Мелкоу Пол. Дети сингулярности

   Двадцать килограммов на человека - не так уж много. Я тащу на себе шестьдесят, остальной вес поделен между другими звеньями цепочки. Пока летим во флаере, замечаем, что Хагар Джулиан и Эллиот О'Тул распределили груз поровну: наверное, стараются беречь свои сильные звенья.
    Стром!- вновь окликает Меда. Я отдергиваю руки от Мануэля и Кванты, но они все же улавливают запах моего смущения. Я не могу остановить выдающие мою досаду феромоны, и они плывут в морозном воздухе. Я снова занимаю свое место в цепочке, стараясь быть гармоничной частью целого, и пытаюсь сосредоточиться.
   Химиомысли текут по кругу из ладони в ладонь, по часовой стрелке и против: предложения, возражения, размышления… Некоторые мысли помечены авторами, и тогда сразу ясно, что это Бола заметил понижение температуры и усилившийся ветер, а значит, прежде всего надо будет оборудовать укрытие и разжигать костер… Так рождается согласие.
   Итак, до темноты нужно:
   - поставить палатку;
   - развести костер;
   - поужинать;
   - выкопать отхожее место.
   Список дел скользит по цепочке. Мы приходим к согласию по одному вопросу за другим - иногда быстрее, чем я успеваю эти вопросы осознать. Я по мере сил, конечно, тоже вношу свою лепту. Но я доверяю своей цепочке. Ведь цепочка - это я.
   Руки закоченели - чтобы думать, перчатки пришлось снять. На этом морозе наши эмоции - как вспышки молний, хотя порой ветер уносит их прочь, раньше чем успеваешь что-то почувствовать. С перчатками на руках, в закрывающих шейные железы капюшонах думать очень тяжело. Это все равно что работать в одиночку: каждый выполняет свое задание, и лишь потом, сняв перчатки, мы вновь соединяемся для торопливого согласия.
   - Стром, принеси дров для костра, - напоминает Мойра.
   Я сильный, мое дело - быть там, где требуются крепкие мышцы и широкие плечи.
   Шаг в сторону - и я отрезан от остальных: ни касаний, ни запахов… Мы учились этому - быть порознь. Мы и родились поодиночке, хотя все детство, от первой до четвертой ступени, мечтали быть единым целым. И вот мы снова учимся одиночеству. Это всего лишь навык, как читать и писать.
   Я оглядываюсь на остальных: Кванта трогает Мойру за руку, передавая ей какую-то мысль. Ревность - вот имя моему страху. Впрочем, если цепочка примет важное решение, я все равно узнаю об этом, когда вернусь. А пока придется действовать в одиночку.
   Для лагеря мы выбрали почти плоский пятачок земли в окружении редких, сгорбленных от ветра сосен. Горный склон здесь образует пологую ложбинку - укрытие от снега и ветров. Неглубокий овраг обрывается крутым откосом, под которым лежит широкая каменистая долина, укрытая слоем снега - наш флаер пролетал над ней перед посадкой. Выше по склону - отвесная стена, увенчанная ледяной шапкой. Отсюда вершины не видно: до нее много сотен метров. И во все стороны тянутся цепочки островерхих пиков. В белых склонах отражается закатное солнце, с востока клубятся облака.
   Снег неглубокий, можно без труда добраться до каменистой земли. Деревья защитят нас от ветра, а заодно послужат опорами для палатки - во всяком случае, мы на это рассчитываем. Вдоль цепочки сосенок я спускаюсь чуть ниже по склону.
   Топора у нас нет, так что придется собирать поваленные стволы и сучья. Правда, это не самое лучшее топливо - хороший костер из гнилого дерева не разведешь. Я откладываю эту мысль на потом, до ближайшего согласия.
   Наконец я нахожу раздвоенный сосновый сук в руку толщиной, липкий от смолы. Тащу его обратно к лагерю, размышляя о том, будет ли он гореть. Только теперь до меня доходит: за дровами надо было отправляться вверх по склону, чтобы потом легче было тащить их к лагерю. Теперь это очевидно - да и раньше было бы очевидно, если бы я догадался обратиться за согласием.
   Я бросаю сук на расчищенной площадке и принимаюсь устраивать очаг. Укладываю полукругом булыжники, открытым концом к ветру - чтобы была тяга. Те камни, что лежат по бокам, можно будет использовать для готовки.
    Стром, это же место для палатки!
   Я отпрыгиваю в сторону, запоздало соображая, что взялся за работу без совета с остальными, принял решение в одиночку. Простите.
   Смущенный и сбитый с толку, я оттаскиваю в сторону камни и дрова. Да, похоже, сегодня не мой день. Но я гоню эти мысли прочь, разгребаю снег чуть поодаль и вновь принимаюсь выкладывать очаг.
   Мы решаем проверить, как обстоят дела у наших одноклассников. Я взбираюсь на гору повыше, чтобы деревья не заслоняли обзор. На этом склоне нас пятеро: все мы одноклассники, давние приятели и извечные соперники. Так всегда было и всегда будет. Каждый из нас рожден быть пилотом. По крайней мере, каждый в этом уверен. Но сколько старших пилотов требуется на борту «Согласия»? Один. Найдутся ли для остальных другие корабли? Пока что новых больших кораблей не строится. Или остальные пилоты займут на «Согласии» другие должности? Но кто из нас на это пойдет? Все эти вопросы мы задаем себе очень часто.
   Поэтому то, как обстоят дела у наших конкурентов, чрезвычайно важно.
   За деревьями, в полукилометре к западу, виднеется уже готовая палатка Эллиота О'Тула. Восточнее, в нескольких сотнях метров отсюда, возится в снегу Хагар Джулиан. Звенья этой цепочки роют яму в большом сугробе - наверное, хотят выкопать пещеру. Долго же им придется копать, думаю я. Чтобы вырыть достаточно места для шестерых, придется потратить уйму энергии. Да и огонь в такой пещере не разведешь.
   Еще двух цепочек не видно из-за деревьев. Я не могу оценить их успехов, но по опыту предыдущих испытаний знаю: наши главные соперники - Джулиан и О'Тул.
   Вернувшись, я передаю остальным память об увиденном.
   Они уже натягивают палатку, привязывая веревку к соседним деревьям. К сожалению, колышков у нас нет: чтобы уложиться в двадцатикилограммовый лимит, ими пришлось пожертвовать. Нам вообще много чего пришлось выбросить из рюкзаков. Но, разумеется, не спички. Я присаживаюсь на корточки, чтобы разжечь костер.
    Стром!
   Резкий запах оклика жжется на колючем ветру. Оказывается, цепочка ждет, чтобы я помог натягивать и привязывать палатку. Они решили это без меня. Так иногда бывает - в том случае, если это целесообразно. Конечно, я понимаю: принимая верное решение, они легко могут обойтись и без меня.
   Мы туго натягиваем шнуры из паутинного шелка, и купол палатки становится на место: белый на белом, синтетика на снегу. Воздух наполняется торжествующими вибрациями. Бола заходит внутрь и снова выходит с довольной улыбкой.
   - Укрытие готово!
    Теперь ужин,- напоминает Мануэль.
   Ужин - это крошечные пакетики мерзлого жесткого мяса. Как только разведем костер, сможем приготовить что-нибудь получше. А пока - так, всухомятку, прямо из пакетика.
    А если бы не было запасов пищи, пришлось бы охотиться,- посылаю я мысленный сигнал. Представил себя с тушей здоровенного лося на плечах. Мойра прыскает со смеху. Шутки шутками, но когда я пересчитываю пакеты с солониной и сухофруктами, становится ясно, что за пять дней мы порядком изголодаемся. Благополучие цепочки - моя прямая обязанность, и мне становится не по себе, оттого что мы не захватили с собой побольше еды.
   - Опять испытание… - ворчит Бола. - Опять хотят проверить нашу подготовку. Можно подумать, эта гора хоть чуть-чуть похожа на другой мир. Как будто это хоть что-то им скажет…
   Я понимаю, о чем он. Порой мы чувствуем себя пешками в чужой игре. Что бы с нами ни происходило - это всегда очередная проверка. И ни одного поражения, всегда только победы, одна за другой, пока это не теряет всякий смысл. Но проиграть хоть раз - это катастрофа.
   - Смотрите, какой закат, - говорю я.
   В палатке мы снимаем перчатки и капюшоны, хотя температура здесь не намного выше нуля. Однако теперь, когда солнце прячется за западными пиками, разница между теплом палатки и стужей за ее пределами становится весьма ощутимой. Закат какой-то бледный, бесцветный, а свет заходящего солнца белый и резкий. Прозрачные облака быстро скользят по небу, и я предупреждаю остальных о возможном снегопаде. За эти пять дней мы наверняка увидим немало снега. Быть может, уже сегодня.
   Эллиоту О'Тулу удалось развести костер - до нас доносится запах горящего дерева. Может, они еще не до конца установили палатку, зато огонь уже есть. Пахнет жареным мясом.
   - Вот же гады! - с завистью говорит Кванта. - Бифштекс лопают…
    Нам это не нужно.
    Но ведь хочется же!Тогда я говорю вслух:
   - Речь идет о выживании, а не о роскоши.
   Бола бросает на меня взгляд, полный ненависти. И он не одинок. Я теряюсь перед этим молчаливым сопротивлением и прошу прощения, хотя сам не понимаю за что. Меда говорит, я ненавижу раздоры. Так ведь кто же их любит? Нас шестеро, а я один. Я, как и все, подчиняюсь мнению большинства. Ведь именно так мы находим оптимальное решение.
   Когда с ужином покончено и близится ночь, мы торопимся закончить все запланированные дела: во-первых, костер (если, конечно, удастся его развести) и, во-вторых, туалет. Мы с Мануэлем колдуем над костром: перекладываем с места на место камни, разламываем слишком длинные ветки и укладываем шалашиком. Но, похоже, с огнем сегодня ничего не выйдет - слишком сильный ветер. Пологое дно лощины оказалось удачным местом для палатки, но ветер завывает здесь, как в трубе, и натянутые веревки гудят от напряжения.
   На ветру вдруг запахло страхом - как от феромонов испуганного ребенка. Сперва я решаю, что кто-то из нас попал в беду, но вскоре понимаю: это чужой страх, опасность грозит кому-то из одноклассников. Когда ветер на секунду стихает, мы слышим тяжелое, сбивчивое дыхание человека, бегущего по сугробам. Как всегда в минуты опасности, цепочка плотным кольцом сбивается вокруг меня. Касаясь друг друга, мы пытаемся понять происходящее, но информации слишком мало - только запах и звук.
   Я бросаюсь на помощь человеку, кем бы он ни был. В воздухе разливается предостережение Мойры, но я не обращаю на него внимания. Пора действовать. Мы и так иногда тратим слишком много времени на все эти предосторожности, на обдумывание ситуации… А впрочем, такими мыслями с остальными делиться не стоит.
   Это одно из звеньев Хагара Джулиана. Точнее, одна. Не знаю, как ее зовут, но девушка бежит по морозу без капюшона, с непокрытой головой. Она меня не замечает, но я ловлю ее за руку и останавливаю. Ослепленная ужасом, она в темноте ночи легко могла пробежать мимо или, чего доброго, свалиться с обрыва.
   От девушки исходит непривычный, чужой запах. Я натягиваю на нее капюшон. Голова да руки - вот самые главные источники утечки тепла, на холоде их ни в коем случае нельзя оставлять открытыми! Может, потому-то инструкторы и выбрали эти горы для финального испытания: телепатические органы, которые делают нас полноценной цепочкой, на морозе практически бесполезны.
   - Что такое? - спрашиваю я. - Что случилось?
   Но она только задыхается, источая волны страха. Не знаю даже, чего в нем больше - испуга от внезапного одиночества или ужаса от неведомой мне трагедии. Хагар Джулиан - очень тесная цепочка. Ее звенья редко разлучаются.
   Уже совсем стемнело. Не видно ни костра О'Тула, ни ледяной пещеры Джулиана. Удивительно, что она вообще нашла нас…
   Я вскидываю девушку на плечо и осторожно несу к палатке. Она вся дрожит. Я продираюсь сквозь лавину вопросов, которыми забрасывает меня цепочка. Наконец все в сборе, и я получаю необходимые указания.
    Переохлаждение.
   Кто-то бросает взгляд на рацию в углу палатки. Нет! Это все равно что сдаться, признать свое поражение.
   - Где остальные? - спрашиваю я девушку. Она даже не смотрит в мою сторону.
   Я беру моток веревки из паутинного шелка и обвязываю вокруг куртки. Нет.
   - Кто-то же должен выяснить, что случилось, - возражаю я. Нам нельзя разлучаться.
   Конечно, куда легче было бы сейчас остаться, объединиться для согласия и ждать спасения…
   - Укутайте ее потеплее. Только не отогревайте слишком быстро. Я расстегиваю «молнию» палатки и снова закрываю за собой, но
   Кванта успевает выскользнуть следом.
   - Будь осторожен, - говорит она. - Начинается буря.
   Она привязывает конец веревки к кольцу на палатке. Узел накрепко затягивается.
   - Хорошо.
   Ветер хлещет в лицо холодными иголками снега. Втянув голову в плечи, я пытаюсь отыскать следы девушки, ведущие от нашего лагеря к палатке Джулиана. Их уже начало заметать. Луна хмурится сквозь стремительные серые тучи, превращая горный склон в сплошное серое пятно. Я с трудом продвигаюсь вперед, заставляя себя думать только о Хагаре Джулиане. А не о том, что я бросил свою цепочку. И все равно машинально считаю шаги, отмеряя разделяющее нас расстояние.
   Опасаясь потерять из виду следы, я не прячу лицо в капюшон, и встречный ветер покрывает ноздри инеем. От холода раскалывается голова. В воздухе нет ни запахов, ни следов Хагара Джулиана.
   Та девушка, видно, шла по каменистому, свободному от снега склону: следы обрываются у широкой гряды, усеянной обломками сланца. Я останавливаюсь. Лагерь Хагара Джулиана должен быть где-то поблизости: когда я наблюдал за ними с горы, они расположились не дальше трех сотен метров.
   На минуту поворачиваюсь к ветру спиной и втягиваю голову в плечи. Снег все равно сыплет в глаза. Погода портится. Я замираю, впечатывая в память свои ощущения, щипучий мороз, завывания ветра… На будущее.
   И вот я снова пробираюсь вперед по острым камням. Оступаюсь и больно ударяюсь коленкой. Полоса сланца заканчивается кромкой рыхлого серого снега. Я пытаюсь припомнить, был он здесь раньше или нет. И только потом понимаю: с верхнего склона сошла лавина, похоронив лагерь Хагара Джулиана.
   Я долго стою так, забыв о холоде.
   Потом делаю шаг вперед: рыхлый, подвижный снег предательски хрустит под ногами. Какой-то час назад здесь ничего не было, а теперь земля скрыта под слоем снега и камней. Я смотрю вверх, на гору, пытаясь понять, будет ли продолжение, но вершина прячется в вихрях бурана.
   Я взбираюсь вверх по грязно-белому сугробу. Метрах в десяти от края оползня обнаруживаю лоскут ткани, наполовину засыпанный снегом. Я тяну за конец, но он слишком глубоко уходит вниз.
   - Джулиан!
   Стоны ветра заглушают мой голос, и я зову снова и снова.
   Ответа нет. Впрочем, за шумом ветра не услышишь и крика. Вытаскиваю руки из карманов в надежде уловить вибрацию сенсорными подушечками. Ничего. Один пронизывающий холод. Я словно в белом мерзлом коконе, отрезан от мира, как отрезана от своих та девушка.
   Я поворачиваю назад. Чтобы выкопать тела, понадобится много лопат и людей. Сомнения нет: все они погибли. Все, кроме единственного звена.
   Но тут я замечаю что-то черное на сером снегу. Пятно, за которое невольно цепляется глаз. Останавливаюсь, делаю шаг вверх по склону и вижу, что это рука. Я принимаюсь лихорадочно разгребать снег, лед, камни, молясь, чтобы тот, внизу, был еще жив.
   Я вычерпываю снег большими горстями и отбрасываю назад, вниз по склону, пробираясь вдоль торчащей руки все ниже - к туловищу и покрытой капюшоном голове. Пытаюсь вытащить все тело целиком, но ноги пострадавшего заклинило. После секундного колебания медленно стаскиваю капюшон. Юноша, один из цепочки Джулиана, лицо и щеки в розоватых пятнах, глаза закрыты. Снег вихрится вокруг его губ, и я слабо надеюсь, что это признак дыхания. Подставляю ладонь к его лицу, пытаясь ощутить присутствие феромонов, но безрезультатно. Щупаю пульс. Тоже ничего.
   В панике пытаюсь вспомнить, что нужно делать при остановке сердца. Это знает Мойра. И Кванта тоже. Да что там - они все знают! Все, кроме меня…
   От отчаяния хватаю парня за туловище и тащу назад, пытаясь высвободить из-под снега. Я тяну изо всех сил, но ноги застряли накрепко. Тогда принимаюсь разгребать снег вокруг бедер, в то же время понимая всю тщетность этого занятия. Я бессилен! Вернее, сила здесь бесполезна. Я просто не знаю, что делать.
   Но теперь человек освобожден от снега до колен, и я снова пытаюсь его вытащить. Он валится на меня, вздымая в воздух фонтан снежных брызг. Я едва не падаю под тяжестью бездыханного тела, затем укладываю его наземь.
   Опускаюсь рядом на колени и пытаюсь собраться с мыслями. Руки покраснели, пальцы ломит от холода. Засовываю руки в карманы, злясь на себя, на свое бессилие. Вот Мойра бы сейчас… Решение возникает само собой, как если бы Мойра послала его в клубке памяти. Искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Очистить горло от снега, пять нажимов на грудь - и выдох, еще пять - и еще выдох. При необходимости повторить.
   Я толкаю несчастного в грудь, сомневаясь, что в этом есть толк, - столько на нем намотано одежды. Потом зажимаю ему нос и вдуваю воздух в рот. Губы у него холодные, как дохлые червяки. К горлу подступает тошнота, но я продолжаю дышать ему в рот, а потом снова давлю на грудь, медленно считая про себя.
   Все повторяется снова, но когда я в очередной раз вдуваю в него воздух, грудь парня поднимается. Останавливаюсь на секунду проверить его пульс. Кажется, что-то есть. Может, уже хватит? Что это - движение его собственной диафрагмы или давление воздуха, нагнетенного в легкие?
   Нет, останавливаться нельзя. Я снова склоняюсь над пострадавшим.
   Кашель, спазм - но хоть какая-то реакция!
   Судорожный вдох…
   Жив!
   Пульс слабый и прерывистый, но он есть. Сможет ли он идти? А я - смогу я дотащить его до палатки? Я слышу над головой рев флаера и понимаю, что никого не придется тащить. Помощь уже близко. Я без сил падаю в снег. Жив!
   Вой машины нарастает, я уже вижу огни фар, заливающие долину светом. Громче, еще громче… Слои снега на верхних склонах так неустойчивы, рев двигателей может вызвать новую лавину…
   Остается только ждать. Флаер зависает над нашим лагерем и приземляется возле деревьев. Двигатели замолкают, но шум не стихает. Вокруг слышится глухой гул, и я, кажется, догадываюсь, что это за звуки. С горы снова сходит снег.
   Я вскакиваю на ноги, еще не веря самому себе. И в свете фар вижу набегающую белую волну.
   - Нет!
   Я бросаюсь к лагерю, но тут же останавливаюсь. Этот Джулиан погибнет, если я его брошу.
   Снежный поток обрушивается на наш лагерь, взлетая вверх от столкновения с деревьями вокруг палатки. Дико вращаются фары флаера, подброшенного высоко в воздух. Моя цепочка! Все тело сводит судорогой, и сердце сжимается в комок. Я делаю шаг вперед.
   Смутный гул превратился теперь в оглушительный рокот. Я смотрю вверх, опасаясь, что мы с Джулианом вот-вот будем заживо похоронены под толщей льда. Но сход снега, вызвавший первую лавину, обнажил скалистый уступ, который прикрывает нас, будто щитом. Снежная река бурлит в двадцати метрах отсюда, но ближе не подходит. Мне все равно: пусть лавина поглотит меня, ведь там вся моя цепочка… Горло сжимается так, что больно дышать.
   Что-то темное змеится по земле. Резкий рывок - и я лечу кувырком.
   Пока какая-то сила несет меня по льду и камням, до меня доходит: это веревка, привязанная к поясу. Другой ее конец прикреплен к палатке и теперь тащит меня вниз с горы. Пять, десять, двадцать метров… Я пытаюсь высвободиться, найти узел, чтобы развязать веревку, но окоченевшие, исцарапанные пальцы не слушаются.
   Я падаю лицом вниз, что-то больно ударяет по носу, и, оглушенный, я пролетаю еще несколько метров, все ближе к лавине. Издали мне казалось, что поток замедляется, но сейчас он выглядит настоящей стремниной из взлетающих булыжников и снега.
   Встаю на ноги, падаю, снова встаю - и со всех ног бросаюсь к лавине, надеясь ослабить веревку. На бегу я замечаю дерево, растущее на самом краю потока. Кидаюсь к нему и обегаю вокруг ствола, потом еще раз - чтобы закрепить веревку. Я тяну и затягиваю - и вскоре веревка натянута, как струна.
   Ногами и руками изо всех сил цепляюсь за ствол дерева, иначе меня затянет в водоворот вместе с остальными. В какой-то миг отчаяние шепчет: а стоит ли? Не лучше ли умереть с родной цепочкой, чем жить одному? Пару минут назад я был бы готов отдаться во власть стихии. Теперь - нет. Парню из цепочки Джулиана нужна моя помощь. И я держусь, прислушиваясь, не стихает ли рокот.
   Так проходят секунды, минута, другая… Я все еще держусь, а натиск снега уже слабеет, и руки тянет не так сильно. По щекам стекает пот, хотя воздух по-прежнему ледяной. Руки дрожат. Когда веревка наконец слабеет, я падаю прямо под деревом, не в силах пошевелиться. Я так измотан, что лишь через несколько минут собираюсь с силами, чтобы отвязать веревку. Пальцы ободраны до крови и трясутся, а паутинный шелк все не хочет отпускать меня… Наконец узел распадается.
   Я встаю. И снова падаю.
   Припадаю лицом к снегу, чтобы освежиться, но тут же понимаю, как это глупо. Снова поднимаюсь на ноги и на этот раз успеваю сделать несколько шагов, прежде чем ноги подо мной подкашиваются.
   Снег мягкий, словно пуховая перина, и я решаю отдохнуть пару минут. Вот бы сейчас поспать!
   Но нельзя. Там, на горе, лежит человек. Такой же, как я, одиночка. И я ему нужен. Нужен кто-то сильный, чтобы дотащить его до подножия горы.
   Бросаю взгляд на веревку. На другом конце - моя цепочка. Могли ли они выжить в этом потоке? Я встаю и делаю шаг к грязно-белой каше, но волна съезжающего снега сносит меня обратно. Выше по склону снеговые пласты по-прежнему неустойчивы. Я вытираю глаза обветренными руками, затем разворачиваюсь и поднимаюсь наверх по собственному следу. Он отчетливо виден - широкая полоса с пятнами крови. Ощупываю губы и нос: я даже не заметил, что они разбиты.
   Джулиан лежит там, где я его оставил, и все еще дышит. Увидев его живым, я громко, по-детски всхлипываю. И вовсе я не сильный…
   - П-п… п-почему… пл-лачешь?
   Стуча зубами от холода, на меня смотрит Джулиан.
   - Потому что мы живы, - отвечаю я.
   - Это х-хорошо.
   Голова Джулиана бессильно падает на снег. Губы у него совсем синие, зубы стучат - реакция на холод. Мы должны оказать ему медицинскую помощь. Мы…
   Я все еще думаю о себе как о звене цепочки. Но Мануэль уже не поможет мне поднять его. И Бола не укажет кратчайший путь с горы. Я один.
   - Надо идти.
   - Нет.
   - Я должен отвести тебя туда, где тепло. Где врачи.
   - А как же остальные?
   Я пожимаю плечами, не зная, как сказать ему правду.
   - Они все здесь, внизу.
   - Но я чувствую их. Я их слышу!
   Принюхиваюсь. Кажется, ветер действительно доносит отголосок мысли, хотя, возможно, это только кажется.
   - Где? - спрашиваю я.
   - Здесь, совсем рядом. Помоги встать.
   Я с трудом поднимаю его на ноги, он опирается на меня с тяжелым стоном. Мы делаем шаг вперед - он указывает место. Из снега торчит тот лоскут ткани, который я уже видел раньше.
   Сумел ведь выжить этот Джулиан, пробыв под снегом несколько минут. Может, его цепочка и правда там, внизу. Может, им посчастливилось угодить в воздушный карман или лавина накрыла их в снежной пещере…
   Опускаюсь на колени и принимаюсь разгребать снег вокруг клочка материи. Джулиан тоже подползает ближе и пытается помочь. Но он слишком слаб: вскоре он приваливается спиной к снежному наносу и только смотрит на меня, не отрываясь.
   Лоскут, оказавшийся уголком одеяла, похоже, уходит вертикально вниз. Поначалу идет сплошной лед: я скребу его онемевшими пальцами, но больше горсти за раз вытащить не удается. Потом слой льда заканчивается, и рыть становится легче.
   По капюшону барабанят комья снега. Как бы нас самих не завалило… Приходится пожертвовать парой минут и разгрести снег вокруг.
   Еще несколько усилий - и снег вдруг обваливается, открывая взгляду пещеру из льда, снега и брезента. Внутри лежат три тела, три Джулиана. Они живы и дышат, хотя двое без сознания. Одного за другим я вытаскиваю их из пещеры и укладываю рядом с товарищем.
   Те двое, что находятся в сознании, вцепляются друг в друга и лежат, глотая ртом морозный воздух. Я так устал, что хочется самому провалиться в эту дыру.
   Осматриваю каждого Джулиана, отыскивая признаки переохлаждения, переломы и ушибы. У одной девушки сломана рука - она морщится от боли, когда я ее трогаю. У меня есть моток веревки - не из паутинного шелка, а обычной. Из нее я сооружаю перевязь для сломанной руки. Четвертый Джулиан цел и невредим.
   - Очнись, - трясу я его. - Ну же!
   Он открывает глаза, кашляет. Третья из цепочки, та, что со сломанной рукой, все еще без сознания. Я легонько хлопаю ее по щекам. Она приходит в себя, резко дергается - и задыхается от пронзившей руку боли. Вся цепочка, точнее, то, что от нее осталось, обступает ее, а я отхожу в сторону, падаю навзничь и тупо гляжу в небо. Похоже, буран усиливается.
   - Надо спускаться с горы, - говорю я. - Если прилетит еще один флаер, он вызовет новую лавину. А если начнется лавина, мы обречены.
   Они будто не слышат меня. Сбились в кучу и стучат зубами.
   - Надо спускаться! - кричу я.
   Запах безысходности в воздухе сменяется зловонием бессвязных чувств. Похоже, эти четверо в шоке.
   - Ну же, идем! - говорю я и тяну за руку одного.
   - Нет, мы не можем… наши… остальные… - бормочет он слова вперемежку с химиомыслями, которых я не могу разобрать. Цепочка рушится на глазах.
   - Если мы не уйдем сейчас же, мы подохнем на этой горе. Нам негде укрыться, мы просто замерзнем!
   Они не отвечают, но я чувствую, что они скорее умрут, чем покинут звенья своей цепочки.
   - Вас же четверо, - говорю я. - Это почти целая цепочка! Они переглядываются, и я чувствую запах согласия. Затем один из
   них гневно отворачивается. Ничего не выйдет: они не могут прийти к согласию.