Мэтью Альпер. Бог и мозг: Научное объяснение Бога, религиозности и духовности

   Тот факт, что мое осознанное «я», моя предположительно бессмертная душа, подверглась воздействию химических (материальных) веществ, убедил меня в том, что сознание человека должно быть материальным объектом, подчиненным строго материальным процессам. Если это правда, тогда для достижения углубленного понимания природы сознания – того, что я прежде считал составляющей души, – понадобится изучение естественных наук.

   Считать, что материя может влиять на чей-то дух, а через него – на душу, – все равно что представлять, что можно швырять камнями в Бога

   К естественным наукам я всегда питал глубочайшее уважение. На меня производила впечатление их способность давать разумное объяснение большинству явлений, а также содействовать разработке орудий и технологий, благодаря которым упростилось многое в нашей жизни. Если в прошлом я восхищался науками, то теперь я боготворю их. Наука спасла мне жизнь. Я в долгу перед ней. Бог не спас меня. Я не спас сам себя. А наука, орудие разума, – спасла. Я стал для самого себя наглядным свидетельством эффективности науки. И теперь верю в науку так же, как многие верят в божество или в религию. Просто она оказалась парадигмой, которая дала достоверные результаты. Это не значит, что раньше я не верил в науку. К примеру, можно сказать, что всякий раз, щелкая выключателем, я верил в то, что вспыхнет свет. Разница в том, что если раньше я принимал свою веру как должное, то теперь утвердился в ней.
   На мой взгляд, наука справилась с загадкой человеческой души. Наука доказала, что может представить химические формулы, чтобы оперировать с их помощью чьими-либо познаниями, эмоциями и представлениями почти любым способом, который только будет признан уместным. Методами электрической или химической стимуляции отдельных участков мозга наука в состоянии сделать обладателя этого мозга пассивным или агрессивным, безмятежным или одержимым, радостным или грустным. В сущности, наука в силах управлять когнитивными и эмоциональными состояниями человека, а также менять их, словно дергая за ниточки марионетку.
   В итоге теперь я убежден, что разум, который прежде я считал частью своей трансцендентальной души, на самом деле представляет собой деятельность моего физического органа, мозга. Нет никакой души. Нет таинственного духа в этой машине. Мои мысли, то есть человеческое сознание, – не проявление некой неземной силы или воли, а скорее следствие синаптической передачи, электрических и химических сигналов, зафиксированных повсюду в мозге, порождающих во мне мириады ощущений, представлений, эмоций, знаний, то есть нейромеханика в чистом виде. Значит, насколько я сейчас могу судить, загадка человеческой души разрешена. На этом основании впредь я намерен толковать источники восприятия, ощущений, эмоций и когнитивной деятельности строго с нейрофизиологической, то есть научной, точки зрения.

   Наука может представить химические формулы и средства, с помощью которых можно управлять чьими-либо познаниями, эмоциями и представлениями почти любым способом, который только будет признан уместным

   Несмотря на всю мою уверенность в том, что трансцендентальной души не существует, меня по-прежнему беспокоила более важная проблема существования Бога. Поскольку Бога принято считать олицетворением всего духовного, только когда я получу сколько-нибудь разумное объяснение, разрешающее проблему его существования, тогда и смогу быть абсолютно уверенным в том, что никакой трансцендентальной или духовной реальности нет. А пока существование Бога остается возможным, есть также вероятность и наличия у меня трансцендентальной души. Следовательно, прежде чем прийти к окончательному выводу, мне необходимо разрешить более важную и всеобъемлющую проблему Бога.
   Поскольку естественные науки помогли мне рационально объяснить основополагающую природу сознания, я задумался: нельзя ли применить то же орудие разума к разрешению непреходящей проблемы Бога? Может быть, естественные науки помогут расколоть и этот орешек? Приближения к этой цели пока не наблюдается. Ни биологи, ни астрофизики, ни квантовые физики до сих пор не выдвинули ничего похожего на научное объяснение Бога. Но почему? Неужели Бог действительно существует лишь вне пределов нашей досягаемости, непостижимый для человека? Или естественно-научное решение все-таки есть, только его пока еще никто не открыл?
   Твердо уверовав в научные методы, я считал, что разумное объяснение должно находиться для всего на свете. Как научный идеалист я склонялся к убеждению, что для нас нет ничего недосягаемого. Всему, что можно вообразить себе, можно найти и объяснение.
   Так я определился с выбором направления. Я стану ученым. Соберу все научные знания, какие только смогу, а когда справлюсь с этим этапом работы, когда ознакомлюсь со всевозможными науками, тогда и получу полное право возобновить свой поиск знаний о Боге.
   Но постойте! А если выяснится, что наука – всего-навсего еще одна форма психологического внушения, новая религия для нового мира? Да, плоды науки помогли мне выбраться из депрессии, а вдруг меня исцелила просто моя вера в науку, вдруг излечение стало результатом какого-нибудь особенного эффекта плацебо и внушает не больше доверия, чем избавление от болезней религиозным целителем? Что, если наука опирается на истину ровно в той же мере, как и восхваляющие себя символы веры, с которыми я сталкивался до сих пор? Может, ученые – просто-напросто первосвященники новой веры, в которой обращаются не к богам, а к столь же непостижимым и неуловимым элементарным частицам? Возможно, наука – еще одна хитроумная парадигма, новая мифология для современной эпохи. А может, и нет. Наука вполне может оказаться действенным орудием, с помощью которого люди обретут более отчетливое и определенное представление об основополагающей природе реальности. Так во что же мне верить? Как доказать, что научные факты хоть сколько-нибудь достовернее религиозных? Пришло время определиться с терминами, исследовать самого исследователя. Прежде чем слепо доверять научному процессу, прежде чем посвятить всю свою жизнь поискам научных объяснений Бога, необходимо изучить природу моей новообретенной веры и задаться вопросами: «Что такое наука? Как она действует?»

2. Что такое наука, или Обоснование научного объяснения Бога

   «Наука – это попытка привести хаотическое многообразие нашего чувственного опыта в соответствие с некоторой единой системой мышления».

Альберт Эйнштейн

   «Не существует абсолютной определенности, но существует достаточная уверенность для человеческой жизни».

Джон Стюарт Милль

   Для того чтобы обосновать поиски научного объяснения Бога, сначала следует предпринять исследование природы самой науки. Вот что мне удалось обнаружить.
   Что такое наука? Поскольку это весьма обширный вопрос, я приложу все старания, чтобы изложить ответ на него в максимально содержательных терминах. Но прежде чем начать, отмечу: как бы мы ни верили в науку, надо сознавать, что она никогда не будет ничем иным, кроме как еще одной системой убеждений, еще одним способом толкования реальности, который может выбрать для себя человек. Я заявляю об этом не от недостатка убежденности, а лишь потому, что даже наука не в состоянии давать гарантии с абсолютной определенностью. Этого не может никто и ничто! Кто, к примеру, способен с полной уверенностью заявить, что его опыт – нечто отличное от иллюзии или грезы? Как было написано более двух тысячелетий назад, «однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой – счастливой бабочкой, которая порхала среди цветков в свое удовольствие и вовсе не знала, что она – Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я – Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он – бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она – Чжуан Чжоу»^[3]. Никакой определенности нет! Неудивительно, что один из мудрейших жителей Земли, Сократ, руководствовался принципом, согласно которому знал лишь одно – что он ничего не знал.
   Тем не менее, сделав эту необходимую оговорку, предположим на минуту, что опыт, который мы называем жизнью, – не сон. Допустим, что мы действительно существуем, и то, что мы представляем себе, а также наш опыт, – преимущественно «реальность». Но несмотря на это обладание абсолютными знаниями о чем-либо все равно остается для нас невозможным. Сейчас я поясню.
   Мы, люди, можем судить о действительности только благодаря информации, которую мы получаем с помощью своих физических органов чувств. С помощью глаз мы впитываем фотоны света, то есть видим мир. С помощью ушей мы ощущаем вибрации, то есть слышим их. Благодаря нервным окончаниям на поверхности нашей кожи мы ощущаем разницу в давлении и температуре, то есть познаем мир на ощупь. Нос и язык помогают нам поглощать химические вещества, так мы обоняем их и пробуем на вкус. Прежде чем мы приобретем знания о нашем мире, вся информация о нем должна пройти через эти физические органы чувств. Следовательно, наши органы чувств играют критическую роль в определении способа, которым мы воспринимаем действительность. Поскольку каждый вид живых существ располагает собственным уникальным набором органов чувств, все они должны воспринимать и, следовательно, интерпретировать действительность со своей собственной уникальной и относительной точки зрения.
   К примеру, у самых обычных домашних мух механизм восприятия света отличается от нашего: они обладают иным набором органов, которые мы называем глазами. Поскольку мухи воспринимают мир не так, как мы, то должны интерпретировать его тоже по-другому. Как муха видит мир в своей мушиной перспективе, так и мы видим мир в своей перспективе, человеческой. Если муха располагает своими мушиными знаниями, то человек – человеческими. И точно так же, как у мухи нет других знаний, кроме мушиных, у человека могут быть только человеческие знания, и никаких других. Значит, остается признать, что наша интерпретация действительности ничем не «лучше» и не «реальнее», чем интерпретация мухи. Просто они разные.
   Более того, наши представления о реальности определяет не только способ, которым наши физические органы чувств получают информацию: не менее важен и способ обработки этой информации нашим мозгом. К примеру, что означают наши слова о том, что мы «видим» яблоко? Сначала фотоны света, отраженные яблоком, уловила сетчатка наших глаз, затем эта информация преобразовалась в электрические сигналы, в дальнейшем обработанные нашим мозгом. Следовательно, все, что мы воспринимаем как «реальность» – не что иное, как электрические сигналы, истолкованные нашим внутренним органом, мозгом. Когда мы едим яблоко, то «чувствуем» его текстуру, «обоняем» его запах, «ощущаем» его вкус. Только после того, как мы объединим все эти чувственные ощущения, наш опыт преобразуется в связное представление о яблоке как едином целом. Без внутреннего процессора, согласующего мешанину чувственных ощущений, которые мы получаем постоянно, мы вряд ли смогли бы разобраться в собственном опыте.

   Каждая отдельно взятая особь любого вида интерпретирует действительность в соответствии с собственной уникальной точкой зрения

   У более примитивных организмов этот внутренний процессор представляет собой единственный проводящий путь нервной системы. В процессе эволюции этот путь развился, стал сложной нервной сетью, сходящейся к центральному нервному узлу – ганглию. Более сложную разновидность такого ганглия мы называем мозгом. Наш человеческий мозг представляет собой процессор, устроенный хитроумнее всех. Поскольку каждый организм обладает собственным уникальным механизмом обработки информации, своей центральной нервной системой и мозгом, каждый организм интерпретирует действительность со своей уникальной и относительной точки зрения.
   Более того, действительность интерпретируют в соответствии с собственной уникальной точкой зрения не только разные виды живых существ, но и каждая отдельно взятая особь любого вида. Каждая особь, принадлежащая к нашему виду, наделена собственным уникальным сочетанием органов чувств, своей комбинацией ушей, глаз, носа, рта и кожи. Другими словами, нет двух людей, имеющих совершенно одинаковые наборы чувствительных нервных окончаний. К примеру, поскольку механическое устройство моих глаз слегка отличается от устройства глаз моего соседа, я буду воспринимать цвета несколько иначе, чем он. Можно привести и другой, более выраженный пример: человек с поврежденными колбочками глаза, совершенно не различающий цветов, будет воспринимать как бесцветный или серый цвет, который я вижу как ярко-красный. Поскольку каждый индивид воспринимает мир со своей уникальной точки зрения, каждый из нас придерживается собственной уникальной интерпретации действительности.
   Различаются не только органы чувств, но и «процессоры» особей, или их мозг. В мире не найти двух человек, обладающих абсолютно одинаковыми глазами, точно так же нет и двоих обладателей абсолютно одинакового мозга. Следовательно, каждый человек не только получает чувственную информацию по-своему: он по-своему обрабатывает ее, а значит, толкует всем известные данные на свой лад.
   Помимо всех этих факторов следует также учесть то, что у людей разнится и набор жизненных впечатлений. Поскольку от них зависит когнитивное развитие индивида, то эти жизненные впечатления также влияют на выбранный им способ истолкования действительности.
   Итак, способ, которым представители разных видов (а также особи одного и того же вида) интерпретируют реальность, обусловлен тремя переменными, а именно: физической природой органов чувств, физической природой «процессора» (мозга) и содержанием жизненного опыта.
   Помня об этих трех переменных, представим себе, что две амебы, две домашних мухи, два шимпанзе и два человека видят один и тот же восход солнца. Так как все эти существа воспринимают световую энергию солнечного излучения, а затем обрабатывают полученную информацию своим уникальным способом, кто в состоянии определить, чей опыт наиболее достоверен или «реален»? Какой организм осмелится утверждать, что видит «настоящий» восход? Кто отважится заявить, что впечатление, которое произвел на него алый оттенок восходящего солнца, наиболее истинное? «Красный» – введенное человеком понятие, не имеющее никакого отношения ни к реальной физической вселенной, ни к реальности других видов живых существ. Хотя мы можем воспринять восход красным, сам по себе восход таковым не является. Просто таким образом среднестатистический представитель нашего вида воспринимает световые волны конкретной длины (600 нанометров), попадающие к нему на сетчатку глаза. В сущности, нам следует признать, что мы способны постигать реальность лишь в той мере, в какой нам позволяют делать это наши биологические особенности.
   Поскольку каждый из нас воспринимает мир со своей уникальной, следовательно, субъективной и относительной, точки зрения, все знания должны быть тоже относительными. Говоря словами Иммануила Канта, невозможно познать «вещи в себе» – разве что «вещи, какими мы их воспринимаем». Значит, мы ни в чем не можем быть абсолютно уверенными. Наша уверенность в своих познаниях может быть только относительной. Но если это так, правомерным будет следующий вопрос: зачем вообще стремиться познать что-либо?
   Ответить на него несложно. Независимо от относительности наших взглядов, мы тем не менее обладаем способностью воспринимать вещи достаточно сходным или приближенным образом, чтобы они обеспечивали нас практической информацией об окружающем мире. Вот почему, к примеру, если мы зададим присутствующим в многолюдной комнате и смотрящим на один и тот же камень вопрос о том, что они видят, то все они согласятся, что перед ними камень, хотя, возможно, каждый будет воспринимать его со своей точки зрения. Но если окажется, что среди присутствующих в комнате есть те, кто утверждает, что видит башмак, банан, собаку, ничего хорошего это нам не сулит. К счастью для нашего вида, дело обстоит иначе. Наши органы чувств достаточно последовательны, поэтому если мы покажем камень полной комнате людей, то большинство согласится с тем, что видит именно камень. Несмотря на то, что мы никогда не познаем «вещь в себе» и никогда не будем обладать абсолютными знаниями о каком-либо предмете, наши органы восприятия и внутренние механизмы обработки информации предлагают нам достаточно последовательный отчет о мире, обеспечивающий нас практическими и достоверными данными. В сущности, благодаря своим органам восприятия мы получаем столько практической и достоверной информации, что уже смогли на основании этой информации создать целые научные дисциплины. Эти дисциплины помогли нам разработать такие практические и надежные образцы техники и технологии, как электрический свет, микроволновые печи, ядерная энергия, искусственные органы, космические корабли, антибиотики, электронные микроскопы, компьютеры, не говоря о многих других.
   Так в чем же заключается секрет науки? Как она дает нам возможность превращать наши представления о вещах в электрический свет и микроволновки? Какое именно применение знаний обеспечило нас таким обилием технологий, обогащающих жизнь? Проще говоря, как действует наука?
   Наука опирается на строгий процесс, известный под названием научного метода, – процесс, принципы которого первыми изложили два философа-современника: сэр Фрэнсис Бэкон (1561–1626 гг.) в «Новом Органоне» и Рене Декарт (1596–1650 гг.) в труде «Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках». Декарт полагал, что для обретения того, что он называл «четким и ясным» знанием о вещах, следует руководствоваться в своих наблюдениях строгим набором правил. Эти правила Декарт именовал научным методом. И в чем же заключается этот научный метод? Не прибегая к подробному объяснению принципов самого Декарта, я попытаюсь предложить более схематическое толкование.

   Секрет науки – в строгом процессе, известном под названием научного метода

   Научный процесс складывается из двух этапов: эмпирического и статистического. На первом этапе ученый ищет во вселенной закономерности на основании эмпирических наблюдений – данных, полученных посредством физических органов чувств. К примеру, на основании информации, приобретенной благодаря одному из этих органов, глазам, еще в древности человек заметил, что солнце всходит на востоке. На следующее утро он обратил внимание на то же самое событие. После еще нескольких подобных наблюдений зарождающийся ученый начал распознавать закономерность. На основе первоначальных наблюдений он сумел высказать догадку о том, что солнце, как правило, появляется с востока. Поскольку его «теорию» еще только предстояло подтвердить, эти утверждения некоторое время оставались сугубо гипотетическими. Ведь несколько простых наблюдений едва ли могут служить фундаментом для безоговорочной веры во что-либо.
   Далее, на втором этапе применения научного метода, нашему ученому предстоит провести ряд опытов, которые либо подтвердят, либо опровергнут исходную гипотезу. К примеру, он может решить понаблюдать за восходами солнца еще несколько лет, и результаты каждого утреннего наблюдения станут еще одним доказательством, подтверждающим его теорию. Так появляется статистический этап.
   Убедившись, что он собрал достаточно статистических данных в подтверждение своей теории, наш ученый оповестит о том, что узнал, тех, кто его окружает, а конкретно – мировое научное сообщество. И теперь перед научным сообществом стоит задача рассмотреть его гипотезу, проведя собственный ряд опытов. Это необходимо, так как заключения единственного наблюдателя ни в коем случае не следует принимать за достаточное доказательство чего бы то ни было. А если, к примеру, первый наш ученый все выдумал только для того, чтобы привлечь к себе внимание, или просто настолько невежествен, что понятия не имеет, где восток и где запад?
   На этом этапе другие ученые проведут свои опыты, предназначенные для того, чтобы либо подтвердить, либо опровергнуть результаты первого ученого. Возможно, некоторые ученые в точности повторят эксперименты первооткрывателя, проверяя, удастся ли им получить такие же результаты. Между тем другие наверняка придумают совершенно новые способы проверки теории. К примеру, у кого-то может возникнуть желание убедиться, что точно такие же результаты можно получить в другой части земного шара. Может, в Африке или в Азии солнце встает на западе.
   Процесс продолжается, один за другим представители извечно скептического научного сообщества проводят столько экспериментов, сколько могут придумать, но не спешат согласиться с теорией. Лишь после сбора достаточного количества статистических данных в ее поддержку научное сообщество выразит готовность поддержать теорию, в нашем случае – что солнце действительно всходит с востока.
   Будем иметь в виду, что статистические данные не отражают уверенности. Несмотря на то, что солнце изо дня в день встает на востоке с тех пор, как человечество заметило это явление, предположение, согласно которому солнце всходит с востока, остается лишь теорией. Если солнце появлялось с востока каждый день вплоть до нынешнего, это еще не означает, что завтра произойдет то же самое. Например, разве можем мы с абсолютной уверенностью утверждать, что солнце не взорвется сегодня вечером по причинам, которые нам неизвестны? Не можем. Мы знаем только, что солнце вставало на востоке такое продолжительное время и с таким постоянством, что почти наверняка то же самое произойдет и завтра – не «обязательно», а всего лишь «почти наверняка». Даже Эйнштейн признавал, что невозможно с помощью единственного эксперимента подтвердить правильность теории, и достаточно только одного эксперимента, чтобы доказать, что теория неверна. (К примеру, стоит солнцу хотя бы раз взойти на западе, как вся теория рухнет.) Поэтому ученые не претендуют на то, что «видят» будущее – только с некоторой степенью уверенности прогнозируют на основании вероятности, какие именно явления могут или не могут произойти.
   Но если наука основана всего-навсего на вероятностях (в противовес определенностям), зачем возлагать на нее такую веру? К чему так убежденно заниматься наукой? Причина в следующем: хотя наука в целом опирается на вероятности, она все равно представляет собой самый точный и надежный источник информации, какой только может предложить нам существующий метод, система или парадигма. Прогнозы местной метеорологической службы порой бывают неточными, но часто ли мы обращаемся к местным жрецам, шаманам, экстрасенсам, чтобы узнать, какая погода будет завтра? Несмотря на то, что научный метод опирается только на вероятности, следовательно, далек от совершенства, он раз за разом доказывает, что представляет собой самый надежный и точный источник информации, каким мы располагаем.
   Когда ученый будет располагать вескими основаниями, чтобы поверить в правильность теории, когда убедится, что выявленная им закономерность проявляется с достаточной степенью постоянства, он воспользуется этой свежеполученной информацией для получения новой. Один «факт», установленный путем умозаключений, можно использовать, чтобы тем же путем установить следующий. Как только наш ученый признает, что солнце всходит с востока, он будет вооружен еще одним фактом для интерпретации своего мира, получит еще один фрагмент головоломки, с помощью которого попытается понять общую картину. В поисках ответов ученый воспользуется своими открытиями, чтобы выявлять трудноуловимые закономерности. Так и развивается наука, постоянно опираясь сама на себя.
   Один из основополагающих принципов науки – у каждого действия есть следствие. Это, в свою очередь, подразумевает, что у каждого следствия есть своя причина. Убедившись в правильности теории, ученый хочет понять, почему происходит конкретное событие. Как только он примет как данность, к примеру, что солнце всходит на востоке, у него может возникнуть желание копнуть глубже, попытаться понять тайну этого феномена, задавшись вопросом: а почему оно всходит именно там? Потому что бог-солнце вытягивает его с востока на волшебной леске или потому что Земля вращается вокруг неподвижного Солнца именно в таком направлении? Допустив, что солнце действительно всходит с востока, ученый приступает к поискам более глубокого смысла этого явления.
   С помощью различных инструментов и приборов, повышающих нашу способность к эмпирическому наблюдению (например, телескопа, усиливающего наше зрение), ученый может неуклонно углубляться в тайны материальной вселенной, понемногу собирать и накапливать информацию, пока не приобретет столько знаний, сколько доступно человеку.