Мелихан Константин. Автопортреты на асфальте

   - Ладно, - сказал я. - Буду. И подарок какой-нибудь тебе хороший сляпаю. Из пластилина.
   - Подарок - не главное, - сказала Орлеанская.
   - Знаю, - сказал я. - Главное - внимание, которое оказывают цене подарка.
   - Нет, - сказала Орлеанская. - Главное - это тост.
   - Знаю, - сказал я. - Будет тебе тост. А что это такое?
   - Тост, - сказала Орлеанская, - это когда человеку дарят счастье, только не на самом деле, а на словах.
   Целый вечер я сочинял тост.
   А на другой день пришел к Орлеанской в гости. Когда все сели, я встал, вынул из кармана шпаргалку с тостом и громко, с выражением прочел:
   Вы гений чистой красоты, У вас все руки вымыты!
   - А чего это ты меня на "вы" обзываешь? - оскорбилась Орлеанская.
   - Извиняемся, - сказал я. - Если хочите, мог°м и на "ты" перейти.
   И прочел новый тост:
   Вы гений чистой красоты, Давайте чокнемся на "ты"!
   - От твоих стихов действительно чокнешься! - сказала Орлеанская. - Ты бы еще написал: "Давайте чмокнемся на "ты"!"
   - Ну давай прозой тебя поздравлю, - сказал я. - Желаю тебе, Орлеанская, быть всегда такой же молодой, какая ты сейчас!
   Орлеанская одобрительно кивнула. И я добавил:
   - Желаю тебе быть еще моложе, чем ты сейчас!
   Орлеанская улыбнулась. И я еще добавил:
   - Ты, Орлеанская, уже давно выглядишь моложе, чем ты есть на самом деле. Судя по твоим мозгам.
   - На сколько же? - слросила Орлеанская.
   - Лет на десять! - сказал я.
   - Что же, я такая маленькая и глупая, как новорожденный ребенок?! сказала Орлеанская.
   - Нет, - сказал я. - Это ты только внешне так хорошо сохранилась. А внутри ты гораздо старше своих лет. В общем, желаю тебе счастья и долгих лет жизни! Чтоб ты прожила еще столько же!
   - Что?! - ахнула Орлеанская. - Чтоб я только до двадцати лет прожила?!
   - А что? - сказал я. - Двадцать лет - бабий цвет.
   - Так я еще и баба?!
   - Ну, не мужик же, - сказал я. - Да ты не плачь! У тебя еще все спереди. Еще найдешь свое счастьеце. А ныть будешь - оно с тобой разведется. И останешься одна с дитями.
   - С какими еще дитями?! - возмутилась Орлеанская.
   - Со своими, - сказал я. - Нервными они у тебя будут. Какая мамаша, такие и детки. Яблоко от бублика недалеко падает.
   - Катись ты сам отсюда бубликом! - закричала Орлеанская и стала выпихивать меня из-за стола.
   Но в дверях я все-таки успел ей последнее пожелание крикнуть:
   - Пусть земля тебе будет мягким пухом!
   Бабушка
   Всем хорошим во мне я обязан бабушке.
   Когда я играл с кем-нибудь в шахматы, бабушка, видя, что я проигрываю, как бы случайно пробегала мимо нас и, спотыкаясь, падала на шахматную доску, раскидывая руками фигуры. После этого мы соглашались с противником на ничью.
   Помню, как я уломал бабушку сводить меня на аттракцион "Пещера ужасов". Испугался я только один раз: когда увидел бабушкино лицо - перекошенное от ужаса.
   Все, что мне не хотелось есть, я скармливал бабушке.
   Когда мне не хотелось котлету, которую клала мне в тарелку мама, я делал бабушке условный знак. Бабушка тут же роняла ложку и лезла за ней под стол. Тогда я натыкал на вилку котлету и совал под стол бабушке. Бабушка зубами ее стаскивала с вилки, быстро съедала, и вылезала, отдуваясь, наверх. Долго демонстрировала всем свою ложку и говорила:
   - Уф! Нашлась!
   - Что-то ты ложку стала часто ронять, - говорила мама. - Совсем ослабла. На-ка тебе еще котлету!
   Часто мы с бабушкой ходили в кино на боевики. Не знаю, нравились ли боевики бабушке, потому что она во время сеансов спала. И только когда стреляли особенно громко, она просыпалась и спрашивала:
   - Ну, что? Не всех еще кокнули?
   - Нет, - успокаивал я ее. - Спи спокойно, дорогая бабушка!
   Помню, как мы играли с бабушкой в футбол. Точней, играл я с ребятами, а бабушка тихонько подкрадывалась за ворота моего противника. И когда я выходил один на один с вратарем, бабушка неожиданно ему говорила:
   - Жвачку хочешь?
   Вратарь оборачивался - и я забивал гол!
   После игры вратарь подходил к бабушке и спрашивал:
   - А где обещанная жвачка?
   - Да вон в киоске у каперативщиков, - говорила бабушка. - Давай деньжата - я сгоняю.
   Когда учительница вызывала моих родителей в школу, я всегда приводил бабушку. Потому что бабушка была глуховата и не слышала, как учительница меня ругает.
   - Что она там бормочет?! - громко спрашивала меня бабушка.
   - Она меня хвалит! - кричал я бабушке в седое ухо.
   Учительница с удивлением замолкала. А потом говорила мне, чтобы в следующий раз я приводил маму.
   В следующий раз я, действительно, приводил маму. Но - своей бабушки. То есть - прабабушку.
   В отличие от бабушки, моя прабабушка не только плохо слышала, но и плохо видела.
   А засыпался я на домашнем сочинении. Было оно на тему "Мое детство". Я его даже не прочел, когда сдавал учительнице. А начиналось мое сочинение, оказывается, так:
   "В детстве мне больше всего нравилось собирать цветы и играть в куклы. Еще мне нравилось примерять мамины туфли на высоком каблуке.
   А мечта у меня была - стать ткачихой.
   Но судьба распорядилась по-другому. Туфли пришлось поменять на кирзовые сапоги. Цветы - на гранаты. А куклы - на пулемет.
   Мною лично было подожжено 3 склада, взорвано 2 моста, пущено под откос 4 поезда, подбито 10 немецких машин.
   Детство мое было голодное и холодное. Война отняла у меня детство..."
   Дальше буквы расплывались, потому что были чем-то закапаны...
   Парле ву франсэ?
   Я учился в знаменитой школе на углу Жуковского и Маяковского. Учился я в ней не потому, что она знаменита. А она знаменита не потому, что я в ней учился. Знаменита она потому, что в ней учились знаменитости: Инна Варшавская, Станислав Ландграф, Борис Смолкин, Кирилл Набутов, Даниил Мишин, Александр Невзоров и другие артисты. И еще какой-то знаменитый дирижер, не помню, правда, его фамилию и чем он дирижировал.
   Знаменита эта школа и тем, что она - с французским уклоном.
   Я же учился в ней потому, что она стояла рядом с нашим домом. Если бы не это рядовое обстоятельство, родители ни за что бы меня в нее не отдали. Они считали, что из школы с уклоном выходят дети со сдвигом.
   Когда меня спрашивают, говорю ли я по-французски, я отвечаю, что говорю, но только с теми, кто учился в этой школе.
   Помню, как учительница велела мне перевести выражение "арт-абстрэ" (абстрактное искусство). Я перевел:
   - Артобстрел.
   - Тройка, - сказала учительница. - По смыслу правильно.
   Несмотря на плохие оценки по французскому языку, мои родители думали, что я учусь хорошо, так как время от времени в моем дневнике появлялась запись учительницы: "Болтал на французском".
   Однажды нам объявили, что в нашу школу едет делегация французских школьников.
   Когда делегация приехала, мы удивились, что французские школьники такие старые. Им было лет по двадцать. Мы даже подумали, что это - делегация французских второгодников.
   Но оказалось, что это были учащиеся Эколь нормаль (Нормальной школы). Так у них называется институт.
   Накануне приезда делегации учительница нам сказала:
   - Вам дается уникальная возможность поговорить с живыми французами.
   Можно было подумать, что до этого мы говорили с мертвыми.
   Французы оказались действительно живыми. Даже слишком. Если бы мы так шумели, учительница сразу бы сделала нам замечание. "Что за восточный базар?!" - закричала бы она еще громче, чем мы.
   Но это был не восточный базар, а западный. И поэтому учительница только улыбалась впервые накрашенными губами.
   Мы же молчали, как партизаны на допросе. Хотя учительница шептала нам одним углом рта: "Сейчас же начинайте с ними о чем-нибудь говорить!"
   Но так уж устроены школьники: они молчат, когда учитель их спрашивает, и болтают, когда он просит их помолчать.
   Наконец я набрался храбрости и подошел к одному из французов. Помня, что передо мной второгодник, я его спросил:
   - Говорите ли по-французски? *
   - Уи! - обрадовался он, что в переводе значило: "Да, конечно, говорю, что за глупый вопрос, ведь я же родился, живу и учусь во Франции!" И добавил: - Меня зовут Мишель. А тебя?
   - А меня - по-другому, - сказал я и задумался.
   Я задумался, как правильней ответить. Дело в том, что ударение во французском языке - всегда на последнем слоге. Очень простой язык. И вот я задумался, как же меня зовут: "Кустя" или "Костя"?
   Я выбрал средний вариант:
   - Меня зовут Кость, - сказал я. - А тебя?
   - А меня, скорей всего, Миша, - сказал Мишель.
   Мы замолчали. Причем каждый молчал на своем языке.
   Вдруг неожиданно для самого себя я сказал:
   - Москва - столица нашей родины! Наша родина богата углем, нефтью, людьми, картошкой и другими полезными ископаемыми.
   - А я - бедный студент, - вдруг сказал Мишель. - Моей стипендии не хватает даже на то, чтобы купить новый автомобиль. И поэтому я езжу - на старом. Или на отцовском. Я в России - только второй раз. А сколько раз ты был во Франции?
   Я стал складывать в уме ответ по-французски. Судя по тому, как ходили мускулы моего лба, Мишель, наверно, подумал, что мне не сосчитать, сколько раз я там был.
   И вот, подумав, я говорю, аккуратно выкатывая из горла французские слова:
   - Я был во Франции ноль раз!
   - А чего ж ты? - удивился Мишель. - Надо съездить.
   Он так буднично сказал это "надо" ("иль фо"), что я так же буднично ему ответил:
   - Иль фо бы!
   Мы опять замолчали.
   Наконец, чтобы как-то продолжить разговор, я сказал:
   - Еще я не был в Канаде.
   Мишель оживился:
   - О, мне приходилось бывать в Канаде! Очень красивая страна!
   Я же видел Канаду только на карте мира и поэтому сказал:
   - Зеленого цвета.
   - Да, - согласился Мишель, - Очень зеленая страна. Очень много травы.
   Разговор получался интересным. Нам было что рассказать друг другу.
   - Еще есть такая страна - Италия, - сказал я.
   - Ну, в Италии, к сожалению, я бываю редко, - сказал Мишель. - Только - на каникулах. Очень необычная страна.
   - Да, необычная, - сказал я. - Похожа на сапог.
   - Ты там бывал? - спросил Мишель.
   - Зачем же мне там бывать, - сказал я, - если я и так знаю, на что она похожа?
   Дальше я стал рассказывать о том, как я не был в других странах. Рассказывал я по принципу: "В Китае живут китайцы. В Японии - японцы. В Австралии страусы. А в Австрии - Штраусы". Представление об Англии у меня было весьма туманное.
   - Где ж ты тогда был?! - не выдержал Мишель.
   - В Дибунах, - сказал я. - А ты был в Дибунах?
   - Не помню, - сказал Мишель. - Это - такое княжество?
   - Не совсем, - сказал я. - Это - поселок под Ленинградом. Я там был в лагере.
   - В лагере?! - насторожился Мишель. - И сколько тебе дали лет?
   - Мне тогда давали десять, - сказал я. - Но я на десять и выглядел.
   К нашему разговору подключилось еще несколько членов французской делегации. Они спрашивали, за что меня отправили в лагерь и много ли у нас таких лагерей...
   Когда делегация уехала, учительница предложила нам обменяться впечатлениями.
   Мое впечатление было такое:
   - Французы плохо знают французский язык: они меня совершенно не понимали.
   Коломбо Белые Гетры
   Вовки дома не оказалось. Следовательно, не оказалось и мяча. Я раскачивался на приступке Вовкиного парадного и жадно ел глазами известного в нашем доме хулигана Борьку, который спешил по своим неотложным делам. Поравнявшись со мной, Борька притормозил:
   - Чего вылупился?
   - Ничего, - сказал я. - Просто так.
   - Просто так не бывает, - убедительно сказал Борька и языком передвинул сигарету. - Подь сюда.
   Что ж он думает, что я совсем лопух: подойти к нему, чтобы он выписал мне в рыло? Я отступил в Вовкино парадное.
   - Я говорю, приблизься, - сказал Борька. - Ничего не будет. Выпишу пару раз в рыло - и все.
   Я отступил еще на шаг. Борька сделал сонное лицо и двинулся на меня. Я поднялся на второй этаж. Борька зашел в парадняк и, задрав голову, сообщил мне, что я получу по скулятнику в количестве прямо пропорциональному числу пройденных этажей. Мы стали дружно пдниматься, поддерживая между собой интервал в один этаж. На каждой лестничной площадке Борька уговаривал меня остановиться передохнуть, ссылаясь на свои плоскостопия и занятость. Наконец я уперся в закрытую чердачную дверь. Не помню всего, что приговаривал тогда Борька. Помню лишь, что в своей яркой речи он подчеркнул, что я собака. Я загнулся, схватившись за живот. После того, как Борька, насвистывая, ушел, в переносице у меня защипало. Я сел на ступеньку, положив голову на колени, и пыль между моими кедами стала плавиться темными горошинами. Из всех казней и пыток, какие я знал, я не мог выбрать наиболее достойной моего врага. Я задавался вопросом, почему в художественной литературе герои-слабаки, к которым пристают хулиганы, в финале рассказа все-таки побеждают. Они пользуются поддержкой зверей. Или запускают противнику камнем в глаз. Или же записываются в секцию бокса и уже в честном бою клепают этому муромою, сколько он заслужил. Я спустился по лестнице и в дверях парадняка столкнулся с Вовкой.
   - Давно пришел? - спросил он.
   - Только что, - как можно веселей сказал я.
   - Сейчас портфель закину - и идем в футбол.
   Футбол - великая игра! Здесь забывается все на свете: и двойки, и зубная боль, и необходимость пробовать домашнее печенье маминой знакомой Дины Никаноровны. Мы играли трое на трое. Я люблю играть трое на трое. Потому что, играя трое на трое, мячом владеешь дольше, чем одиннадцать на одиннадцать. Вдруг все замерли.
   - Борька идет, - тихо сказал Вовка, будто все мы были слепыми.
   Не вынимая сигареты изо рта, Борька дружелюбно крикнул:
   - Ну-ка, мелочь, откинь шарик - мастер побацает!
   Получив мяч, Борька несколько раз подбросил его ногой, словно что-то припоминая, потом сделал замысловатый финт невидимому сопернику и, круто развернувшись, что есть силы вдарил по воротам, которые нам заменяла железная стенка гаража. Стенка зазвенела, а Борька загоготал.
   - Коломбо Белые Гетры! - воскликнул он и снова, выйдя один на один со стенкой, забил гол. - А ну, который воротчик, становись!
   Вовка с готовностью поплелся к воротам.
   - В какой угол? - спросил Борька, держа ногу на мяче.
   Вовка криво улыбнулся и сказал, что ему все равно, в какой угол.
   - Левый верхний, - сказал тогда Борька и стукнул.
   Вовка увернулся, и мяч попал в то место, где до этого стоял Вовка.
   - Коломбо Белые Гетры! - издал свой страшный клич Борька и обратился к нам: - Ну что, зеленка, играем?
   Мы дружно молчали.
   - Мне только - воротчика, а вы все, - сказал он, и игра началась.
   Борька прошел трех из пяти наших и с криком "Коломбо Белые Гетры!" несся на меня. Я глубоко вздохнул и бросился к нему в ноги.
   - Подкаты не делать, - строго сказал Борька, поднимаясь. - Я в костюме, - и вышел опять на меня.
   На этот раз я отступал, выжидая, когда мой противник ошибется. Борька зачастил ногами, и я, уловив момент, выбил мяч и, перепрыгнув подставленную мне ногу, послал его в ворота. А Борька, сделав шпагат, протерся коленом по земле.
   - Спокуха. Все в рамках, - сказал он, скидывая пиджак и подворачивая штанины. - Только мне - еще игрока. А то компот у вас будет слишком жирный.
   Я мотнулся влево, а сам с мячом ушел вправо. Борька хотел взять меня на корпус, но только слегка погнул водосточную трубу. Счет стал 2:0. Борька дал Вовке подзатыльник и потребовал себе нового вратаря и еще одного защитника. Следующий мой мяч Борька отбил рукой.
   - Пендель! - заорал он, и, согнав с ворот нового голкипера, стал отсчитывать одиннадцать шагов.
   - Семимильными меришь, - сказал нерешительно кто-то.
   - Я те дам - семимильными, - объяснил Борька и встал в ворота. - Бей, огурец!
   Я разбежался.
   - У! - сказал мне Борька в момент удара.
   И эхом ему ответил гул гаража за спиной. Ребята уже не играли, а, прислонившись к стене дома, молча наблюдали за нашим поединком. Борька бегал, вылупив глаза, и теперь только старался подальше отбить мяч. Два раза он впиливался в мусорный бак и раз опрокинул на себя ящики, порвав гвоздем рубаху. Меня же подхватывала и несла к воротам противника какая-то волна. Я делал обманные движения, то взрывался на старте, то резко останавливался, заставляя соперника проскакивать мимо мяча, и бил по воротам - головой, носком, баночкой. При счете 6:0 открылась форточка, и знакомый голос вытянул меня из этого урагана. Я остановился.
   - Что, струсил? - тяжело дыша, проговорил Борька. В его волосах болтался картофельный очисток.
   - Меня уроки зовут делать, - сказал я. - Но я не пойду.
   - Почему не пойдешь? - спросил Борька. - Мать надо слушаться.
   На другой день, когда я зашел к Вовке-хранителю мяча, его опять не оказалось дома. Я раскачивался на приступке Вовкиного парадняка, когда появился Борька, как всегда куда-то спешивший. Я не в силах был отвести завороженного взгляда от его спокойного лица. Поравнявшись со мной, Борька встал на якорь:
   - Здорово, отец!
   - Здорово, - нахально ответил я, заряженный в любой момент отсюда слинять.
   Борька поставил ногу на приступок и, подумав, спросил:
   - Слушай, а вот в Америке этой, в Бразилии, там что, только профессиональный футбол, а любительского нету?
   - Вроде нету, - осторожно ответил я.
   - Ясненько, - сказал Борька.
   Мы помолчали.
   - Слушай, - опять спросил он, - а эти самые бразильцы что, и при дождике играют?
   - Вроде не играют, - все больше недоумевая, чего от меня хотят, сказал я.
   - Так это что ж, - спросил Борька и захихикал, - если, к примеру, до конца матча осталось пять минут - и вдруг дождь, то счет аннулируется?
   - Счет аннулируется, - прошептал я.
   - О! - воскликнул Борька и, довольный, расхохотался. - Понял? Там хоть двадцать-ноль выигрывай, а туча набежит - и все: счет аннулируется.
   Мы еще помолчали.
   - Ну, покеда, корешан, - наконец сказал он. - Я почапал. Меня еще телка-люкс ждет. Держи корягу.
   И я ощутил в своей руке теплую шершавую ладонь неизвестного мне разбойника Коломбо.