Не зашел, не позвал никуда, не дал о себе знать, ни словом не обмолвился про последнее задание. Не злился ли на то, что я наворотила в спортзале? Прослышал ли о том, что я по ошибке попала в мужскую душевую?
   На душе было скверно из-за того, что мы совсем перестали общаться вне работы. Неизвестность происходящего вгоняла в слезы. Чувствуя на сердце тяжесть, я молча вышла из спальни и прошла в гостиную.
   Клэр сидела в кресле, вышивала очередную салфетку. Смешарики расположились на ковре перед телевизором: смотрели какой-то боевик. Сидение перед большим экраном в последнее время стало их любимым занятием. С жадностью глоталось все: фильмы, кулинарные программы, ток-шоу, викторины и даже рекламы. Когда Клэр пыталась переключить канал, раздавалось дружное «Не-е-е!», и ей приходилось переключать обратно. По ходу разворачивающего действия на экране на ковре то и дело появлялись различные вещи: таким образом Смешарики учились перевоплощаться в новые предметы. Возникали ножи, пистолеты, пузырьки с лекарствами и даже бензопила какого-то маньяка. Клэр оторвалась от вышивки, посмотрела на нее и покачала головой.
   Ганька, растянувшись оранжевой пушистой пружиной, валялась в соседнем кресле. Миша хрустел кормом где-то внизу.
   Я какое-то время постояла в дверях и уже решила вернуться в спальню, когда Клэр вдруг заметила меня.
   Видимо, мое лицо отражало душевное состояние, потому что она тут же отложила салфетку на подлокотник и поднялась с кресла.
   – Дина, что случилось? Что-то плохое на работе, да? Ты расскажи, не молчи… вместе-то все равно проще…
   Неподдельное волнение в глазах и участие в голосе сыграли решающую роль – неожиданно для себя я разрыдалась. А после, под бутылку вина, которую в знак благодарности за спасение Халка принесла Шерин, рассказала Клэр про неразделенную любовь к собственному Начальнику и про те преграды, что встали у нас на пути, не боясь ни того, что повариха проболтается, ни того, что эти знания ей как-то навредят. В конце концов, не государственная это тайна… любить мужчину, пусть даже такого, а вот носить все печали только в себе стало попросту невозможно.
   Таким образом, в этот вечер сразу двое узнали бережно хранимый мной все эти месяцы секрет.
   Двое.
   Не считая тридцати пяти пушистиков, непонятно когда успевших собраться вокруг стола.

Глава 4

   Андариэль Вейерос не любил плохие новости.
   Более того – он их ненавидел.
   Но сами плохие новости не вызывали у него настолько сильных приступов бешенства, в отличие от тех, кто их приносил. Вот и сегодня Андэр едва удержался, чтобы не скрутить шеи двум бледным, трясущимся при его виде сосункам. В его время мужчин учили держаться стойко: не пасовать, не отступать, иметь стержень и силу отстаивать собственное мнение – будь оно правильным или нет в глазах начальства.
   Вот Андэр и отстаивал. А потом долгие годы платил.
   И до сих пор платит… Но это мысли в сторону.
   Сосунки взбесили его отсутствием выдержки, и он задал им головомойку по программе «чтобы-всегда-помнили», но минуту спустя, когда они исчезли с глаз долой, Андэр забыл о них.
   Как же так? Три попытки передать конверт провалились. Чисто так, аккуратно провалились. Казалось бы, идеальный план: передать телепортеру конверт с фотографией, ложным «заданием от Дрейка», дождаться ее появления в указанном месте и прошить парой пуль. Делов-то на пару долларов! Ну, хорошо… на четыре доллара: пули подорожали.
   Ан-нет… Каждый раз, стоило людям Андэра приблизиться к особняку, кто-то снимал их с горизонта. Перехватывал на подходе без права на возвращение. Не иначе гребаная Комиссия! Значит, Дрейк предусмотрел такой вариант. Хорошо хоть Андэр позаботился о том, чтобы часть памяти у посыльных была начисто стерта без возможности восстановления: старый сенсор еще кое на что годился, хоть и слишком много пил.
   Но три человека! Люди, а тем более хорошо тренированные люди – это не зерна в мешке: кончилась горсть – взял еще одну… Где набрать новых, когда старых выводят из строя так быстро? Это не верхний мир, тут одни отбросы. Черт бы подрал гребаную власть и ее Начальника.
   Вейерос грязно и смачно выругался, после чего почувствовал себя лучше.
   Хорошо.
   Хорошо, что в запасе всегда есть пара неразыграных тузов, иначе жизнь была бы скучна. А что ты скажешь насчет сыворотки невидимости, Дрейк? Зря что ли Ирэна все это время так старалась? Да, пусть всего два часа, но за это время вполне можно дойти от портала до нужного дома и уложить твоего драгоценного сотрудника. Не хочешь по-хорошему – сделаем по-плохому: ударим из-за спины. Ты ведь сам напросился, Дрейк… Как больно будет осознавать, что ты не всемогущ и не всесилен, а-а-а? Больно? Да-а-а! Очень больно! Но зато ты поймешь, не все, конечно, но хоть чуток, как больно было мне…
   Андэр не заметил, что уже давно начал говорить вслух, а за его спиной, укоризненно качая головой и погрузившись в размышления о своем, стоит печальная темноволосая женщина.
* * *
   Иногда Дрейку казалось, что именно уязвимые места делают человека человеком.
   Не допусти он бреши в сердце по отношению к Бернарде, и не испытывал бы сейчас того клубка эмоций, которые неотвязно преследовали его вот уже не первые сутки. Нежелательных, к слову сказать, эмоций.
   Откупорив бутылку с вином и наблюдая за тем, как льется темная жидкость в бокал, Дрейк принялся классифицировать испытываемые чувства.
   Номер один – Негодование. А все оттого, что вот уже две недели дел было столько, что времени на личную жизнь не оставалось вовсе. И если раньше этой самой личной жизни у него не было, то теперь Начальник искренне негодовал, что не может выкроить свободной минуты даже на совместный обед с Ди. Даже времени похвалить ее сегодня он так и не нашел. Именно отсюда и проистекла первая эмоция. Черт бы подрал эти бесконечные дела…
   Тень саркастичной улыбки искривила губы. Раньше бы Дрейк был только рад отсутствию застоя – теперь же это раздражало. Очеловечивание налицо.
   Начальник взял бокал и прошел к удобному креслу, где привык думать. Сейчас вокруг кресла лежали стопки бумаг: схемы, формулы, зарисовки тока энергии через человеческое тело, снова формулы…
   Посмотрев на результаты бесполезных ночных трудов, Дрейк разочарованно втянул носом воздух.
   Эмоция номер два – Уныние. Он не мог понизить свой энергетический фон, даже если бы очень захотел. Приглушить на несколько секунд – максимум три-четыре – да. Но не понизить совсем на более-менее долгий промежуток времени. Изменившийся фон тела не имел тумблера «Вкл/Выкл». Если уж ты стал тем, кем стал, то и будь им. Раньше такой расклад был не просто приемлемым – он был желанным. Теперь – нет.
   Вино бархатисто скользнуло в желудок. Сарказма по поводу себя прибавилось.
   Эмоция номер три – Безысходность. Ну, не чудный ли получался букет? Безысходность шла оттого, что и фон Бернарды он тоже не мог изменить. Все эти ночные бдения над новыми формулами, все эти мысли, идеи – все пустое. Ничего не сработает. Прямое вмешательство в энергетические центры убьет ее, непрямое сделает свою работу лет за четыреста. Да и то, не факт… Предыдущие попытки влияния на женский организм провалились все до единой. Где гарантия того, что Ди окажется крепче? Риск себя не оправдывал. Да и где взять столько терпения, когда его уже на сутки не хватает?
   Исходя из всего вышеперечисленного, вывод напрашивался сам собой: нужно отбросить ложные надежды, поговорить начистоту о том, что совместного будущего быть не может и продолжить заниматься важными делами и руководить Уровнями. Все просто и понятно. Да. Безупречно.
   Но это был логический вывод.
   И вот тут в дело вступала еще одна эмоция, четвертая – Ярость. Ярость при мысли о том, что придется от нее отказаться, отдать кому-то другому. Знать, что Ди обнимает и балует кто-то другой. Что кто-то другой укачивает ее на руках, уговаривая уснуть, кто-то другой укрывает полотенцем, когда она выходит из душа, кто-то другой слушает смех и смотрит в глубокие умные глаза… Слишком умные для обычного смертного. Слишком глубокие для любого, кроме него, Дрейка.
   Прищуренный ровный взгляд серо-голубых глаз, направленный в бокал, притворно спокойные руки… Обманка. Ярость Дрейка была более чем опасным чувством. Слишком нехорошим. И ее следовало тщательно контролировать. Он – не человек. Он тот, кто при неконтролируемых чувствах может схлопнуть огромные пласты энергии, причинить невосполнимый ущерб созданному миру, распылить, уничтожить, разобрать на молекулы. А так нельзя. Слишком глупо после стольких лет жизни вновь становиться зеленым юнцом. Кто-то из-за одной подобной вспышки может заплатить неоправданно высокую цену.
   Да, наверное, стоит просто поговорить. И отпустить Ди. Выкинуть этот чертов клубок изнутри, успокоиться, очистить голову и вернуть все на круги своя.
   Так правильно. Так логично. Так нужно сделать.
   Но почему тогда при мысли об этом опутывает Отчаяние? Пятое чувство, коррозией проедающее рационализм. Все крушится под его напором, логика становится трухлявым каркасом, привычное становится ненужным, и хочется просто идти и идти… куда глаза глядят. Чтобы просто уйти куда-то далеко.
   Он свихнулся. Да, он совсем свихнулся, если хоть на секунду ловит себя на подобных мыслях.
   Допив вино, Дрейк откинул голову на спинку и закрыл глаза. На его губах, будто найдя себе новый дом, застыла ироничная, отдающая горечью усмешка.
* * *
   Обреченность – это не предчувствие и не недоверие к собственным возможностям, и даже не страх. Обреченность – это осознание того, что скоро случится беда и ты не сможешь этому помешать. Даже при большом желании изменить ситуацию, мотивировать себя, ободрять, уговаривать идти вперед, тешить ложными надеждами о счастливом конце и бравурно смеяться перед другими, все равно в глубине души будешь знать, что провал неизбежен. Именно это и есть обреченность.
   Шипы были настоящими.
   Настолько настоящими, насколько это вообще было возможным – холодными, острыми и равнодушными. До них было метров пять – как раз хватило бы для того, чтобы полностью и качественно насадиться на них и лежать с дырами в груди, шее, конечностях, глазах. Как акульи зубы, они торчали на дне ровными терпеливыми рядами – мол, давай, мы ждем, прыгай…
   – Нет, Дрейк! – я отпрянула от края ямы поближе к стене. – Я не буду этого делать!
   – Будешь, – начальник исподлобья взирал на меня, стоя на той стороне и сложив руки за спиной. – Считай это некоторой контрольной точкой в достижении первого этапа знаний. Еще раз повторяю: перейдешь через яму – и свободна. Прыгать на эту сторону не разрешается – поэтому я установлю защитный экран. Трансформировать яму нельзя, замуровывать тоже, все должно остаться тем же, а ты должна пройти над ней.
   – Как?! По воздуху?
   – Как угодно.
   – Но там же шипы!
   – Да, там шипы. Но они настолько материальны, насколько ты в это веришь.
   – Боже мой… это шутка? – я застонала и подкатилась к краю ямы, достала монетку из кармана: она завалялась там с тех пор, как я пыталась найти в Реакторе кофейный автомат (к слову говоря, не нашла). – Веришь – не веришь. Смотри!
   Монетка сорвалась с пальцев и, сверкая полированным металлом под сероватым светом, льющимся из окон, полетела вниз. Секунда… две… и лязг металла о сталь. Попав ребром прямо на кончик одного из шипов, она отлетела в сторону, задела еще один, после чего провалилась между ними на далекий, почти невидимый отсюда пол.
   – Они настоящие!
   – Настоящим делается все, во что ты веришь.
   – Неправда. Ангелы не делаются. Сколько не пыталась их увидеть в детстве, а так и не увидела.
   – Кто такие ангелы?
   – Мифические существа моего мира.
   – А ты в них верила?
   – Не знаю… – я вздохнула. – Не важно. Я не смогу, Дрейк, я просто это чувствую… пожалуйста, давай будем делать что-нибудь другое…
   Начальник остался непреклонен.
   – Бернарда, на прошлом занятии ты показала отличный результат. Я бы сказал – поразительный. У меня нет причин сомневаться, что и с этим ты справишься не хуже. Твои способности выше, чем ты сама о них думаешь, но их нужно продолжать развивать, иначе они станут в лучшем случае бесполезны, в худшем – принесут вред.
   Сухие слова похвалы мало подействовали на меня. Чувство обреченности не ушло, скорее, усилилось. Он что правда думает, что я пройду по воздуху над ямой, истыканной шипами? Дрейк просто не знал, что с тех самых пор, как только в Советском Союзе появились видики, дети только и делали, что смотрели подобные ужасы: какой-нибудь дурак валится в такую вот яму, а потом лежит внизу бездыханный, со струйкой крови изо рта и стеклянными глазами, проткнутый в двадцати местах. Нет, нет и нет! Я же не настолько дурная, чтобы поверить в возможность пройти по воздуху?
   Дрейк не стал смотреть на мои душевные терзания. Просто растянул по периметру зала озоновую сетку, чтобы предотвратить мои потенциальные прыжки и ушел.
   Я съехала спиной по стене и села на пол.
   Замечательно! И снова я наедине с собой. Я, четыре стены и яма… на этот раз с шипами. Ах, да! И озоновая сетка – защита от побегов.
   Ну, что за жизнь?
 
   Тридцать минут спустя.
 
   Я долго щурила глаза и рассматривала их под разным углом.
   Они настоящие. Эти чертовы шипы самые что ни на есть настоящие!.. Вон как блестят, переливаются, сверкают. Холодные, жуткие, отталкивающие. Свесила один кроссовок вниз – до шипов не достать, не проверить на прочность, вниз не спрыгнуть, по дну не перейти.
   А может быть, где-то есть невидимый мост?
   Тщательно ощупала край ямы и воздух за ней. Ничего.
   Вздохнула и снова откатилась к стене думать.
   Это подвох, обманка! Не может такого быть, чтобы Дрейк и правда надеялся на переход по воздуху! Может, он ждет чего-то еще? Других методов решения, других мыслей, творческого подхода?
   И… если я попробую и свалюсь, то над шипами ведь натянута невидимая страховочная сетка… правда? Монетка просто прошла сквозь нее, а я удержусь. Ведь так?
   В горле образовался ком, внутри стало холодно и зябко; тишина давила на плечи. Почему Дрейк не помог мне, почему не поддержал, не подсказал, почему просто ушел?
   Я положила голову на подтянутые к груди колени. Чувство одиночества совсем не способствовало полету мысли.
 
   Час спустя.
 
   У Индианы Джонса была цель – грааль!
   У меня цели нет. И мотивации тоже нет! Он ступал в пустоту с надеждой и верой, хотел исцелить отца, а я? Зачем я вообще сравниваю реальную жизнь и фильм? Да, ситуации похожи: и ему, и мне следовало шагнуть в пропасть, но концовки фильмов известны заранее, положительным героям экранов хэппи-энд обеспечен, а мне? Я не в фильме, я в странном мире, где многое возможно, но где находится тонкая грань между «возможно» и «так будет»?
   Время капало сквозь пальцы – медленно двигалась стрелка по циферблату наручных часов. Так же медленно двигались по полу размытые пятна от солнца.
   Где-то там, за окном, ходили люди… Шли домой или на обеденный перерыв, общались, смотрели в экраны компьютеров. И чего мне не сиделось в привычном офисе бюро переводов? Там не было ямы, не было шипов, не было озоновой сетки. Там была мама и знакомая спальня, там все было просто и понятно.
   Мой взгляд застыл на раме одного из окон. Контраст между солнечным светом и темной балкой завораживал и вгонял в прострацию.
   Да, там не было моего особняка, Клэр, пушистиков, яркого сверкающего Нордейла… Там не было новой жизни, новых возможностей, не было Дрейка… Почему? Почему всегда приходится выбирать?
   Нужно было как-то собраться и начать пробовать что-то делать, действовать, создавать мост, шагать в яму, но страх парализовал, намертво склеил движения.
   Я продолжала сидеть на полу, равнодушно наблюдая за окном.
 
   Неопределенное время спустя.
 
   Он придет и увидит, что я даже не пробовала…
   Ведь на самом деле – пальцем о палец не ударила, чтобы справиться с заданием. Поднимайся, Дина, поднимайся, Бернарда! Хватит отсиживать пятую точку, пора действовать!
   И началось…
   Я воображала, домысливала, визуализировала, представляла, заставляла себя мысленно поверить. Потом подошва кроссовка наступала в пустоту – и я судорожно отскакивала от края. Пыталась нащупать дорожку на другой край ямы медленно, с толком, с расстановкой, успокаивала сердце и дыхание, пробовала вновь и вновь.
   Представляла и золоченый мост, и узкую тропку, и кирпичную дорогу и отдельные плавающие островки – все равно нога проваливалась в никуда. Начинала сначала, бесконечно долго концентрировалась на твердой почве под ногами, пыталась шурупом ввертеть в сознание мысль о реальности создаваемых объектов – тщетно. Страх перед падением не угасал, будто назло разгорался с новой силой.
   Веревочный мост, деревянные планки с перилами, светящаяся пыль, бетонные блоки – ничего из этого не воплощалось в реальность.
   Как, где и почему я прокалывалась? В чем была причина планомерной череды неудач?
   Не сдаваться, пробовать еще…
   Тени в зале удлинялись, солнце начинало клониться к закату – плевать на время. Нужно пробовать снова и снова. По спине катился пот, виски взмокли, локоны на них стали завиваться в колечки (и почему работа мысли так выматывает тело?) – раздраженное движение рукой, чтобы убрать волосы с глаз – еще, нужно пробовать еще! Нужно как-то пробиться через трудности.
   Ни кряжа, ни выступа, ни деревянной полоски у стен – яму не обойти со стороны. Я едва не рычала в голос. Прочь предательские мысли! Следует честно выполнять задание, а не тратить время на то, как его обойти.
   Расстроилась? Передохнула? И снова в бой!
   Я пробовала пройти через яму и нахрапом, и медленно, несколько раз едва не свалилась в нее, один раз поскользнулась на краю так, что больно ударилась копчиком и кое-как сумела уцепиться за край, чтобы не соскользнуть вниз. Каждый раз сердце билось перепуганной птичкой, а перед глазами стояло собственное повисшее на шипах тело.
   Хотя я не сдавалась настолько долго, насколько могла, время все равно выигрывало у результатов всухую.
   Когда энергия окончательно иссякла, а взгляд упал на часы, не нашлось сил даже на то, чтобы застонать. Шесть вечера.
   Болели руки, болели пальцы, копчик и голова. На ногах фиолетово-синими медузами расплывались синяки, глаза закрывались от усталости.
   Погасли последние лучи солнца – в зал медленно опустились сероватые вечерние сумерки, с каждой минутой делаясь все плотнее. Лампы под потолком не горели, выключатель был на той стороне; внутри даже не нашлось сил на то, чтобы расстраиваться.
   Я подкатилась к стене и затихла.
   Проиграла. Да, проиграла, и что теперь?
   Проигрывать тоже надо уметь. Я пыталась. Я честно перепробовала все, что могла, но провалилась.
   В груди побитой кошкой мяукнул страх. Накажут? Выскажут, отчитают, заставят начинать все с нуля? Лишат чего-то, разочаруются? Ну и пусть. Сил не осталось ни на что. Свернувшись у стены, я равнодушно смотрела на мерцающую под потолком сетку: в темноте она стала отчетлива видна – иссиня голубая, разделенная на квадраты.
   Пусть приходит, пусть видит, что я не всемогуща. Пусть отчитывает, пусть качает головой, пусть ругает или читает нравоучения.
   Не могу. Даже с пола не поднимусь, так и останусь здесь лежать, придавленная плитой поражения. В этой тишине, в одиночестве, забившаяся в самый дальний угол сознания. У всех есть пределы, и я своего достигла.
   Откуда-то из глубины сознания донесся далекий голос Баала: «Дура, ты даже коснуться его не сможешь… Хочешь разбить себе сердце?»
   Я горько улыбнулась: я уже его разбила, свое сердце, Баал. Разве не видно? И, может быть, именно глубокое осознание этого факта – того факта, что Дрейку на самом деле до меня нет никакого дела, – и подкосил остатки желания чего-то добиться.
   Вспомнились знакомые серо-голубые глаза, чертовски привлекательные и такие же недоступные губы, красивые руки, которых нельзя коснуться. Он ушел. Снова ушел и оставил меня в одиночестве, едва объяснив задание. Кому я вру? На что надеюсь? На чудо?
   Чудом было бы, если бы сегодня я все-таки упала на эти шипы.
* * *
   Она не увидела, как он пришел. Не услышала открывшуюся дверь, полосу света, на мгновенье мелькнувшую на той стороне зала, его тень, вытянувшуюся до самого края ямы, и снова тихий щелчок дверного замка. Не подняла голову с коленей и не шевельнулась. Подавленная, сжавшаяся, ожидающая худшего.
   Дрейк не стал включать освещение. Света уличных фонарей хватало для того, чтобы видеть детали, этого было достаточно.
   Восемь вечера. Бернарда на той стороне ямы, озоновая сеть ни разу не сработала, предотвращая прыжок, – значит, проигрыш был честным. Да и проигрыш ли? Дрейк с самого начала знал, что задание сложное и выполнить его можно лишь находясь на эмоциональном подъеме в хорошей физической и ментальной форме.
   Физическая форма у Ди была хорошей. А вот ментальная?
   Дрейк присмотрелся к сжавшейся у стены фигуре внутренним зрением и почувствовал беспокойство. О каком эмоциональном подъеме могла идти речь при уровне душевной боли в семьдесят шесть процентов?
   Он нахмурился.
   Откуда так много? Что успело случиться за сутки, ведь вчера днем он видел Бернарду – и такого не было. А утром, к своему недовольству, не успел померить. Что же случилось либо вчерашним вечером, либо сегодняшним утром, что привело к подобному упадку душевных сил?
   – Бернарда… – позвал он осторожно, чтобы не напугать.
   Никакого движения. Потом волосы качнулись, голова поднялась с коленей – на Дрейка взглянули утомленные погасшие глаза. Способность Начальника видеть в абсолютной темноте сейчас не принесла радости: слишком хорошо он ощутил то равнодушие, которое читалось в направленном на него взгляде.
   – Что случилось? – спросил Дрейк, заранее осознавая, что его вопрос не будет понят корректно.
   Ди поднялась с пола (наверное, решила, что сидеть перед Начальником неприлично):
   – Я не смогла выполнить задание. Не справилась.
   Голос грустный, но ровный. И не в невыполнении задания крылась ее боль, Дрейк чувствовал это кожей. Его царапнуло изнутри другое: впервые Ди не обрадовалась его приходу, впервые отвернулась от его лица и схлопнулась изнутри, замуровав даже узкие щели, а не распахнулась навстречу, как всегда бывало до этого. Что же случилось такого за прошедшие двадцать четыре часа? В груди против воли шевельнулась досада. И боль.
   Он скучал по ней. Но никогда не говорил об этом вслух. Тянулся к ней, пропитывался теплом ее глаз – молча, но всецельно, каждой клеткой. А теперь столкнулся с равнодушием в глазах и был вынужден признать, что почувствовал себя скверно.
   Бернарда молчала. Наверное, ждала, что сейчас он прокинет мост через яму, скажет: «Иди домой, продолжим завтра». И ушла бы, так и не сказав ни слова.
   И поэтому он – Дрейк – молчал тоже.
   – Что произошло? Расскажи мне, – попросил он мягко, пытаясь понять происходящее.
   Она вздохнула и потерла висок.
   – Я пыталась представить мост, но у меня не вышло. Я очень старалась, представляла его во всех деталях, но, видимо, боялась упасть вниз. Мне чего-то не хватило, чтобы побороть страх, и поэтому не вышло.
   – Мотивации?
   Грустная усмешка.
   – Может быть.
   Они стояли по разные стороны ямы, но на самом деле пропасть между ними была гораздо шире. Он смотрел на нее, она – в сторону.
   Да, Дрейк мог бы сказать «хорошо, прыгай на другую сторону» или «сейчас я замурую яму», но ничего из этого не делал. Вместо этого почему-то продолжал смотреть на женский силуэт с поникшими плечами и думал о том, что ни разу не сказал ей, что скучает. Что думал о ней все эти дни, пока молчал, что пытался найти способ, как помочь им обоим, что очень хотел бы, чтобы у них было совместное будущее, что он вовсе не бесчувственный истукан – как она, наверное, думает… Почему-то обо всем этом захотелось сказать именно теперь, когда ее одиноко застывшая на краю ямы фигура источала скрытое душевное страдание.
   Он уже хотел было открыть рот, когда Ди опередила его, заговорив, пытаясь что-то объяснить. Она говорила о чем-то Дрейку непонятном: о каком-то Граале, об Индиане Джонсе (кто это?), о том, что он мог шагнуть в пропасть, потому что был болен его отец, а она?
   Всплескивала руками, рассержено повышала голос, расстроено затихала.
   – Ведь все люди, – говорила она, – делают что-то ради чего-то, а ради чего в пустоту шагать ей? Ради себя не хочется, да и не нужно это…
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента