Страница:
Это было слишком унизительно! Попросту непереносимо!
Каротт не спрашивал, куда они плывут, и это ещё больше мешало Мартену быть с ним искренним, чего он подсознательно желал. Но на второй день плавания на восток, когда подошло время принимать решение на смену курса, первым заговорил об этом француз.
— Не знаю, что ты собираешься делать, — заметил он во время завтрака, — но мне кажется, что прежде чем что нибудь предпринять, надо бы подумать о пополнении артиллерии “Зефира”. С тем, что осталось, можно в лучшем случае отважиться добыть немного фернамбуко, но трудно отстоять даже такой груз от первого встречного противника.
— Фернамбуко? — презрительно буркнул Мартен. — К дьяволу фернамбуко! Будь у меня мои мортиры и фальконеты, за месяц с лихвой перекрыл бы все потери. И задал такого жару испанцам, что те подняли бы награду за мою голову вдвое.
— Я лично не мечтаю ни о чем подобном, — заметил Каротт. Что касается моей головы, мне безразлично, во что её оценят. А вот что касается пушек…
— Что касается пушек, — гневно прервал его Мартен, — те лежат на дне Пануко и Темесы. И оттуда их не добыть!
— Разумеется, — согласился Каротт. — Гораздо легче было бы заполучить их, например, в Кампече. Я знаю там одного человека, который ими торгует.
Мартен насторожился.
— Где?
— На северовосток от алакранских рифов. У нас с ним деловые счеты, и сальдо в мою пользу довольно круглое. Так что если хочешь…
— Hombre! — вскричал Мартен. — Беру тебя в долю, если это устроишь!
— Только пропорционально моему вкладу, — предостерег Пьер. — Я не приму от тебя ни гроша, ведь ты же спас мне жизнь, но в результате придется как-то на неё зарабатывать…Должен также признаться, что не имею желания возвращаться в Европу жертвой кораблекрушения.
— Я вовсе не хочу возвращаться, — отрезал Мартен. — Разве что на время; только для того, чтобы в надлежащее время добиться протектората Англии над неким королевством. И если ты мне сейчас поможешь…Вдвоем мы совершим великие дела!
Он начал с запалом говорить о своих планах, касавшихся Амахи, о деталях, которых не поверял до тех пор никому, даже Инике и её отцу.
Каротт слушал его молча, со все большим удивлением и интересом. Не прерывал, не усмехался иронично, не пожимал плечами, никак не выказал сомнений в возможности реализации столь фантастичных планов.
“ — Если кто и может совершить такое, так именно Ян,” подумал он о Мартене, а вслух сказал:
— Это так необычно, так небывало и дерзко, что почти невозможно. Но Кортес, и Веласкес также совершали вещи на первый взгляд невозможные, причем одной жестокостью и насилием. Если тебе удастся…
— Удастся! — заверил Мартен. — Это вопрос времени. За несколько лет Амаха станет неодолимой. Тогда я поплыву в Англию. Постараюсь убедить королеву. А потом…потом отвоюю огромную территорию к северу от Рио Гранде. Вышвырну испанцев из Матаморос. Построю флот, какой не снился и Филиппу. Организую корсаров. Превращу Мексиканский залив и Карибское море в запретную для испанских кораблей зону. Завладею Мексикой и Антилами. Создам индейскую империю, какой не видел свет!
“ — Ошалел! — подумал Каротт. — Но ему только двадцать пять лет и — быть может — два раза по столько впереди; хватит времени для разочарований и сомнений…”
Двумя днями позднее “Зефир” бросил якорь у берегов одного из бесчисленных островков, рассеянных на мелких водах залива Кампече, а ещё через четыре дня вышел в море, вооруженный новыми орудиями.
Но теперь, казалось, счастье от Мартена отвернулось.
Единственной добычей, которую удалось перехватить, был небольшой бриг с жалким грузом.
Его захватили у западных берегов Кубы, после короткой погони и обстрела, вызвавшего пожар на палубе. Потом две недели они напрасно лавировали между Флоридой и Багамскими островами, поджидая испанские суда, и наконец, обогнув с востока Гаити, вышли в Карибское море.
Там Мартен углубился в лабиринт Подветренных островов и наконец встретил большой конвой судов, плывших в направлении Панамы.
Выглядели те весьма многообещающе, но их стерегли несколько крупных кораблей, так что покружив вокруг три дня и три ночи, высматривая отставших, в конце концов Ян решился на рискованную атаку на рассвете.
Не желая, чтобы грохот выстрелов насторожил мощные каравеллы, каждая из которых несла пушек втрое больше, чем “Зефир”, он подкрался поближе под прикрытием острова Аве де Барловенте и ловким маневром притерся борт к борту крупного и неуклюжего судна, несколько отставшего от других. На его ванты с палубы “Зефира” полетели абордажные крючья, после чего Мартен и Томаш Поцеха во главе орды белых, индейцев и негров ворвались на палубу, чтобы взять купца на абордаж.
Испанская команда, ошеломленная внезапной атакой, защищалась вяло, только нескольким матросам удалось прорваться к вантам и взобраться на марсы, откуда началась стрельба. Мартен знал, что времени у него нет, и скомандовал Пьеру снять их оттуда парой залпов из аркебуз, но тут кому-то из безрассудных вояк пришло в голову поджечь паруса.
Сухое полотно занялось сразу и пламя взлетело ввысь. Правда, жар согнал стрелков, но огонь немедленно привлек внимание конвоя, а вдобавок стал угрожать парусам и мачтам “Зефира”.
К счастью Каротт вовремя сориентировался, приказал убрать паруса и послал на реи людей с полными ведрами, чтобы помешать пожару перекинуться на собственный борт, тем не менее три ближние каравеллы уже развернулись под ветер и оказались всего в нескольких милях от сцепившихся противников.
Испанцы наверняка сочли атакованный корабль безвозвратно утраченным, ибо не колеблясь открыли огонь. Первые ядра дали недолет, но Мартен понял, что если немедленно не отступит, то ему конец.
Он скомандовал отход, но когда дошло до отчаливания от борта уже почти добытого трофея, оказалось, что реи того рухнули из-за перегоревших топенантов и увязли в такелаже обоих кораблей. Это вызвало новую задержку, и когда наконец “Зефир” был освобожден и вновь начал окрыляться парусами, одно из испанских ядер угодило в гротмачту и переломило её между брамреей и верхней марсареей, сорвав или повредив при этом все ванты, штаги и шкоты.
Мартен не утратил хладнокровия. Пользуясь неосторожностью испанцев, которые были уверены, что он у них в руках, и торопливо приближались, встретил их залпом всего левого борта прямо по парусам.
Ближняя каравелла оказалась раздета почти догола и развернулась так круто, что шедшей следом тоже пришлось отвернуть, чтобы избежать столкновения. А третья обошла их по дуге, не обратив внимания на то, что тем самым попадает под огонь с другого борта развернувшегося “Зефира”.
И этот промах тут же был использован: семь ядер угодило ей на палубу, вызвав замешательство, которое позволило Мартену перебросить реи и изрядно удалиться. “Зефир”, искалеченный утратой верхней части гротмачты, от которой теперь и вовсе не было проку, тем не менее сохранил достаточно хода, чтобы выйти из-под огня испанских пушек. Но его обычная скорость теперь упала минимум на треть и явно не превышала скорости обычной каравеллы, а испанцы явно собирались в погоню.
Эта отчаянная гонка, начавшаяся на рассвете среди Малых Антильских островов, длилась целые сутки и закончилась только из — за бури, которая разбросала каравеллы и заставила испанских капитанов укрыться под защитой островов Лос Херманос и Бланкилья. “Зефир” же, основательно потрепанный ветром и волнами, добрался до Тестигос и только там бросил якорь на ночь, чтобы хоть немного исправить повреждения.
Но едва лишь матросы под командой Поцехи и Ворста успели растянуть новые штаги, закрепившие обломок гротмачты настолько, чтобы на него можно было навесить три реи, как с юга показалась новая флотилия испанцев, состоявшая из четырех кораблей, и Мартену вновь пришлось пуститься в бега.
Судьба словно ополчилась на него. Ян не только не компенсировал потерь в Тампико, но и понес новые, и теперь уже не мог рассчитывать на успех, пока “Зефир” плыл с искалеченной мачтой, лишенный свободы маневра, атакуемый и преследуемый вдалеке от своего безопасного убежища.
Карибское море кишело испанскими военными кораблями. Казалось, здесь сконцентрировалась вся морская мощь Филиппа II, и исключительно для того, чтобы уничтожить “Зефир”. Мартен скрипел зубами, сыпал проклятиями, но сохранил достаточно рассудка, чтобы не нарываться на явное поражение. Он ускользал, лавировал меж островов и рифов, уже решившись на возврат в Амаху, где мог приготовиться к решительному отпору. Но от Пристани беглецов его отделяли почти две тысячи пятьсот морских миль, то есть в лучшем случае больше двух недель плавания.
В действительности путь оказался гораздо дольше и занял больше месяца. Два островка, отмечавшие вход в лагуну, он увидел только на сто шестьдесят четвертый день с того момента, как потерял их из виду, отправляясь в это злосчастное плавание, которое по его планам должно было продлиться всего несколько недель.
Увидел он их на спокойном море, при ярком свете дня, вскоре после восхода солнца, которое, казалось, улыбалось ласково и беззаботно. Глубокая тишина лежала над темной полосой берега, а клочья утреннего тумана, подгоняемые легким бризом, расплывались в ласковом теплом воздухе.
Этот сонный покой успокаивающе подействовал на Мартена, суля отдых ему, команде, кораблю после смертельных схваток с людьми, штормами, ветром, с завистливой, коварной судьбой, которая без малого пять месяцев преследовала “Зефир” и его команду, грозя им гибелью. Тут они были в безопасности. Прямая линия, проведенная через кучку кустов на плоской вершине одного из них и через седло между двумя горбами другого, служила границей, отделявшей безумие остального мира от благословенного покоя Пристани беглецов. Ни один неприятель, ни одна враждебная сила не могли вторгнуться в страну, лежащую среди джунглей за полной опасных мелей лагуной. Глубь страны была открыта лишь для тех, кто знал тайные проходы в коварных водах Амахи.
Мартен сам стал к штурвалу, проводя “Зефир” в бухту. Его несколько удивило, что ни одна пирога не вышла к ним навстречу. Не заметил он и ни одной рыбацкой лодки, а из-за темных мангровых зарослей, затянувших берег, не долетало ни звука, никаких признаков жизни. В мертвой тишине, повисшей над спокойным морем под сияющим небом с застывшими облаками, раздались громкие команды, босые ноги затопали по доскам палубы, заскрипели блоки, с шумом опали косые паруса, реи развернулись и стали вдоль корпуса.
Корабль двигался по зеркальной воде, медленно теряя ход, пока из клюза не выскользнул якорь и грохот якорной цепи не разорвал тишину, которая содрогнулась, лопнула и вновь повисла над лагуной.
Но и это громкая весть о возвращении “Зефира” не вызвала никакого отклика на берегу. Темная чаща леса не дрогнула, не донеслось ни звука, не забубнили свои таинственные сигналы индейские барабаны, гладкой поверхности воды не разрезали морщины от плывущих лодок. Суша — таинственная, глухая и слепая — не заговорила, не очнулась, словно на неё легла печать молчания.
“ — Странно,» — подумал Мартен, чувствуя, как его охватывает беспокойство.
Он велел спустить ялик и, стоя на корме, направил его к причалу, укрытому среди гигантских мангровых кореньев.
Ялик ткнулся в пристань, Ян тут же выпрыгнул на почерневшие бревна и торопливо зашагал вперед под зеленым покровом ветвей, листьев и лиан, но на другом его конце вдруг стал, как вкопанный. В десяти шагах перед ним, поперек тропинки, ведущей к форту, сооруженному Броером Ворстом, лежали разложившиеся останки какого-то негра. Ужасная вонь стояла вокруг, рой огромных синих мух гудел над трупом.
Холодный пот покрыл лоб Мартена.
Что тут произошло?
Задержав дыхание, он шагнул вперед, перешагнул останки и побежал, подгоняемый худшими предчувствиями. Вскоре ему пришлось остановиться: глубокие рытвины от пушечных ядер и сваленные огнем деревья преграждали дорогу. Миновав их, продрался через чащу и по изрытому валу шанца взобрался наверх.
Обломки высокого палисада торчали вокруг разрушенных укреплений, разбитые орудия лежали, погребенные землей, из которой уже пробилась буйная растительность. Трупы чернокожих пушкарей, изъеденные крысами и муравьями, валялись вокруг, белея высохшими ребрами и черепами.
Внезапное хлопание крыльев обратило его внимание. Посреди остывших пепелищ поселка, лежавших неподалеку от форта, взвились несколько стервятников с черно-белыми крыльями и красными шеями. Ян взглянул туда. Посреди площади, которую когда-то с трех сторон окружали деревянные дома, торчали три столба, врытых в землю, и с них свисали три скелета. Лохмотья, представлявшие остатки европейской одежды, указывали, что это были белые моряки, которых Мартен оставил в помощь Хагстоуну. Те явно погибли здесь после жестоких пыток. Но кто убил их? Как это случилось?
Мартен миновал место казни и пошел дальше. Тропинка, уже заросшая молодыми побегами и кустами, едва заметная в чаще, привела его на берег ниже пристани, где когда-то стояли хижины индейских рыбаков. От тех не осталось даже следа: обугленные стены рассыпались, а пепел смыли дожди. Высокая трава, папоротники и вьюнки наступали со всех сторон и вновь захватили почву, отнятую у них людьми. Ни единой пироги не было видно у берега. Остались только рваные, изодранные сети, разметанные ветром и занесенные в чащу.
Мартен вернулся. Холодный обруч ужаса, сдавивший его сердце и мозг, казалось, ослабел. Мозг теперь лихорадочно работал, мысли летели наперегонки.
Судя по следам ядер и по направлении, в котором рухнули поверженные деревья, нападение произошло со стороны моря. И совершить его могли только испанцы. Наверно, захватили местных рыбаков и пытками добились от них сведений о расположении укреплений над лагуной. Значит что-то прослышали про убежище “Зефира”. Слухи о Пристани беглецов давно кружили по Мексиканскому заливу, индейцы и негры, бежавшие с испанских плантаций, находили дорогу в Амаху; почему же не могли найти её испанцы?
Вошли ли их корабли в лагуну?
Мартен в этом сомневался, хотя, конечно, под руководством людей, хорошо знающих расположение мелей, можно было попытаться провести тяжелые каравеллы даже вверх по реке. Так или иначе, после артиллерийского обстрела нападавшие наверняка высадили сильный десант, который расправился с оставшимися в живых защитниками форта и перебил или захватил местных жителей, если тем не удалось сбежать вглубь джунглей.
А Хагстоун? Был он тут или в Нагуа? Погиб или ещё жив?
Задав себе этот вопрос, Мартен задумался. Он не заметил тел других белых кроме трех несчастных у столбов посреди площади. Притерпевшись к ужасному зрелищу и удушающему зловонию, Ян решился взглянуть на жертвы вблизи. Их тела, или точнее кости и иссохшие сухожилия, ещё удерживавшие оголенные кости в суставах, были неузнаваемы. Лишь на черепах сохранились остатки черных волос, а у Хагстоуна волосы были каштановыми.
“ — Это ничего не доказывает, — подумал Мартен. — Его могли забрать с собой. Могли заставить показать дорогу в Нагуа.”
Мысль эта жгла его огнем. Ян не хотел, не мог поверить в столь ужасную возможность. Это было бы хуже всего, слишком непереносимо и жестоко…
“ — Нет, Хагстоун не трус, — продолжил он мысль, — если даже каким-то образом его захватили живым, он должен был знать, что никакой ценой не избежал бы судьбы тех, кого замучили здесь насмерть. Скорее завел бы их корабли на мель, чем провел туда. Закупорил бы реку — это ясно! Ему нечего было терять!”
Эти рассуждения несколько его успокоили, но всех опасений не развеяли.
“ — Нужно попасть туда как можно скорее,» — подумал он.
Уже собрался возвращаться, когда его внимание привлекла небольшая дощечка, криво прибитая над головой скелета, свисавшего на среднем столбе. Там была какая-то надпись, хотя дожди её почти смыли. Мартен сорвал её и попытался прочитать поблекшие письмена. Напрасно; только в правом углу внизу осталось несколько не совсем стертых литер.
“ — …анта…рия, — с трудом расшифровал он. — …ско де…мирес.”
— Бласко де Рамирес, — вскричал он. — Значит он сюда все-таки добрался!..
ГЛАВА XVIII
Каротт не спрашивал, куда они плывут, и это ещё больше мешало Мартену быть с ним искренним, чего он подсознательно желал. Но на второй день плавания на восток, когда подошло время принимать решение на смену курса, первым заговорил об этом француз.
— Не знаю, что ты собираешься делать, — заметил он во время завтрака, — но мне кажется, что прежде чем что нибудь предпринять, надо бы подумать о пополнении артиллерии “Зефира”. С тем, что осталось, можно в лучшем случае отважиться добыть немного фернамбуко, но трудно отстоять даже такой груз от первого встречного противника.
— Фернамбуко? — презрительно буркнул Мартен. — К дьяволу фернамбуко! Будь у меня мои мортиры и фальконеты, за месяц с лихвой перекрыл бы все потери. И задал такого жару испанцам, что те подняли бы награду за мою голову вдвое.
— Я лично не мечтаю ни о чем подобном, — заметил Каротт. Что касается моей головы, мне безразлично, во что её оценят. А вот что касается пушек…
— Что касается пушек, — гневно прервал его Мартен, — те лежат на дне Пануко и Темесы. И оттуда их не добыть!
— Разумеется, — согласился Каротт. — Гораздо легче было бы заполучить их, например, в Кампече. Я знаю там одного человека, который ими торгует.
Мартен насторожился.
— Где?
— На северовосток от алакранских рифов. У нас с ним деловые счеты, и сальдо в мою пользу довольно круглое. Так что если хочешь…
— Hombre! — вскричал Мартен. — Беру тебя в долю, если это устроишь!
— Только пропорционально моему вкладу, — предостерег Пьер. — Я не приму от тебя ни гроша, ведь ты же спас мне жизнь, но в результате придется как-то на неё зарабатывать…Должен также признаться, что не имею желания возвращаться в Европу жертвой кораблекрушения.
— Я вовсе не хочу возвращаться, — отрезал Мартен. — Разве что на время; только для того, чтобы в надлежащее время добиться протектората Англии над неким королевством. И если ты мне сейчас поможешь…Вдвоем мы совершим великие дела!
Он начал с запалом говорить о своих планах, касавшихся Амахи, о деталях, которых не поверял до тех пор никому, даже Инике и её отцу.
Каротт слушал его молча, со все большим удивлением и интересом. Не прерывал, не усмехался иронично, не пожимал плечами, никак не выказал сомнений в возможности реализации столь фантастичных планов.
“ — Если кто и может совершить такое, так именно Ян,” подумал он о Мартене, а вслух сказал:
— Это так необычно, так небывало и дерзко, что почти невозможно. Но Кортес, и Веласкес также совершали вещи на первый взгляд невозможные, причем одной жестокостью и насилием. Если тебе удастся…
— Удастся! — заверил Мартен. — Это вопрос времени. За несколько лет Амаха станет неодолимой. Тогда я поплыву в Англию. Постараюсь убедить королеву. А потом…потом отвоюю огромную территорию к северу от Рио Гранде. Вышвырну испанцев из Матаморос. Построю флот, какой не снился и Филиппу. Организую корсаров. Превращу Мексиканский залив и Карибское море в запретную для испанских кораблей зону. Завладею Мексикой и Антилами. Создам индейскую империю, какой не видел свет!
“ — Ошалел! — подумал Каротт. — Но ему только двадцать пять лет и — быть может — два раза по столько впереди; хватит времени для разочарований и сомнений…”
Двумя днями позднее “Зефир” бросил якорь у берегов одного из бесчисленных островков, рассеянных на мелких водах залива Кампече, а ещё через четыре дня вышел в море, вооруженный новыми орудиями.
Но теперь, казалось, счастье от Мартена отвернулось.
Единственной добычей, которую удалось перехватить, был небольшой бриг с жалким грузом.
Его захватили у западных берегов Кубы, после короткой погони и обстрела, вызвавшего пожар на палубе. Потом две недели они напрасно лавировали между Флоридой и Багамскими островами, поджидая испанские суда, и наконец, обогнув с востока Гаити, вышли в Карибское море.
Там Мартен углубился в лабиринт Подветренных островов и наконец встретил большой конвой судов, плывших в направлении Панамы.
Выглядели те весьма многообещающе, но их стерегли несколько крупных кораблей, так что покружив вокруг три дня и три ночи, высматривая отставших, в конце концов Ян решился на рискованную атаку на рассвете.
Не желая, чтобы грохот выстрелов насторожил мощные каравеллы, каждая из которых несла пушек втрое больше, чем “Зефир”, он подкрался поближе под прикрытием острова Аве де Барловенте и ловким маневром притерся борт к борту крупного и неуклюжего судна, несколько отставшего от других. На его ванты с палубы “Зефира” полетели абордажные крючья, после чего Мартен и Томаш Поцеха во главе орды белых, индейцев и негров ворвались на палубу, чтобы взять купца на абордаж.
Испанская команда, ошеломленная внезапной атакой, защищалась вяло, только нескольким матросам удалось прорваться к вантам и взобраться на марсы, откуда началась стрельба. Мартен знал, что времени у него нет, и скомандовал Пьеру снять их оттуда парой залпов из аркебуз, но тут кому-то из безрассудных вояк пришло в голову поджечь паруса.
Сухое полотно занялось сразу и пламя взлетело ввысь. Правда, жар согнал стрелков, но огонь немедленно привлек внимание конвоя, а вдобавок стал угрожать парусам и мачтам “Зефира”.
К счастью Каротт вовремя сориентировался, приказал убрать паруса и послал на реи людей с полными ведрами, чтобы помешать пожару перекинуться на собственный борт, тем не менее три ближние каравеллы уже развернулись под ветер и оказались всего в нескольких милях от сцепившихся противников.
Испанцы наверняка сочли атакованный корабль безвозвратно утраченным, ибо не колеблясь открыли огонь. Первые ядра дали недолет, но Мартен понял, что если немедленно не отступит, то ему конец.
Он скомандовал отход, но когда дошло до отчаливания от борта уже почти добытого трофея, оказалось, что реи того рухнули из-за перегоревших топенантов и увязли в такелаже обоих кораблей. Это вызвало новую задержку, и когда наконец “Зефир” был освобожден и вновь начал окрыляться парусами, одно из испанских ядер угодило в гротмачту и переломило её между брамреей и верхней марсареей, сорвав или повредив при этом все ванты, штаги и шкоты.
Мартен не утратил хладнокровия. Пользуясь неосторожностью испанцев, которые были уверены, что он у них в руках, и торопливо приближались, встретил их залпом всего левого борта прямо по парусам.
Ближняя каравелла оказалась раздета почти догола и развернулась так круто, что шедшей следом тоже пришлось отвернуть, чтобы избежать столкновения. А третья обошла их по дуге, не обратив внимания на то, что тем самым попадает под огонь с другого борта развернувшегося “Зефира”.
И этот промах тут же был использован: семь ядер угодило ей на палубу, вызвав замешательство, которое позволило Мартену перебросить реи и изрядно удалиться. “Зефир”, искалеченный утратой верхней части гротмачты, от которой теперь и вовсе не было проку, тем не менее сохранил достаточно хода, чтобы выйти из-под огня испанских пушек. Но его обычная скорость теперь упала минимум на треть и явно не превышала скорости обычной каравеллы, а испанцы явно собирались в погоню.
Эта отчаянная гонка, начавшаяся на рассвете среди Малых Антильских островов, длилась целые сутки и закончилась только из — за бури, которая разбросала каравеллы и заставила испанских капитанов укрыться под защитой островов Лос Херманос и Бланкилья. “Зефир” же, основательно потрепанный ветром и волнами, добрался до Тестигос и только там бросил якорь на ночь, чтобы хоть немного исправить повреждения.
Но едва лишь матросы под командой Поцехи и Ворста успели растянуть новые штаги, закрепившие обломок гротмачты настолько, чтобы на него можно было навесить три реи, как с юга показалась новая флотилия испанцев, состоявшая из четырех кораблей, и Мартену вновь пришлось пуститься в бега.
Судьба словно ополчилась на него. Ян не только не компенсировал потерь в Тампико, но и понес новые, и теперь уже не мог рассчитывать на успех, пока “Зефир” плыл с искалеченной мачтой, лишенный свободы маневра, атакуемый и преследуемый вдалеке от своего безопасного убежища.
Карибское море кишело испанскими военными кораблями. Казалось, здесь сконцентрировалась вся морская мощь Филиппа II, и исключительно для того, чтобы уничтожить “Зефир”. Мартен скрипел зубами, сыпал проклятиями, но сохранил достаточно рассудка, чтобы не нарываться на явное поражение. Он ускользал, лавировал меж островов и рифов, уже решившись на возврат в Амаху, где мог приготовиться к решительному отпору. Но от Пристани беглецов его отделяли почти две тысячи пятьсот морских миль, то есть в лучшем случае больше двух недель плавания.
В действительности путь оказался гораздо дольше и занял больше месяца. Два островка, отмечавшие вход в лагуну, он увидел только на сто шестьдесят четвертый день с того момента, как потерял их из виду, отправляясь в это злосчастное плавание, которое по его планам должно было продлиться всего несколько недель.
Увидел он их на спокойном море, при ярком свете дня, вскоре после восхода солнца, которое, казалось, улыбалось ласково и беззаботно. Глубокая тишина лежала над темной полосой берега, а клочья утреннего тумана, подгоняемые легким бризом, расплывались в ласковом теплом воздухе.
Этот сонный покой успокаивающе подействовал на Мартена, суля отдых ему, команде, кораблю после смертельных схваток с людьми, штормами, ветром, с завистливой, коварной судьбой, которая без малого пять месяцев преследовала “Зефир” и его команду, грозя им гибелью. Тут они были в безопасности. Прямая линия, проведенная через кучку кустов на плоской вершине одного из них и через седло между двумя горбами другого, служила границей, отделявшей безумие остального мира от благословенного покоя Пристани беглецов. Ни один неприятель, ни одна враждебная сила не могли вторгнуться в страну, лежащую среди джунглей за полной опасных мелей лагуной. Глубь страны была открыта лишь для тех, кто знал тайные проходы в коварных водах Амахи.
Мартен сам стал к штурвалу, проводя “Зефир” в бухту. Его несколько удивило, что ни одна пирога не вышла к ним навстречу. Не заметил он и ни одной рыбацкой лодки, а из-за темных мангровых зарослей, затянувших берег, не долетало ни звука, никаких признаков жизни. В мертвой тишине, повисшей над спокойным морем под сияющим небом с застывшими облаками, раздались громкие команды, босые ноги затопали по доскам палубы, заскрипели блоки, с шумом опали косые паруса, реи развернулись и стали вдоль корпуса.
Корабль двигался по зеркальной воде, медленно теряя ход, пока из клюза не выскользнул якорь и грохот якорной цепи не разорвал тишину, которая содрогнулась, лопнула и вновь повисла над лагуной.
Но и это громкая весть о возвращении “Зефира” не вызвала никакого отклика на берегу. Темная чаща леса не дрогнула, не донеслось ни звука, не забубнили свои таинственные сигналы индейские барабаны, гладкой поверхности воды не разрезали морщины от плывущих лодок. Суша — таинственная, глухая и слепая — не заговорила, не очнулась, словно на неё легла печать молчания.
“ — Странно,» — подумал Мартен, чувствуя, как его охватывает беспокойство.
Он велел спустить ялик и, стоя на корме, направил его к причалу, укрытому среди гигантских мангровых кореньев.
Ялик ткнулся в пристань, Ян тут же выпрыгнул на почерневшие бревна и торопливо зашагал вперед под зеленым покровом ветвей, листьев и лиан, но на другом его конце вдруг стал, как вкопанный. В десяти шагах перед ним, поперек тропинки, ведущей к форту, сооруженному Броером Ворстом, лежали разложившиеся останки какого-то негра. Ужасная вонь стояла вокруг, рой огромных синих мух гудел над трупом.
Холодный пот покрыл лоб Мартена.
Что тут произошло?
Задержав дыхание, он шагнул вперед, перешагнул останки и побежал, подгоняемый худшими предчувствиями. Вскоре ему пришлось остановиться: глубокие рытвины от пушечных ядер и сваленные огнем деревья преграждали дорогу. Миновав их, продрался через чащу и по изрытому валу шанца взобрался наверх.
Обломки высокого палисада торчали вокруг разрушенных укреплений, разбитые орудия лежали, погребенные землей, из которой уже пробилась буйная растительность. Трупы чернокожих пушкарей, изъеденные крысами и муравьями, валялись вокруг, белея высохшими ребрами и черепами.
Внезапное хлопание крыльев обратило его внимание. Посреди остывших пепелищ поселка, лежавших неподалеку от форта, взвились несколько стервятников с черно-белыми крыльями и красными шеями. Ян взглянул туда. Посреди площади, которую когда-то с трех сторон окружали деревянные дома, торчали три столба, врытых в землю, и с них свисали три скелета. Лохмотья, представлявшие остатки европейской одежды, указывали, что это были белые моряки, которых Мартен оставил в помощь Хагстоуну. Те явно погибли здесь после жестоких пыток. Но кто убил их? Как это случилось?
Мартен миновал место казни и пошел дальше. Тропинка, уже заросшая молодыми побегами и кустами, едва заметная в чаще, привела его на берег ниже пристани, где когда-то стояли хижины индейских рыбаков. От тех не осталось даже следа: обугленные стены рассыпались, а пепел смыли дожди. Высокая трава, папоротники и вьюнки наступали со всех сторон и вновь захватили почву, отнятую у них людьми. Ни единой пироги не было видно у берега. Остались только рваные, изодранные сети, разметанные ветром и занесенные в чащу.
Мартен вернулся. Холодный обруч ужаса, сдавивший его сердце и мозг, казалось, ослабел. Мозг теперь лихорадочно работал, мысли летели наперегонки.
Судя по следам ядер и по направлении, в котором рухнули поверженные деревья, нападение произошло со стороны моря. И совершить его могли только испанцы. Наверно, захватили местных рыбаков и пытками добились от них сведений о расположении укреплений над лагуной. Значит что-то прослышали про убежище “Зефира”. Слухи о Пристани беглецов давно кружили по Мексиканскому заливу, индейцы и негры, бежавшие с испанских плантаций, находили дорогу в Амаху; почему же не могли найти её испанцы?
Вошли ли их корабли в лагуну?
Мартен в этом сомневался, хотя, конечно, под руководством людей, хорошо знающих расположение мелей, можно было попытаться провести тяжелые каравеллы даже вверх по реке. Так или иначе, после артиллерийского обстрела нападавшие наверняка высадили сильный десант, который расправился с оставшимися в живых защитниками форта и перебил или захватил местных жителей, если тем не удалось сбежать вглубь джунглей.
А Хагстоун? Был он тут или в Нагуа? Погиб или ещё жив?
Задав себе этот вопрос, Мартен задумался. Он не заметил тел других белых кроме трех несчастных у столбов посреди площади. Притерпевшись к ужасному зрелищу и удушающему зловонию, Ян решился взглянуть на жертвы вблизи. Их тела, или точнее кости и иссохшие сухожилия, ещё удерживавшие оголенные кости в суставах, были неузнаваемы. Лишь на черепах сохранились остатки черных волос, а у Хагстоуна волосы были каштановыми.
“ — Это ничего не доказывает, — подумал Мартен. — Его могли забрать с собой. Могли заставить показать дорогу в Нагуа.”
Мысль эта жгла его огнем. Ян не хотел, не мог поверить в столь ужасную возможность. Это было бы хуже всего, слишком непереносимо и жестоко…
“ — Нет, Хагстоун не трус, — продолжил он мысль, — если даже каким-то образом его захватили живым, он должен был знать, что никакой ценой не избежал бы судьбы тех, кого замучили здесь насмерть. Скорее завел бы их корабли на мель, чем провел туда. Закупорил бы реку — это ясно! Ему нечего было терять!”
Эти рассуждения несколько его успокоили, но всех опасений не развеяли.
“ — Нужно попасть туда как можно скорее,» — подумал он.
Уже собрался возвращаться, когда его внимание привлекла небольшая дощечка, криво прибитая над головой скелета, свисавшего на среднем столбе. Там была какая-то надпись, хотя дожди её почти смыли. Мартен сорвал её и попытался прочитать поблекшие письмена. Напрасно; только в правом углу внизу осталось несколько не совсем стертых литер.
“ — …анта…рия, — с трудом расшифровал он. — …ско де…мирес.”
— Бласко де Рамирес, — вскричал он. — Значит он сюда все-таки добрался!..
ГЛАВА XVIII
— Напали на нас ночью, — рассказывал Уильям Хагстоун, сидевший напротив Мартена и Каротта в капитанской каюте “Зефира”. — Это было так внезапно и неожиданно, что разбудил меня только грохот первого выстрела. Накануне я приплыл из Нагуа, оставив там только младшего боцмана Уэбстера, и ночевал в форте, где все застал в наилучшем порядке. Спал крепко, но даже если бы бодрствовал, это никак не могло повлиять на ход событий. У Рамиреса было шесть каравелл и три-четыре сотни орудий разного калибра, а у меня — только четыре пушки и восемь мортир. Попробуй он войти в лагуну и оттуда открыть огонь, потерял бы не меньше половины кораблей, поскольку те пришлось на буксире у шлюпок проводить по узкому извилистому фарватеру, а тот у нас был пристрелян на всех учениях. Но он туда даже не сунулся. Насколько я мог понять по направлению огня, стал на якоре напротив тех двух островков, что указывают проход в залив, и первым же залпом снес главный шанец вместе с двумя тяжелыми орудиями. Потом на форт обрушился такой ад, словно произошло землетрясение. Нет, описать я не сумею…Вы сами видели.
Хагстоун перевел взгляд на Мартена, который уставился в пространство, казалось, ничего не видя и не слыша.
— Я даже не успел развернуть орудия в сторону моря, как их уже разбило, — продолжал Хагстоун. — Да все равно это ничего бы не дало, ведь я не видел цели и не знал толком их расположения. Обстрел продолжался с четверть часа, но уже после третьего залпа у меня уцелело не больше трех десятков людей. Паркинс и Ройд были ранены; с помощью Боуэна мне удалось отправить их в селение. Там я собрал всех уцелевших в надежде, что испанцы удовлетворятся уничтожением форта и уплывут. Но они не уплыли. Высадили десанты: один — со стороны моря, другой — на берегу лагуны. Взяли нас в кольцо, и на каждого из моих людей пришелся с десяток солдат.
Мы оборонялись в домах, которые по очереди поджигали, потом в руинах форта. Оттуда я отправил Боуэна с двумя неграми в рыбацкое селение. Они должны были прокрасться через лес, схватить первую попавшуюся пирогу и плыть в Нагуа с известиями для Квиче. Но не вышло: испанцы взяли их живьем. Я уже боялся, что и нас ждет то же, поскольку кончились заряды, и потому решил пробиться к причалу, где стояли несколько лодок, и либо погибнуть, либо уйти вверх по реке. В атаку я пошел во главе полутора десятков людей, — всего столько осталось способных ещё вести бой. Но до причала нас добралось только четверо. Прыгнули в единственную лодку, которая ещё осталась неповрежденной, и сумели уйти.
Я был ранен в бедро, но пуля не задела кость, так что после перевязки терпеть было можно. В Нагуа мы приплыли вечером. Тут уже все знали, что произошло. Индейские барабаны непрерывно гремели в глубине лесов вдоль реки, толстый черт Уатолок отвечал им раз за разом из своего курятника и — как мне кажется — уговаривал Мудреца оставить столицу. На месте Квиче я велел бы его повесить. Черт его знает, не был ли он в сговоре с Рамиресом.
Я не допускал, чтобы испанцы отважились буксировать свои корабли вверх по Амахе. Откуда они могли знать о существовании Нагуа? Даже вырви эти ведения от Боуэна, в чем я сомневаюсь, кто, дьявол его забери, мог бы показать им нужную дорогу? Для меня до сих пор это неразрешимая загадка. Но именно так все и случилось: барабаны предупредили нас, что четыре каравеллы спустили шлюпки и плывут к нам.
Нужно сказать, что меня это утешило. Тут они уже не могли высадить никакого десанта иначе как под огнем наших мортир и пушек, и мне даже в голову не приходило, что они могут знать о наших позициях, как это было в форте над лагуной. Квиче тоже верил, что мы отобьемся, ибо вопреки советам своего колдуна не оставил Нагуа; велел только удалиться женщинам с детьми. Выслал также гонцов — пеших и на лодках — в Хайхол и Аколгуа с просьбой о помощи.
Я не слишком рассчитывал на эту помощь, — та могла прибыть в лучшем случае через три — четыре дня, но мне казалось, что мы сами справимся с испанцами, и без особых потерь. Любой их корабль, любая шлюпка от ближайшего поворота реки должны были оказаться в пределах досягаемости всех орудий на холме. Я рассчитывал затопить первую же каравеллу, которая покажется, заблокировать дорогу следующим, а потом перебить команды или взять их в плен было только вопросом времени. Беспокоило меня лишь мое бедро. Рана загноилась и очень мне докучала. Я решился извлечь пулю, которая там застряла, но при этом потерял много крови и чувствовал себя чертовски слабым.
Собирался выслать отряд стрелков — индейцев посуху вниз по реке навстречу испанцам, чтобы беспокоить их в пути — обстреливать из засад шлюпки, буксирующие каравеллы. Рассказал об этом Мудрецу, но мне кажется, что не объяснил достаточно ясно, ибо поначалу он не хотел соглашаться на мою идею. Трудно было объясняться с ним по-испански, а переводить оказалось некому. Все — таки я убедил его дочь, которая мне помогла, и в конце концов в ту же ночь пятьдесят человек с мушкетами и около ста с луками, стрелами и копьями вышли берегом до самого первого притока Амахи. Насколько я понимаю, эта толковая девушка старалась склонить отца, чтобы тот велел Уатолоку призвать на подобную войну из засад всех жителей селений по обе стороны реки, что наверняка ещё больше задержало бы приближение испанцев. Квиче согласился и на это, но слишком поздно, ибо Уатолок тем временем взял ноги в руки и сбежал.
Ну, во всяком случае, план мой оказался неплох. С рассвета издалека доносилась непрерывная стрельба, которая приближалась весьма небыстро. Полагаю, акулы в устье реки устроили в тот день настоящий пир из испанских скотов.
Это не удержало Рамиреса от дальнейшего продвижения. Вскоре после полудня последние выстрелы смолкли в каких-нибудь полутора милях отсюда, а ещё через полчаса наш отряд вернулся почти без потерь, оставив только несколько человек в дозоре, — по моему совету. И теперь мы ждали, когда из-за поворота реки появятся шлюпки, буксирующие первый корабль. Заряженные орудия, готовые к стрельбе, были наведены так, что промахов быть не могло; все дома вдоль набережной и холмы заняли отборные стрелки, вооруженными мушкетами, на случай если бы какая-то шлюпка увернулась от орудийного огня и хотела прибиться к пристани. Я был совершенно уверен, что атаку отобьем, и только желал, чтобы битва началось как можно раньше, ибо силы оставляли меня все быстрее.
Испанцы, казалось, колеблются в нерешительности, потому что прошедший час не изменил ситуации. Потом один из индейцев, оставленных в дозоре за поворотом реки, прибежал с известием, что каравеллы стали там на якоре, и по-видимому не собираются высаживать десант, раз все шлюпки подняты на палубу. Разумеется, десант поблизости от Нагуа был почти невозможен и они отдавали себе в этом отчет. Но мы были готовы и к такой возможности. Потому я не знал, что и думать, но после совещания с Квиче и его дочкой мы пришли к выводу, что генеральное наступление видимо отложено до следующего утра. Случись так, мы планировали напасть на них ночью и поджечь корабли. У меня не было сил возглавить атаку, поэтому командовать предстояло Уэбстеру — единственному белому, который кроме меня остался в живых.
Но я не успел даже сказать ему, что задумал, как дела приняли такой же оборот, что и над лагуной: испанцы начали обстреливать взгорья и холмы из самых тяжелых орудий, совершенно не показываясь в поле зрения. Сам дьявол должен был управлять их огнем, — лишь изредка ядра миновали цель, и каждый залп равнял с землей наши укрепленные позиции. За несколько минут дворец Квиче превратился в руины, а сам он погиб под рухнувшими перекрытиями. Пылали дома над рекой и крыши складов. Четыре наших орудийных позиции были разбиты, расчеты остальных разбежались. Погиб и Уэбстер. Я остался один.
— Нет, не один, — тут же поправился он. — Со мной осталась девушка. Ей я обязан своим спасением.
— Что стало с ней? — порывисто спросил Мартен хриплым голосом.
— Не знаю, — покачал головой Хагстоун. — Она меня стащила вниз, потому что сам идти я был не в силах. Потом какие-то индейцы перенесли меня к руинам в лесу у западного края поселения. И с той поры я её не видел.
Умолкнув, он, казалось, восстанавливал в памяти дальнейшие события, и через минуту — другую заговорил снова.
— Видимо, тогда я потерял сознание. Очнулся ночью, наверное от холода. Нагуа догорал, а над окрестными деревнями поочередно вставали зарева новых пожаров. Далекие крики и выстрелы я слышал до утра. Потом заполз в какую — то дыру в руинах; похоже, это был склеп, но основательно уже разграбленный, во всяком случае — без покойника. У меня при себе был пистолет, и я-то знал, что если меня и найдут, то живым не возьмут. Но никто меня не искал. Тайник все миновали. Разыскивали беглых, особенно, как мне кажется, чернокожих. Несколько раз я видел, как их гнали к пристани мелкими группками.
Хагстоун перевел взгляд на Мартена, который уставился в пространство, казалось, ничего не видя и не слыша.
— Я даже не успел развернуть орудия в сторону моря, как их уже разбило, — продолжал Хагстоун. — Да все равно это ничего бы не дало, ведь я не видел цели и не знал толком их расположения. Обстрел продолжался с четверть часа, но уже после третьего залпа у меня уцелело не больше трех десятков людей. Паркинс и Ройд были ранены; с помощью Боуэна мне удалось отправить их в селение. Там я собрал всех уцелевших в надежде, что испанцы удовлетворятся уничтожением форта и уплывут. Но они не уплыли. Высадили десанты: один — со стороны моря, другой — на берегу лагуны. Взяли нас в кольцо, и на каждого из моих людей пришелся с десяток солдат.
Мы оборонялись в домах, которые по очереди поджигали, потом в руинах форта. Оттуда я отправил Боуэна с двумя неграми в рыбацкое селение. Они должны были прокрасться через лес, схватить первую попавшуюся пирогу и плыть в Нагуа с известиями для Квиче. Но не вышло: испанцы взяли их живьем. Я уже боялся, что и нас ждет то же, поскольку кончились заряды, и потому решил пробиться к причалу, где стояли несколько лодок, и либо погибнуть, либо уйти вверх по реке. В атаку я пошел во главе полутора десятков людей, — всего столько осталось способных ещё вести бой. Но до причала нас добралось только четверо. Прыгнули в единственную лодку, которая ещё осталась неповрежденной, и сумели уйти.
Я был ранен в бедро, но пуля не задела кость, так что после перевязки терпеть было можно. В Нагуа мы приплыли вечером. Тут уже все знали, что произошло. Индейские барабаны непрерывно гремели в глубине лесов вдоль реки, толстый черт Уатолок отвечал им раз за разом из своего курятника и — как мне кажется — уговаривал Мудреца оставить столицу. На месте Квиче я велел бы его повесить. Черт его знает, не был ли он в сговоре с Рамиресом.
Я не допускал, чтобы испанцы отважились буксировать свои корабли вверх по Амахе. Откуда они могли знать о существовании Нагуа? Даже вырви эти ведения от Боуэна, в чем я сомневаюсь, кто, дьявол его забери, мог бы показать им нужную дорогу? Для меня до сих пор это неразрешимая загадка. Но именно так все и случилось: барабаны предупредили нас, что четыре каравеллы спустили шлюпки и плывут к нам.
Нужно сказать, что меня это утешило. Тут они уже не могли высадить никакого десанта иначе как под огнем наших мортир и пушек, и мне даже в голову не приходило, что они могут знать о наших позициях, как это было в форте над лагуной. Квиче тоже верил, что мы отобьемся, ибо вопреки советам своего колдуна не оставил Нагуа; велел только удалиться женщинам с детьми. Выслал также гонцов — пеших и на лодках — в Хайхол и Аколгуа с просьбой о помощи.
Я не слишком рассчитывал на эту помощь, — та могла прибыть в лучшем случае через три — четыре дня, но мне казалось, что мы сами справимся с испанцами, и без особых потерь. Любой их корабль, любая шлюпка от ближайшего поворота реки должны были оказаться в пределах досягаемости всех орудий на холме. Я рассчитывал затопить первую же каравеллу, которая покажется, заблокировать дорогу следующим, а потом перебить команды или взять их в плен было только вопросом времени. Беспокоило меня лишь мое бедро. Рана загноилась и очень мне докучала. Я решился извлечь пулю, которая там застряла, но при этом потерял много крови и чувствовал себя чертовски слабым.
Собирался выслать отряд стрелков — индейцев посуху вниз по реке навстречу испанцам, чтобы беспокоить их в пути — обстреливать из засад шлюпки, буксирующие каравеллы. Рассказал об этом Мудрецу, но мне кажется, что не объяснил достаточно ясно, ибо поначалу он не хотел соглашаться на мою идею. Трудно было объясняться с ним по-испански, а переводить оказалось некому. Все — таки я убедил его дочь, которая мне помогла, и в конце концов в ту же ночь пятьдесят человек с мушкетами и около ста с луками, стрелами и копьями вышли берегом до самого первого притока Амахи. Насколько я понимаю, эта толковая девушка старалась склонить отца, чтобы тот велел Уатолоку призвать на подобную войну из засад всех жителей селений по обе стороны реки, что наверняка ещё больше задержало бы приближение испанцев. Квиче согласился и на это, но слишком поздно, ибо Уатолок тем временем взял ноги в руки и сбежал.
Ну, во всяком случае, план мой оказался неплох. С рассвета издалека доносилась непрерывная стрельба, которая приближалась весьма небыстро. Полагаю, акулы в устье реки устроили в тот день настоящий пир из испанских скотов.
Это не удержало Рамиреса от дальнейшего продвижения. Вскоре после полудня последние выстрелы смолкли в каких-нибудь полутора милях отсюда, а ещё через полчаса наш отряд вернулся почти без потерь, оставив только несколько человек в дозоре, — по моему совету. И теперь мы ждали, когда из-за поворота реки появятся шлюпки, буксирующие первый корабль. Заряженные орудия, готовые к стрельбе, были наведены так, что промахов быть не могло; все дома вдоль набережной и холмы заняли отборные стрелки, вооруженными мушкетами, на случай если бы какая-то шлюпка увернулась от орудийного огня и хотела прибиться к пристани. Я был совершенно уверен, что атаку отобьем, и только желал, чтобы битва началось как можно раньше, ибо силы оставляли меня все быстрее.
Испанцы, казалось, колеблются в нерешительности, потому что прошедший час не изменил ситуации. Потом один из индейцев, оставленных в дозоре за поворотом реки, прибежал с известием, что каравеллы стали там на якоре, и по-видимому не собираются высаживать десант, раз все шлюпки подняты на палубу. Разумеется, десант поблизости от Нагуа был почти невозможен и они отдавали себе в этом отчет. Но мы были готовы и к такой возможности. Потому я не знал, что и думать, но после совещания с Квиче и его дочкой мы пришли к выводу, что генеральное наступление видимо отложено до следующего утра. Случись так, мы планировали напасть на них ночью и поджечь корабли. У меня не было сил возглавить атаку, поэтому командовать предстояло Уэбстеру — единственному белому, который кроме меня остался в живых.
Но я не успел даже сказать ему, что задумал, как дела приняли такой же оборот, что и над лагуной: испанцы начали обстреливать взгорья и холмы из самых тяжелых орудий, совершенно не показываясь в поле зрения. Сам дьявол должен был управлять их огнем, — лишь изредка ядра миновали цель, и каждый залп равнял с землей наши укрепленные позиции. За несколько минут дворец Квиче превратился в руины, а сам он погиб под рухнувшими перекрытиями. Пылали дома над рекой и крыши складов. Четыре наших орудийных позиции были разбиты, расчеты остальных разбежались. Погиб и Уэбстер. Я остался один.
— Нет, не один, — тут же поправился он. — Со мной осталась девушка. Ей я обязан своим спасением.
— Что стало с ней? — порывисто спросил Мартен хриплым голосом.
— Не знаю, — покачал головой Хагстоун. — Она меня стащила вниз, потому что сам идти я был не в силах. Потом какие-то индейцы перенесли меня к руинам в лесу у западного края поселения. И с той поры я её не видел.
Умолкнув, он, казалось, восстанавливал в памяти дальнейшие события, и через минуту — другую заговорил снова.
— Видимо, тогда я потерял сознание. Очнулся ночью, наверное от холода. Нагуа догорал, а над окрестными деревнями поочередно вставали зарева новых пожаров. Далекие крики и выстрелы я слышал до утра. Потом заполз в какую — то дыру в руинах; похоже, это был склеп, но основательно уже разграбленный, во всяком случае — без покойника. У меня при себе был пистолет, и я-то знал, что если меня и найдут, то живым не возьмут. Но никто меня не искал. Тайник все миновали. Разыскивали беглых, особенно, как мне кажется, чернокожих. Несколько раз я видел, как их гнали к пристани мелкими группками.