Что-то звякнуло – сломанный ятаган. Он узнал это оружие – ятаган Зубрана, перса.
Еще что-то сверкнуло у его ног – пряжка, жемчуга которой не потускнели в огненной ванне. Он узнал эту пряжку – она была на поясе у Нарады, танцовщицы.
Значит, эти почерневшие останки – Зубран и танцовщица! Шарейн освобождена!
Черный жрец стоял неподвижно, лицо его стало так ужасно, что солдаты отшатнулись от него, прижались к стенам.
С воем бросился Кланет из жилища Бела, вниз по угловатой лестнице. вниз через тайные храмы, все вниз и вниз, пока не добрался до камеры, в которой оставил Кентона с шестью лучниками. Он распахнул дверь, увидел крепко спящих лучников и офицера. Кентона не было.
Изрыгая проклятия, выбрался он из камеры, приказывая обыскать город, найти и схватить храмовую шлюху и раба; предлагая за их поимку все, чем владеет, все, все! Если только ему приведут эту пару живыми.
Живыми!
Теперь четверо свернули с дороги и находились в лесу в том месте, откуда начиналась тайная тропа к морю и где хитроумный перс просил их подождать его. И Сигурд рассказал им о самопожертвовании Зубрана и почему это самопожертвование было необходимо. И Шарейн плакала, а горло Кентона сжималось от горя, А черные бусинки глаз Джиджи смягчились и слезы побежали по морщинам его лица.
– Что сделано – сделано, – сказал Сигурд. – Теперь он пирует с Одином и героями.
Он решительно раздвинул их и пошел дальше.
Они шли все вперед и вперед. Дождь промочил их, ветер продул. Когда буря стихала, они шли быстрее; когда темнело так, что викинг не видел дороги, они останавливались. Все вперед и вперед – к кораблю.
Шарейн споткнулась и упала, встать она не смогла. Трое, столпившись вокруг нее, увидели, что ее сандалии изорваны, а стройные ноги босы и кровоточат и что давно уже каждый шаг должен причинять ей страшную боль. Кентон взял ее на руки и понес а когда он устал, ее понес Джиджи, а Джиджи был неутомим.
Наконец они пришли к спрятанному кораблю. Они окликнули девушек, те оказались на страже. Они передали девушкам Шарейн, и те унесли свою хозяйку в каюту и занялись ею.
Теперь поднялся спор, стоит ли ожидать, пока стихнет буря. Наконец они решили, что ждать не стоит; лучше выйти в бурное море, чем оставаться вблизи Эмактилы и страшного дома Нергала. Цепи сняли с деревьев, вывели корабль из убежища и развернули в сторону выхода из бухты.
Подняли якорь, опустили весла. Медленно корабль набирал скорость. Он повернул за скалы, и Сигурд, стоявший у рулевого весла, вдохнул ревущие волны и, как бегун, направил корабль в открытый океан.
Кентон, до предела уставший, упал на месте. Джиджи поднял его и отнес в черную каюту.
Долго сидел рядом с ним Джиджи, не спал, хотя тоже устал, смотрел туда и сюда своими зоркими глазами; прислушивался, караулил. Джиджи казалось, что черная каюта не такая, какой они ее оставили. Казалось Джиджи, что он слышит шепот, даже призрак шепота, приходящий и уходящий.
Кентон застонал, что-то пробормотал в глубоком сне, тяжело задышал, будто чьи-то руки сдавили ему горло. Джиджи, прижав руку к груди Кентона, успокоил его.
Но вот и бдительные глаза Джиджи помутились, веки закрылись, голова опустилась.
В пустой нише где на плите из кровавого железняка раньше стоял идол Нергала, сгустилась какая-то смутная тень.
Тень потемнела. В нем начало проглядывать лицо, это лицо, полное ненависти, угрозы, смотрело на спящую пару…
Кентон снова застонал, он боролся с кошмаром. Барабанщик протянул длинные руки, вскочил на ноги, осмотрелся…
Быстро, как и появилась, прежде чем Джиджи полностью открыл еще сонные глаза, теневое лицо исчезло, ниша опустела.
Еще что-то сверкнуло у его ног – пряжка, жемчуга которой не потускнели в огненной ванне. Он узнал эту пряжку – она была на поясе у Нарады, танцовщицы.
Значит, эти почерневшие останки – Зубран и танцовщица! Шарейн освобождена!
Черный жрец стоял неподвижно, лицо его стало так ужасно, что солдаты отшатнулись от него, прижались к стенам.
С воем бросился Кланет из жилища Бела, вниз по угловатой лестнице. вниз через тайные храмы, все вниз и вниз, пока не добрался до камеры, в которой оставил Кентона с шестью лучниками. Он распахнул дверь, увидел крепко спящих лучников и офицера. Кентона не было.
Изрыгая проклятия, выбрался он из камеры, приказывая обыскать город, найти и схватить храмовую шлюху и раба; предлагая за их поимку все, чем владеет, все, все! Если только ему приведут эту пару живыми.
Живыми!
Теперь четверо свернули с дороги и находились в лесу в том месте, откуда начиналась тайная тропа к морю и где хитроумный перс просил их подождать его. И Сигурд рассказал им о самопожертвовании Зубрана и почему это самопожертвование было необходимо. И Шарейн плакала, а горло Кентона сжималось от горя, А черные бусинки глаз Джиджи смягчились и слезы побежали по морщинам его лица.
– Что сделано – сделано, – сказал Сигурд. – Теперь он пирует с Одином и героями.
Он решительно раздвинул их и пошел дальше.
Они шли все вперед и вперед. Дождь промочил их, ветер продул. Когда буря стихала, они шли быстрее; когда темнело так, что викинг не видел дороги, они останавливались. Все вперед и вперед – к кораблю.
Шарейн споткнулась и упала, встать она не смогла. Трое, столпившись вокруг нее, увидели, что ее сандалии изорваны, а стройные ноги босы и кровоточат и что давно уже каждый шаг должен причинять ей страшную боль. Кентон взял ее на руки и понес а когда он устал, ее понес Джиджи, а Джиджи был неутомим.
Наконец они пришли к спрятанному кораблю. Они окликнули девушек, те оказались на страже. Они передали девушкам Шарейн, и те унесли свою хозяйку в каюту и занялись ею.
Теперь поднялся спор, стоит ли ожидать, пока стихнет буря. Наконец они решили, что ждать не стоит; лучше выйти в бурное море, чем оставаться вблизи Эмактилы и страшного дома Нергала. Цепи сняли с деревьев, вывели корабль из убежища и развернули в сторону выхода из бухты.
Подняли якорь, опустили весла. Медленно корабль набирал скорость. Он повернул за скалы, и Сигурд, стоявший у рулевого весла, вдохнул ревущие волны и, как бегун, направил корабль в открытый океан.
Кентон, до предела уставший, упал на месте. Джиджи поднял его и отнес в черную каюту.
Долго сидел рядом с ним Джиджи, не спал, хотя тоже устал, смотрел туда и сюда своими зоркими глазами; прислушивался, караулил. Джиджи казалось, что черная каюта не такая, какой они ее оставили. Казалось Джиджи, что он слышит шепот, даже призрак шепота, приходящий и уходящий.
Кентон застонал, что-то пробормотал в глубоком сне, тяжело задышал, будто чьи-то руки сдавили ему горло. Джиджи, прижав руку к груди Кентона, успокоил его.
Но вот и бдительные глаза Джиджи помутились, веки закрылись, голова опустилась.
В пустой нише где на плите из кровавого железняка раньше стоял идол Нергала, сгустилась какая-то смутная тень.
Тень потемнела. В нем начало проглядывать лицо, это лицо, полное ненависти, угрозы, смотрело на спящую пару…
Кентон снова застонал, он боролся с кошмаром. Барабанщик протянул длинные руки, вскочил на ноги, осмотрелся…
Быстро, как и появилась, прежде чем Джиджи полностью открыл еще сонные глаза, теневое лицо исчезло, ниша опустела.
27. ВИДЕНИЕ КЕНТОНА
Когда Кентон проснулся, рядом с ним лежал не Джиджи, а раздетый Сигурд. Он громко храпел. Он, должно быть, проспал долго, потому что мокрая одежда, которую снял с него ниневит, просохла. Кентон оделся, сунул ноги в сандалии, набросил на плечи короткий плащ и тихо отворил дверь. Тьма и черные сумерки уступили место бледному рассвету, который окрасил море в тускло-серый цвет. Дождь прекратился, но корабль весь дрожал от сильного ветра.
Корабль летел по ветру, как чайка на волнах гигантских волн; скользил назад, когда волна проходила, по воде как по шиферу, и снова поднимался на гребне следующей волны.
Кентон пробрался к месту рулевого, пена жгла его лицо, как дождь со снегом. В одно рулевое весло вцепился Джиджи, за другим были два раба из гребной ямы. Ниневит улыбнулся Кентону, указал на компас. Кентон взглянул и увидел, что стрелка, которая всегда направлена к Эмактиле, указывает точно на корму.
– Логово далеко за нами! – крикнул Джиджи.
– Иди вниз! – крикнул Кентон в заостренное ухо и хотел взяться за весло. Но Джиджи только рассмеялся, покачал головой и указал на каюту Шарейн.
– Вот твой курс! – проревел он. – Вставай на него!
Борясь с ветром, Кентон добрался до розовой каюты, открыл дверь. Шарейн спала, щекой на стройной руке, пряди покрывали ее, как золотая сеть. Две девушки сидели рядом.
Как будто он ее позвал, она открыла сонные глаза, которые становились все более томными.
– Мой дорогой повелитель! – прошептала Шарейн.
Она села, знаком велела девушкам уйти. А когда они ушли, протянула к нему свои белые руки. Его руки обвились вокруг нее. Как птица, она угнездилась в них, подняла навстречу ему губы.
– Мой дорогой повелитель! – прошептала Шарейн.
Он больше не слышал рева ветра не слышал ничего, кроме шепота и вздохов Шарейн; забыл все на свете, кроме нежных рук Шарейн.
Долго плыли они, подгоняемые бурей. Дважды Кентон сменял Джиджи у рулевого весла, дважды его заменял викинг, пока ветер не стих и они плыли опять по улыбающемуся, блестящему бирюзовому морю.
Для плывущих на корабле началась жизнь преследуемых – преследуемых не только людьми, но и призраками.
Эмактила должна была остаться далеко позади, и тем не менее все четверо ощущали, что их преследуют. Не страх, не ужас – знание того, что корабль преследуют, что если они не перехитрят флот, который отыскивает их повсюду в этом странном море, не найдут безопасную тайную гавань, конец у них будет один. И ни один из них в глубине души не верил, что такая гавань отыщется.
И все же они были счастливы. Жизнь расцветала рядом с Кентоном и Шарейн. Они любили друг друга. А Сигурд пел старые саги и новые, которые сочинял о персе Зубране, пока они с Джиджи прибивали большие щиты к бортам на носу. Они укрепили щиты вдоль фальшборта и прорезали в них бойницы, сквозь которые можно было стрелять. На корме они тоже прибили два щита, чтобы защищать кормчего.
И Сигурд пел о грядущей битве, о крылатых воительницах, которые парят над кораблем, готовые унести душу Сигурда, сына Тригга, на его место в Валгалле, где его ждет Зубран. Он пел о местах, которые там ждут Кентона и Джиджи, но не тогда, когда его могла слышать Шарейн, потому что в Валгалле нет места для женщин.
Преследуемые – призраками!
В черной каюте тени сгущались и рассеивались, становились сильнее и уходили, снова возвращались. Что-то от Темного повелителя вернулось, снова требовало свою палубу. Ни Джиджи, ни викинг больше не спали в черной каюте, они спали на открытой палубе или в каюте девушек.
А рабы шептались о тенях, которые пролетают над черной палубой, собираются у перил и смотрят на них сверху вниз!
Однажды Сигурд задремал над рулевым веслом, а проснувшись, обнаружил, что курс корабля изменился – большая стрелка указывала на нос, на Эмактилу, корабль на веслах шел к острову колдунов!
После этого они правили кораблем по двое – Кентон и Шарейн, Джиджи и викинг.
И не в силах Шарейн было отогнать эти тени.
Они пристали к одному острову и пополнили запасы пищи и воды. На острове была хорошая скрытая гавань, за ней их манил большой лес. Здесь они провели некоторое время, говорили о том, чтобы вытащить корабль на берег, спрятать его, затем найти в лесу место и построить крепость, там встретить нападение, если оно будет.
Корабль Иштар притягивал их к себе.
Они не находили себе места на берегу, каждый втайне опасался, что остальные трое решат остаться. И веселились, как дети, когда корабль вышел из гавани и погрузил нос свой в увенчанные пеной волны, а чистый морской ветер кричал и остров постепенно терялся вдали.
– Тюрьма, – рассмеялся Кентон.
– Это не жизнь! – согласился Джиджи. – Прятаться в норе, пока собаки не отыщут и не выкопают оттуда. Теперь нам по крайней мере видно, чего ожидать.
Они встретили длинный корабль, унирему, как и их, но с двадцатью веслами. Это был торговый корабль, к тому же тяжело груженный; он попытался уйти от них. Но викинг закричал, что они не должны дать ему уйти в Эмактилу и там рассказать о них. Они преследовали корабль, таранили его и потопили вместе с вопящими закованными рабами – Кентон, Сигурд и Джиджи с тяжелым сердцем, Шарейн бледная и плачущая.
Встретили другой, легкий, не больше их, но на этот раз военный корабль, охотник. Сделали вид, что бегут, корабль начал их преследовать. Когда преследователь был совсем близко, викинг резко развернул корабль Иштар и срезал весла преследователя. На этом корабле сражались храбро, но, сдерживаемые приказом черного жреца не убивать, а взять живыми, не могли противостоять большой булаве Джиджи, мечу викинга, быстрому клинку Кентона. Они сдались перед ними и перед бурей стрел, которую создали Шарейн и ее девушке. Но и на корабле Иштар были потери: одна девушка умерла, стрела попала ей в сердце, а Джиджи и Сигурд были ранены.
На этом корабле они нашли запас металла для наковальни викинга. И что еще лучше, связки бечевки, масло, чтобы смачивать их, кремень, позволяющий зажигать пламя, прочные древка и странной формы мощные самострелы, которые должны были стрелять пылающими стрелами. Все это и металл они взяли. Потом потопили корабль с живыми и мертвыми.
Все дальше и дальше плыл корабль, Сигурд ковал длинные щиты, Джиджи и Кентон установили возле розовой и черной каюты самострелы, приготовили бечевку, масло и огниво.
Шло время; мощные потоки жизни, исходившие от Кентона и Шарейн, не слабели, наоборот, становились сильнее.
Лежа рядом со спящей любимой, Кентон проснулся – или подумал, что проснулся; открыв глаза, он увидел не каюту, а два лица, глядящие на него из какого-то неизвестного пространства; огромные лица, смутные и туманные. Их теневые глаза устремились на него.
Кто-то заговорил, и Кентон узнал – этот голос вел его по тайным переходам храма! Голос Набу!
– Снова Нергал сосредоточил свой гнев на корабле, о Иштар! – произнес этот голос. – Борьба между ним и твоей ипостасью снова будет беспокоить богов и людей в мириадах миров. Великая мать, только ты можешь кончить ее.
– Я дала слово, – другой голос был как ветер, шевелящий струны тысячи арф, – я дала слово; и та моя ипостась, которую люди в старину называли Гневная Иштар, разве у нее нет прав? Нергал не победил ее. Но и она не победила Нергала. Соглашение не было достигнуто. Как же может отдыхать моя ипостась, если слово, которое я произнесла в гневе, не нашло ответа. И пока будет бороться она, будет и Нергал, он тоже связан словом.
– Но ведь огонь, зажженный тобой в сердцах Зарпанит и Алусара, огонь, ставший сутью их душ, не погас, – прошептал спокойный голос. – Разве эти огни не ускользнули и от твоей Гневной сестры, и от Темного Нергала? И почему, Иштар? Разве не потому что ты этого хотела? Разве не ты скрыла их? Что же тогда говорить о твоем слове?
– Ты мудр, Набу! – послышался голос Иштар. – Пусть этот человек, чьи глаза мы открыли, увидит, что произвели моя жрица и ее любовник, когда привели в объятия друг друга Мать Жизни и Повелителя Смерти! Пусть этот человек рассудит, справедлив ли мой гнев!
– Пусть этот человек рассудит! – повторил голос Набу.
Огромные лица поблекли. Кентон смотрел в глубочайшие глубины, в бесконечные бесконечности пространства. Мириады солнц роились здесь, а вокруг них вращались мириады и мириады миров. Через это бесконечное пространство двигались две силы, смешавшиеся, но и раздельные. Одна – свет и плодовитость, она давала рождение, жизнь и радости жизни; другая – тьма и уничтожение, она отнимала у первой ее порождения, утихомиривала их, погружала в темноту. Внутри первой силы было невыразимое сияние, и Кентон знал, что это ее душа. В темной силе была еще более темная тень, и он знал, что это ее мрачная душа.
Перед ним появились фигуры мужчины и женщины; что-то прошептало ему, что имя женщины Зарпанит, а мужчины – Алусар, это жрица Иштар и жрец Нергала. Он увидел в их сердцах удивительное чистое белое пламя. Он видел, как два пламени заколебались, склонились друг к другу. И в то же время сияющие нити света потянулись от первой силы, связывая жрицу с ее душой; и из мрачного сердца тьмы протянулись темные нити и обвились вокруг жреца. И на мгновение в соединившемся пламени светлые и темные нити соединились, слились, стали одним и тем же.
В то же мгновение все пространство задрожало, солнца закачались, миры начали раскачиваться, бьющий прибой жизни замер.
– Ты созерцаешь грех! – прозвенел голос струн арфы.
– Раскрой глаза шире! – донесся спокойный холодный голос.
И вот Кентон видит большое помещение, в котором пребывают ужасные силы, в сиянии и славе, – все, кроме одной, погруженной во тьму. И перед ними стоят жрец и жрица, а рядом со жрицей – Шарейн!
Снова видит он белое пламя в сердцах этих двоих – спокойное, ясное, равнодушное к богам или к гневной богине. Склоняются друг к другу, неугасимые, неизменные, равнодушные к гневу богов или к их наказанию.
Картина начала расплываться, исчезла. Теперь в этом же помещении находились жрец и жрица, Шарейн, Кланет и вокруг них тела многих мужчин и женщин. Был также высокий алтарь, полускрытый облаком мерцающего лазурного тумана. В тумане, на алтаре, невидимые руки строили чудесный корабль.
И по мере того как рос этот корабль, где-то далеко от него, как бы в тени другого измерения, рос другой корабль; корабль, который, казалось, возникал сам собой на бирюзовом море в мире серебристых облаков! Шаг за шагом этот теневой корабль повторял создание игрушечного корабля на алтаре.
Кентон знал, что реальна именно тень: игрушка на алтаре – ее символ.
Знал также, что символ и реальность – одно и то же, они связаны древней мудростью, созданы древними силами так, что судьба и благополучие одного есть судьба и благополучие другого.
Едины в двух формах. Кукольной и реальной. И каждая – одно и то же.
Невидимые руки в лазурном тумане кончили корабль. Они одно за другим коснулись тел жрицы Иштар и жреца Нергала, тел Шарейн и Кланета и все тех, кто лежал вокруг. И все эти тела исчезли. Невидимые руки подняли и поставили на игрушечный корабль маленьких кукол.
А на палубе теневого корабля в лазурном море появились тела – одно за другим появлялись тела тех, которые, как игрушечные, появлялись на алтаре.
И вот на полу зала совещаний богов не осталось ни одной фигуры.
Корабль был создан и населен.
Луч от сияния, окружавшего Иштар, коснулся носа корабля. Щупальце тьмы протянулось из черноты, в которой восседал Повелитель смерти, и коснулось кормы корабля.
Картина расплылась и исчезла.
Появилась другая комната, маленькая, почти келья. В ней стоял одинокий алтарь. Над алтарем висела лампа, окруженная лазурным ореолом. Алтарь из лазурита и бирюзы, усаженной синими сапфирами. Кентон понял, что это тайный алтарь Набу, бога мудрости.
На алтаре стоял корабль. Кентон смотрел на него и понимал, что эта драгоценная игрушка неразрывными нитями связана с другим кораблем, плывущим в другом пространстве, в другом измерении, плывущим по неведомым морям в неведомом мире…
С кораблем, на котором плыл он сам!
И что происходит с игрушкой, то же происходит и с кораблем Иштар; и каково кораблю Иштар, таково и игрушке; то, что угрожает одному, угрожает и другому; они разделяют судьбу друг друга.
И эта картина исчезла. Теперь он видел город, огражденный стеной; над городом возвышался большой храм ступенчатый, – зиккурат. Город осаждало войско, обороняющиеся стояли на стенах. Он знал, что этот город – древний Урук и что перед ним храм, в котором построили чудесный корабль. И тут осаждающие прорвались сквозь стены, подавили защитников. Он мельком увидел кровавую бойню – картина исчезла.
Снова увидел он келью Набу. В ней находились два жреца. Корабль стоял на полу на решетке из серебристого металла. Над алтарем висело небольшое сияющее голубоватое облако. Кентон понял, что жрецы повинуются голосу, исходящему из облака, они спасают корабль и тех, кто плывет на нем, от нападающих. Они залили корабль строительным раствором, походившим на размельченную слоновую кость, смешанную с жемчугом. Раствор скрыл игрушку. Теперь вместо корабля стоял каменный блок. Облако исчезло. Появились другие жрецы, они вытащили блок, пронесли его по коридорам во двор храма. И тут оставили его.
Во двор ворвались победители, грабя и убивая. Но никто из них не обратил внимания на грубый каменный блок.
Теперь Кентон видел другой город, великий и прекрасный. Он знал, что это Вавилон в самом расцвете его могущества. Новый зиккурат стоял на месте прежнего. Картина поблекла, Кентон увидел внутренность другого святилища Набу. Каменный блок находился здесь.
Перед ним мелькали картины битв и побед, пышных процессий и поражений, мгновенные картины уничтожения, восстановления и нового уничтожения города; каждый раз, уничтоженный, он восстанавливался заново в новом великолепии…
Потом пал, покинутый богами.
Потом разрушился, покинутый людьми, пустыня наползла на него, покрыла его.
И город был забыт.
Последовал водоворот видений неустойчивых, с трудом различимых, быстро сменявших друг друга. Картина стала устойчивой. Он увидел людей, раскапывающих пески на месте могилы Вавилона. Он узнал среди этих людей – Форсита! Видел, как откопали блок, как его унесли высокие арабы, видел, как его уложили на примитивную повозку, которую потащили терпеливые маленькие пони в грубой упряжи, смотрел, как его грузят в корабль и как этот корабль плывет по морю, которое он знал, как блок заносят в его собственный дом…
Он увидел самого себя, освобождающего корабль.
И снова смотрел в теневые глаза.
– Суди! – вздохнули струны арф.
– Еще нет! – прошептал спокойный голос.
Кентон снова смотрел в бесконечное пространство, где впервые увидел силы сияющие и темные. Но теперь в этом пространстве он видел бесчисленное количество огоньков, подобных тем, что горели в груди жрицы Иштар и жреца Повелителя смерти; видел, как сама бесконечность светится и пламенеет в них. Они горели глубоко внутри тени, и при их свете их тьмы вырывались новые мириады и мириады других огней, которые скрывала тьма. И он увидел, что без этих огней само свечение было бы тоже тьмой!
Он увидел корабль, как будто плывущий в том же самом пространстве. Глубокая тень отделилась от души тьмы и нависла над кораблем. Немедленно ему навстречу из души света вырвалось сияние. Они встретились и вступили в схватку. Корабль был фокусом схватки, от которого расходились круги ненависти и гнева. Как круги на воде, расходились они, и тьма пила силу в этих волнах и становилась все темнее. И в этой битве свечение тускнело, и бесчисленные огоньки мигали, раскачивались, тревожились.
– Суди! – прошептал холодный голос Набу.
И Кентон в своем сне, если это был сон, заколебался. Не простое дело рассудить эти силы, судить Иштар, богиню, которая в этом чуждом мире облагает могучей властью. К тому же, разве он не молил Иштар, разве она не ответила на его мольбу? Да, но он молил и Набу, а Набу – бог правды…
И мысли обрекли форму слов его родного языка, в его привычных оборотах
– Если бы я был богом, – просто начал он, – и создал бы живые существа, мужчин и женщин, я не сделал бы их несовершенными, чтобы они не могли в своем несовершенстве нарушить мои законы. Нет, если бы я был всемогущим и всеведущим, какими и должны быть, по моему мнению, боги. Если, конечно, мне не нужны игрушки, с которыми я мог бы играть. И если бы я обнаружил, что создал их несовершенными и что поэтому они нарушили мои законы, я подумал бы, что я отвечаю за их грехи, потому что, будучи всемогущим и всеведущим, я мог бы сделать их совершенными, но не сделал. А если бы я создал их как игрушки, тем более не стал бы я навлекать на них несчастья и разочарования, горе и боль – и не наказывал бы их, о Иштар!..
– Конечно, – продолжал Кентон наивно и без всякой иронии, – я не бог, тем более не богиня, и до того, как появиться в этом мире, никогда с ними не встречался. Но, говоря как человек, даже если бы я стал наказывать нарушивших мой закон, я не тронул бы тех, кто ничего общего не имеет с той первоначальной причиной, которая вызвала мой гнев. Но именно это, как мне кажется, происходит на этом корабле.
– Нет, – искренне сказал Кентон, почти забыв о нависших над ним огромных лицах, – я не вижу справедливости в мучениях этого жреца и этой жрицы, и не вижу справедливости в тех бедах, которые причиняет борьба за этот корабль, и я бы остановил эту борьбу, если бы смог. Во-первых, я побоялся бы, что тьма станет слишком сильной и погасит эти огоньки. Во-вторых, если я когда-либо и произнес гневные слова, вызвавшие все эти беды, я не позволил бы им быть сильнее меня. Не позволил бы как человек. И тем более не позволил бы, будь я богом или богиней.
Наступило молчание, затем…
– Человек рассудил! – прошептал спокойный голос.
– Он рассудил! – струнный голос арф теперь был почти таким же холодным. – Я беру назад свое слово. Пусть борьба кончится!
Два лица исчезли. Кентон поднял голову и увидел вокруг знакомые стены розовой каюты. Все это было сном? Не все… слишком ясными были картины, слишком последовательными, слишком убедительными.
Рядом пошевелилась Шарейн, повернулась к нему лицом.
– Что тебе снилось, Джонни? – спросила она. – Ты что-то бормотал – странные слова, которые я не могла понять.
Он наклонился и поцеловал ее.
– Боюсь, сердце мое, что я оскорбил твою богиню, – сказал он.
– О, Джонни, нет! Как? – В глазах Шарейн появился ужас.
– Сказав ей правду, – ответил Кентон и рассказал Шарейн о своем видении.
– Я забыл, что она женщина, – закончил он.
– Но, любимый, она сама женственность! – воскликнула Шарейн.
– Тем хуже! – печально ответил Кентон.
Он встал, набросил плащ и пошел поговорить с Джиджи.
Но Шарейн долго после его ухода сидела, размышляя, с беспокойными глазами. Наконец она подошла к пустому алтарю бросилась перед ним на пол, стала молиться.
Корабль летел по ветру, как чайка на волнах гигантских волн; скользил назад, когда волна проходила, по воде как по шиферу, и снова поднимался на гребне следующей волны.
Кентон пробрался к месту рулевого, пена жгла его лицо, как дождь со снегом. В одно рулевое весло вцепился Джиджи, за другим были два раба из гребной ямы. Ниневит улыбнулся Кентону, указал на компас. Кентон взглянул и увидел, что стрелка, которая всегда направлена к Эмактиле, указывает точно на корму.
– Логово далеко за нами! – крикнул Джиджи.
– Иди вниз! – крикнул Кентон в заостренное ухо и хотел взяться за весло. Но Джиджи только рассмеялся, покачал головой и указал на каюту Шарейн.
– Вот твой курс! – проревел он. – Вставай на него!
Борясь с ветром, Кентон добрался до розовой каюты, открыл дверь. Шарейн спала, щекой на стройной руке, пряди покрывали ее, как золотая сеть. Две девушки сидели рядом.
Как будто он ее позвал, она открыла сонные глаза, которые становились все более томными.
– Мой дорогой повелитель! – прошептала Шарейн.
Она села, знаком велела девушкам уйти. А когда они ушли, протянула к нему свои белые руки. Его руки обвились вокруг нее. Как птица, она угнездилась в них, подняла навстречу ему губы.
– Мой дорогой повелитель! – прошептала Шарейн.
Он больше не слышал рева ветра не слышал ничего, кроме шепота и вздохов Шарейн; забыл все на свете, кроме нежных рук Шарейн.
Долго плыли они, подгоняемые бурей. Дважды Кентон сменял Джиджи у рулевого весла, дважды его заменял викинг, пока ветер не стих и они плыли опять по улыбающемуся, блестящему бирюзовому морю.
Для плывущих на корабле началась жизнь преследуемых – преследуемых не только людьми, но и призраками.
Эмактила должна была остаться далеко позади, и тем не менее все четверо ощущали, что их преследуют. Не страх, не ужас – знание того, что корабль преследуют, что если они не перехитрят флот, который отыскивает их повсюду в этом странном море, не найдут безопасную тайную гавань, конец у них будет один. И ни один из них в глубине души не верил, что такая гавань отыщется.
И все же они были счастливы. Жизнь расцветала рядом с Кентоном и Шарейн. Они любили друг друга. А Сигурд пел старые саги и новые, которые сочинял о персе Зубране, пока они с Джиджи прибивали большие щиты к бортам на носу. Они укрепили щиты вдоль фальшборта и прорезали в них бойницы, сквозь которые можно было стрелять. На корме они тоже прибили два щита, чтобы защищать кормчего.
И Сигурд пел о грядущей битве, о крылатых воительницах, которые парят над кораблем, готовые унести душу Сигурда, сына Тригга, на его место в Валгалле, где его ждет Зубран. Он пел о местах, которые там ждут Кентона и Джиджи, но не тогда, когда его могла слышать Шарейн, потому что в Валгалле нет места для женщин.
Преследуемые – призраками!
В черной каюте тени сгущались и рассеивались, становились сильнее и уходили, снова возвращались. Что-то от Темного повелителя вернулось, снова требовало свою палубу. Ни Джиджи, ни викинг больше не спали в черной каюте, они спали на открытой палубе или в каюте девушек.
А рабы шептались о тенях, которые пролетают над черной палубой, собираются у перил и смотрят на них сверху вниз!
Однажды Сигурд задремал над рулевым веслом, а проснувшись, обнаружил, что курс корабля изменился – большая стрелка указывала на нос, на Эмактилу, корабль на веслах шел к острову колдунов!
После этого они правили кораблем по двое – Кентон и Шарейн, Джиджи и викинг.
И не в силах Шарейн было отогнать эти тени.
Они пристали к одному острову и пополнили запасы пищи и воды. На острове была хорошая скрытая гавань, за ней их манил большой лес. Здесь они провели некоторое время, говорили о том, чтобы вытащить корабль на берег, спрятать его, затем найти в лесу место и построить крепость, там встретить нападение, если оно будет.
Корабль Иштар притягивал их к себе.
Они не находили себе места на берегу, каждый втайне опасался, что остальные трое решат остаться. И веселились, как дети, когда корабль вышел из гавани и погрузил нос свой в увенчанные пеной волны, а чистый морской ветер кричал и остров постепенно терялся вдали.
– Тюрьма, – рассмеялся Кентон.
– Это не жизнь! – согласился Джиджи. – Прятаться в норе, пока собаки не отыщут и не выкопают оттуда. Теперь нам по крайней мере видно, чего ожидать.
Они встретили длинный корабль, унирему, как и их, но с двадцатью веслами. Это был торговый корабль, к тому же тяжело груженный; он попытался уйти от них. Но викинг закричал, что они не должны дать ему уйти в Эмактилу и там рассказать о них. Они преследовали корабль, таранили его и потопили вместе с вопящими закованными рабами – Кентон, Сигурд и Джиджи с тяжелым сердцем, Шарейн бледная и плачущая.
Встретили другой, легкий, не больше их, но на этот раз военный корабль, охотник. Сделали вид, что бегут, корабль начал их преследовать. Когда преследователь был совсем близко, викинг резко развернул корабль Иштар и срезал весла преследователя. На этом корабле сражались храбро, но, сдерживаемые приказом черного жреца не убивать, а взять живыми, не могли противостоять большой булаве Джиджи, мечу викинга, быстрому клинку Кентона. Они сдались перед ними и перед бурей стрел, которую создали Шарейн и ее девушке. Но и на корабле Иштар были потери: одна девушка умерла, стрела попала ей в сердце, а Джиджи и Сигурд были ранены.
На этом корабле они нашли запас металла для наковальни викинга. И что еще лучше, связки бечевки, масло, чтобы смачивать их, кремень, позволяющий зажигать пламя, прочные древка и странной формы мощные самострелы, которые должны были стрелять пылающими стрелами. Все это и металл они взяли. Потом потопили корабль с живыми и мертвыми.
Все дальше и дальше плыл корабль, Сигурд ковал длинные щиты, Джиджи и Кентон установили возле розовой и черной каюты самострелы, приготовили бечевку, масло и огниво.
Шло время; мощные потоки жизни, исходившие от Кентона и Шарейн, не слабели, наоборот, становились сильнее.
Лежа рядом со спящей любимой, Кентон проснулся – или подумал, что проснулся; открыв глаза, он увидел не каюту, а два лица, глядящие на него из какого-то неизвестного пространства; огромные лица, смутные и туманные. Их теневые глаза устремились на него.
Кто-то заговорил, и Кентон узнал – этот голос вел его по тайным переходам храма! Голос Набу!
– Снова Нергал сосредоточил свой гнев на корабле, о Иштар! – произнес этот голос. – Борьба между ним и твоей ипостасью снова будет беспокоить богов и людей в мириадах миров. Великая мать, только ты можешь кончить ее.
– Я дала слово, – другой голос был как ветер, шевелящий струны тысячи арф, – я дала слово; и та моя ипостась, которую люди в старину называли Гневная Иштар, разве у нее нет прав? Нергал не победил ее. Но и она не победила Нергала. Соглашение не было достигнуто. Как же может отдыхать моя ипостась, если слово, которое я произнесла в гневе, не нашло ответа. И пока будет бороться она, будет и Нергал, он тоже связан словом.
– Но ведь огонь, зажженный тобой в сердцах Зарпанит и Алусара, огонь, ставший сутью их душ, не погас, – прошептал спокойный голос. – Разве эти огни не ускользнули и от твоей Гневной сестры, и от Темного Нергала? И почему, Иштар? Разве не потому что ты этого хотела? Разве не ты скрыла их? Что же тогда говорить о твоем слове?
– Ты мудр, Набу! – послышался голос Иштар. – Пусть этот человек, чьи глаза мы открыли, увидит, что произвели моя жрица и ее любовник, когда привели в объятия друг друга Мать Жизни и Повелителя Смерти! Пусть этот человек рассудит, справедлив ли мой гнев!
– Пусть этот человек рассудит! – повторил голос Набу.
Огромные лица поблекли. Кентон смотрел в глубочайшие глубины, в бесконечные бесконечности пространства. Мириады солнц роились здесь, а вокруг них вращались мириады и мириады миров. Через это бесконечное пространство двигались две силы, смешавшиеся, но и раздельные. Одна – свет и плодовитость, она давала рождение, жизнь и радости жизни; другая – тьма и уничтожение, она отнимала у первой ее порождения, утихомиривала их, погружала в темноту. Внутри первой силы было невыразимое сияние, и Кентон знал, что это ее душа. В темной силе была еще более темная тень, и он знал, что это ее мрачная душа.
Перед ним появились фигуры мужчины и женщины; что-то прошептало ему, что имя женщины Зарпанит, а мужчины – Алусар, это жрица Иштар и жрец Нергала. Он увидел в их сердцах удивительное чистое белое пламя. Он видел, как два пламени заколебались, склонились друг к другу. И в то же время сияющие нити света потянулись от первой силы, связывая жрицу с ее душой; и из мрачного сердца тьмы протянулись темные нити и обвились вокруг жреца. И на мгновение в соединившемся пламени светлые и темные нити соединились, слились, стали одним и тем же.
В то же мгновение все пространство задрожало, солнца закачались, миры начали раскачиваться, бьющий прибой жизни замер.
– Ты созерцаешь грех! – прозвенел голос струн арфы.
– Раскрой глаза шире! – донесся спокойный холодный голос.
И вот Кентон видит большое помещение, в котором пребывают ужасные силы, в сиянии и славе, – все, кроме одной, погруженной во тьму. И перед ними стоят жрец и жрица, а рядом со жрицей – Шарейн!
Снова видит он белое пламя в сердцах этих двоих – спокойное, ясное, равнодушное к богам или к гневной богине. Склоняются друг к другу, неугасимые, неизменные, равнодушные к гневу богов или к их наказанию.
Картина начала расплываться, исчезла. Теперь в этом же помещении находились жрец и жрица, Шарейн, Кланет и вокруг них тела многих мужчин и женщин. Был также высокий алтарь, полускрытый облаком мерцающего лазурного тумана. В тумане, на алтаре, невидимые руки строили чудесный корабль.
И по мере того как рос этот корабль, где-то далеко от него, как бы в тени другого измерения, рос другой корабль; корабль, который, казалось, возникал сам собой на бирюзовом море в мире серебристых облаков! Шаг за шагом этот теневой корабль повторял создание игрушечного корабля на алтаре.
Кентон знал, что реальна именно тень: игрушка на алтаре – ее символ.
Знал также, что символ и реальность – одно и то же, они связаны древней мудростью, созданы древними силами так, что судьба и благополучие одного есть судьба и благополучие другого.
Едины в двух формах. Кукольной и реальной. И каждая – одно и то же.
Невидимые руки в лазурном тумане кончили корабль. Они одно за другим коснулись тел жрицы Иштар и жреца Нергала, тел Шарейн и Кланета и все тех, кто лежал вокруг. И все эти тела исчезли. Невидимые руки подняли и поставили на игрушечный корабль маленьких кукол.
А на палубе теневого корабля в лазурном море появились тела – одно за другим появлялись тела тех, которые, как игрушечные, появлялись на алтаре.
И вот на полу зала совещаний богов не осталось ни одной фигуры.
Корабль был создан и населен.
Луч от сияния, окружавшего Иштар, коснулся носа корабля. Щупальце тьмы протянулось из черноты, в которой восседал Повелитель смерти, и коснулось кормы корабля.
Картина расплылась и исчезла.
Появилась другая комната, маленькая, почти келья. В ней стоял одинокий алтарь. Над алтарем висела лампа, окруженная лазурным ореолом. Алтарь из лазурита и бирюзы, усаженной синими сапфирами. Кентон понял, что это тайный алтарь Набу, бога мудрости.
На алтаре стоял корабль. Кентон смотрел на него и понимал, что эта драгоценная игрушка неразрывными нитями связана с другим кораблем, плывущим в другом пространстве, в другом измерении, плывущим по неведомым морям в неведомом мире…
С кораблем, на котором плыл он сам!
И что происходит с игрушкой, то же происходит и с кораблем Иштар; и каково кораблю Иштар, таково и игрушке; то, что угрожает одному, угрожает и другому; они разделяют судьбу друг друга.
И эта картина исчезла. Теперь он видел город, огражденный стеной; над городом возвышался большой храм ступенчатый, – зиккурат. Город осаждало войско, обороняющиеся стояли на стенах. Он знал, что этот город – древний Урук и что перед ним храм, в котором построили чудесный корабль. И тут осаждающие прорвались сквозь стены, подавили защитников. Он мельком увидел кровавую бойню – картина исчезла.
Снова увидел он келью Набу. В ней находились два жреца. Корабль стоял на полу на решетке из серебристого металла. Над алтарем висело небольшое сияющее голубоватое облако. Кентон понял, что жрецы повинуются голосу, исходящему из облака, они спасают корабль и тех, кто плывет на нем, от нападающих. Они залили корабль строительным раствором, походившим на размельченную слоновую кость, смешанную с жемчугом. Раствор скрыл игрушку. Теперь вместо корабля стоял каменный блок. Облако исчезло. Появились другие жрецы, они вытащили блок, пронесли его по коридорам во двор храма. И тут оставили его.
Во двор ворвались победители, грабя и убивая. Но никто из них не обратил внимания на грубый каменный блок.
Теперь Кентон видел другой город, великий и прекрасный. Он знал, что это Вавилон в самом расцвете его могущества. Новый зиккурат стоял на месте прежнего. Картина поблекла, Кентон увидел внутренность другого святилища Набу. Каменный блок находился здесь.
Перед ним мелькали картины битв и побед, пышных процессий и поражений, мгновенные картины уничтожения, восстановления и нового уничтожения города; каждый раз, уничтоженный, он восстанавливался заново в новом великолепии…
Потом пал, покинутый богами.
Потом разрушился, покинутый людьми, пустыня наползла на него, покрыла его.
И город был забыт.
Последовал водоворот видений неустойчивых, с трудом различимых, быстро сменявших друг друга. Картина стала устойчивой. Он увидел людей, раскапывающих пески на месте могилы Вавилона. Он узнал среди этих людей – Форсита! Видел, как откопали блок, как его унесли высокие арабы, видел, как его уложили на примитивную повозку, которую потащили терпеливые маленькие пони в грубой упряжи, смотрел, как его грузят в корабль и как этот корабль плывет по морю, которое он знал, как блок заносят в его собственный дом…
Он увидел самого себя, освобождающего корабль.
И снова смотрел в теневые глаза.
– Суди! – вздохнули струны арф.
– Еще нет! – прошептал спокойный голос.
Кентон снова смотрел в бесконечное пространство, где впервые увидел силы сияющие и темные. Но теперь в этом пространстве он видел бесчисленное количество огоньков, подобных тем, что горели в груди жрицы Иштар и жреца Повелителя смерти; видел, как сама бесконечность светится и пламенеет в них. Они горели глубоко внутри тени, и при их свете их тьмы вырывались новые мириады и мириады других огней, которые скрывала тьма. И он увидел, что без этих огней само свечение было бы тоже тьмой!
Он увидел корабль, как будто плывущий в том же самом пространстве. Глубокая тень отделилась от души тьмы и нависла над кораблем. Немедленно ему навстречу из души света вырвалось сияние. Они встретились и вступили в схватку. Корабль был фокусом схватки, от которого расходились круги ненависти и гнева. Как круги на воде, расходились они, и тьма пила силу в этих волнах и становилась все темнее. И в этой битве свечение тускнело, и бесчисленные огоньки мигали, раскачивались, тревожились.
– Суди! – прошептал холодный голос Набу.
И Кентон в своем сне, если это был сон, заколебался. Не простое дело рассудить эти силы, судить Иштар, богиню, которая в этом чуждом мире облагает могучей властью. К тому же, разве он не молил Иштар, разве она не ответила на его мольбу? Да, но он молил и Набу, а Набу – бог правды…
И мысли обрекли форму слов его родного языка, в его привычных оборотах
– Если бы я был богом, – просто начал он, – и создал бы живые существа, мужчин и женщин, я не сделал бы их несовершенными, чтобы они не могли в своем несовершенстве нарушить мои законы. Нет, если бы я был всемогущим и всеведущим, какими и должны быть, по моему мнению, боги. Если, конечно, мне не нужны игрушки, с которыми я мог бы играть. И если бы я обнаружил, что создал их несовершенными и что поэтому они нарушили мои законы, я подумал бы, что я отвечаю за их грехи, потому что, будучи всемогущим и всеведущим, я мог бы сделать их совершенными, но не сделал. А если бы я создал их как игрушки, тем более не стал бы я навлекать на них несчастья и разочарования, горе и боль – и не наказывал бы их, о Иштар!..
– Конечно, – продолжал Кентон наивно и без всякой иронии, – я не бог, тем более не богиня, и до того, как появиться в этом мире, никогда с ними не встречался. Но, говоря как человек, даже если бы я стал наказывать нарушивших мой закон, я не тронул бы тех, кто ничего общего не имеет с той первоначальной причиной, которая вызвала мой гнев. Но именно это, как мне кажется, происходит на этом корабле.
– Нет, – искренне сказал Кентон, почти забыв о нависших над ним огромных лицах, – я не вижу справедливости в мучениях этого жреца и этой жрицы, и не вижу справедливости в тех бедах, которые причиняет борьба за этот корабль, и я бы остановил эту борьбу, если бы смог. Во-первых, я побоялся бы, что тьма станет слишком сильной и погасит эти огоньки. Во-вторых, если я когда-либо и произнес гневные слова, вызвавшие все эти беды, я не позволил бы им быть сильнее меня. Не позволил бы как человек. И тем более не позволил бы, будь я богом или богиней.
Наступило молчание, затем…
– Человек рассудил! – прошептал спокойный голос.
– Он рассудил! – струнный голос арф теперь был почти таким же холодным. – Я беру назад свое слово. Пусть борьба кончится!
Два лица исчезли. Кентон поднял голову и увидел вокруг знакомые стены розовой каюты. Все это было сном? Не все… слишком ясными были картины, слишком последовательными, слишком убедительными.
Рядом пошевелилась Шарейн, повернулась к нему лицом.
– Что тебе снилось, Джонни? – спросила она. – Ты что-то бормотал – странные слова, которые я не могла понять.
Он наклонился и поцеловал ее.
– Боюсь, сердце мое, что я оскорбил твою богиню, – сказал он.
– О, Джонни, нет! Как? – В глазах Шарейн появился ужас.
– Сказав ей правду, – ответил Кентон и рассказал Шарейн о своем видении.
– Я забыл, что она женщина, – закончил он.
– Но, любимый, она сама женственность! – воскликнула Шарейн.
– Тем хуже! – печально ответил Кентон.
Он встал, набросил плащ и пошел поговорить с Джиджи.
Но Шарейн долго после его ухода сидела, размышляя, с беспокойными глазами. Наконец она подошла к пустому алтарю бросилась перед ним на пол, стала молиться.
28. КАК КОНЧИЛАСЬ БОРЬБА
– Что на корабле началось, на корабле и должно кончиться! – сказал Джиджи, кивая мудрой лысой головой, когда Кентон рассказал ему о своем видении. – Думаю, недолго нам осталось ждать, прежде чем мы увидим этот конец.
– А потом? – спросил Кентон.
– Кто знает? – пожал широкими плечами Джиджи. – Но пока Кланет жив, для нас покоя нет, Волк. Да, я думаю, что знаю, что означает эта сгущающаяся тень на черной палубе. Из этой тени за нами следит Кланет. По ней он следует за нами. Кожа у меня чувствительная, и она говорит мне, что черный жрец близко. Когда он появится – что ж, мы победим его или он победит нас, вот и все. И думаю, не стоит тебе рассчитывать на какую-нибудь помощь от Иштар Помни, в твоем видении она обещала только, что кончится борьба между ее гневной ипостасью и Темным повелителем. Ни тебе, ни Шарейн она не давала никаких обещаний – и никому из нас.
– Это было бы хорошо, – весело ответил Кентон. – Пока у меня есть возможность честно, лицом к лицу стоять перед этим порождением адских помоев Кланетом, я доволен.
– Но мне кажется, ты понял, что она не очень довольна твоими словами, – лукаво улыбнулся Джиджи.
– Но это не причина для преследований Шарейн, – ответил Кентон, возвращаясь к прежним мыслям.
– А как иначе она может наказать тебя? – зловеще спросил Джиджи, потом посерьезнел, вся его проказливость исчезла – Нет, Волк, – сказал он и положил руку ему на плечо, – у нас мало шансов. И все же… если твое видение истинно и эти огоньки, которые ты видел, реальны, это многое значит…
Только когда эти огоньки, которые есть ты и Шарейн, встретятся в бесконечном пространстве и станут одним пламенем и к ним подлетит другое пламя, которое некогда было Джиджи из Ниневии, позволите ли вы ему быть с вами? – задумчиво продолжал Джиджи.
– Джиджи, – в глазах Кентона показались слезы. – Что бы с нами ни случилось и где бы мы ни оказались, ты будешь с нами, пока сам этого хочешь.
– Хорошо! – прошептал Джиджи.
Сигурд крикнул у рулевого весла, он указывал на нос корабля. Они побежали к двери Шарейн, через ее каюту и каюту девушек на маленькую палубу под заостренным носом. На горизонте показалась линия башен и минаретов, шпилей и колоколен, небоскребов и мечетей – огромный город. С того места, где они находились, эти очертания казались слишком правильными, слишком ровными, чтобы не быть искусственными.
Город ли это? Убежище, которое они ищут? Место, где они могут остановиться, не опасаясь Кланета и его своры, пока не смогут встретить эту свору и ее хозяина на более равных условиях?
Но если это город, какие гиганты воздвигли его?
– А потом? – спросил Кентон.
– Кто знает? – пожал широкими плечами Джиджи. – Но пока Кланет жив, для нас покоя нет, Волк. Да, я думаю, что знаю, что означает эта сгущающаяся тень на черной палубе. Из этой тени за нами следит Кланет. По ней он следует за нами. Кожа у меня чувствительная, и она говорит мне, что черный жрец близко. Когда он появится – что ж, мы победим его или он победит нас, вот и все. И думаю, не стоит тебе рассчитывать на какую-нибудь помощь от Иштар Помни, в твоем видении она обещала только, что кончится борьба между ее гневной ипостасью и Темным повелителем. Ни тебе, ни Шарейн она не давала никаких обещаний – и никому из нас.
– Это было бы хорошо, – весело ответил Кентон. – Пока у меня есть возможность честно, лицом к лицу стоять перед этим порождением адских помоев Кланетом, я доволен.
– Но мне кажется, ты понял, что она не очень довольна твоими словами, – лукаво улыбнулся Джиджи.
– Но это не причина для преследований Шарейн, – ответил Кентон, возвращаясь к прежним мыслям.
– А как иначе она может наказать тебя? – зловеще спросил Джиджи, потом посерьезнел, вся его проказливость исчезла – Нет, Волк, – сказал он и положил руку ему на плечо, – у нас мало шансов. И все же… если твое видение истинно и эти огоньки, которые ты видел, реальны, это многое значит…
Только когда эти огоньки, которые есть ты и Шарейн, встретятся в бесконечном пространстве и станут одним пламенем и к ним подлетит другое пламя, которое некогда было Джиджи из Ниневии, позволите ли вы ему быть с вами? – задумчиво продолжал Джиджи.
– Джиджи, – в глазах Кентона показались слезы. – Что бы с нами ни случилось и где бы мы ни оказались, ты будешь с нами, пока сам этого хочешь.
– Хорошо! – прошептал Джиджи.
Сигурд крикнул у рулевого весла, он указывал на нос корабля. Они побежали к двери Шарейн, через ее каюту и каюту девушек на маленькую палубу под заостренным носом. На горизонте показалась линия башен и минаретов, шпилей и колоколен, небоскребов и мечетей – огромный город. С того места, где они находились, эти очертания казались слишком правильными, слишком ровными, чтобы не быть искусственными.
Город ли это? Убежище, которое они ищут? Место, где они могут остановиться, не опасаясь Кланета и его своры, пока не смогут встретить эту свору и ее хозяина на более равных условиях?
Но если это город, какие гиганты воздвигли его?