Мелан Вероника. Дрейк

   «Если я сам этого не захочу. У меня есть друзья, в других измерениях, которые навещают меня время от времени. Да и у тебя они есть».
   «Нет. Я имею в виду это измерение, этот воображаемый мир. Покажи, мне, что ты имеешь в виду, яви мне махонькое чудо такого магнита… Я очень хочу этому научиться».
   «Это ты мне покажи», – сказал он. «Чтобы что-то пришло в твою жизнь, тебе надо представить, что оно уже там».
   «Вроде чего? Вроде моей прекрасной незнакомки?»
   «Да что угодно. Незнакомку потом. Для начала, что-нибудь попроще».
   «Начинать прямо сейчас?»
   «Да».
   «Отлично… Голубое перо».
   Он удивленно посмотрел на меня, ничего не понимая. «Ричард, какое голубое перо?»
   «Ты же сказал, что угодно, кроме незнакомки, что-нибудь помельче».
   Он пожал плечами. «Прекрасно. Пусть будет голубое перо. Представь себе это перо. Увидь его – каждую черточку, края, кончик, хвостик, пушок около основания. Всего лишь на минуту. Этого хватит».
   Я на минуту закрыл глаза, и перед моим внутренним взором предстал четкий образ. Небольшое, по краям ярко-голубой цвет переходит в серебристый.
   Сияющее перо, плывущее во тьме.
   «Если хочешь, окружи его золотистым сиянием. Обычно его используют при лечении, чтобы материализовать процесс, но оно помогает и при магнетизации».
   Я окружил мое перо золотистым сиянием.
   «Сделал».
   «Отлично. Глаза можешь открыть».
   Я открыл глаза. «Где мое перо?»
   «Если ты его четко вообразил, в данный момент оно уже пулей летит тебе навстречу».
   «Мое перо? Пулей?»
   «В переносном смысле, Ричард».
   Весь день я ждал, когда же появится это перо, но все напрасно. И только вечером, за плотным ужином из бутерброда с индейкой, я, наконец, увидел его. Рисунок и маленькая подпись на молочном пакете: «Упаковано компанией „Голубое перо“, г. Брайон, штат Огайо».
   «Дон! Мое перо!»
   Он посмотрел и пожал плечами. «Я думал, что ты хочешь настоящее перо».
   «Новичку любое подойдет, ведь правда?»
   «А ты представлял себе только само перо, или то, что ты держишь его в руке?»
   «Только само перо».
   «Тогда все ясно. Если ты хочешь быть вместе с тем, что притягиваешь, тебе надо и себя ввести в эту картинку. Прости, что забыл тебе об этом сказать».
   Мне стало немножко не по себе. Все получилось! Я впервые сознательно притянул в свою жизнь нечто!
   «Сегодня перо», – заявил я, – «завтра весь мир!»
   «Будь осторожен, Ричард», – предупредил он, – «а то можешь очень пожалеть».
 
   Вот именно! Именно то, что я и сделала: представила что-то в деталях, а потом окутала золотым сиянием. Все точно так, как описано у Баха.
   Я поежилась.

* * *

   Бабушка поправлялась. Не быстро, но поправлялась. У молодых заживает проще, чем у старых, но теперь в ее сердце стояли шунты, помогающие крови течь по забитым сосудам, а для меня это означало, что жизнь еще сколько-то лет продержится в ее теле. Бог даст, много лет. Очень хотелось в это верить.
   Я держала ее руку, сидя у кровати.
   – Баба, как ты?
   – Неплохо, Диночка. Уже лучше. Это все соседка: она скорую вызвала, когда я на пол стала падать, а если бы не успела… и если бы не твои деньги…
   – Забудь, бабушка. Деньги – ничто. Всегда можно еще заработать.
   Она слабо покачала седой головой.
   – Если бы ты не заплатила за операцию, ее бы не сделали так быстро. Поставили б меня на учет и в очередь. А я б не дожила.
   Горько было слышать эти слова. Но они были правдой. Стариков с подобным заболеванием было много, и врачи не спешили тратиться на дорогостоящий материал имплантантов, ожидая, что государство возместит затраты. Чертова система.
   – Там фрукты, бабуль, и все, что тебе потребуется. Ты только ешь, ладно? И выздоравливай.
   Из больницы я уходила в подавленном настроении. Слишком много лиц с морщинами от горя, слишком много страдания в воздухе, слишком отрешенными были маски докторов, которые понимали, что они не всесильны и не по своей вине.
   А я всегда была неимоверно чувствительной к атмосфере мест, слишком остро пропускала через себя то, что висело в воздухе. И это очень мешало нормально жить.

* * *

   Постепенно Ричард Бах зачитался мной до дыр. Когда настало время «Гипноза для Марии», я не могла оторваться. Задыхалась, перечитывала одни и те же строчки много раз, понимала каким-то нутром, чутьем, что написанное – правда. Стрелка разума зашкаливала, приходилось много медитировать, потому что прочитанное говорило о том, что люди пропускают каждый день – собственные убеждения, а они, по всему выходило, были всем.
   Я тонула в строчках этой книги, как в океане истины. Хотелось кричать всему миру, что в руках у нас самое сильное оружие, которое можно только найти. Ключ ко всему, а мы отворачиваемся, предпочитаем не видеть и не слышать откровенных подсказок. Но почему так? А глаза снова и снова перечитывали отдельные главы:
 
   «Итак, весь мир – это принятые утверждения, и они становятся моими убеждениями, моими предположениями, моей собственной личной главной истиной. Мои позитивные истины „я могу…“ открывают путь для новых установок, новых возможностей. Мои негативные истины „я не могу…“ закрывают для меня этот путь, становятся моими ограничениями. Убеждения других не влияют на мою жизнь, подумал он, пока не становятся и моими убеждениями.
   Любое утверждение, подумал он, с которым мы можем согласиться или не согласиться на любом уровне, – это установка.
   Он был так поражен этой мыслью, что забыл о самолете.
   Любое утверждение? То есть практически каждое слово, которое он видел, произносил, слышал, о котором думал или мечтал, безостановочно днями и ночами напролет, более полувека, не считая невербальных установок, которые еще в десять тысяч раз более живучи.
   Каждую долю секунды мы натыкаемся на стену и в который раз подтверждаем: твердая-сквозь-такую-не-пройти. В скольких микрослучаях в течение одного дня наш разум сталкивается со стенами? Дверями? Полами? Потолками? Окнами? Сколько миллисекунд мы принимаем границы-границы-границы, даже не отдавая в этом отчета?
   И в основе всего этого – страх. Мы, смертные, должны научиться бояться, подумал он. Если мы собираемся играть в эту Игру, опасность необходима, гибель должна быть возможна.
   Вынуждены играть, вынуждены погружаться глубоко, глубже, глубже в этот океан установок на то, что мы смертны, ограничены, уязвимы, слепы в отношении всего, кроме мелких бурь, доступных нашему разуму; превращать ложь в непоколебимое убеждение, без всяких вопросов, и при всем этом стараться не умереть как можно дольше, а пока мы прячемся от смерти, понять, почему мы вообще сюда попали и какая может быть причина называть эту игру развлечением.
   Да, все настоящие ответы скрыты. Игра заключается в том, чтобы найти их самим среди тьмы ложных ответов, которые находят другие игроки, и они им подходят, но, к сожалению, совсем не подходят нам».
 
   Отложив книгу, я долго смотрела в окно.
   Значит, я тоже пленник убеждений? Сделалось как-то беспомощно и зябко. А что случится, если я попробую сломать их? Что случится со мной, обычной девушкой, если я изменю основополагающие истины сознания? Изменится ли мир?
   Дядя Толя видел мою задумчивое лицо вкупе с пальцами, вцепившимися в книгу, и с разговорами не лез. Пил тихо. Варил что-то после того, как я заканчивала готовить ужин для себя. А однажды вечером даже занес занятые в долг двести пятьдесят рублей: положил на тумбочку и тихо закрыл за собой дверь.
   А я лишь отвернула голову обратно к книге.
   Мне еще слишком многое нужно было понять.

* * *

   Кота, впрочем, я кормила исправно, тексты переводила, как и раньше. Почти не разговаривала с коллегами, потому что сознание постоянно тонуло в отвлеченных размышлениях.
   А что, если попробовать? Попробовать что-нибудь создать? Не перемещаться черт знает куда, потому что страшно – к таким вещам я пока не чувствовала себя готовой. А вот попытаться притянуть какие-нибудь предметы в жизнь, вполне можно было рискнуть.
   Все больше я чувствовала, что нужно либо подтвердить, либо опровергнуть теории, которые мешают спокойно жить, мешают быть обычным человеком, мешают находить темы для разговоров. По всему выходило, что если все продолжит течь в том же направлении, то я стану замкнутым в себе изгоем общества уже очень и очень скоро.
   Помнится, я и раньше практиковалась в представлении различных вещей и наполнении их светом. Тот же красный модный плащ, который сначала увидела в журнале, а через месяц его откуда-то привезла мама. Совпадение? Потом была сумка: настоящая, красивая, кожаная. Пара недель мечтаний и я выиграла ее в каком-то конкурсе. Тоже совпадение? Дальше, когда я училась в университете, была даже поездка, не очень далеко, в Украину. Мне очень хотелось присоединиться к группе, и я много думала об этом по ночам, представляя, как здорово было бы оказаться в том автобусе. Но все места были расписаны за месяц вперед. И кто знает, почему в самый последний момент выбыла из списка одна девочка, а ее место предложили именно мне? Еще одно совпадение? Да, именно так я их и называла и не особенно связывала свои мечты, наполненные светом, с настоящим результатом.
   А теперь возникало странное и стойкое ощущение, что зря.
   Вот, видимо, и настало время либо для воплощения чудес в жизнь, либо крушения веры в них. На этот раз тотально.
   И работу над этим я решила начать завтра же с утра, как только приду в офис.

* * *

   Настроение с утра задалось на ура.
   Ну, а как же еще? Ведь завтра вечером приезжает мама! И неделя, которая обещала быть тягучей и противной, для меня, погруженной в чтение, пролетела незаметно. Ну, наконец-то! Мама, мамочка будет дома!
   В офис я направилась бодрым шагом, на ходу придумывая, какой бы такой предмет мне попробовать «притянуть» в жизнь, пока занимаюсь переводами. На ум пришла чашка кофе – дешево и сердито. Но мне понравилось. Понравилось потому, что, во-первых, кофе я пила крайне редко, и девчонки об этом знали. А во-вторых, чашку я представила определенную: ту, большую, с земляниками по краю. Ее обычно только Татьяна использовала и никто больше.
   Я плотоядно улыбнулась.
   Если получится – хорошо, а нет – черт с ним. Не корову проигрываю, в конце концов. Еще не дойдя до дверей офиса, я уже в деталях представила стоящий на моем столе дымящийся кофе. Хорошо представила, качественно! Даже выпить его захотелось. И чтобы, как у Баха, результат появился быстрее, окружила чашку в воображении золотым сиянием. Не повредит ведь? Буду все делать по инструкции.
   Я хихикнула как раз тогда, когда открывала дверь кабинета.
   – Во! Бернардина лыбится! Только поглядите на нее! – тут же раздался едкий голос пахнущей на весь кабинет духами Татьяны.
   – Привет всем, – миролюбиво отозвалась я и прошла к своему столу. Сняла плащ, повесила на спинку стула сумку.
   Девчонки пожелали доброго утра, а Татьяна не унималась.
   – Ты завела что ли кого? Счастливая уже с утра ходишь. Круглая, как самовар, и сияющая…
   Я бросила на нее неодобрительный взгляд и прошла в маленькую кухоньку, чтобы налить себе чай. Заодно еще раз бросила взгляд на нужную кружку с ягодами, чтобы запомнить побольше деталей.
   Когда вернулась к столу, заметила, что Лены не было. Опаздывала она сегодня.
   Я повернулась к Юлии.
   – А где Лена, не знаешь?
   Спокойная и аккуратная Юлия отодвинула мышку и ответила:
   – Лена звонила Валентине Олеговне, сказала, что немного задержится.
   – А-а-а… – неопределенно потянула я и вернулась к монитору, чтобы посмотреть, что Бог сегодня послал. Мда-а-а, не кусок сыра, конечно, а чей-то сертификат о разводе, требующий перевода с русского на английский. Ну, сертификат, значит, сертификат! Женятся они там или разводятся – не мое дело. Мое дело переложить все на зарубежный алфавит.
   – А где печенье-то твое утреннее? – проплыла мимо Татьяна, направляющаяся на кухню. – Принести тебе десять-пятнадцать штучек? До обеда, небось, помогут продержаться.
   – Артемьева! – фыркнула на Таню прихорашивающаяся за своим столом Валентина Олеговна. – Уймись уже!
   Я с благодарностью посмотрела на администраторшу. Та немного виновато улыбнулась в ответ.
   Что ж, утро начиналось вполне обычное.
   Чтобы не тратить попусту время на обиды, я еще раз представила в деталях Танину кружку, стоящую на моем столе, после чего с чистой совестью принялась за работу.

* * *

   На обед я в этот раз выбежала в уличное кафе-столовую, потому как из дома ничего с собой не захватила. В сумке лежал только пакет Вискаса, который я не скормила Мишке по причине того, что просто не нашла его во дворе. Не есть же чужой обед?
   Я улыбнулась.
   Заказала себе тарелку супа и второе, быстро уплела все это за обе щеки, выпила компот и понеслась обратно на работу, чтобы не опоздать.
   А когда открыла дверь, то была приятно удивлена радостной суматохой, которая царила в кабинете. Оказывается, пришла Лена. И принесла с собой огромный торт. У этой хохотушки сегодня, как выяснилось, был день рождения, о котором мы ничего не знали, потому как тихушница скрыла сей радостный факт от общественности. А теперь сияющая, как тот самый медный самовар, она стояла у своего стола, нарезая торт и раскладывая его в принесенные с кухни блюдца.
   Я от души поздравила именинницу, пожелала ей всего наилучшего, про себя решив, что обязательно куплю ей какой-нибудь презент, как только появится возможность. Двадцать четыре года человеку, чем не праздник?
   Не успела я погрузиться в работу – юридический перевод никогда не давался легко, – как рядом с моим столом возникла подруга.
   – Вот и твой кусок! – она водрузила на край стола приличных размеров кусок торта с вишнями на тарелке. – И кофе.
   Я, не отрываясь от монитора, улыбнулась.
   – Ты чего, я же не пью кофе!
   – Ой, разве? – прощебетала Лена. – А я и забыла! Ну, нальешь тогда себе чай на кухне.
   – Ага, – ответила я, допечатывая последний символ в строке. – Спасибо!
   А потом потянулась к кружке, чтобы отнести ее на кухню и заменить кофе чаем. И моя рука застыла на полдороге – на углу стола стояла та самая кружка Тани. С ягодами.
   Видя мое ошарашенное лицо, Ленка махнула из кухни.
   – Дин, не было другой свободной. Пей из этой, ничего Таньке не сделается.
   Я медленно кивнула в ответ.
   Потом зажмурилась и потерла лоб.
 
   На следующий день я шла в офис, полная решимости найти другой предмет, который бы ну никак не мог возникнуть на моем столе. Вчерашний опыт так изумил мою логику, что та страстно пыталась опровергнуть существование любых неписаных законов, тем более мистических, а потому рьяно искала новый предмет для пробы.
   Вскоре искомый был найден – им оказалась роза. Да, обычный цветок. Что сложного, спросите вы? Может быть, и ничего. Но девушке с моей комплекцией цветы дарили не часто, в последний раз года четыре назад, а потому хохочущий рационализм радостно потирал руки в предвкушении скорого провала.
   Я только пожала плечами. Роза, так роза. И принялась наполнять воображаемый цветок золотым светом, разглядывая в уме его красные лепестки и шипастый стебель, представляя тот лежащим на моем рабочем месте.
   Несколько раз в течение дня я возвращалась к этой картинке и снова забывала про нее.
   А под вечер к директрисе пришел какой-то ухажер и принес целый букет цветов. И все бы ничего, но он так же не забыл подарить нам – простым переводчицам – по цветочку, чтобы «не скучали». Как только точно такой же цветок, который крутился на уме целый день, лег на угол моего стола (равно как и на Ленин, Танин, Юлин и т. д), я сдержанно ответила «спасибо» и скрипнула зубами.
   А под вечер, возвращаясь домой, зачем-то посмотрела на небо.
   И как ты только прокручиваешь свои шестеренки, Вселенная? Как это все работает? Кто бы объяснил…

* * *

   Мишку я все-таки нашла. Его пыталась закинуть в мусорный ящик детвора. Я отбила кота, зло отчитав всех, кто к этому был причастен, потом накормила несчастного Михайло и долго держала его на коленях, пока кот не перестал дрожать. После отнесла за дом, где редко гуляли дети, и оставила там, успокоившегося и мурчащего.
   Снова попробовала стереть горький желчный привкус от людской жестокости. Выходило плохо. Я вздохнула и поднялась по лестнице.
   А дома… дома ждал сюрприз. Настоящий, теплый, самый лучший из всех – дома была мама!
   Трудно объяснить, что меняется, когда домой возвращается родной, любимый человек. Всего не передать словами. Это как целый мир, который вдруг поворачивается к тебе с радостной улыбкой.
   Привезенные вещи уже лежали повсюду: на диване, креслах, ковре.
   – Диночка, чего же ты мне не сказала про бабушку? – с порога спросила взволнованная мать, обнимая меня. – Как же?
   – Мам, ведь нормально все уже. Каждый день она все бодрее теперь и лучше. И я так рада, что ты вернулась. Все будет хорошо теперь, ты не переживай.
   Она смахнула скопившиеся в уголках слезы и рассмеялась.
   – Чудо, ты мое! Я очень, очень по тебе скучала.
   Даже Анатолий расцвел. И выглядел вполне прилично – в отглаженной рубашке и брюках. И вроде как даже готовил что-то на кухне. Запах был не пельменным и не котлетным. Я даже удивленно покосилась на него, пока тот не видел.
   А потом было просто хорошо: пили чай, делились новостями, мыслями, рассказывали о буднях, ели приготовленную отчимом курицу, а потом привезенные мамой конфеты. После чаепития мама предложила разобрать новые вещи, а что понравится, я могла оставить себе. На выбор. Так было всегда. И это моменты я очень любила. Пусть я не была самой привлекательной в мире, но принаряжаться всегда так приятно, и мы с удовольствием прокопались в одежде до поздней ночи.
   И, наверное, впервые за долгое время схлынула тоска, а мир снова наполнился теплом и светом, от которого было хорошо даже ночью. И кровать больше не пугала, а стала вдруг уютной, как в далеком детстве.
   Уже засыпая, я слышала, как на кухне смеются мать и дядя Толя. Оттуда текла хорошая энергия, хорошее ощущение. Почувствовав это, спокойная и довольная, зарывшись в одеяло, я уснула.

Глава 3

   В этот день жизнь моя изменилась навсегда.
   Я просто знала это. Почти без эмоций, отрешенная, заледеневшая в ложном спокойствии… Я смотрела на плывущие по голубому небу облака, щурясь от стоящего в зените солнца. Хлопали флаги на высоких башнях, я слышала их, хотя вокруг ходили толпы народа, в основном туристов. Били где-то в отдалении церковные часы, играл, расположившись прямо на булыжной мостовой площади, сборный оркестр из пяти человек. Хорошо играл, задорно. Веселил людей, зарабатывал приличные деньги, судя по кидаемым в раскрытый чехол от контрабаса монетам.
   В какой валюте? В евро.
   Здесь все было в евро уже давно.
   Я медленно, будто с натугой, еще раз обвела взглядом площадь, в центре которой стояла. Туристы обтекали меня, словно реки торчащий на пути камень, а я вообще ни на что не обращала внимания. Ни на них, ни на красоту архитектуры за спиной, которую видела впервые в жизни, ни на то количество языков, на котором вокруг разносилась речь.
   Башни, старинные постройки, что-то звучащее, иногда отдаленно напоминающее русские слова.
   Я была в Праге.
   И теперь точно поняла, что умею «переноситься».
   Этот город был настоящим. Настолько настоящим, насколько вообще может быть. Булыжники, камни, люди, сидящие на треногих стульчиках художники, рисующие портреты, проходящие мимо японские туристы с неизменными камерами на шеях. В основном, люди, как я уже заметила, шли мимо кафе к знаменитым часам, что находились где-то справа от меня. Что-то было в них такое особенное, что толпа в том месте не редела, а, казалось, только увеличивалась.
   А мне было плевать на часы. И Прагу я всегда хотела увидеть, но не таким образом.
   Руки медленно сжались в кулаки.
   Теперь я точно изгой. Никогда и ни с кем не поделиться мне этой тайной, ни одному человеку не рассказать о произошедшем. Дар это или проклятье? Откуда вообще взялся этот чертов «талант» к перемещениям?
   Второй раз не мог быть ошибкой. Да и глупо было отрицать очевидное.
   Если раньше я думала, что какой-то парк мог мне померещиться, то Прага точно была Прагой.
   А узнала я это из магнитов, которыми были облеплены двери местных туристических магазинов. Мне никогда теперь не забыть того шока, когда я прочитала название чужеземного города своими глазами. Запыхавшаяся, взмыленная и паникующая я бегала по незнакомым местам, пытаясь понять, что же снова произошло.
   Ничего особенного. Просто еще один перенос. И больше я не дышала, как конь, не выламывала в отчаянии руки и не ревела. Просто приняла ту истину, которая была. Я – не такая, как другие. И я могу переноситься.
   Что бы это ни значило.
   И это навсегда теперь отделило меня от общества. Стало тяжелой тайной, которая никогда никому не откроется, которая заставит меня сползти еще на ступень вниз по социальной лестнице. Я и раньше не была общительной, а теперь вообще рта не раскрою. Да и зачем? Чтобы издевались, засмеивали, сочувствовали, качали головами или изучали, накачивая современными психотропными средствами? Ведь какой прорыв в массах мог случиться, если бы избранные научились делать то же, что и я? Да власти бы годы потратили, держа меня в клетках и на больничных столах, лишь бы выявить секретный ингредиент, открывающий двери человеческому телу в другие места.
   А я об этом не просила. Я злилась. Я и не хотела особенно отличаться, мне и раньше-то друзей завести почти не удавалось, а теперь о них можно совсем забыть.
   В сознании что-то изменилось.
   С понимаем того, что я «другая», пришло и новое отношение к старым вещам. Что-то вдруг стало мелочным и суетливым, не заслуживающим больше внимания.
   Откуда-то возникла во мне новая часть – холодная и рассудительная, почти не дающая эмоциям просачиваться на поверхность. Видимо, защищающая разум от «перегрева», словно реле. А ведь я такой раньше не была.
   Значит, так тому и быть. Теперь многое поменяется. Очень многое.
   Я вдруг громко и хрипло рассмеялась, напугав проходящих мимо туристов.
   А ведь как хорошо начинался день!
   Все было обычно, понятно и привычно. Офис, разговаривающая по телефону директриса, уехавшая куда-то по делам заведующая, уткнувшаяся в мобильник Таня. А потом, черт бы ее дернул, радуясь отсутствию начальства, ко мне повернулась Ленка…
   – Динка! Я таких новых обоев на рабочий стол накачала. Закачаешься!
   Ее энтузиазм заражал.
   – Да что ты? Покажи! – я подлетела к ее столу.
   – Смотри! Города мира! – она быстро перелистывала отличного качества изображения. В несколько из них я влюбилась с первого взгляда. – Переписать тебе?
   – Конечно! – я уже даже выбрала, какое именно поставлю себе на заставку. Давно пора было сменить этот скучный зеленый листочек с каплями, снятый крупный планом. Листочек был приклеен к рабочему столу еще с тех времен, как я первый раз включила служебный компьютер. А города я любила.
   – Держи!
   Картинки уже перекочевали на личную Ленкину флешку.
   – Спасибо!
   Тут же переписав приобретенное «богатство» на жесткий диск, я вернула флешку и принялась искать то изображение, которое уже приглядела. Через секунду оно было найдено и закреплено на рабочем столе.
   Я удовлетворенно откинулась на стуле: красота-то какая! Красивая просторная площадь – сразу видно, что старинная, – высокие остроконечные башни, серые, желтые, бежевые домики, прилипшие друг к другу.
   – Лен! – позвала я подругу. – А вот это где?
   Места, к сожалению, подписаны не были. Я повернула к подруге монитор.
   – Не знаю… – отозвалась коллега. – Наверное, где-то в Европе. Я там точно не была.
   Она хихикнула.

* * *

   А вот я теперь была.
   И мне было не смешно.
   Я стояла на точно той самой площади с новой заставки на моем рабочем столе. А все потому, что на обеденном перерыве решила еще раз полюбоваться понравившейся картинкой и царившей там атмосферой. И долго разглядывала детали, представляла, каково было бы пройтись по тем булыжникам, как мог бы пахнуть воздух.
   Стоило бы задуматься… уж после того случая с парком-то точно. Но я почему-то забыла и все глубже уходила в фантазии, в ощущения. Очень нравилось представлять на своем лице солнце и знать, что не нужно сегодня идти в офис. Что это – мои каникулы где-то там, далеко.
   Что ж, каникулы я себе обеспечила. Точно.
   Как произошел сам «переход», как и в случае с той ночью, я не заметила. Просто представляла, что стою там, среди туристов и нежусь на солнце. А потом выяснилось, что я и стою там, среди туристов и нежусь на солнце.
   Нежилась я, правда, недолго. До того самого момента, пока не пришло осознание случившегося, после чего солнце вдруг радовать, почему-то, перестало.
   И стало холодно, несмотря на раннюю осень. Внутри холодно. И не страшно даже, а как-то пусто. Жизнь вдруг переломилась. Я поняла это, ощутила, прочувствовала каждой клеткой. В одну минуту для меня изменилось все, в то время как для гуляющих мимо сотен людей – ничего.
   И от этого было ни радостно, ни обидно. А только непривычно холодно. Видимо, так для меня легли карты, и нужно было просто это принять.
   И еще нужно научиться что-то с этим делать, как-то контролировать свои странные открывшиеся способности.