Римо стоял обнаженный, одежда кучкой лежала перед ним на полу.
– Ложись на кровать, – приказал Сторс, и Римо растянулся поперек кровати. Анна подошла и наклонилась над ним так, что ее соски слегка касались его груди.
– Для тебя у меня есть кое-что особенное, – сказала она и шагнула к небольшому столику рядом с кроватью, а затем снова оказалась в поде зрения Римо. В руках у нее был черный парик. Она принялась водить длинными прядями волос по животу Римо, затем перешла к половым органам и ногам. Потом надела парик на голову, заправив под него свои светлые волосы.
Анна села на кровать рядом с Римо и взяла со столика губную помаду. Засунув в рот конец закрытого тюбика, наклонилась над Римо, и ему на грудь закапала слюна. Затем, открыв помаду, она нарисовала кроваво-красные губы поверх своих собственных, бледных и бесцветных. Снова потянулась к столику.
«Теперь плеть,» – подумал Римо.
Убить их сейчас? Это просто. Ему хотелось дать им перед смертью почувствовать вкус победы.
– Отец, ты готов? Я не могу больше ждать.
Заряжая фотокамеру, Сторс ответил:
– Действуй. Только быстро, мы потеряли много времени.
Отработанный удар плети обрушился на живот Римо, оставив на коже алый след. Еще удар. На этот раз – ближе к паху. И опять. Она отшвырнула плеть и склонила голову над Римо. Темные пряди волос щекотали тело, ее рот схватил его, пачкая жирной помадой. Послышалось сладострастное мычание.
Римо позволил своему телу отреагировать. Он хотел эту женщину, но не для того, чтобы доставить ей наслаждение, а чтобы покарать ее. Как это сделать, он узнал от Чиуна, поведавшего кое-какие секреты. Извращенную нацистскую самку возбудил до неистовства молодой мускулистый полицейский, но уничтожит ее живущий в его сознании восьмидесятилетний кореец, считавший женщин не более сложным устройством, чем гитара. Неверный аккорд вызывает дисгармонию. Следует играть на нужных струнах.
Для черноволосой женщины в сапогах боль, мучения и страдания – вот подходящие струны. В этом ее наслаждение. Что ж, Римо доведет ее до экстаза, а потом – дальше, пока экстаз не станет болью, и еще – до тех пор, пока каждое нежнейшее эротическое прикосновение не обратится в режущую по живому боль.
Ее акт сознательного унижения сделал свое дело.
– Он готов. Прикажи ему овладеть мной.
– Овладей ею, – скомандовал Сторс.
– Хочу насилия! – вскричала она.
– Изнасилуй ее, – приказал Сторс.
Это было как раз то, что требовалось, и Римо с силой швырнул ее на кровать. Парик отлетел в сторону. Он внедрился в нее так, что тело изогнулось до хруста в позвоночнике.
Анна стонала. Сторс фотографировал. «Как он дошел до того, – думал Римо, – что спокойно занимается съемкой, наблюдая за извращениями собственной дочери?» Римо начинал догадываться. Незаметно, шаг за шагом, малозначащие поступки и действия формируют систему привычек, требующую постоянного усложнения, пока из многих частей не складывается общая сумма. И назад дороги уже нет.
– Сильнее, – проник в его сознание голос Анны. Сильнее. Быстрее. Глубже. Он заострил внимание на пальцах рук и ног. Когда тело начинает нагнетать кровь, мозг отказывается от нее, заботясь о других частях тела, о других функциях организма. В этом и состоял секрет Чиуна.
– Еще! – закричала она. – Еще!
Он буквально вжался в нее, придавливая коленями, приподнимая вверх и опуская. Она стонала в экстазе.
Римо заработал сильнее. Быстрее.
Она застонала. Опять оргазм.
Сильнее. Быстрее. Сосредоточимся на коленях.
Теперь она стонала не переставая. Но экстаз начинал уступать место боли.
Римо продолжал. Еще сильнее. Еще быстрее. Сознание зафиксировало мозолистые утолщения на кончиках пальцев.
Стоны становились все громче, их тон повышался. Теперь ей было больно. Она страдала. Скоро она крикнет «Стоп!», и Римо, находящийся, как они считают, под действием наркотика, вынужден будет повиноваться.
Он сильнее навалился на нее, придавив мускулистым плечом ее рот с такой силой, что треснули передние зубы. Теперь она уже не сможет приказать ему остановиться.
Из-под плеча ее голос почти не был слышен.
И Римо продолжал. Сильнее. Еще сильнее. Теперь – пальцы ног. Они впились в деревянный пол для прочного упора. Она пыталась оттолкнуть его. Он прижал ее сильнее.
Сторс больше не фотографировал. Теперь он наблюдал. Групповые изнасилования нацистов несли смерть их жертвам. Сторс видел, как такая же участь постигает его дочь, она погибает, изнасилованная бандой, состоящей из одного человека.
И тогда Сторс скомандовал:
– Стоп!
Римо остановился. Анна лежала в полубессознательном состоянии, рот и пах были в крови.
– С тобой все в порядке, дорогая? – спросил Сторс.
Она медленно села, в глазах горела ненависть.
– Убьем этого ублюдка, отец. Замучаем до смерти.
– Обязательно. Но сперва, мистер Пелхэм и я должны закончить начатую партию в шахматы. Прояви пока пленку. Я тебя позову.
Римо было приказано одеться. Сторс отвел его обратно, в шахматную комнату, велел сесть и сам занял место напротив.
Он обратился к Римо:
– Кто ты?
– Римо Пелхэм.
– Кто рассказал тебе обо мне?
– Дебора Хиршблум.
– Что она рассказала?
– Что вы – нацисты.
– Зачем ты сюда пришел?
– За деньгами. Я могу вытянуть из вас деньги.
– Хорошо. Мы сыграем в одну игру. Ты сейчас проснешься и покажешь мне, как ты собирался выиграть, а потом – опять уснешь. Повторяй за мной. Ты проснешься, чтобы поиграть, и снова уснешь.
– Я проснусь, чтобы поиграть, и снова усну.
– Ты проснешься по щелчку моих пальцев. Уснешь тоже по щелчку.
Сторс щелкнул пальцами.
– Сыграем блиц, – сказал он, улыбаясь.
– Сыграем, – согласился Римо.
– По-прежнему надеетесь выиграть? – спросил Сторс, уверенный в своем мастерстве и грядущей победе.
– Да, – сказал Римо и взял с доски ферзя. Ферзя Деборы. – Следите за ферзем.
– Слежу.
– Вот мой ход, – сказал Римо и поставил ферзя на ладонь зеленым фетровым кружочком вниз. Пальцы сомкнулись на основании фигуры. Темно-карие глаза, у которых, казалось, не было зрачков, впились в Сторса, и Римо произнес:
– Мат в один ход.
Римо повернул руку фигурой вниз и с разворотом кисти послал ее вперед. Этот ход, величайший в истории шахмат, вогнал верхнюю часть белого ферзя в глаз Сторсу, потом – еще глубже, через глазницу в мозг. На месте правого глаза Сторса оказался зеленый фетровый монокль, из-под которого вниз побежала алая ленточка. Тело Сторса передернулось в конвульсии, пальцы защелкали – щелк! щелк! щелк! Это был последний сигнал мозга, посланный им еще до того, как Римо пошел белым ферзем. Прямо в глаз негодяю.
Римо поглядел на него и улыбнулся одними губами.
– Шах и мат, – сказал он и вышел.
Остальное было просто.
– Ложись на кровать, – приказал Сторс, и Римо растянулся поперек кровати. Анна подошла и наклонилась над ним так, что ее соски слегка касались его груди.
– Для тебя у меня есть кое-что особенное, – сказала она и шагнула к небольшому столику рядом с кроватью, а затем снова оказалась в поде зрения Римо. В руках у нее был черный парик. Она принялась водить длинными прядями волос по животу Римо, затем перешла к половым органам и ногам. Потом надела парик на голову, заправив под него свои светлые волосы.
Анна села на кровать рядом с Римо и взяла со столика губную помаду. Засунув в рот конец закрытого тюбика, наклонилась над Римо, и ему на грудь закапала слюна. Затем, открыв помаду, она нарисовала кроваво-красные губы поверх своих собственных, бледных и бесцветных. Снова потянулась к столику.
«Теперь плеть,» – подумал Римо.
Убить их сейчас? Это просто. Ему хотелось дать им перед смертью почувствовать вкус победы.
– Отец, ты готов? Я не могу больше ждать.
Заряжая фотокамеру, Сторс ответил:
– Действуй. Только быстро, мы потеряли много времени.
Отработанный удар плети обрушился на живот Римо, оставив на коже алый след. Еще удар. На этот раз – ближе к паху. И опять. Она отшвырнула плеть и склонила голову над Римо. Темные пряди волос щекотали тело, ее рот схватил его, пачкая жирной помадой. Послышалось сладострастное мычание.
Римо позволил своему телу отреагировать. Он хотел эту женщину, но не для того, чтобы доставить ей наслаждение, а чтобы покарать ее. Как это сделать, он узнал от Чиуна, поведавшего кое-какие секреты. Извращенную нацистскую самку возбудил до неистовства молодой мускулистый полицейский, но уничтожит ее живущий в его сознании восьмидесятилетний кореец, считавший женщин не более сложным устройством, чем гитара. Неверный аккорд вызывает дисгармонию. Следует играть на нужных струнах.
Для черноволосой женщины в сапогах боль, мучения и страдания – вот подходящие струны. В этом ее наслаждение. Что ж, Римо доведет ее до экстаза, а потом – дальше, пока экстаз не станет болью, и еще – до тех пор, пока каждое нежнейшее эротическое прикосновение не обратится в режущую по живому боль.
Ее акт сознательного унижения сделал свое дело.
– Он готов. Прикажи ему овладеть мной.
– Овладей ею, – скомандовал Сторс.
– Хочу насилия! – вскричала она.
– Изнасилуй ее, – приказал Сторс.
Это было как раз то, что требовалось, и Римо с силой швырнул ее на кровать. Парик отлетел в сторону. Он внедрился в нее так, что тело изогнулось до хруста в позвоночнике.
Анна стонала. Сторс фотографировал. «Как он дошел до того, – думал Римо, – что спокойно занимается съемкой, наблюдая за извращениями собственной дочери?» Римо начинал догадываться. Незаметно, шаг за шагом, малозначащие поступки и действия формируют систему привычек, требующую постоянного усложнения, пока из многих частей не складывается общая сумма. И назад дороги уже нет.
– Сильнее, – проник в его сознание голос Анны. Сильнее. Быстрее. Глубже. Он заострил внимание на пальцах рук и ног. Когда тело начинает нагнетать кровь, мозг отказывается от нее, заботясь о других частях тела, о других функциях организма. В этом и состоял секрет Чиуна.
– Еще! – закричала она. – Еще!
Он буквально вжался в нее, придавливая коленями, приподнимая вверх и опуская. Она стонала в экстазе.
Римо заработал сильнее. Быстрее.
Она застонала. Опять оргазм.
Сильнее. Быстрее. Сосредоточимся на коленях.
Теперь она стонала не переставая. Но экстаз начинал уступать место боли.
Римо продолжал. Еще сильнее. Еще быстрее. Сознание зафиксировало мозолистые утолщения на кончиках пальцев.
Стоны становились все громче, их тон повышался. Теперь ей было больно. Она страдала. Скоро она крикнет «Стоп!», и Римо, находящийся, как они считают, под действием наркотика, вынужден будет повиноваться.
Он сильнее навалился на нее, придавив мускулистым плечом ее рот с такой силой, что треснули передние зубы. Теперь она уже не сможет приказать ему остановиться.
Из-под плеча ее голос почти не был слышен.
И Римо продолжал. Сильнее. Еще сильнее. Теперь – пальцы ног. Они впились в деревянный пол для прочного упора. Она пыталась оттолкнуть его. Он прижал ее сильнее.
Сторс больше не фотографировал. Теперь он наблюдал. Групповые изнасилования нацистов несли смерть их жертвам. Сторс видел, как такая же участь постигает его дочь, она погибает, изнасилованная бандой, состоящей из одного человека.
И тогда Сторс скомандовал:
– Стоп!
Римо остановился. Анна лежала в полубессознательном состоянии, рот и пах были в крови.
– С тобой все в порядке, дорогая? – спросил Сторс.
Она медленно села, в глазах горела ненависть.
– Убьем этого ублюдка, отец. Замучаем до смерти.
– Обязательно. Но сперва, мистер Пелхэм и я должны закончить начатую партию в шахматы. Прояви пока пленку. Я тебя позову.
Римо было приказано одеться. Сторс отвел его обратно, в шахматную комнату, велел сесть и сам занял место напротив.
Он обратился к Римо:
– Кто ты?
– Римо Пелхэм.
– Кто рассказал тебе обо мне?
– Дебора Хиршблум.
– Что она рассказала?
– Что вы – нацисты.
– Зачем ты сюда пришел?
– За деньгами. Я могу вытянуть из вас деньги.
– Хорошо. Мы сыграем в одну игру. Ты сейчас проснешься и покажешь мне, как ты собирался выиграть, а потом – опять уснешь. Повторяй за мной. Ты проснешься, чтобы поиграть, и снова уснешь.
– Я проснусь, чтобы поиграть, и снова усну.
– Ты проснешься по щелчку моих пальцев. Уснешь тоже по щелчку.
Сторс щелкнул пальцами.
– Сыграем блиц, – сказал он, улыбаясь.
– Сыграем, – согласился Римо.
– По-прежнему надеетесь выиграть? – спросил Сторс, уверенный в своем мастерстве и грядущей победе.
– Да, – сказал Римо и взял с доски ферзя. Ферзя Деборы. – Следите за ферзем.
– Слежу.
– Вот мой ход, – сказал Римо и поставил ферзя на ладонь зеленым фетровым кружочком вниз. Пальцы сомкнулись на основании фигуры. Темно-карие глаза, у которых, казалось, не было зрачков, впились в Сторса, и Римо произнес:
– Мат в один ход.
Римо повернул руку фигурой вниз и с разворотом кисти послал ее вперед. Этот ход, величайший в истории шахмат, вогнал верхнюю часть белого ферзя в глаз Сторсу, потом – еще глубже, через глазницу в мозг. На месте правого глаза Сторса оказался зеленый фетровый монокль, из-под которого вниз побежала алая ленточка. Тело Сторса передернулось в конвульсии, пальцы защелкали – щелк! щелк! щелк! Это был последний сигнал мозга, посланный им еще до того, как Римо пошел белым ферзем. Прямо в глаз негодяю.
Римо поглядел на него и улыбнулся одними губами.
– Шах и мат, – сказал он и вышел.
Остальное было просто.
Глава двадцать четвертая
Анна Сторс еще не одевалась. Когда Римо вошел в затемненную фотолабораторию, она как раз положила негативы с его изображением в металлическую картотеку, где находились все остальные.
Увидев Римо, она в ужасе раскрыла глаза.
– Он проиграл, – сказал Римо.
Анна попыталась ударить его ногой, но Римо не обратил на это внимания и со смехом завел ее руку за спину, а потом прошептал ей в правое ухо:
– Твой отец, прежде чем я его убил, успел сказать, что единственной вещью, доставлявшей ему удовольствие, было наблюдать за тобой во время ваших представлений. Но он не хотел этого показывать, чтобы ты не останавливалась.
Потом Римо убил ее и оставил тело распростертым на огромной сушилке для фотографий. Когда он опускал труп на барабан из нержавеющей стали, зашипел, испаряясь, пот. Потом Римо сжег негативы и поджег дом.
Уходя, он взял из буфета пирожок. Через несколько минут после его ухода начали прибывать первые пожарные машины.
Вечерняя прохлада остудила воздух, вдруг стало необычно для августа холодно, потом – жарко, а потом Римо уже ничего не чувствовал, а просто шел вперед…
Увидев Римо, она в ужасе раскрыла глаза.
– Он проиграл, – сказал Римо.
Анна попыталась ударить его ногой, но Римо не обратил на это внимания и со смехом завел ее руку за спину, а потом прошептал ей в правое ухо:
– Твой отец, прежде чем я его убил, успел сказать, что единственной вещью, доставлявшей ему удовольствие, было наблюдать за тобой во время ваших представлений. Но он не хотел этого показывать, чтобы ты не останавливалась.
Потом Римо убил ее и оставил тело распростертым на огромной сушилке для фотографий. Когда он опускал труп на барабан из нержавеющей стали, зашипел, испаряясь, пот. Потом Римо сжег негативы и поджег дом.
Уходя, он взял из буфета пирожок. Через несколько минут после его ухода начали прибывать первые пожарные машины.
Вечерняя прохлада остудила воздух, вдруг стало необычно для августа холодно, потом – жарко, а потом Римо уже ничего не чувствовал, а просто шел вперед…
Глава двадцать пятая
Ростбиф в ресторане Хенричи, в Дейтоне, был хорош. Он был хорош уже на протяжении двух вечеров по средам. Римо посмотрел через окно на долину Майами, где на окраине и дальше, над окружающими Дейтон городками, вспыхивали огни. Ресторан находился на самом верху отеля, и для Дейтона здесь готовили превосходно. В Нью-Йорке это была бы просто съедобная пища.
Он разрезал поджаристое, слегка пружинящее мясо, откуда вытек красноватый сок, окрасивший в розовый цвет картофельное пюре, лежащее рядом на тарелке. Хорошее мясо, заметил кто-то, как и женщину, нужно смаковать. Кто это сказал? Уж конечно не Чиун, который, хотя и признался однажды, что все женщины прекрасны, только не все мужчины способны это разглядеть, в то же время считал непрожаренное мясо страшным ядом.
Римо наслаждался мясом. «Вообще-то, Чиун прав насчет яда, – думал он. – Регулярно приходить в определенные дни в определенное место, о чем знает кто-то еще, означало ставить себя в положение мишени. Мясо может быть отравлено. Его, Римо, могут отравить, хотя отравитель его никогда и не видел. КЮРЕ знает в этом толк. Отравитель может даже и не знать, что подсыпает именно яд. КЮРЕ обрезает концы везде, где возможно.»
Но пока он жив, и каждый прожитый день означал, скорее всего, что его здесь держат для того, чтобы заставить подергаться и поволноваться. Наказание в том, что приходится ждать, убьют тебя или нет. А если он ждет, значит не чувствует за собой вины, и ему можно опять доверять.
Что он такого сделал? Нагрубил Смиту? Так это из-за затянувшегося состояния максимальной готовности. Засчитывается не сказанное, а сделанное. Он выполнил приказ и прибыл в Дейтон.
В памяти почему-то не сохранилась дорога до Дейтона. Он помнил усталость, страшную жару, а потом – непонятно как оказался в аэропорту Дейтона с невероятным загаром, с деньгами, полученными, скорее всего, по дорожным чекам и без документов. Он, должно быть, проделал весь путь «на автопилоте.»
Римо чувствовал сильную усталость, но отдых день ото дня прибавлял сил. К тому времени, когда возобновятся тренировки, он будет к ним готов, но никогда больше не позволит держать его так долго на таком уровне. Если они со Смитом когда-нибудь встретятся, нужно будет об этом раз и навсегда договориться.
Дебора прикончила того, за кем охотилась. Он знал, что она своего добьется, но уж больно неловко все было сделано. Отец поссорился с дочерью, она его убила. Но для чего бы женщине кончать жизнь самоубийством при помощи сушилки для фотографий? Забавно, но похоже на его собственный стиль. От израильтян он ждал большей аккуратности. Да, это мог быть и он. Хотя нет, такой способ недостаточно быстр, требует много хлопот и годится только для наказания или отомщения. Но Римо наказаниями не занимается.
Когда-нибудь, если они встретятся, он скажет Деборе, что задание она выполнила неряшливо.
Римо опять взглянул через окно на долину, окидывая взором дали. Был тихий вечер, но на небе не было звезд, и по непонятной причине он вдруг ощутил чувство большой потери, как будто нашел что-то крайне необходимое, а потом потерял, даже не узнав, что же это было.
Тут в голову Римо пришла оригинальная мысль, достойная того, чтобы ею гордиться. Он подумал о веснушках Деборы и сказал про себя, надеясь когда-нибудь высказать то же самое вслух: «Девушка без веснушек – словно ночь без звезд».
Римо огляделся вокруг в поисках женщины с веснушками. Надо испробовать эту оригинальную фразу. Но на глаза ему попался только человек в костюме с чемоданчиком в руке. Причина, по которой он увидел этого человека, заключалась в том, что тот стоял в трех дюймах перед его носом.
– Хорошее настроение? Приятные мысли? – спросил человек резким и тонким голосом. Римо посмотрел вверх. Такое же, как и голос, лицо – резкое и злое.
– Добрый вечер. Садитесь. Я гадал, почему вы заставляете меня так долго ждать.
Харолд В. Смит сел за стол напротив Римо и положил чемоданчик на колени.
Смит заказал запеченный сэндвич с сыром. Официантка сказала:
– У нас есть еще сэндвичи с помидорами и ветчиной, и…
– Просто с сыром.
– И невкусный, пожалуйста, – добавил Римо.
Ага, у официантки на лице веснушки. Вот он ее порадует!
Улыбка спряталась в уголки рта официантки.
– Идите, – сказал Смит девушке и повернулся к Римо. – Значит, вы в хорошем настроении. Понравилась ли вам ваша последняя деловая поездка?
– Не очень.
– Не предполагал, что вы станете искать себе дополнительную работу.
– Что? – Римо выглядел сконфуженно.
– Вы запамятовали некоторые детали?
– Представления не имею, о чем вы говорите.
Смит наклонился вперед и внимательно вгляделся в лоб Римо, где обожженная кожа до сих пор была глянцевитой и натянутой, а брови только начинали отрастать.
– Я поверю вам, потому что меня об этом предупреждал Чиун.
– Чему поверите?
Смит улыбнулся в ответ, и Римо понял, что не стоило и спрашивать.
– Когда к вам окончательно вернулась память?
– Вот что, – сказал Римо, – сперва вы мне объясните, где это я получил солнечный ожог, потому что, я уверен, вы знаете, а уж потом я расскажу, когда ко мне вернулась память.
– Когда к вам вернулась память?
– В аэропорту Дейтона.
– Похоже на правду, – сказал Смит.
Он огляделся вокруг и тихо сказал, страхуясь от посторонних ушей:
– Вы утром оставили у меня в номере свой бумажник.
Он передал Римо потрепанный бумажник, в котором, как Римо знал, содержится все: кем ему теперь быть, куда направляться, место и время новой встречи со Смитом.
– Так где же я так обгорел на солнце?
– Спросите у Чиуна. Я не только не могу объяснить, но не могу даже толком понять.
Смит оглядел окружающий интерьер и сказал:
– Знаете, я бы предпочел, чтобы вы питались в столовой самообслуживания, если бы только столы там не стояли так близко друг к другу.
– Угу, – сказал Римо, засовывая бумажник со своей новой личиной в карман купленного за наличные нового костюма.
Официантка возвратилась и поставила перед Смитом сэндвич с сыром.
Когда она склонилась над столом, Римо сказал:
– Знаете, девушка без веснушек – словно ночь без звезд.
– Знаю, – ответила она. – Мой жених всегда так говорит.
Смит был определенно доволен разочарованием Римо.
– Клянусь, – сказал Римо, – во всем мире нет ни одной оригинальной фразы. Придумываешь что-то, но оказывается, все уже придумано раньше. Я сам это выдумал! Это моя фраза.
– Чепуха, – сказал Смит, со спокойным удовольствием наблюдая, как очередная душа возвращается с облаков на землю. – Один наш общий знакомый постоянно использовал эту фразу. Он говорил ее всем – девочкам, старухам, кому угодно, лишь бы польстить. Если, конечно, был достаточно трезв, чтобы вообще вести беседу.
Римо понял, о ком говорит Смит, уронил вилку в пюре и выпалил:
– Я помню каждое его слово, но этого не было.
– Как хотите, – сказал Смит, вгрызаясь в желтую массу сэндвича.
Римо откинулся на спинку кресла.
– Мне наплевать, верите вы или нет! Я точно знаю, что у меня в душе живет поэтический дар. Понимаете? Вам знакомы такие вещи, как сердце, чувствительность, люди, человеческие существа?
Аппетит пропал. За окном в долине Майами светились огоньки проезжающих автомобилей и далеких домов.
– Хорошо. Я верю, что вы сами это придумали. Все возможно. Заканчивайте ваш ужин, Римо. Мы за него платим, в конце концов.
Римо продолжал смотреть в темноту, ожидая, что его снова посетит вдохновение. Тогда он докажет Смиту. Но вдохновение не приходило.
Он разрезал поджаристое, слегка пружинящее мясо, откуда вытек красноватый сок, окрасивший в розовый цвет картофельное пюре, лежащее рядом на тарелке. Хорошее мясо, заметил кто-то, как и женщину, нужно смаковать. Кто это сказал? Уж конечно не Чиун, который, хотя и признался однажды, что все женщины прекрасны, только не все мужчины способны это разглядеть, в то же время считал непрожаренное мясо страшным ядом.
Римо наслаждался мясом. «Вообще-то, Чиун прав насчет яда, – думал он. – Регулярно приходить в определенные дни в определенное место, о чем знает кто-то еще, означало ставить себя в положение мишени. Мясо может быть отравлено. Его, Римо, могут отравить, хотя отравитель его никогда и не видел. КЮРЕ знает в этом толк. Отравитель может даже и не знать, что подсыпает именно яд. КЮРЕ обрезает концы везде, где возможно.»
Но пока он жив, и каждый прожитый день означал, скорее всего, что его здесь держат для того, чтобы заставить подергаться и поволноваться. Наказание в том, что приходится ждать, убьют тебя или нет. А если он ждет, значит не чувствует за собой вины, и ему можно опять доверять.
Что он такого сделал? Нагрубил Смиту? Так это из-за затянувшегося состояния максимальной готовности. Засчитывается не сказанное, а сделанное. Он выполнил приказ и прибыл в Дейтон.
В памяти почему-то не сохранилась дорога до Дейтона. Он помнил усталость, страшную жару, а потом – непонятно как оказался в аэропорту Дейтона с невероятным загаром, с деньгами, полученными, скорее всего, по дорожным чекам и без документов. Он, должно быть, проделал весь путь «на автопилоте.»
Римо чувствовал сильную усталость, но отдых день ото дня прибавлял сил. К тому времени, когда возобновятся тренировки, он будет к ним готов, но никогда больше не позволит держать его так долго на таком уровне. Если они со Смитом когда-нибудь встретятся, нужно будет об этом раз и навсегда договориться.
Дебора прикончила того, за кем охотилась. Он знал, что она своего добьется, но уж больно неловко все было сделано. Отец поссорился с дочерью, она его убила. Но для чего бы женщине кончать жизнь самоубийством при помощи сушилки для фотографий? Забавно, но похоже на его собственный стиль. От израильтян он ждал большей аккуратности. Да, это мог быть и он. Хотя нет, такой способ недостаточно быстр, требует много хлопот и годится только для наказания или отомщения. Но Римо наказаниями не занимается.
Когда-нибудь, если они встретятся, он скажет Деборе, что задание она выполнила неряшливо.
Римо опять взглянул через окно на долину, окидывая взором дали. Был тихий вечер, но на небе не было звезд, и по непонятной причине он вдруг ощутил чувство большой потери, как будто нашел что-то крайне необходимое, а потом потерял, даже не узнав, что же это было.
Тут в голову Римо пришла оригинальная мысль, достойная того, чтобы ею гордиться. Он подумал о веснушках Деборы и сказал про себя, надеясь когда-нибудь высказать то же самое вслух: «Девушка без веснушек – словно ночь без звезд».
Римо огляделся вокруг в поисках женщины с веснушками. Надо испробовать эту оригинальную фразу. Но на глаза ему попался только человек в костюме с чемоданчиком в руке. Причина, по которой он увидел этого человека, заключалась в том, что тот стоял в трех дюймах перед его носом.
– Хорошее настроение? Приятные мысли? – спросил человек резким и тонким голосом. Римо посмотрел вверх. Такое же, как и голос, лицо – резкое и злое.
– Добрый вечер. Садитесь. Я гадал, почему вы заставляете меня так долго ждать.
Харолд В. Смит сел за стол напротив Римо и положил чемоданчик на колени.
Смит заказал запеченный сэндвич с сыром. Официантка сказала:
– У нас есть еще сэндвичи с помидорами и ветчиной, и…
– Просто с сыром.
– И невкусный, пожалуйста, – добавил Римо.
Ага, у официантки на лице веснушки. Вот он ее порадует!
Улыбка спряталась в уголки рта официантки.
– Идите, – сказал Смит девушке и повернулся к Римо. – Значит, вы в хорошем настроении. Понравилась ли вам ваша последняя деловая поездка?
– Не очень.
– Не предполагал, что вы станете искать себе дополнительную работу.
– Что? – Римо выглядел сконфуженно.
– Вы запамятовали некоторые детали?
– Представления не имею, о чем вы говорите.
Смит наклонился вперед и внимательно вгляделся в лоб Римо, где обожженная кожа до сих пор была глянцевитой и натянутой, а брови только начинали отрастать.
– Я поверю вам, потому что меня об этом предупреждал Чиун.
– Чему поверите?
Смит улыбнулся в ответ, и Римо понял, что не стоило и спрашивать.
– Когда к вам окончательно вернулась память?
– Вот что, – сказал Римо, – сперва вы мне объясните, где это я получил солнечный ожог, потому что, я уверен, вы знаете, а уж потом я расскажу, когда ко мне вернулась память.
– Когда к вам вернулась память?
– В аэропорту Дейтона.
– Похоже на правду, – сказал Смит.
Он огляделся вокруг и тихо сказал, страхуясь от посторонних ушей:
– Вы утром оставили у меня в номере свой бумажник.
Он передал Римо потрепанный бумажник, в котором, как Римо знал, содержится все: кем ему теперь быть, куда направляться, место и время новой встречи со Смитом.
– Так где же я так обгорел на солнце?
– Спросите у Чиуна. Я не только не могу объяснить, но не могу даже толком понять.
Смит оглядел окружающий интерьер и сказал:
– Знаете, я бы предпочел, чтобы вы питались в столовой самообслуживания, если бы только столы там не стояли так близко друг к другу.
– Угу, – сказал Римо, засовывая бумажник со своей новой личиной в карман купленного за наличные нового костюма.
Официантка возвратилась и поставила перед Смитом сэндвич с сыром.
Когда она склонилась над столом, Римо сказал:
– Знаете, девушка без веснушек – словно ночь без звезд.
– Знаю, – ответила она. – Мой жених всегда так говорит.
Смит был определенно доволен разочарованием Римо.
– Клянусь, – сказал Римо, – во всем мире нет ни одной оригинальной фразы. Придумываешь что-то, но оказывается, все уже придумано раньше. Я сам это выдумал! Это моя фраза.
– Чепуха, – сказал Смит, со спокойным удовольствием наблюдая, как очередная душа возвращается с облаков на землю. – Один наш общий знакомый постоянно использовал эту фразу. Он говорил ее всем – девочкам, старухам, кому угодно, лишь бы польстить. Если, конечно, был достаточно трезв, чтобы вообще вести беседу.
Римо понял, о ком говорит Смит, уронил вилку в пюре и выпалил:
– Я помню каждое его слово, но этого не было.
– Как хотите, – сказал Смит, вгрызаясь в желтую массу сэндвича.
Римо откинулся на спинку кресла.
– Мне наплевать, верите вы или нет! Я точно знаю, что у меня в душе живет поэтический дар. Понимаете? Вам знакомы такие вещи, как сердце, чувствительность, люди, человеческие существа?
Аппетит пропал. За окном в долине Майами светились огоньки проезжающих автомобилей и далеких домов.
– Хорошо. Я верю, что вы сами это придумали. Все возможно. Заканчивайте ваш ужин, Римо. Мы за него платим, в конце концов.
Римо продолжал смотреть в темноту, ожидая, что его снова посетит вдохновение. Тогда он докажет Смиту. Но вдохновение не приходило.