Страница:
То, что в кибуце "Мерхавья" решили принять нас только после третьего общего собрания, случилось потому, что решали этот вопрос молодые парни из тех, что отслужили в военных подразделениях Американской Армии, в основном американцы, считавшие себя специалистами, знающими характер и умение американских девушек. Они и установили, что нельзя нас принять в коллектив и не только потому, что я американка, но и за то, что мы уже молодожены. Они были холостые ребята и хотели, чтобы в кибуц поступали девушки, а не семейные. Возражали также и отдельные девушки в кибуце, которые работали здесь уже около восьми лет и наслушались, может быть от тех же парней, что такое американские девушки. {79} Действительно, мы не выдержали долго и по прошествии трех лет были вынуждены оставить этот кибуц по разным причинам. Впоследствии я много думала о том, что, может быть, они были правы, когда они не хотели принять меня.
Во всяком случае одна из больных струнок в моей жизни, вот уже почти пятьдесят лет, это то, что действительно я не смогла выдержать ритм жизни в коллективе кибуца. Но то, что дети мои находятся здесь, является для меня вознаграждением - все же мы добились своего и не все пошло насмарку.
Хочу рассказать о кибуце "Мерхавья". Здесь об этом можно рассказать. Когда мы прибыли в кибуц "Мерхавья" были уже там отдельные дома. Они остались от бывшего здесь кооперативного товарищества, существовавшего до Первой Мировой войны.
Кухня была в бараке - {80} очень примитивная кухня. Была и пекарня. Вообще, выпечка хлеба была для меня каким-то таинственный и мистическим делом. Дома мама пекла халы - это было дело понятное и вполне по силам человеку, но выпекать хлеб... В нашем коллективе числилось 30-32 человека. Муку мы покупали в городе Нацерет. Она не была просеяна достаточно, и хлеб часто получался прогорклым.
Что меня страшило в процессе выпечки хлеба - это необходимость месить его в сухом состоянии. Старожилы пытались научить меня этому искусству; когда льют в тесто много воды, гораздо легче месить хлеб, но из этого ничего толкового не получается, ибо вся хитрость заключается в том, чтобы научиться месить хлеб с малым количеством воды. Когда я в конце концов все-таки научилась и смогла это делать, я была очень горда своим мастерством. {81} Другая проблема - проблема растительного масла. Покупали его у арабов, и оно было горше смерти. Я всегда старалась варить и жарить без этого масла, так как ничего невозможно было есть, если пища приготовлена на этом масле.
Работа в столовой была организована помесячно. Одна из причин, почему девушки кибуца относились ко мне с симпатией, объясняется тем, что, когда я приступала к работе в столовой - это меня не угнетало. Как правило, каждая девушка, которая должна была в свою очередь приступить к работе в столовой за неделю до этого она уже ходила угнетенной и подавленной. А я, глупая американка, не понимала этого: почему именно эта работа должна причинять неприятности и портить настроение? Я им говорила: почему можно работать в коровнике и кормить коров, и это не вызывает {82} никаких неприятных чувств, а работать на кухне и кормить своих товарищей - это работа нежелательная? Чем она менее уважаемая?
Когда наступала моя очередь работать в столовой, я не пользовалась арабским растительным маслом, которое было невероятно горьким. Варила все без масла. Вообще меню наше было не очень разнообразное. Был у нас хумус. Его вымачивали 24 часа и варили с луком; это был суп. Затем днем делали из него кашу, а вечером в сухом виде размалывали его с луком, и это был салат.
Была у нас еще одна проблема. Окна нашей столовой выходили в сторону Афулы, которая тогда была арабской деревней и как раз до нее доходила железная дорога. Когда началась алия евреев в Эйн-Харод, то все, кто приезжал - а поезд приходил днем - заворачивали прямо с железнодорожной станции в Мерхавья, на обед. {83} Однажды сидим мы в столовой, смотрим в окно и видим, что к нам идут более 20 человек. Их надо было накормить. С нами работал один товарищ, очень спокойный, уравновешенный. Он начал утешать нас: "Не стоит огорчаться. Пока я работаю на кухне - всем хватит!". На плите стоял большой чайник с кипятком для чая, и наш товарищ вылил всю воду из чайника в суп - и супа хватило на всех,-и на членов кибуца, и на новых переселенцев-репатриантов.
Зимой в кибуце "Мерхавья" было очень холодно. Когда мы утром входили в столовую, то первым делом пили чай, как правило, не кипяченый, а затем приходили все товарищи завтракать. После первой мировой войны в стране остались консервы: были консервы под названием "булибиф" и рыбный фарш, было то, что называлось "Фарш" - коробки с селедочным фаршем. Это, {84} собственно, консервированная рыба в томатном соусе. На завтрак мы пользовались этой едой вместо горячей пищи. Я же начала тогда варить на завтрак кашу, и товарищи из кибуца говорили: "вы еще увидите - она нас приучит есть кашу по утрам". И, действительно, они привыкли, и это было очень полезно.
С селедкой вначале тоже была проблема из-за того, что не на каждого хватило столовых приборов - ножей, ложек и вилок. Большей частью было что-нибудь одно из трех. До моего вступления в кибуц, когда подавали селедку, кухонные работники просто разрезали ее на куски и не очищали кожу. Можно было наблюдать такую картинку: сидят ребята за обеденным столом, и каждый очищает кожу селедки, а так как не было салфеток, то руки вытирали о рабочие брюки. Когда я стала работать в столовой, я {85} начала очищать кожу и подавать очищенную селедку к столу. Подруги мои говорили: ты еще приучишь их к этому, а я отвечала им: а как бы вы делали у себя дома? Как бы вы селедку подали к семейному столу? А здесь ведь у вас - ваш дом и ваша семья.
В субботу утром мы делали кофе: мы не могли отвезти молоко в Хайфу. Поэтому суббота у нас была молочная. Пили кофе, делали кефир, простоквашу и другие молочные продукты. Пирожки, которые подавались к завтраку, стерегла дежурная по кухне в субботу утром, и стерегла она их как зеницу ока, потому что кофе и пирожки - был весь наш субботний завтрак.
В пятницу вечером, после субботнего ужина, отправлялись несколько ребят искать заготовленные пирожки, а дежурная обычно брала их с собой в свою комнату и не выходила из нее до утра. И все же они находили {86} эти пирожки, а на утро в субботу это была прямо-таки трагедия.
Когда я приступила к работе на кухне, я стала рассчитывать так и так: "Масла нет, сахара нет, яиц тоже нет (птицеферма только начинала создаваться) - так какая разница! Добавим еще воды и еще муки и сделаем много пирожков, так, чтобы хватило и на пятницу вечером".
На кухне стоял большой шкаф. Я положила пирожки в большую миску и - в шкаф. После ужина вижу - все ребята вышли на поиски пирожков. (Иногда прятали их наверху на сеновале). Ребята искали во всех хозяйственных и подсобных помещениях, но так ничего и не нашли. После того, как они достаточно покружились, я просто подвела их к шкафу на кухне и показала им тарелку с пирожками.
Были и другие проблемы. {87} Стирка, конечно, была общая. Утюжки не было. Каждый брал постиранную вещь и гладил ее дома, тяжелым духовым утюгом на углях. Всю неделю девушки ходили в неглаженных платьях и головных платках. Я была в этом отношении неженка: не могла выходить на работу в неглаженном платье, и это было то, что наши девушки не могли простить американке, которая каждый день выходит на работу в глаженной одежде. Мне было трудно понять их: я ведь делаю это после работы у себя в комнате...
Один раз мне удалось отомстить своим ветеранкам. В "Мерхавьи" была, конечно, собственная водокачка, но напор воды не был отрегулирован как следует. Иногда приходили летом в душевую, с ног до головы в соломе после молотьбы. Открывают кран, и - нет воды. Когда вода не шла, надо было подниматься по прямой лестнице {88} довольно высоко. Девушки начинали бегать, волноваться и искать ответственного по водоснабжению. Я решила, что можно обойтись и без него - и когда я в первый раз забралась наверх по прямой, высокой лестнице, то это был настоящий "шок" и для девушек и для парней.
Что меня приводило тогда в отчаяние - это мошкара! Кибуц "Мерхавья" находился между двумя арабскими деревнями. Время от времени они нас обстреливали, но я верила, что придет день и мы будем жить в мире с ними. В кибуце свирепствовала малярия, я тоже заболела малярией, лежала в больнице, но я верила, что придет день и не будет болота и не будет малярии. Но эта мелкая, вездесущая мошкара! - придет ли ей когда-нибудь конец? Летом мы, как правило, выходили на работу в 4 часа утра, до рассвета, ибо как только солнце начинало греть - {89} жизнь в поле кончалась. Мы мазали себя вазелином (когда был вазелин), одевали рубашки с высокими, стоячими воротниками и длинными рукавами, закутывались в платки и возвращались домой облепленные мошкарой. Они забивались в уши, в глаза, в нос. Даже коровы убегали с поля. Это приводило меня в отчаяние. Я не знала, как мы одолеем эту беду, мне казалось, что не будет от нее спасенья.
Все можно решить, с любым делом можно справиться, а вот с этим...
Начали появляться в нашем кибуце детишки. Мой сын Менахем, правда, родился в Иерусалиме, но когда ему было 4 месяца, я вернулась с ним в кибуц. И за это время там появилось еще трое детей. В наших квартирах были - одна большая комната и одна маленькая. Мы поместили всех детей в нашу большую комнату, а я спала в {90} маленькой.
Я сказала своим друзьям: для чего, собственно, нужна нам ночью дежурная няня для каждого из четверых детей? И так я ухаживала за всеми детьми, без няни. Все было, как будто, в порядке. Но были трудности с купанием детей. Была только одна ванна и всех детей надо было купать в этой ванне. Вдруг ни с того ни с сего поползли по кибуцу слухи, что дети Голды, якобы, пьют алкоголь. Это потому, что после купания каждого ребенка я дезинфицировала ванну спиртом, "выжигая" ее изнутри. Такая операция приводила к большому расходу и были у меня на этой почве стычки с членами кибуца, которые считали, что это лишние расходы. Сейчас мне кажется, что действительно не было в этом необходимости, но тогда я была другого мнения и упрямо выжигала ванну после каждого {91} купания.
Очень распространенной болезнью в стране тогда была "папатача", которая в настоящее время совершенно ликвидирована. Она также приводила меня в отчаяние, как и мошкара: температура, страшные головные боли, совершенное отсутствие аппетита - больной даже не желает слышать о еде. Когда я заболела этой "папатачей", я работала на птицеферме и была ответственной за птичник и за инкубатор. (Очень большой инкубатор на пятьсот яиц, и, кажется, он был первым в стране). Я помню, что как-то забыли дать воду уткам, и когда у меня спала температура и я вышла на улицу, то увидела, что несколько уток лежат мертвые - у меня впять подскочила температура, и были даже галлюцинации. Мне казалось, что вся комната полна мертвых уток. {92} Здесь я хочу вспомнить о благородной любезности, которую оказал мне один милый парень и которую я никогда не забуду. Он был ответственным за почту и за телеграммы, прибывающие в кибуц. Когда у меня была высокая температура, он поскакал на лошади в Афулу и привез оттуда кусок льда и лимон, и мне сделали лимонад. С тех пор я много пила всяких прекрасных напитков, но до сих пор я не пробовала ничего вкуснее того приготовленного для меня лимонада.
Дороги в Афулу тогда не было, и рано утром необходимо было увозить молоко на мулах, а болота и грязь были страшные. Был у нас один товарищ, замечательный американский парень, который решил стать земледельцем и возчиком. Когда очередь возить молоко доходила до него, он, через некоторое время после выезда, {93} почему-то всегда возвращался обратно во двор кибуца с молоком. Оказывается, мул доходя до узкого мостика, должен был преодолеть грязное болото и поскольку не хотел идти через болото, поворачивал назад, а парень и не замечал этого... В такие дни молоко оставалось у нас дома. Запрягать мула тоже было для него дело нелегкое. Была у нас в то время самка мула и звали ее "Вашты", и не раз мы слышали, как возчик обращался к ней с призывом: "Вашты, в этом кибуце нам двоим делать нечего - или ты, или я".
В те годы дело с питанием было не очень налажено. Получать картошку, кашу, лимоны могли только те, кто поправлялся после малярии. Но Господь Бог сделал нам милость. В "Мерхавьи" жил еврей по фамилии Блюменфельд, у которого была бакалейная лавка. Он репатриировался из {94} Германии, а через некоторое время приехали к нему его жена и дочь. Они решили, что дочь должна изучать английский язык, и она приходила ко мне для этого несколько раз в неделю. После работы я давала ей урок английского языка. В виде платы за обучение хозяин лавки дал нам кредит в сумме 3 лир в месяц.
На эти деньги мы покупали все необходимые нам дополнительные продукты питания: картошку для больных, то, что называлось тогда "квакер", соль, иногда изюм для специальных наших пирогов.
Большие оптовые покупки делались нами в снабженческой организации "Гамашбир" в Хайфе. В связи с этим вспоминается мне истории с чашками. Был у нас один товарищ, ветеран. Звали его Израэли. Прибыл он в страну во время Второй Алии, затем он поехал в Америку и вернулся с {95} еврейским батальоном из Соединенных Штатов. Чай он пил только из стакана. Его специальный стакан стоял в маленьком шкафчике в столовой. После того, как он выпивал свой чай, он споласкивал стакан и ставил его в шкафчик и, Боже упаси, если кто-нибудь возьмет этот стакан.
Мы пили из чашек.
Чашки, какие мы покупали в Хайфе, в "Машбире", были эмалированные. Когда они были новые, они выглядели очень мило, но, как правило, эмаль внутри быстро лопалась, крошилась и чашки покрывались ржавчиной. Я решила: "Больше этого не будет. Пока в Машбире не появятся стаканы или приличные чашки - не будем покупать". В результате все 30 товарищей нашего коллектива дожидались своей очереди, чтобы пить чай. Но я не капитулировала. {96} Были и другие "странности".
В субботу мы накрывали столы белыми простынями (скатертей, конечно, и в помине не было) и ставили цветы для украшения. Наш специалист по птицеводству любил за столом рассказывать о важности протеина как составной части пищи для кормления птиц. Других тем для разговоров у него не было. С нами за столом сидела одна девушка, довольно интеллигентная, но ограниченная. Однажды мы сидим за столом и специалист наш, как водится, заговорил о протеине и кормлении птиц. Девушка вдруг резко встала и говорит: "Я не желаю сидеть за столом и выслушивать эти глупые слова" - и убежала из столовой.
Так как меня приняли в коллектив без энтузиазма, мне очень хотелось доказать всем, что они были неправы. Я, как и все {97} девушки, упрямо пыталась делать все, что делают парни. Против ворот, у входа в кибуц "Мерхавья", росла большая чаща низкорослых деревьев - дикой фисташки, дубка, дикой груши. Эта чаща была для нас главным источником дохода.
Мы получили от Земельного фонда 6 лир на каждого члена кибуца за работу по посадке леса. Но земля была вся завалена камнями известняковой породы. Нам приходилось выкапывать их мотыгами и добираться до чистой земли, чтобы посадить растение в лунку. Я никогда не забуду первые дни моей работы в этой чаще. Возвращаясь домой, я не могла поднять руки - все кости болели, но я знала, что если я не пойду есть в столовую, скажут: ну, вот эти американские неженки. А я бы с радостью отказалась от еды, потому что поднять вилку одно это вызывало {98} сильную боль в боль эта не стоила той хумусовой каши, которую давали нам - но я шла...
Пища была тогда, как я уже говорила, довольно убогая. И поэтому мы оставляли ночной вахте дополнительные продукты: два яйца и лук. Охранники приглашали нас. Они говорили: тот, кто придет к нам посидеть и поболтать ночью, чтобы не было скучно, сможет принять участие в трапезе у костра. Жарили, и что еще добавляли к яйцам, чтобы увеличить порцию - я не знаю. Во всяком случае, на меня можно было надеяться. Я часто навещала их.
Я приходила к ним в столовую, и не так уж ради еды, а уходила от них всегда - одна из последних.
Чай мы пили из котла. И не всегда кипяток, потому что у кого хватало терпения ждать, пока закипит вода в котле? Вода {99} горячая - пейте чай. Чтобы выпить стакан чая, надо было приходить в столовую. Мне кажется, что если бы в кибуцах в то время были средства и разрешение на два удобства - на личный туалет и свой чайник, то многие тысячи кибуцников, оставившие этот коллективный труд, не ушли бы и по сей день из кибуца.
Сейчас уже все это понимают. Но тогда никто не мог предполагать, что даже такие элементарные вещи могут быть изменены. Не знаю, есть ли кто-нибудь среди вас, кто помнит тот запрет, который наложил Гарцфельд на кибуц "Ягур" или на "Деганию-Бет" за то, что они посмели оборудовать столовую стульями вместо длинных скамеек.
Само собой разумеется, что никаких фруктов не было ни в кибуце "Мерхавья", ни во всем районе. Иногда я ездила к своей сестре в Тель-Авив. В те годы, для того, {100} чтобы попасть из Тель-Авива в "Мерхавью", надо было ехать в Хайфу, там переночевать и утром на поезде - до Афулы. В сезонную пору поспевания цитрусовых я хотела отвезти сестре мешок апельсин. Задача заключалась в том, как дотащить мешок до станции, провезти его и т. д.
Конечно, никто и не помышлял о том, чтобы взять носильщика. В то время было бы странным подумать, что. кто-то будет носить, а я пойду без груза. Когда я все же привезла этот мешок, радости в доме не было конца.
Это событие напомнило мне другой эпизод, вызвавший тогда большой скандал у нас.
Однажды кто-то принес - не помню точно кто, я или другой товарищ несколько лимонов из города, а одна девушка посмела взять лимон для... мытья волос {101} ("шампунь" тогда еще не был распространен, а мыло было только для стирки белья, и тот, кто носил длинные волосы, был поставлен перед сложной проблемой: чем вымыть голову). Никогда не забуду тот шум и скандал, который возник из-за этого лимона - ибо лимон был не просто драгоценный плод, а лекарство для больных малярией и странной болезнью "папатача".
В заключение хочу сказать вам то, о чем я много раз уже говорила. Мне кажется, что мне здесь так хорошо, все эти пятьдесят лет, потому, что я никогда не думала о следующем:
1. Не считала, что жертвую собой для страны.
2. Никогда не чувствовала, что мне следует что-то. И только одна надежда есть у меня: надеюсь дожить вместе со всем народом до того дня, когда мы все будем {102} уверены, что не грозит опасность никому, что звонок телефона и приход военного представителя в частный дом не вызовет страха и не будет означать мобилизацию на случай войны. Надеюсь, что спокойствие и мир не будет случайностью или временным явлением, а будет постоянным и верным, и каждый будет знать, что жизнь его гарантирована от всяких военных авантюр.
Кто знает, может быть, доживем до этого великого дня!
{105}
ТРИ ВСТРЕЧИ
Из речи, произнесенной на церемонии вручения грамоты
Почетного Гражданина города Иерусалима, 18 мая 1971 года.
Я хорошо представляю себе, где я нахожусь, перед какой аудиторией я стою и к кому я причисляюсь.
Я знаю, что я по списку двадцатая, а это значит, что до меня были награждены этим почетным званием - девятнадцать человек. С волнением и трепетом осмеливаюсь, поскольку это ваше пожелание, присоединиться к этому великолепному списку.
Ввиду того, что я хорошо знаю, перед какими слушателями я выступаю, не смею ничего говорить о Великом городе Иерусалиме. Но, может быть, вы мне разрешите рассказать вам о трех встречах, какие мне довелось иметь у Западной Стены Храма в Иерусалиме.
{106} Через несколько недель исполняется пятьдесят лет со дня моей репатриации на Родину. Естественно, что через короткий промежуток времени после прибытия в страну, мы совершили паломничество в Иерусалим, и, конечно же, в первую очередь пошли к Западной Стене Храма ("Котэл Хамаарави"). Тот, кто вырос в традиционной еврейской семье, впитал в себя и величие Иерусалима, и святость Западной Стены Храма, и все, что они символизируют для еврейской души.
Я воспитывалась в хорошей еврейской семье, в духе традиции и религиозных преданий, но все же я не всегда понимала значение записок "квитл", которые принято вкладывать между камнями Стены. Для чего, собственно, это делают, и что пытаются этим достичь? Как-то раз, трезво обдумывая все это, {107} я пошла к "Стене плача". Проходим улочки, переулки, дворы - и вот я оказалась у "Стены". Евреи, мужчины и женщины, прислонились к стене, молятся, плачут и кладут записки между камнями. И мне все стало ясно. Я поняла, что, фактически, это все, что у нас осталось. Но это "нечто" крепко засело в наших душах. Оно впечатляюще.
Трагично? Да!
Но, к сожалению, это все, что осталось.
Я рассматривала эти записки как выражение уверенности в нашем будущем.
Я вернулась от нашей святыни совершенно иной по сравнению с тем, какой я пришла к ней - новые мысли, новые надежды...
Девятнадцать лет нельзя было войти в старую, восточную часть Иерусалима. Нельзя было подойти к "Стене плача". Издали {108} можно было только видеть, как они издеваются над нашими памятниками, как они оскверняют ваши святыни на Масличной Горе.
Шестидневная война.
В среду нас всех оповестили, что древняя часть Иерусалима, восточная его часть, освобождена. В пятницу утром я должна была выехать в Соединенные Штаты Америки, но я чувствовала, что не могу ехать без того, чтобы не посетить старую часть города, не побыть около Западной Стены Храма.
Не могу себе позволить.
И в тот же день, в пятницу, рано утром, когда еще не разрешалось мирным гражданам Израиля входить в эту часть города из опасения снайперских выстрелов, я получила разрешение на въезд.
В то время я не была членом правительства, а просто гражданкой, как и все {109} граждане Израиля. Мы шли вместе с военными разных рангов. И вот на тесном пятачке - не то, что просторная площадь, как сейчас - стоит стол, и на нем автоматы, около стола стоят военные парашютисты, на каждом "талит" покрытие, надеваемое во время молитвы - и они словно приросли к стене и нельзя их разъединить. Будто они слиты воедино. Те самые герои, которые несколько часов тому назад так храбро сражались за освобождение Иерусалима, те самые герои, что только вчера видели своих смелых товарищей, павших в борьбе за Иерусалим - эти самые храбрецы подходят по одному к Стене Храма и начинают рыдать. Каждый из них покрывается "талитом", плачет и молится.
В моей жизни было это мгновение - когда один из солдат, - я сомневаюсь, знал ли он меня, - припал к моей шее, склонил {110} голову и зарыдал, как ребенок.
Я почувствовала, как этот сильный человек, храбрый воин, стал вдруг ребенком. Горжусь тем, что в тот момент, когда ему нужно было излить свою душу близкому человеку - я была ему матерью.
В последнее время мы заслужили, вместе с вами, честь присутствовать у "Стены Плача", чтобы продемонстрировать свою солидарность с теми, кто протестовал против преследования евреев в Советском Союзе. Это поистине очень печально и тяжело - слышать о всех трудностях, которые приходится переживать евреям лишь за то, что они хотят выехать к себе на Родину, в Израиль. Но в то же время случилось чудо, большое чудо. Большая часть еврейского народа, живущая в Советском Союзе, была оторвана почти 60 лет от всякой еврейской жизни, и находилась под жестоким {111} давлением великой державы.
За этот период были предприняты безжалостные меры, чтобы оторвать евреев от прошлого и настоящего - и все же восстал этот гордый народ, возродилось, как в сказке о птице Фениксе, народное самосознание.
И вот они стоят у Западной Стены Храма.
Каждый из них вел героическую борьбу и вернулся к себе домой. И сейчас здесь, в Иерусалиме, на земле своей Родины у Стены Храма, они борются и требуют предоставления законных прав свободной репатриации евреям.
Вчера, когда все члены правительства посетили делегацию репатриантов из Советского Союза у стены Храма, мы встретили молодого парня из Каунаса.
Я его спросила:
- Ты приехал вместе с семьей? {112} - Да, с родителями.
- Сколько времени вам пришлось ждать разрешения ?
- Только год. Но в течении этого года я уже успел сидеть в тюрьме.
Несмотря на всю серьезность положения, которое происходит так в связи с требованиями о выезде, насколько мы знаем, евреи не смирятся с репрессиями и не согласятся быть угнетенными. И даже при той жестокой диктатуре и при тех условиях многие встают на борьбу - молодой и старый, и целые семьи, и заявляют открыто и публично: "Да! Мы евреи. Мы часть нашего народа. У нас есть Родина. Дайте нам возможность выехать на нашу Родину!".
А этот парень из Каунаса говорит:
- Я один из тех, которые объявили голодовку у здания Верховного Совета в Москве. {113} Я его спрашиваю:
- Как может такое случиться в Москве?
А он отвечает:
- Войти можно. Гораздо сложнее - выйти.
Но он вышел. И не только из здания Верховного Совета, но и из Советского Союза, и он здесь.
Я встретила там также женщину, которая раньше, несколько месяцев тому назад, во время голодной забастовки у "Стены Плача" стояла там и плакала: ее сыновья и дочь остались в России. А теперь я видела ее со всеми - с сыновьями и дочерью. Они все приехали.
Я не питаю никаких иллюзий по этому вопросу. Много еще страданий ожидают там евреев. Но это не страдания людей осужденных и смирившихся со своей судьбой и приговором. Это страдания людей, восставших {114} против несправедливых судебных приговоров, против угнетения и преследования. И они готовы воевать за свои права. И вот мы видим плоды их борьбы: они с нами!
Пятьдесят лет - это большой отрезок времени. Может быть - эпоха в истории нашего народа. И чтобы пройти все этапы этой эпохи, стоило бы прожить эти пятьдесят лет.
Если бы я была писательницей, вероятно выразила бы все эти переживания другими словами. Но поскольку я не писательница, я скажу просто: спасибо!
Разрешите мне добавить: я имею право гордиться еще чем-то.
В Иерусалиме родились мои дети - сын и дочь. Здесь живут мои внуки второе поколение израильтян. Я рада, что они здесь живут - мои внуки. Надеюсь, что они будут помнить этот торжественный вечер. Может {115} быть, они вспомнят это событие, и не обязательно то, что говорилось здесь об их бабушке - а просто, чтобы рассказали своим детям и внукам, как они жили в Иерусалиме, в столице Израиля, и были на вечере вручения грамоты Почетного Гражданина - не их бабушке, а главе правительства, главе правительства Израиля, главе правительства еврейского государства.
Какое счастье, что мы живем в этом государстве.
Спасибо!
Во всяком случае одна из больных струнок в моей жизни, вот уже почти пятьдесят лет, это то, что действительно я не смогла выдержать ритм жизни в коллективе кибуца. Но то, что дети мои находятся здесь, является для меня вознаграждением - все же мы добились своего и не все пошло насмарку.
Хочу рассказать о кибуце "Мерхавья". Здесь об этом можно рассказать. Когда мы прибыли в кибуц "Мерхавья" были уже там отдельные дома. Они остались от бывшего здесь кооперативного товарищества, существовавшего до Первой Мировой войны.
Кухня была в бараке - {80} очень примитивная кухня. Была и пекарня. Вообще, выпечка хлеба была для меня каким-то таинственный и мистическим делом. Дома мама пекла халы - это было дело понятное и вполне по силам человеку, но выпекать хлеб... В нашем коллективе числилось 30-32 человека. Муку мы покупали в городе Нацерет. Она не была просеяна достаточно, и хлеб часто получался прогорклым.
Что меня страшило в процессе выпечки хлеба - это необходимость месить его в сухом состоянии. Старожилы пытались научить меня этому искусству; когда льют в тесто много воды, гораздо легче месить хлеб, но из этого ничего толкового не получается, ибо вся хитрость заключается в том, чтобы научиться месить хлеб с малым количеством воды. Когда я в конце концов все-таки научилась и смогла это делать, я была очень горда своим мастерством. {81} Другая проблема - проблема растительного масла. Покупали его у арабов, и оно было горше смерти. Я всегда старалась варить и жарить без этого масла, так как ничего невозможно было есть, если пища приготовлена на этом масле.
Работа в столовой была организована помесячно. Одна из причин, почему девушки кибуца относились ко мне с симпатией, объясняется тем, что, когда я приступала к работе в столовой - это меня не угнетало. Как правило, каждая девушка, которая должна была в свою очередь приступить к работе в столовой за неделю до этого она уже ходила угнетенной и подавленной. А я, глупая американка, не понимала этого: почему именно эта работа должна причинять неприятности и портить настроение? Я им говорила: почему можно работать в коровнике и кормить коров, и это не вызывает {82} никаких неприятных чувств, а работать на кухне и кормить своих товарищей - это работа нежелательная? Чем она менее уважаемая?
Когда наступала моя очередь работать в столовой, я не пользовалась арабским растительным маслом, которое было невероятно горьким. Варила все без масла. Вообще меню наше было не очень разнообразное. Был у нас хумус. Его вымачивали 24 часа и варили с луком; это был суп. Затем днем делали из него кашу, а вечером в сухом виде размалывали его с луком, и это был салат.
Была у нас еще одна проблема. Окна нашей столовой выходили в сторону Афулы, которая тогда была арабской деревней и как раз до нее доходила железная дорога. Когда началась алия евреев в Эйн-Харод, то все, кто приезжал - а поезд приходил днем - заворачивали прямо с железнодорожной станции в Мерхавья, на обед. {83} Однажды сидим мы в столовой, смотрим в окно и видим, что к нам идут более 20 человек. Их надо было накормить. С нами работал один товарищ, очень спокойный, уравновешенный. Он начал утешать нас: "Не стоит огорчаться. Пока я работаю на кухне - всем хватит!". На плите стоял большой чайник с кипятком для чая, и наш товарищ вылил всю воду из чайника в суп - и супа хватило на всех,-и на членов кибуца, и на новых переселенцев-репатриантов.
Зимой в кибуце "Мерхавья" было очень холодно. Когда мы утром входили в столовую, то первым делом пили чай, как правило, не кипяченый, а затем приходили все товарищи завтракать. После первой мировой войны в стране остались консервы: были консервы под названием "булибиф" и рыбный фарш, было то, что называлось "Фарш" - коробки с селедочным фаршем. Это, {84} собственно, консервированная рыба в томатном соусе. На завтрак мы пользовались этой едой вместо горячей пищи. Я же начала тогда варить на завтрак кашу, и товарищи из кибуца говорили: "вы еще увидите - она нас приучит есть кашу по утрам". И, действительно, они привыкли, и это было очень полезно.
С селедкой вначале тоже была проблема из-за того, что не на каждого хватило столовых приборов - ножей, ложек и вилок. Большей частью было что-нибудь одно из трех. До моего вступления в кибуц, когда подавали селедку, кухонные работники просто разрезали ее на куски и не очищали кожу. Можно было наблюдать такую картинку: сидят ребята за обеденным столом, и каждый очищает кожу селедки, а так как не было салфеток, то руки вытирали о рабочие брюки. Когда я стала работать в столовой, я {85} начала очищать кожу и подавать очищенную селедку к столу. Подруги мои говорили: ты еще приучишь их к этому, а я отвечала им: а как бы вы делали у себя дома? Как бы вы селедку подали к семейному столу? А здесь ведь у вас - ваш дом и ваша семья.
В субботу утром мы делали кофе: мы не могли отвезти молоко в Хайфу. Поэтому суббота у нас была молочная. Пили кофе, делали кефир, простоквашу и другие молочные продукты. Пирожки, которые подавались к завтраку, стерегла дежурная по кухне в субботу утром, и стерегла она их как зеницу ока, потому что кофе и пирожки - был весь наш субботний завтрак.
В пятницу вечером, после субботнего ужина, отправлялись несколько ребят искать заготовленные пирожки, а дежурная обычно брала их с собой в свою комнату и не выходила из нее до утра. И все же они находили {86} эти пирожки, а на утро в субботу это была прямо-таки трагедия.
Когда я приступила к работе на кухне, я стала рассчитывать так и так: "Масла нет, сахара нет, яиц тоже нет (птицеферма только начинала создаваться) - так какая разница! Добавим еще воды и еще муки и сделаем много пирожков, так, чтобы хватило и на пятницу вечером".
На кухне стоял большой шкаф. Я положила пирожки в большую миску и - в шкаф. После ужина вижу - все ребята вышли на поиски пирожков. (Иногда прятали их наверху на сеновале). Ребята искали во всех хозяйственных и подсобных помещениях, но так ничего и не нашли. После того, как они достаточно покружились, я просто подвела их к шкафу на кухне и показала им тарелку с пирожками.
Были и другие проблемы. {87} Стирка, конечно, была общая. Утюжки не было. Каждый брал постиранную вещь и гладил ее дома, тяжелым духовым утюгом на углях. Всю неделю девушки ходили в неглаженных платьях и головных платках. Я была в этом отношении неженка: не могла выходить на работу в неглаженном платье, и это было то, что наши девушки не могли простить американке, которая каждый день выходит на работу в глаженной одежде. Мне было трудно понять их: я ведь делаю это после работы у себя в комнате...
Один раз мне удалось отомстить своим ветеранкам. В "Мерхавьи" была, конечно, собственная водокачка, но напор воды не был отрегулирован как следует. Иногда приходили летом в душевую, с ног до головы в соломе после молотьбы. Открывают кран, и - нет воды. Когда вода не шла, надо было подниматься по прямой лестнице {88} довольно высоко. Девушки начинали бегать, волноваться и искать ответственного по водоснабжению. Я решила, что можно обойтись и без него - и когда я в первый раз забралась наверх по прямой, высокой лестнице, то это был настоящий "шок" и для девушек и для парней.
Что меня приводило тогда в отчаяние - это мошкара! Кибуц "Мерхавья" находился между двумя арабскими деревнями. Время от времени они нас обстреливали, но я верила, что придет день и мы будем жить в мире с ними. В кибуце свирепствовала малярия, я тоже заболела малярией, лежала в больнице, но я верила, что придет день и не будет болота и не будет малярии. Но эта мелкая, вездесущая мошкара! - придет ли ей когда-нибудь конец? Летом мы, как правило, выходили на работу в 4 часа утра, до рассвета, ибо как только солнце начинало греть - {89} жизнь в поле кончалась. Мы мазали себя вазелином (когда был вазелин), одевали рубашки с высокими, стоячими воротниками и длинными рукавами, закутывались в платки и возвращались домой облепленные мошкарой. Они забивались в уши, в глаза, в нос. Даже коровы убегали с поля. Это приводило меня в отчаяние. Я не знала, как мы одолеем эту беду, мне казалось, что не будет от нее спасенья.
Все можно решить, с любым делом можно справиться, а вот с этим...
Начали появляться в нашем кибуце детишки. Мой сын Менахем, правда, родился в Иерусалиме, но когда ему было 4 месяца, я вернулась с ним в кибуц. И за это время там появилось еще трое детей. В наших квартирах были - одна большая комната и одна маленькая. Мы поместили всех детей в нашу большую комнату, а я спала в {90} маленькой.
Я сказала своим друзьям: для чего, собственно, нужна нам ночью дежурная няня для каждого из четверых детей? И так я ухаживала за всеми детьми, без няни. Все было, как будто, в порядке. Но были трудности с купанием детей. Была только одна ванна и всех детей надо было купать в этой ванне. Вдруг ни с того ни с сего поползли по кибуцу слухи, что дети Голды, якобы, пьют алкоголь. Это потому, что после купания каждого ребенка я дезинфицировала ванну спиртом, "выжигая" ее изнутри. Такая операция приводила к большому расходу и были у меня на этой почве стычки с членами кибуца, которые считали, что это лишние расходы. Сейчас мне кажется, что действительно не было в этом необходимости, но тогда я была другого мнения и упрямо выжигала ванну после каждого {91} купания.
Очень распространенной болезнью в стране тогда была "папатача", которая в настоящее время совершенно ликвидирована. Она также приводила меня в отчаяние, как и мошкара: температура, страшные головные боли, совершенное отсутствие аппетита - больной даже не желает слышать о еде. Когда я заболела этой "папатачей", я работала на птицеферме и была ответственной за птичник и за инкубатор. (Очень большой инкубатор на пятьсот яиц, и, кажется, он был первым в стране). Я помню, что как-то забыли дать воду уткам, и когда у меня спала температура и я вышла на улицу, то увидела, что несколько уток лежат мертвые - у меня впять подскочила температура, и были даже галлюцинации. Мне казалось, что вся комната полна мертвых уток. {92} Здесь я хочу вспомнить о благородной любезности, которую оказал мне один милый парень и которую я никогда не забуду. Он был ответственным за почту и за телеграммы, прибывающие в кибуц. Когда у меня была высокая температура, он поскакал на лошади в Афулу и привез оттуда кусок льда и лимон, и мне сделали лимонад. С тех пор я много пила всяких прекрасных напитков, но до сих пор я не пробовала ничего вкуснее того приготовленного для меня лимонада.
Дороги в Афулу тогда не было, и рано утром необходимо было увозить молоко на мулах, а болота и грязь были страшные. Был у нас один товарищ, замечательный американский парень, который решил стать земледельцем и возчиком. Когда очередь возить молоко доходила до него, он, через некоторое время после выезда, {93} почему-то всегда возвращался обратно во двор кибуца с молоком. Оказывается, мул доходя до узкого мостика, должен был преодолеть грязное болото и поскольку не хотел идти через болото, поворачивал назад, а парень и не замечал этого... В такие дни молоко оставалось у нас дома. Запрягать мула тоже было для него дело нелегкое. Была у нас в то время самка мула и звали ее "Вашты", и не раз мы слышали, как возчик обращался к ней с призывом: "Вашты, в этом кибуце нам двоим делать нечего - или ты, или я".
В те годы дело с питанием было не очень налажено. Получать картошку, кашу, лимоны могли только те, кто поправлялся после малярии. Но Господь Бог сделал нам милость. В "Мерхавьи" жил еврей по фамилии Блюменфельд, у которого была бакалейная лавка. Он репатриировался из {94} Германии, а через некоторое время приехали к нему его жена и дочь. Они решили, что дочь должна изучать английский язык, и она приходила ко мне для этого несколько раз в неделю. После работы я давала ей урок английского языка. В виде платы за обучение хозяин лавки дал нам кредит в сумме 3 лир в месяц.
На эти деньги мы покупали все необходимые нам дополнительные продукты питания: картошку для больных, то, что называлось тогда "квакер", соль, иногда изюм для специальных наших пирогов.
Большие оптовые покупки делались нами в снабженческой организации "Гамашбир" в Хайфе. В связи с этим вспоминается мне истории с чашками. Был у нас один товарищ, ветеран. Звали его Израэли. Прибыл он в страну во время Второй Алии, затем он поехал в Америку и вернулся с {95} еврейским батальоном из Соединенных Штатов. Чай он пил только из стакана. Его специальный стакан стоял в маленьком шкафчике в столовой. После того, как он выпивал свой чай, он споласкивал стакан и ставил его в шкафчик и, Боже упаси, если кто-нибудь возьмет этот стакан.
Мы пили из чашек.
Чашки, какие мы покупали в Хайфе, в "Машбире", были эмалированные. Когда они были новые, они выглядели очень мило, но, как правило, эмаль внутри быстро лопалась, крошилась и чашки покрывались ржавчиной. Я решила: "Больше этого не будет. Пока в Машбире не появятся стаканы или приличные чашки - не будем покупать". В результате все 30 товарищей нашего коллектива дожидались своей очереди, чтобы пить чай. Но я не капитулировала. {96} Были и другие "странности".
В субботу мы накрывали столы белыми простынями (скатертей, конечно, и в помине не было) и ставили цветы для украшения. Наш специалист по птицеводству любил за столом рассказывать о важности протеина как составной части пищи для кормления птиц. Других тем для разговоров у него не было. С нами за столом сидела одна девушка, довольно интеллигентная, но ограниченная. Однажды мы сидим за столом и специалист наш, как водится, заговорил о протеине и кормлении птиц. Девушка вдруг резко встала и говорит: "Я не желаю сидеть за столом и выслушивать эти глупые слова" - и убежала из столовой.
Так как меня приняли в коллектив без энтузиазма, мне очень хотелось доказать всем, что они были неправы. Я, как и все {97} девушки, упрямо пыталась делать все, что делают парни. Против ворот, у входа в кибуц "Мерхавья", росла большая чаща низкорослых деревьев - дикой фисташки, дубка, дикой груши. Эта чаща была для нас главным источником дохода.
Мы получили от Земельного фонда 6 лир на каждого члена кибуца за работу по посадке леса. Но земля была вся завалена камнями известняковой породы. Нам приходилось выкапывать их мотыгами и добираться до чистой земли, чтобы посадить растение в лунку. Я никогда не забуду первые дни моей работы в этой чаще. Возвращаясь домой, я не могла поднять руки - все кости болели, но я знала, что если я не пойду есть в столовую, скажут: ну, вот эти американские неженки. А я бы с радостью отказалась от еды, потому что поднять вилку одно это вызывало {98} сильную боль в боль эта не стоила той хумусовой каши, которую давали нам - но я шла...
Пища была тогда, как я уже говорила, довольно убогая. И поэтому мы оставляли ночной вахте дополнительные продукты: два яйца и лук. Охранники приглашали нас. Они говорили: тот, кто придет к нам посидеть и поболтать ночью, чтобы не было скучно, сможет принять участие в трапезе у костра. Жарили, и что еще добавляли к яйцам, чтобы увеличить порцию - я не знаю. Во всяком случае, на меня можно было надеяться. Я часто навещала их.
Я приходила к ним в столовую, и не так уж ради еды, а уходила от них всегда - одна из последних.
Чай мы пили из котла. И не всегда кипяток, потому что у кого хватало терпения ждать, пока закипит вода в котле? Вода {99} горячая - пейте чай. Чтобы выпить стакан чая, надо было приходить в столовую. Мне кажется, что если бы в кибуцах в то время были средства и разрешение на два удобства - на личный туалет и свой чайник, то многие тысячи кибуцников, оставившие этот коллективный труд, не ушли бы и по сей день из кибуца.
Сейчас уже все это понимают. Но тогда никто не мог предполагать, что даже такие элементарные вещи могут быть изменены. Не знаю, есть ли кто-нибудь среди вас, кто помнит тот запрет, который наложил Гарцфельд на кибуц "Ягур" или на "Деганию-Бет" за то, что они посмели оборудовать столовую стульями вместо длинных скамеек.
Само собой разумеется, что никаких фруктов не было ни в кибуце "Мерхавья", ни во всем районе. Иногда я ездила к своей сестре в Тель-Авив. В те годы, для того, {100} чтобы попасть из Тель-Авива в "Мерхавью", надо было ехать в Хайфу, там переночевать и утром на поезде - до Афулы. В сезонную пору поспевания цитрусовых я хотела отвезти сестре мешок апельсин. Задача заключалась в том, как дотащить мешок до станции, провезти его и т. д.
Конечно, никто и не помышлял о том, чтобы взять носильщика. В то время было бы странным подумать, что. кто-то будет носить, а я пойду без груза. Когда я все же привезла этот мешок, радости в доме не было конца.
Это событие напомнило мне другой эпизод, вызвавший тогда большой скандал у нас.
Однажды кто-то принес - не помню точно кто, я или другой товарищ несколько лимонов из города, а одна девушка посмела взять лимон для... мытья волос {101} ("шампунь" тогда еще не был распространен, а мыло было только для стирки белья, и тот, кто носил длинные волосы, был поставлен перед сложной проблемой: чем вымыть голову). Никогда не забуду тот шум и скандал, который возник из-за этого лимона - ибо лимон был не просто драгоценный плод, а лекарство для больных малярией и странной болезнью "папатача".
В заключение хочу сказать вам то, о чем я много раз уже говорила. Мне кажется, что мне здесь так хорошо, все эти пятьдесят лет, потому, что я никогда не думала о следующем:
1. Не считала, что жертвую собой для страны.
2. Никогда не чувствовала, что мне следует что-то. И только одна надежда есть у меня: надеюсь дожить вместе со всем народом до того дня, когда мы все будем {102} уверены, что не грозит опасность никому, что звонок телефона и приход военного представителя в частный дом не вызовет страха и не будет означать мобилизацию на случай войны. Надеюсь, что спокойствие и мир не будет случайностью или временным явлением, а будет постоянным и верным, и каждый будет знать, что жизнь его гарантирована от всяких военных авантюр.
Кто знает, может быть, доживем до этого великого дня!
{105}
ТРИ ВСТРЕЧИ
Из речи, произнесенной на церемонии вручения грамоты
Почетного Гражданина города Иерусалима, 18 мая 1971 года.
Я хорошо представляю себе, где я нахожусь, перед какой аудиторией я стою и к кому я причисляюсь.
Я знаю, что я по списку двадцатая, а это значит, что до меня были награждены этим почетным званием - девятнадцать человек. С волнением и трепетом осмеливаюсь, поскольку это ваше пожелание, присоединиться к этому великолепному списку.
Ввиду того, что я хорошо знаю, перед какими слушателями я выступаю, не смею ничего говорить о Великом городе Иерусалиме. Но, может быть, вы мне разрешите рассказать вам о трех встречах, какие мне довелось иметь у Западной Стены Храма в Иерусалиме.
{106} Через несколько недель исполняется пятьдесят лет со дня моей репатриации на Родину. Естественно, что через короткий промежуток времени после прибытия в страну, мы совершили паломничество в Иерусалим, и, конечно же, в первую очередь пошли к Западной Стене Храма ("Котэл Хамаарави"). Тот, кто вырос в традиционной еврейской семье, впитал в себя и величие Иерусалима, и святость Западной Стены Храма, и все, что они символизируют для еврейской души.
Я воспитывалась в хорошей еврейской семье, в духе традиции и религиозных преданий, но все же я не всегда понимала значение записок "квитл", которые принято вкладывать между камнями Стены. Для чего, собственно, это делают, и что пытаются этим достичь? Как-то раз, трезво обдумывая все это, {107} я пошла к "Стене плача". Проходим улочки, переулки, дворы - и вот я оказалась у "Стены". Евреи, мужчины и женщины, прислонились к стене, молятся, плачут и кладут записки между камнями. И мне все стало ясно. Я поняла, что, фактически, это все, что у нас осталось. Но это "нечто" крепко засело в наших душах. Оно впечатляюще.
Трагично? Да!
Но, к сожалению, это все, что осталось.
Я рассматривала эти записки как выражение уверенности в нашем будущем.
Я вернулась от нашей святыни совершенно иной по сравнению с тем, какой я пришла к ней - новые мысли, новые надежды...
Девятнадцать лет нельзя было войти в старую, восточную часть Иерусалима. Нельзя было подойти к "Стене плача". Издали {108} можно было только видеть, как они издеваются над нашими памятниками, как они оскверняют ваши святыни на Масличной Горе.
Шестидневная война.
В среду нас всех оповестили, что древняя часть Иерусалима, восточная его часть, освобождена. В пятницу утром я должна была выехать в Соединенные Штаты Америки, но я чувствовала, что не могу ехать без того, чтобы не посетить старую часть города, не побыть около Западной Стены Храма.
Не могу себе позволить.
И в тот же день, в пятницу, рано утром, когда еще не разрешалось мирным гражданам Израиля входить в эту часть города из опасения снайперских выстрелов, я получила разрешение на въезд.
В то время я не была членом правительства, а просто гражданкой, как и все {109} граждане Израиля. Мы шли вместе с военными разных рангов. И вот на тесном пятачке - не то, что просторная площадь, как сейчас - стоит стол, и на нем автоматы, около стола стоят военные парашютисты, на каждом "талит" покрытие, надеваемое во время молитвы - и они словно приросли к стене и нельзя их разъединить. Будто они слиты воедино. Те самые герои, которые несколько часов тому назад так храбро сражались за освобождение Иерусалима, те самые герои, что только вчера видели своих смелых товарищей, павших в борьбе за Иерусалим - эти самые храбрецы подходят по одному к Стене Храма и начинают рыдать. Каждый из них покрывается "талитом", плачет и молится.
В моей жизни было это мгновение - когда один из солдат, - я сомневаюсь, знал ли он меня, - припал к моей шее, склонил {110} голову и зарыдал, как ребенок.
Я почувствовала, как этот сильный человек, храбрый воин, стал вдруг ребенком. Горжусь тем, что в тот момент, когда ему нужно было излить свою душу близкому человеку - я была ему матерью.
В последнее время мы заслужили, вместе с вами, честь присутствовать у "Стены Плача", чтобы продемонстрировать свою солидарность с теми, кто протестовал против преследования евреев в Советском Союзе. Это поистине очень печально и тяжело - слышать о всех трудностях, которые приходится переживать евреям лишь за то, что они хотят выехать к себе на Родину, в Израиль. Но в то же время случилось чудо, большое чудо. Большая часть еврейского народа, живущая в Советском Союзе, была оторвана почти 60 лет от всякой еврейской жизни, и находилась под жестоким {111} давлением великой державы.
За этот период были предприняты безжалостные меры, чтобы оторвать евреев от прошлого и настоящего - и все же восстал этот гордый народ, возродилось, как в сказке о птице Фениксе, народное самосознание.
И вот они стоят у Западной Стены Храма.
Каждый из них вел героическую борьбу и вернулся к себе домой. И сейчас здесь, в Иерусалиме, на земле своей Родины у Стены Храма, они борются и требуют предоставления законных прав свободной репатриации евреям.
Вчера, когда все члены правительства посетили делегацию репатриантов из Советского Союза у стены Храма, мы встретили молодого парня из Каунаса.
Я его спросила:
- Ты приехал вместе с семьей? {112} - Да, с родителями.
- Сколько времени вам пришлось ждать разрешения ?
- Только год. Но в течении этого года я уже успел сидеть в тюрьме.
Несмотря на всю серьезность положения, которое происходит так в связи с требованиями о выезде, насколько мы знаем, евреи не смирятся с репрессиями и не согласятся быть угнетенными. И даже при той жестокой диктатуре и при тех условиях многие встают на борьбу - молодой и старый, и целые семьи, и заявляют открыто и публично: "Да! Мы евреи. Мы часть нашего народа. У нас есть Родина. Дайте нам возможность выехать на нашу Родину!".
А этот парень из Каунаса говорит:
- Я один из тех, которые объявили голодовку у здания Верховного Совета в Москве. {113} Я его спрашиваю:
- Как может такое случиться в Москве?
А он отвечает:
- Войти можно. Гораздо сложнее - выйти.
Но он вышел. И не только из здания Верховного Совета, но и из Советского Союза, и он здесь.
Я встретила там также женщину, которая раньше, несколько месяцев тому назад, во время голодной забастовки у "Стены Плача" стояла там и плакала: ее сыновья и дочь остались в России. А теперь я видела ее со всеми - с сыновьями и дочерью. Они все приехали.
Я не питаю никаких иллюзий по этому вопросу. Много еще страданий ожидают там евреев. Но это не страдания людей осужденных и смирившихся со своей судьбой и приговором. Это страдания людей, восставших {114} против несправедливых судебных приговоров, против угнетения и преследования. И они готовы воевать за свои права. И вот мы видим плоды их борьбы: они с нами!
Пятьдесят лет - это большой отрезок времени. Может быть - эпоха в истории нашего народа. И чтобы пройти все этапы этой эпохи, стоило бы прожить эти пятьдесят лет.
Если бы я была писательницей, вероятно выразила бы все эти переживания другими словами. Но поскольку я не писательница, я скажу просто: спасибо!
Разрешите мне добавить: я имею право гордиться еще чем-то.
В Иерусалиме родились мои дети - сын и дочь. Здесь живут мои внуки второе поколение израильтян. Я рада, что они здесь живут - мои внуки. Надеюсь, что они будут помнить этот торжественный вечер. Может {115} быть, они вспомнят это событие, и не обязательно то, что говорилось здесь об их бабушке - а просто, чтобы рассказали своим детям и внукам, как они жили в Иерусалиме, в столице Израиля, и были на вечере вручения грамоты Почетного Гражданина - не их бабушке, а главе правительства, главе правительства Израиля, главе правительства еврейского государства.
Какое счастье, что мы живем в этом государстве.
Спасибо!