Страница:
— Ладно, иди спать, — приказал он дворецкому, — только вели, чтобы на рассвете моего Мулата и лошадь его милости оседлали. Мы с ним верхами прогуляемся. Окрестности имения осмотрим. Да, и прихвати этих остолопов, — кивнул он на лакеев, застывших у стола. — И больше не присылай их. Я привез с собой двух официантов, они и будут прислуживать в столовой. А этих бездельников определи куда-нибудь подальше, чтобы их рожи заспанные больше мне на глаза не попадались.
— Свирепствуешь, mon ami? — усмехнулся возникший на пороге Аркадий, провожая взглядом еще больше поскучневших лакеев и огорченного дворецкого, что-то сердито им выговаривающего.
— Ты просто не видел меня свирепым, — усмехнулся Григорий, — но посуди сам, с чего мне веселиться. Оказывается, тут в избытке всякой чертовщины. Вон портрет проходимца, которому Петр Алексеевич снес голову в свое время, а в том кресле скончался князь Завидовский, а у бани конюх-удавленник слоняется, и на болоте…
— Да полно тебе, друг любезный, — скривился Аркадий, — что тебе, заняться больше нечем, как подобные бредни выслушивать? — Он подошел к столу, окинул его скептическим взором, потом перевел его на Григория. — Хотя я тебе больше скажу. Старая княгиня больно девок не любила, особенно молодых да пригожих. Сам-то князь великим умельцем был по задиранию юбок у горничных. И лишь только девку попользует, княгиня тут же про это прознает и велит проказницу к себе привести. Сначала что было сил по щекам нахлещет, а потом самолично до полусмерти плеткой отходит, а бывали случаи, что и забивала. Говорят, в подвале до сих пор стоны можно услышать… А еще рассказывают, в охотничьем домике, в верстах трех от усадьбы, у князя станок особый был. Привезут ему девку, что покрасивше, он ей руки-ноги, как в тиски, зажмет и давай отводить душу, пока совсем уж потом не изойдет. По неделе и боле так развлекался. Девок замертво увозили, а ему хоть бы хны! А домик этот до сей поры сохранился. И прозывается, представь себе, «Храм любви». Правда, местные его за версту обходят…
— О боже, мерзость какая! — Князь гневно посмотрел на приятеля. — Ты что, нарочно это имение подобрал? Считаешь, что мне по вкусу подобные дикости?
— Да нет же, — Аркадий, похоже, смутился. — Ты ведь хотел что-нибудь от столиц подальше. И чтобы лес был, и озеро, и охота. Здесь и лошадям твоим привольно будет. Завтра увидишь, какие тут луга замечательные. И потом, — он виновато улыбнулся, — ты, братец, забыл, что в России, куда ни кинь, везде подобные мерзости и непристойности. Скука и лень превращают людей в скотов. В провинции это очень заметно. Что хорошо — то и так хорошо, а что дурно — то всегда дурно…
— Ладно, не уговаривай, — усмехнулся князь, — я и похлеще мерзости видел, так что меня мало чем удивишь. Давай-ка лучше отведаем, что здешний повар приготовил. Судя по блюдам, придется его тоже в три шеи гнать за напрасный перевод провизии.
— Ну, это ты напрасно, — потер руки Аркадий, в душе очень довольный тем, что приятель не пожелал вдаваться в подробности забав бывших хозяев имения. — Эта стерлядь совсем даже не плоха на вид. И выбор вин, конечно, небольшой, но зато какой! Старуха была жадноватой, судя по всему, однако толк в винах знала.
Через час, покончив с поздним ужином, они устроились в низких креслах у камина, чтобы выкурить по толстой сигаре перед сном. Курить сигары Аркадий научился от Григория недавно и после этого совсем забросил трубку, считая ее пережитком старины.
Выпитое вино не только согрело, но и развязало языки.
— Ты это ладно сделал, Гриша, что ко мне за помощью обратился. — Дроздовский вытянул длинные ноги и пустил в потолок плотную струю дыма. — За десять лет ты уже подзабыл наши законы, поэтому ободрали бы тебя как липку, обжулили в первую же неделю и имение подсунули б непременно закладное…
— Не так уж я безвреден, каким ты меня представляешь, — усмехнулся князь, — я на своем веку со столькими проходимцами встречался, не чета нашим русским пройдохам. Просто хотелось скорее покинуть Петербург. По правде, я уже отвык от подобной слякоти, холодных ветров и туманов… Ты бы видел мою гасиенду, Аркаша. Райский уголок посреди дикой сельвы. Море цветов, пальмы… Попугайчики с ветки на ветку, точно наши воробьи, перелетают… — Григорий встал и прошелся взад-вперед по комнате. Остановился возле камина и некоторое время задумчиво смотрел на огонь. Затем поднял голову. — Но так захотелось вдруг русское небо увидеть, из родника русского воды напиться, хлеба ржаного отведать, капусты квашеной… Я ведь там, если признаться, пытался ананасы солить. Похоже получается, но ка-пустка наша, огурцы… Это ж нечто особенное, а молоко топленое? Его ж только в русской печи можно так вытопить. А пенки с него какие сладкие? А варенец? Нет, Аркаша, только ради этого стоило семь тысяч верст киселя хлебать! Да и помирать нужно непременно на родной земле.
— О, cher ami, — протянул с веселым изумлением Аркадий, — да ты, оказывается, поэт? Откуда вдруг такая nostalgic? Неужто и вправду вздумал помирать во цвете лет? На тебя это вроде непохоже.
— Нет, помирать я пока не собираюсь, — сухо сказал Григорий и вернулся в свое кресло. Сцепив пальцы, он обхватил ими колени и внимательно посмотрел на приятеля. — Видишь ли, Аркаша, надумал я жениться. Пора уже обзаводиться наследником. Как ты полагаешь, это стоящая мысль?
Аркадий поперхнулся, закашлялся и принялся разгонять скопившийся возле лица дым. Потом отложил недокуренную сигару в пепельницу и только тогда произнес с искренним удивлением в голосе:
— Жениться? Неужто подыскал себе кого?
— Нет, не успел пока, — по-прежнему сухо ответил Григорий. — Поисками подходящей невесты займешься ты. Но учти, мне бы не хотелось иметь в женах стерву вроде княгини Завидовской, поэтому девица должна быть воспитанной, спокойной, рассудительной, неглупой, достаточно милой, а если еще красивой и неболтливой, то я тебе непременно выставлю пару дюжин шампанского за усердие.
— C'est formidable! Cela me plait![4] — расхохотался Дроздовский. — Только учти: из подобных робких девиц самые непотребные стервы и получаются. Пожалуй, смотр надо начинать с маменек. Помнится, нянька мне говорила: хочешь выбрать себе жену, непременно на маменьку посмотри. Сразу поймешь, что вскорости в своей постели обнаружишь.
— Ладно, отбросим эти милые подробности, — поморщился князь и отхлебнул вина из бокала. — Скажи, есть ли у тебя на примете парочка-другая девиц, что проживают поблизости и страстно желают выскочить замуж? Учти: богатство роли не играет, но только уволь меня от поповен и купчих. Они после родов жутко толстеют.
— За кого ты меня принимаешь? — произнес рассеянно Аркадий. — Мы тебе непременно дворяночку найдем и с родословной не хуже, чем у твоего Мулата.
Глубокомысленно уставившись в камин, он принялся скептически хмыкать, морщить презрительно нос и смотреть сквозь князя туманным взором, делая всякий раз очередной глоток вина. Видимо, перебирал в памяти имена возможных невест, и, судя по количеству сделанных Аркадием глотков, недостатка в них не было.
Они помолчали некоторое время, ознаменовав затраченное на размышления время пустой бутылкой мадеры. Первым заговорил Аркадий. Повертев в руках потухшую сигару, он с сожалением произнес:
— Крепкая, зараза! Почище деревенского самосада пробирает!
— Что ж ты, выходит, куривал деревенский самосад?
— Rien du tout![5] — усмехнулся Аркадий. — Только разок и попробовал. Мне лет десять было, когда сын нашей кухарки Селетеи Колька предложил курнуть тютюну. Его у нас шнуровым прозвали, оттого что лист не ножом рубили, а шнуром резали. Самое, скажу тебе, бесовское зелье, хуже гремучей змеи. Но я про то позже узнал, а тогда по дурости пристроились мы за оранжереей, я только дыму глотнул и сразу же на землю — брык! Потом дояго спина чесалась после маменькиных розог, а Колька полмесяца в камышах отсиживался, от возмездия спасался. Потом помиловали его, когда он лисицу отловил, что кур из птичника таскала. Хороший малый был Колька. Крепко мы с ним дружили, хотя он и старше года на три был. В доме с ним не разрешали играть, но во дворе, на скотном, на конюшне, на реке, в лесу сколько проказ мы с ним измыслили, за что нас и пороли нещадно… Сгинул бедолага в турецкой кампании лет этак пятнадцать назад…. Еще под Измаилом. Ну, да ладно, мертвое — мертвым, живое — живым. — Он повеселел взглядом и посмотрел на помрачневшего приятеля. — Не бойся, подберем мы тебе девицу, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Есть у меня на примете несколько славных семейств, завтра же начну предварительную разведку.
— Постой, — прервал его князь. Он вновь поднялся с кресла и, подойдя к окну, отдернул штору. Сквозь низкие тучи пробилась луна и залила цветники и ближние деревья мертвенно-свинцовым светом. Григорий некоторое время вглядывался в темноту, стараясь определить, в какой стороне находится озеро. И ему даже показалось, что глаза различают далекие огоньки на противоположном берегу, то ли деревни, то ли усадьбы. И память тут же, в долю секунды высветила вдруг изящную женскую фигурку, почти слившуюся с лошадью… Там, на холме, за которым она исчезла через мгновение. Он вздохнул и повторил уже более устало:
— Постой, время еще терпит. Надо поначалу познакомиться с делами в имении. А то видел, у лакеев сквозь ливреи локти светятся. У Елистрата лаковые сапоги, а пальцы наружу торчат.
— Да это не от бедности, а по недомыслию, — поморщился Аркадий. — Молодой князь лет десять, если не больше, в имении не появлялся. Заправляла всем его старшая сестра Людмила, тут ее все Милю-шей звали. В детстве она со стула упала и осталась на всю жизнь горбатой. А в прошлом году она от лихорадки померла, вот и осталось имение бесхозным. Братец ее морским атташе служит в Испании, там же и женился, чуть ли не на самой племяннице короля. Он и так богат, как Крез, зачем ему лишние хлопоты? Вот и решил по этой причине от имения избавиться.
— Это я уже слышал, — проговорил недовольно Григорий. — А что ж соседи? Такой лакомый кусок, по твоим словам, а упустили!
— Я им просто свободы маневра не позволил, — проговорил хвастливо Аркадий. — Да и желающих было — раз-два и обчелся. Вернее, всего один покупатель. Графиня Изместьева. Ну, та самая! — кивнул он головой в сторону окна. — Представляешь, как она сейчас бесится! Я ведь ей сделку расстроил!
— Ей что, своих земель мало?
— Кто ж ее знает? У нее тут поблизости еще две деревни имеются. В одной, в Матурихе, у нее каменные скотные дворы, а земли не обрабатываются, поэтому отличные условия для летних выпасов. Я в конце апреля, когда купчую на имение оформлял, видел, как ее скот выводили на выпаса. Прямо целое представление получилось. Коровы ревут на все голоса, свиньи на телегах визжат, пастухи кнутами щелкают, скотницы орут истошно… Думаю, осенью, когда назад возвращаться будут, вдосталь потешимся над подобным folie[6].
— А тебе это folie каким образом удалось лицезреть? Или сквозь кордоны сумел проскользнуть?
— Почему же? — улыбнулся Дроздовский. — Я забыл сказать: по границе твоего имения идет дорога, которая по бумагам всегда принадлежала Завидовским, но по обоюдному согласию испокон века ею пользуются Изместьевы. И в благодарность исправно ее подсыпают галькой, песком… Так что на деле дорога хоть и твоя, но теперь об этом мало кто помнит. И графиня в первую очередь.
— Что ж, она по этой дороге верхами катается? — спросил сквозь зубы Григорий и торопливо отвел глаза, чтобы приятель не заметил вспыхнувший в них интерес. Но кого он собрался провести? Шельму, каких свет не видывал?
— Э, братец мой! — весьма ехидно воскликнул Аркадий. Похоже, он и понятия не имел о деликатности. А может, и нарочно ею пренебрег, зная из личного опыта: ходить вокруг да около — удел зеленых юнцов да неоперившихся барышень. — Неужто успел разглядеть вдовушку? И как она тебе? По мне, так очень даже хороша, чертовка! — Он мечтательно закатил глаза. — С этой бы соседкой да закатиться в «Храм любви» на пару дней. — И вновь с ухмылкой посмотрел на князя. — Представляешь, каково ей без мужской ласки и внимания? Считай, лет восемь уже прошло, как князь с лошади сковырнулся. Небось ночью подушку зубами рвет и рыдает, как любая простая баба, а днем бесится и лютует без меры. И никому невдомек, чего ей на самом деле не хватает. Может, попробуешь возвратить графине интерес к жизни? С вдовушками ведь не возбраняется грешить, да и благое дело совершишь. И себе в удовольствие, и соседям в радость, если укротишь эту строптивицу.
— Прекрати зубоскалить! — произнес недовольно князь и взглянул на каминные часы. — Ого, уже второй час ночи. Давай-ка, Аркаша, отправляться спать, если хотим проснуться с рассветом.
— Пошли, — согласился Аркадий, но отметил для себя, что на его разглагольствования князь не рассердился, а просто уклонился от ответа. Вывод напрашивался сам собой, но Дроздовский решил не торопить события. По прежнему опыту он знал, что первейший способ навредить делу — уподобить себя сметающей все на своем пути боевой колеснице.
ГЛАВА 3
— Свирепствуешь, mon ami? — усмехнулся возникший на пороге Аркадий, провожая взглядом еще больше поскучневших лакеев и огорченного дворецкого, что-то сердито им выговаривающего.
— Ты просто не видел меня свирепым, — усмехнулся Григорий, — но посуди сам, с чего мне веселиться. Оказывается, тут в избытке всякой чертовщины. Вон портрет проходимца, которому Петр Алексеевич снес голову в свое время, а в том кресле скончался князь Завидовский, а у бани конюх-удавленник слоняется, и на болоте…
— Да полно тебе, друг любезный, — скривился Аркадий, — что тебе, заняться больше нечем, как подобные бредни выслушивать? — Он подошел к столу, окинул его скептическим взором, потом перевел его на Григория. — Хотя я тебе больше скажу. Старая княгиня больно девок не любила, особенно молодых да пригожих. Сам-то князь великим умельцем был по задиранию юбок у горничных. И лишь только девку попользует, княгиня тут же про это прознает и велит проказницу к себе привести. Сначала что было сил по щекам нахлещет, а потом самолично до полусмерти плеткой отходит, а бывали случаи, что и забивала. Говорят, в подвале до сих пор стоны можно услышать… А еще рассказывают, в охотничьем домике, в верстах трех от усадьбы, у князя станок особый был. Привезут ему девку, что покрасивше, он ей руки-ноги, как в тиски, зажмет и давай отводить душу, пока совсем уж потом не изойдет. По неделе и боле так развлекался. Девок замертво увозили, а ему хоть бы хны! А домик этот до сей поры сохранился. И прозывается, представь себе, «Храм любви». Правда, местные его за версту обходят…
— О боже, мерзость какая! — Князь гневно посмотрел на приятеля. — Ты что, нарочно это имение подобрал? Считаешь, что мне по вкусу подобные дикости?
— Да нет же, — Аркадий, похоже, смутился. — Ты ведь хотел что-нибудь от столиц подальше. И чтобы лес был, и озеро, и охота. Здесь и лошадям твоим привольно будет. Завтра увидишь, какие тут луга замечательные. И потом, — он виновато улыбнулся, — ты, братец, забыл, что в России, куда ни кинь, везде подобные мерзости и непристойности. Скука и лень превращают людей в скотов. В провинции это очень заметно. Что хорошо — то и так хорошо, а что дурно — то всегда дурно…
— Ладно, не уговаривай, — усмехнулся князь, — я и похлеще мерзости видел, так что меня мало чем удивишь. Давай-ка лучше отведаем, что здешний повар приготовил. Судя по блюдам, придется его тоже в три шеи гнать за напрасный перевод провизии.
— Ну, это ты напрасно, — потер руки Аркадий, в душе очень довольный тем, что приятель не пожелал вдаваться в подробности забав бывших хозяев имения. — Эта стерлядь совсем даже не плоха на вид. И выбор вин, конечно, небольшой, но зато какой! Старуха была жадноватой, судя по всему, однако толк в винах знала.
Через час, покончив с поздним ужином, они устроились в низких креслах у камина, чтобы выкурить по толстой сигаре перед сном. Курить сигары Аркадий научился от Григория недавно и после этого совсем забросил трубку, считая ее пережитком старины.
Выпитое вино не только согрело, но и развязало языки.
— Ты это ладно сделал, Гриша, что ко мне за помощью обратился. — Дроздовский вытянул длинные ноги и пустил в потолок плотную струю дыма. — За десять лет ты уже подзабыл наши законы, поэтому ободрали бы тебя как липку, обжулили в первую же неделю и имение подсунули б непременно закладное…
— Не так уж я безвреден, каким ты меня представляешь, — усмехнулся князь, — я на своем веку со столькими проходимцами встречался, не чета нашим русским пройдохам. Просто хотелось скорее покинуть Петербург. По правде, я уже отвык от подобной слякоти, холодных ветров и туманов… Ты бы видел мою гасиенду, Аркаша. Райский уголок посреди дикой сельвы. Море цветов, пальмы… Попугайчики с ветки на ветку, точно наши воробьи, перелетают… — Григорий встал и прошелся взад-вперед по комнате. Остановился возле камина и некоторое время задумчиво смотрел на огонь. Затем поднял голову. — Но так захотелось вдруг русское небо увидеть, из родника русского воды напиться, хлеба ржаного отведать, капусты квашеной… Я ведь там, если признаться, пытался ананасы солить. Похоже получается, но ка-пустка наша, огурцы… Это ж нечто особенное, а молоко топленое? Его ж только в русской печи можно так вытопить. А пенки с него какие сладкие? А варенец? Нет, Аркаша, только ради этого стоило семь тысяч верст киселя хлебать! Да и помирать нужно непременно на родной земле.
— О, cher ami, — протянул с веселым изумлением Аркадий, — да ты, оказывается, поэт? Откуда вдруг такая nostalgic? Неужто и вправду вздумал помирать во цвете лет? На тебя это вроде непохоже.
— Нет, помирать я пока не собираюсь, — сухо сказал Григорий и вернулся в свое кресло. Сцепив пальцы, он обхватил ими колени и внимательно посмотрел на приятеля. — Видишь ли, Аркаша, надумал я жениться. Пора уже обзаводиться наследником. Как ты полагаешь, это стоящая мысль?
Аркадий поперхнулся, закашлялся и принялся разгонять скопившийся возле лица дым. Потом отложил недокуренную сигару в пепельницу и только тогда произнес с искренним удивлением в голосе:
— Жениться? Неужто подыскал себе кого?
— Нет, не успел пока, — по-прежнему сухо ответил Григорий. — Поисками подходящей невесты займешься ты. Но учти, мне бы не хотелось иметь в женах стерву вроде княгини Завидовской, поэтому девица должна быть воспитанной, спокойной, рассудительной, неглупой, достаточно милой, а если еще красивой и неболтливой, то я тебе непременно выставлю пару дюжин шампанского за усердие.
— C'est formidable! Cela me plait![4] — расхохотался Дроздовский. — Только учти: из подобных робких девиц самые непотребные стервы и получаются. Пожалуй, смотр надо начинать с маменек. Помнится, нянька мне говорила: хочешь выбрать себе жену, непременно на маменьку посмотри. Сразу поймешь, что вскорости в своей постели обнаружишь.
— Ладно, отбросим эти милые подробности, — поморщился князь и отхлебнул вина из бокала. — Скажи, есть ли у тебя на примете парочка-другая девиц, что проживают поблизости и страстно желают выскочить замуж? Учти: богатство роли не играет, но только уволь меня от поповен и купчих. Они после родов жутко толстеют.
— За кого ты меня принимаешь? — произнес рассеянно Аркадий. — Мы тебе непременно дворяночку найдем и с родословной не хуже, чем у твоего Мулата.
Глубокомысленно уставившись в камин, он принялся скептически хмыкать, морщить презрительно нос и смотреть сквозь князя туманным взором, делая всякий раз очередной глоток вина. Видимо, перебирал в памяти имена возможных невест, и, судя по количеству сделанных Аркадием глотков, недостатка в них не было.
Они помолчали некоторое время, ознаменовав затраченное на размышления время пустой бутылкой мадеры. Первым заговорил Аркадий. Повертев в руках потухшую сигару, он с сожалением произнес:
— Крепкая, зараза! Почище деревенского самосада пробирает!
— Что ж ты, выходит, куривал деревенский самосад?
— Rien du tout![5] — усмехнулся Аркадий. — Только разок и попробовал. Мне лет десять было, когда сын нашей кухарки Селетеи Колька предложил курнуть тютюну. Его у нас шнуровым прозвали, оттого что лист не ножом рубили, а шнуром резали. Самое, скажу тебе, бесовское зелье, хуже гремучей змеи. Но я про то позже узнал, а тогда по дурости пристроились мы за оранжереей, я только дыму глотнул и сразу же на землю — брык! Потом дояго спина чесалась после маменькиных розог, а Колька полмесяца в камышах отсиживался, от возмездия спасался. Потом помиловали его, когда он лисицу отловил, что кур из птичника таскала. Хороший малый был Колька. Крепко мы с ним дружили, хотя он и старше года на три был. В доме с ним не разрешали играть, но во дворе, на скотном, на конюшне, на реке, в лесу сколько проказ мы с ним измыслили, за что нас и пороли нещадно… Сгинул бедолага в турецкой кампании лет этак пятнадцать назад…. Еще под Измаилом. Ну, да ладно, мертвое — мертвым, живое — живым. — Он повеселел взглядом и посмотрел на помрачневшего приятеля. — Не бойся, подберем мы тебе девицу, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Есть у меня на примете несколько славных семейств, завтра же начну предварительную разведку.
— Постой, — прервал его князь. Он вновь поднялся с кресла и, подойдя к окну, отдернул штору. Сквозь низкие тучи пробилась луна и залила цветники и ближние деревья мертвенно-свинцовым светом. Григорий некоторое время вглядывался в темноту, стараясь определить, в какой стороне находится озеро. И ему даже показалось, что глаза различают далекие огоньки на противоположном берегу, то ли деревни, то ли усадьбы. И память тут же, в долю секунды высветила вдруг изящную женскую фигурку, почти слившуюся с лошадью… Там, на холме, за которым она исчезла через мгновение. Он вздохнул и повторил уже более устало:
— Постой, время еще терпит. Надо поначалу познакомиться с делами в имении. А то видел, у лакеев сквозь ливреи локти светятся. У Елистрата лаковые сапоги, а пальцы наружу торчат.
— Да это не от бедности, а по недомыслию, — поморщился Аркадий. — Молодой князь лет десять, если не больше, в имении не появлялся. Заправляла всем его старшая сестра Людмила, тут ее все Милю-шей звали. В детстве она со стула упала и осталась на всю жизнь горбатой. А в прошлом году она от лихорадки померла, вот и осталось имение бесхозным. Братец ее морским атташе служит в Испании, там же и женился, чуть ли не на самой племяннице короля. Он и так богат, как Крез, зачем ему лишние хлопоты? Вот и решил по этой причине от имения избавиться.
— Это я уже слышал, — проговорил недовольно Григорий. — А что ж соседи? Такой лакомый кусок, по твоим словам, а упустили!
— Я им просто свободы маневра не позволил, — проговорил хвастливо Аркадий. — Да и желающих было — раз-два и обчелся. Вернее, всего один покупатель. Графиня Изместьева. Ну, та самая! — кивнул он головой в сторону окна. — Представляешь, как она сейчас бесится! Я ведь ей сделку расстроил!
— Ей что, своих земель мало?
— Кто ж ее знает? У нее тут поблизости еще две деревни имеются. В одной, в Матурихе, у нее каменные скотные дворы, а земли не обрабатываются, поэтому отличные условия для летних выпасов. Я в конце апреля, когда купчую на имение оформлял, видел, как ее скот выводили на выпаса. Прямо целое представление получилось. Коровы ревут на все голоса, свиньи на телегах визжат, пастухи кнутами щелкают, скотницы орут истошно… Думаю, осенью, когда назад возвращаться будут, вдосталь потешимся над подобным folie[6].
— А тебе это folie каким образом удалось лицезреть? Или сквозь кордоны сумел проскользнуть?
— Почему же? — улыбнулся Дроздовский. — Я забыл сказать: по границе твоего имения идет дорога, которая по бумагам всегда принадлежала Завидовским, но по обоюдному согласию испокон века ею пользуются Изместьевы. И в благодарность исправно ее подсыпают галькой, песком… Так что на деле дорога хоть и твоя, но теперь об этом мало кто помнит. И графиня в первую очередь.
— Что ж, она по этой дороге верхами катается? — спросил сквозь зубы Григорий и торопливо отвел глаза, чтобы приятель не заметил вспыхнувший в них интерес. Но кого он собрался провести? Шельму, каких свет не видывал?
— Э, братец мой! — весьма ехидно воскликнул Аркадий. Похоже, он и понятия не имел о деликатности. А может, и нарочно ею пренебрег, зная из личного опыта: ходить вокруг да около — удел зеленых юнцов да неоперившихся барышень. — Неужто успел разглядеть вдовушку? И как она тебе? По мне, так очень даже хороша, чертовка! — Он мечтательно закатил глаза. — С этой бы соседкой да закатиться в «Храм любви» на пару дней. — И вновь с ухмылкой посмотрел на князя. — Представляешь, каково ей без мужской ласки и внимания? Считай, лет восемь уже прошло, как князь с лошади сковырнулся. Небось ночью подушку зубами рвет и рыдает, как любая простая баба, а днем бесится и лютует без меры. И никому невдомек, чего ей на самом деле не хватает. Может, попробуешь возвратить графине интерес к жизни? С вдовушками ведь не возбраняется грешить, да и благое дело совершишь. И себе в удовольствие, и соседям в радость, если укротишь эту строптивицу.
— Прекрати зубоскалить! — произнес недовольно князь и взглянул на каминные часы. — Ого, уже второй час ночи. Давай-ка, Аркаша, отправляться спать, если хотим проснуться с рассветом.
— Пошли, — согласился Аркадий, но отметил для себя, что на его разглагольствования князь не рассердился, а просто уклонился от ответа. Вывод напрашивался сам собой, но Дроздовский решил не торопить события. По прежнему опыту он знал, что первейший способ навредить делу — уподобить себя сметающей все на своем пути боевой колеснице.
ГЛАВА 3
— Ксения, что случилось? — Наталья обеспокоенно посмотрела на младшую сестру. — Что с твоим лицом и платьем?
Ксения сморщила нос, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
— Павлик залез на березу и ни в какую не хотел спускаться вниз. Вот пришлось ему помогать… — Она подтянула сползший с плеча разорванный рукав платья и все-таки не выдержала, рассмеялась. — Нижняя ветка обломилась, и мы шлепнулись прямо в грязь.
Наталья уставилась на нее с недовольным видом:
— Надеюсь, с Павликом ничего не случилось?
— Если не считать порванных штанов и царапины на руке. Сейчас он в детской. Марфуша пытается его отмыть и починить ему штаны.
— Ума не приложу, что с ним делать? — вздохнула Наталья. — Ни дня не обходится без проказ. Мне не хочется его наказывать, но, кажется, пришла пора взяться за розги.
— Этим ты ничего не добьешься, Таша, — покачала головой Ксения. — Павлик — мальчик, и мужское постоянно берет в нем верх. Ему хочется бегать, прыгать, драться с мальчишками, скакать верхом, и если ты начнешь его наказывать, все равно он не избавится от своего желания.
— Опять ты за старое, Ксюша? — рассердилась Наталья. — Ты хочешь, чтобы он превратился в грубое, потное животное, курил этот отвратительный табак, играл в карты и напивался до бесчувствия?
— Я не хочу, чтобы по твоей воле он превратился в кисейную барышню.
— Павлик — мой сын, и я сама решаю, каким он должен вырасти. — Наталья окинула сестру сердитым взглядом. — Иди переоденься и не смей больше указывать, как мне воспитывать собственного сына.
Ксения укоризненно посмотрела на нее:
— Ты пытаешься вырастить из него цветок, но в конце концов из него получится чертополох, о который можно очень сильно уколоться, Таша. Помяни мое слово.
— Не пугай меня! Я не хуже твоего знаю, что может получиться из Павлика, если не заниматься его воспитанием. Но каким образом добиться его послушания — решать мне, а не тебе! — Наталья нервно ударила плеткой по ладони. — Ладно, ступай. Мне тоже надо переодеться. Встретимся за ужином. А с Павликом я поговорю перед сном. Тебе больше не придется снимать его с деревьев. И я, пожалуй, разрешу вам выезжать за территорию усадьбы, правда, пока только на коляске. А если он перестанет озорничать, позволю кататься верхом. Но при условии, что ты, — она строго посмотрела на сестру, — перестанешь покрывать и защищать его проказы.
Через час они встретились за ужином, и Ксения отметила, что сестра едва притронулась к еде. Проделки Павлика ни в коей мере не влияли на аппетит его матери, и Ксения отважилась спросить:
— Наташа, что случилось? Ты почти ничего не съела, а повара сегодня по-особому старались. Твой любимый паштет и…
Наталья оттолкнула от себя серебряное блюдо с паштетом из гусиной печени, которое всегда ставили рядом с ней, и недовольно посмотрела на сестру.
— В наблюдательности тебе не откажешь. — Она вытерла губы салфеткой и бросила ее в руки стоящему справа лакею. — Ты права, я действительно огорчена.
Она помолчала мгновение, устремив взгляд в сторону стеклянных дверей столовой, из которых просматривалась зеркальная гладь озера. В этот вечерний час, когда солнце вот-вот коснется горизонта, все вокруг словно замерло в ожидании ночи, притихло, затаилось… Дождевые тучи уползли за холмы, умерил свой пыл ветер, присмирели и улеглись волны, лишь одинокая птица изредка вскрикивала в глубине парка, тоскливо и протяжно, как и подобает одинокой птице.
Младшая сестра выжидательно смотрела на старшую, и та с явной неохотой пояснила причину своего дурного настроения:
— Сегодня в Завидово прибыл новый хозяин.
— Ты его видела? — быстро спросила Ксения.
— У меня нет в том нужды и желания, — сухо ответила Наталья. — По мне, вообще бы с ним не встречаться. Но, боюсь, без этого не обойтись. — Она тяжело вздохнула, взяла в руку бокал с вином, однако, сделав маленький глоток, с еще более тяжким вздохом отставила его в сторону. — Думаю, кончились для нас спокойные времена, Ксюша. Судя по обозу, князь намерен жить на широкую ногу и пользоваться всеми радостями жизни. Я заметила несколько фур с лошадьми, а из нескольких кибиток раздавался лай собак. Наверняка он любитель псовой охоты, так что повода для радости нет никакого.
— Как ты думаешь, он молод? — Ксения покраснела. — То есть я хотела сказать, может, он слишком стар и ты напрасно опасаешься?
— Меня не интересует его возраст, — произнесла Наталья сухо и посмотрела на младшую сестру с укоризной. — Пусть бы его лучше скрючило от подагры, тогда уж точно не стал бы носиться по полям за облезлыми лисами и тощими зайцами. Но я повторяю: если судить по его обозу и карете, до старости ему еще далеко.
Ксения быстро перекрестилась и виновато посмотрела на сестру.
— Не сердись, Таша, но нельзя желать зла ближнему в угоду собственному спокойствию. Возможно, следует познакомиться с князем…
— Я никогда и никому не желаю зла, — произнесла сквозь зубы Наталья и сердито хлопнула ладонью по столу. — Но и потворствовать кому-то в глупейших забавах не собираюсь. С сегодняшнего дня удвою, нет, утрою охрану на всех дорогах и проселках, чтобы даже мышь не проскочила, а не то что князь с ордой своих собутыльников. И не перечь мне! — сверкнула она глазами на пытавшуюся открыть рот Ксению. — Я не потерплю, чтобы мои земли топтало это гнусное и подлое отродье, пусть оно будет даже самых что ни есть голубых кровей! И стараюсь я единственно ради Павлика и твоего благополучия. Пойми, я не хочу, чтобы ты прошла сквозь те унижения и издевательства, которые мне пришлось пережить в замужестве.
— Но ведь не все мужчины такие, как твой Федор!
— Откуда ты знаешь? — Наталья посмотрела на нее с презрением. — Мужчины — отвратительные свиньи! Ради удовлетворения своей похоти они готовы на любую низость. Это совершенно никчемные негодяи, чье вожделение не знает границ! Вонючие, потные создания с липкими руками и слюнявыми губами! — Наталья брезгливо сморщилась и прикрыла нос надушенным платочком. — Давай прекратим эти разговоры, ma bonne, иначе мне станет дурно!
Она поднялась из-за стола и направилась к дверям, выходящим на террасу, с которой открывался удивительный по красоте вид на озеро.
— Посмотри, Ксюша! — Наталья даже не повернула головы в сторону младшей сестры. Она и без того знала, что та не посмеет уйти без ее позволения. — Какой чудесный закат! Завтра наверняка окончательно распогодится. Я думаю до обеда побывать в Матурихе. Сегодня управляющий сказал, что один из племенных быков занемог. Надо будет решить, что с ним делать дальше, а вы с Павликом после завтрака отправляйтесь погулять. Я велю Антипу заложить коляску, только не уезжайте далеко от усадьбы. Возьми с собой Марфушу. Девка она ловкая и быстрая. Павлику от нее не сбежать. И охрану возьми. Егора или Семена. А лучше сразу двоих. Так мне спокойнее будет.
— Наташа, — сказала тихо Ксения, — ну зачем подобные предосторожности? Можно подумать, что на нас то ли янычары нападут, то ли разбойники в плен возьмут.
— Я знаю, что делаю, и не спорь со мной!
Ксения заметила, как забилась жилка на виске у сестры, первый признак надвигающейся ярости, и поспешила перевести разговор в другое русло.
— Как ты считаешь, Таша, может, нам прекратить на летнее время занятия чтением и арифметикой? Мне кажется, что Павлику нужно гораздо чаще бывать на воздухе, в лесу… Егор мог бы покатать нас на лодке по озеру, поучить его ловить рыбу…
— Оставь это! — Наталья крайне недовольно посмотрела на сестру. — Я сама буду решать, чему нужно и чему не нужно учиться моему сыну.
— Конечно, конечно, Таша, — Ксения покачала головой, — он прекрасно вышивает, рисует акварелью, изучает греческий, латынь, поет душещипательные песенки по-французски и итальянски и даже смирился с тем, что ему каждое утро завивают волосы. Но если б ты знала, как он все это ненавидит!
— Не преувеличивай! — оборвала ее Наталья. — Он еще слишком мал, чтобы понимать пользу того, что я делаю для него.
— Ты была чуть старше, Таша, когда вовсю нянчилась со мной, а после смерти маменьки ты вела наше хозяйство. И, как мне помнится, неплохо с этим справлялась.
— У Павлика нет надобности в девять лет вести хозяйство, для этого у меня хватает дворни. — Наталья высокомерно посмотрела на младшую сестру. — Можешь прогуляться перед сном, чтобы выветрить все эти глупости из своей головы, но не дальше беседки. Я приказала выпустить собак на ночь.
Ксения вздохнула:
— Нет, я посижу немного на террасе, а потом пойду в библиотеку и почитаю перед сном. Собаки всю ночь лают, и я долго не могу заснуть…
— Ну, как хочешь! — пожала плечами Наталья и удалилась, оставив сестру на террасе.
Ксения опустилась на деревянный диван и провела некоторое время в одиночестве. Вскоре она различила слабый шорох по другую сторону высоких перил, отделяющих террасу от зарослей недавно отцветшей сирени.
— Ты, Марфуша? — спросила она шепотом и, не дожидаясь ответа, протянула руку маленькой шустрой девушке в пестром сарафане, которая ловко перебралась через перила и спрыгнула на террасу.
— Я, барышня, я, — прошептала, слегка задыхаясь, Марфуша, горничная и первейшая подруга Ксении. Причем об этой последней роли Наталья не догадывалась, а девушки старались держать в тайне от чрезмерно строгой барыни свои дружеские отношения.
— Узнала что-нибудь? — прошептала не менее торопливо Ксения и испуганно оглянулась на чернеющие за спиной двери в столовую.
— Все, все прознала, барышня! — Марфуша почти прильнула к ее уху. — Евсей, как приказывали, поспрошал у ихнего старшего конюха, что к чему. И тот все обсказал, что ему самому известно… — Девушка смущенно хихикнула. — Только Евсейка, окромя вашего пятака, с меня тоже плату затребовал. Говорит, поцелуй в уста, а то ни в жисть ничего не узнаешь.
— И что ж, поцеловала?
Марфуша в деланом смущении отвела глаза.
— Пришлось, барышня, ведь он, идол проклятый, если сказал, что не скажет, то и взаправду не скажет, даже на дыбе молчать будет.
— Ну и как, сладко?
— Ой, сладко, барышня, дюже сладко! — Марфуша почти уткнулась носом в ее ухо и едва слышно прошептала: — Он потом меня на сеновал звал, но это уж совсем баловство! Я пригрозила ему, что непременно вам пожалуюсь, а он… он…
Девушка покраснела и отвернулась. Ксения взяла ее за подбородок и развернула к себе лицом.
— И что же он?
Марфуша закрыла лицо руками и смущенно выпалила:
— А он, собачий сын, заржал, что тот жеребец, и говорит, его, дескать, и на барышню, то есть на вас, хватит, конечно, если попросите. А то ему жалко, что такая краса на корню засыхает.
— Твой Евсей дождется, что я самолично оттаскаю его за чуб или прикажу конюху солеными розгами по одному месту отходить. Тогда посмотрим, чья красота раньше времени засохнет.
— Да ну его, охальника! — махнула рукой Марфуша. — Лучше слушайте, чего я вам скажу…
Прижавшись друг к другу, девушки некоторое время о чем-то возбужденно шептались, изредка смущенно пересмеивались, а то вдруг прыскали в ладонь или, забывшись, принимались смеяться во весь голос, но тут же спохватывались, испуганно озирались по сторонам и опять переходили на шепот.
— Вот и все, что Евсейка сумел узнать, — Марфуша весело подмигнула Ксении. — Особливо, говорит, второй барин, приятель князя, ему показался. Резвый и веселый, а красавец из себя, каких поискать! Князь тоже ничего из себя, но суров и молчалив, верно, как ваша сестрица, барышня?
— Ну, ты и придумала, — рассмеялась Ксения, — нашла с кем Наташу сравнить! Он небось усатый да бородатый?
— Насчет бороды не ведаю, про то Евсей не сказывал. Усы, говорит, у князя есть, а у второго барина напрочь отсутствуют. Без усов-то, барышня, лучше, не колются, стало быть, когда целуешься! — Марфуша мечтательно закатила глаза, но не выдержала и прыснула в ладонь. — У Евсейки что усы, что боро-дища, как щетина у кабана, жесткие да колкие.
Ксения сморщила нос, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
— Павлик залез на березу и ни в какую не хотел спускаться вниз. Вот пришлось ему помогать… — Она подтянула сползший с плеча разорванный рукав платья и все-таки не выдержала, рассмеялась. — Нижняя ветка обломилась, и мы шлепнулись прямо в грязь.
Наталья уставилась на нее с недовольным видом:
— Надеюсь, с Павликом ничего не случилось?
— Если не считать порванных штанов и царапины на руке. Сейчас он в детской. Марфуша пытается его отмыть и починить ему штаны.
— Ума не приложу, что с ним делать? — вздохнула Наталья. — Ни дня не обходится без проказ. Мне не хочется его наказывать, но, кажется, пришла пора взяться за розги.
— Этим ты ничего не добьешься, Таша, — покачала головой Ксения. — Павлик — мальчик, и мужское постоянно берет в нем верх. Ему хочется бегать, прыгать, драться с мальчишками, скакать верхом, и если ты начнешь его наказывать, все равно он не избавится от своего желания.
— Опять ты за старое, Ксюша? — рассердилась Наталья. — Ты хочешь, чтобы он превратился в грубое, потное животное, курил этот отвратительный табак, играл в карты и напивался до бесчувствия?
— Я не хочу, чтобы по твоей воле он превратился в кисейную барышню.
— Павлик — мой сын, и я сама решаю, каким он должен вырасти. — Наталья окинула сестру сердитым взглядом. — Иди переоденься и не смей больше указывать, как мне воспитывать собственного сына.
Ксения укоризненно посмотрела на нее:
— Ты пытаешься вырастить из него цветок, но в конце концов из него получится чертополох, о который можно очень сильно уколоться, Таша. Помяни мое слово.
— Не пугай меня! Я не хуже твоего знаю, что может получиться из Павлика, если не заниматься его воспитанием. Но каким образом добиться его послушания — решать мне, а не тебе! — Наталья нервно ударила плеткой по ладони. — Ладно, ступай. Мне тоже надо переодеться. Встретимся за ужином. А с Павликом я поговорю перед сном. Тебе больше не придется снимать его с деревьев. И я, пожалуй, разрешу вам выезжать за территорию усадьбы, правда, пока только на коляске. А если он перестанет озорничать, позволю кататься верхом. Но при условии, что ты, — она строго посмотрела на сестру, — перестанешь покрывать и защищать его проказы.
Через час они встретились за ужином, и Ксения отметила, что сестра едва притронулась к еде. Проделки Павлика ни в коей мере не влияли на аппетит его матери, и Ксения отважилась спросить:
— Наташа, что случилось? Ты почти ничего не съела, а повара сегодня по-особому старались. Твой любимый паштет и…
Наталья оттолкнула от себя серебряное блюдо с паштетом из гусиной печени, которое всегда ставили рядом с ней, и недовольно посмотрела на сестру.
— В наблюдательности тебе не откажешь. — Она вытерла губы салфеткой и бросила ее в руки стоящему справа лакею. — Ты права, я действительно огорчена.
Она помолчала мгновение, устремив взгляд в сторону стеклянных дверей столовой, из которых просматривалась зеркальная гладь озера. В этот вечерний час, когда солнце вот-вот коснется горизонта, все вокруг словно замерло в ожидании ночи, притихло, затаилось… Дождевые тучи уползли за холмы, умерил свой пыл ветер, присмирели и улеглись волны, лишь одинокая птица изредка вскрикивала в глубине парка, тоскливо и протяжно, как и подобает одинокой птице.
Младшая сестра выжидательно смотрела на старшую, и та с явной неохотой пояснила причину своего дурного настроения:
— Сегодня в Завидово прибыл новый хозяин.
— Ты его видела? — быстро спросила Ксения.
— У меня нет в том нужды и желания, — сухо ответила Наталья. — По мне, вообще бы с ним не встречаться. Но, боюсь, без этого не обойтись. — Она тяжело вздохнула, взяла в руку бокал с вином, однако, сделав маленький глоток, с еще более тяжким вздохом отставила его в сторону. — Думаю, кончились для нас спокойные времена, Ксюша. Судя по обозу, князь намерен жить на широкую ногу и пользоваться всеми радостями жизни. Я заметила несколько фур с лошадьми, а из нескольких кибиток раздавался лай собак. Наверняка он любитель псовой охоты, так что повода для радости нет никакого.
— Как ты думаешь, он молод? — Ксения покраснела. — То есть я хотела сказать, может, он слишком стар и ты напрасно опасаешься?
— Меня не интересует его возраст, — произнесла Наталья сухо и посмотрела на младшую сестру с укоризной. — Пусть бы его лучше скрючило от подагры, тогда уж точно не стал бы носиться по полям за облезлыми лисами и тощими зайцами. Но я повторяю: если судить по его обозу и карете, до старости ему еще далеко.
Ксения быстро перекрестилась и виновато посмотрела на сестру.
— Не сердись, Таша, но нельзя желать зла ближнему в угоду собственному спокойствию. Возможно, следует познакомиться с князем…
— Я никогда и никому не желаю зла, — произнесла сквозь зубы Наталья и сердито хлопнула ладонью по столу. — Но и потворствовать кому-то в глупейших забавах не собираюсь. С сегодняшнего дня удвою, нет, утрою охрану на всех дорогах и проселках, чтобы даже мышь не проскочила, а не то что князь с ордой своих собутыльников. И не перечь мне! — сверкнула она глазами на пытавшуюся открыть рот Ксению. — Я не потерплю, чтобы мои земли топтало это гнусное и подлое отродье, пусть оно будет даже самых что ни есть голубых кровей! И стараюсь я единственно ради Павлика и твоего благополучия. Пойми, я не хочу, чтобы ты прошла сквозь те унижения и издевательства, которые мне пришлось пережить в замужестве.
— Но ведь не все мужчины такие, как твой Федор!
— Откуда ты знаешь? — Наталья посмотрела на нее с презрением. — Мужчины — отвратительные свиньи! Ради удовлетворения своей похоти они готовы на любую низость. Это совершенно никчемные негодяи, чье вожделение не знает границ! Вонючие, потные создания с липкими руками и слюнявыми губами! — Наталья брезгливо сморщилась и прикрыла нос надушенным платочком. — Давай прекратим эти разговоры, ma bonne, иначе мне станет дурно!
Она поднялась из-за стола и направилась к дверям, выходящим на террасу, с которой открывался удивительный по красоте вид на озеро.
— Посмотри, Ксюша! — Наталья даже не повернула головы в сторону младшей сестры. Она и без того знала, что та не посмеет уйти без ее позволения. — Какой чудесный закат! Завтра наверняка окончательно распогодится. Я думаю до обеда побывать в Матурихе. Сегодня управляющий сказал, что один из племенных быков занемог. Надо будет решить, что с ним делать дальше, а вы с Павликом после завтрака отправляйтесь погулять. Я велю Антипу заложить коляску, только не уезжайте далеко от усадьбы. Возьми с собой Марфушу. Девка она ловкая и быстрая. Павлику от нее не сбежать. И охрану возьми. Егора или Семена. А лучше сразу двоих. Так мне спокойнее будет.
— Наташа, — сказала тихо Ксения, — ну зачем подобные предосторожности? Можно подумать, что на нас то ли янычары нападут, то ли разбойники в плен возьмут.
— Я знаю, что делаю, и не спорь со мной!
Ксения заметила, как забилась жилка на виске у сестры, первый признак надвигающейся ярости, и поспешила перевести разговор в другое русло.
— Как ты считаешь, Таша, может, нам прекратить на летнее время занятия чтением и арифметикой? Мне кажется, что Павлику нужно гораздо чаще бывать на воздухе, в лесу… Егор мог бы покатать нас на лодке по озеру, поучить его ловить рыбу…
— Оставь это! — Наталья крайне недовольно посмотрела на сестру. — Я сама буду решать, чему нужно и чему не нужно учиться моему сыну.
— Конечно, конечно, Таша, — Ксения покачала головой, — он прекрасно вышивает, рисует акварелью, изучает греческий, латынь, поет душещипательные песенки по-французски и итальянски и даже смирился с тем, что ему каждое утро завивают волосы. Но если б ты знала, как он все это ненавидит!
— Не преувеличивай! — оборвала ее Наталья. — Он еще слишком мал, чтобы понимать пользу того, что я делаю для него.
— Ты была чуть старше, Таша, когда вовсю нянчилась со мной, а после смерти маменьки ты вела наше хозяйство. И, как мне помнится, неплохо с этим справлялась.
— У Павлика нет надобности в девять лет вести хозяйство, для этого у меня хватает дворни. — Наталья высокомерно посмотрела на младшую сестру. — Можешь прогуляться перед сном, чтобы выветрить все эти глупости из своей головы, но не дальше беседки. Я приказала выпустить собак на ночь.
Ксения вздохнула:
— Нет, я посижу немного на террасе, а потом пойду в библиотеку и почитаю перед сном. Собаки всю ночь лают, и я долго не могу заснуть…
— Ну, как хочешь! — пожала плечами Наталья и удалилась, оставив сестру на террасе.
Ксения опустилась на деревянный диван и провела некоторое время в одиночестве. Вскоре она различила слабый шорох по другую сторону высоких перил, отделяющих террасу от зарослей недавно отцветшей сирени.
— Ты, Марфуша? — спросила она шепотом и, не дожидаясь ответа, протянула руку маленькой шустрой девушке в пестром сарафане, которая ловко перебралась через перила и спрыгнула на террасу.
— Я, барышня, я, — прошептала, слегка задыхаясь, Марфуша, горничная и первейшая подруга Ксении. Причем об этой последней роли Наталья не догадывалась, а девушки старались держать в тайне от чрезмерно строгой барыни свои дружеские отношения.
— Узнала что-нибудь? — прошептала не менее торопливо Ксения и испуганно оглянулась на чернеющие за спиной двери в столовую.
— Все, все прознала, барышня! — Марфуша почти прильнула к ее уху. — Евсей, как приказывали, поспрошал у ихнего старшего конюха, что к чему. И тот все обсказал, что ему самому известно… — Девушка смущенно хихикнула. — Только Евсейка, окромя вашего пятака, с меня тоже плату затребовал. Говорит, поцелуй в уста, а то ни в жисть ничего не узнаешь.
— И что ж, поцеловала?
Марфуша в деланом смущении отвела глаза.
— Пришлось, барышня, ведь он, идол проклятый, если сказал, что не скажет, то и взаправду не скажет, даже на дыбе молчать будет.
— Ну и как, сладко?
— Ой, сладко, барышня, дюже сладко! — Марфуша почти уткнулась носом в ее ухо и едва слышно прошептала: — Он потом меня на сеновал звал, но это уж совсем баловство! Я пригрозила ему, что непременно вам пожалуюсь, а он… он…
Девушка покраснела и отвернулась. Ксения взяла ее за подбородок и развернула к себе лицом.
— И что же он?
Марфуша закрыла лицо руками и смущенно выпалила:
— А он, собачий сын, заржал, что тот жеребец, и говорит, его, дескать, и на барышню, то есть на вас, хватит, конечно, если попросите. А то ему жалко, что такая краса на корню засыхает.
— Твой Евсей дождется, что я самолично оттаскаю его за чуб или прикажу конюху солеными розгами по одному месту отходить. Тогда посмотрим, чья красота раньше времени засохнет.
— Да ну его, охальника! — махнула рукой Марфуша. — Лучше слушайте, чего я вам скажу…
Прижавшись друг к другу, девушки некоторое время о чем-то возбужденно шептались, изредка смущенно пересмеивались, а то вдруг прыскали в ладонь или, забывшись, принимались смеяться во весь голос, но тут же спохватывались, испуганно озирались по сторонам и опять переходили на шепот.
— Вот и все, что Евсейка сумел узнать, — Марфуша весело подмигнула Ксении. — Особливо, говорит, второй барин, приятель князя, ему показался. Резвый и веселый, а красавец из себя, каких поискать! Князь тоже ничего из себя, но суров и молчалив, верно, как ваша сестрица, барышня?
— Ну, ты и придумала, — рассмеялась Ксения, — нашла с кем Наташу сравнить! Он небось усатый да бородатый?
— Насчет бороды не ведаю, про то Евсей не сказывал. Усы, говорит, у князя есть, а у второго барина напрочь отсутствуют. Без усов-то, барышня, лучше, не колются, стало быть, когда целуешься! — Марфуша мечтательно закатила глаза, но не выдержала и прыснула в ладонь. — У Евсейки что усы, что боро-дища, как щетина у кабана, жесткие да колкие.