Алексей достиг поворота, бросил взгляд на витрину огромного магазина, принадлежавшего компании Булавина.
   Офеня был тут как тут и отразился в ней до самых носков юфтевых, приспущенных гармошкой сапог. Но не повернул вслед за Алексеем, а пересек улицу и остановился в тени дома напротив. Несколько женщин простого вида тут же окружили торговца и принялись рыться в хламе, сваленном на его лотке.
   Но Алексей тут же забыл и про офеню, и про его покупательниц. Он заметил Тумака. Филер почти приклеился к спине "монашки". А она, сгорбленная, с вытянутой вперед шеей, продолжала быстро, чуть ли не вприпрыжку мчаться по тротуару. Неожиданно из проходного двора навстречу ей выскочили Кощей и мужик из "Теремка". "Монашка" словно споткнулась на месте, спина ее выпрямилась, а посох она перехватила двумя руками и выставила перед собой.
   Тумак наседал на нее сзади, впереди плечом к плечу наступали два дюжих агента с недвусмысленными намерениями, которые читались в их глазах. В этот момент Иван тоже выскочил из-под арки. Руку он держал за пазухой. Кажется, назревало что-то серьезное. Алексей быстро огляделся по сторонам. Офеня, избавившись от покупательниц, почти бегом пересекал улицу... Дама со шляпной коробкой ехала по мостовой в коляске с откинутым верхом и, привстав, наблюдала за тем, что творится на тротуаре.
   Вдруг "монашка" резко прыгнула назад. И, развернувшись что было сил, хлестнула Тумака посохом по ногам. Тот вскрикнул и повалился на мостовую. Кощей и его напарник, вытянув из-за поясов револьверы, молча бросились на бывшую старушку. Но она опять прыгнула. И опять посох прошелся по агентам. Била она крючком. Кощей, схватившись за голову, упал на колени и тут же завалился на бок, а его напарник удержался на ногах, но зажал лицо ладонями. Из-под его пальцев струей хлынула кровь.
   "Монашка" же резво покинула место схватки. Ноги ее так и мелькали из-под балахона, края которого она подхватила руками.
   А по мостовой уже вовсю мчалась пролетка с дамой со шляпной коробкой. Правда, вместо картонки дама сжимала в руке пистолет и кричала неожиданно грозным басом:
   - Стой! Стой! Стрелять буду!
   Пролетка поравнялась с "монашкой". Лошадиная морда с Крупными желтыми зубами взметнулась над ее головой.
   "Дама", подхватив юбки, из-под которых виднелись грубые мужские башмаки, занесла ногу, чтобы спрыгнуть на тротуар, но "монашка", развернувшись, нанесла ей мгновенный тычковый удар посохом прямо под ребра. "Дама" по-лягушачьи коротко вякнула и упала навзничь на дно коляски. "Монашка" опять крутанулась на месте и тут же попала в объятия Ивана.
   - Держи ее! - Алексей бросился к нему на помощь.
   "Монашка" в бешенстве что-то выкрикнула, метнулась всем телом, словно щука с крючка, но Иван держал ее крепко.
   Причем прижал руки женщины вместе с посохом к телу, лишив ее свободы маневра. Пленница рванулась опять, и капюшон с узкой красной каймой по краю слетел с ее головы. Под ним оказался черный платок, который по-раскольничьи низко закрывал ей лоб. Но даже то, что оставалось открытым взгляду, подтверждало: женщина была молода, даже очень молода, лет двадцати, не больше. Огромные карие глаза ее в густой щеточке ресниц метали молнии. Крылья тонкого носа раздувались и опадали. "Монашка", казалось, дымилась от дикой, почти первобытной ярости. И даже зарычала, когда в очередной раз ей не удалась еще более отчаянная попытка освободиться от захвата. Но Иван держал ее изо всех сил...
   Алексей затолкал револьвер за пояс брюк и перешел на быстрый шаг, не сводя взгляда с незнакомки. Балахон ее был из грубой, крашенной в черное ряднины, ветхой и грязной.
   При прыжках из-под него мелькали сапоги, больше похожие на мужские, чем на женские. А на указательном пальце левой руки "монашки" Алексей разглядел широкое серебряное кольцо, на котором были выгравированы какие-то слова, похоже, древней славянской вязью.
   - Ну, баба попалась! Чистая аспида! - пожаловался Иван приятелю и, несколько ослабив хватку, попытался вырвать посох у "монашки" из рук. И напрасно! В этот момент она и впрямь по-змеиному извернулась, лягнула Ивана ногой и, перехватив посох двумя руками, так толкнула им в грудь Вавилова, что тот отлетел в сторону, как пушинка. И если бы не стена дома, к которой он приложился спиной, непременно свалился бы на тротуар. Алексей все же успел ухватиться за посох, но "монашка" с такой силой крутанула его вместе с клюкой вокруг себя, что он лоб в лоб столкнулся с офеней.
   На землю посыпался товар с лотка. Офеня поймал агента за плечо и, сердито замычав, показал увесистый кулак. Алексей оттолкнул лоточника с дороги, но тот, ухватив его уже за грудки, принялся трясти и что-то зло бормотать при этом.
   А "монашка" тем временем, опять подхватив края балахона руками, во всю прыть мчалась по тротуару. Зажимая разбитый нос ладонью, за ней бежал напарник Кощея, а следом, слегка отстав, - прихрамывающий Иван. Но "монашка" опередила их на пару корпусов и бег свой не замедляла, даже после того, как улица пошла заметно в гору.
   Дистанция между ней и преследователями увеличивалась на глазах. Алексей выхватил револьвер, локтем оттолкнул от себя офеню и в то же мгновение кубарем покатился по тротуару от поставленной им подножки. Выругавшись, он вскочил на ноги и замахнулся, чтобы врезать торговцу по уху, но тут же забыл об этом. Из-за поворота, будто выпущенные из пращи камни, вылетели два всадника на гнедых лошадях. Они были точно в таких же балахонах, как у "монашки", а головы их закрывали капюшоны, отороченные красной полосой. Они быстро настигли бегущую "монашку" и ухватились с двух сторон за края посоха, который она выставила перед собой.
   Алексей вытаращил глаза. Такое он видел впервые. Всадники держали ерлыгу за концы, а женщина висела между ними, поджав ноги и уцепившись за древко обеими руками. Но только доли секунды. Всадники вздернули посох вверх, и "монашка", извернувшись, как цирковой гимнаст, перелетела на лошадь и оказалась за спиной одного из своих спасителей.
   - Стреляй! - крикнул истошно Кощей и первым же нажал на курок. Пуля выбила искры из булыжников мостовой, по которым всего секунду назад промчались всадники.
   Следом ударил револьвер Ивана, но всадники, нахлестывая лошадей плетями, миновали постоялый двор, где уже скрылся обоз, охраняемый индусами, и свернули на узкие улочки Разгуляя. Кощей и хромающий Тумак вскочили в коляску. "Дама" уже без шляпной коробки перебралась на место рядом с извозчиком.
   - Давай в отделение! Скажи, ушла зараза! - крикнул Кощей своему напарнику в армяке и ткнул кучера в спину кулаком:
   - Гони! Кровь из ноздрей, гони!
   Иван проводил взглядом рванувшуюся с места коляску и повернулся к филеру:
   - Чего эта баба натворила, Лапоть?
   - Не могу знать, - тот отвел глаза в сторону и пожал плечами. - Велено брать немедленно, а чего ради, мне неведомо!
   - Ладно, топай! Даже знать будешь, не скажешь! - сказал Вавилов и махнул рукой. - Проваливай, не порти настроение!
   - Ты что, сталкивался с этой братией? - справился Алексей. Он спрятал револьвер во внутренний карман сюртука и кивнул в сторону филера, который почти мгновенно испарился. - Работали вместе?
   - А, все пути господни, - произнес с досадой Иван. - Бывало мешали друг другу, бывало помогали... - Он бросил взгляд за спину Алексея:
   - Смотри, удирает. А ну-ка догоним этого стервеца, он же тебе рукав оторвал!
   Алексей схватился за плечо. Рукав нового сюртука болтался на нескольких нитках, а виновник этого бесчинства, дюжий офеня, не оглядываясь, быстро уходил в обратную от них сторону.
   - А ну стой, мерзавец! - Иван вскинул револьвер. - Стой, стрелять буду!
   - Погоди! - поморщился Алексей. - Я ему сперва рожу начищу. - Он бегом догнал офеню и рывком развернул его к себе. - Эй ты! Не слышишь разве, стоять велят?
   Тот глянул исподлобья и вдруг замычал, показывая то на собственные уши, то на товар, то на Алексея.
   - Немой, что ли? - удивился догнавший их Иван и что-то быстро изобразил на пальцах под носом у торговца.
   Офеня закивал головой и, в свою очередь, тоже принялся крутить пальцами на разные лады.
   - Ага, понял, - кивнул головой Иван и посмотрел на Алексея. Извиняется, шельма, что тебя уронил. Испугался, мол, за свой товар.
   - Да ну его, - Алексей устало махнул рукой, - пусть катится отсюда, пока я добрый.
   Офеня, льстиво улыбаясь и кланяясь, правда, взгляд его от этого не стал дружелюбней, отступил на пару шагов назад и вдруг, подхватив лоток обеими руками, со всех ног кинулся в арку между домами.
   Иван заложил два пальца в рот и оглушительно свистнул.
   Но тут же хлопнул себя по лбу и рассмеялся:
   - Дурак! Он же полнейший глухарь! - И вдруг изменился в лице. - Постой, ты когда-нибудь видел глухого или немого офеню? Они ж так базлают, на всю улицу прямо, когда товар свой расхваливают!
   Алексей с недоумением посмотрел на него и пожал плечами.
   И впрямь, как немому офене продать свой товар, если не кричать о нем на весь белый свет?
   Глаза Ивана сузились.
   - Он не товар рассыпал, Алешка. Он эту девку не позволил задержать. И нас провел, как сопливых младенцев. - Вавилов вопросительно посмотрел на Алексея:
   - Ты что-нибудь понимаешь?
   - Пока нет, но сдается мне, что он не из охранного отделения. И, кажется, "монашку" и впрямь прикрывал. Но почему ж тогда не ввязался в драку?
   - Да, задачка! - Иван подмигнул приятелю:
   - Но не по нашему ведомству, поэтому давай-ка сваливать отсюда подобру-поздорову, иначе опять в какую-нибудь заварушку влезем. - Он задрал рукав сюртука и стал рассматривать приличную ссадину - след от удара о стену дома. Затем вздохнул, направив взгляд в сторону Разгуляя. - Знаешь, Алешка, я такого театра в жизни не видел. Чистая ведьма, а не девка! От шести мужиков отбилась, а как на лошадь взлетела! А посох этот! Ты заметил, как она ловко им орудовала? - Он помолчал мгновение и пристально посмотрел на Алексея:
   - Придется Тартищеву доложить, как ты считаешь?
   - Придется, - вздохнул Алексей, - представляешь, как он нам гривы расчешет, когда узнает, что мы в потасовку ввязались, а по какому поводу, не узнали.
   - Узнаем, - хлопнул его по плечу Иван, - какие наши годы! - И предложил: - Пошли, что ли?
   - Пошли! - вздохнул Алексей и оглянулся на гору, по которой разбежались кривые улочки Разгуляя. И там, в его недрах, словно молотком ударили два раза: стреляли из револьвера. Следом - еще раз... Агенты Ольховского продолжали преследовать странных всадников в черных балахонах...
   Глава 3
   Иван нервно вышагивал взад-вперед по палубе дебаркадера и шепотом ругался. До отхода парохода оставалось десять минут, багаж находился в каютах, матрос, стоящий у сходней, то и дело выразительно посматривал на него, а об Алексее не было ни слуху ни духу. Правда, денщик Тартищева, Никита, доставил его багаж на пристань и передал записку, в которой Алексей, видимо, на ходу сообщал, что его срочно вызвали в управление полиции по поводу ограбления купца первой гильдии Чурбанова, известного в городе коллекционера.
   Прочитав записку, Вавилов сплюнул от досады и выругался. Кажется, их прогнозы сбываются. Отпуска им не видать как своих ушей. Иван понимал, что без приятеля один в тайгу не отправится еще и по той причине, что наверняка дело серьезное. Чурбанов собрал огромную библиотеку древних летописей, рукописных книг и прочих редкостей, на которые зарились коллекционеры со всего мира. Иван вздохнул. Не зря Алешку вызвали, ох, не зря! Он среди всех агентов самый образованный. И Тартищев непременно загрузит его по самую макушку. И ему плевать, что еще вчера самолично подписал им приказ на отпуск. Федору Михайловичу не привыкать ссылаться на чрезвычайные и непредвиденные обстоятельства.
   Иван снял фуражку и поскреб в затылке с выражением самого неподдельного горя на раскрасневшейся от жары физиономии. Эх, сгорел их отпуск синим пламенем, как погорела его мечта посидеть спокойно с удочкой у речного переката.
   Хотя, постой, чего он так расстроился? Иван оживился. Если Никита доставил багаж Алексея на коляске Тартищева, значит, Федор Михайлович не забыл, что сегодня два его агента отплывают на пароходе "Гигант" в долгожданный и заслуженный ими отпуск, и есть слабенькая, но надежда, что Алексей не опоздает к отправлению парохода.
   Он еще раз обвел взглядом косогор над пристанью и даже присвистнул от радости. В подтверждение его мыслей из города вновь приближалась коляска Тартищева, и за спиной Никиты хорошо просматривалась довольная физиономия его приятеля. Не дожидаясь, когда коляска остановится, Алексей выпрыгнул из нее и сбежал вниз к дебаркадеру. Левой рукой он придерживал шляпу, в правой сжимал ручку брезентового саквояжа.
   Пароход дал гудок, возвещая о завершении посадки, два дюжих матроса подступили к сходням, намереваясь убрать их.
   Иван сердито сверкнул на приятеля глазами и постучал себя согнутым пальцем по лбу. Алексей виновато развел руками и, бегом миновав сходни, оказался на палубе вслед за Вавиловым.
   Матросы шустро втянули трап на палубу, пароход опять взревел гудком и, гулко шлепая колесами, стал медленно отходить от причала дебаркадера. И только когда полоска желтой воды, отделявшей их от Североеланска, достигла сотни, если не больше саженей, два его чуть не оставшихся на берегу пассажира облегченно вздохнули. Никита же, который, сидя на облучке коляски, дожидался отправления парохода, перекрестился и что-то пробормотал в сивые от седины усы.
   ***
   Через час Иван и Алексей сидели за столиком на верхней палубе и пили пиво. Над их головами хлопал под порывами легкого ветра брезентовый полог. Днем он укрывал пассажиров от палящих лучей солнца, но с приближением сумерек жара уступила место приятному теплу. В нем, как в объятиях любимой женщины, купалось и нежилось тело, а душа тянулась навстречу доброму слову, открытому взгляду и приветливой улыбке. Появлялось желание закрыть глаза и отдаться во власть легких и нежных касаний ветерка, пряному мороку таежных трав, натекавшему с близкого берега. Острый запах сырости щекотал ноздри. Черный дым из трубы парохода относило назад, и он стелился за кормой длинным муаровым шлейфом.
   Над водой носились стрижи и ласточки-береговушки.
   Чайки парили над рекой. Стремительно меняя курс и перевертываясь в воздухе, они валились на крыло и припадали к самой воде. А то вдруг, очертя голову, бросались прямо в волну, и то одна, то другая взмывали вверх с бьющейся в клюве серебристой ленточкой.
   Слева от парохода солнце купалось в воде. Казалось, что в реку плеснули ковш раскаленного золота, отчего ее волны запылали пожаром, который вскоре погасит лучший в мире пожарный - ночная темнота. Она уже притаилась за скалами дальнего берега, словно лазутчик в засаде, и ждала лишь удобного момента, чтобы накрыть землю огромным плащом звездного неба.
   Вдали в узком проходе среди скал, куда стремилась река, ее уже укрыла мгла. Горбатые сопки, заросшие пихтой и рогатыми, словно быки сохатого, кедрами, подернулись сизым маревом. Над темными кручами берега отцветала черемуха. Набухли белизной соцветия рябины. Среди густой травы и разлапистых папоротников пламенели куртины жарков и мелькали багровые всполохи марьиных кореньев. Кое-где виднелись редкие пока красные и желтые саранки на длинных стеблях.
   Подмытые половодьем умирающие деревья, как печально поникшие зеленые знамена, склонились над желтыми водами...
   Белеющие в наступающей темноте остовы берез в седой бороде лишайников, вечная зелень ельников и синева пихтача... Скалы, ветер... Здесь он не мягкий и ласковый, как на палубе, а дикий и пронзительный, острый, как казачья сабля...
   Россыпи дикого замшелого камня, бурелом, черные вывороченные пни, чьи мертвые корни вздыбились выше молодого леса, - все это работа ветра и его веселой подруги - вешней воды.
   Легкая рябь бежала по реке и гасла на отмелях большого острова, заросшего тополями и ивой. Над подводной косой разходились в сторону слабые круги. Мелькнуло в воздухе трепещущее тельце, одно, другое, и вновь пошли, цепляясь друг за друга, круги по воде: то ли щука ельца гоняет, то ли окунь решил мошкарой разговеться. Чуть дальше, за отмелью, где крутят вовсю донные родники, взметнулся вдруг над водой широкий хвост. Всплеск! И рыба вновь ушла в глубину! Громадная рыба, мечта рыбака. Осетр, а может, и сам царь-таймень...
   Кто его знает!
   За островом река разлилась вширь. Несколько плоскодонок разошлись в разные стороны, освобождая отмеченный бакенами стрежень реки для парохода. Над некоторыми лодками клубился дым и синим туманом расползался над водой. Рыбаки отгоняли от себя комаров и мошку. Одна из лодок, в которой сидели четверо здоровенных голоногих мужиков, а на корме устроился с рулевым веслом жилистый старик в холщовой рубахе, плыла всего в десятке саженей от левого борта "Гиганта". Рулевой приложил козырек ладони к глазам, прищурился и что-то весело прокричал глазеющим на него со всех трех палуб пассажирам.
   Пронзительный пароходный гудок разорвал тишину. Капитан высунулся из рубки и тоже весело гаркнул в железный раструб переговорной трубы:
   - Привет, Трофимыч! Шалишь понемногу?
   Старик поднялся на ноги, замахал рукой.
   - Много осетров наострожничал, - раздалось с парохода, - или сетями теперь ловишь?
   Старик прижал руки к сердцу, затем развел их в стороны и покачал головой. Но и без этого было видно, что в лодке, кроме гребцов, ничего нет.
   - Жаль, - капитан был разочарован, - думал пару спичуков <Спичук самец осетра (диалект.).>, эдак пуда на четыре, купить, чтоб пассажиров ухой побаловать. - Он приложил руку к козырьку форменной фуражки. - Бывай, Трофимыч! На обратном пути, смотри, не подведи!
   Лодка с рыбаками ушла за остров. Капитан короткими гудками попрощался с ними. И вновь над рекой растеклась тишина, нарушаемая плеском волн о борта парохода и шлепаньем деревянных плиц.
   - Да-а, благодать-то какая! Просто божья благодать! - протянул Иван мечтательно и сдул пену, громоздившуюся маленьким сугробом над очередным бокалом с пивом. Он обвел взглядом широкий плес, последний перед тем, как река нырнет в теснину ущелья. - Жаль, что завтра уже приплываем, так бы плыл и плыл до конца отпуска, чтобы ни забот, ни хлопот... - Он вновь сдул пену и, сделав глоток из бокала, поднял взгляд на Алексея и требовательно произнес:
   - Хватит нежиться! Давай рассказывай, что там с Чурбановым приключилось?
   - С деталями или без? - поинтересовался Алексей лениво. С самого утра ему пришлось основательно побить ноги, выполняя задание Тартищева, поэтому от выпитого пива его слегка разморило и тянуло вздремнуть. Но он понимал, что подобный вечер еще не скоро повторится в его жизни, поэтому не спешил покинуть палубу, равно как и распространяться, по какому случаю чуть было не опоздал на пароход. Но Иван даже в состоянии меланхолии помнил прежде всего о деле и сердился, если об этом забывали другие.
   - Ты мне голову не морочь, - проворчал он и отставил бокал с пивом в сторону. - Или тебе Тартищев не велел меня посвящать?
   - Почему ж? - Алексей загадочно усмехнулся. - Дело просто замечательное! И нам с тобой непременно пришлось бы им заниматься, если б Ольховский его не перехватил. Так что благодари Бронислава Карловича за то, что отпуск наш продолжается.
   - Да уж, - скривился Вавилов, - дай бог ему стать полковником, да не в нашем полку! - Он пригубил пиво и выжидательно уставился на Алексея:
   - Рассказывай, не томи душу!
   - А что рассказывать? - Алексей пожал плечами. - Дело с виду обычное. Ограбили коллекционера, так их во всем мире грабят. Но здесь случай особый. Оставили без внимания многие ценные книги, а унесли лишь четыре штуки из тех, которые особо почитают раскольники. Это мне сам Чурбанов объяснил.
   - Погоди, что за книги? Старинные, что ли? Рукописные или печатные? потребовал ясности Иван.
   - Рукописные. Конца XV - начала XVII века, - ответил Алексей и достал из нагрудного кармана сюртука сложенный вдвое лист бумаги. - Я на всякий случай записал и названия их, и некоторые приметы. Все это толстые фолианты в деревянных, обтянутых кожей переплетах с бронзовыми и медными застежками.
   - А застежки знаешь для чего? - улыбнулся Иван. - Чтобы бес не проник! У раскольников есть даже проклятие для тех, кто забыл закрыть застежки после чтения.
   - Чурбанов мне это объяснил. Сам он тоже из староверов, правда, обычаев их почти не соблюдает, разве что крестится двумя перстами. А интерес к их книгам имеет превеликий. Оказывается, у него самая большая коллекция старинной православной, еще дониконианской литературы. Говорят, есть книги из библиотеки Ивана Грозного, хотя она считается погибшей. Правда, сам он в этом не признался. А пропали у него, - Алексей заглянул в бумагу, - первое издание Соборного Уложения 1649 года, редчайшая Виленская псалтырь 1575 года. Она была выпущена в свет учеником первопечатника Ивана Федорова Петром Мстиславцем. Кроме того, умыкнули большой рукописный сборник православных текстов шестнадцатого века. Чурбанов говорит, что это самая ценная из рукописей, которую ему удалось найти в сибирских скитах. Илья Фомич особо по ней горюет. Тем более что она в очень плохом состоянии. Многие листы слиплись в сплошной блок, водяные знаки просматривались, но не везде.
   Иван протянул руку и взял листок бумаги, на которым бисерным почерком Чурбанова были прописаны особые приметы утерянных древностей.
   - Ишь, как четко все выписал, - похвалил купца Иван, - буковка к буковке. Он и дела свои так ведет. Грошик к грошику - копейка. И каждая копейка у него точно гвоздем прибита. Скуповат и прижимист Илья Фомич неимоверно, но на коллекцию свою деньги не жалеет. - Он поднес листок ближе к глазам и прочитал:
   - На 633 листах. Шесть листов литерных. Написано полууставом и скорописью разных рук конца XVI века. Бумага с водяными знаками. На чистой странице в начале книги запись скорописью второй половины XVII века: "Книга Григорей Синаит". На обороте второго листа запись скорописью другой руки XVII века:
   "Сия книга Владимирского Рождественского монастыря церковная". На третьем - заставка растительного орнамента.
   Переплет - доски в коже, медные жуки и застежки. - Иван с удивлением посмотрел на Алексея:
   - Зачем это тебе, если за дело взялся Ольховский?
   - А так, на всякий случай, - ответил тот уклончиво и спрятал бумагу в карман. - Я за те полдня, что этой кражей занимался, много чего узнал. И не только от Чурбанова. После я еще в музей забежал, там тоже кое-что разведал. Ты как раз приметы самой ценной книги прочитал. А в музее мне о ней подробно рассказали. Хранитель фондов Иннокентий Владимирович Голдовский, говорят, даже затрясся, когда Чурбанов пригласил его к себе и показал эту рукопись. Она была местами подпорчена, и ему требовался специалист, чтобы реставрировать ее. У старообрядцев есть подобные мастерские, скриптории, где восстанавливают утерянный текст или переписывают поврежденные места, заново переплетают, делают застежки.
   Только эти скриптории окружены тайной, и мало кому известно, как их найти. Обычно они прячутся в самых глухих местах: в тайге или в горах.
   - Когда Чурбанов приглашал Голдовского к себе?
   - Дней десять назад. Но тот не взялся ее реставрировать, побоялся не справиться, хотя кое-какие древние книги до этого реставрировал. Объяснил, что книга уникальная и стоит бешеных денег у коллекционеров.
   - Выходит, Голдовский знал, что у Чурбанова имеется столь ценная книга?
   - До той поры, пока Чурбанов ее не показал, не знал. Он сам в музее недавно. Не больше двух месяцев. Раньше в Томске в университете преподавал, но, говорит, не сошелся взглядами с ректором, пришлось перебраться в Североеланск. На самом деле больше всех в курсе были лишь секретарь Чурбанова и его любовница. Сергей Усвятов, секретарь, судя по всему, большой дока по части древних книг. Говорит, объездил всю Сибирь в поисках раритетов. Чурбанов ему многое доверяет.
   И Усвятова, и любовницу Чурбанова Прасковью Романовну Домодедову Ольховский взял в разработку. Но, со слов Иннокентия Владимировича, я все ж успел кое-что записать прежде, чем им тоже занялось охранное отделение. Алексей полез в другой карман и достал четвертушку бумаги. Пробежал ее глазами и поднял их на Ивана:
   - По словам Голдовского, Чурбанов собирался отвезти эту книгу в Екатеринбург, там есть нужные мастера, но, как понимаешь, не успел. Вчера поздно ночью неизвестные злоумышленники, судя по следам, на веревках спустились с крыши, выдавили окно в библиотеке и проникли внутрь дома. Сам Илья Фомич пребывал в это время на квартире своей любовницы Домодедовой. Секретарь тоже отсутствовал. У него приболела мать в Каинске, и он отпросился у хозяина на неделю навестить ее. И вернулся только сегодня утром. В доме оставались слуги, шесть человек, но они в это время уже спали. Сторож, который дежурил снаружи, найден был утром связанным, с кляпом во рту, недалеко от забора, что окружает дом. На все вопросы мотает головой и твердит одно и то же: "Ничего не ведаю! Сзади напали!" Второй сторож, по его же словам, всю ночь провел рядом с комнатами, где хранятся коллекции, но ничего подозрительного не услышал.
   - А как же окно? Стекло должно было разбиться? Наверняка спал, мерзавец, потому и не услышал звон? - спросил Иван.