Мерфи Уоррен. Цепная реакция

   Поманив Тисдейла к себе за дерево, Блич дружески обнял его за плечи. Уолкер уже не знал, чему больше удивляться — то ли неожиданному объятию, то ли мечу.
   Раз или два они практиковались с мечами на дынях, однако все думали, что это не более чем игра. Кто в наши дни использует мечи?
   — Удар должен быть сильным и чистым, — прошептал полковник, указывая на шею Дрейка. — Надо, чтобы голова скатилась вниз. Если она не покатится, подтолкни ее ногой.
   Уолкер взглянул на затылок Дрейка: над воротником гимнастерки вился нежный пушок. Рука Уолкера сжимала деревянную рукоятку меча, отточенное лезвие блестело на солнце. Уолкер ощущал тяжесть меча, ладони его вспотели от напряжения. Он не хотел поднимать меч на Дрейка.
   — В шею, пониже затылка, — сказал Блич. — Удар должен быть ровным и красивым. Давай действуй!
   Воздух в легких Тисдейла стал горячим, на тело навалилась свинцовая тяжесть, будто его тянули вниз тяжелые цепи. Живот покрылся противным липким потом. Он не шевелился.
   — Ну что же ты! — закричал полковник, рискуя быть услышанным внизу.
   Дрейк обернулся на крик и, увидев в руках Тисдейла меч, закрыл лицо руками. Его била дрожь, по брюкам расползалось темное пятно.
   — Тисдейл! — завопил полковник и, не владея больше собой, яростно нажал на кнопку микрофона, который держан в руке. Вся часть услышала крик своего командира: — Рядовой Уолкер Тисдейл, приказываю немедленно отрубить голову этому человеку! Выполняйте!
   Внизу, в долине, это прозвучало как голос свыше. Но теперь все видели того, кто стоял наверху, рядом с Дрейком и Тисдейлом. Это был их командир, он отдавал приказ, а Уолкер Тисдейл не хотел его выполнять. Вот как обернулось дело: умереть сегодня должен вовсе не Тисдейл, а рядовой Дрейк!
   Блич перестроился в мгновение ока.
   — Это мой прямой приказ, — сказал он и, выключив микрофон, добавил: — Все они видели и слышали это. Теперь уже поздно отступать, сынок. Тебе придется снести ему голову. Ну, давай! Я не забуду твою службу.
   Уолкер стиснул рукоятку меча. Ординарец поспешно отполз в сторону. Припоминая советы инструктора, Уолкер поднял меч повыше. Иначе нельзя: надо, чтобы меч прошел между позвонками и не застрял. Так их учил инструктор.
   Уолкер отвел меч назад, выставил вперед левую ногу... И тут Дрейк оглянулся и посмотрел ему прямо в глаза. Тисдейл молил Бога, чтобы Дрейк отвернулся. Убить того, кого близко знаешь, очень трудно, а если при этом он смотрит тебе в глаза, просто невозможно — во всяком случае для Уолкера. Он присягал, что будет убивать врагов, но не своих.
   — Прошу тебя, — сказал он Дрейку дрогнувшим голосом. — Отвернись, пожалуйста...
   — О'кей, — негромко произнес Дрейк, как если бы Уолкер попросил его снять головной убор.
   Он сказал это так предупредительно и так кротко, что Уолкер вмиг понял: это конец! Меч выпал из его рук.
   — Простите, сэр! Нас учили убивать врагов, а не своих товарищей.
   — Здесь командую я! — отрезал Блич. — Я не могу допустить, чтобы вы решали вместо меня. Предупреждаю в последний раз; исполняйте приказ!
   Он снова включил микрофон. Казалось, что сам воздух в долине наэлектризован до предела. Полковник Блич в последний раз повторил свой приказ рядовому Уолкеру Тисдейлу:
   — Руби!
   — Не могу.
   — Дрейк! — позвал Блич. — Ты умеешь исполнять приказы командира?
   — Да, сэр!
   — Если я сохраню тебе жизнь, ты исполнишь мой приказ?
   — О да, сэр! Да! Да! Да! Все, что вам угодно, сэр! Ведь я служу в особой части.
   — Мне нужна голова, неважно чья. Дай мне голову Тисдейла, Дрейк.
   Все еще дрожа от страха, рядовой Дрейк поспешил завладеть мечом, пока Тисдейл не передумал. В мгновение ока он выхватил меч из рук молодого атлета и сильно размахнулся. Удар пришелся в нижнюю часть затылка, и меч отскочил, оглушив Тисдейла. Дрейк ударил снова, и Уолкер услышал, как полковник напоминает Дрейку, что меч должен идти горизонтально. Затем обжигающая боль в шее и глубокий безмолвный мрак...
   Уолкер не мог видеть, как его голова покатилась с холма вниз, подскакивая и подпрыгивая, точно футбольный мяч, выбитый за пределы поля.
   Он больше не видел и не слышал. Его тело осталось лежать на вершине холма. Из шеи хлестала кровь.
   Однако последняя его мысль застряла где-то в просторах Вселенной, которую он покинул навсегда. Мысль эта заключалась в следующем: полковник Блич, со всеми его разговорами о воинском искусстве, о дисциплине, — в лучшем случае лишь жалкий дилетант. Он совершил жестокое преступление против чего-то самого главного, против силы, на которой держится мир. Эта сила столь всеобъемлюща, что может высвободить всю мощь человека.
   И когда разум человеческий раскрепостится, Блич будет всего лишь жалкой растрескавшейся тыквой, развалившейся, как дыни, на которых тренировались во владении мечом его солдаты.

Глава вторая

   Его звали Римо. Он шел на свое последнее задание.
   Человека, которого ему предстояло убрать, он не знал. Так было всегда; он никогда не знал своих жертв — только их имена, как они выглядят и где их можно найти.
   Теперь Римо уже не волновало, как это бывало прежде, что совершил этот человек и почему. Он беспокоился лишь о том, чтобы все было сделано аккуратно и чисто, без лишних эмоций.
   Этот человек жил в Майами-Бич, в комфортабельном номере на верхнем этаже гостиницы. Туда вели только три входа, все они охранялись, двери запирались на три замка каждая; ключи находились у трех разных людей, которые должны были использовать их одновременно. Поскольку эту маленькую крепость спроектировал в свое время бывший сотрудник ЦРУ по вопросам безопасности, исключив всякую возможность проникновения в нее сверху или снизу, «объект» мирно спал в то раннее утро до тех пор, пока Римо не стиснул в своих ладонях полное розовое лицо и не сообщил его обладателю, что если он сию минуту не объяснит кое-что, то останется без щек.
   Испуг «объекта» был вызван отнюдь не видом нежданного визитера. Римо был не дурен собой — с высокими скулами и темными пронзительными глазами, которые, будучи обращены на женщину, лишали ее твердости, если только он хотел произвести на нее впечатление. Правда, теперь это случалось все реже. Он был прекрасно сложен, и только чересчур широкие запястья выдавали его необычные способности.
   Задание было самым что ни на есть обыденным. Не менее четырнадцати раз Римо работал в таких вот надстроенных этажах — пентхаусах. Он называл их «бутербродами». Сверху был положен добрый ломоть: один или два пулемета, несколько телохранителей, металлический щит над потолком. Внизу закрыты все входы и, возможно, установлены какие-нибудь хитроумные приспособления. В результате верх и низ хорошо укреплены и безопасны на все сто процентов, а середина остается открытой, как купальник бикини.
   Проникнуть внутрь такого помещения не составляло для Римо никакого труда, как не составляло труда для наемного убийцы-ассасина и пятьдесят, и полторы тысячи лет тому назад.
   Римо знал, как впервые была успешно преодолена защита такой крепости.
   Древние монахи, чтобы защитить себя от наемных убийц, занимали под свои покои верхние этажи, внизу и вверху размещали охрану из самых надежных воинов и отправлялись на покой в полной иллюзии безопасности.
   С этим столкнулся один из Мастеров Синанджу — в 427 году по Христианскому летосчислению. Одни из гималайских владык поручил своим братьям охранять дворец сверху и снизу. Он знал, что его сын ненавидит их и братья боятся, что после смерти царя сын займет трон и расправится с ними. Это было известно и Мастеру Синанджу, главе древнего дома ассасинов, которые на свои заработки содержали население маленькой деревни в холодной бесплодной части Северной Кореи. Мастер Синанджу знал, что людям свойственно руководствоваться эмоциями, а не разумом: если кто-то боится высоты — значит, и другие должны ее бояться; если сами они не могут забраться вверх по гладкой каменной стене — значит, и никто не может; если сами не в состоянии передвигаться бесшумно — значит, они обязательно должны услышать, как кто-то к ним приближается.
   Такая крепость всегда оставалась незащищенной в середине. И тот, давний Мастер Синанджу вмиг сообразил, что нужно делать: он должен взобраться по наружной стене до этого этажа, где спал царь, и выполнить свою задачу. В тот год, как записано в летописях Синанджу, он получил от благодарного заказчика столько зерна и другой провизии, что ее хватило землякам Мастера на целых десять лет. Бюст того щедрого царя и поныне хранится на родине Синанджу, в деревне, давшей после этого миру много поколений Мастеров убийств. И никто из них с тех пор ни на минуту не задумывался о том, как проникнуть в охраняемую крепость.
   Не думал об этом и Римо.
   Он отыскал гостиницу и даже не дал себе труда окинуть ее взглядом. Владельцем гостиницы был Гастингс Виннинг, один из ведущих брокеров мира. Он занимал два верхних этажа. Римо не стал ломать голову, чтобы решить, на каком этаже он спит. Разумеется, на самом верхнем, на двадцать четвертом.
   Принято думать, что чем выше этаж, тем он надежнее. Злоумышленник сначала обязательно попытается пойти снизу, а уже потом попробует путь сверху. Они обезопасили себя от парашютистов, вертолетов и даже воздушных шаров. И никому не приходит в голову, что кто-то может просто забраться вверх по гладкой отвесной стене.
   Не желая тратить слишком много усилий, Римо поднялся до двадцать второго этажа на лифте и постучал в первую попавшуюся дверь.
   — Кто там? — спросил женский голос.
   — Насчет газа... Произошла утечка.
   — Утечка газа? Но эта гостиница не газифицирована! У меня в номере нет плиты. Может быть, спросите на кухне?
   — Теперь уже заги... зафигицирована, мадам, а это штука опасная. Мне нужно пройти через ваш номер и осмотреть наружную стену.
   — Вы здесь работаете?
   — Позвоните диспетчеру, мадам, — произнес Римо скучающим тоном, который в большинстве случаев срабатывает безотказно.
   — Ну хорошо.
   Женщина распахнула дверь. Ей было пятьдесят с небольшим. Лицо блестело от слоя жирного крема, выдававшего героические усилия удержаться хотя бы на прежних рубежах и не проиграть окончательно битву за убывающую привлекательность. На ней был развевающийся розовый пеньюар.
   — Для вас — все, что угодно, — сказала женщина с недвусмысленной улыбкой.
   При виде Римо она сразу оживилась и повеселела. Поправив рыжие волосы, она снова призывно улыбнулась ему и провела языком по накрашенным губам.
   Сколько помады осталось у нее на языке, подумал Римо.
   — Я на работе, мадам.
   — Я хочу тебя... Я заплачу, — страстно зашептала она.
   — Прекрасно, — сказал Римо, по опыту знавший, что спорить в таких случаях бесполезно. — Сегодня вечером.
   — Сейчас! — потребовала она.
   — Я приду к ленчу.
   — Нет, к завтраку!
   — Можно ограничиться легкой закуской, — сказал Римо, глядя в полное лицо женщины, уже полвека не отказывающей себе в пирожных, и прикидывая, что первый завтрак бывает у нее, вероятно, часов в девять.
   — А почему не сейчас? — огорчилась дама.
   — Я должен проверить трубы, — сказал Римо.
   К десяти часам он будет свободен от всего и вся: через десять минут он управится с заданием, а еще через тридцать — вообще освободится от этой работы насовсем.
   Римо подмигнул расстроившейся даме. Она попыталась ответить ему тем же, но ресницы при этом слиплись, и ей пришлось разлеплять их пальцами.
   Римо бесшумно двинулся через ее гостиную, не задумываясь, как он идет. Он двигался абсолютно бесшумно уже более десяти лет. В основе этого было ритмичное дыхание, согласованность каждой клеточки тканей тела с нервной системой и собственным внутренним ритмом. Все на свете имеет свой ритм, но большей частью очень слабый, чтобы его могли уловить нетренированные. А те, кто пичкает себя жирным мясом, дышат отрывисто и поверхностно, о нем даже не подозревают. Дыхание большинства людей не омывает легкие кислородом в той мере, как это должно быть.
   Римо вспомнил обо всем этом только тогда, когда хозяйка номера изумленно воскликнула:
   — Боже мой! Вы двигаетесь как привидение! Совершенно бесшумно!
   — Все дело в ваших ушах, — солгал Римо.
   Стоя на оконном карнизе, он вжался в кирпичную стену, соленую от морских ветров и слегка пострадавшую от выхлопных газов автомобилей. Края кирпичей крошились, и опираться на них следовало очень осторожно. Но Римо это не беспокоило. Он слился со стеной воедино и, осторожно отжимаясь и подтягиваясь на руках, стал медленно двигаться вверх. Теперь под его ногами уже не было карниза, и продвижение по гладкой стене требовало предельного внимания.
   — Как это у вас получается? На чем вы держитесь? — спрашивала женщина, высунувшись из окна. Ее глаза были на уровне его ног.
   — Это такой фокус. До встречи, мое солнышко.
   — Но как вы это делаете?
   — Контроль над мозгом, — коротко ответил Римо. — Требуется умственная дисциплина.
   — А я смогла бы так?
   — Без сомнения. Только не сейчас.
   — Такое впечатление, что вам это ничего не стоит. Просто ползете вверх по стене, — говорила удивленная женщина, задирая голову все выше.
   Ей казалось, что это совсем легко. Ничего особенного. Ноги ни на что не опираются, а просто вжимаются в стену. Похоже на то, что на его теле имеются какие-то присоски. Но какие?
   Она представила себя распластанной между ним и стеной, и это ее так возбудило, что она едва не выпрыгнула из окна. Пусть он ее поймает! А что, если он не захочет ловить? Она посмотрела вниз: с высоты двадцати двух этажей белые гребни волн были едва различимы, точно блестки с рождественской елки, плавающие в огромной бирюзовой ванне. А рядом, у самой кромки берега, поблескивают два зеленых сердечка — открытые плавательные бассейны для тех, кто предпочитает морской воде хлорку.
   Женщина втянула голову внутрь комнаты.
   Римо добрался до двадцать третьего этажа, ухватился правой рукой за оконный карниз и резко подтянулся, распрямившись. Он дотянулся до карниза окна следующего этажа. Отклонившись немного в сторону, он создал эффект маятника, раскачался и ухватился за соседний карниз. Так — окно за окном — он добрался до самого большого, углового окна, открыл его и вздохнул с облегчением: это была спальня хозяина.
   Гастингс Виннинг был убежден, что угловая комната — самая безопасная, так как она находится дальше других от лифта, и он может выставить больше постов охраны, ограждающих его от проникновения снизу. Поэтому он всегда выбирал для спальни угловую комнату. Комната была и самой большой по размерам — не пристало ему, владельцу гостиницы, уступать ее кому бы то ни было из сильных мира сего.
   Римо влез в окно, подошел к кровати и стиснул пальцами щеки спящего. Тот проснулся.
   — Минуточку, — проговорил Римо, сжимая лицо человека правой рукой, а левой шаря в кармане своих черных слаксов. Он искал бумажку с вопросами, которые должен был задать этому человеку. — Подождите, она где-то здесь, — сказал Римо, чувствуя, что нагрузка на скулы человека достигла предела, за которым может последовать хруст, затем перелом. Он слегка ослабил хватку, не выпуская, однако, лицо совсем. — Вот... нашел, — пробормотал Римо. — Одна упитанная утка, карри молотый, рис коричневый, полфунта... А, черт! Прошу прощения, это счет из ресторана. Куда же она подавалась? Я отлично помню, что утром клал ее в карман. Стойте, вот она! Теперь полный порядок. — Римо прочистил горло и начал читать: — С кем из членов правительства вы входили в контакт по вопросу закупки зерна для России? Сколько вы им заплатили? Когда вы им платили? Каковы ваши планы по части будущих закупок зерна? Пока все.
   Римо отпустил пальцы, давая возможность «объекту» говорить. Тот вздумал звать на помощь, и Римо пришлось снова сжать стальные клещи пальцев. К этому добавилась нестерпимая боль в ухе, скрученном пальцами левой руки. Записку пришлось взять в рот, и она намокла, но другого выхода не было.
   На этот раз человек заговорил. Он назвал имена, суммы, расчетные банковские счета, на которые переводились деньги. Он сказал все.
   — Еще один момент, пожалуйста... — попросил Римо.
   Воля Гастингса Виннинга была парализована страхом. Представьте себе спокойно спящего человека, который, проснувшись, почувствовал, что с него буквально сдирают лицо. Он не мог позвать стражу, ему не оставалось ничего, кроме признания. Только рассказав ночному визитеру все, что тот хотел знать, он мог избавиться от невыносимой боли.
   Гастингс Виннинг, один из известнейших брокеров по зерну, не утаил ничего. И когда гость сказал, что ему надо что-то еще, хозяин с готовностью кивнул. Он уже дал такие показания против самого себя, что теперь ничего не могло навредить.
   — Карандаш, — сказал Римо. — И не могли бы вы повторить все еще раз, помедленнее.
   — У меня нет карандашей, — сказал Виннинг, — у меня нет. Честное слово! Клянусь вам!
   — А ручка есть?
   — Нет. У меня есть диктофон.
   — Я не доверяю технике, — сказал Римо.
   — Можно принести ручку из вестибюля, но там дежурит Большой Джек, мой телохранитель. Он за дверью.
   — Ладно, — кивнул Римо.
   И как это его угораздило забыть карандаш? Обычная история. Когда позарез нужен карандаш, его не оказывается, а когда они не нужны, их хоть пруд пруди!
   — Вы не возражаете, если ручку принесет мой телохранитель?
   — Нисколько, — сказал Римо. — Только хорошо бы, чтоб она писала.
   Дрожа всем телом, Виннинг встал с кровати и неверными шагами прошел босиком по ворсистому белому ковру к выходу. Немного приоткрыв массивную дверь, он выглянул наружу — так, чтобы гость не видел его лица. Большой Джек спал.
   — Джек! — окликнул его хозяин.
   Тот испуганно открыл глаза и принялся извиняться за свою оплошность.
   — Мне нужна ручка, — сказал Виннинг, показывая глазами, что в его спальне находится чужой.
   Большой Джек выглядел озадаченным. Он мучительно наморщил лоб и поскреб в затылке. Потом взял лежавшую на журнале ручку, которой он от нечего делать рисовал на полях что придется. Например, он любил рисовать женские груди. Когда кто-то входил в вестибюль, он прятал журнал, весь испещренный подобными рисунками. Однажды он сказал своему напарнику, что существует тридцать семь видов сосков. Это было его вторым призванием. Первое состояло в разбивании голов. Он практиковался в этом занятии, будучи на службе у одного процентщика в Джерси-Сити, пока мистер Виннинг не предоставил ему престижную службу в своей охране. Теперь он разбивал головы только в целях самообороны, когда кто-то пытался напасть на мистера Виннинга. Такого не случалось вот уже два года.
   — Не эта, Джек, — сказал Виннинг, и тут охранник сообразил, что речь идет о его «пушке».
   Ему еще не приходилось пускать в ход оружие для защиты мистера Виннинга, и теперь этот момент наступил. Всю свою жизнь он был жертвой предубеждения. Люди думают, что, раз у вас рост под метр девяносто, а вес сто двадцать кило, ваши чувства притупляются и вы не в состоянии хорошо владеть оружием. Это было несправедливо в отношении Большого Джека, который стрелял мастерски. В 1969 году в Джерси-Сити он проделал две дырки — одна к одной — в груди Вилли Ганетти. В другой раз он достал Джеймса Тротмена — адвоката, выступавшего в суде против хозяина Джека, — попав ему в голову ниже левого уха, притом с приличного расстояния. Тем не менее недоверие к его искусству оставалось. И мистер Виннинг еще не разу не просил его пустить в ход свой «сорок пятый».
   Рука Большого Джека нырнула под пиджак. Мистер Виннинг медленно кивнул и отчетливо произнес:
   — Вот эту самую.
   Большой Джек почувствовал себя так, как должен был чувствовать себя Джон Кеннеди, ставший первым католическим Президентом Соединенных Штатов; как Джекки Робинсон, первым из чернокожих принятый в команду высшей лиги; как израильтяне, впервые одержавшие победу в войне за два последних тысячелетия.
   Большой Джек мог, наконец, воспользоваться своим автоматическим пистолетом, а не только весом и своими мускулами, как это было на старой службе, когда он ломал конечности, сворачивал на сторону носы, бил в пах, разбивал головы об стены... Теперь с этим покончено. Сам хозяин, мистер Виннинг, отдает ему приказ стрелять! Слезы радости выступили на глазах у Джека.
   Большой автомат 45 калибра, годившийся практически для любой цели, в широкой волосатой лапище Джека выглядел детским игрушечным пистолетом.
   При виде радостного возбуждения своего телохранителя Гастингсу Виннингу вдруг захотелось остановить его. Возможность убийства, хотя бы и по его собственному приказу, смутила брокера. Он умел мошенничать с процентными ставками, умел разговаривать с федеральным прокурором; он мог загнать собеседника в угол и взять его голыми руками; он мог поставить на карту засуху на Украине против цен на удобрения в Де-Мойне, штат Айова; он мог по глазам клиента определить — с точностью до полпроцента, — сколько с него можно получить.
   Но он не переносил вида крови. Вот почему у него возникла мысль отослать Большого Джека, присутствие которого несколько нервировало его и раньше. Пусть он идет досыпать.
   Однако было уже поздно. Громадный «медведь» уже входил в спальню, пряча пистолет за спиной. Виннинг отступит в сторону, пропуская стража вперед. Впервые с момента кошмарного пробуждения он почувствовал, что владеет ситуацией. Он уже прикидывал, кому из прокуроров поручат дело об убийстве, какого адвоката надо пригласить в качестве защитника Большого Джека, сколько времени продлится судебное разбирательство, пока они не вынесут оправдательный вердикт (а им придется это сделать) по делу об убийстве в целях самообороны. Надо будет также решить вопрос о сумме вознаграждения для Большого Джека. Оно должно быть не слишком большим (иначе этот громила завалит трупами всю гостиницу), но и не слишком маленьким, чтобы дать попять: убийство, совершенное с целью защиты драгоценной жизни Гастингса Виннинга, заслуживает поощрения.
   — Я просил ручку, а не «пушку», — произнес визитер.
   Виннинг не мог понять, как он увидел оружие: сверкающий хромом пистолет был все еще за спиной телохранителя. Может, Большой Джек выдал себя походкой? Виннинг слышал от одного русского дипломата, что существуют платные убийцы, настолько тонко ощущающие окружающий их мир, что могут по походке определить, вооружен нападающий или нет. Даже если оружие малокалиберное и не превышает по весу галстучную булавку, его владелец все время помнит о нем, и это отражается на его координации движений. Где-то, кажется в Северной Корее, существует Дом Мастеров убийств, и все, кто знает про это, их боятся. Даже правительство Северной Кореи предпочитает их не трогать.
   Так говорил русский дипломат. «Разумеется, я не верю в сказки об их сверхъестественных возможностях, однако были случаи, не поддающиеся разумному объяснению. Например, исчезали оперативные группы КГБ в полном составе, а когда агенты КГБ пытались найти их следы, все, что им удавалось выяснить, сводилось к рассказам о двух мужчинах: престарелом корейце и белом юноше».
   На кого работают эти двое, русский не знал. Ясно было одно: ЦРУ их не контролирует. А если они работают не на Россию, не на Америку и, разумеется, не на Китай, тогда на кого же? И какое отношение имеет белый человек к этому искусству, которое, если верить легенде, передается только от корейца к корейцу и только в пределах маленькой корейской деревушки, с древних времен поставляющей миру великолепных убийц, регулирующих отношения между царями, фараонами, императорами, касиками, вождями и другими монархами.
   Виннинг не думал, что этот визитер был одним из них. Вероятно, он просто-напросто увидел пистолет. Виннинг не верил в существование того, что не продается. Ему никто и никогда не предлагал купить услуги этих так называемых совершенных убийц.
   Ему не пришло в голову спросить самого себя, как смог посторонний человек проникнуть в его спальню, если он не способен совершать так называемые чудеса?
   Большой Джек достал пистолет и прицелился.
   — Я просил ручку, — услышал Виннинг голос визитера.
   — Сейчас ты ее получишь! — ответил Большой Джек.
   Прогремели два выстрела. Сквозь их оглушительный треск Виннинг, как ему показалось, расслышал, что гость сказал:
   — Благодарю вас. Большое спасибо.
   А потом Джек вдруг повалился на пол — не кто-то другой, а именно Джек. Его пистолет вместе с судорожно сжимавшей его рукой оказался на ковре, достаточно далеко от Джека. Ковер рядом с пистолетом сильно обгорел; мертвые пальцы оторванной руки все еще нажимали на курок.
   Как только Джек упал, гость подсунул под тело правую руку и извлек из кармана толстую шариковую ручку.
   — О'кей, начнем сначала, — сказал он. — Только помедленнее, пожалуйста, я не знаю стенографии.
   — Вы — кореец? — спросил Виннинг, сам удивляясь смелости своего вопроса.
   — Не приставайте! — сказал Римо.
   В это утро он не хотел слышать упоминаний ни о Корее, ни о корейцах: он и без того был слишком взволнован. Решение об отставке далось ему не просто.
   Гастингс Виннинг, разумеется, ни к кому не собирался приставать, и тем более к Римо. Кого-кого, а этого уважаемого гостя лучше было бы не задевать.