Мелконян Агоп. Via Dolorosa

   Я знаю, что он не найдет слов для ответа. Все слова давно сказаны. У него их нет, кек нет воздуха в груди, чтобы выдохнуть их, и нет ушей способных их услышать. На этом все кончается, ушедшая из колодца вода обнажает дно. Душа твоя мертва, Дарк.
   Мое полуночное подслушивание становится беспредметным, и я возвращаюсь в спальню. Лиза сидит на кровати, поджав колени к подбородку.
   - Мы обещали ни о чем не расспрашивать, помнишь? Не расспрашивать ни о чем, что бы ни случилось.
   Еще несколько часов бессонницы - и наступает рассвет, безрадостный в своей серости, липкий, как студень.
   - Ты что, так и не заснул? - вопрошает Лиза, еще не открыв глаза. Ведь не спал же, на что хочешь поспорю. Я тоже в детстве страдала бессонницей. Потом меня стали пичкать лекарствами, и мне стали сниться сказки. Вот так на сказках я и воспитывалась, Эмиль, поэтому, наверное, меня и считают больной.
   - Быстро одевайся, мы уезжаем, - бросаю ей я.
   - Будет некрасиво, если мы сбежим, не попрощавшись. Дарк не заслужил такого отношения, напротив, проявил доброту. Ты что - испугался?
   - Просто неважно себя чувствую.
   - А ты хочешь всегда чувствовать себя прекрасно, так, что ли? Женщина как женщина, наверное и она явилась из сказки.
   - Из какой еще сказки?
   - Ты что, Эмиль? Неужели ты думаешь, что все, что здесь происходит, реальность? Что этот дом, Дарк, женщина и все остальное - действительно существуют? Это же сказка, а мы попали в нее совершенно случайно. Сами того не желая...
   - Не заводи опять эту пластинку, прошу тебя.
   - Ну, значит, ты окончательно ослеп. Если ты не видишь, что вокруг тебя одни лишь сказочные декорации, значит, ты слепой. Впрочем, ты просто бедолага.
   Когда мы спускаемся в зал, Дарк и женщина уже сидят там за кофе. Не дрогнув ни одним мускулом, Дарк, ледяным тоном произносит: - С добрым утром. Кофе на столе.
   И тогда я понимаю всю никчемность своих ночных страхов, ибо не бывает таких беспомощных призраков - с опухшим от пьянства лицом цвета грязного гипса, с испуганными глазами, в которых затаилось безбрежное отчаяние. Таких призраков не бывает.
   - Это моя жена, - поясняет Дарк. - Моя жена.
   Он повторяет это, с болезненной чувствительностью нажимая на местоимение "моя". Так люди произносят "мое страдание" или "моя смерть".
   - А мы вчера приняли вас за убежденного холостяка, - бесцеремонно заявляет Лиза.
   - Это моя жена, - упорствует Дарк. - У меня есть и сынишка, ему десять лет, он спит в машине, во дворе.
   - В машине? А почему в машине? - искренне удивляется Лиза.
   - Мы уезжаем, и мне не хотелось его будить - отвечает женщина глухим, неприятным голосом заядлой курильщицы.
   - Они уезжают, - спешит подтвердить Дарк. - На машине, на несколько дней.
   Видит бог - мне очень хочется ему помочь. Разве вам не случалось прикасаться к чьему-то страданию, не зная, чем оно вызвано, но будучи уверенным в его существовании, во всей его неповторимости, чувствуя, как, пульсируя, оно выливается наружу и как внутри нарастает желание схватить его, увести далеко-далеко, очистить от него воздух, разве вам не приходилось испытывать такое? Не потому, что вы убежденный филантроп или закоренелый мазохист, а просто потому, что вы считаете себя обязанным хоть ненадолго освободить от страдания другого человека, дать ему перевести дух, иначе он может не выдержать. Так и мне захотелось теперь освободить Дарка от чего-то, что было для меня загадкой.
   - Не больно подходящая погода, чтобы отправляться в путь, - говорю я. - Очень густой туман.
   - Я прекрасно знаю эту дорогу, - возражает мне женщина.
   - Подождите пару часов, поедем вместе, - предлагаю я.
   - Нет! - решительно протестует женщина. - Мы должны ехать немедленно!
   - Я же вижу, Дарк, что ты против этого, - перехожу я почти на крик. Почему ты не остановишь ее?
   Он не отвечает. Глаза его исследуют скопившийся на дне чашки темно-коричневый осадок. Потом он поднимает голову, и я вижу, как в уголках его глаз начинает скапливаться предательская влага, до поры до времени прятавшаяся в его потаенных глубинах от всех людей, от всего мира.
   - Не могу, - выдыхает он. - Не могу.
   - Тогда и я поеду с ними, - бесцеремонно заявляет Лиза.
   - Ни в коем случае! - вскакивая на ноги, кричит Дарк. - Они поедут одни. По этой дороге каждый должен проехать сам.
   - А я хочу ехать синими! -упрямо твердит свое Лиза.
   - Я тоже хочу участвовать в сказке!
   - В какой такой сказке? - снова раздается глуховатый голос женщины.
   - Вы разве не понимаете, что все это сказка? И этот дом, и Дарк, и вообще всё вокруг.
   - Это не сказка, милая девушка, -со вздохом произносит Дарк. - Таких диких сказок не бывает.
   - Ты ничего не понимаешь! Вы ничего не понимаете! Сказки бывают самые разные, понятно?-в ее голосе появляется дрожь - верный признак приближающегося нервного срыва. - Самые разные! Вот, например, ты - Дарк, который живет в подвале. Скажи, Эмиль, правда, у меня совсем нет губ?
   - Правда, Лиза.
   - Вот видите: если я становлюсь такой, значит, все идет прекрасно, значит, ужас бродит где-то совсем рядом.
   - Ужас бродит совсем рядом, - эхом откликается Дарк.
   - Мне давно хотелось участвовать в сказке, в страшной, а не доброй сказке. Как та, в которой дьявол, поймав добро в храме, разорвал его в клочья и проглотил.
   - Это было не в храме, - поправляет ее Дарк. - Это случилось задолго до того, как появились храмы.
   - А вот мама убеждала меня: дьявол, Лизи, не мог проглотить добро, потому что добра никогда не существовало на свете. Если бы, Лизи, говорила она, добро могло существовать, господь никогда бы не послал нам такого наказания. Ты что, Эмиль, не понимаешь, о чем я говорю?
   - Нет Лиза, не понимаю.
   - Ты и не поймешь никогда, потому что ты слеп. Впрочем, нет, потому что ты беден.
   Нервно улыбаясь, женщина поднялась с места.
   - Мне пора.
   Мы выходим проводить ее, и я вижу, что на заднем сидении машины действительно спит мальчонка. Спит так, как будто его сон вечен.
   - Я тоже еду, - отрешенно заявляет Лиза, навсегда отгораживаясь от меня этим решением.
   - Куда?
   - Туда... Откуда мне знать - куда? Какой-то голос зовет меня, Эмиль. Он звучит сильнее твоего. Спасибо тебе за заботу. Прощай.
   Когда машина скрывается за поворотом, я вспоминаю о Дарке.
   Нахожу его в зале - бледного, с дрожащей сигаретой в зубах, трясущегося и, как мне показалось, готового в любую минуту разрыдаться.
   - Они уехали? - спрашивает он.
   - Уехали.
   - Всегда уезжают, - констатирует он и, помолчав, добавляет: - Уезжают навсегда.
   - Ты не простился с ними.
   - Это лишнее. Они все равно ничего не понимают.
   Он отходит к OKtiy и долго смотрит на дорогу.
   - Ничего они не понимают, бедняжки... - роняет он.
   Мне, пожалуй, пора уходить, но я боюсь оставить его одного. В такие минуты одинокий человек способен окончательно потерять рассудок.
   - Налить тебе? - спрашивает он.
   - А не рано? Слишком непривычное время для выпивки.
   - Время - понятие относительное, мой мальчик.
   Что значит-рано, поздно? Вселенной нет никакого дела до нашей жажды. Она равнодушна к нашим страстям.
   Двигаясь как автомат, он подходит к бару.
   - Самое смешное в нашей жизни, это самообольщение. В молодости я написал книгу "Вселенная и мы".
   Бог мой, какая мальчишеская самонадеянность! Вообразите, одна из ее глав называлась "Человек как космическая ценность"! А оказалось, что человек не представляет никакой ценности даже здесь, на этой убогой планете!
   Он наливает два бокала, подносит один из них к губам и лениво, как будто с неохотой, продолжает: - Сядь же, чего торчишь? Человек ничтожен и мал.
   Что может от него зависеть, когда он сам - нелепая игрушка в руках природы. Природа создала его просто так, для игры, в минуту радостного забвенья, чтобы не помереть со скуки. А он возомнил о себе бог весть что...
   Он опрокидывает бокал почти до дна.
   - А самая большая ложь... Знаешь, в чем состоит величайшая ложь? В том, что человека создал бог. Нет лжи бесстыднее этой! Разве мог всесильный и сверхмудрый бог создать такое ничтожество? Это все равно, что ювелиру делать подковы.
   Я понимаю тебя, Дарк, сейчас тебе нужно думать о чем угодно, только не о них.
   - Искусный мастер не способен на халтуру. Вообще во всей этой Вселенной есть какая-то недоделанность, видно, ошибка допущена в первые же минуты ее существования. Что-то не было продумано до конца. А потом и вовсе все пошло вкривь и вкось, поскольку несовершенными оказались основные принципы, базисные законы. И в результате появился человек - образец несовершенства.
   - Все-таки человек имеет свою ценность - вставляю я просто так, чтобы завязать спор.
   - Разумеется, так как он является высококалорийной пищей для червей. В этом и заключается его ценность. Хочешь еще выпить? Теперь тебе некуда спешить.
   Не дожидаясь ответа, он наполняет мой бокал.
   - Возьми, например, усиливающуюся энтропию. Дурацкая вещь, верно? Ну не идиотизм ли это - собственными руками делать что-то, заранее зная, что в основе всего лежит принцип саморазрушения. Ведь тем самым ты отрицаешь смысл создаваемого, обрекаешь его на тлен.
   Он шумно отпивает глоток.
   - Спустя миллиарды лет тот же принцип был положен в основу человеческой судьбы - создавать себе подобных, обрекая их на гибель! Та же нелепость, та же жестокая несправедливость!
   Я молчу. Знаю, что ему хочется поговорить со мною совсем о другом, но для этого ему нужно набраться смелости.
   - Я прочел работы всех великих философов, - продолжает свою исповедь Дарк. - Все они рассуждают об устройстве мироздания, однако мироздание понимается ими как нечто завершенное, раз и навсегда застывшее. Оно существует помимо нас, остается только разобраться в нем. И только один рискнул пойти от обратного - Эйнштейн. В одном из своих писем он писал: "Хочу понять, таким бы ли я создал мир, если бы был богом''. А в другом месте признавался: "Меня интересует, был ли у бога выбор?" Это далеко не праздные вопросы, Эмиль, значение их огромно, но они неразрешимы.
   Он снова доливает свой бокал, чтобы поддержать свою отвагу.
   - Или возьмем, например, время. Если бы бог и вправду существовал, неужели он удовольствовался бы только одним измерением времени? Да простит меня демиург, но ведь это же глупость! Приковать цепями все сущее к одной оси времени, лишить нас возможности возвращаться в прошлое, заставить шагать только вперед, в неизвестность, не позволить ни на минуту наведаться в день вчерашний... А кто из нас не мечтал вернуться назад? Разве не это самая сильная мечта человека?
   Он говорит медленно, растягивая слова, но я не совсем понимаю, к чему он клонит.
   - Взгляни-ка вот на эту штуку. Это обыкновенные часы с маятником. Что отмеряет маятник? Думаешь, время? Ничего подобного, Эмиль! Он просто отмеряет свой собственный шаг. Что общего это имеет со временем? С моим временем? С моей жизнью, моими воспоминаниями, моим ожиданием?
   - Каким ожиданием? - спрашиваю я.
   - Ожиданием пробуждения. Ожиданием прихода того дня. Видишь ли, я жду, когда наступит тридцатое октября, до этого срока я мертв.
   - Я не понимаю, о чем ты, Дарк?
   - Что ж тут непонятного? Впадаю в анабиоз. В алкогольную летаргию. До тридцатого октября, до их прихода.
   - Чьего прихода?
   Он вздрагивает. От выпитого, он с трудом держится на ногах.
   - Кукол. Моих кукол. Они явятся на наше скорбное представление.
   Теперь я могу молчать. Теперь он выложит все без наводящих вопросов.
   Но сначала он наливает себе. Пьет с каким-то непонятным ожесточением, словно мстит кому-то.
   - Да, тридцатого октября. Я уже послал заявку.
   Приедут техники, приволокут с собой два ящика утехи, разбросают их содержимое по полу. Конечно, с их стороны это жестоко - затеивать монтаж на моих глазах.
   Но питания в батареях хватает только на десять дней, поэтому и приходится монтировать их на месте.
   - Кого монтировать? - я все же не могу удержаться от вопроса.
   - Их. Жену и сынишку. Мою жену и моего сынишку, - задумчиво повторяет он. - Они собирают их у меня на глазах, это ужасное зрелище.
   Он встает, вернее, пытается подняться, но, покачнувшись, едва не валится с ног. Я хочу ему помочь, но он отталкивает мою руку.
   - Все это повторяется, как в какой-то ловушке, подстроенной нам временем. Мы прощаемся как нормальные люди. Я целую мальчика, стараясь не разбудить. Потом целую ее. Я очень люблю ее, Эмиль. Люблю каждый год. А потом их находят в пропасти.
   Он снова прилипает к окну и начинает всматриваться в дорогу.
   - Так произошло и тогда, когда они еще были настоящими. С тех пор это просто повторяется. Я делаю заявку, техники привозят их, собирают у меня на глазах... Десять дней жизни, целых десять дней! Я осторожно целую ребенка, никогда не бужу его. Потом ее. Я очень люблю ее, Эмиль. Каждый год люблю. А потом их находят в пропасти.
   - Нет! - кричу я. - Ведь с ними Лиза!
   - Ничего не поделаешь, мой мальчик. А Лиза... Что ж, она говорила, что любит страшные сказки...
   - Ты чудовище, Дарк!
   - Ничего не поделаешь. Всё повторяется. Время стягивает петлю на нашем сердце. Стягивает все крепче, пока не задушит. Постепенно к этому привыкаешь. Да, уверяю тебя - постепенно к этому привыкаешь. Впрочем, может, я и не прав. Пожалуй, я не прав.
   - Но Лиза моя жена!
   - Она и останется твоей женой. Целых десять дней. Я дам тебе номер телефона, по которому нужно делать заказ. Паршиво только, что их монтируют прямо у тебя на глазах. Это жестоко. Но что поделаешь, раз питания в батареях хватает только на десять дней...