились, уже все сделали и теперь будто живут для детей своих - думая об их будущем, о том, что они сделают..." Им, видимо, все было ясно и определенно. А Веркин единственно определенный статус жены дал хорошую трещину. Как мрамор столика - не склеив, его положили обратно на ножки. И в любой момент он мог упасть с этих ножек, с основы. Их с сашей основа - лень и трусость, слабость тоже могли в один день не выдержать.
   Дусик возвращается к столу. Он улыбается, глаза его будто наполнены слезами, блестят. Он садится рядом с Верой, на место саши. Тот, уже поддатый, насаживает куски маринованного мяса на шампуры. И маринад цвета менструации сочится сквозь его пальцы в чашу, капает, течет у него меж пальцев.
   - Давайте завтра пойдем на выступления писателей. В университете устроили конференцию русских писателей, - говорит энтузиастка Галя. - Там будет Алешковский...
   - А Лимонова там не будет? - спрашивает Верка, думая, что тот может прийти в белом костюме или военном мундире.
   - Я не помню всех имен, Верочка. А кто такой Лимонов?
   Верка была уверена, что саша ответит за нее - "вонючий педераст", - но он только прохихикал:
   - Писатели - мозгоебатели.
   - А что, Саня, когда кому-то удается тебя наебать, это вроде как победа, а? Вот, сука, Кац. Сколько с ним ни играю, а он всегда наебывает и выигрывает, лидер! - Сеня набивает новую папиросу марихуаной.
   - Лимонов - это тот, кто хочет стоять на мавзолее и командовать парадом. Вот, Галочка. Только хуй его туда пустят. Пока что он командует тараканами в отеле "Винслоу", - дает объяснение саша и брызгает бензином на угли. И они цветут сиреневым цветом.
   - Можно подумать, что ты не хотел бы командовать, - обижается Вера за Лимонова.
   - А я и командую. Восьмерыми. Или даже десятью. Правда, Володь, мы командиры! - Сашка смеется над собой и своим командованием армянами. И таким образом лишает других возможности посмеяться над ним.
   К десяти часам все уже в доме. Алла зажигает свечи, пытаясь создать атмосферу своему состоянию - она, похоже, под кайфом от марихуаны, которую разрешил ей покурить Витька. Ему неудобно "качать права" в присутствии Веры.
   - А откуда у нас "Амаретто", Витя? - Она вносит бутыль и бокалы.
   Витька уже играет с Сеней в двадцать одно. Они могут играть везде, всегда. Тренироваться. Лежащий на ковре Володичка, тяжело дыша, говорит, что это он принес "Амаретто". Он все время забывает, что женился-таки на Гале. И она поправляет его: "Мы, Володичка". Она отыскала советские пластинки и поставила новую. Градского: "Как молоды мы были, как искренно любили..."
   - Впервые я пила "Амаретто" в Грузии. У знакомого художника... - Алла покачивается под музыку и задумчиво-мечтательно вздыхает.
   Витька взглянул на нее беспокойно, но тут же перевел взгляд на Верку, опасаясь ее усмешек. "Как ревниво он относится к прошлому жены. А к своему бережно. Постоянно вспоминает свою последнюю любовь там, в Москве. А у нее не должно быть? И саша вспоминает иногда какую-то девушку. Все вспоминают прошлую, будто сейчас не любят. Зачем тогда оставили, бросили, уехали? Или это только кажется, что любовь - а на самом деле последняя зацепка, связь с Союзом?" - думает Верка. Наверняка они не смогли бы сейчас толком объяснить, почему когда-то уехали, эмигрировали, оставили "навсегда"... И привычка к сытой, хорошей жизни - а они привыкли, конечно, не замечали уже, не закатывали глаза к небесам в благодарности, что туалетная бумага в свободной продаже и в неограниченном количестве, - эта привычка будто преобразила и прошлое, в нем помнилось только самое яркое, и получалось, что оно хорошее, пусть и щемящее тоской. И что-то, чего не было здесь. Любовь вот... Верка пошла на кухню за льдом, а Градский все пел: "Как молоды мы были..."
   Она смотрит на них всех, в комнате - "им всем вокруг тридцати... Какая тоска и Градский мудак!" Она берет пластинку - на одной стороне фото его, в черных очках, на другой - Элтон Джон, тоже в очках. "Элтон Джон никогда не стал бы петь такой песни, он всегда будет крэйзи молодым", - думает Верка и идет в спальню семьи Гринбергов - зеленых людей, - где Алла упаковывает чемодан. Модные тряпки уже сложены на дно, уже невидимы. Она покупает их втайне от Витьки. Он, конечно, узнает о них, но потом, при оплате карточек. Она показывает какую-то глупую шляпку. Она тоже ведет двойную жизнь. Как Виктор, как Вера, как саша...
   В половине первого Вера везет пьяного сашу домой. Витька шепчет ей, уходящей: "Приезжай завтра с утра... Позагорать". Последнее добавлено вроде извинения, вроде "я мол, не только ебаться". Она приедет, даже если только. Других планов на завтрашнее утро у нее нет.
   Весь десятидневный отпуск Аллы она тоже отдыхает - у Аллиного бассейна. В компании тоскующего "без телки" Сени и тоскующего Дусика - у него кончился героин. Виктор тоскует всегда - он всегда недоволен, чего-то ему всегда не хватает. К вечеру появляется саша - не тоскующий, а усталый.
   Жара не спадает, и то, что Верка все дни у бассейна Виктора, не вызывает у мужа подозрений. Глядя на сидящих в воде мужиков - "Вы как вареные рыбины", она думает, что все они будто в состоянии аффекта, после взрыва. Что все уже случилось и они должны были бы разбежаться в разные стороны, начать новые жизни. Все уже произошло, и ничего нового отношения не предвещают. Но будто в судорожном оцепенении они остаются на тех же местах. У нее с Виктором, правда, есть постель, и каждый раз, когда она собирается принять решение и прекратить все, в постели что-то происходит, что заставляет оттягивать с решением, расслабляет и погружает в тихую, удовлетворяющую лень...
   Игра в карты - непременное занятие каждого дня. Играть приезжает Кац, толстый мужик, владелец стоянки подержанных автомобилей. Верка уходит на второй этаж во время их игр - они орут и ругаются, обзывают друг друга педерастами. "Пидер!" - самое злобное ругательство для них. Скорее всего, это объясняется их принадлежностью к криминальному, полулегальному миру. Все они побывали хотя бы в КПЗ. А там, в тюрьме, в лагере, "пидером" становишься не по своей воле, а по принуждению, значит, был самым слабым, потому что можно было пихнуть мордой в парашу. Вера, считая их ханжами, если не уходит, сама ругается с ними.
   - Для вас мат - неотъемлемая часть жизни. Чего же вы на Лимонова негодуете?! Потому что для вас литература - это когда непонятным языком, предложение на полтора параграфа, что ли?! Вы все время только и говорите про "поебаться", про то, "как бы ее - не знаю кого - выебать!", но в книге, по-вашему, об этом ни-ни, ни в коем случае!
   - Да что он там описывает, как кому-то пизду лижет! Тьфу, бля!
   Виктор действительно сплевывает, он этого, что описывает Лимонов, и не делает. Кац хихикает и задумчиво вдруг изрекает:
   - А тебе-то небось приятно, когда... хуй сосут, а? - И он опять выигрывает партию в двадцать одно.
   Уехав наконец от Виктора, они с сашей остаются вдвоем. И им нечего делать вместе. Верка с какими-то тетрадками и листочками, исписанными пьяным, трезвым, поддатым или очень прямым почерком, а саша рассказывает о... покраске машины кому-то... о ремонте крыла сему-то... Ей все это неинтересно, как и ему неинтересны ее затеи, мечты и желания. Правда, его неинтересные дела дают деньги, которые она, они тратят... Ей в сознание закрадывается какая-то искусственная палочка-выручалочка, мысль - уехать куда-нибудь ото всех с сашей, убежать... И они едут. Туда, откуда вернулась Алла. На Гавайи!
   До последней минуты Верка не верит, что, помимо списка клубов, баров и ресторанов, Алла снабдит их... своим мужем! Но саша очень хочет, чтобы тот ехал. И он хочет. И Дусик тоже хочет и сам едет. Они все едут! Вместе! Муж, жена, любовник. Посвященный в неверность друг...
   Рано утром Верка везет их с сашей к дому Виктора. Саша постанывает от зубной боли. Она останавливается у аптеки и покупает две банки кодеина, по рецепту сашиного родственника, зубного врача. Идти к родственнику лечить зубы саша не хочет - он хочет стонать и чтобы ему сочувствовали. Когда они подъезжают к дому Витьки, он уже спокоен - двойная доза кодеина расслабила и унесла в мир без боли. Видя сашины глаза, Дусик все понимает и вымаливает баночку себе, половину содержимого он тут же проглатывает. Вера останавливает машину в гараже Гринбергов, к дому подъезжает зеленое - эмигрантское - такси, и они едут в аэропорт, чтобы отбыть в Океанию.
   # # #
   Они не прилетели с туристской группой из Юты, и гавайские девушки не бегут к ним, чтобы надевать гирлянды цветов на шеи, делать полароидные снимки.
   Номера зарезервированы в отеле "Мариот", на берегу, и окнами выходят на океан, на котором, как только они входят, начался пожар. Горит катер. С двух соседствующих балконов двадцать второго этажа они видят, как два огненных шара - горящие люди - бросаются в прозрачную, так что дно видно, бирюзовую воду. Над пылающим катером, чуть в стороне, повис в воздухе вертолет. Но он не приближается, боясь, видимо, напором воздуха усилить пожар. Катер взрывается наконец, и вертолет отбрасывает в сторону волной взрыва. По берегу бегут люди в гавайских шортах; к месту взрыва приближается другой катер с людьми в гавайских короткорукавных рубахах. Спрыгнувшие в воду так и не появляются. От взорвавшегося катера идет черный дым, и вертолет лежит будто на ядовито-черной подушке.
   Видимо, чувствительность современного человека притуплена. Они спокойно наблюдают трагедию, разыгравшуюся на океане, и их поражает не столько взрыв, сколько прозрачность воды. Тот же Тихий океан на берегу Санта-Моники - цвета ржавчины и всегда агрессивный. Здесь же даже взрыв не смутил спокойствие бирюзовых вод.
   - У вас такой же номер, сашулька. - Виктор ехидно глядит на большую кровать.
   Эти две кровати, сдвинутые вместе, в своем номере они уже разъединили. "И баба у вас одна и та же", - думает Верка и встряхивает белым платьем, в синих разводах. Чемоданы их лежат на постели открытыми.
   - Вы до хуя с собой одежды привезли, - с некоторым презрением говорит Виктор.
   - Ее не хватит для посещения и трети ресторанов из списка Аллочки. - Верка уверена, что свой отпуск Алла проводила не с приятельницей по работе, а с любовником.
   Виктор поджимает губы, делая из них яркий ножевой порез.
   Входящий в номер Дусик потрясает двумя бутылями розового шампанского "Муммз", купленного в холле, при регистрации. Они льют и начинают решать, как проводить время и, самое главное, куда пойти есть. Верка идет в ванную переодеться и с радостью думает, что скоро сюда приедет Димочка и она сможет убегать к нему, а не развлекать этих... Дима-гомосексуалист обычно приезжал на Говнаи, как он шутил, отмечать Новый год. Но в этом году он решил отметить его в объятиях московского любовника (красивого актера и кинорежиссера) и на лето прилететь на эти бутербродные острова. "Верок, мы там дадим жару этим говнайцам!" - предвкушал он, звоня из Сан-Франциско за день до их отлета. Но уже видно, что "говнайцы" цивилизованы и американизированы донельзя. Как это часто бывает, захваченные сильными и богатыми становятся большими националистами, чем захватившие их.
   Спустившись в холл, Верка понимает, что ее ждет участь телеги, которую пытаются сдвинуть лебедь, рак и щука.
   - Чтобы никого не обидеть, перекусим сейчас же в кофи-шоп, для Виктора, потом выпьем в баре у бассейна, для саши, и чуть позже пойдем в ресторан для Дусика. - Они поражены ее лаконичным решением.
   Но к вечеру они все поругались. Дусик срочно хочет заняться поисками марихуаны - "Гавайская - самая лучшая!" - но он не говорит по-английски. Виктор хочет ебаться, а саша смотреть местное TV и чтобы Вера при этом пришивала ему оторвавшуюся пуговицу.
   Она уходит на пляж и сидит на песке перед океаном, чуть освещенным огнями от отелей и фонарей пляжа. Начинается дождь. Возвращаться в отель не хочется. Дождь-конь набирает скорость и переходит в галоп. Вера идет в воду, прямо в платье-рубахе. Тепло. Навстречу ей плывет улыбающаяся парочка, тоже скрывающаяся от дождя в воде. Полумертвые медузы - кусочки их, разорванные дождем, - скользят о руки, даже в темноте они отливают сиреневым светом. Платье вздувается, не давая утонуть, будто спасательный круг. Она выходит из воды, как на обложке в секс-журнале - мокрый лен прилип, облепил тело, и оно кажется голым. Дождь-конь уже топчется на месте. Она идет мимо бассейна, в нем тоже люди. В холле, у лифтов, стоят промокшие, веселые японцы, похожие на гавайцев - у их ног собираются лужицы воды, стекающей с них.
   Саша скандалит - лениво, но противно. Переодевшись из мокрого платья в халат, Верка уходит в номер к Виктору с Дусиком. Последний дремлет на кровати, стакан с коньяком на груди, в руке. Она забирает его - он чуть приоткрывает глаза, но не пробуждается. Или делает вид, что спит. Она пьет его коньяк, а Виктор идет в ванную и из-за приоткрытой двери зовет ее пальцем с заостренным ногтем. Она идет.
   - Да не бойся ты... Он спит. Ну, Верок... - Он включает воду и оставляет ее шумно бежать в раковину. - Ничего они не услышат.
   Верка виснет на его шее, зацепившись нога об ногу на его пояснице. Он стоит с открытыми глазами и смотрит в зеркало на ее опускающийся и поднимающийся круп. Руками он помогает, поторапливая, опускаться-подниматься, опускаться-подниматься... Вода шумит в раковину. И Верка тяжело дышит, отождествляя себя с океаном под галопом дождя.
   Загорать было удобнее у бассейна. Но там всегда шумели дети американских "мидл класс" семей. Пока "лебедь, рак и щука" завтракали, она брала полотенца и шла на пляж занимать песчаную площадь под солнцем. Если был ветер, то по берегу бегали люди с досками - серферы - и пытались поймать волны.
   Сашин зуб успокоился, и он отдал оставшийся кодеин Дусику, который тут же все съел и ходил теперь по пляжу в поисках людей, торгующих марихуаной. Он таки находил их, но то, что они ему продавали, не было похоже на "самую лучшую, гавайскую". Это заверение Верка видела на плакате в довольно подозрительном баре Лос-Анджелеса, сделано оно было карандашом, похожим на губную помаду: "гавайская травка - лучшая в мире", но тот человек был куда более везучим, чем Дусик, который приносил полиэтиленовые, прозрачные, запечатанные пакетики, за которые платил по десять долларов. Он вспарывал пакетик, и засушенные листики на веточках оказывались чуть ли не лавровым листом! Они попробовали курить эти листья...
   - Сколько супов можно было уже сварить с этими лаврушками. Ты поваров каких-то прихватываешь! - смеется Витька, он не курит, и ему все равно.
   - Бля, в Нью-Йорке я по морде, по одежде могу определить, кто что продает. А тут они все в этих гавайских трусах... - Дусик тасует колоду карт.
   Вера фотографирует их на полароиде. Виктор и саша держат в руках двух дам - крестовую и пик.
   Появление Димы из Сан-Франциско вызывает недовольство Виктора. Собираясь идти с Димочкой на встречу - он живет в отеле рядом, где его знают уже шесть лет, - Верка напяливает желтую шляпу с огромными полями и, взяв бутыль шампанского, шутливо желает им приятного вечера.
   - Уверена, что вы останетесь голодными...
   - А на хуя ты идешь к этому пидеру? - Виктор у них в номере. Глядя на сашу, он добавляет: Что ты ее отпускаешь?
   - Между прочим, этот пидер - наш друг! - Вера уходит.
   Отель Димы старее и дешевле. И ей он нравится больше - он один такой. "Мариоты" - туристские высотные коробки, по всей Америке принимают мидл класс со всего мира. Димка на балконе. Завидев Веру, он прихлопывает в ладоши и встает в испанско-цыганскую позу, поет свой любимый куплет: "Мы всё пошлем ко всем чертям на всякий случай! На всякий случай, ко всем чертям!"
   - Димуля, а пианино в номере нет?! - кричит ему Вера.
   Они обнимаются, целуются, визжат и кричат в коридоре уже, перед дверьми в номер.
   - Шикарно!.. Правильно сделала, что оставила этих распиздяев!
   Он тут же делает несколько снимков - на балконе, в кресле. Приходит его друг - не сожитель, а приятель из Сан-Франциско - и снимает их вдвоем: на балконе, в кресле. С Димкой легко и просто. Он всему рад. Друг его уходит звонить не приезжающей почему-то женщине. А Димка открывает шампанское. Оно пеной выливается ему на брюки, и он с радостью снимает их. Станцевав, помахивая ими, как цыганской шалью.