Страница:
----------------------------------------------------------------------------
Перевод Е. Коротковой
Собрание сочинений в 12 томах. М., Издательство "Художественная
литература", 1975, т. 2
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Перед нами стопка книжечек с золотым обрезом; в эту пору года они
обычно выходят в свет. Вот "Приношения дружбы" в тисненом переплете и
"Незабудка" - в сафьяновом; "Ландшафт Дженнингса" - в темно-зеленом и
"Христианский кипсек" - в гороховом; "Жемчужины красоты" облачены в
тускло-зеленый коленкор, а "Цветы очарования" - в ярко-красную шерсть.
Имеется здесь и "Альбом для юношества" для примерных мальчиков и девочек; и,
наконец, что самое главное, "Книга жемчужин", в которой помещено целых сорок
три красивых иллюстрации и которую вы можете приобрести всего-навсего за
полторы гинеи.
Так вот, за исключением последней книги, где отлично представлена
современная поэзия, а иллюстрации, хотя и несколько мелковаты, сделаны в
большинстве случаев с хороших картин и эскизов, и "Ежегодного Ландшафта
Дженнингса" {"Ежегодный Ландшафт Дженнингса" за 1838 г., Испания и Марокко.
Соч. Томаса Роско. Гравюры с рисунков Дэвида Робертса. Лондон, 1838. Изд.
Дженнингса.}, украшенного восхитительными рисунками мистера Робертса, все
остальные книги поразительно убоги, - если судить о них с точки зрения
искусства. Скверно выполненные гравюры и еще худшие картины только поощряют
дурной вкус нашей публики, а что касается литературных притязаний, они
остались в точности такими, как и в предыдущие годы. С тех пор как
ежегодники вошли в моду, их появилось, если мы не ошибаемся, примерно
полторы сотни томов, и среди всех наших изданий, выходящих сериями, едва ли
сыщется хоть одно, которое отличалось бы столь удручающей бездарностью,
таким обилием негодных виршей, столь многократными свидетельствами
скудоумия. Впрочем, коль скоро наша злоязычная критика уже отделала их по
первое число, мы с вами будем говорить сейчас преимущественно об одних
иллюстрациях.
Издатели ежегодников считают главной своей заслугой то, что, постоянно
демонстрируя произведения живописи, они тем самым поощряют и искусство и
художников. Изящный переплет, хорошие гравюры и стихотворные комментарии -
за каждую строку поэту платят примерно шиллинг - должны подчеркивать
прелести картины и привлекать внимание к художнику. А между тем бедняга
живописец, в сущности, просто раб издателя: чтобы прокормить себя, он обязан
что есть мочи потрафлять вкусам публики, не смея следовать велению своего
таланта. Вследствие этого его искусство мало чем отличается от проституции;
а те образчики живописи, с коими мы знакомимся в таких книгах, как "Наряд
красоты", "Книга красоты", "Картины Финдена" и другие, - самая настоящая
проституция.
Нам едва ли необходимо разбирать каждый альбом и каждый рисунок, - все
они сделаны на один манер и ничем не отличаются от разных "Книг красоты",
"Цветов очарования" и т. п., которые вышли в свет в прошлом году. Большая
бледная гравюра - кажется, это называется гравюра пунктиром, - на которой мы
видим дурно нарисованную девицу с непомерным декольте и громадными
глазами... порою две слезинки скатываются по щекам. Девица ласкает борзую,
или орошает слезами цветочный горшок, или вручает письмо кривоногому,
кудрявому пажу. Один из углов гравюры заполнен необъятным шлейфом из белого
атласа, а в остальных расположены: урна, каменная ограда, фонтан, цветочный
куст. На такой картине может стоять подпись Шарпа, или же Пэрриса, Корбу,
Корбо, Дженкинса, или Брауна, а называется она "Жемчужина", "Ля Долороза",
"Ля Бьондина", "Залог любви", "Покинутая фяорентийка", "Водяная лилия" или
что-нибудь в том же роде. - На соседней странице стихотворение, написанное
мисс Лэндон, мисс Митфорд или миледи Блессингтон, о печальной участи дикой
розы (слезы, грезы), что склонилась (надломилась, забылась) над ручьем, где
прежде (в сладостной надежде) ты склонялась (упивалась, лобызалась) с ним
вдвоем; о, измена (тлена, плена), ты пронзала (злее жала, острее кинжала), и
несчастна (безучастна) сиротина, манит (тянет) хладная пучина (о, судьбина,
о, кручина, Ля Бьондина) - какова живопись, такова и поэзия: жеманный
рисуночек сопровождается жеманным стихотвореньицем.
Любопытно было бы узнать, какое божество дарует вдохновение прекрасным
поэтессам, и что представляет собой их кастальский источник (ведь стоит
только им отвернуть кран, и они тут же могут нацедить ровно столько
стихотворных строчек, сколько требуется); и, наконец, хотелось бы нам
выяснить, кто делает заказы художникам. Нельзя же предположить, чтобы мисс
Лэндон, писательница талантливая, или мисс Митфорд, дама, отличающаяся
изысканным складом ума и вкусом, по своей воле стали сочинять слезливые
стишки к дурацким и не вполне пристойным рисункам. Или что Дженкинсу,
Пэррису, Мэдоусу и Кo до сих пор не осточертела столь низкопробная работа.
Каких только локонов, ресниц, обнаженных плеч и гибких станов не извлек уже
из своих закромов мистер Пэррис; а мистер Мэдоус - прекрасный жанровый
художник, очень остро чувствующий смешное, - так что же побудило их заняться
этим неблагодарным трудом? Без устали изображать прелестных дам в
соблазнительных позах и разных стадиях дезабилье, дабы разбередить сердца
незрелых девиц и заставить истекать слюной распутных старцев. Сколь
благородное занятие для поэта! Какая тонкая задача для художника! "Ну, что
за прелесть! " - вздыхает девица, завистливым взглядом впиваясь в
какую-нибудь сладострастную Инес или влюбленную Гайдэ. "Какие формы!" - в
один голос говорят и старый холостяк, увешавший подобными картинами все
стены своей спальни, и франтоватый молодой приказчик, которому по карману
оказались всего две-три, но зато из наиболее раздетых; и первый предается
мечтам о хористках и швейках-француженках, а второй о той "роскошной
женщине", которую он видел в последний пьесе мистера Йейтса в "Адельфи".
Издатели и сами не отрицают, что их товар омерзительно безвкусен,
однако думают, что ничего другого покупать у них не станут, а покупателей
ведь надо ублаготворять. Художник, очевидно, тоже признает, что унижает свой
талант (не для того же, чтобы развлекать дряхлеющих распутников, наделил его
господь этим благородным даром), но, что поделаешь, жить-то нужно. То же
самое могла бы сказать в свое оправдание и миссис Коул.
Теперь займемся "Кипсеком" {"Кипсек" за 1838 г. Лондон. Изд.
Лонгмена.}, который в нынешнем году сбросил свою старую оболочку из
волнистого кармазинного шелка и нарядился в розовый коленкор. По размеру
книга крупнее, чем предыдущие, а имена авторов - к слову сказать, весьма
знаменитые - почему-то не преданы гласности. В предисловии редактор
сообщает, что, коль скоро публика одобрит это новшество, он и впредь будет
свято блюсти тайну, в противном же случае, прославленные имена тех, кто
сотрудничал в "Кипсеке", будут опубликованы в следующем выпуске.
В книге двенадцать картин. На заглавном листе, разумеется, красивая
дама, нарисованная Шалоном. Затем гравюра с трогательным названием
"Впервые". Она изображает грека, целующего турчанку; и тут же рядом -
третья, с душераздирающей надписью "В последний раз". Наш старый друг
Конрад, а на постели мертвая Медора; зато слова у старой песни - новые:
"Как! Дама уснула?" - и т. д. Нам кажется, что, невзирая на инкогнито, мы
можем опознать прекрасную писательницу, назвавшую любовницу Конрада "дамой".
Далее следует прекрасная гравюра с очень хорошей картины Герберта. Свирепый
перс выразительным жестом притрагивается к мечу; на переднем плане печальная
девица смотрит на вас умоляюще и робко. А кто же сочинил рассказ к этой
гравюре? Лорд Наджент или леди Эммелина Стюарт Уортли, леди Блессингтон, или
милорд Каслрей, а может быть, и леди Каролина Вильгельмина Амелия Скеггс?
Сочинение отличается редкостной глубиной мысли и чувства и названо "Мой
турецкий визит". Цитируя его, мы хотим прежде всего показать, как устраивают
подобные дела издатель и литератор, да и по стилю оно истинный перл.
Некая дама знакомит сочинительницу с Намык Пашой, турецким посланником
в Париже. (Рассказ ведется от лица женщины, хотя автором его могло бы быть
любое из названных нами выше знатных лиц. Сочинительнице кажется, что его
превосходительство Намык не в достаточной мере магометанин, и она жаждет
взглянуть на настоящего. Намык носит феску и фрак, в то время как наша
славная энтузиастка убеждена, что истинный турок должен носить тюрбан и
ятаган, иметь пару бабушей салямалик (проч. турецкие термины см. у
Анастазиуса и мисс Пардоу) да, пожалуй, еще гарем в придачу. Тут
оказывается, что у галантного Намыка есть на примете именно такой турок, и
уже на следующее утро сочинительница отправляется в санях (сани в прошлом
году были в Париже очень модны) на Версальскую дорогу, где в нескольких
милях от столицы находится лавка турецкого торговца бриллиантами. Что за
счастливица эта леди Скеггс! Какое удивительное приключение! И до чего
богатая фантазия! Каким талантом надо обладать, чтобы изобрести подобный
эпизод и отыскать на Версальской дороге лавку и живущего при ней турка.
Ее милость заходит в лавку. Вот как она описывает ее владельца:
"Сулейман был высокий мужчина преклонных лет, могучего сложения, но
исхудалый; его лицо хранило явные следы суровой красоты; зато большие темные
глаза вспыхивали тревожным блеском, который мы склонны приписать
исступленности; он грозно хмурил черные брови, и даже густая волнистая
борода не могла скрыть жесткого выражения губ.
Его костюм составляло длинное, свободно ниспадающее одеяние из
фиолетовой ткани, поверх которого накинут был темно-зеленый халат; полы и
широкие рукава халата оторочены драгоценным собольим мехом; из-под
коричневого кушака торчал прямой кинжал; остроносые желтые туфли довершали
его наряд; на голове же он носил простую высокую шапку или колпак".
Вот он, этот мусульманин - воплощенная свирепость. Но что, однако же,
за нелепое создание этот турок, который, преисполнившись отвращения к
новшествам, вводимым султаном, и твердо решившись хранить верность старине,
вдруг открывает лавку на Версальской дороге и облачается в персидский
костюм? Барикалла, Бисмалла, Магомет расуль Алла, Благословен Аллах, Во имя
Фрэзер Аллаха, Магомет - пророк Аллаха, - как говорит наш друг {Не
знаменитый издатель, а его однофамилец Джеймс Бейди, литератор. Однако,
несмотря на утверждение автора (досконально изучившего Персию за время
своего сорокатрехлетнего пребывания в Исфагани), мы все же склонны полагать,
что на картине изображен не турок и не перс. Очень уж похож Сулейман мистера
Герберта на одного известного лондонского еврея-натурщика. - О. И.}, он мог
бы быть жителем Исфагани, Шираза, Кизилбаша, но только не турком. Чем же
объяснит такую эксцентричность наша очаровательная сочинительница?
Впрочем, вернемся к увлекательному повествованию ее милости и
проследуем вместе с ней в покои, в которые ввел ее, дабы познакомить со
своею дочерью, атлетически сложенный, но исхудалый турок,
Какая бездна изысканности и вкуса в приводимом нами ниже отрывке:
"После темноты меня ослепил яркий свет холодного: зимнего солнца,
который заливал великолепно обставленную комнату. Вдоль трех стен тянулись
мягкие диваны, обтянутые узорчатым бархатом; стена, обращенная к югу, была
вся из стекла, расписанного яркими гирляндами, и являлась как бы
продолжением оранжереи, где цвели апельсиновые деревья, а роскошные
экзотические растения источали восхитительный аромат. Несколько птиц
изумительной красоты распускали свое дивное оперение, переливавшееся в ярком
солнечном свете. У порога бил вращающийся фонтан; струи душистой воды
сверкали мириадами живых алмазов. Камина не было; и все же, невзирая на
студеную погоду, в покоях искусственно поддерживалась теплая температура,
какая обычно бывает в мае; а посредине комнаты стояла золотая жаровня, в
которой пылали ароматические дрова. Диваны обтянуты были светло-зеленым
бархатом с золотыми цветами и золотыми кистями; у окна громоздилась груда
розовых подушек, затканных серебряным узором; на одной из них, обтянутой
белым атласом и обшитой по краям мелким жемчугом, было вышито нечто, и я тут
же поняла, что это какое-то турецкое имя".
За одно это описание не жалко гинеи, - не говоря уже о двенадцати
гравюрах и обложке из розового коленкора" Мистер Бульвер тоже большой мастер
по части драпировочной литературы. Но, боги! Что такое "Пелэм", если
сравнить его с нашей версальской лавкой, - грязь, на которую изысканному
человеку даже взглянуть и то противно, дрянь, фальшивка в сравнении с чистым
золотом, В турецкой лавке близ Версаля... да нет - в одной лишь только
комнатке при этой лавке мы обретаем прежде
всего:
Четыре различных запаха, которые источают!
1) душистые апельсиновые деревья,
2) душистые экзотические растения,
3) душистая вода во вращающемся фонтане,
4) душистые дрова в золотой жаровне.
Три различных вида диванных подушек, а именно:
1) бархатные светло-зеленые с золотом,
2) нежно-розовые с серебром,
3) белые атласные, обшитые по краям мелким жемчугом.
Если уж здесь вы не увидите воображения, то где же, черт возьми, его
искать? Если уж и этот стиль не изыскан - считайте, что гений мертв! Однако
хватит нам томить читателя, который жаждет насладиться продолжением.
"Белые с золотом стены были обшиты панелями и украшены затейливыми
арабесками, а вместо грубого плафона, столь неизменного во всех французских
домах, был лепной потолок, расписанный бледно-розовым и золотым узором.
Я долго и внимательно оглядывала эти чудеса, - арапка сразу же
удалилась, - затем подошла к низкому столику, на котором лежало несколько
книг в бархатных переплетах с золотым тиснением; на украшенном драгоценными
камнями чернильном приборе я увидела усыпанную жемчужинами ручку в виде
птичьего пера. Возле стола на изящном пюпитре покоилась большая книга с
аметистовыми застежками, на которую накинут был шитый золотом газовый
платок. Я догадалась, что это Коран. Покуда я стояла, склонившись над ним,
из отдаленного конца комнаты до меня донесся звук притворяемой двери, и,
оглянувшись, я сразу поняла, что предо мной - принцесса этого волшебного
дворца, Аминэ Ханум, дочь Сулеймана".
Силы небесные, я после этого еще толкуют о романистах, принадлежащих к
школе "серебряной вилки"! Презренным мусорщикам и лакеям можете вы теперь
отдать свои вилки. Серебряная вилка, эка важность! Она годится лишь на то,
чтобы поддеть кусочек колбасы или вонзить ее в жареную картофелину, но упаси
вас бог употребить еще когда-нибудь этот термин, говоря о романах, в которых
изображается изящная жизнь. После такого все кажется жалким и неблагородным.
Кто когда-либо воображал себе мусульманина, который пишет брамовской ручкой?
Кто украшал такими драгоценностями чернильницу, кто набрасывал такой платок
на такой пюпитр?
Сочинительница (мы от души надеемся, что не сочинитель) завоевывает
симпатии мисс Ханум и проводит ночь у нее в спальне. Красота гостиной
тускнеет рядом с великолепием опочивальни.
"Вошла Гума (уже упоминавшаяся выше арапка), дабы прислуживать нам при
отходе ко сну. Я всегда считала, что убранство турецких опочивален простотой
своей являет резкую противоположность дневным покоям; таким образом, я была
совершенно не подготовлена к новому великолепию, представшему моим глазам.
В двух альковах, задрапированных шелком, лежали груды крытых атласом
тюфяков, обшитых серебряной бахромой; бесчисленное множество подушек,
обтянутых поверх розового атласа крапчатой кисеей (мы облегченно переводим
дух: это не мог написать мужчина), и бархатные одеяла на гагачьем пуху. А на
ложе Аминэ одеяло крыто бархатом абрикосового цвета, и посредине одеяла
вышиты мелким жемчугом ее инициалы. Возле каждого ложа - молитвенный коврик
из пурпурного бархата. Дивной красоты светильник излучает мягкий рубиновый
свет. Аминэ давно уже уснула, а я все еще как будто грезила наяву, не смея
вопросить свои восхищенные чувства: возможно ли все это на самом деле?" {Наш
друг мистер Желтоплюш, постаравшийся выяснить, кто автор этого произведения,
сообщает, что в великосветских кругах все приписывают его мисс
Хауэл-энд-Джеймс.}
Спи спокойно, счастливица Вильгельмина Амелия, мы не станем больше
тревожить тебя.
Но, говоря серьезно, или seriatim, как любит выражаться доктор Ларднер,
неужто этот род литературы будет и впредь процветать в нашей стране? Неужто
каждый год будут печатать у нас новый вздор, чтобы глупые родители могли
дарить его глупым детям; чтобы тупицы могли жевать и пережевывать его, пока
не прозвонит обеденный гонг; чтобы на столике в гостиной у миледи и в
книжном шкафу у мисс стало еще больше хлама. Quousque tandem? Доколе, о
Кипсек, ты будешь злоупотреблять терпением нашим? Сколько скверных картин
еще намалюют, сколько напишут скучных рассказов, до коих пор журналисты
будут расхваливать, а одураченная публика покупать? Очень любопытно прочесть
по порядку подписи к гравюрам, напечатанным в "Кипсеке". За тремя, уже
упомянутыми нами, следуют:
греческая дева;
Зулейка;
Анжелика;
Тереза;
Вальтер и Ида (очень хорошая гравюра Эдварда Корбу);
Серебряная дама, -
и все они (за исключением одной-единственной, отмеченной нами) - очень
плохи: безвкусны, небрежны, бледны и невыразительны. Ни об одной из этих
большеглазых красоток с тонкой талией нельзя подумать, что она писана с
натуры. Рахитичные, топорные, кособокие подобия человеческой фигуры, с
шутовской пышностью обряженные в перья и какие-то лоскутки, напоминают живую
женщину не больше, чем прилагаемые к гравюрам вирши напоминают истинную
поэзию.
В Лондоне есть одна или две лавки, в витринах которых выставлены
немецкие гравюры; нельзя без чувства унижения проходить мимо них и
сравнивать искусство обеих стран. Взгляните, например, на двух Леонор и
поставьте их рядом с какой-нибудь героиней мистера Пэрриса или дородными
грациями мистера Мэдоуса. Возьмем, для примера, картину, именуемую "Анютины
глазки", из милейшей книжицы "Цветы очарования" {"Цветы очарования".
Двенадцать групп из женских фигур, символизирующих цветы. Рисунки различных
художников, со стихотворными комментариями Л. Э. Л. Лэндон, 1838. Изд.
Аккермана.} и сравним ее с немецкой гравюрой. В последней нет ни одной
мелочи, которую художник счел бы недостойной внимания и труда; он ничем не
пренебрегает, и ничего не забывает. Все его фигуры - живая плоть и кровь; их
одежда, украшения, каждый уголочек, каждая черточка картины списаны с натуры
самым тщательным образом. Мистер Мэдоус, пожалуй, более поэтичен; доверяясь
своему таланту, он пишет по вдохновению; и все же, в которой из двух картин
больше поэзии, больше совершенства? В безыскусственных и кротких Леонорах с
милыми, спокойными лицами и задумчивым чистым взглядом; или в бесстыдной
толстухе из "Анютиных глазок" с неподобающе обнаженными и дурно
нарисованными плечами? Еще одна толстуха, в такой же степени дезабилье,
заключает в свои объятия Фатиму - э 1; а третья, пританцовывая и лукаво
усмехаясь, с цветком в руке удаляется прочь - ни косточки, ни мускула в этих
обнаженных жирных бюстах, уродливых голых руках, похожих на сосиски пальцах.
Грубые, низменные, плотские по замыслу, - эти картины и по исполнению ничуть
не лучше.
Мы напустились так на мистера Мэдоуса, ибо он самый даровитый из
художников, занимающихся такого рода живописью, и, несомненно, способен
создать значительно лучшие произведения. Так почему же он тогда не соизволит
быть пристойным и естественным? И почему, спрашивается, должна мисс Корбо
писать голых женщин-, именуемых лилиями, и писать их при этом скверно? А
мистер Юинз изображать группу существ женского пола ("Гиацинты"), сложенных
самым противоестественным образом и припадающих, к земле в весьма неловких и
неестественных позах? Мы уже убедились, что оба эти художника способны на
гораздо большее; и лишь дурной вкус современников вынуждает их унижать свой
талант и искусство, которому они служат.
Весьма утомительно заниматься разбором произведений, столь мало
заслуживающих внимания или похвалы. Хорошая картина тем и отличается от
посредственных, что из великого множества увиденных вами она одна невольно
приходит на память. А вот, просмотрев целых двести иллюстраций, помещенных в
двенадцати ежегодниках, мм не могли припомнить ни одной даже на следующий
день. Ну не постыдно ли, что столько времени и таланта было растрачено
совершенно впустую? В "Приношениях дружбы" {"Приношения дружбы и Зимний
Венок", рождественский, и новогодний подарок на 1838 г., Лондон, 1838, Смит
и Кo.} и "Незабудке" {"Незабудка". Рождественский, новогодний и именинный
подарок на 1838 г., редактор Фредерик Шоберль. Лондон, 1838. Изд.
Аккермана.} нам встретились - не считая гравюр, помещенных на заглавных
листах, - всего лишь, два довольно приличные картины: итальянский пейзаж
Стэнфилда и вернеровский вид Венеции. Из-за ничтожности сюжетов пошли прахом
труды и искусство гравера. Удачней обстоят дела с гравюрами в "Ежегоднике
Робертса". Роберте талантливый художник, и с его рисунков гравюры делать
куда легче, чем с женских фигур и исторических сцен. Что же касается
иллюстраций, помещенных в "Христианском Кипсеке" {"Христианский Кипсек" за
1838 г. Под редакцией достопочтенного Уильяма Эллиса, Лондон, 1838. Изд.
Фишера.} и "Салонном альманахе" Фишера {"Салонный альманах". Посвящен
королеве Виктории. Со стихотворными комментариями Л. Э. Л., Лэндон, 1838.
Изд. Фишера.}, - все они, с позволения сказать, сплошное шарлатанство. Одни
взяты из богословских журналов, другие из мемуаров разных миссионеров;
некоторые из галерей исторических портретов - и лишь немногие оригинальны;
впрочем, в сущности даже и эти не оригинальны, ибо, хотя служат сейчас
благочестивым целям, были написаны, по всей очевидности, для целей весьма
мирских; нельзя без горечи читать слово религия, столь часто повторяемое
только для того, чтобы набить старым рисункам цену и увеличить доходы
издателей. В точности такое же шарлатанство и "Альбом для юношества"
{"Альбом для юношества" Фишера. Рис. Агнес Стрикленд и Бернарда Бартона,
Лондон, 1838, Изд. Фишера.}, пользующийся теми яге самыми источниками, из
каких берет свой товар "Христианский Кипсек". Плохие старые гравюры помещены
здесь под видом новых, со специально сочиненными для них прозаическими и
стихотворными комментариями. Гравер приготовил новую гравюру, придумано
новенькое звучное название - и перед вами позапрошлогодний портрет принцессы
Виктории, и старый Замок Карлайл, и молочница Гейнсборо, и Магдалина Дуппа
(или Карло Дольчи). Доверчивые покупатели изданий мистера Фишера были бы
очень удивлены, если б узнали, как много там содержится перепечаток и с
какой ловкостью им подсовывают одну и ту же гравюру то в "Альманахе", то в
"Видах Сирии" {"Восточный альбом" Фишера, 1838 г., Сирия, Святая Земля,
Малая Азия и т. д. с иллюстрациями. Серия пейзажей, рисованных с натуры
У.-Г. Бартлетом, Уильямом Персером и др. Комментарии к гравюрам Джона Кариа,
эскв., автора "Писем с Востока". Второе издание, Лондон. Изд. Фишера.}, то в
"Христианском Кипсеке". Одному богу известно, сколько еще изданий выпускает
это заведение и сколько разных наименований там дают каждой гравюре! Ну вот,
мы уже почти добрались до самого конца нашего списка. "Книга жемчужин"
{"Книга жемчужин", - современные поэты и художники Великобритании. Редактор
С.-К. Холл, Лондон, 1838. Изд. Уиттэкера.} мистера Холла с полным основанием
претендует на значительно более высокую оценку, чем остальные ежегодники. В
ней нет старых рисунков, и иллюстрации в целом хороши; гравюры выполнены
тщательно и изящно; художники и граверы вполне заслуживают, чтобы размер
рисунков был увеличен втрое; отлично подобраны стихотворения. Эту книгу
можно положить в любой английский гостиной, не опасаясь, что она оскорбит
чью-нибудь скромность или вкус. Но вот перед нами роскошные тома "Жемчужин
красоты" {"Жемчужины красоты" с двенадцатью отлично выполненными гравюрами
страстей с рисунков Э. - Т. Пэрриса, эскв. Вольное толкование в стихах
графини Блессингтон, Лондон, 1838. Изд. Лонгмена.} и "Картин Финдена"
{"Картины Финдена", серия живописных сцен, иллюстрирующих национальный
характер, красоту, костюмы. По картинам различных живописцев. Эскизы У.
Перринга. Редактор Мэри Рассел Митфорд, автор "Нашей деревни" и др.
произведений. Лондон, 1838. Изд. Тилта.}, и среди великого множества
помещенных в них иллюстраций нет ни одной хорошей. Стихов и прозы,
иллюстрирующих иллюстрации, мы на сей раз не станем касаться. Мисс Лэндон
пишет столько хорошего, что нам не хочется критиковать посредственные
произведения, принадлежащие ее перу; а мисс Митфорд подарила нашим читателям
так много приятных часов, что мы должны простить ей несколько скучных. И тем
не менее нельзя не удивляться, как обе эти дамы, при всей своей одаренности,
могут без отдыха, без срока писать стихи - порой неважные, но чаще
превосходные - к таким бездарным и жалким рисункам. Так, например, в
издании, именуемом "Альбом Фишера", мисс Лэндон демонстрирует нам истинное
Перевод Е. Коротковой
Собрание сочинений в 12 томах. М., Издательство "Художественная
литература", 1975, т. 2
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Перед нами стопка книжечек с золотым обрезом; в эту пору года они
обычно выходят в свет. Вот "Приношения дружбы" в тисненом переплете и
"Незабудка" - в сафьяновом; "Ландшафт Дженнингса" - в темно-зеленом и
"Христианский кипсек" - в гороховом; "Жемчужины красоты" облачены в
тускло-зеленый коленкор, а "Цветы очарования" - в ярко-красную шерсть.
Имеется здесь и "Альбом для юношества" для примерных мальчиков и девочек; и,
наконец, что самое главное, "Книга жемчужин", в которой помещено целых сорок
три красивых иллюстрации и которую вы можете приобрести всего-навсего за
полторы гинеи.
Так вот, за исключением последней книги, где отлично представлена
современная поэзия, а иллюстрации, хотя и несколько мелковаты, сделаны в
большинстве случаев с хороших картин и эскизов, и "Ежегодного Ландшафта
Дженнингса" {"Ежегодный Ландшафт Дженнингса" за 1838 г., Испания и Марокко.
Соч. Томаса Роско. Гравюры с рисунков Дэвида Робертса. Лондон, 1838. Изд.
Дженнингса.}, украшенного восхитительными рисунками мистера Робертса, все
остальные книги поразительно убоги, - если судить о них с точки зрения
искусства. Скверно выполненные гравюры и еще худшие картины только поощряют
дурной вкус нашей публики, а что касается литературных притязаний, они
остались в точности такими, как и в предыдущие годы. С тех пор как
ежегодники вошли в моду, их появилось, если мы не ошибаемся, примерно
полторы сотни томов, и среди всех наших изданий, выходящих сериями, едва ли
сыщется хоть одно, которое отличалось бы столь удручающей бездарностью,
таким обилием негодных виршей, столь многократными свидетельствами
скудоумия. Впрочем, коль скоро наша злоязычная критика уже отделала их по
первое число, мы с вами будем говорить сейчас преимущественно об одних
иллюстрациях.
Издатели ежегодников считают главной своей заслугой то, что, постоянно
демонстрируя произведения живописи, они тем самым поощряют и искусство и
художников. Изящный переплет, хорошие гравюры и стихотворные комментарии -
за каждую строку поэту платят примерно шиллинг - должны подчеркивать
прелести картины и привлекать внимание к художнику. А между тем бедняга
живописец, в сущности, просто раб издателя: чтобы прокормить себя, он обязан
что есть мочи потрафлять вкусам публики, не смея следовать велению своего
таланта. Вследствие этого его искусство мало чем отличается от проституции;
а те образчики живописи, с коими мы знакомимся в таких книгах, как "Наряд
красоты", "Книга красоты", "Картины Финдена" и другие, - самая настоящая
проституция.
Нам едва ли необходимо разбирать каждый альбом и каждый рисунок, - все
они сделаны на один манер и ничем не отличаются от разных "Книг красоты",
"Цветов очарования" и т. п., которые вышли в свет в прошлом году. Большая
бледная гравюра - кажется, это называется гравюра пунктиром, - на которой мы
видим дурно нарисованную девицу с непомерным декольте и громадными
глазами... порою две слезинки скатываются по щекам. Девица ласкает борзую,
или орошает слезами цветочный горшок, или вручает письмо кривоногому,
кудрявому пажу. Один из углов гравюры заполнен необъятным шлейфом из белого
атласа, а в остальных расположены: урна, каменная ограда, фонтан, цветочный
куст. На такой картине может стоять подпись Шарпа, или же Пэрриса, Корбу,
Корбо, Дженкинса, или Брауна, а называется она "Жемчужина", "Ля Долороза",
"Ля Бьондина", "Залог любви", "Покинутая фяорентийка", "Водяная лилия" или
что-нибудь в том же роде. - На соседней странице стихотворение, написанное
мисс Лэндон, мисс Митфорд или миледи Блессингтон, о печальной участи дикой
розы (слезы, грезы), что склонилась (надломилась, забылась) над ручьем, где
прежде (в сладостной надежде) ты склонялась (упивалась, лобызалась) с ним
вдвоем; о, измена (тлена, плена), ты пронзала (злее жала, острее кинжала), и
несчастна (безучастна) сиротина, манит (тянет) хладная пучина (о, судьбина,
о, кручина, Ля Бьондина) - какова живопись, такова и поэзия: жеманный
рисуночек сопровождается жеманным стихотвореньицем.
Любопытно было бы узнать, какое божество дарует вдохновение прекрасным
поэтессам, и что представляет собой их кастальский источник (ведь стоит
только им отвернуть кран, и они тут же могут нацедить ровно столько
стихотворных строчек, сколько требуется); и, наконец, хотелось бы нам
выяснить, кто делает заказы художникам. Нельзя же предположить, чтобы мисс
Лэндон, писательница талантливая, или мисс Митфорд, дама, отличающаяся
изысканным складом ума и вкусом, по своей воле стали сочинять слезливые
стишки к дурацким и не вполне пристойным рисункам. Или что Дженкинсу,
Пэррису, Мэдоусу и Кo до сих пор не осточертела столь низкопробная работа.
Каких только локонов, ресниц, обнаженных плеч и гибких станов не извлек уже
из своих закромов мистер Пэррис; а мистер Мэдоус - прекрасный жанровый
художник, очень остро чувствующий смешное, - так что же побудило их заняться
этим неблагодарным трудом? Без устали изображать прелестных дам в
соблазнительных позах и разных стадиях дезабилье, дабы разбередить сердца
незрелых девиц и заставить истекать слюной распутных старцев. Сколь
благородное занятие для поэта! Какая тонкая задача для художника! "Ну, что
за прелесть! " - вздыхает девица, завистливым взглядом впиваясь в
какую-нибудь сладострастную Инес или влюбленную Гайдэ. "Какие формы!" - в
один голос говорят и старый холостяк, увешавший подобными картинами все
стены своей спальни, и франтоватый молодой приказчик, которому по карману
оказались всего две-три, но зато из наиболее раздетых; и первый предается
мечтам о хористках и швейках-француженках, а второй о той "роскошной
женщине", которую он видел в последний пьесе мистера Йейтса в "Адельфи".
Издатели и сами не отрицают, что их товар омерзительно безвкусен,
однако думают, что ничего другого покупать у них не станут, а покупателей
ведь надо ублаготворять. Художник, очевидно, тоже признает, что унижает свой
талант (не для того же, чтобы развлекать дряхлеющих распутников, наделил его
господь этим благородным даром), но, что поделаешь, жить-то нужно. То же
самое могла бы сказать в свое оправдание и миссис Коул.
Теперь займемся "Кипсеком" {"Кипсек" за 1838 г. Лондон. Изд.
Лонгмена.}, который в нынешнем году сбросил свою старую оболочку из
волнистого кармазинного шелка и нарядился в розовый коленкор. По размеру
книга крупнее, чем предыдущие, а имена авторов - к слову сказать, весьма
знаменитые - почему-то не преданы гласности. В предисловии редактор
сообщает, что, коль скоро публика одобрит это новшество, он и впредь будет
свято блюсти тайну, в противном же случае, прославленные имена тех, кто
сотрудничал в "Кипсеке", будут опубликованы в следующем выпуске.
В книге двенадцать картин. На заглавном листе, разумеется, красивая
дама, нарисованная Шалоном. Затем гравюра с трогательным названием
"Впервые". Она изображает грека, целующего турчанку; и тут же рядом -
третья, с душераздирающей надписью "В последний раз". Наш старый друг
Конрад, а на постели мертвая Медора; зато слова у старой песни - новые:
"Как! Дама уснула?" - и т. д. Нам кажется, что, невзирая на инкогнито, мы
можем опознать прекрасную писательницу, назвавшую любовницу Конрада "дамой".
Далее следует прекрасная гравюра с очень хорошей картины Герберта. Свирепый
перс выразительным жестом притрагивается к мечу; на переднем плане печальная
девица смотрит на вас умоляюще и робко. А кто же сочинил рассказ к этой
гравюре? Лорд Наджент или леди Эммелина Стюарт Уортли, леди Блессингтон, или
милорд Каслрей, а может быть, и леди Каролина Вильгельмина Амелия Скеггс?
Сочинение отличается редкостной глубиной мысли и чувства и названо "Мой
турецкий визит". Цитируя его, мы хотим прежде всего показать, как устраивают
подобные дела издатель и литератор, да и по стилю оно истинный перл.
Некая дама знакомит сочинительницу с Намык Пашой, турецким посланником
в Париже. (Рассказ ведется от лица женщины, хотя автором его могло бы быть
любое из названных нами выше знатных лиц. Сочинительнице кажется, что его
превосходительство Намык не в достаточной мере магометанин, и она жаждет
взглянуть на настоящего. Намык носит феску и фрак, в то время как наша
славная энтузиастка убеждена, что истинный турок должен носить тюрбан и
ятаган, иметь пару бабушей салямалик (проч. турецкие термины см. у
Анастазиуса и мисс Пардоу) да, пожалуй, еще гарем в придачу. Тут
оказывается, что у галантного Намыка есть на примете именно такой турок, и
уже на следующее утро сочинительница отправляется в санях (сани в прошлом
году были в Париже очень модны) на Версальскую дорогу, где в нескольких
милях от столицы находится лавка турецкого торговца бриллиантами. Что за
счастливица эта леди Скеггс! Какое удивительное приключение! И до чего
богатая фантазия! Каким талантом надо обладать, чтобы изобрести подобный
эпизод и отыскать на Версальской дороге лавку и живущего при ней турка.
Ее милость заходит в лавку. Вот как она описывает ее владельца:
"Сулейман был высокий мужчина преклонных лет, могучего сложения, но
исхудалый; его лицо хранило явные следы суровой красоты; зато большие темные
глаза вспыхивали тревожным блеском, который мы склонны приписать
исступленности; он грозно хмурил черные брови, и даже густая волнистая
борода не могла скрыть жесткого выражения губ.
Его костюм составляло длинное, свободно ниспадающее одеяние из
фиолетовой ткани, поверх которого накинут был темно-зеленый халат; полы и
широкие рукава халата оторочены драгоценным собольим мехом; из-под
коричневого кушака торчал прямой кинжал; остроносые желтые туфли довершали
его наряд; на голове же он носил простую высокую шапку или колпак".
Вот он, этот мусульманин - воплощенная свирепость. Но что, однако же,
за нелепое создание этот турок, который, преисполнившись отвращения к
новшествам, вводимым султаном, и твердо решившись хранить верность старине,
вдруг открывает лавку на Версальской дороге и облачается в персидский
костюм? Барикалла, Бисмалла, Магомет расуль Алла, Благословен Аллах, Во имя
Фрэзер Аллаха, Магомет - пророк Аллаха, - как говорит наш друг {Не
знаменитый издатель, а его однофамилец Джеймс Бейди, литератор. Однако,
несмотря на утверждение автора (досконально изучившего Персию за время
своего сорокатрехлетнего пребывания в Исфагани), мы все же склонны полагать,
что на картине изображен не турок и не перс. Очень уж похож Сулейман мистера
Герберта на одного известного лондонского еврея-натурщика. - О. И.}, он мог
бы быть жителем Исфагани, Шираза, Кизилбаша, но только не турком. Чем же
объяснит такую эксцентричность наша очаровательная сочинительница?
Впрочем, вернемся к увлекательному повествованию ее милости и
проследуем вместе с ней в покои, в которые ввел ее, дабы познакомить со
своею дочерью, атлетически сложенный, но исхудалый турок,
Какая бездна изысканности и вкуса в приводимом нами ниже отрывке:
"После темноты меня ослепил яркий свет холодного: зимнего солнца,
который заливал великолепно обставленную комнату. Вдоль трех стен тянулись
мягкие диваны, обтянутые узорчатым бархатом; стена, обращенная к югу, была
вся из стекла, расписанного яркими гирляндами, и являлась как бы
продолжением оранжереи, где цвели апельсиновые деревья, а роскошные
экзотические растения источали восхитительный аромат. Несколько птиц
изумительной красоты распускали свое дивное оперение, переливавшееся в ярком
солнечном свете. У порога бил вращающийся фонтан; струи душистой воды
сверкали мириадами живых алмазов. Камина не было; и все же, невзирая на
студеную погоду, в покоях искусственно поддерживалась теплая температура,
какая обычно бывает в мае; а посредине комнаты стояла золотая жаровня, в
которой пылали ароматические дрова. Диваны обтянуты были светло-зеленым
бархатом с золотыми цветами и золотыми кистями; у окна громоздилась груда
розовых подушек, затканных серебряным узором; на одной из них, обтянутой
белым атласом и обшитой по краям мелким жемчугом, было вышито нечто, и я тут
же поняла, что это какое-то турецкое имя".
За одно это описание не жалко гинеи, - не говоря уже о двенадцати
гравюрах и обложке из розового коленкора" Мистер Бульвер тоже большой мастер
по части драпировочной литературы. Но, боги! Что такое "Пелэм", если
сравнить его с нашей версальской лавкой, - грязь, на которую изысканному
человеку даже взглянуть и то противно, дрянь, фальшивка в сравнении с чистым
золотом, В турецкой лавке близ Версаля... да нет - в одной лишь только
комнатке при этой лавке мы обретаем прежде
всего:
Четыре различных запаха, которые источают!
1) душистые апельсиновые деревья,
2) душистые экзотические растения,
3) душистая вода во вращающемся фонтане,
4) душистые дрова в золотой жаровне.
Три различных вида диванных подушек, а именно:
1) бархатные светло-зеленые с золотом,
2) нежно-розовые с серебром,
3) белые атласные, обшитые по краям мелким жемчугом.
Если уж здесь вы не увидите воображения, то где же, черт возьми, его
искать? Если уж и этот стиль не изыскан - считайте, что гений мертв! Однако
хватит нам томить читателя, который жаждет насладиться продолжением.
"Белые с золотом стены были обшиты панелями и украшены затейливыми
арабесками, а вместо грубого плафона, столь неизменного во всех французских
домах, был лепной потолок, расписанный бледно-розовым и золотым узором.
Я долго и внимательно оглядывала эти чудеса, - арапка сразу же
удалилась, - затем подошла к низкому столику, на котором лежало несколько
книг в бархатных переплетах с золотым тиснением; на украшенном драгоценными
камнями чернильном приборе я увидела усыпанную жемчужинами ручку в виде
птичьего пера. Возле стола на изящном пюпитре покоилась большая книга с
аметистовыми застежками, на которую накинут был шитый золотом газовый
платок. Я догадалась, что это Коран. Покуда я стояла, склонившись над ним,
из отдаленного конца комнаты до меня донесся звук притворяемой двери, и,
оглянувшись, я сразу поняла, что предо мной - принцесса этого волшебного
дворца, Аминэ Ханум, дочь Сулеймана".
Силы небесные, я после этого еще толкуют о романистах, принадлежащих к
школе "серебряной вилки"! Презренным мусорщикам и лакеям можете вы теперь
отдать свои вилки. Серебряная вилка, эка важность! Она годится лишь на то,
чтобы поддеть кусочек колбасы или вонзить ее в жареную картофелину, но упаси
вас бог употребить еще когда-нибудь этот термин, говоря о романах, в которых
изображается изящная жизнь. После такого все кажется жалким и неблагородным.
Кто когда-либо воображал себе мусульманина, который пишет брамовской ручкой?
Кто украшал такими драгоценностями чернильницу, кто набрасывал такой платок
на такой пюпитр?
Сочинительница (мы от души надеемся, что не сочинитель) завоевывает
симпатии мисс Ханум и проводит ночь у нее в спальне. Красота гостиной
тускнеет рядом с великолепием опочивальни.
"Вошла Гума (уже упоминавшаяся выше арапка), дабы прислуживать нам при
отходе ко сну. Я всегда считала, что убранство турецких опочивален простотой
своей являет резкую противоположность дневным покоям; таким образом, я была
совершенно не подготовлена к новому великолепию, представшему моим глазам.
В двух альковах, задрапированных шелком, лежали груды крытых атласом
тюфяков, обшитых серебряной бахромой; бесчисленное множество подушек,
обтянутых поверх розового атласа крапчатой кисеей (мы облегченно переводим
дух: это не мог написать мужчина), и бархатные одеяла на гагачьем пуху. А на
ложе Аминэ одеяло крыто бархатом абрикосового цвета, и посредине одеяла
вышиты мелким жемчугом ее инициалы. Возле каждого ложа - молитвенный коврик
из пурпурного бархата. Дивной красоты светильник излучает мягкий рубиновый
свет. Аминэ давно уже уснула, а я все еще как будто грезила наяву, не смея
вопросить свои восхищенные чувства: возможно ли все это на самом деле?" {Наш
друг мистер Желтоплюш, постаравшийся выяснить, кто автор этого произведения,
сообщает, что в великосветских кругах все приписывают его мисс
Хауэл-энд-Джеймс.}
Спи спокойно, счастливица Вильгельмина Амелия, мы не станем больше
тревожить тебя.
Но, говоря серьезно, или seriatim, как любит выражаться доктор Ларднер,
неужто этот род литературы будет и впредь процветать в нашей стране? Неужто
каждый год будут печатать у нас новый вздор, чтобы глупые родители могли
дарить его глупым детям; чтобы тупицы могли жевать и пережевывать его, пока
не прозвонит обеденный гонг; чтобы на столике в гостиной у миледи и в
книжном шкафу у мисс стало еще больше хлама. Quousque tandem? Доколе, о
Кипсек, ты будешь злоупотреблять терпением нашим? Сколько скверных картин
еще намалюют, сколько напишут скучных рассказов, до коих пор журналисты
будут расхваливать, а одураченная публика покупать? Очень любопытно прочесть
по порядку подписи к гравюрам, напечатанным в "Кипсеке". За тремя, уже
упомянутыми нами, следуют:
греческая дева;
Зулейка;
Анжелика;
Тереза;
Вальтер и Ида (очень хорошая гравюра Эдварда Корбу);
Серебряная дама, -
и все они (за исключением одной-единственной, отмеченной нами) - очень
плохи: безвкусны, небрежны, бледны и невыразительны. Ни об одной из этих
большеглазых красоток с тонкой талией нельзя подумать, что она писана с
натуры. Рахитичные, топорные, кособокие подобия человеческой фигуры, с
шутовской пышностью обряженные в перья и какие-то лоскутки, напоминают живую
женщину не больше, чем прилагаемые к гравюрам вирши напоминают истинную
поэзию.
В Лондоне есть одна или две лавки, в витринах которых выставлены
немецкие гравюры; нельзя без чувства унижения проходить мимо них и
сравнивать искусство обеих стран. Взгляните, например, на двух Леонор и
поставьте их рядом с какой-нибудь героиней мистера Пэрриса или дородными
грациями мистера Мэдоуса. Возьмем, для примера, картину, именуемую "Анютины
глазки", из милейшей книжицы "Цветы очарования" {"Цветы очарования".
Двенадцать групп из женских фигур, символизирующих цветы. Рисунки различных
художников, со стихотворными комментариями Л. Э. Л. Лэндон, 1838. Изд.
Аккермана.} и сравним ее с немецкой гравюрой. В последней нет ни одной
мелочи, которую художник счел бы недостойной внимания и труда; он ничем не
пренебрегает, и ничего не забывает. Все его фигуры - живая плоть и кровь; их
одежда, украшения, каждый уголочек, каждая черточка картины списаны с натуры
самым тщательным образом. Мистер Мэдоус, пожалуй, более поэтичен; доверяясь
своему таланту, он пишет по вдохновению; и все же, в которой из двух картин
больше поэзии, больше совершенства? В безыскусственных и кротких Леонорах с
милыми, спокойными лицами и задумчивым чистым взглядом; или в бесстыдной
толстухе из "Анютиных глазок" с неподобающе обнаженными и дурно
нарисованными плечами? Еще одна толстуха, в такой же степени дезабилье,
заключает в свои объятия Фатиму - э 1; а третья, пританцовывая и лукаво
усмехаясь, с цветком в руке удаляется прочь - ни косточки, ни мускула в этих
обнаженных жирных бюстах, уродливых голых руках, похожих на сосиски пальцах.
Грубые, низменные, плотские по замыслу, - эти картины и по исполнению ничуть
не лучше.
Мы напустились так на мистера Мэдоуса, ибо он самый даровитый из
художников, занимающихся такого рода живописью, и, несомненно, способен
создать значительно лучшие произведения. Так почему же он тогда не соизволит
быть пристойным и естественным? И почему, спрашивается, должна мисс Корбо
писать голых женщин-, именуемых лилиями, и писать их при этом скверно? А
мистер Юинз изображать группу существ женского пола ("Гиацинты"), сложенных
самым противоестественным образом и припадающих, к земле в весьма неловких и
неестественных позах? Мы уже убедились, что оба эти художника способны на
гораздо большее; и лишь дурной вкус современников вынуждает их унижать свой
талант и искусство, которому они служат.
Весьма утомительно заниматься разбором произведений, столь мало
заслуживающих внимания или похвалы. Хорошая картина тем и отличается от
посредственных, что из великого множества увиденных вами она одна невольно
приходит на память. А вот, просмотрев целых двести иллюстраций, помещенных в
двенадцати ежегодниках, мм не могли припомнить ни одной даже на следующий
день. Ну не постыдно ли, что столько времени и таланта было растрачено
совершенно впустую? В "Приношениях дружбы" {"Приношения дружбы и Зимний
Венок", рождественский, и новогодний подарок на 1838 г., Лондон, 1838, Смит
и Кo.} и "Незабудке" {"Незабудка". Рождественский, новогодний и именинный
подарок на 1838 г., редактор Фредерик Шоберль. Лондон, 1838. Изд.
Аккермана.} нам встретились - не считая гравюр, помещенных на заглавных
листах, - всего лишь, два довольно приличные картины: итальянский пейзаж
Стэнфилда и вернеровский вид Венеции. Из-за ничтожности сюжетов пошли прахом
труды и искусство гравера. Удачней обстоят дела с гравюрами в "Ежегоднике
Робертса". Роберте талантливый художник, и с его рисунков гравюры делать
куда легче, чем с женских фигур и исторических сцен. Что же касается
иллюстраций, помещенных в "Христианском Кипсеке" {"Христианский Кипсек" за
1838 г. Под редакцией достопочтенного Уильяма Эллиса, Лондон, 1838. Изд.
Фишера.} и "Салонном альманахе" Фишера {"Салонный альманах". Посвящен
королеве Виктории. Со стихотворными комментариями Л. Э. Л., Лэндон, 1838.
Изд. Фишера.}, - все они, с позволения сказать, сплошное шарлатанство. Одни
взяты из богословских журналов, другие из мемуаров разных миссионеров;
некоторые из галерей исторических портретов - и лишь немногие оригинальны;
впрочем, в сущности даже и эти не оригинальны, ибо, хотя служат сейчас
благочестивым целям, были написаны, по всей очевидности, для целей весьма
мирских; нельзя без горечи читать слово религия, столь часто повторяемое
только для того, чтобы набить старым рисункам цену и увеличить доходы
издателей. В точности такое же шарлатанство и "Альбом для юношества"
{"Альбом для юношества" Фишера. Рис. Агнес Стрикленд и Бернарда Бартона,
Лондон, 1838, Изд. Фишера.}, пользующийся теми яге самыми источниками, из
каких берет свой товар "Христианский Кипсек". Плохие старые гравюры помещены
здесь под видом новых, со специально сочиненными для них прозаическими и
стихотворными комментариями. Гравер приготовил новую гравюру, придумано
новенькое звучное название - и перед вами позапрошлогодний портрет принцессы
Виктории, и старый Замок Карлайл, и молочница Гейнсборо, и Магдалина Дуппа
(или Карло Дольчи). Доверчивые покупатели изданий мистера Фишера были бы
очень удивлены, если б узнали, как много там содержится перепечаток и с
какой ловкостью им подсовывают одну и ту же гравюру то в "Альманахе", то в
"Видах Сирии" {"Восточный альбом" Фишера, 1838 г., Сирия, Святая Земля,
Малая Азия и т. д. с иллюстрациями. Серия пейзажей, рисованных с натуры
У.-Г. Бартлетом, Уильямом Персером и др. Комментарии к гравюрам Джона Кариа,
эскв., автора "Писем с Востока". Второе издание, Лондон. Изд. Фишера.}, то в
"Христианском Кипсеке". Одному богу известно, сколько еще изданий выпускает
это заведение и сколько разных наименований там дают каждой гравюре! Ну вот,
мы уже почти добрались до самого конца нашего списка. "Книга жемчужин"
{"Книга жемчужин", - современные поэты и художники Великобритании. Редактор
С.-К. Холл, Лондон, 1838. Изд. Уиттэкера.} мистера Холла с полным основанием
претендует на значительно более высокую оценку, чем остальные ежегодники. В
ней нет старых рисунков, и иллюстрации в целом хороши; гравюры выполнены
тщательно и изящно; художники и граверы вполне заслуживают, чтобы размер
рисунков был увеличен втрое; отлично подобраны стихотворения. Эту книгу
можно положить в любой английский гостиной, не опасаясь, что она оскорбит
чью-нибудь скромность или вкус. Но вот перед нами роскошные тома "Жемчужин
красоты" {"Жемчужины красоты" с двенадцатью отлично выполненными гравюрами
страстей с рисунков Э. - Т. Пэрриса, эскв. Вольное толкование в стихах
графини Блессингтон, Лондон, 1838. Изд. Лонгмена.} и "Картин Финдена"
{"Картины Финдена", серия живописных сцен, иллюстрирующих национальный
характер, красоту, костюмы. По картинам различных живописцев. Эскизы У.
Перринга. Редактор Мэри Рассел Митфорд, автор "Нашей деревни" и др.
произведений. Лондон, 1838. Изд. Тилта.}, и среди великого множества
помещенных в них иллюстраций нет ни одной хорошей. Стихов и прозы,
иллюстрирующих иллюстрации, мы на сей раз не станем касаться. Мисс Лэндон
пишет столько хорошего, что нам не хочется критиковать посредственные
произведения, принадлежащие ее перу; а мисс Митфорд подарила нашим читателям
так много приятных часов, что мы должны простить ей несколько скучных. И тем
не менее нельзя не удивляться, как обе эти дамы, при всей своей одаренности,
могут без отдыха, без срока писать стихи - порой неважные, но чаще
превосходные - к таким бездарным и жалким рисункам. Так, например, в
издании, именуемом "Альбом Фишера", мисс Лэндон демонстрирует нам истинное