Страница:
— Не отвлекайтесь, Федор Михайлович, — прервал его Хворостьянов. — С берейтором все ясно. От Миловидовой никто раньше утра не уходит. Давайте, что там касательно кучера? Или их, кажется, два?
— Оба кучера живут при конюшне в отдельном помещении. Но в ночь убийства они отпросились на крестины сына своего приятеля, лавочника Перфильева.
Мои агенты проверили, они до сих пор в его доме, отсыпаются после вчерашних торжеств. — Тартищев на мгновение поднес к глазам один из листков бумаги. — Как явствует из допросов прислуги, все они, кроме кухонного работника, жили в доме фон Дильмаца с момента его приезда в Североеланск. Местом своим дорожили, пользовались большой свободой, к тому же князь платил им довольно крупное по нынешним временам жалованье. Кухонный работник Степан Фокин поступил на службу три месяца назад, но, как удалось выяснить, у него прекрасная аттестация от его прежнего хозяина — попечителя учебных заведений Васильева, у которого он прослужил десять лет вплоть до перевода господина Васильева в Иркутск.
— Кто жил у князя до него? — спросил Батьянов.
— Сам Фокин этого не знает. Но из бесед с прислугой выяснилось, что это Гурий Казначеев, который только что отсидел в тюрьме за кражу. Мои агенты пытаются разыскать его в городе, так как не прошло еще и недели, как он освободился из-под стражи. Я направил своих людей в адресный стол и в тюрьму, чтобы выяснить, кто посещал его во время заключения.
— Так вы склоняетесь к мысли, что возможным убийцей князя был этот Казначеев? — изумился Лямпе. — У вас имеются на это веские основания?
— Пока никаких оснований, но мы обязаны проверить каждого, — ответил Тартищев устало.
— Присядьте, Федор Михайлович, — неожиданно заботливо сказал Хворостьянов, — а то на вас лица нет.
— Спасибо, мне так удобнее, — ответил Тартищев и оглянулся на дверь. Задиреев заглядывал в приоткрытую створку и делал ему какие-то знаки. — Простите, господа, я вынужден покинуть вас на некоторое время. Очевидно, открылись какие-то новые обстоятельства. — Кивком головы он приказал Алексею следовать за ним и вышел из гостиной.
— Ваше высокоблагородие, — вытянулся перед ним Задиреев, — дворник по одежке опознал в убитом бывшего кухонного мужика его светлости. Вчерась вечером он заходил к нему в дворницкую и хвастался новым кафтаном и сапогами. Говорил, что прикупил их на жалованье, которое ему выплатили.
— Давай сюда дворника, — сказал быстро Тартищев и строго уставился на кудлатого мужика, мнущего в руках облезлую заячью шапку. — Ты, что ли, дворник?
— Я, вашскобродие, я, — дворник виновато развел руками, — кто ж знал, что Гурий — убивец…
— Это не твоего ума дело! — прикрикнул на него Тартищев. — Давай рассказывай, когда ты видел в последний раз Казначеева, о чем говорили при встрече?
— Да, почитай, ни о чем! — произнес растерянно дворник. — В первый раз это дня три назад было как будто…
— Как будто или точно? — переспросил рассерженно Тартищев.
— Точно, три дня назад, как раз в пятницу… Его светлость приказали выезд заложить. Оне с утра намеревались за город выехать, по делам, так сказать, но потом отложили на понедельник… Видно, не судьба ему была! — вздохнул по-бабьи жалостливо дворник и, заметив яростный взгляд Тартищева, зачастил:
— Впервые, значитца, Гурий появился в пятницу, хотел получить расчет за прежнюю службу, но его светлость были заняты и его не приняли-с, велели прийти в субботу. Приходил ли он в субботу, Об этом мне неведомо, но вот в воскресенье появился сразу после обедни, хвастался, что князь ему хорошо заплатил. Сказывал, что даже на часы с цепочкой хватит. Сам-то Гурий уже и жилет с карманом по такому случаю прикупил…
— Про хозяина что-нибудь спрашивал?
— Никак нет-с, вашскобродие, не спрашивал! Мы с ним недолго говорили. Я-то, по правде, не слишком его и раньше привечал. Злобный он по натуре человек.
Кошка у меня вот-вот окотиться должна была, а он ее сапогом под живот. Умерла ведь кошечка, а такая ласковая была. Детки долго плакали потом…
— Ладно, все ясно. — Тартищев повернулся к Алексею:
— Запиши его показания. — И обратился к Задирееву:
— Кто еще опознал Казначеева?
— Никто боле, ваше высокоблагородие, шибко уж его скособочило. Дворник ведь тоже его только по одежке опознал. А остальные его в ней не видели, потому затруднялись сказать что-нибудь…
— Кто еще видел его в доме князя?
— В субботу его видел камельдинер… Но о чем он беседовал с барином, не ведает, потому что в кабинет не заходил. Правда, подтверждает, что Гурий из кабинета вышел веселый, пальцами щелкал и насвистывал…
— А в воскресенье?
— Нет, в воскресенье и в пятницу, окромя дворника, его никто не заметил.
— Господин надворный советник, — на пороге появился агент Вавилов, посланный с утра в адресный стол и тюрьму, — разрешите доложить?
— Докладывай, только быстро! Удалось что выяснить или нет? А то начальство уже икру мечет, что на месте без толку топчемся.
— По свидетельству адресного стола, Казначеев на жительстве в Североеланске не значится. В тюрьме сидевшие с ним арестанты сообщили, что ни с кем он дружбу не водил, кроме, пожалуй, Мозалевского, который вышел на волю за неделю до Казначеева. Его приметы: роста высокого, плечистый. Лицо светлое, растительность на нем слабая. Глаза серые, маленькие, смотрит исподлобья. Навещать Казначеева в тюрьме навещали, но редко. Пару раз за те полгода, что он в остроге провел, женщина приходила, надзиратель говорит, что назвалась его женой, Екатериной Казначеевой.
Живет она в кормилицах на Покровке, в доме капитана парохода «Витязь» Страшилова. Но, как удалось выяснить через проживающих в доме слуг, Казначеев у жены после отсидки не появлялся. Сама она из дома тоже в эти дни не отлучалась.
— Та-ак-с! — пробарабанил пальцами по спинке кресла Тартищев. — Кажется, запахло жареным! Алексей, — он весело подмигнул ему, — придется нам маскарад учинить. Оденься кем попроще, лакеем, полотером, да хоть чертом прикинься, но найди эту Екатерину и разузнай у нее в подробностях все о ее муже. Скажи, мол, приятель его давний и якобы присмотрел для него хорошее место. Возможно, она знает, кто его мог приютить на время. Только смотри не проговорись, что его уже в живых нет.
— А если ничего не скажет, доставить ее к вам?
— Нет, пока не стоит, посмотрим по обстоятельствам, — махнул рукой Тартищев и повернулся к Вавилову:
— А тебе, Иван, будет задание пройтись по трактирам. Возможно, уже сегодня кто-то расплачивался французскими золотыми. Возможно, кто-то похожий на Мозалевского. Судя по приметам, он вполне мог спрыгнуть с крыши. Только зачем ему это надо было, ума не приложу! — Он озадаченно хмыкнул и опять направился в гостиную, где нетерпеливое начальство, похоже, рыло копытами землю от негодования.
Глава 5
Глава 6
— Оба кучера живут при конюшне в отдельном помещении. Но в ночь убийства они отпросились на крестины сына своего приятеля, лавочника Перфильева.
Мои агенты проверили, они до сих пор в его доме, отсыпаются после вчерашних торжеств. — Тартищев на мгновение поднес к глазам один из листков бумаги. — Как явствует из допросов прислуги, все они, кроме кухонного работника, жили в доме фон Дильмаца с момента его приезда в Североеланск. Местом своим дорожили, пользовались большой свободой, к тому же князь платил им довольно крупное по нынешним временам жалованье. Кухонный работник Степан Фокин поступил на службу три месяца назад, но, как удалось выяснить, у него прекрасная аттестация от его прежнего хозяина — попечителя учебных заведений Васильева, у которого он прослужил десять лет вплоть до перевода господина Васильева в Иркутск.
— Кто жил у князя до него? — спросил Батьянов.
— Сам Фокин этого не знает. Но из бесед с прислугой выяснилось, что это Гурий Казначеев, который только что отсидел в тюрьме за кражу. Мои агенты пытаются разыскать его в городе, так как не прошло еще и недели, как он освободился из-под стражи. Я направил своих людей в адресный стол и в тюрьму, чтобы выяснить, кто посещал его во время заключения.
— Так вы склоняетесь к мысли, что возможным убийцей князя был этот Казначеев? — изумился Лямпе. — У вас имеются на это веские основания?
— Пока никаких оснований, но мы обязаны проверить каждого, — ответил Тартищев устало.
— Присядьте, Федор Михайлович, — неожиданно заботливо сказал Хворостьянов, — а то на вас лица нет.
— Спасибо, мне так удобнее, — ответил Тартищев и оглянулся на дверь. Задиреев заглядывал в приоткрытую створку и делал ему какие-то знаки. — Простите, господа, я вынужден покинуть вас на некоторое время. Очевидно, открылись какие-то новые обстоятельства. — Кивком головы он приказал Алексею следовать за ним и вышел из гостиной.
— Ваше высокоблагородие, — вытянулся перед ним Задиреев, — дворник по одежке опознал в убитом бывшего кухонного мужика его светлости. Вчерась вечером он заходил к нему в дворницкую и хвастался новым кафтаном и сапогами. Говорил, что прикупил их на жалованье, которое ему выплатили.
— Давай сюда дворника, — сказал быстро Тартищев и строго уставился на кудлатого мужика, мнущего в руках облезлую заячью шапку. — Ты, что ли, дворник?
— Я, вашскобродие, я, — дворник виновато развел руками, — кто ж знал, что Гурий — убивец…
— Это не твоего ума дело! — прикрикнул на него Тартищев. — Давай рассказывай, когда ты видел в последний раз Казначеева, о чем говорили при встрече?
— Да, почитай, ни о чем! — произнес растерянно дворник. — В первый раз это дня три назад было как будто…
— Как будто или точно? — переспросил рассерженно Тартищев.
— Точно, три дня назад, как раз в пятницу… Его светлость приказали выезд заложить. Оне с утра намеревались за город выехать, по делам, так сказать, но потом отложили на понедельник… Видно, не судьба ему была! — вздохнул по-бабьи жалостливо дворник и, заметив яростный взгляд Тартищева, зачастил:
— Впервые, значитца, Гурий появился в пятницу, хотел получить расчет за прежнюю службу, но его светлость были заняты и его не приняли-с, велели прийти в субботу. Приходил ли он в субботу, Об этом мне неведомо, но вот в воскресенье появился сразу после обедни, хвастался, что князь ему хорошо заплатил. Сказывал, что даже на часы с цепочкой хватит. Сам-то Гурий уже и жилет с карманом по такому случаю прикупил…
— Про хозяина что-нибудь спрашивал?
— Никак нет-с, вашскобродие, не спрашивал! Мы с ним недолго говорили. Я-то, по правде, не слишком его и раньше привечал. Злобный он по натуре человек.
Кошка у меня вот-вот окотиться должна была, а он ее сапогом под живот. Умерла ведь кошечка, а такая ласковая была. Детки долго плакали потом…
— Ладно, все ясно. — Тартищев повернулся к Алексею:
— Запиши его показания. — И обратился к Задирееву:
— Кто еще опознал Казначеева?
— Никто боле, ваше высокоблагородие, шибко уж его скособочило. Дворник ведь тоже его только по одежке опознал. А остальные его в ней не видели, потому затруднялись сказать что-нибудь…
— Кто еще видел его в доме князя?
— В субботу его видел камельдинер… Но о чем он беседовал с барином, не ведает, потому что в кабинет не заходил. Правда, подтверждает, что Гурий из кабинета вышел веселый, пальцами щелкал и насвистывал…
— А в воскресенье?
— Нет, в воскресенье и в пятницу, окромя дворника, его никто не заметил.
— Господин надворный советник, — на пороге появился агент Вавилов, посланный с утра в адресный стол и тюрьму, — разрешите доложить?
— Докладывай, только быстро! Удалось что выяснить или нет? А то начальство уже икру мечет, что на месте без толку топчемся.
— По свидетельству адресного стола, Казначеев на жительстве в Североеланске не значится. В тюрьме сидевшие с ним арестанты сообщили, что ни с кем он дружбу не водил, кроме, пожалуй, Мозалевского, который вышел на волю за неделю до Казначеева. Его приметы: роста высокого, плечистый. Лицо светлое, растительность на нем слабая. Глаза серые, маленькие, смотрит исподлобья. Навещать Казначеева в тюрьме навещали, но редко. Пару раз за те полгода, что он в остроге провел, женщина приходила, надзиратель говорит, что назвалась его женой, Екатериной Казначеевой.
Живет она в кормилицах на Покровке, в доме капитана парохода «Витязь» Страшилова. Но, как удалось выяснить через проживающих в доме слуг, Казначеев у жены после отсидки не появлялся. Сама она из дома тоже в эти дни не отлучалась.
— Та-ак-с! — пробарабанил пальцами по спинке кресла Тартищев. — Кажется, запахло жареным! Алексей, — он весело подмигнул ему, — придется нам маскарад учинить. Оденься кем попроще, лакеем, полотером, да хоть чертом прикинься, но найди эту Екатерину и разузнай у нее в подробностях все о ее муже. Скажи, мол, приятель его давний и якобы присмотрел для него хорошее место. Возможно, она знает, кто его мог приютить на время. Только смотри не проговорись, что его уже в живых нет.
— А если ничего не скажет, доставить ее к вам?
— Нет, пока не стоит, посмотрим по обстоятельствам, — махнул рукой Тартищев и повернулся к Вавилову:
— А тебе, Иван, будет задание пройтись по трактирам. Возможно, уже сегодня кто-то расплачивался французскими золотыми. Возможно, кто-то похожий на Мозалевского. Судя по приметам, он вполне мог спрыгнуть с крыши. Только зачем ему это надо было, ума не приложу! — Он озадаченно хмыкнул и опять направился в гостиную, где нетерпеливое начальство, похоже, рыло копытами землю от негодования.
Глава 5
В два часа пополудни к дому капитана Страшилова подошел высокий человек в старом плаще, разбитых сапогах и картузе, надвинутом на глаза. В нем с трудом можно было узнать Алексея, тем более что нижнюю часть лица он прятал за толстым шарфом, обмотанным вокруг шеи.
Сначала он спустился в дворницкую, поговорил некоторое время с дворником, потом подошел к черному ходу и позвонил. Дверь отворила кухарка.
— Позови-ка мамку Катерину, мне с ней повидаться надо на пару минут, — сказал Алексей и окинул кухарку не совсем приветливым взглядом.
Она недовольно поджала губы и прикрыла за собой двери. Правда, оставила небольшую щель, что позволило визитеру надеяться, что его просьба не пропадет даром.
Через несколько минут на пороге появилась дородная белобрысая баба в красном платье и светлом переднике с орущим младенцем на руках. Она резво перебрасывала его с руки на руку, отчего младенец на какое-то время затихал и таращился на мир маленькими круглыми глазенками.
— Чего надобно? — спросила Екатерина не слишком дружелюбно.
— Мужа твоего, Гурия, — в тон ей ответил Алексей, — я его давний приятель.
Екатерина окинула его подозрительным взглядом и нахмурилась.
— Знать не знаю, где он сшивается. Срок освободиться ему уже поболе недели как вышел, но тута он не появлялся.
— Ну, язви его в душу, — произнес с сожалением в голосе молодой человек, — а я для него место держу в мясной лавке. Пятнадцать рублей жалованья и на всем готовом. Пойду искать другого земляка. Хотелось, конечно, оставить это место для Гурия, но время не терпит.
— Постой, мил человек, — схватила его за рукав Катерина, — он у дядьки своего Кондратия завсегда останавливается, когда без места.
— Адрес скажешь?
— Вторая Разъезжая, дом Огурцова. Кондратий Лексеич там в кухонных мужиках служит…
Почти в то же самое время на грязной половине трактира «Три великана» появился один из лучших агентов Тартищева Иван Вавилов, юркий человечек с маленькими черными усиками и такой же бородкой.
В старой фуражке со сломанной кокардой, в засаленном сюртуке и дешевых штучных брюках, он смахивал на мелкого чиновника, любящего заложить за воротник, и по этой причине внимания к своей особе не привлекал.
В зале дым стоял коромыслом. За столиками со сбившимися грязными скатертями, на которых перемешались тарелки с закусками, пустые бутылки и пьяные рожи особо рьяных завсегдатаев, сидели и полулежали на стульях посетители, чей вид не оставлял никакого сомнения, каким образом они зарабатывают себе на жизнь. Проститутки успешно марьяжили[3] своих клиентов, «коты»[4] и хипесники[5] караулили проституток, тырбанили слам[6] «фортачи»[7] и «поездушники»[8], ширмачи[9] и портяночники[10]. Между столиками с подносами в руках сновали и огрызались на посетителей половые в длинных красных рубахах, в черных жилетах и таких же брюках с напуском на высокие сапоги. Из бильярдной доносились стук шаров и пьяные возгласы. Здесь вовсю шла игра в пирамиду и карамболь.
Вавилов протолкался в бильярдную, сел за столик и заказал бутылку пива.
Пьяный сброд все прибывал. Вонь от давно не мытых тел, запахи перегара и мочи, табачный дым, непрерывный мат и визги шлюх не помешали Вавилову справиться с одной бутылкой пива и заказать вторую.
Одновременно он успевал держать в поле зрения и входную дверь в зал, и следить за перемещениями публики внутри бильярдной. Некоторые из вновь прибывших, не задерживаясь, проходили в незаметную, прикрытую занавеской дверь в противоположном от стойки углу комнаты. Вавилов знал: за ней начиналась лестница, ведущая на второй этаж соседнего с трактиром дома, где в крошечной комнате катрана[11] крутили мельницу[12] или разводили лоха[13] известные в округе чесальщики[14] Злоказов и Пилюкин.
Сам катранщик[15] был давним агентом Тартищева, и поэтому сыскари заглядывали сюда редко, но точно знали, кого и когда раздели до кишок[16] и кто из «иванов»[17] вовсю сорил деньгами…
Перебрав взглядом одного за другим всех посетителей этого зала, Вавилов удостоверился, что никого похожего на Мозалевского здесь нет, поэтому вернулся в общий зал и устроился за столиком недалеко от буфета.
Все столы были заняты, и в соседях с ним оказались две проститутки — ярко крашенные девки, которые были уже изрядно навеселе. Возле них увивались кавалеры — Гмызь и Чернуха, мелкие карманные воры, не брезговавшие ограбить пьяного или сорвать шапку с припозднившегося прохожего.
Окинув взглядом гуляющую публику, Вавилов натянул фуражку и подошел к буфетчику.
— Что скажешь?
— Никого похожего, ваше благородие! — Буфетчик опасливо зыркнул глазами по сторонам и вытер пот со лба тыльной стороной ладони. — Никого-с в помине!
— Французскими монетами никто сегодня не расплачивался?
— Хранцузскими? — удивился буфетчик. — Да мы и не знаем таких!
— Постой, Данила. — Пробегавший мимо половой взгромоздил на стойку поднос с грязной посудой. — Сегодня поутру завалился один хмырь болотный, выпил три рюмки водки, закусил балыком и кидает мне в оплату золотой. «Получи, дескать, что следует». А я посмотрел и говорю: «Припасай, шляпа, другую монету, у нас такие не ходят!»
— Что значит не ходят? — Вавилов почувствовал, как у него вспотели ладони.
— Да какая-то она не такая мне показалась. Маленькая, и не по-нашенски написано.
— И что же он ответил?
— Засмеялся и пальцем по лбу себя постучал. «Деревня ты необразованная, — говорит, — во французском золоте ничего не понимаешь!» Золото назад взял и канареечку мне сунул. Я ему сорок копеек сдал.
— Как он выглядел?
— Высокий, плечистый, одет как барин, с тростью и в цилиндре.
— Борода? Усы?
— Бороды точно нет, а вот усы имеются. Слабые такие, словно недавно отпускать стали…
— Ты случайно не заметил, куда он после трактира направился?
— Заметил, — пожал плечами половой, — с утра народу мало, в окно хорошо все видно. Он на крыльцо вышел и извозчика взял. Я точно не разглядел, но, кажется, Ермолая, того, что завсегда у фонтана слева от тумбы стоит…
На девять вечера Тартищев объявил общий сбор личного состава сыскного отделения.
— Будем брать Мозалевского, — коротко определил он задачу и приказал Вавилову:
— Доложите обстановку.
Тот пригладил ладонью редкие волосы, которые кустиком топорщились на затылке, и обвел собравшихся серьезным взглядом.
— На данный момент дело обстоит следующим образом. Выявлен адрес, по которому проживали Казначеев и Мозалевский. Они скрывались в комнате дядьки Казначеева Кондратия Бугрова. В портерной[18] напротив дома установлено наблюдение с двух окон. Наши агенты, сменяясь через два часа, наблюдают за парадным подъездом и окнами, выходящими на улицу. Из дворницкой ведется наблюдение за черным ходом. Как показал извозчик Ермолай Гусев, он довез Мозалевского по адресу, заявленному клиентом, то есть туда, где он проживал прежде с Казначеевым. В дом тот вошел через парадный ход и, по сведениям агентов, до сей поры из него не показывался.
— Что ж, будем брать! — повторил Тартищев и окинул взглядом свое воинство. — Чтобы застать его врасплох и отнять возможность сопротивления или сокрытия вещей, порядок действий будет таков…
Более всего на свете Алексей боялся, что у него забурчит в животе от голода. Пироги Марии Кузьминичны были последним, что он съел за сегодняшний день.
К тому же он опасался, что Тартищев вот-вот скажет:
«Возвращаетесь к себе восвояси, молодой человек, в ваших услугах боле не нуждаются». Но день закончился, за ним потянулась ночь, Тартищев помалкивал и ничего не сказал даже тогда, когда Алексей сел в одну пролетку с агентами, выезжающими на задержание Мозалевского.
В десятом часу вечера с двух сторон подъехали к дому, где укрывался Мозалевский. Остановились на некотором расстоянии. Вавилов и околоточный надзиратель подошли к воротам соседнего дома и звонком вызвали двух дворников, а по свистку околоточного явились два городовых.
Под окнами, у парадного подъезда и у черного хода выставили караулы, и после этого Вавилов, Алексей, один из агентов, околоточный и старший дворник принялись взбираться по темной и захламленной лестнице черного хода на второй этаж. Алексею приказали занять нижнюю площадку, агент поднялся чуть выше по ступенькам, ведущим на третий этаж. Околоточный и Вавилов затаились справа и слева от входа в квартиру.
На звонок дворника дверь открыла женщина и, похоже, совсем не удивилась столь позднему визиту.
— Кондратий дома? — спросил у нее дворник и шагнул через порог, оставив дверь слегка приоткрытой.
— Дома, дома, — зачастила женщина, — где ж ему быть?
Дворник окинул взглядом кухню и подошел к невзрачному человеку, точившему кухонные ножи.
— Послушай, мне бы Гурия повидать. Там его какая-то баба дожидается. Говорит, что жена.
— Катька? — удивился Кондратий. — Какого лешего она в ночь примчалась?
— Откель мне знать? — рассердился дворник. — Позови да позови, просит, а сама чуть не ревмя ревет.
— А я ей что скажу? — Кондратий уставился на дворника. — Я и сам хочу знать, где он прохлаждается. Вчерась вечером как ушел с приятелем, так и не вернулся.
— А приятель что ж?
— Да он у меня в каморке валяется. С утра не просыхает. Сначала казенку[19] пил, а час назад Варьку, — кивнул он на одну из женщин, — в «шланбой»[20] посылал…
Дверь распахнулась, и Вавилов, а следом за ним околоточный, быстрым шагом вошли в квартиру. Кухня замерла от изумления. Перестали стучать ножи, смолкли разговоры. Кухарка и две ее помощницы, одна из которых открыла дверь дворнику, казалось, онемели от ужаса, увидев двух человек с револьверами в руках.
— Ни звука! — на всякий случай приказал громким шепотом Вавилов и кивнул головой Кондратию:
— Веди в свою комнату!
— Слушаюсь, — прошептал тот испуганно и засеменил к выходу из кухни.
Его каморка находилась по соседству, но, когда полицейские ворвались в нее, там никого не оказалось.
Только на грязном без простыни тюфяке, на котором совсем недавно лежал Мозалевский, валялся жилет, в кармане которого нашли тридцать рублей кредитными билетами. На трехрублевой ассигнации были видны следы крови. Кровь обнаружили и на грязном носовом платке, который преступник забыл на подоконнике.
— Беда какая! Спугнули все-таки мерзавца! Через подвал ушел! — поскреб в затылке околоточный и набросился на дворников:
— Что ж вы про угольную яму не упредили? Теперь ищи его свищи. Небось уже в другой конец города ускакал.
Дворники сконфуженно разводили руками и переглядывались. Летом в доме углем не пользовались, и про этот дополнительный выход, ведущий из подвала, просто-напросто забыли.
— Наверняка он в соседние дворы через дровяные сараи ушел, — заметил Вавилов, успевший сбегать на улицу и вернуться в компании с разъяренным Тартищевым.
Начальник сыскного отдела окинул всех тяжелым взглядом.
— Не отыщете к утру Мозалевского, пеняйте на себя! — И кивнул Алексею:
— Поехали!
У того екнуло сердце: вот и закончилась его недолгая карьера сыщика! Но виду не подал и лишь спросил:
— В сыскное отделение?
— Нет! — рявкнул в ответ Тартищев. — Ко мне домой! — И повернулся к побледневшему Вавилову:
— Иван, рой землю, грызи зубами, но достань мне негодяя хоть с того света! Сроку тебе до десяти утра. В одиннадцать меня ждут с докладом у губернатора!
— Ваше высокоблагородие! — Околоточный отошел от Кондратия, который, вжав голову в плечи, робко наблюдал за ними из закутка рядом с плитой. — Бугров говорит, что у Мозалевского якобы полюбовница есть. Верка, по фамилии, кажись, Шашкова. Проживает в меблированных комнатах на Разгуляе. Мозалевский хвастался по пьяни, что шибко, дескать, красивая.
И завсегда его принимает, даже без денег. А сейчас он при деньгах, так и вовсе рада будет.
Тартищев крякнул и посмотрел на Вавилова.
— Живо на Разгуляй! Верку выкопать из-под земли. Я не слишком верю, что он решит у нее укрыться, но засаду в квартире устроить непременно. Кроме того, осмотреть все трактиры, кабаки, распивочные, расспросить буфетчиков, половых, маркеров и завсегдатаев, не появлялся ли где человек, похожий на Мозалевского, предупредить городовых, обратить внимание на проституток… — Он махнул рукой Алексею. — Поехали!
Тот уточнил:
— К вам домой?
— Нет, в бордель! — ответил Тартищев и, заметив, как вытянулось лицо у Алексея, неожиданно рассмеялся:
— Не обольщайся! Всего лишь проверим, не появлялся ли наш бегунок в сих злачных местах.
Сначала он спустился в дворницкую, поговорил некоторое время с дворником, потом подошел к черному ходу и позвонил. Дверь отворила кухарка.
— Позови-ка мамку Катерину, мне с ней повидаться надо на пару минут, — сказал Алексей и окинул кухарку не совсем приветливым взглядом.
Она недовольно поджала губы и прикрыла за собой двери. Правда, оставила небольшую щель, что позволило визитеру надеяться, что его просьба не пропадет даром.
Через несколько минут на пороге появилась дородная белобрысая баба в красном платье и светлом переднике с орущим младенцем на руках. Она резво перебрасывала его с руки на руку, отчего младенец на какое-то время затихал и таращился на мир маленькими круглыми глазенками.
— Чего надобно? — спросила Екатерина не слишком дружелюбно.
— Мужа твоего, Гурия, — в тон ей ответил Алексей, — я его давний приятель.
Екатерина окинула его подозрительным взглядом и нахмурилась.
— Знать не знаю, где он сшивается. Срок освободиться ему уже поболе недели как вышел, но тута он не появлялся.
— Ну, язви его в душу, — произнес с сожалением в голосе молодой человек, — а я для него место держу в мясной лавке. Пятнадцать рублей жалованья и на всем готовом. Пойду искать другого земляка. Хотелось, конечно, оставить это место для Гурия, но время не терпит.
— Постой, мил человек, — схватила его за рукав Катерина, — он у дядьки своего Кондратия завсегда останавливается, когда без места.
— Адрес скажешь?
— Вторая Разъезжая, дом Огурцова. Кондратий Лексеич там в кухонных мужиках служит…
Почти в то же самое время на грязной половине трактира «Три великана» появился один из лучших агентов Тартищева Иван Вавилов, юркий человечек с маленькими черными усиками и такой же бородкой.
В старой фуражке со сломанной кокардой, в засаленном сюртуке и дешевых штучных брюках, он смахивал на мелкого чиновника, любящего заложить за воротник, и по этой причине внимания к своей особе не привлекал.
В зале дым стоял коромыслом. За столиками со сбившимися грязными скатертями, на которых перемешались тарелки с закусками, пустые бутылки и пьяные рожи особо рьяных завсегдатаев, сидели и полулежали на стульях посетители, чей вид не оставлял никакого сомнения, каким образом они зарабатывают себе на жизнь. Проститутки успешно марьяжили[3] своих клиентов, «коты»[4] и хипесники[5] караулили проституток, тырбанили слам[6] «фортачи»[7] и «поездушники»[8], ширмачи[9] и портяночники[10]. Между столиками с подносами в руках сновали и огрызались на посетителей половые в длинных красных рубахах, в черных жилетах и таких же брюках с напуском на высокие сапоги. Из бильярдной доносились стук шаров и пьяные возгласы. Здесь вовсю шла игра в пирамиду и карамболь.
Вавилов протолкался в бильярдную, сел за столик и заказал бутылку пива.
Пьяный сброд все прибывал. Вонь от давно не мытых тел, запахи перегара и мочи, табачный дым, непрерывный мат и визги шлюх не помешали Вавилову справиться с одной бутылкой пива и заказать вторую.
Одновременно он успевал держать в поле зрения и входную дверь в зал, и следить за перемещениями публики внутри бильярдной. Некоторые из вновь прибывших, не задерживаясь, проходили в незаметную, прикрытую занавеской дверь в противоположном от стойки углу комнаты. Вавилов знал: за ней начиналась лестница, ведущая на второй этаж соседнего с трактиром дома, где в крошечной комнате катрана[11] крутили мельницу[12] или разводили лоха[13] известные в округе чесальщики[14] Злоказов и Пилюкин.
Сам катранщик[15] был давним агентом Тартищева, и поэтому сыскари заглядывали сюда редко, но точно знали, кого и когда раздели до кишок[16] и кто из «иванов»[17] вовсю сорил деньгами…
Перебрав взглядом одного за другим всех посетителей этого зала, Вавилов удостоверился, что никого похожего на Мозалевского здесь нет, поэтому вернулся в общий зал и устроился за столиком недалеко от буфета.
Все столы были заняты, и в соседях с ним оказались две проститутки — ярко крашенные девки, которые были уже изрядно навеселе. Возле них увивались кавалеры — Гмызь и Чернуха, мелкие карманные воры, не брезговавшие ограбить пьяного или сорвать шапку с припозднившегося прохожего.
Окинув взглядом гуляющую публику, Вавилов натянул фуражку и подошел к буфетчику.
— Что скажешь?
— Никого похожего, ваше благородие! — Буфетчик опасливо зыркнул глазами по сторонам и вытер пот со лба тыльной стороной ладони. — Никого-с в помине!
— Французскими монетами никто сегодня не расплачивался?
— Хранцузскими? — удивился буфетчик. — Да мы и не знаем таких!
— Постой, Данила. — Пробегавший мимо половой взгромоздил на стойку поднос с грязной посудой. — Сегодня поутру завалился один хмырь болотный, выпил три рюмки водки, закусил балыком и кидает мне в оплату золотой. «Получи, дескать, что следует». А я посмотрел и говорю: «Припасай, шляпа, другую монету, у нас такие не ходят!»
— Что значит не ходят? — Вавилов почувствовал, как у него вспотели ладони.
— Да какая-то она не такая мне показалась. Маленькая, и не по-нашенски написано.
— И что же он ответил?
— Засмеялся и пальцем по лбу себя постучал. «Деревня ты необразованная, — говорит, — во французском золоте ничего не понимаешь!» Золото назад взял и канареечку мне сунул. Я ему сорок копеек сдал.
— Как он выглядел?
— Высокий, плечистый, одет как барин, с тростью и в цилиндре.
— Борода? Усы?
— Бороды точно нет, а вот усы имеются. Слабые такие, словно недавно отпускать стали…
— Ты случайно не заметил, куда он после трактира направился?
— Заметил, — пожал плечами половой, — с утра народу мало, в окно хорошо все видно. Он на крыльцо вышел и извозчика взял. Я точно не разглядел, но, кажется, Ермолая, того, что завсегда у фонтана слева от тумбы стоит…
На девять вечера Тартищев объявил общий сбор личного состава сыскного отделения.
— Будем брать Мозалевского, — коротко определил он задачу и приказал Вавилову:
— Доложите обстановку.
Тот пригладил ладонью редкие волосы, которые кустиком топорщились на затылке, и обвел собравшихся серьезным взглядом.
— На данный момент дело обстоит следующим образом. Выявлен адрес, по которому проживали Казначеев и Мозалевский. Они скрывались в комнате дядьки Казначеева Кондратия Бугрова. В портерной[18] напротив дома установлено наблюдение с двух окон. Наши агенты, сменяясь через два часа, наблюдают за парадным подъездом и окнами, выходящими на улицу. Из дворницкой ведется наблюдение за черным ходом. Как показал извозчик Ермолай Гусев, он довез Мозалевского по адресу, заявленному клиентом, то есть туда, где он проживал прежде с Казначеевым. В дом тот вошел через парадный ход и, по сведениям агентов, до сей поры из него не показывался.
— Что ж, будем брать! — повторил Тартищев и окинул взглядом свое воинство. — Чтобы застать его врасплох и отнять возможность сопротивления или сокрытия вещей, порядок действий будет таков…
Более всего на свете Алексей боялся, что у него забурчит в животе от голода. Пироги Марии Кузьминичны были последним, что он съел за сегодняшний день.
К тому же он опасался, что Тартищев вот-вот скажет:
«Возвращаетесь к себе восвояси, молодой человек, в ваших услугах боле не нуждаются». Но день закончился, за ним потянулась ночь, Тартищев помалкивал и ничего не сказал даже тогда, когда Алексей сел в одну пролетку с агентами, выезжающими на задержание Мозалевского.
В десятом часу вечера с двух сторон подъехали к дому, где укрывался Мозалевский. Остановились на некотором расстоянии. Вавилов и околоточный надзиратель подошли к воротам соседнего дома и звонком вызвали двух дворников, а по свистку околоточного явились два городовых.
Под окнами, у парадного подъезда и у черного хода выставили караулы, и после этого Вавилов, Алексей, один из агентов, околоточный и старший дворник принялись взбираться по темной и захламленной лестнице черного хода на второй этаж. Алексею приказали занять нижнюю площадку, агент поднялся чуть выше по ступенькам, ведущим на третий этаж. Околоточный и Вавилов затаились справа и слева от входа в квартиру.
На звонок дворника дверь открыла женщина и, похоже, совсем не удивилась столь позднему визиту.
— Кондратий дома? — спросил у нее дворник и шагнул через порог, оставив дверь слегка приоткрытой.
— Дома, дома, — зачастила женщина, — где ж ему быть?
Дворник окинул взглядом кухню и подошел к невзрачному человеку, точившему кухонные ножи.
— Послушай, мне бы Гурия повидать. Там его какая-то баба дожидается. Говорит, что жена.
— Катька? — удивился Кондратий. — Какого лешего она в ночь примчалась?
— Откель мне знать? — рассердился дворник. — Позови да позови, просит, а сама чуть не ревмя ревет.
— А я ей что скажу? — Кондратий уставился на дворника. — Я и сам хочу знать, где он прохлаждается. Вчерась вечером как ушел с приятелем, так и не вернулся.
— А приятель что ж?
— Да он у меня в каморке валяется. С утра не просыхает. Сначала казенку[19] пил, а час назад Варьку, — кивнул он на одну из женщин, — в «шланбой»[20] посылал…
Дверь распахнулась, и Вавилов, а следом за ним околоточный, быстрым шагом вошли в квартиру. Кухня замерла от изумления. Перестали стучать ножи, смолкли разговоры. Кухарка и две ее помощницы, одна из которых открыла дверь дворнику, казалось, онемели от ужаса, увидев двух человек с револьверами в руках.
— Ни звука! — на всякий случай приказал громким шепотом Вавилов и кивнул головой Кондратию:
— Веди в свою комнату!
— Слушаюсь, — прошептал тот испуганно и засеменил к выходу из кухни.
Его каморка находилась по соседству, но, когда полицейские ворвались в нее, там никого не оказалось.
Только на грязном без простыни тюфяке, на котором совсем недавно лежал Мозалевский, валялся жилет, в кармане которого нашли тридцать рублей кредитными билетами. На трехрублевой ассигнации были видны следы крови. Кровь обнаружили и на грязном носовом платке, который преступник забыл на подоконнике.
— Беда какая! Спугнули все-таки мерзавца! Через подвал ушел! — поскреб в затылке околоточный и набросился на дворников:
— Что ж вы про угольную яму не упредили? Теперь ищи его свищи. Небось уже в другой конец города ускакал.
Дворники сконфуженно разводили руками и переглядывались. Летом в доме углем не пользовались, и про этот дополнительный выход, ведущий из подвала, просто-напросто забыли.
— Наверняка он в соседние дворы через дровяные сараи ушел, — заметил Вавилов, успевший сбегать на улицу и вернуться в компании с разъяренным Тартищевым.
Начальник сыскного отдела окинул всех тяжелым взглядом.
— Не отыщете к утру Мозалевского, пеняйте на себя! — И кивнул Алексею:
— Поехали!
У того екнуло сердце: вот и закончилась его недолгая карьера сыщика! Но виду не подал и лишь спросил:
— В сыскное отделение?
— Нет! — рявкнул в ответ Тартищев. — Ко мне домой! — И повернулся к побледневшему Вавилову:
— Иван, рой землю, грызи зубами, но достань мне негодяя хоть с того света! Сроку тебе до десяти утра. В одиннадцать меня ждут с докладом у губернатора!
— Ваше высокоблагородие! — Околоточный отошел от Кондратия, который, вжав голову в плечи, робко наблюдал за ними из закутка рядом с плитой. — Бугров говорит, что у Мозалевского якобы полюбовница есть. Верка, по фамилии, кажись, Шашкова. Проживает в меблированных комнатах на Разгуляе. Мозалевский хвастался по пьяни, что шибко, дескать, красивая.
И завсегда его принимает, даже без денег. А сейчас он при деньгах, так и вовсе рада будет.
Тартищев крякнул и посмотрел на Вавилова.
— Живо на Разгуляй! Верку выкопать из-под земли. Я не слишком верю, что он решит у нее укрыться, но засаду в квартире устроить непременно. Кроме того, осмотреть все трактиры, кабаки, распивочные, расспросить буфетчиков, половых, маркеров и завсегдатаев, не появлялся ли где человек, похожий на Мозалевского, предупредить городовых, обратить внимание на проституток… — Он махнул рукой Алексею. — Поехали!
Тот уточнил:
— К вам домой?
— Нет, в бордель! — ответил Тартищев и, заметив, как вытянулось лицо у Алексея, неожиданно рассмеялся:
— Не обольщайся! Всего лишь проверим, не появлялся ли наш бегунок в сих злачных местах.
Глава 6
Ночь по календарю градоначальника до сих пор считалась лунной, и поэтому фонари опять не горели, хотя на город опустился туман, густой и липкий. Он окутывал здания сплошной пеленой, висел клочьями на кустах и деревьях, стлался под ноги запоздавшим прохожим и лошадям ночных извозчиков, громко перекликавшихся у городского фонтана — своей извечной стоянки.
Подобные ночи — сущий подарок для обитателей трущоб и притонов, выползающих на свой ночной промысел. Редко кто из обывателей даже в дневное время осмелится на столь рискованный шаг — появиться в районе Хлудовских выселок, самого разбойного места в Североеланске. Ограбить, обыграть в карты, убить — на Хлудовке в порядке вещей. Крики о помощи или предсмертные стоны здесь так же обычны, как разудалые пьяные крики, визги проституток или отборная брань проигравшегося в пух и в прах «делового»[21], спустившего за час игры всю свою ночную добычу…
Здесь располагались самые дешевые, последнего разбора публичные дома. Подъезды их освещались красными фонарями, а на задворках прятались совсем уж отвратные притоны — «кузницы», где ютились пропащие женщины и их коты, которым было что скрывать от полиции. В этих гнездах порока и самого низкопробного разврата составлялись разбойничьи шайки и делилась награбленная добыча, здесь не гнушались раздеть подобранного на улице пьяного или отправить «в плаванье» очередной труп.
Местные марухи[22], полупьяные, в отрепьях, шатались по окрестным кабакам и «марьяжили» еще более пьяных клиентов, которым предстояло зачастую лишиться не только платья, но и жизни. «Чистенькие» проститутки, косившие больше под гимназисток и бедных сироток, выглядывали себе «кредитных»[23] почище и подороже одетых, только дорога у всех была одна — в жалкую каморку с тремя-четырьмя убогими кроватями, разделенными ситцевыми занавесками. Но дело редко доходило до постели. «Пропащие, но милые создания» сбывали свою добычу в руки котов, которые следовали за ними по пятам до условного места. Здесь жертва расставалась с последними иллюзиями, хорошо, если не с жизнью, а коты уходили в темноту с чувством исполненного долга и пожитками очередного любителя плотских утех…
— В кузницы нам соваться нечего! Судя по всему, Мозалевский не из портяночников. Если захочет отлежаться, то найдет себе девку поприличнее.
Тартищев вышел из экипажа, окинул взглядом прибывших с ним на нескольких пролетках и телегах агентов, местного околоточного Грибанова, дюжину городовых и приказал:
— Квартал окружить! Смотреть, чтобы из окон не сигали! Особое внимание тем, кто вздумает вдруг по крышам уходить! Всякая рвань коричневая мне ни к чему, тем более болдохи[24] или зеленые ноги[25]. Ищите человека, похожего на Мозалевского.
Ночная жизнь шла своим чередом, а обитатели Хлудовки, пока не подозревавшие о внеочередной облаве, продолжали веселиться на всю катушку: то и дело открывающиеся двери кабаков и те, что под красным фонарем, выпускали на волю дребезжащие звуки разбитого фортепиано, визгливой скрипки, отменную ругань или разудалые пьяные песни. Агенты и городовые оцепили квартал, и Хлудовка моментально притихла, почувствовав неладное.
— Двадцать шесть[26]! — И раздалась в ночи почти соловьиная трель полицейского свистка.
— Двадцать шесть! — И отворились вдруг окна, и выпрыгнули из них прямо в объятия сыскарей самые нетерпеливые, а значит, и самые интересные для полиции обитатели Хлудовки.
По железной крыше загрохотали сапоги. Тартищев кивнул Алексею:
— Каторга отрывается. — И крикнул снизу в темноту:
— Эй, болдохи, никого не возьму. Поговорить надо!
— Чего ж тогда сусло[27] свое привел? — справился сверху чей-то голос.
— А чтоб было кому рожу тебе начистить, Червивый! — почти нежно ответил ему Тартищев. — Кому я велел в город больше не соваться? Где хочешь пропадай, а здесь не шатайся… Второй побег с каторги… Ты меня знаешь, если возьму, сгниешь на рудниках!
Подобные ночи — сущий подарок для обитателей трущоб и притонов, выползающих на свой ночной промысел. Редко кто из обывателей даже в дневное время осмелится на столь рискованный шаг — появиться в районе Хлудовских выселок, самого разбойного места в Североеланске. Ограбить, обыграть в карты, убить — на Хлудовке в порядке вещей. Крики о помощи или предсмертные стоны здесь так же обычны, как разудалые пьяные крики, визги проституток или отборная брань проигравшегося в пух и в прах «делового»[21], спустившего за час игры всю свою ночную добычу…
Здесь располагались самые дешевые, последнего разбора публичные дома. Подъезды их освещались красными фонарями, а на задворках прятались совсем уж отвратные притоны — «кузницы», где ютились пропащие женщины и их коты, которым было что скрывать от полиции. В этих гнездах порока и самого низкопробного разврата составлялись разбойничьи шайки и делилась награбленная добыча, здесь не гнушались раздеть подобранного на улице пьяного или отправить «в плаванье» очередной труп.
Местные марухи[22], полупьяные, в отрепьях, шатались по окрестным кабакам и «марьяжили» еще более пьяных клиентов, которым предстояло зачастую лишиться не только платья, но и жизни. «Чистенькие» проститутки, косившие больше под гимназисток и бедных сироток, выглядывали себе «кредитных»[23] почище и подороже одетых, только дорога у всех была одна — в жалкую каморку с тремя-четырьмя убогими кроватями, разделенными ситцевыми занавесками. Но дело редко доходило до постели. «Пропащие, но милые создания» сбывали свою добычу в руки котов, которые следовали за ними по пятам до условного места. Здесь жертва расставалась с последними иллюзиями, хорошо, если не с жизнью, а коты уходили в темноту с чувством исполненного долга и пожитками очередного любителя плотских утех…
— В кузницы нам соваться нечего! Судя по всему, Мозалевский не из портяночников. Если захочет отлежаться, то найдет себе девку поприличнее.
Тартищев вышел из экипажа, окинул взглядом прибывших с ним на нескольких пролетках и телегах агентов, местного околоточного Грибанова, дюжину городовых и приказал:
— Квартал окружить! Смотреть, чтобы из окон не сигали! Особое внимание тем, кто вздумает вдруг по крышам уходить! Всякая рвань коричневая мне ни к чему, тем более болдохи[24] или зеленые ноги[25]. Ищите человека, похожего на Мозалевского.
Ночная жизнь шла своим чередом, а обитатели Хлудовки, пока не подозревавшие о внеочередной облаве, продолжали веселиться на всю катушку: то и дело открывающиеся двери кабаков и те, что под красным фонарем, выпускали на волю дребезжащие звуки разбитого фортепиано, визгливой скрипки, отменную ругань или разудалые пьяные песни. Агенты и городовые оцепили квартал, и Хлудовка моментально притихла, почувствовав неладное.
— Двадцать шесть[26]! — И раздалась в ночи почти соловьиная трель полицейского свистка.
— Двадцать шесть! — И отворились вдруг окна, и выпрыгнули из них прямо в объятия сыскарей самые нетерпеливые, а значит, и самые интересные для полиции обитатели Хлудовки.
По железной крыше загрохотали сапоги. Тартищев кивнул Алексею:
— Каторга отрывается. — И крикнул снизу в темноту:
— Эй, болдохи, никого не возьму. Поговорить надо!
— Чего ж тогда сусло[27] свое привел? — справился сверху чей-то голос.
— А чтоб было кому рожу тебе начистить, Червивый! — почти нежно ответил ему Тартищев. — Кому я велел в город больше не соваться? Где хочешь пропадай, а здесь не шатайся… Второй побег с каторги… Ты меня знаешь, если возьму, сгниешь на рудниках!