Витьковский, навалившись грудью на бруствер, долго шарил окулярами бинокля по темному горизонту. Уфимцев подумал, что результат действий Валеры будет такой же, как и в предыдущий раз (то есть никакой). Поэтому, не дожидаясь результатов наблюдения, он присел на пустой патронный ящик, прячась от пронизывающего ветра. Вспомнил недавний разговор в вагончике и подумал:
«В Москве сейчас ночная жизнь в полном разгаре. Центр залит огнями, поток машин. На Пушкинской и на Тверской ночные „бабочки“ тусуются. А я здесь „играю в солдатики“…
Уже второй месяц. Весь левый фланг облазил. И кому это нужно? Читателям газеты, большинство которых составляют люди, живущие совсем другими интересами? Они прекрасно обойдутся без моих репортажей из «горячих точек». Для них они всего лишь экзотика, а экзотики не должно быть много.
Этим ребятам, что сидят на глиняной приступке в шаге от меня и смолят моршанскую «приму» в кулак, чтобы не засек снайпер? Да они мою газету в глаза не видели и не увидят. Более того, не прочитают ее и их родственники в России. Армия сейчас у нас рабоче-крестьянская, интеллигенция в солдатских погонах – нонсенс, поэтому газету в семьях этих пацанов не выписывают и не покупают.
Родине нужно? Стоп, а что такое Родина? С детства мы знали: «моя Родина – Советский Союз». Теперь его не стало. Теперь у нас Родина – Россия. Я слишком долго мотался по национальным окраинам страны, чтобы быстро привыкнуть к тому, что она сжалась, как шагреневая кожа. После августа 1991 – го прошло три с половиной года, а в Таджикистане до сих пор народ не понял, что произошло. А в России все поняли?
Нужно ли России, чтобы ее сыны умирали здесь? Как это сейчас говорится – на «южных рубежах СНГ». Блядь, слово – то какое выдумали… Почти как СПГ – станковый противотанковый гранатомет. Подавляющему большинству в стране наплевать на какие-то там «южные рубежи», у него более насущные проблемы. Государству? А есть ли оно, государство? Порой мне кажется, что многое в нем происходит просто по инерции с прошлых времен. Люди делают что-то, не задумываясь…
В центре прожигают жизнь за счет этого самого прошлого, не создавая ничего взамен. А здесь по привычке воюют и умирают. Что это – гены?
Гены народа, который не может иначе. Без государства его просто не будет, он покончит жизнь самоубийством, как человек, потерявший смысл жизнь. И это уже происходит. Безудержное пьянство, начиная с самых верхов и заканчивая низами – разве не самоубийство?
Но нас еще рано сходить с арены истории. Если нет смысла, его нужно выдумать. У нас вышибли одну опору, мы с упорством муравьев начали строить другую. И ведь построим, а? С помощью вот таких парней в погонах, о которых сейчас вытирают ноги. Гены… Сейчас, когда вокруг столько вакханалии, какая-то спайка, традиции и нежелание разлагаться остались только в армии. Как и полагается в переломные моменты истории, когда нет никаких ориентиров.
Интересно, сколько она продержится так? Группу советских войск в Германии Гельмут Коль разложил дойчмарками буквально за несколько лет…»
Уфимцев вспомнил лейтенантов, приехавших из Дрездена в 1990 году к своему бывшему солдату, учившемуся на журфаке МГУ, и угощавших их, студентов, немецким баночным пивом. Их разговоры… Господа (нет, тогда еще товарищи) офицеры предпочитали обсуждать свои новые должностные оклады после объединения Германии, возможность по – дешевке покупать машины и затариваться западными тряпками.
«А вот тебе это зачем нужно, Игорь? – прикурил от окурка новую сигарету Уфимцев, чувствуя, как никотином уже начинает царапать горло, – Имя здесь не сделаешь – для этого нужно писать либо про политиков и банкиров, либо про бандитов. А я… Такая же пехота, как все они здесь. Окопник. Но мне здесь нравится. Здесь я вижу смысл жизни. Своей жизни. Здесь я приобщаюсь к чему-то великому, пусть даже неосознанному, муравьиному. Сейчас государство строится с окраин. Только здесь понимают его смысл.
И мне здесь просто хорошо. Легко с этими ребятами, проще. И, пожалуй, единственный смысл моего пребывания здесь – демонстрация этим людям, что они делают важную работу. Корреспондент приехал – значит, о них на севере за этими горами еще не забыли. А то, что за этими горами забыли о самом корреспонденте – дело пятое…»
Витьковский положил на бруствер бинокль, потер озябшие руки и присел на корточки рядом со смолившим табак журналистом:
– Что, корреспондент, пригорюнился – замерз?
– Нет, просто думаю, – Игорь раздавил о каблук очередной окурок.
– Если замерз, – продолжал лейтенант, не слыша последней фразы собеседника, и продолжая напряженно размышлять о чем-то своем, потаенном, – Можешь опять в вагончик идти. Я тебе сопровождающего дам. А я здесь до рассвета посижу. Не нравятся мне эти ракеты, ох не нравятся…
Уфимцев представил холодную коробку временного жилища, в котором не разжигалась печка – буржуйка (труба была разбита осколком «эрэса» во время последнего артналета) и ответил:
– Нет, я тоже здесь останусь.
Офицер в ответ ободряюще хлопнул Игоря по плечу, поднялся с корточек и подошел к солдатам.
Они при виде своего начальника торопливо загасили сигареты и вытянулись перед ним настолько, насколько позволял тесный окоп. Витьковский, не обращая на них внимания, присел в самом темном закутке земляного укрытия, и, подсвечивая себе синим фонариком, наскоро начеркал в блокноте несколько слов. Потом распрямился и протянул солдату – кавказцу листок бумаги:
– Пулей на узел связи. Передашь листок радисту!
Ефрейтор, неуклюже козырнул, смахнув при этом локтем с бруствера несколько комков глины, и побежал по ходу сообщения. По звукам его быстрых шагов можно было судить, что все повороты, спуски и подъемы в траншее за долгое время он выучил наизусть и мог передвигаться по ним не только в темноте, но с завязанными глазами.
– Скоро рассвет, – подошел к Игорю начальник заставы, – Видишь, чуть светлая полоска над горами появилась? Там Памир. И Шамбала. Мы в ее предгорьях. Значит, часть великой истины распространяется и на нас. Мне здесь удивительно хорошо думается. Никогда не замечал за собой тяги к философии, а тут мысли о добре и зле появились, о смысле жизни, о будущем… Знаешь, как здесь говорят? Чем выше в горы, тем ближе к Аллаху. Не зря говорят…
Философствования пограничника прервал тонкий зуммер полевого телефона.
Витьковский откинул зеленую дощатую дверцу ящика, в котором находился аппарат, и прижал трубку к уху. Несколько секунд он напряженно слушал, затем повернулся к Уфимцеву:
– Будь здесь! Я – на узел связи. Скоро буду.
Как всегда, «скоро» лейтенанта Витьковского обернулось часовым ожиданием. Вернулся он в сопровождении трех солдат. Посматривая на стремительно светлеющее небо, окрашивающее розовым цветом склоны гор, Валерий энергично начал раздавать приказания.
– Кокоев! – обратился он к ефрейтору-осетину, вернувшемуся вместе с ним, – Пойдешь со мной! Туранджонов!
На окрик повернулся рослый таджик с ручным пулеметом.
… – Ты тоже! – заключил Валера, – И ты, Игорь! Твой автомат может пригодиться. И возьми у Вуколова рацию. Он у нас сапер, у него руки должны быть свободными.
– Да помню я этот проход, товарищ лейтенант! – с показушной обидой ответил парень с васильковыми глазами уроженца центральной России, – Без миноискателя и щупа найду!
– А ты не хвастайся, Вуколов! – оборвал его Витьковский, – Сказал взять «минник» и щуп – возьмешь!
Уфимцев с немым вопросом посмотрел Витьковскому в глаза, тот поймал взгляд и пояснил:
– На нашем участке через границу может пройти группа. Нужно ее встретить на берегу. Чтобы не перехватили. Все подходы к берегу заминированы, поэтому первым пойдет вот он, – указал лейтенант на парня.
– «Духи»? – спросил корреспондент, забрасывая автомат на плечо и чувствуя, как возбуждение начало покалывать в груди.
– В том-то и дело, что неизвестно. Могут быть люди из дружественного нам кишлака. Во всяком случае, начальник оперативной группы приказал сначала разобраться, а потом палить. Надо быстрее выдвигаться, пока совсем светло не стало…
Ночной ветер окончательно разогнал тучи, и солнце поднялось над горами на чистый бирюзовый небосвод. Тонкие полоски тумана, сползая с отрогов, собирались над водой пограничной реки, затягивая ее русло плотной пеленой.
Фигура вынырнула из него всего в нескольких шагах от берега. Это было неожиданно. Однако нервы людей, готовых к встрече с необычным и опасным, были взведены не хуже их затворов: Уфимцев мгновенно прильнул к прикладу автомата, рядом с ним защелкали предохранителями остальные.
Человек, не видя притаившихся в засаде пограничников, брел по колено в воде, воюя с желанием реки опрокинуть его навзничь. Он был поглощен этой борьбой, поэтому не смотрел ни на берег, ни по сторонам. Сидящие на берегу люди видели, что движение среди бурлящих вод дается ему с большим трудом. Лицо человека было черно от измождения.
Окрик «Стоять!» преградил путь нарушителю границы после того, как он выбрался на сухое место.
Неизвестный встал, как вкопанный, вскинул к плечу автомат и тут же опустил его…
– Русские… – прошептал он, и по измученному лицу скользнула слабая улыбка.
Уфимцев сумел разглядеть на его измятой и изорванной форме зеленую эмблему пограничных войск России и три маленькие звездочки на погоне.
– Наши?! – удивленно и одновременно радостно выкрикнул он.
– Стой, где стоишь! – обращаясь к нарушителю, вышел из засады Витьковский.
Он продолжал держать неизвестного под прицелом. Лейтенант сделал несколько шагов, и выражение его лица изменилось, подобрело…
– Саранцев?! – удивленно воскликнул он, – Ты?! Выпуск 1990 года, Голицыно?
Человек пристальнее всмотрелся в лейтенанта и, не узнавая, устало произнес:
– Ну…
– Я тогда на втором курсе был! Но я тебя помню: вы, выпускники, еще к нам в казарму заходили. Ты чего здесь делаешь?!
– Грибы собираю, – так же устало ответил человек, – Лейтенант, у тебя водка есть? Угости грибника…
Из речного тумана реки продолжали выныривать шатающиеся фигуры. Люди в изорванной военной одежде выбирались на берег и опускались на холодную гальку. Им не хотелось никуда идти.
– Дома… – счастливо прошептал белобрысый паренек с сержантскими лычками на надорванном погоне.
– Хоп, – подтвердил сержант – таджик, рухнувший на землю рядом с ним.
Четвертый странник, одетый не по-нашему, ничего не добавил к их словам, вытянул на коленях стянутые веревкой руки, искоса посматривая на окруживших его пограничников.
– Вот она – «неожиданность»! – всмотревшись в него и на секунду замерев, что-то вспоминая, произнес Витьковский и добавил, – Хош амадед, Нурулло! Добро пожаловать к гяурам!
Где-то в тылу, над горами, послышался отдаленный звук вертолета.
Витьковский поднял голову, прислушался и сказал:
– «Гиндукуш» летит! Не утерпел товарищ полковник! …Ну чего, старлей, – обратился он к покачивающемуся рядом с ним Саранцеву, – Пошли ко мне домой, в вагончик. Я тебе водки налью, пока Юрков не прилетел и не начал разные вопросы задавать. У меня осталось! Вон корреспондент о твоем подвиге напишет. А Вуколов за нами проход заминирует.
…Успеешь, сапер, пока туман не рассеялся?
Пос. Московский – города Куляб – Москва – Ярославль
1994—2004 г.г.
«В Москве сейчас ночная жизнь в полном разгаре. Центр залит огнями, поток машин. На Пушкинской и на Тверской ночные „бабочки“ тусуются. А я здесь „играю в солдатики“…
Уже второй месяц. Весь левый фланг облазил. И кому это нужно? Читателям газеты, большинство которых составляют люди, живущие совсем другими интересами? Они прекрасно обойдутся без моих репортажей из «горячих точек». Для них они всего лишь экзотика, а экзотики не должно быть много.
Этим ребятам, что сидят на глиняной приступке в шаге от меня и смолят моршанскую «приму» в кулак, чтобы не засек снайпер? Да они мою газету в глаза не видели и не увидят. Более того, не прочитают ее и их родственники в России. Армия сейчас у нас рабоче-крестьянская, интеллигенция в солдатских погонах – нонсенс, поэтому газету в семьях этих пацанов не выписывают и не покупают.
Родине нужно? Стоп, а что такое Родина? С детства мы знали: «моя Родина – Советский Союз». Теперь его не стало. Теперь у нас Родина – Россия. Я слишком долго мотался по национальным окраинам страны, чтобы быстро привыкнуть к тому, что она сжалась, как шагреневая кожа. После августа 1991 – го прошло три с половиной года, а в Таджикистане до сих пор народ не понял, что произошло. А в России все поняли?
Нужно ли России, чтобы ее сыны умирали здесь? Как это сейчас говорится – на «южных рубежах СНГ». Блядь, слово – то какое выдумали… Почти как СПГ – станковый противотанковый гранатомет. Подавляющему большинству в стране наплевать на какие-то там «южные рубежи», у него более насущные проблемы. Государству? А есть ли оно, государство? Порой мне кажется, что многое в нем происходит просто по инерции с прошлых времен. Люди делают что-то, не задумываясь…
В центре прожигают жизнь за счет этого самого прошлого, не создавая ничего взамен. А здесь по привычке воюют и умирают. Что это – гены?
Гены народа, который не может иначе. Без государства его просто не будет, он покончит жизнь самоубийством, как человек, потерявший смысл жизнь. И это уже происходит. Безудержное пьянство, начиная с самых верхов и заканчивая низами – разве не самоубийство?
Но нас еще рано сходить с арены истории. Если нет смысла, его нужно выдумать. У нас вышибли одну опору, мы с упорством муравьев начали строить другую. И ведь построим, а? С помощью вот таких парней в погонах, о которых сейчас вытирают ноги. Гены… Сейчас, когда вокруг столько вакханалии, какая-то спайка, традиции и нежелание разлагаться остались только в армии. Как и полагается в переломные моменты истории, когда нет никаких ориентиров.
Интересно, сколько она продержится так? Группу советских войск в Германии Гельмут Коль разложил дойчмарками буквально за несколько лет…»
Уфимцев вспомнил лейтенантов, приехавших из Дрездена в 1990 году к своему бывшему солдату, учившемуся на журфаке МГУ, и угощавших их, студентов, немецким баночным пивом. Их разговоры… Господа (нет, тогда еще товарищи) офицеры предпочитали обсуждать свои новые должностные оклады после объединения Германии, возможность по – дешевке покупать машины и затариваться западными тряпками.
«А вот тебе это зачем нужно, Игорь? – прикурил от окурка новую сигарету Уфимцев, чувствуя, как никотином уже начинает царапать горло, – Имя здесь не сделаешь – для этого нужно писать либо про политиков и банкиров, либо про бандитов. А я… Такая же пехота, как все они здесь. Окопник. Но мне здесь нравится. Здесь я вижу смысл жизни. Своей жизни. Здесь я приобщаюсь к чему-то великому, пусть даже неосознанному, муравьиному. Сейчас государство строится с окраин. Только здесь понимают его смысл.
И мне здесь просто хорошо. Легко с этими ребятами, проще. И, пожалуй, единственный смысл моего пребывания здесь – демонстрация этим людям, что они делают важную работу. Корреспондент приехал – значит, о них на севере за этими горами еще не забыли. А то, что за этими горами забыли о самом корреспонденте – дело пятое…»
Витьковский положил на бруствер бинокль, потер озябшие руки и присел на корточки рядом со смолившим табак журналистом:
– Что, корреспондент, пригорюнился – замерз?
– Нет, просто думаю, – Игорь раздавил о каблук очередной окурок.
– Если замерз, – продолжал лейтенант, не слыша последней фразы собеседника, и продолжая напряженно размышлять о чем-то своем, потаенном, – Можешь опять в вагончик идти. Я тебе сопровождающего дам. А я здесь до рассвета посижу. Не нравятся мне эти ракеты, ох не нравятся…
Уфимцев представил холодную коробку временного жилища, в котором не разжигалась печка – буржуйка (труба была разбита осколком «эрэса» во время последнего артналета) и ответил:
– Нет, я тоже здесь останусь.
Офицер в ответ ободряюще хлопнул Игоря по плечу, поднялся с корточек и подошел к солдатам.
Они при виде своего начальника торопливо загасили сигареты и вытянулись перед ним настолько, насколько позволял тесный окоп. Витьковский, не обращая на них внимания, присел в самом темном закутке земляного укрытия, и, подсвечивая себе синим фонариком, наскоро начеркал в блокноте несколько слов. Потом распрямился и протянул солдату – кавказцу листок бумаги:
– Пулей на узел связи. Передашь листок радисту!
Ефрейтор, неуклюже козырнул, смахнув при этом локтем с бруствера несколько комков глины, и побежал по ходу сообщения. По звукам его быстрых шагов можно было судить, что все повороты, спуски и подъемы в траншее за долгое время он выучил наизусть и мог передвигаться по ним не только в темноте, но с завязанными глазами.
– Скоро рассвет, – подошел к Игорю начальник заставы, – Видишь, чуть светлая полоска над горами появилась? Там Памир. И Шамбала. Мы в ее предгорьях. Значит, часть великой истины распространяется и на нас. Мне здесь удивительно хорошо думается. Никогда не замечал за собой тяги к философии, а тут мысли о добре и зле появились, о смысле жизни, о будущем… Знаешь, как здесь говорят? Чем выше в горы, тем ближе к Аллаху. Не зря говорят…
Философствования пограничника прервал тонкий зуммер полевого телефона.
Витьковский откинул зеленую дощатую дверцу ящика, в котором находился аппарат, и прижал трубку к уху. Несколько секунд он напряженно слушал, затем повернулся к Уфимцеву:
– Будь здесь! Я – на узел связи. Скоро буду.
Как всегда, «скоро» лейтенанта Витьковского обернулось часовым ожиданием. Вернулся он в сопровождении трех солдат. Посматривая на стремительно светлеющее небо, окрашивающее розовым цветом склоны гор, Валерий энергично начал раздавать приказания.
– Кокоев! – обратился он к ефрейтору-осетину, вернувшемуся вместе с ним, – Пойдешь со мной! Туранджонов!
На окрик повернулся рослый таджик с ручным пулеметом.
… – Ты тоже! – заключил Валера, – И ты, Игорь! Твой автомат может пригодиться. И возьми у Вуколова рацию. Он у нас сапер, у него руки должны быть свободными.
– Да помню я этот проход, товарищ лейтенант! – с показушной обидой ответил парень с васильковыми глазами уроженца центральной России, – Без миноискателя и щупа найду!
– А ты не хвастайся, Вуколов! – оборвал его Витьковский, – Сказал взять «минник» и щуп – возьмешь!
Уфимцев с немым вопросом посмотрел Витьковскому в глаза, тот поймал взгляд и пояснил:
– На нашем участке через границу может пройти группа. Нужно ее встретить на берегу. Чтобы не перехватили. Все подходы к берегу заминированы, поэтому первым пойдет вот он, – указал лейтенант на парня.
– «Духи»? – спросил корреспондент, забрасывая автомат на плечо и чувствуя, как возбуждение начало покалывать в груди.
– В том-то и дело, что неизвестно. Могут быть люди из дружественного нам кишлака. Во всяком случае, начальник оперативной группы приказал сначала разобраться, а потом палить. Надо быстрее выдвигаться, пока совсем светло не стало…
Ночной ветер окончательно разогнал тучи, и солнце поднялось над горами на чистый бирюзовый небосвод. Тонкие полоски тумана, сползая с отрогов, собирались над водой пограничной реки, затягивая ее русло плотной пеленой.
Фигура вынырнула из него всего в нескольких шагах от берега. Это было неожиданно. Однако нервы людей, готовых к встрече с необычным и опасным, были взведены не хуже их затворов: Уфимцев мгновенно прильнул к прикладу автомата, рядом с ним защелкали предохранителями остальные.
Человек, не видя притаившихся в засаде пограничников, брел по колено в воде, воюя с желанием реки опрокинуть его навзничь. Он был поглощен этой борьбой, поэтому не смотрел ни на берег, ни по сторонам. Сидящие на берегу люди видели, что движение среди бурлящих вод дается ему с большим трудом. Лицо человека было черно от измождения.
Окрик «Стоять!» преградил путь нарушителю границы после того, как он выбрался на сухое место.
Неизвестный встал, как вкопанный, вскинул к плечу автомат и тут же опустил его…
– Русские… – прошептал он, и по измученному лицу скользнула слабая улыбка.
Уфимцев сумел разглядеть на его измятой и изорванной форме зеленую эмблему пограничных войск России и три маленькие звездочки на погоне.
– Наши?! – удивленно и одновременно радостно выкрикнул он.
– Стой, где стоишь! – обращаясь к нарушителю, вышел из засады Витьковский.
Он продолжал держать неизвестного под прицелом. Лейтенант сделал несколько шагов, и выражение его лица изменилось, подобрело…
– Саранцев?! – удивленно воскликнул он, – Ты?! Выпуск 1990 года, Голицыно?
Человек пристальнее всмотрелся в лейтенанта и, не узнавая, устало произнес:
– Ну…
– Я тогда на втором курсе был! Но я тебя помню: вы, выпускники, еще к нам в казарму заходили. Ты чего здесь делаешь?!
– Грибы собираю, – так же устало ответил человек, – Лейтенант, у тебя водка есть? Угости грибника…
Из речного тумана реки продолжали выныривать шатающиеся фигуры. Люди в изорванной военной одежде выбирались на берег и опускались на холодную гальку. Им не хотелось никуда идти.
– Дома… – счастливо прошептал белобрысый паренек с сержантскими лычками на надорванном погоне.
– Хоп, – подтвердил сержант – таджик, рухнувший на землю рядом с ним.
Четвертый странник, одетый не по-нашему, ничего не добавил к их словам, вытянул на коленях стянутые веревкой руки, искоса посматривая на окруживших его пограничников.
– Вот она – «неожиданность»! – всмотревшись в него и на секунду замерев, что-то вспоминая, произнес Витьковский и добавил, – Хош амадед, Нурулло! Добро пожаловать к гяурам!
Где-то в тылу, над горами, послышался отдаленный звук вертолета.
Витьковский поднял голову, прислушался и сказал:
– «Гиндукуш» летит! Не утерпел товарищ полковник! …Ну чего, старлей, – обратился он к покачивающемуся рядом с ним Саранцеву, – Пошли ко мне домой, в вагончик. Я тебе водки налью, пока Юрков не прилетел и не начал разные вопросы задавать. У меня осталось! Вон корреспондент о твоем подвиге напишет. А Вуколов за нами проход заминирует.
…Успеешь, сапер, пока туман не рассеялся?
Пос. Московский – города Куляб – Москва – Ярославль
1994—2004 г.г.