Павел. Давнее-давнее, детское… Клеточка для чижиков, один чижик прикован к столбику с обручем, а внизу вода — сам таскает ведерышком; клеточка, будто бы, пустынь, а чижик — пустынник, «Дмитрием Ивановичем» звать, а другой на воле, тот — «Ванька-слуга»… А еще столовые часики фарфоровые, белые, с цветочками золотыми да розовыми… Когда солнце на них, то в цветочках веселие райское…
Часы на стене бьют три четверти одиннадцатого.
Павел. Спать пора. Даст Бог, усну сегодня сладко — сниться будет, что баюкаешь… А ветер-то в трубе опять как воет, слышишь? — у-у-у! Точно мой Шпиц. Собачонка проклятая — весь день выла — под ногами все вертится, в глаза глядит и воет… Ну, прощай, Аннушка, спи с Богом!
Павел встает. Анна, с внезапным порывом обняв его, прижимается к нему.
Павел. Что ты?
Анна. Не уходи! Не уходи!
Павел. Да что, что такое?
Анна. Не знаю… Страшно…
Павел. Напугал привидениями, что ли?
Анна. Не знаю… Нет… Не то…
Павел. Так что же?
Молчание. Анна еще крепче прижимается к Павлу и дрожит.
Павел. А, вот что! Думаешь, убьют. Небось, не убьют. Пусть-ка сунутся, попробуют. Ребятушек моих намедни видела, как любят меня? Коли что — умрут, а не выдадут. Ну, да и Пален, чай, не дурак.
Анна. Пален — изменник.
Павел. А вот посмотрим — я уже послал за Аракчеевым — завтра же узнаем все.
Анна. Завтра? А если в эту ночь?..
Павел. Небось, говорю, не успеют. Да и как им войти сюда? После вечерней зори — все ворота заперты, мосты подняты: мы тут в замке, как в осажденной крепости — рвы глубокие, стены гранитные, бойницы с пушками — целым войском не взять.
Анна. А все-таки страшно, П?влушка!.. Прости ты меня, глупую… Видно, и я, как собачка твоя… Ну, родненький, ну, миленький, ну что тебе стоит?.. Останься, побудь со мной до утра…
Павел. Что вы, княгиня? «Cela ne convient pas», как говорит ее величество… Нет, не шутя, сударыня, я не хочу, чтоб называли любовницей Павла ту, которую скоро назовут императрицею Всероссийской… Завтра же… Какой завтра день?
Анна. Понедельник.
Павел. А, тяжелый день… Ну да для кого — понедельник, а для нас — воскресенье. Завтра же я нанесу великий удар — падут на плахе головы, некогда мною любимые… Завтра старому конец — и новая, новая жизнь — воскресение!.. Ну, прощай, а то ведь и вправду, пожалуй…
Анна. Останься! Останься!
Павел. Нет, нет! Как вам не стыдно? Трус я, что ли? Мне ли, самодержцу, великого Прадеда правнуку, бояться этой сволочи? Взгляну — и побегут, дохну — и рассеются! Яко тает воск от огня, побегут нечестивые! С нами Бог! Не бойся же, Анна, и помни — с нами Бог!
Павел обнимает Анну и уходит. Анна падает в кресло и сидит неподвижно, как бы в оцепенении, глядя на огонь в камине.
Потом подбегает к двери, в которую ушел Павел.
Анна. П?влушка! П?влушка! (Прислушивается.) Ушел…
Возвращается на прежнее место у камина, садится и опускает голову на руки.
Бедный Павел! Бедный Павел!
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
В глубине прихожей запертая дверь на маленькую витую лестницу во двор. Далее — печка и скамья для часовых. Направо — дверь в приемную и окно на Нижний Летний сад. На полу фонарь.
В глубине спальни — маленькая походная кровать без занавесок, с ширмами; ночник. Направо — голландская печка на ножках; забитая наглухо дверь в апартаменты государыни. Стены обложены деревом, крашенным в белый цвет.
Павел, в белом полотняном камзоле, в ночном колпаке спит на постели.
В прихожей два часовых камер-гусара, Ропшинский, помоложе, и Кириллов, постарше, дремлют на скамье у печки.
Ропшинский встает, зевает, потягивается, подходит к двери спальни, приотворяет первую наружную дверь, прикладывает ухо к замочной скважине и прислушивается
Кириллов. Спит?
Ропшинский. Спит.
Кириллов. Ну слава Богу. Теперь до утра, чай, не проснется. Умаялся, столько-то ночей не спавши.
Ропшинский. Как лег, так и заснул, точно ключ ко дну пошел. И помолиться не успел.
Кириллов. Ну, Бог простит! Что другое, а к молитве усерден. В прежние-то годы, в Гатчинском дворце, бывало, так-то ночью тоже стоишь на часах у спальни и все сквозь двери слышишь, как молится, вздыхает да охает, лбом об пол колотит, земные поклоны кладет — на паркете протерты, и нынче видать, словно две ямочки.
Павел (во сне). Часики фарфоровые белые с цветочками… Когда на них солнце, то в цветочках веселие райское…
Ропшинский (прислушиваясь). Бредит.
Кириллов. Ничего. Всегда во сне говорит, иной раз по-русски, а иной по-французски, внятно так, будто наяву; ежели в день был весел, то бредит спокойно, а ежели какие противности, то и сквозь сон говорит угрюмо и гневаться изволит… О-хо-хо, грехи наши тяжкие… Сохрани и помилуй Царица Небесная… Ложись-ка, Степа!
Ропшинский. Нет, я посижу, Данилыч, а то как лягу, не добудишься.
Кириллов. Ну, с Богом! А я тут у печки прикорну — дело наше старое — поясницу что-то ломит — не к морозу ли? Дай Бог морозца да солнышка…
Кириллов расстилает шинель на полу и укладывается. Ропшинский дремлет, сидя на скамье и прислонившись головой к печке. Сначала издали, потом все ближе и ближе, наконец, у самых окон, на деревьях Летнего сада, слышится воронье карканье.
Ропшинский. Слышишь, Данилыч?
Кириллов. А что?
Ропшинский. Воронье-то раскаркалось.
Кириллов. Да, вишь, проклятые! И с чего это ночью им вздумалось? Не к добру, ой, не к добру!.. То собачонка выла весь день, а то воронье. Как бы Государя не взбудили. Спугнул их, что ли, кто? Да кому ночью по саду ходить?.. Погляди-ка, Степка, что там такое?
Ропшинский (глядя в окно). Не видать — стекло замерзло. Вверху будто прояснело, вызвездило, а внизу не то вьюга метет, не то люди идут — много людей… войско…
Кириллов. Какое там войско, Господь с тобой! Спросонок, чай, мерещится.
Ропшинский. Может, и мерещится — мутно, бело — не видать…
Отходит к скамье.
Кириллов. Ну то-то… Дело ночное — всяко бывает. А то оградись крестом да молитвою — чур нас, чур, — тебя и не тронет. (Крестится и зевает.) О-хо-хо, грехи наши тяжкие… Сохрани и помилуй, Царица Небесная…
Кириллов и Ропшинский засыпают. Воронье карканье стихает. Фонарь чадит и гаснет. В окне голубоватый отсвет лунной вьюги.
Павел (во сне). Сашенька, Сашенька, мальчик мой миленький!..
Стук с лестницы в наружную дверь прихожей.
Кириллов (просыпаясь). Стучат!.. Степа, а Степа?
Ропшинский (в полусне). Воронье… воронье… Ох, Данилыч, что мне приснилось-то… (Coвсем проснувшись.) А? Что?.. Стучат?..
Кириллов. О, Господи! Уж не беда ли какая?.. Помилуй, Царица Небесная!.. (Надев саблю и подойдя к двери.) Кто там?
Голос Аргамакова (из-за двери). Отворяй! Отворяй!
Кириллов. Да кто? Кто такой?
Голос Аргамакова. Оглох ты, старая тетеря, не слышишь, что ли, по голосу? Я, я — Аргамаков, плац-адъютант…
Кириллов. Александр Васильевич, ваше высокоблагородие, чего угодно?..
Голос Аргамакова. Продери-ка глаза, пьяная рожа! Аль забыл, с кем говоришь?.. Я к его величеству с рапортом.
Кириллов. Государь почивать изволят, ваше высокоблагородие, — будить не велено…
Голос Аргамакова. Врешь, дурак! О пожарах и ночью докладывать велено.
Кириллов. Пожар? Где пожар?
Голос Аргамакова. В Адмиралтействе. Да черт тебя дери, долго ли мне тут с тобой разговаривать?.. Ужо на гауптвахте выпорю, так узнаешь, сукин сын, как команды не слушаться… Отворяй!
Кириллов. Сейчас, сударь! Сейчас. Фонарь потух, темно, ключа не найду… (Тихо Ропшинскому.) Степа, а Степа? Беды бы не вышло?.. Не взбудить ли государя, что ли?..
Ропшинский. Нет, Данилыч, упаси Боже будить — убьет… Пусть уж полковник сам, как знает, а наше дело — сторона.
Голос Аргамакова. Отворяй же! Отворяй, черт, анафема!
Ропшинский. Вишь, как лют, — пожалуй, и вправду засечет. Отворяй-ка скорее, Данилыч!
Кириллов. О, Господи, Господи! Помилуй, Царица Небесная…
Отпирается дверь. Входит Аргамаков. За ним — Бенигсен, кн. Яшвиль, Бибиков, Татаринов, Скарятин, Николай и Платон Зубовы, с глухими фонарями и шпагами наголо.
Кириллов. Кто такие?.. Кто такие?.. Ой, ой… Батюшки… Караул!..
Ропшинский (убегая направо). Караул!
Кириллов (выхватив саблю из ножен и становясь перед дверью спальни). Стой! Стой!
Заговорщики окружают Кириллова.
Николай Зубов. Саблю долой!
Ударом шпаги выбивает у Кириллова саблю и ранит его в руку.
Кириллов (падая). Государь! Государь! Бунт!
Павел (на мгновенье проснувшись, приподнимается на постели). Кто там? Кто там? (Падает навзничь и опять, засыпая, бредит.) Сашенька, Сашенька, мальчик мой милый… Я так и знал… Ну, слава Богу…
Яшвиль (приставив дуло пистолета к виску Кириллова). Молчи — убью!
Аргамаков (хватая кн. Яшвиля за руку). Что вы, князь, — всех перебудите.
Николай Зубов. Рот платком! Тащи вниз!
Кириллову затыкают рот и стаскивают по лестнице.
Аргамаков. А другой?
Николай Зубов. Убежал.
Платон Зубов. Беда! Тревогу подымет.
Бенигсен. Не успеет. А наши-то где?
Николай Зубов. Разбежались. Кто на лестнице да на дворе отстал, а кто — в саду; как давеча вороны-то раскаркались, все перетрусили.
Бенигсен. Ну, черт с ними! Нас и так довольно. Только скорее, скорее! (Подойдя к дверям спальни, отворяет наружную дверь и пробует отворить внутреннюю.) Изнутри заперся — значит там. (Прислушивается.) Верно, спит. У кого инструмент?
Аргамаков. Здесь.
Бенигсен. Отпирайте.
Аргамаков (Платону Зубову). Фонарь подержите.
Голоса заговорщиков (с лестницы). Бегите! Бегите! Тревога!
Платон Зубов. Господа, слышите?..
Дрожит и роняет фонарь.
Бенигсен. Эх, князь, теперь не время дрожать!
Павел (просыпаясь). Кто?.. Кто?.. Кто?..
Соскочив с постели, подбегает к двери и прислушивается.
Бенигсен. Инструмент, что ли, испортился?
Аргамаков. Нет, да замок аглицкий, с фокусом — отмычка не берет.
Николай Зубов. Ну-ка, плечом, — авось, подастся.
Напирает плечом на дверь. Дверь трещит. Павел отбегает в противоположный конец спальни, забивается в угол у печки за ширмами и плотно прижимается, как будто расплющивается, весь белый на белой стене, почти невидимый. Дверь открывается. Заговорщики вбегают в спальню.
Яшвиль (осветив постель фонарем). Убежал!
Николай Зубов. Куда? Не в окно же выскочил?
Бенигсен (пощупав постель). Le nid est chaud, l’oiseau n’est pas loin. [47]
Ищут, заглядывают в шкафы, под кресла, под стол, под кровать.
Платон Зубов (указывая под ширмы). Ноги!
Бибиков. Тьфу! Точно в прятки играем…
Бенигсен (отодвигая ширмы). Он!
Николай Зубов. Да что с ним такое? Будто не живой…
Бенигсен. Ваше величество…
Аргамаков. Не слышит.
Скарятин. От страха ошалел — столбняк.
Николай Зубов. А вот посмотрим.
Подносит фонарь к лицу Павла и тихонько одним пальцем дотрагивается до руки его. Павел весь, с головы до ног, вздрагивает и отпрядывает от стены, как будто хочет броситься на заговорщиков. Все отступают.
Павел (быстро и невнятно, как в бреду). Что?.. Что?.. Что?.. Что?.. Что?.. Что?..
Бибиков. Экая мерзость!.. Господа, нельзя же так… Черт знает, что такое! Кончайте скорее!
Бенигсен (Платону Зубову). Князь, отречение у вас? Ступайте же, ступайте, говорите, как решили. Да ну же, ну!..
Платон Зубов (вытирая пот с лица). Сейчас… сейчас… я только немного…
Бенигсен (подталкивая Платона Зубова). Да ну же, ну, ступайте!.. Э, черт вас дери!..
Платон Зубов выступает вперед, держа в руках манифест.
Платон Зубов. Sire, nous venons au nom de la patrie… [48]Нет, не могу… Дурно… Воды!..
Бенигсен (вырвав у Платона Зубова манифест). Ну вас к черту! (Подойдя к Павлу.) Ваше величество, вы арестованы…
Павел. Арестован?.. Арестован?.. Что значит арестован?..
Бенигсен. Арестованы и низложены. Государь-наследник, Александр Павлович, объявлен императором. На вашу жизнь никто посягнуть не осмелится: я буду охранять особу вашего величества. Только предайтесь нам совершенно. В случае же сопротивления малейшего, я не отвечаю…
Павел. Господи!.. Господи!.. Господи!.. Что я вам сделал?.. Что я вам сделал?..
Николай Зубов. Четыре года тиранил, злодей!
Татаринов. Давно бы с тобою покончить!
Бенигсен. Господа, перестаньте! Мы пришли сюда для спасения отечества, а не для низкого мщения. (Подавая Павлу манифест.) Sire, ayez l’obligeance de signer sur le champs cet act d’abdication… [49]
Николай Зубов. Эх, генерал, чего французить! Лучше мы по-русски… Ну-ка, Павел Петрович, добром говорим — отрекайся, а то, сударь, плохо будет!
Павел (подымая руки вверх, торжественно, внезапно изменившимся голосом). Я… я… я… помазанник Божий… Самодержец Всероссийский!.. Убейте, убейте!.. Не отрекусь!.. С нами Бог!.. С нами Бог!..
Николай Зубов. Видите, совсем рехнулся! Что с ним разговаривать?.. Кончать надо!
Скарятин. Не разбивши яиц, не сделаешь яичницы!
Толпа остальных заговорщиков вбегает с лестницы в прихожую. Шум, крики, смятение.
Голоса (в прихожей). Бегите! Бегите! Спасайтесь!
Бенигсен. Что такое?
Талызин (вбегая из прихожей в спальню). Скорее, скорее! Кончайте! Караул идет!
Павел (бросаясь к двери). Караул! Караул! Помогите!
Бенигсен (со шпагою наголо, заступая дорогу Павлу). Restez tranquil, Sire, il y va de vos jours! [50]
Павел. Пустите! Пустите! Караул!
Николай Зубов. Чего орешь.
Хватает Павла за руку. Павел вырывает у него руку. Николай Зубов ударяет его кулаком по виску. Он падает. Толпа из прихожей врывается в спальню.
Голоса. Скорее! Скорее! Скорее! Идут!
Павел (подымаясь). Помогите! Помогите, ребятушки!
Кн. Яшвиль кидается на Павла. Оба падают. На них наваливаются другие, передние — на задних, образуя кучу копошащихся тел. Ширма опрокинута. Ночник погас. Свалка.
Бенигсен. Стой! Стой!
Николай Зубов. Небось, братцы, Никола вывезет. Бей!
Голоса. Бей! Смерть тирану!
Яшвиль. Шпагу! Шпагу давай!
Николай Зубов. Зачем шпагу? Не надо крови. Души!
Татаринов. Веревку!
Аргамаков. Веревки-то нет.
Скарятин. Подушками!
Николай Зубов. Где тут возиться!
Татаринов. Шарфом!
Скарятин. Вот!
Татаринов. Петлю!
Скарятин. Готово!
Николай Зубов. Надевай!
Скарятин. Выбился, черт!
Павел. Помогите, помогите!
Татаринов. Ну же, тяни!
Скарятин. Руку подсунул — не стянешь!
Павел. Ради Бога! Ради Бога! Помолиться!
Татаринов. Стягивай! Стягивай! Стягивай!
Павел. Александр! Александр!
Раннее, еще темное утро. Потом светает.
Мария Федоровна; Александр; Константин; Елизавета; Пален, гр.; Бенигсен; Талызин; Аргамаков; Николай и Платон Зубовы; кн. Яшвиль; кн. Татаринов; Скарятин; Марин; Полторацкий; Роджерсон; Головкин; гр. Голицын; кн. Нарышкин; Кушелев; Ливен, кн.; Амвросий — Митрополит; Исидор — духовник. Духовенство. Придворные чины. Истопник. Чиновник. Солдаты.
На лестнице никого. Темнота. Тишина. На нижнюю площадку справа выбегает Мария Федоровна, с распущенными волосами, в ночной рубашке, в туфлях на босую ногу, в шубе, накинутой на одно плечо, спадающей и волочащейся по полу. За нею — княгиня Ливен.
Мария Федоровна. Paulchen! Paulchen! Paulchen!
Взбегает наверх по лестнице, спотыкается, падает, теряет туфлю, встает и бежит дальше.
Ливен. Ваше величество… погодите… туфля, туфля… ваше величество!
Мария Федоровна убегает направо; за нею — кн. Ливен. На нижнюю площадку справа входит поручик Полторацкий, за ним — солдаты.
Полторацкий. Ребята, за царя!
Полторацкий с обнаженною шпагою взбегает до середины лестницы, за ним — солдаты. На верхнюю площадку справа выходят Пален и Бенигсен.
Пален. Караул, стой!
Солдаты останавливаются.
Пален. Его величество государь император Павел I скончался апоплексическим ударом. Государь наследник Александр Павлович изволил вступить на престол.
Молчание, потом глухой ропот солдат.
Солдаты. Не верь, братцы, не верь!.. Убили, убили! Злодеи!..
Пален. Смирно-о! (Полторацкому.) Извольте, поручик, сводить караул!
Полторацкий. Ваше сиятельство…
Пален. Молчать! Как вы смеете, сударь, команды не слушаться?.. (Солдатам.) Я вас всех ужо, сукины дети… Пикни только!
Полторацкий (солдатам). Смирно-о!
Ропот стихает.
Полторацкий. На плечо-о!
Солдаты берут на плечо.
Полторацкий. Направо — кругом — марш!
Полторацкий и солдаты, сойдя по лестнице, уходят направо.
Пален. Уф! Еще минута — и бросились бы на нас… Прескверная штука, не угодно ли стакан лафита!
Бенигсен. Только покойник и спас.
Пален. Покойник?
Бенигсен. Ну, да, вышколил так, что довольно скомандовать, чтобы стали машинами.
Голос Марии Федоровны (за дверью). Пустите! Пустите! Пустите!
Пален. Что такое?
Бенигсен (заглядывая в дверь). Государыня!
Голос кн. Яшвиля. Вытащите вон эту бабу!
Голос Марии Федоровны. Paulchen! Paulchen!.. Ой-ой-ой!..
Бенигсен. Однако, не церемонятся… Видели?
Пален. А что?
Бенигсен. Татаринов схватил ее в охапку и понес, как ношу.
На верхнюю площадку справа входит лейб-медик Роджерсон.
Пален. А, доктор! Ну что, как у вас там?
Роджерсон. Раньше ночи не поспеем.
Пален. Что вы, сударь, помилуйте! Сегодня же надо выставить.
Роджерсон. Невозможно, граф! Сами видеть изволили, на что похож — узнать нельзя, так искалечили.
Пален. Мерзавцы! Как же, генерал, хоть вы бы удержали?
Бенигсен. Удержишь их! Звери! Мертвого били.
Пален. Что же делать, доктор, а?
Роджерсон. Сделаем, что можно — только не торопите. Там теперь два живописца работают.
Пален. Живописцы?
Роджерсон. Да, красят. Только, знаете, господа, с мертвеца-то на мертвеце портрет писать не очень приятно. Старичок, учитель рисования — из Академии Художеств привезли — так испугался, что едва паралич не хватил. Другой, помоложе, все храбрится. Только если и он за эту ночь поседеет, я не удивлюсь… Что еще сказать-то я хотел?.. Затем и пришел, да вот не вспомню… Кажется, и у меня голова не в порядке… Да, да, за такие ночи люди седеют…
Пален. Успокойтесь, доктор! А то ежели все мы потеряем голову…
Роджерсон. Постойте-ка, дайте припомнить… Ах, да — язык!
Пален. Язык?
Роджерсон. Ну да, что с языком делать? Высунулся, распух, никак в рот не всунешь, — придется отрезать…
Пален. Ну, будет, будет! Ступайте, делайте, что хотите, — только ради Бога, оставьте нас в покое и кончайте скорее.
Роджерсон уходит. Поручик Марин входит на нижнюю площадку слева.
Марин. Его величество.
Пален. Не пускать! Скажите, что нельзя…
Марин. Говорили. Не слушает, плачет, рвется сюда. Не удержишь. Руки на себя наложить хочет… Да вот и сам.
Александр взбегает по лестнице.
Александр. Батюшка! Батюшка! Батюшка!
Хочет войти в дверь направо. Пален не пускает.
Пален. Ваше величество, государь родитель…
Александр. Вы его…
Пален. Скончался.
Александр. Убили!
Падает без чувств на руки Бенигсена и Палена.
Пален. Доктора!
Марин выбегает и тотчас возвращается с Роджерсоном. Александра кладут на пол и стараются привести в чувство.
Пален. Ну, что?
Роджерсон. Надо быть осторожнее, граф, а то может скверно кончиться… Пока отнести бы в спальню.
Пален. Несите!
Марин (в дверь направо). Ребята, сюда!
Входят караульные солдаты.
Марин. Подымай! Легче, легче!
Марин, Роджерсон и солдаты сносят на руках Александра по лестнице. Все уходят. Лестница долго остается пустою. Светает. В окне ясное зимнее утро, голубое небо и первые лучи солнца. На нижнюю площадку справа входят истопник и чиновник.
Чиновник. Умер ли? Точно ли умер, а?
Истопник. Да говорят же, умер, Фома Неверный!
Чиновник. А бальзамируют?
Истопник. Сейчас потрошат, а к вечеру и бальзамируют.
Чиновник. Ну, значит, умер! Слава Те, Господи!.. (Крестится.) Аллилуия, аллилуия и паки [51]аллилуия! С новым государем, кум! Поцелуемся…
Истопник. Ну тебя, отстань! Вишь, нализался…
Чиновник. Выпил, брат, есть грех, да как на радостях-то не выпить. Весь город пьян — в погребах ни бутылки шампанского. А на улицах-то — народу тьма-тьмущая. Снуют, бегают, словно ошалели все — обнимаются, целуются, как в Светлое Христово Воскресение. И денек-то выдался светлый такой, — то все была слякоть да темень, а нынче с утра солнышко, будто нарочно для праздника. Ну, да и подлинно праздник — Воскресение, Воскресение России… Ура!
Истопник. Тише ты! Услышат — долго ли до греха? — беды с тобой наживешь…
Чиновник. Небось, кум, теперь — свобода… Иду я давеча сюда по Мойке, а навстречу офицер гусарский по самой середине панели верхом скачет, кричит: «Свобода! Гуляй, душа, — все позволено!»
Истопник. Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела… Да ну же, ступай, говорят, ступай — слышь, идут…
Истопник и чиновник уходят направо. Роджерсон и Марин входят на нижнюю площадку слева.
Марин. Пойду, доложу его сиятельству.
Роджерсон. Попросите же, чтоб граф поосторожнее, а то, ежели опять, как давеча, — я ни за что не отвечаю — рассудка может лишиться.
Марин. Слушаю-с.
Марин, взойдя по лестнице, уходит направо. Роджерсон — налево. Кн. Платон Зубов и обер-церемониймейстер граф Головкин входят на верхнюю площадку слева.
Платон Зубов. Всем чинам военным и гражданским в Зимний дворец, в Большую церковь съезжаться для учинения присяги. Митрополита и духовенство повестить не забудьте.
Головкин. Митрополит внизу, в церкви ждет.
Платон Зубов. Зачем? Кто просил?
Головкин. Сам приехал. Панихиды служить.
Платон Зубов. Панихид не будет, пока тело не выставят. Так и скажите дураку — пусть во дворец едет.
Головкин. Слушаю-с.
Платон Зубов. Eh bien, comte, qu’est ce qu’on dit du changement? [52]
Головкин. Mon prince, on dit que vous avez et? un des romains. [53]
Платон Зубов. Да, дело было жаркое — потрудились мы на пользу отечества…
Уходят. Александр входит на нижнюю площадку слева. Елизавета и Роджерсон ведут его под руки.
Роджерсон. Потихоньку, потихоньку, ваше величество! Присядьте, отдохнуть извольте…
Камер-лакей приносит стул и уходит. Александр садится. Елизавета дает ему нюхать спирт.
Александр. Ничего… прошло… Только вот голова немного… Все забываю… Что, бишь, я говорил-то, Лизанька? А?
Елизавета. Об отречении, Саша!
Роджерсон, взойдя по лестнице, уходит направо.
Александр. Да, отречение… А ты мне что? Вот опять забыл…
Елизавета. Я говорила, что сейчас нельзя — после…
Александр. После… После… Всю жизнь… Всегда — каждый день, каждый час, каждую минуту — то же, что сейчас вот — это — и больше ничего… Как с этим жить, как с этим царствовать? Ты знаешь?.. Я не знаю… Я не могу… Пусть кто может… А я не могу…
Елизавета. Что же делать, Саша? Надо…
Александр. Надо… И нельзя — опять, как тогда, помнишь? — надо и нельзя, нельзя и надо. Что ж это, что ж это такое, Господи?.. Сойти бы с ума, что ли… Не думать, не помнить… Забыть… О-о-о… Нет, не забудешь… Годы пройдут, вечность пройдет, а это — никогда, никогда!..
Елизавета становится на колени, обнимает и целует голову Александра.
Елизавета. Ну, полно же, полно… Сашенька… Родненький…
Александр. Хорошо… Не буду… Только что еще сказать-то я хотел? Что, бишь, такое?.. Да, да… Власть от Бога… «Несть бо власть аще не от Бога…» И это — опять, как тогда… А знаешь, Лизанька, ведь тут что-то неладно… А ну, как не от Бога власть самодержавная? Ну, как тут место проклятое — станешь на него и провалишься?.. Проваливались все до меня — и я провалюсь… Ты думаешь, с ума схожу, брежу?.. Нет, я теперь знаю, что говорю, — может, потом и забуду, а теперь знаю… Тут, говорю, черт к Богу близко, близехонько — Бога с чертом спутали так, что не распутаешь!
Мария Федоровна входит на нижнюю площадку справа. Она в утреннем шлафроке, волосы не убраны, на голове шаль.
Александр. Матушка!
Подходит к Марии Федоровне, хочет обнять ее, но, взглянув ей в лицо, отступает. Она смотрит на него долго и пристально, как будто не узнает.
Мария Федоровна. А-а, ваше высочество… ваше величество… Вы здесь. А там были?.. Нет?.. Я оттуда сейчас… Не пускали… Задним ходом прошла — караул поставить забыли… Видела… Ступайте же и вы посмотрите…
Александр. Матушка! Матушка!
Мария Федоровна. Теперь вас поздравляю: вы — император!
Александр падает на колени, закрыв лицо руками. Мария Федоровна, не взглянув на него, проходит мимо, налево. Елизавета и Роджерсон бросаются к Александру, поднимают и усаживают. Пален, Бенигсен, Аргамаков, Талызин, Депрерадович, Николай Зубов, Татаринов и другие заговорщики входят на верхнюю площадку справа.
Аргамаков (тихо Палену). Ваше сиятельство, в Преображенском неладно.
Пален. Что такое?
Аргамаков. Шумят, команды не слушают, «покажите, говорят, государя покойного, а то присягать не будем!»
Пален. Сейчас нельзя — не убрано.
Аргамаков. Как бы не вышло беды, уж очень бунтуют.
Пален (тихо). Подождите, приберем немного и пустим два ряда, покажем издали. Черт с ними, коли так преданы, пускай наглядятся.
С площади доносится стук барабанов, звуки труб, возрастающий гул голосов, крики войск. Заговорщики в смятении приходят, уходят, бегают, кричат, машут руками, указывают и заглядывают в окна.
Голоса заговорщиков. Слышите? Бунт? Бунт? Чего же смотрите? Где государь? Государя к войскам! Скорее! Скорее! Скорее!
Пален, Бенигсен, Николай Зубов, Татаринов и другие заговорщики сбегают по лестнице и окружают Александра.
Пален. Ваше величество, пожалуйте… Что такое? Опять обморок?
Елизавета. Ничего, пройдет. Только погодите минутку.
Пален. Ждать ни минуты нельзя. Если государь к войскам не выйдет тотчас же, может быть бунт. Пожалуйте, ваше величество!
Александр. Не надо! Не надо!
Пален. Полно, государь! Не время теперь. Благополучие сорока миллионов людей зависит от вашей твердости. Пожалуйте, пожалуйте же, ваше величество!..
Пален и Бенигсен с одной стороны, Николай Зубов и Татаринов — с другой, берут Александра под руки и ведут, как будто насильно тащат, вверх по лестнице. На верхней площадке открывают стеклянную дверь на балкон.
Александр. Что я скажу им, что я скажу?
Пален. Скажите только: «государь император скончался ударом — все при мне будет, как при бабушке». Но, ради Бога, повеселее, ваше величество — нельзя же так… Слезки-то, слезки вытереть извольте. Ну, с Богом!
Александр выходит на балкон.
Войска (с площади). Ура! Ура! Ура!
Великий князь Константин, обер-церемониймейстер гр. Головкин, обер-гофмаршал Нарышкин, адмирал Кушелев и другие придворные в парадных мундирах выходят на верхнюю площадку слева. На нижнюю справа — дворцовые караулы Семеновского, Преображенского, Лейб-гренадерского, Конно-гвардейского и других полков со знаменами и штандартами. Караулы становятся по обеим сторонам лестницы с эспантонами наголо.
Александр (с балкона). Государь император скончался. Все при мне будет, как при бабушке…
Войска (с площади). Ура! Ура! Ура!
Талызин (указывая на Александра). Точно ангел в лазури небесной парит!
Депрерадович. А солнце-то, солнце — се Александровых дней восходящее солнце!
Константин (Кушелеву, указывая на заговорщиков). Я бы их всех повесил!.. А впрочем, наплевать…
На верхней площадке толпа расступается, митрополит Амвросий с духовенством входит справа.
Головкин. Пожалуйте, владыка, карету подали.
Амвросий. Иду, иду — только вот государя поздравить…
Александр выходит с балкона.
Амвросий (подойдя к Александру и благословляя его). Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого.
Александр опять, как давеча, падает на колени, закрыв лицо руками.
Амвросий (положив руки на голову Александра). Благочестивейшего, самодержавнейшего, великого государя нашего, императора Александра Павловича спаси, Господи, и помилуй. Силою Твоею возвеселится царь и о спасении Твоем возрадуется. Положил еси на главе его венец от камене честна, д?си [54]ему благословение во веки веков. [55]Аминь.
Пален. Господа, в Зимний дворец! Владыка, пожалуйте. Пожалуйте, ваше величество!
Пален и другие заговорщики берут Александра под руки и сводят по лестнице, как будто несут на руках. Он идет с опущенной головой, мертвенно-бледным лицом, едва передвигая ногами. Караул, отдавая честь императору, склоняет к ногам его знамена и штандарты. С площади слышатся «ура!» и военная музыка — Екатерининский марш «Славься сим, Екатерина, славься, нежная к нам мать!» [56]
Все. Ура! Ура! Ура! Александр!
Голицын (тихо Нарышкину). Не на престол, будто, а на плаху ведут.
Нарышкин. Еще бы! Дедушкины убийцы [57]позади, батюшкины убийцы впереди…
Талызин (заговорщикам). Господа, слышали, Аракчеев здесь — у государя просит аудиенции.
Депрерадович. А вот посмотрим, примет ли.
Платон Зубов. Как не принять? Рубашками-то с тела поменялись недаром, братья названые!
Бенигсен. Помяните слово мое, господа: умер Павел, жив Аракчеев — умер зверь, жив зверь!
Кушелев (забегая вперед и становясь на колени перед Александром). Благословен Грядый во имя Господне. Осанна в вышних!
Все. Ура! Ура! Ура! Александр!
Часы на стене бьют три четверти одиннадцатого.
Павел. Спать пора. Даст Бог, усну сегодня сладко — сниться будет, что баюкаешь… А ветер-то в трубе опять как воет, слышишь? — у-у-у! Точно мой Шпиц. Собачонка проклятая — весь день выла — под ногами все вертится, в глаза глядит и воет… Ну, прощай, Аннушка, спи с Богом!
Павел встает. Анна, с внезапным порывом обняв его, прижимается к нему.
Павел. Что ты?
Анна. Не уходи! Не уходи!
Павел. Да что, что такое?
Анна. Не знаю… Страшно…
Павел. Напугал привидениями, что ли?
Анна. Не знаю… Нет… Не то…
Павел. Так что же?
Молчание. Анна еще крепче прижимается к Павлу и дрожит.
Павел. А, вот что! Думаешь, убьют. Небось, не убьют. Пусть-ка сунутся, попробуют. Ребятушек моих намедни видела, как любят меня? Коли что — умрут, а не выдадут. Ну, да и Пален, чай, не дурак.
Анна. Пален — изменник.
Павел. А вот посмотрим — я уже послал за Аракчеевым — завтра же узнаем все.
Анна. Завтра? А если в эту ночь?..
Павел. Небось, говорю, не успеют. Да и как им войти сюда? После вечерней зори — все ворота заперты, мосты подняты: мы тут в замке, как в осажденной крепости — рвы глубокие, стены гранитные, бойницы с пушками — целым войском не взять.
Анна. А все-таки страшно, П?влушка!.. Прости ты меня, глупую… Видно, и я, как собачка твоя… Ну, родненький, ну, миленький, ну что тебе стоит?.. Останься, побудь со мной до утра…
Павел. Что вы, княгиня? «Cela ne convient pas», как говорит ее величество… Нет, не шутя, сударыня, я не хочу, чтоб называли любовницей Павла ту, которую скоро назовут императрицею Всероссийской… Завтра же… Какой завтра день?
Анна. Понедельник.
Павел. А, тяжелый день… Ну да для кого — понедельник, а для нас — воскресенье. Завтра же я нанесу великий удар — падут на плахе головы, некогда мною любимые… Завтра старому конец — и новая, новая жизнь — воскресение!.. Ну, прощай, а то ведь и вправду, пожалуй…
Анна. Останься! Останься!
Павел. Нет, нет! Как вам не стыдно? Трус я, что ли? Мне ли, самодержцу, великого Прадеда правнуку, бояться этой сволочи? Взгляну — и побегут, дохну — и рассеются! Яко тает воск от огня, побегут нечестивые! С нами Бог! Не бойся же, Анна, и помни — с нами Бог!
Павел обнимает Анну и уходит. Анна падает в кресло и сидит неподвижно, как бы в оцепенении, глядя на огонь в камине.
Потом подбегает к двери, в которую ушел Павел.
Анна. П?влушка! П?влушка! (Прислушивается.) Ушел…
Возвращается на прежнее место у камина, садится и опускает голову на руки.
Бедный Павел! Бедный Павел!
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
ПЕРВАЯ КАРТИНА
Две комнаты, разделенные стеною; направо — узкая прихожая-коридор; налево — спальня государя. В стене — двойная дверь, соединяющая обе комнаты.В глубине прихожей запертая дверь на маленькую витую лестницу во двор. Далее — печка и скамья для часовых. Направо — дверь в приемную и окно на Нижний Летний сад. На полу фонарь.
В глубине спальни — маленькая походная кровать без занавесок, с ширмами; ночник. Направо — голландская печка на ножках; забитая наглухо дверь в апартаменты государыни. Стены обложены деревом, крашенным в белый цвет.
Павел, в белом полотняном камзоле, в ночном колпаке спит на постели.
В прихожей два часовых камер-гусара, Ропшинский, помоложе, и Кириллов, постарше, дремлют на скамье у печки.
Ропшинский встает, зевает, потягивается, подходит к двери спальни, приотворяет первую наружную дверь, прикладывает ухо к замочной скважине и прислушивается
Кириллов. Спит?
Ропшинский. Спит.
Кириллов. Ну слава Богу. Теперь до утра, чай, не проснется. Умаялся, столько-то ночей не спавши.
Ропшинский. Как лег, так и заснул, точно ключ ко дну пошел. И помолиться не успел.
Кириллов. Ну, Бог простит! Что другое, а к молитве усерден. В прежние-то годы, в Гатчинском дворце, бывало, так-то ночью тоже стоишь на часах у спальни и все сквозь двери слышишь, как молится, вздыхает да охает, лбом об пол колотит, земные поклоны кладет — на паркете протерты, и нынче видать, словно две ямочки.
Павел (во сне). Часики фарфоровые белые с цветочками… Когда на них солнце, то в цветочках веселие райское…
Ропшинский (прислушиваясь). Бредит.
Кириллов. Ничего. Всегда во сне говорит, иной раз по-русски, а иной по-французски, внятно так, будто наяву; ежели в день был весел, то бредит спокойно, а ежели какие противности, то и сквозь сон говорит угрюмо и гневаться изволит… О-хо-хо, грехи наши тяжкие… Сохрани и помилуй Царица Небесная… Ложись-ка, Степа!
Ропшинский. Нет, я посижу, Данилыч, а то как лягу, не добудишься.
Кириллов. Ну, с Богом! А я тут у печки прикорну — дело наше старое — поясницу что-то ломит — не к морозу ли? Дай Бог морозца да солнышка…
Кириллов расстилает шинель на полу и укладывается. Ропшинский дремлет, сидя на скамье и прислонившись головой к печке. Сначала издали, потом все ближе и ближе, наконец, у самых окон, на деревьях Летнего сада, слышится воронье карканье.
Ропшинский. Слышишь, Данилыч?
Кириллов. А что?
Ропшинский. Воронье-то раскаркалось.
Кириллов. Да, вишь, проклятые! И с чего это ночью им вздумалось? Не к добру, ой, не к добру!.. То собачонка выла весь день, а то воронье. Как бы Государя не взбудили. Спугнул их, что ли, кто? Да кому ночью по саду ходить?.. Погляди-ка, Степка, что там такое?
Ропшинский (глядя в окно). Не видать — стекло замерзло. Вверху будто прояснело, вызвездило, а внизу не то вьюга метет, не то люди идут — много людей… войско…
Кириллов. Какое там войско, Господь с тобой! Спросонок, чай, мерещится.
Ропшинский. Может, и мерещится — мутно, бело — не видать…
Отходит к скамье.
Кириллов. Ну то-то… Дело ночное — всяко бывает. А то оградись крестом да молитвою — чур нас, чур, — тебя и не тронет. (Крестится и зевает.) О-хо-хо, грехи наши тяжкие… Сохрани и помилуй, Царица Небесная…
Кириллов и Ропшинский засыпают. Воронье карканье стихает. Фонарь чадит и гаснет. В окне голубоватый отсвет лунной вьюги.
Павел (во сне). Сашенька, Сашенька, мальчик мой миленький!..
Стук с лестницы в наружную дверь прихожей.
Кириллов (просыпаясь). Стучат!.. Степа, а Степа?
Ропшинский (в полусне). Воронье… воронье… Ох, Данилыч, что мне приснилось-то… (Coвсем проснувшись.) А? Что?.. Стучат?..
Кириллов. О, Господи! Уж не беда ли какая?.. Помилуй, Царица Небесная!.. (Надев саблю и подойдя к двери.) Кто там?
Голос Аргамакова (из-за двери). Отворяй! Отворяй!
Кириллов. Да кто? Кто такой?
Голос Аргамакова. Оглох ты, старая тетеря, не слышишь, что ли, по голосу? Я, я — Аргамаков, плац-адъютант…
Кириллов. Александр Васильевич, ваше высокоблагородие, чего угодно?..
Голос Аргамакова. Продери-ка глаза, пьяная рожа! Аль забыл, с кем говоришь?.. Я к его величеству с рапортом.
Кириллов. Государь почивать изволят, ваше высокоблагородие, — будить не велено…
Голос Аргамакова. Врешь, дурак! О пожарах и ночью докладывать велено.
Кириллов. Пожар? Где пожар?
Голос Аргамакова. В Адмиралтействе. Да черт тебя дери, долго ли мне тут с тобой разговаривать?.. Ужо на гауптвахте выпорю, так узнаешь, сукин сын, как команды не слушаться… Отворяй!
Кириллов. Сейчас, сударь! Сейчас. Фонарь потух, темно, ключа не найду… (Тихо Ропшинскому.) Степа, а Степа? Беды бы не вышло?.. Не взбудить ли государя, что ли?..
Ропшинский. Нет, Данилыч, упаси Боже будить — убьет… Пусть уж полковник сам, как знает, а наше дело — сторона.
Голос Аргамакова. Отворяй же! Отворяй, черт, анафема!
Ропшинский. Вишь, как лют, — пожалуй, и вправду засечет. Отворяй-ка скорее, Данилыч!
Кириллов. О, Господи, Господи! Помилуй, Царица Небесная…
Отпирается дверь. Входит Аргамаков. За ним — Бенигсен, кн. Яшвиль, Бибиков, Татаринов, Скарятин, Николай и Платон Зубовы, с глухими фонарями и шпагами наголо.
Кириллов. Кто такие?.. Кто такие?.. Ой, ой… Батюшки… Караул!..
Ропшинский (убегая направо). Караул!
Кириллов (выхватив саблю из ножен и становясь перед дверью спальни). Стой! Стой!
Заговорщики окружают Кириллова.
Николай Зубов. Саблю долой!
Ударом шпаги выбивает у Кириллова саблю и ранит его в руку.
Кириллов (падая). Государь! Государь! Бунт!
Павел (на мгновенье проснувшись, приподнимается на постели). Кто там? Кто там? (Падает навзничь и опять, засыпая, бредит.) Сашенька, Сашенька, мальчик мой милый… Я так и знал… Ну, слава Богу…
Яшвиль (приставив дуло пистолета к виску Кириллова). Молчи — убью!
Аргамаков (хватая кн. Яшвиля за руку). Что вы, князь, — всех перебудите.
Николай Зубов. Рот платком! Тащи вниз!
Кириллову затыкают рот и стаскивают по лестнице.
Аргамаков. А другой?
Николай Зубов. Убежал.
Платон Зубов. Беда! Тревогу подымет.
Бенигсен. Не успеет. А наши-то где?
Николай Зубов. Разбежались. Кто на лестнице да на дворе отстал, а кто — в саду; как давеча вороны-то раскаркались, все перетрусили.
Бенигсен. Ну, черт с ними! Нас и так довольно. Только скорее, скорее! (Подойдя к дверям спальни, отворяет наружную дверь и пробует отворить внутреннюю.) Изнутри заперся — значит там. (Прислушивается.) Верно, спит. У кого инструмент?
Аргамаков. Здесь.
Бенигсен. Отпирайте.
Аргамаков (Платону Зубову). Фонарь подержите.
Голоса заговорщиков (с лестницы). Бегите! Бегите! Тревога!
Платон Зубов. Господа, слышите?..
Дрожит и роняет фонарь.
Бенигсен. Эх, князь, теперь не время дрожать!
Павел (просыпаясь). Кто?.. Кто?.. Кто?..
Соскочив с постели, подбегает к двери и прислушивается.
Бенигсен. Инструмент, что ли, испортился?
Аргамаков. Нет, да замок аглицкий, с фокусом — отмычка не берет.
Николай Зубов. Ну-ка, плечом, — авось, подастся.
Напирает плечом на дверь. Дверь трещит. Павел отбегает в противоположный конец спальни, забивается в угол у печки за ширмами и плотно прижимается, как будто расплющивается, весь белый на белой стене, почти невидимый. Дверь открывается. Заговорщики вбегают в спальню.
Яшвиль (осветив постель фонарем). Убежал!
Николай Зубов. Куда? Не в окно же выскочил?
Бенигсен (пощупав постель). Le nid est chaud, l’oiseau n’est pas loin. [47]
Ищут, заглядывают в шкафы, под кресла, под стол, под кровать.
Платон Зубов (указывая под ширмы). Ноги!
Бибиков. Тьфу! Точно в прятки играем…
Бенигсен (отодвигая ширмы). Он!
Николай Зубов. Да что с ним такое? Будто не живой…
Бенигсен. Ваше величество…
Аргамаков. Не слышит.
Скарятин. От страха ошалел — столбняк.
Николай Зубов. А вот посмотрим.
Подносит фонарь к лицу Павла и тихонько одним пальцем дотрагивается до руки его. Павел весь, с головы до ног, вздрагивает и отпрядывает от стены, как будто хочет броситься на заговорщиков. Все отступают.
Павел (быстро и невнятно, как в бреду). Что?.. Что?.. Что?.. Что?.. Что?.. Что?..
Бибиков. Экая мерзость!.. Господа, нельзя же так… Черт знает, что такое! Кончайте скорее!
Бенигсен (Платону Зубову). Князь, отречение у вас? Ступайте же, ступайте, говорите, как решили. Да ну же, ну!..
Платон Зубов (вытирая пот с лица). Сейчас… сейчас… я только немного…
Бенигсен (подталкивая Платона Зубова). Да ну же, ну, ступайте!.. Э, черт вас дери!..
Платон Зубов выступает вперед, держа в руках манифест.
Платон Зубов. Sire, nous venons au nom de la patrie… [48]Нет, не могу… Дурно… Воды!..
Бенигсен (вырвав у Платона Зубова манифест). Ну вас к черту! (Подойдя к Павлу.) Ваше величество, вы арестованы…
Павел. Арестован?.. Арестован?.. Что значит арестован?..
Бенигсен. Арестованы и низложены. Государь-наследник, Александр Павлович, объявлен императором. На вашу жизнь никто посягнуть не осмелится: я буду охранять особу вашего величества. Только предайтесь нам совершенно. В случае же сопротивления малейшего, я не отвечаю…
Павел. Господи!.. Господи!.. Господи!.. Что я вам сделал?.. Что я вам сделал?..
Николай Зубов. Четыре года тиранил, злодей!
Татаринов. Давно бы с тобою покончить!
Бенигсен. Господа, перестаньте! Мы пришли сюда для спасения отечества, а не для низкого мщения. (Подавая Павлу манифест.) Sire, ayez l’obligeance de signer sur le champs cet act d’abdication… [49]
Николай Зубов. Эх, генерал, чего французить! Лучше мы по-русски… Ну-ка, Павел Петрович, добром говорим — отрекайся, а то, сударь, плохо будет!
Павел (подымая руки вверх, торжественно, внезапно изменившимся голосом). Я… я… я… помазанник Божий… Самодержец Всероссийский!.. Убейте, убейте!.. Не отрекусь!.. С нами Бог!.. С нами Бог!..
Николай Зубов. Видите, совсем рехнулся! Что с ним разговаривать?.. Кончать надо!
Скарятин. Не разбивши яиц, не сделаешь яичницы!
Толпа остальных заговорщиков вбегает с лестницы в прихожую. Шум, крики, смятение.
Голоса (в прихожей). Бегите! Бегите! Спасайтесь!
Бенигсен. Что такое?
Талызин (вбегая из прихожей в спальню). Скорее, скорее! Кончайте! Караул идет!
Павел (бросаясь к двери). Караул! Караул! Помогите!
Бенигсен (со шпагою наголо, заступая дорогу Павлу). Restez tranquil, Sire, il y va de vos jours! [50]
Павел. Пустите! Пустите! Караул!
Николай Зубов. Чего орешь.
Хватает Павла за руку. Павел вырывает у него руку. Николай Зубов ударяет его кулаком по виску. Он падает. Толпа из прихожей врывается в спальню.
Голоса. Скорее! Скорее! Скорее! Идут!
Павел (подымаясь). Помогите! Помогите, ребятушки!
Кн. Яшвиль кидается на Павла. Оба падают. На них наваливаются другие, передние — на задних, образуя кучу копошащихся тел. Ширма опрокинута. Ночник погас. Свалка.
Бенигсен. Стой! Стой!
Николай Зубов. Небось, братцы, Никола вывезет. Бей!
Голоса. Бей! Смерть тирану!
Яшвиль. Шпагу! Шпагу давай!
Николай Зубов. Зачем шпагу? Не надо крови. Души!
Татаринов. Веревку!
Аргамаков. Веревки-то нет.
Скарятин. Подушками!
Николай Зубов. Где тут возиться!
Татаринов. Шарфом!
Скарятин. Вот!
Татаринов. Петлю!
Скарятин. Готово!
Николай Зубов. Надевай!
Скарятин. Выбился, черт!
Павел. Помогите, помогите!
Татаринов. Ну же, тяни!
Скарятин. Руку подсунул — не стянешь!
Павел. Ради Бога! Ради Бога! Помолиться!
Татаринов. Стягивай! Стягивай! Стягивай!
Павел. Александр! Александр!
ВТОРАЯ КАРТИНА
Парадная лестница Михайловского замка; гранитные ступени между двумя балюстрадами из серого сибирского мрамора и пилястрами из полированной бронзы. Две площадки, верхняя и нижняя; с нижней — две лестницы между мраморными колоннами, направо — во двор замка, налево — в апартаменты Александра; с верхней — дверь направо в апартаменты Павла, налево — в Тронную залу; в глубине — большое окно-дверь на балкон и площадь перед замком.Раннее, еще темное утро. Потом светает.
Мария Федоровна; Александр; Константин; Елизавета; Пален, гр.; Бенигсен; Талызин; Аргамаков; Николай и Платон Зубовы; кн. Яшвиль; кн. Татаринов; Скарятин; Марин; Полторацкий; Роджерсон; Головкин; гр. Голицын; кн. Нарышкин; Кушелев; Ливен, кн.; Амвросий — Митрополит; Исидор — духовник. Духовенство. Придворные чины. Истопник. Чиновник. Солдаты.
На лестнице никого. Темнота. Тишина. На нижнюю площадку справа выбегает Мария Федоровна, с распущенными волосами, в ночной рубашке, в туфлях на босую ногу, в шубе, накинутой на одно плечо, спадающей и волочащейся по полу. За нею — княгиня Ливен.
Мария Федоровна. Paulchen! Paulchen! Paulchen!
Взбегает наверх по лестнице, спотыкается, падает, теряет туфлю, встает и бежит дальше.
Ливен. Ваше величество… погодите… туфля, туфля… ваше величество!
Мария Федоровна убегает направо; за нею — кн. Ливен. На нижнюю площадку справа входит поручик Полторацкий, за ним — солдаты.
Полторацкий. Ребята, за царя!
Полторацкий с обнаженною шпагою взбегает до середины лестницы, за ним — солдаты. На верхнюю площадку справа выходят Пален и Бенигсен.
Пален. Караул, стой!
Солдаты останавливаются.
Пален. Его величество государь император Павел I скончался апоплексическим ударом. Государь наследник Александр Павлович изволил вступить на престол.
Молчание, потом глухой ропот солдат.
Солдаты. Не верь, братцы, не верь!.. Убили, убили! Злодеи!..
Пален. Смирно-о! (Полторацкому.) Извольте, поручик, сводить караул!
Полторацкий. Ваше сиятельство…
Пален. Молчать! Как вы смеете, сударь, команды не слушаться?.. (Солдатам.) Я вас всех ужо, сукины дети… Пикни только!
Полторацкий (солдатам). Смирно-о!
Ропот стихает.
Полторацкий. На плечо-о!
Солдаты берут на плечо.
Полторацкий. Направо — кругом — марш!
Полторацкий и солдаты, сойдя по лестнице, уходят направо.
Пален. Уф! Еще минута — и бросились бы на нас… Прескверная штука, не угодно ли стакан лафита!
Бенигсен. Только покойник и спас.
Пален. Покойник?
Бенигсен. Ну, да, вышколил так, что довольно скомандовать, чтобы стали машинами.
Голос Марии Федоровны (за дверью). Пустите! Пустите! Пустите!
Пален. Что такое?
Бенигсен (заглядывая в дверь). Государыня!
Голос кн. Яшвиля. Вытащите вон эту бабу!
Голос Марии Федоровны. Paulchen! Paulchen!.. Ой-ой-ой!..
Бенигсен. Однако, не церемонятся… Видели?
Пален. А что?
Бенигсен. Татаринов схватил ее в охапку и понес, как ношу.
На верхнюю площадку справа входит лейб-медик Роджерсон.
Пален. А, доктор! Ну что, как у вас там?
Роджерсон. Раньше ночи не поспеем.
Пален. Что вы, сударь, помилуйте! Сегодня же надо выставить.
Роджерсон. Невозможно, граф! Сами видеть изволили, на что похож — узнать нельзя, так искалечили.
Пален. Мерзавцы! Как же, генерал, хоть вы бы удержали?
Бенигсен. Удержишь их! Звери! Мертвого били.
Пален. Что же делать, доктор, а?
Роджерсон. Сделаем, что можно — только не торопите. Там теперь два живописца работают.
Пален. Живописцы?
Роджерсон. Да, красят. Только, знаете, господа, с мертвеца-то на мертвеце портрет писать не очень приятно. Старичок, учитель рисования — из Академии Художеств привезли — так испугался, что едва паралич не хватил. Другой, помоложе, все храбрится. Только если и он за эту ночь поседеет, я не удивлюсь… Что еще сказать-то я хотел?.. Затем и пришел, да вот не вспомню… Кажется, и у меня голова не в порядке… Да, да, за такие ночи люди седеют…
Пален. Успокойтесь, доктор! А то ежели все мы потеряем голову…
Роджерсон. Постойте-ка, дайте припомнить… Ах, да — язык!
Пален. Язык?
Роджерсон. Ну да, что с языком делать? Высунулся, распух, никак в рот не всунешь, — придется отрезать…
Пален. Ну, будет, будет! Ступайте, делайте, что хотите, — только ради Бога, оставьте нас в покое и кончайте скорее.
Роджерсон уходит. Поручик Марин входит на нижнюю площадку слева.
Марин. Его величество.
Пален. Не пускать! Скажите, что нельзя…
Марин. Говорили. Не слушает, плачет, рвется сюда. Не удержишь. Руки на себя наложить хочет… Да вот и сам.
Александр взбегает по лестнице.
Александр. Батюшка! Батюшка! Батюшка!
Хочет войти в дверь направо. Пален не пускает.
Пален. Ваше величество, государь родитель…
Александр. Вы его…
Пален. Скончался.
Александр. Убили!
Падает без чувств на руки Бенигсена и Палена.
Пален. Доктора!
Марин выбегает и тотчас возвращается с Роджерсоном. Александра кладут на пол и стараются привести в чувство.
Пален. Ну, что?
Роджерсон. Надо быть осторожнее, граф, а то может скверно кончиться… Пока отнести бы в спальню.
Пален. Несите!
Марин (в дверь направо). Ребята, сюда!
Входят караульные солдаты.
Марин. Подымай! Легче, легче!
Марин, Роджерсон и солдаты сносят на руках Александра по лестнице. Все уходят. Лестница долго остается пустою. Светает. В окне ясное зимнее утро, голубое небо и первые лучи солнца. На нижнюю площадку справа входят истопник и чиновник.
Чиновник. Умер ли? Точно ли умер, а?
Истопник. Да говорят же, умер, Фома Неверный!
Чиновник. А бальзамируют?
Истопник. Сейчас потрошат, а к вечеру и бальзамируют.
Чиновник. Ну, значит, умер! Слава Те, Господи!.. (Крестится.) Аллилуия, аллилуия и паки [51]аллилуия! С новым государем, кум! Поцелуемся…
Истопник. Ну тебя, отстань! Вишь, нализался…
Чиновник. Выпил, брат, есть грех, да как на радостях-то не выпить. Весь город пьян — в погребах ни бутылки шампанского. А на улицах-то — народу тьма-тьмущая. Снуют, бегают, словно ошалели все — обнимаются, целуются, как в Светлое Христово Воскресение. И денек-то выдался светлый такой, — то все была слякоть да темень, а нынче с утра солнышко, будто нарочно для праздника. Ну, да и подлинно праздник — Воскресение, Воскресение России… Ура!
Истопник. Тише ты! Услышат — долго ли до греха? — беды с тобой наживешь…
Чиновник. Небось, кум, теперь — свобода… Иду я давеча сюда по Мойке, а навстречу офицер гусарский по самой середине панели верхом скачет, кричит: «Свобода! Гуляй, душа, — все позволено!»
Истопник. Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела… Да ну же, ступай, говорят, ступай — слышь, идут…
Истопник и чиновник уходят направо. Роджерсон и Марин входят на нижнюю площадку слева.
Марин. Пойду, доложу его сиятельству.
Роджерсон. Попросите же, чтоб граф поосторожнее, а то, ежели опять, как давеча, — я ни за что не отвечаю — рассудка может лишиться.
Марин. Слушаю-с.
Марин, взойдя по лестнице, уходит направо. Роджерсон — налево. Кн. Платон Зубов и обер-церемониймейстер граф Головкин входят на верхнюю площадку слева.
Платон Зубов. Всем чинам военным и гражданским в Зимний дворец, в Большую церковь съезжаться для учинения присяги. Митрополита и духовенство повестить не забудьте.
Головкин. Митрополит внизу, в церкви ждет.
Платон Зубов. Зачем? Кто просил?
Головкин. Сам приехал. Панихиды служить.
Платон Зубов. Панихид не будет, пока тело не выставят. Так и скажите дураку — пусть во дворец едет.
Головкин. Слушаю-с.
Платон Зубов. Eh bien, comte, qu’est ce qu’on dit du changement? [52]
Головкин. Mon prince, on dit que vous avez et? un des romains. [53]
Платон Зубов. Да, дело было жаркое — потрудились мы на пользу отечества…
Уходят. Александр входит на нижнюю площадку слева. Елизавета и Роджерсон ведут его под руки.
Роджерсон. Потихоньку, потихоньку, ваше величество! Присядьте, отдохнуть извольте…
Камер-лакей приносит стул и уходит. Александр садится. Елизавета дает ему нюхать спирт.
Александр. Ничего… прошло… Только вот голова немного… Все забываю… Что, бишь, я говорил-то, Лизанька? А?
Елизавета. Об отречении, Саша!
Роджерсон, взойдя по лестнице, уходит направо.
Александр. Да, отречение… А ты мне что? Вот опять забыл…
Елизавета. Я говорила, что сейчас нельзя — после…
Александр. После… После… Всю жизнь… Всегда — каждый день, каждый час, каждую минуту — то же, что сейчас вот — это — и больше ничего… Как с этим жить, как с этим царствовать? Ты знаешь?.. Я не знаю… Я не могу… Пусть кто может… А я не могу…
Елизавета. Что же делать, Саша? Надо…
Александр. Надо… И нельзя — опять, как тогда, помнишь? — надо и нельзя, нельзя и надо. Что ж это, что ж это такое, Господи?.. Сойти бы с ума, что ли… Не думать, не помнить… Забыть… О-о-о… Нет, не забудешь… Годы пройдут, вечность пройдет, а это — никогда, никогда!..
Елизавета становится на колени, обнимает и целует голову Александра.
Елизавета. Ну, полно же, полно… Сашенька… Родненький…
Александр. Хорошо… Не буду… Только что еще сказать-то я хотел? Что, бишь, такое?.. Да, да… Власть от Бога… «Несть бо власть аще не от Бога…» И это — опять, как тогда… А знаешь, Лизанька, ведь тут что-то неладно… А ну, как не от Бога власть самодержавная? Ну, как тут место проклятое — станешь на него и провалишься?.. Проваливались все до меня — и я провалюсь… Ты думаешь, с ума схожу, брежу?.. Нет, я теперь знаю, что говорю, — может, потом и забуду, а теперь знаю… Тут, говорю, черт к Богу близко, близехонько — Бога с чертом спутали так, что не распутаешь!
Мария Федоровна входит на нижнюю площадку справа. Она в утреннем шлафроке, волосы не убраны, на голове шаль.
Александр. Матушка!
Подходит к Марии Федоровне, хочет обнять ее, но, взглянув ей в лицо, отступает. Она смотрит на него долго и пристально, как будто не узнает.
Мария Федоровна. А-а, ваше высочество… ваше величество… Вы здесь. А там были?.. Нет?.. Я оттуда сейчас… Не пускали… Задним ходом прошла — караул поставить забыли… Видела… Ступайте же и вы посмотрите…
Александр. Матушка! Матушка!
Мария Федоровна. Теперь вас поздравляю: вы — император!
Александр падает на колени, закрыв лицо руками. Мария Федоровна, не взглянув на него, проходит мимо, налево. Елизавета и Роджерсон бросаются к Александру, поднимают и усаживают. Пален, Бенигсен, Аргамаков, Талызин, Депрерадович, Николай Зубов, Татаринов и другие заговорщики входят на верхнюю площадку справа.
Аргамаков (тихо Палену). Ваше сиятельство, в Преображенском неладно.
Пален. Что такое?
Аргамаков. Шумят, команды не слушают, «покажите, говорят, государя покойного, а то присягать не будем!»
Пален. Сейчас нельзя — не убрано.
Аргамаков. Как бы не вышло беды, уж очень бунтуют.
Пален (тихо). Подождите, приберем немного и пустим два ряда, покажем издали. Черт с ними, коли так преданы, пускай наглядятся.
С площади доносится стук барабанов, звуки труб, возрастающий гул голосов, крики войск. Заговорщики в смятении приходят, уходят, бегают, кричат, машут руками, указывают и заглядывают в окна.
Голоса заговорщиков. Слышите? Бунт? Бунт? Чего же смотрите? Где государь? Государя к войскам! Скорее! Скорее! Скорее!
Пален, Бенигсен, Николай Зубов, Татаринов и другие заговорщики сбегают по лестнице и окружают Александра.
Пален. Ваше величество, пожалуйте… Что такое? Опять обморок?
Елизавета. Ничего, пройдет. Только погодите минутку.
Пален. Ждать ни минуты нельзя. Если государь к войскам не выйдет тотчас же, может быть бунт. Пожалуйте, ваше величество!
Александр. Не надо! Не надо!
Пален. Полно, государь! Не время теперь. Благополучие сорока миллионов людей зависит от вашей твердости. Пожалуйте, пожалуйте же, ваше величество!..
Пален и Бенигсен с одной стороны, Николай Зубов и Татаринов — с другой, берут Александра под руки и ведут, как будто насильно тащат, вверх по лестнице. На верхней площадке открывают стеклянную дверь на балкон.
Александр. Что я скажу им, что я скажу?
Пален. Скажите только: «государь император скончался ударом — все при мне будет, как при бабушке». Но, ради Бога, повеселее, ваше величество — нельзя же так… Слезки-то, слезки вытереть извольте. Ну, с Богом!
Александр выходит на балкон.
Войска (с площади). Ура! Ура! Ура!
Великий князь Константин, обер-церемониймейстер гр. Головкин, обер-гофмаршал Нарышкин, адмирал Кушелев и другие придворные в парадных мундирах выходят на верхнюю площадку слева. На нижнюю справа — дворцовые караулы Семеновского, Преображенского, Лейб-гренадерского, Конно-гвардейского и других полков со знаменами и штандартами. Караулы становятся по обеим сторонам лестницы с эспантонами наголо.
Александр (с балкона). Государь император скончался. Все при мне будет, как при бабушке…
Войска (с площади). Ура! Ура! Ура!
Талызин (указывая на Александра). Точно ангел в лазури небесной парит!
Депрерадович. А солнце-то, солнце — се Александровых дней восходящее солнце!
Константин (Кушелеву, указывая на заговорщиков). Я бы их всех повесил!.. А впрочем, наплевать…
На верхней площадке толпа расступается, митрополит Амвросий с духовенством входит справа.
Головкин. Пожалуйте, владыка, карету подали.
Амвросий. Иду, иду — только вот государя поздравить…
Александр выходит с балкона.
Амвросий (подойдя к Александру и благословляя его). Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого.
Александр опять, как давеча, падает на колени, закрыв лицо руками.
Амвросий (положив руки на голову Александра). Благочестивейшего, самодержавнейшего, великого государя нашего, императора Александра Павловича спаси, Господи, и помилуй. Силою Твоею возвеселится царь и о спасении Твоем возрадуется. Положил еси на главе его венец от камене честна, д?си [54]ему благословение во веки веков. [55]Аминь.
Пален. Господа, в Зимний дворец! Владыка, пожалуйте. Пожалуйте, ваше величество!
Пален и другие заговорщики берут Александра под руки и сводят по лестнице, как будто несут на руках. Он идет с опущенной головой, мертвенно-бледным лицом, едва передвигая ногами. Караул, отдавая честь императору, склоняет к ногам его знамена и штандарты. С площади слышатся «ура!» и военная музыка — Екатерининский марш «Славься сим, Екатерина, славься, нежная к нам мать!» [56]
Все. Ура! Ура! Ура! Александр!
Голицын (тихо Нарышкину). Не на престол, будто, а на плаху ведут.
Нарышкин. Еще бы! Дедушкины убийцы [57]позади, батюшкины убийцы впереди…
Талызин (заговорщикам). Господа, слышали, Аракчеев здесь — у государя просит аудиенции.
Депрерадович. А вот посмотрим, примет ли.
Платон Зубов. Как не принять? Рубашками-то с тела поменялись недаром, братья названые!
Бенигсен. Помяните слово мое, господа: умер Павел, жив Аракчеев — умер зверь, жив зверь!
Кушелев (забегая вперед и становясь на колени перед Александром). Благословен Грядый во имя Господне. Осанна в вышних!
Все. Ура! Ура! Ура! Александр!