Страница:
Михаил Хрипин
Меня разбудил кот
Меня разбудил кот
Меня разбудил кот и сказал:
– Мне надоело, что ты ведешь себя как идиот, работая до утра, а потом смотришь во сне весь этот бред и целый день ходишь убитый. Поэтому сегодня ты будешь делать, что я скажу.
– Хорошо, – ответил я, вежливо подавляя зевок.
– Тогда сейчас ты встанешь и дашь мне поесть, а потом вернешься и будешь спать столько, сколько в тебя влезет. Пока кости ломить не начнет. Ты не будешь смотреть на часы, не будешь ставить будильник. Ты сегодня никуда не пойдешь, спортзал и магазины подождут.
– Ладно, – согласился я. Идея показалась мне стоящей.
– Потом ты проснешься и как следует поешь – тебе потребуются силы. Ты не будешь включать телефон, не будешь включать компьютер. Ты вымоешь посуду, а потом займешься уборкой. Ты подметешь и вымоешь пол, потому что я уже спотыкаюсь везде о наполнитель из моего лотка. Ты вытрешь везде пыль, даже в тех местах, о которых не знаешь, потому что я там уже побывал. Ты соберешь липким роликом мою шерсть, потому что иначе скоро придет хозяин квартиры и выгонит нас, а мне здесь уже нравится. Ты постираешь накопленное белье, потому что ты уже задолбал. Потом ты побреешься, потому что на тебя обосраться как страшно смотреть. Потом ты вымоешься, потому что мой нежный кошачий нюх уже контузит. Потом ты уберешь за собой ванную, иначе я не смогу в ней лежать, когда жарко. Потом ты снимешь высохшее белье, погладишь и уберешь в шкаф, иначе мне там не на чем спать.
– Договорились, – сказал я, начиная проваливаться в здоровый дневной сон.
– А потом ты сядешь и напишешь всё это, иначе все подумают, что ты сходишь с ума, ведь коты на самом деле не умеют говорить.
– Мне надоело, что ты ведешь себя как идиот, работая до утра, а потом смотришь во сне весь этот бред и целый день ходишь убитый. Поэтому сегодня ты будешь делать, что я скажу.
– Хорошо, – ответил я, вежливо подавляя зевок.
– Тогда сейчас ты встанешь и дашь мне поесть, а потом вернешься и будешь спать столько, сколько в тебя влезет. Пока кости ломить не начнет. Ты не будешь смотреть на часы, не будешь ставить будильник. Ты сегодня никуда не пойдешь, спортзал и магазины подождут.
– Ладно, – согласился я. Идея показалась мне стоящей.
– Потом ты проснешься и как следует поешь – тебе потребуются силы. Ты не будешь включать телефон, не будешь включать компьютер. Ты вымоешь посуду, а потом займешься уборкой. Ты подметешь и вымоешь пол, потому что я уже спотыкаюсь везде о наполнитель из моего лотка. Ты вытрешь везде пыль, даже в тех местах, о которых не знаешь, потому что я там уже побывал. Ты соберешь липким роликом мою шерсть, потому что иначе скоро придет хозяин квартиры и выгонит нас, а мне здесь уже нравится. Ты постираешь накопленное белье, потому что ты уже задолбал. Потом ты побреешься, потому что на тебя обосраться как страшно смотреть. Потом ты вымоешься, потому что мой нежный кошачий нюх уже контузит. Потом ты уберешь за собой ванную, иначе я не смогу в ней лежать, когда жарко. Потом ты снимешь высохшее белье, погладишь и уберешь в шкаф, иначе мне там не на чем спать.
– Договорились, – сказал я, начиная проваливаться в здоровый дневной сон.
– А потом ты сядешь и напишешь всё это, иначе все подумают, что ты сходишь с ума, ведь коты на самом деле не умеют говорить.
2012 г.
Небо
Баня стояла в дальнем конце участка. Мишка спрыгнул с крыльца в весеннюю слякотную кашу тропинки. Тихий послезакатный ветерок шевельнул непросохшие вихры. Обогнув клумбу с тысячей спящих нарциссов, мальчик пошлепал к дому.
Ветви старой березы гнуло к земле грузом набухших почек. Мишку осторожно погладило по макушке. Он запрокинул голову.
На него упало широко распахнутое небо. Кристально чистое, ослепительно-черное, оно призывно подмигивало в полной тишине. Мишка втянул ртом полную грудь прохладного воздуха. Тончайшее эхо космического холода пробежало по спине. Закружилась голова.
Из-за острой вершины ели, растущей в лесу за баней, выплыла звезда. Средней величины, средней яркости, незатейливо белая, она была самой притягательной частью раскинувшегося над головой великолепия. Звезда шла медленно, крадучись, но даже это неторопливое движение показалось Мишке событием исключительной важности, ведь все остальные терпеливо сохраняли предписанную астрономами структуру созвездий.
Ну какой же это спутник? У спутников антенны, они круглые и пищат. И не самолет это вовсе. Самолеты огромные, серые, пролетают с ревом, задевая елки тяжелым брюхом.
Межзвездные пилигримы, галактические скитальцы, путешествуют по вселенной, запрягая звезды, меняя их на станциях возле черных дыр.
Открытие захватило воображение Мишки. Трудно было устоять перед такой простой и такой всеобъемлющей правдой. Он ощутил слабость в ногах.
Они едут на неприметной телеге по колее Млечного пути, завихряя туманности, прислушиваясь к разноголосице пульсаров. Из кластера в кластер, через подворотни спиральных рукавов.
Мишку всасывало небо. Оглушало, скручивало, тащило за волосы. Дом, баня, клумба, деревья – все кружилось в пьянящем хороводе. Голова раздувалась, словно коричневый карлик, спешащий стать сверхновой, пыталась удержать масштабы явления, которое и словами-то не опишешь.
Звезда мимоходом пересекла Большую Медведицу и двинулась в сторону Кассиопеи. Полярная звезда ее совсем не заинтересовала. Мишка был полностью согласен: что можно делать на Полярной звезде? Там ведь, наверное, так холодно!
Мальчишку переполнял восторг. Жаркая волна поднималась от дрожащих колен, обжигала замершее сердце, рвалась с языка беззвучным стоном. Мишка поднялся и поспешил домой, чавкая сапогами, скользя по раскисшей дорожке.
Когда вбежал в дом, сияя блаженной улыбкой, мать посмотрела на него и молча покачала головой. Сердце Мишки сжалось. В этот миг он передумал: появилась идея получше. Мать ушла в комнату и вернулась с чистой одеждой. Губы плотно сжаты, в глазах смирение и обреченность. Она протянула вещи Мишке и махнула рукой в сторону бани. Когда закрылась дверь, мать тяжело вздохнула и вернулась на кухню.
Прижимая сверток к заляпанной куртке, Мишка выскочил на крыльцо.
Если она еще там, если не успела скрыться, задержалась на полустанке, может быть, он успеет подать знак.
И тогда они возьмут его с собой.
Ветви старой березы гнуло к земле грузом набухших почек. Мишку осторожно погладило по макушке. Он запрокинул голову.
На него упало широко распахнутое небо. Кристально чистое, ослепительно-черное, оно призывно подмигивало в полной тишине. Мишка втянул ртом полную грудь прохладного воздуха. Тончайшее эхо космического холода пробежало по спине. Закружилась голова.
Из-за острой вершины ели, растущей в лесу за баней, выплыла звезда. Средней величины, средней яркости, незатейливо белая, она была самой притягательной частью раскинувшегося над головой великолепия. Звезда шла медленно, крадучись, но даже это неторопливое движение показалось Мишке событием исключительной важности, ведь все остальные терпеливо сохраняли предписанную астрономами структуру созвездий.
Ну какой же это спутник? У спутников антенны, они круглые и пищат. И не самолет это вовсе. Самолеты огромные, серые, пролетают с ревом, задевая елки тяжелым брюхом.
Межзвездные пилигримы, галактические скитальцы, путешествуют по вселенной, запрягая звезды, меняя их на станциях возле черных дыр.
Открытие захватило воображение Мишки. Трудно было устоять перед такой простой и такой всеобъемлющей правдой. Он ощутил слабость в ногах.
Они едут на неприметной телеге по колее Млечного пути, завихряя туманности, прислушиваясь к разноголосице пульсаров. Из кластера в кластер, через подворотни спиральных рукавов.
Мишку всасывало небо. Оглушало, скручивало, тащило за волосы. Дом, баня, клумба, деревья – все кружилось в пьянящем хороводе. Голова раздувалась, словно коричневый карлик, спешащий стать сверхновой, пыталась удержать масштабы явления, которое и словами-то не опишешь.
Звезда мимоходом пересекла Большую Медведицу и двинулась в сторону Кассиопеи. Полярная звезда ее совсем не заинтересовала. Мишка был полностью согласен: что можно делать на Полярной звезде? Там ведь, наверное, так холодно!
Мальчишку переполнял восторг. Жаркая волна поднималась от дрожащих колен, обжигала замершее сердце, рвалась с языка беззвучным стоном. Мишка поднялся и поспешил домой, чавкая сапогами, скользя по раскисшей дорожке.
Когда вбежал в дом, сияя блаженной улыбкой, мать посмотрела на него и молча покачала головой. Сердце Мишки сжалось. В этот миг он передумал: появилась идея получше. Мать ушла в комнату и вернулась с чистой одеждой. Губы плотно сжаты, в глазах смирение и обреченность. Она протянула вещи Мишке и махнула рукой в сторону бани. Когда закрылась дверь, мать тяжело вздохнула и вернулась на кухню.
Прижимая сверток к заляпанной куртке, Мишка выскочил на крыльцо.
Если она еще там, если не успела скрыться, задержалась на полустанке, может быть, он успеет подать знак.
И тогда они возьмут его с собой.
2008 г.
Пробуждение
«Евангелие истины» (1 век н. э.) открыто объявляет историю кошмаром… Для этих первых христиан, как и для буддистов, пробуждение буквально означало выход из этого кошмара. В нашей терминологии это слово означает исправление программы, которая заставляет нас действовать и воспринимать окружающий мир как плохо (неправильно) собранные роботы. Пробудившись, мы смогли бы увидеть совсем другой мир.
Роберт Антон Уилсон. «Прометей восставший. Психология эволюции».
Не поверит мне никто, да и как в такое поверить? Помню свою первую попытку:
– Мама, а почему у тебя в голове дерево?
– Какое дерево, сынок, что ты придумываешь? Выдумщик ты мой маленький!
Ну что тут дальше говорить? Была, конечно, и вторая попытка, и третья. Вторая – это когда я попытался объяснить последствия пробуждения. А после третьей я потерял надежду на обустройство личной жизни. Так и остался одиноким бог знает кем. Или черт знает. Я так и не разобрался, смирился просто.
Одно время пытался теорию под это подвести, читал всякую макулатуру. Но что толку от жонглирования словами вроде «аура» или «шестое чувство»? Дерево – оно и есть дерево, и никак иначе не описать то, что я вижу.
Оно соткано из светящегося тумана, переливается всеми оттенками теплоты, сверкает и слегка колышется. И растет у людей в голове. Корни голубовато-белесые, словно струйки сигаретного дыма, ствол наливается лимонной желтизной, весь в прожилках, а крона полыхает сочным оранжевым. Но самое замечательное – это цветы. Они встречаются очень редко, почти никогда не вырастают достаточно крупными, но если уж они есть, дерево сверкает алыми вкраплениями драгоценных рубинов. Восхитительное зрелище, любоваться бы им бесконечно! Наверное, потому я и был таким спокойным ребенком, как рассказывают родители. Всегда внимательно смотрел в глаза.
Когда я увидел цветы в первый раз, потрясение было очень сильным. Посильнее, наверное, чем когда осознаёшь, что стал взрослым. А немного позже я задался вопросом: а что произойдет, если цветы отцветут? Долго бился над этой загадкой, не было у нее красивого решения. Но упорство и труд все перетрут, а упорства мне было не занимать. Что еще тут остается? Искать простым перебором. Хорошо еще, что народу в городе, где я живу, столько, что иной раз не протолкнуться. Вот и сверлил затылки всем подряд, как древний золотоискатель песок просеивал.
Нашел, конечно. Не так уж и редко они попадаются, как оказалось. Но результат меня не порадовал. Вместо шикарных пламенных соцветий висели мутные сгустки, словно впитывающие энергию дерева, делая его тусклым, грубым. Это показалось неправильным до отвращения. Я не находил себе места, будто обманутый ребенок, метался в растерянности, не знал, куда приткнуться. Все было чужим, испорченным. Но все решил случай.
Я натолкнулся на прекрасный экземпляр, цветы были огромными, набухшими, готовыми сбросить непомерной тяжести лепестки. И я уловил в тот же миг некую силу, которая заставляла меня предпринять что-то очень важное. Я смотрел и смотрел, пока чувство не окрепло, а потом словно фотовспышкой высветилось решение.
Это был паренек одного со мной возраста. Мы стояли на остановке, ждали автобус. Привалились спиной к стене, я – чтобы удобнее наблюдать, он – о чем-то напряженно думал. Вокруг толпа, всем безразлично, а я не чувствовал ни страха, ни стеснения. Я потянулся к нему, легонько хлопнул по плечу и сказал:
– Все нормально.
Трудно было смотреть сразу и на него, и на дерево. Но мне было ясно, что должно случиться нечто важное, и я попытался увидеть все вместе. Он поднял глаза – в них уже зарождался огонек возмущения, – но замер, оцепенел, и секунду сидел неподвижно. А передо мной разыгрывалась удивительная сцена. Дерево взорвалось алыми брызгами, лепестки вспорхнули, словно птицы, и медленно стали опускаться, вальсируя и играя друг с другом. А там, где красовались роскошные цветы, уже набухали плоды, еще едва различимые, но совсем не похожие на серую муть. Будто пойманные в прозрачную оболочку частички радуги.
Паренек начал приходить в себя. Неуверенно заморгал, глядя на меня непонимающе, пытаясь спросить о чем-то. Я и рад был бы ответить, но как я мог объяснить? Я лишь знал, что поступил единственно верно. По телу разливалось блаженство, а мой небогатый жизненный опыт даже не позволял подобрать толковое сравнение для охватившего меня чувства. Сила, принуждавшая сделать этот шаг, ушла, меня ничто не держало в этом месте. Хотелось все осмыслить в тишине, в одиночестве. И в то же время было понимание, что больше от меня ничего не требуется.
Он так и не спросил меня. Весь как-то обмяк, привалился снова к стенке, но я точно знал, что передо мной совсем иной человек.
Я назвал это пробуждением. Я до сих пор не понимаю, почему это действует и как. Но я знаю, что обязан так делать всякий раз, когда мне предоставляется возможность.
После этого случая меня долго преследовала тяга к витринам. Проходя мимо, не мог удержаться, всегда бросал беглый взгляд – не появилось ли дерево в моей голове? Но факт оставался фактом – единственным человеком на свете, лишенным дерева, был я сам. Утешал себя избитыми глупостями вроде сапожника без сапог, но помогло другое. Вообразилось мне, что я, должно быть, некий инструмент для пробуждения. А если рассуждать логически, то с чего бы это инструменту задумываться о своей природе? Так я и перестал заглядываться на себя. Инструменту думать некогда, он работать должен.
Поздновато уже было, засиделись мы с пацанами в общаге. У Кольки день рождения, компания собралась небольшая, но отметили хорошо. Я привык к ребятам, до пробуждения им – как до луны, не то что цветов – бутонов не наблюдается. Здесь я мог не отвлекаясь предаваться радости общения, не беспокоясь о том, что внезапный призыв заставит бешено стучать сердце, ждать откровения о способе пробуждения, делать что-нибудь странное для постороннего взгляда. Да и не смог бы я после этого оставаться там, тут уже не до дружбы.
Не хотелось выходить под дождь. Приятно, конечно, скрючиться на подоконнике в переполненной комнатушке, слушать в пол-уха ленивую пьяную трепотню да смотреть, как колышутся апельсиново-яркие ветви. Но деваться некуда, пора домой. Хлюпало в темноте под ногами, текло за воротник, и вспомнилось, как вот в такую же мерзкую погоду приключилось со мной одно происшествие.
Одна из непонятных для меня вещей – как связано состояние дерева с самим человеком. Они ведь все передо мной, куда ни посмотри. Но никакой зависимости. Знаю я человека, или нет. Молод он, или стар. Умен, или, как бы сказать, просто по-другому думает. Просто есть человек, и есть дерево. И если я вижу, что уже пора – меня ничто не остановит. Не могу я сопротивляться. Чем дольше это продолжается, тем сильнее ощущение, тем с большей жаждой я ищу нового случая, тем острее и сладостнее отзывается во мне эхо всплеска пробуждения.
Вот и случилось мне наткнуться на один из таких казусов, когда мозг сломаешь, а не поймешь, за что человеку такое счастье.
Добрел я тогда до родной подворотни, нырнул в темноту и сухость, даже притормозил немного, чтобы подкопить сил на последний рывок до подъезда. Почти полночь, фонарь как всегда не горит, даже не удивительно. Двор желтовато мерцал в переменчивом свете окон нижних этажей. В нашей подворотне есть странная дверь, в небольшой нише, никто не знает, куда ведет – она заперта навечно, словно заросла, не оставив швов. Я шел как раз мимо нее, как вдруг краем глаза поймал знакомое сияние. В нише стоял человек, и укрытие было бы идеальным, если бы его не выдавало дерево в крайней стадии зрелости. Я будто споткнулся на ровном месте. Секунду пялился на этот подарок судьбы, уже попав в цепкие объятия силы, помогающей мне совершать пробуждение. Сердце заколотилось, я с трудом разобрал слова:
– Шагай, куда шел!
Сказано было шепотом, резко, самоуверенно. Я никак не мог взять в толк, что от меня нужно. И, тем более, не мог сделать ни шагу. Казалось бы, знакомая ситуация. Обычно спрашивают прикурить, или как пройти в библиотеку, но чтобы заставляли уйти? Все это шевелилось где-то на задворках сознания, не влияя на мои действия, я лишь ждал момента, чтобы сделать то единственно нужное движение, или сказать слово, которое приведет к пробуждению. Я замер, как манекен.
– Слышь, придурок, чо непонятно? – Голос чуть не сорвался от возмущения. Все шло не так, как привык ожидать этот человек.
Мне уже стало ясно, что не потребуется близкий контакт, в этот раз хватит только слов. Я будто плыл в темноте к невидимой цели, как айсберг подкрадывался к Титанику, меня несло течением, в ушах гремело, виски пульсировали. Я шагнул к нему.
Из темного провала, шумно втягивая ноздрями воздух, выдвинулась мощная фигура. Хрустнули суставы сжатых кулаков. Мощные лапы сгребли меня за воротник, рванули вверх. Передо мной плыло дерево, багровые лепестки цветов уже подрагивали, готовились сорваться, если я не успею вовремя, если не пойму, что надо сделать. Если мне что-нибудь помешает. Мне грезилось, что я сам взлетаю, чтобы оказаться ближе. Я безотчетно верил силе, направляющей меня, не разбирая, что творится вокруг.
В лицо жарко дохнуло:
– Не зли…
Он отпустил правую руку, удерживая меня лишь левой, отвел плечо назад. Я зажмурился. Нет, я по прежнему не осознавал серьезности положения, просто мне, наконец, открылся способ и, как всегда в такие моменты, меня потрясла простота и невероятность того, что надо было сделать.
Он уже начал движение. Я шепнул:
– Качели.
Пудовый кулачище врезался в скулу, шея взорвалась острой болью, меня швырнуло к стене. Я сползал по штукатурке, медленно избавляясь от оцепенения, и неотрывно смотрел на метаморфозу пробуждения. Все происходило по знакомому сценарию, но я каждый раз умудрялся находить нюансы, будто смотря один и тот же спектакль каждый день, неизменно упиваясь игрой великих актеров.
Пожар в распухающем затылке вернул меня к действительности. Только теперь я понял, во что влип. Я заскреб ногами, пытаясь подняться, скривился от боли, начал отползать на четвереньках. Мне нечего было опасаться этого человека, но его первые слова всплыли из памяти, и на волне эйфории от совершенного таинства я с необыкновенной скоростью просчитал варианты. По всему выходило, что надо поскорее убираться.
Я кое-как доковылял до двери подъезда, оглянулся – под аркой, словно в черной раме, виднелся силуэт неподвижно стоящего человека. И ослепительным костром стремительно разгорались среди раскидистых ветвей созревающие сгустки радуги.
Я начал карабкаться по лестнице, полностью забыв о лифте. Хлопнула дверь, по площадке прошлепали шаги. Головная боль окончательно добила меня. Я ухватился за перила, вцепился обеими руками, чтобы не покатиться вниз, рухнул на ступеньки и отключился.
– Что ж творится, Господи помилуй!
Я с трудом разобрал причитания старушки, медленно приходя в себя. Меня уже уложили поудобнее, оторвали скрюченные пальцы от перил. Резкий запах шибанул в нос – нашатырь. Слезы брызнули из глаз, я дернул головой, снова попадая под удар притаившейся боли. Сознание прояснилось.
– Ну как, внучек, полегче?
– Спасибо, – выдавил я.
– Ты с последнего что ли?
– Угу.
– А чего по лестнице-то?
– Не знаю.
– Бедненький… Ну давай уж я, старая, подсоблю. – Она наклонилась, кряхтя, потянула меня за руку. – Никто ведь не высунется, ироды, сидят в конурах своих!
Она снова запричитала, перебирая каждого жильца на площадке. Я разлепил глаза. Ох уж эта зависимость! Статистика чертова, которая все никак у меня не вырисовывается! У этого добрейшего, тщедушного божьего одуванчика, старушки, которая мне по пояс, так сгорбили ее годы, дерево – без единого цветка! Хоть бы маломальский бутон, и то была бы надежда. Но ведь я знаю – не успеет. Нипочем не успеет она дождаться, когда я смогу отплатить ей так, как она того заслуживает. Что я могу дать сейчас? Деньги? Продукты? О здоровье справляться каждый день? Ей уже ангелы шепчут, куда уж мне соваться! И за что мне такое наказание?
Мы доволоклись до лифта, я ударил по кнопке вызова. Она отпустила мой локоть, скорее это я ее вел, чем она помогала мне. Но что творилось в моей душе! Я упал на колени, чтобы быть на уровне ее лица.
– Спасибо. Если бы я мог…
– Совсем тебе плохо, родимый. – Она покачала головой. – Езжай-ка ты к себе, авось дотянешь. Я уж не пойду, тяжело.
– Вы даже не представляете… – промямлил я сквозь слезы.
Лифт распахнул дверь.
– Дай Бог тебе здоровья, – сказала старушка, и снова начала: – Что же это творится-то, Господи…
Не осталось у меня сил выносить это мучение. Я ввалился в кабину, ткнул в кнопку этажа, и сосредоточился на том, чтобы при подъеме не стошнило. Все вокруг плыло, качалось, скрежетало. Как попал в квартиру, уже совсем не помню, да и не важно это.
Я брел мимо метро сквозь начинающий редеть дождь и прокручивал в голове этот эпизод. Не было с тех пор со мной ничего подобного. Почти стерлось и это, смешалось с чередой множества пробуждений, сотворенных мной после того случая. Каждый раз нарушалась начавшая было выстраиваться закономерность, все откатывалось к тому, что есть люди, и есть деревья у них в головах. И есть человек, у которого дерева нет.
Я заметил алую вспышку, когда до нее еще было очень далеко. Она мелькнула впереди, похожая на яркий осенний клен среди зеленого леса, и меня потащило к ней, словно магнитом. Из метро, пульсируя в такт прибывающим поездам, выплескивалась толпа. Я попал в самую гущу, боролся с потоком, прорывался вслед за сиянием. Когда стало свободнее, я смог разглядеть обладательницу сокровища – щупленькая девчушка, наверное из института, как и я, шла одна.
Она быстро шагала, уверенно заныривая в свободные пространства между людьми, я едва за ней поспевал. Молодец, все делает правильно. В такой час нельзя задерживаться, плестись нога за ногу, лучше поскорее домой, а там и отдохнуть. Все торопятся к семьям, главное – не выделяться из толпы, не привлекать внимание всяких обормотов.
Уже начиная ощущать притяжение цветов, я успел задуматься: это может оказаться очень сложным. Мне никогда не доводилось пробуждать дерево в таких условиях. Я ведь обычно выбираю места, где много людей, так вероятность больше. Час пик, толпы на тротуаре, в метро, в автобусах. Мне же нужен очень короткий контакт, не всегда даже физический, часто хватает лишь слова или взгляда. А сейчас получается так, что до решающего момента есть время, и это страшно, потому что я могу не успеть. Я подозревал, что рано или поздно окажусь в такой ситуации. И теперь понял, как мне везло до сих пор. Сейчас, когда до пробуждения оставалось совсем недолго, а я уже болтался как рыба на крючке, мысль о том, что все может сорваться, вызвала во мне дрожь.
Я должен успеть!
Я ускорил шаг, замелькали лица, любые другие деревья стали казаться какими-то недоразвитыми, не заслуживающими внимания. Наткнулся на кого-то, меня громко окликнули, злобно, требовательно. Но я сейчас слабо понимал смысл слов.
Я был очень близок. Бывало, я терял ее из вида на доли секунды, но она вновь появлялась. Вдруг до меня дошло, что ее дерево чем-то отличается, выделяется, и это не следствие моей нацеленности на него. Чем ближе я оказывался, тем яснее видел, что на нем слишком много цветов. Словно даже листья превратились в них, делая дерево больше похожим на букет. Я окончательно потерял контроль. Будто арканом меня подтягивало все ближе, я уже слышал нашептывание, которое скоро превратится в формулу пробуждения.
Девушка обернулась. Тревога промелькнула в ее глазах, шаг сделался резче. Я почти бежал, смотрел на нее, забывая моргать. Она остановилась на мгновение у края тротуара, стрельнула взглядом по машинам и побежала на ту сторону. Я не мог повернуть головы, просто шагнул следом, не слыша визга тормозов, гудков, отборной ругани из открытых окон. Девушка оглянулась на меня, она уже что-то для себя решила, и я с ужасом подумал, что ничего не получится. Поздно было что-либо менять, я почти утратил способность логически мыслить, однако страх потерять эту возможность заставил меня немного протрезветь.
Я должен успокоить ее. Никогда мне не приходилось общаться с человеком перед пробуждением. От меня требовалось только исполнить таинство, применить формулу пробуждения в тот же миг, как она сформируется в голове. Если я заговорю с ней, все может измениться. Это тоже пугало меня, как и любая неизвестность, но инстинкт говорил мне, что это меньший кошмар, чем тот, что ожидает меня в случае окончательной потери этого шанса.
– Постойте! – воскликнул я, задыхаясь.
Она чуть не споткнулась, но страх гнал ее дальше. Я сбился с шага, заставляя себя остановиться.
– Мне только нужно спросить… – прокричал я, теряя надежду.
Девушка решилась обернуться. Я стоял, разводя руками, в полной растерянности. Я не видел выхода, не знал, что говорить, что делать. Отчаяние охватило меня, и даже багровое пламя, цветущее в ее голове, не могло придать мне уверенности. Она смутилась и остановилась в нескольких шагах от меня. Мои слова все-таки нарушили поток гнавшего ее страха.
Должно быть, выглядел я жалко. Хорошенько политый дождем, запыхавшийся, я стоял перед ней посреди лужи, не делая попытки подойти.
– Что вам нужно?
Голос показался мне очень приятным. Нотки настороженности, подозрительности не меняли его сути. Я поймал себя на мысли, что мог бы слушать этот голос бесконечно. Как странно. Теперь мне хотелось совершить пробуждение даже не столько по зову таинственной силы, руководящей мной, а просто потому, что обладательница созревшего сокровища понравилась мне. С первого звука ее голоса. Лицо я разглядел чуть позже, когда она подошла ко мне.
– Это глупо прозвучит, но так тоже бывает. – Я спешно подыскивал слова, глядя ей в глаза. Свет фонаря зажег в них звездочки, сияющие между намокшими сосульками челки. Капюшон слетел во время бега, капли искрились на еще сухих волосах. Она была очень красива. – Просто я подумал, что если не пойду за вами, то больше никогда не увижу.
– На маньяка не похож. – Она усмехнулась, дерево качнулось в такт словам, но я знал, что связи никакой нет.
– Да я вроде и не он, – пробормотал я, понимая, что все мое поведение в последние годы должно говорить как раз об обратном.
Я хотел что-то добавить, открыл было рот, но она спросила:
– Проводите меня?
Небывальщина. Словно в сказку попал. Не ведут себя так современные девушки. Удивление оттеснило мои опасения, и сила притяжения снова взялась за меня. Лицо девушки куда-то поплыло, смазалось, зрение непроизвольно сфокусировалось на сияющих соцветиях.
– Конечно, – промямлил я, едва владея языком.
Она качнула головой, приглашая идти. Я вышел наконец из лужи, догнал девчушку в два прыжка и осторожно, старясь не задеть, пошел рядом. Я тупо пялился себе под ноги, жадно ловя боковым зрением малейшие колебания отяжелевших ветвей.
Вот-вот начнется.
Я почти потерял связь с тем внутренним голосом, что сообщает мне формулу. Я торопливо нащупывал его, прислушиваясь, боясь, что он совсем пропал. В висках застучало.
Она повернулась ко мне, посмотрела вопросительно. Она же мне что-то говорит! Но я ничего не слышу!
– Мне так неловко… – натужно выдавил я.
Она засмеялась. Мне снова повезло. В голове уже начал формироваться образ, будто проявлялась картинка на фотобумаге, медленно, одни контуры, но постепенно наливаясь цветом, контрастом. Я сосредоточился, боясь упустить суть. Хорошо, что ноги сами идут. Хорошо, что не бежим. Все идет хорошо.
Меня прошиб холодный пот. Картинка в голове вспучилась, вздулась, налилась смыслом, обрушилась на мозг минуя словесную форму.
Я должен это сделать?! Но это же чудовищно!
У меня перехватило дыхание. Я словно провалился под лед, и вроде был готов, что там ледяная вода, а оказался кипяток. Мозг взорвался в яростном протесте.
Я дернулся, отшатнулся от нее. Резко – она даже вскрикнула.
– Нет! – закричал я в ужасе, сгибаясь в судороге.
Я знал, что не смогу. Незыблемая уверенность пригвоздила меня к земле, не давая пойти на поводу у силы, тянущей меня к дереву. Меня разрывало пополам. Я заметил гримасу ужаса на лице девчонки, она всплеснула руками, будто заслоняясь, отступила и бросилась бежать. Я упал на колени, в грязь, в слякоть, лишь бы не пойти следом. Сжал кулаки – только не поползти за ней. Накатила дурнота, виски сдавило.
Роберт Антон Уилсон. «Прометей восставший. Психология эволюции».
Не поверит мне никто, да и как в такое поверить? Помню свою первую попытку:
– Мама, а почему у тебя в голове дерево?
– Какое дерево, сынок, что ты придумываешь? Выдумщик ты мой маленький!
Ну что тут дальше говорить? Была, конечно, и вторая попытка, и третья. Вторая – это когда я попытался объяснить последствия пробуждения. А после третьей я потерял надежду на обустройство личной жизни. Так и остался одиноким бог знает кем. Или черт знает. Я так и не разобрался, смирился просто.
Одно время пытался теорию под это подвести, читал всякую макулатуру. Но что толку от жонглирования словами вроде «аура» или «шестое чувство»? Дерево – оно и есть дерево, и никак иначе не описать то, что я вижу.
Оно соткано из светящегося тумана, переливается всеми оттенками теплоты, сверкает и слегка колышется. И растет у людей в голове. Корни голубовато-белесые, словно струйки сигаретного дыма, ствол наливается лимонной желтизной, весь в прожилках, а крона полыхает сочным оранжевым. Но самое замечательное – это цветы. Они встречаются очень редко, почти никогда не вырастают достаточно крупными, но если уж они есть, дерево сверкает алыми вкраплениями драгоценных рубинов. Восхитительное зрелище, любоваться бы им бесконечно! Наверное, потому я и был таким спокойным ребенком, как рассказывают родители. Всегда внимательно смотрел в глаза.
Когда я увидел цветы в первый раз, потрясение было очень сильным. Посильнее, наверное, чем когда осознаёшь, что стал взрослым. А немного позже я задался вопросом: а что произойдет, если цветы отцветут? Долго бился над этой загадкой, не было у нее красивого решения. Но упорство и труд все перетрут, а упорства мне было не занимать. Что еще тут остается? Искать простым перебором. Хорошо еще, что народу в городе, где я живу, столько, что иной раз не протолкнуться. Вот и сверлил затылки всем подряд, как древний золотоискатель песок просеивал.
Нашел, конечно. Не так уж и редко они попадаются, как оказалось. Но результат меня не порадовал. Вместо шикарных пламенных соцветий висели мутные сгустки, словно впитывающие энергию дерева, делая его тусклым, грубым. Это показалось неправильным до отвращения. Я не находил себе места, будто обманутый ребенок, метался в растерянности, не знал, куда приткнуться. Все было чужим, испорченным. Но все решил случай.
Я натолкнулся на прекрасный экземпляр, цветы были огромными, набухшими, готовыми сбросить непомерной тяжести лепестки. И я уловил в тот же миг некую силу, которая заставляла меня предпринять что-то очень важное. Я смотрел и смотрел, пока чувство не окрепло, а потом словно фотовспышкой высветилось решение.
Это был паренек одного со мной возраста. Мы стояли на остановке, ждали автобус. Привалились спиной к стене, я – чтобы удобнее наблюдать, он – о чем-то напряженно думал. Вокруг толпа, всем безразлично, а я не чувствовал ни страха, ни стеснения. Я потянулся к нему, легонько хлопнул по плечу и сказал:
– Все нормально.
Трудно было смотреть сразу и на него, и на дерево. Но мне было ясно, что должно случиться нечто важное, и я попытался увидеть все вместе. Он поднял глаза – в них уже зарождался огонек возмущения, – но замер, оцепенел, и секунду сидел неподвижно. А передо мной разыгрывалась удивительная сцена. Дерево взорвалось алыми брызгами, лепестки вспорхнули, словно птицы, и медленно стали опускаться, вальсируя и играя друг с другом. А там, где красовались роскошные цветы, уже набухали плоды, еще едва различимые, но совсем не похожие на серую муть. Будто пойманные в прозрачную оболочку частички радуги.
Паренек начал приходить в себя. Неуверенно заморгал, глядя на меня непонимающе, пытаясь спросить о чем-то. Я и рад был бы ответить, но как я мог объяснить? Я лишь знал, что поступил единственно верно. По телу разливалось блаженство, а мой небогатый жизненный опыт даже не позволял подобрать толковое сравнение для охватившего меня чувства. Сила, принуждавшая сделать этот шаг, ушла, меня ничто не держало в этом месте. Хотелось все осмыслить в тишине, в одиночестве. И в то же время было понимание, что больше от меня ничего не требуется.
Он так и не спросил меня. Весь как-то обмяк, привалился снова к стенке, но я точно знал, что передо мной совсем иной человек.
Я назвал это пробуждением. Я до сих пор не понимаю, почему это действует и как. Но я знаю, что обязан так делать всякий раз, когда мне предоставляется возможность.
После этого случая меня долго преследовала тяга к витринам. Проходя мимо, не мог удержаться, всегда бросал беглый взгляд – не появилось ли дерево в моей голове? Но факт оставался фактом – единственным человеком на свете, лишенным дерева, был я сам. Утешал себя избитыми глупостями вроде сапожника без сапог, но помогло другое. Вообразилось мне, что я, должно быть, некий инструмент для пробуждения. А если рассуждать логически, то с чего бы это инструменту задумываться о своей природе? Так я и перестал заглядываться на себя. Инструменту думать некогда, он работать должен.
Поздновато уже было, засиделись мы с пацанами в общаге. У Кольки день рождения, компания собралась небольшая, но отметили хорошо. Я привык к ребятам, до пробуждения им – как до луны, не то что цветов – бутонов не наблюдается. Здесь я мог не отвлекаясь предаваться радости общения, не беспокоясь о том, что внезапный призыв заставит бешено стучать сердце, ждать откровения о способе пробуждения, делать что-нибудь странное для постороннего взгляда. Да и не смог бы я после этого оставаться там, тут уже не до дружбы.
Не хотелось выходить под дождь. Приятно, конечно, скрючиться на подоконнике в переполненной комнатушке, слушать в пол-уха ленивую пьяную трепотню да смотреть, как колышутся апельсиново-яркие ветви. Но деваться некуда, пора домой. Хлюпало в темноте под ногами, текло за воротник, и вспомнилось, как вот в такую же мерзкую погоду приключилось со мной одно происшествие.
Одна из непонятных для меня вещей – как связано состояние дерева с самим человеком. Они ведь все передо мной, куда ни посмотри. Но никакой зависимости. Знаю я человека, или нет. Молод он, или стар. Умен, или, как бы сказать, просто по-другому думает. Просто есть человек, и есть дерево. И если я вижу, что уже пора – меня ничто не остановит. Не могу я сопротивляться. Чем дольше это продолжается, тем сильнее ощущение, тем с большей жаждой я ищу нового случая, тем острее и сладостнее отзывается во мне эхо всплеска пробуждения.
Вот и случилось мне наткнуться на один из таких казусов, когда мозг сломаешь, а не поймешь, за что человеку такое счастье.
Добрел я тогда до родной подворотни, нырнул в темноту и сухость, даже притормозил немного, чтобы подкопить сил на последний рывок до подъезда. Почти полночь, фонарь как всегда не горит, даже не удивительно. Двор желтовато мерцал в переменчивом свете окон нижних этажей. В нашей подворотне есть странная дверь, в небольшой нише, никто не знает, куда ведет – она заперта навечно, словно заросла, не оставив швов. Я шел как раз мимо нее, как вдруг краем глаза поймал знакомое сияние. В нише стоял человек, и укрытие было бы идеальным, если бы его не выдавало дерево в крайней стадии зрелости. Я будто споткнулся на ровном месте. Секунду пялился на этот подарок судьбы, уже попав в цепкие объятия силы, помогающей мне совершать пробуждение. Сердце заколотилось, я с трудом разобрал слова:
– Шагай, куда шел!
Сказано было шепотом, резко, самоуверенно. Я никак не мог взять в толк, что от меня нужно. И, тем более, не мог сделать ни шагу. Казалось бы, знакомая ситуация. Обычно спрашивают прикурить, или как пройти в библиотеку, но чтобы заставляли уйти? Все это шевелилось где-то на задворках сознания, не влияя на мои действия, я лишь ждал момента, чтобы сделать то единственно нужное движение, или сказать слово, которое приведет к пробуждению. Я замер, как манекен.
– Слышь, придурок, чо непонятно? – Голос чуть не сорвался от возмущения. Все шло не так, как привык ожидать этот человек.
Мне уже стало ясно, что не потребуется близкий контакт, в этот раз хватит только слов. Я будто плыл в темноте к невидимой цели, как айсберг подкрадывался к Титанику, меня несло течением, в ушах гремело, виски пульсировали. Я шагнул к нему.
Из темного провала, шумно втягивая ноздрями воздух, выдвинулась мощная фигура. Хрустнули суставы сжатых кулаков. Мощные лапы сгребли меня за воротник, рванули вверх. Передо мной плыло дерево, багровые лепестки цветов уже подрагивали, готовились сорваться, если я не успею вовремя, если не пойму, что надо сделать. Если мне что-нибудь помешает. Мне грезилось, что я сам взлетаю, чтобы оказаться ближе. Я безотчетно верил силе, направляющей меня, не разбирая, что творится вокруг.
В лицо жарко дохнуло:
– Не зли…
Он отпустил правую руку, удерживая меня лишь левой, отвел плечо назад. Я зажмурился. Нет, я по прежнему не осознавал серьезности положения, просто мне, наконец, открылся способ и, как всегда в такие моменты, меня потрясла простота и невероятность того, что надо было сделать.
Он уже начал движение. Я шепнул:
– Качели.
Пудовый кулачище врезался в скулу, шея взорвалась острой болью, меня швырнуло к стене. Я сползал по штукатурке, медленно избавляясь от оцепенения, и неотрывно смотрел на метаморфозу пробуждения. Все происходило по знакомому сценарию, но я каждый раз умудрялся находить нюансы, будто смотря один и тот же спектакль каждый день, неизменно упиваясь игрой великих актеров.
Пожар в распухающем затылке вернул меня к действительности. Только теперь я понял, во что влип. Я заскреб ногами, пытаясь подняться, скривился от боли, начал отползать на четвереньках. Мне нечего было опасаться этого человека, но его первые слова всплыли из памяти, и на волне эйфории от совершенного таинства я с необыкновенной скоростью просчитал варианты. По всему выходило, что надо поскорее убираться.
Я кое-как доковылял до двери подъезда, оглянулся – под аркой, словно в черной раме, виднелся силуэт неподвижно стоящего человека. И ослепительным костром стремительно разгорались среди раскидистых ветвей созревающие сгустки радуги.
Я начал карабкаться по лестнице, полностью забыв о лифте. Хлопнула дверь, по площадке прошлепали шаги. Головная боль окончательно добила меня. Я ухватился за перила, вцепился обеими руками, чтобы не покатиться вниз, рухнул на ступеньки и отключился.
– Что ж творится, Господи помилуй!
Я с трудом разобрал причитания старушки, медленно приходя в себя. Меня уже уложили поудобнее, оторвали скрюченные пальцы от перил. Резкий запах шибанул в нос – нашатырь. Слезы брызнули из глаз, я дернул головой, снова попадая под удар притаившейся боли. Сознание прояснилось.
– Ну как, внучек, полегче?
– Спасибо, – выдавил я.
– Ты с последнего что ли?
– Угу.
– А чего по лестнице-то?
– Не знаю.
– Бедненький… Ну давай уж я, старая, подсоблю. – Она наклонилась, кряхтя, потянула меня за руку. – Никто ведь не высунется, ироды, сидят в конурах своих!
Она снова запричитала, перебирая каждого жильца на площадке. Я разлепил глаза. Ох уж эта зависимость! Статистика чертова, которая все никак у меня не вырисовывается! У этого добрейшего, тщедушного божьего одуванчика, старушки, которая мне по пояс, так сгорбили ее годы, дерево – без единого цветка! Хоть бы маломальский бутон, и то была бы надежда. Но ведь я знаю – не успеет. Нипочем не успеет она дождаться, когда я смогу отплатить ей так, как она того заслуживает. Что я могу дать сейчас? Деньги? Продукты? О здоровье справляться каждый день? Ей уже ангелы шепчут, куда уж мне соваться! И за что мне такое наказание?
Мы доволоклись до лифта, я ударил по кнопке вызова. Она отпустила мой локоть, скорее это я ее вел, чем она помогала мне. Но что творилось в моей душе! Я упал на колени, чтобы быть на уровне ее лица.
– Спасибо. Если бы я мог…
– Совсем тебе плохо, родимый. – Она покачала головой. – Езжай-ка ты к себе, авось дотянешь. Я уж не пойду, тяжело.
– Вы даже не представляете… – промямлил я сквозь слезы.
Лифт распахнул дверь.
– Дай Бог тебе здоровья, – сказала старушка, и снова начала: – Что же это творится-то, Господи…
Не осталось у меня сил выносить это мучение. Я ввалился в кабину, ткнул в кнопку этажа, и сосредоточился на том, чтобы при подъеме не стошнило. Все вокруг плыло, качалось, скрежетало. Как попал в квартиру, уже совсем не помню, да и не важно это.
Я брел мимо метро сквозь начинающий редеть дождь и прокручивал в голове этот эпизод. Не было с тех пор со мной ничего подобного. Почти стерлось и это, смешалось с чередой множества пробуждений, сотворенных мной после того случая. Каждый раз нарушалась начавшая было выстраиваться закономерность, все откатывалось к тому, что есть люди, и есть деревья у них в головах. И есть человек, у которого дерева нет.
Я заметил алую вспышку, когда до нее еще было очень далеко. Она мелькнула впереди, похожая на яркий осенний клен среди зеленого леса, и меня потащило к ней, словно магнитом. Из метро, пульсируя в такт прибывающим поездам, выплескивалась толпа. Я попал в самую гущу, боролся с потоком, прорывался вслед за сиянием. Когда стало свободнее, я смог разглядеть обладательницу сокровища – щупленькая девчушка, наверное из института, как и я, шла одна.
Она быстро шагала, уверенно заныривая в свободные пространства между людьми, я едва за ней поспевал. Молодец, все делает правильно. В такой час нельзя задерживаться, плестись нога за ногу, лучше поскорее домой, а там и отдохнуть. Все торопятся к семьям, главное – не выделяться из толпы, не привлекать внимание всяких обормотов.
Уже начиная ощущать притяжение цветов, я успел задуматься: это может оказаться очень сложным. Мне никогда не доводилось пробуждать дерево в таких условиях. Я ведь обычно выбираю места, где много людей, так вероятность больше. Час пик, толпы на тротуаре, в метро, в автобусах. Мне же нужен очень короткий контакт, не всегда даже физический, часто хватает лишь слова или взгляда. А сейчас получается так, что до решающего момента есть время, и это страшно, потому что я могу не успеть. Я подозревал, что рано или поздно окажусь в такой ситуации. И теперь понял, как мне везло до сих пор. Сейчас, когда до пробуждения оставалось совсем недолго, а я уже болтался как рыба на крючке, мысль о том, что все может сорваться, вызвала во мне дрожь.
Я должен успеть!
Я ускорил шаг, замелькали лица, любые другие деревья стали казаться какими-то недоразвитыми, не заслуживающими внимания. Наткнулся на кого-то, меня громко окликнули, злобно, требовательно. Но я сейчас слабо понимал смысл слов.
Я был очень близок. Бывало, я терял ее из вида на доли секунды, но она вновь появлялась. Вдруг до меня дошло, что ее дерево чем-то отличается, выделяется, и это не следствие моей нацеленности на него. Чем ближе я оказывался, тем яснее видел, что на нем слишком много цветов. Словно даже листья превратились в них, делая дерево больше похожим на букет. Я окончательно потерял контроль. Будто арканом меня подтягивало все ближе, я уже слышал нашептывание, которое скоро превратится в формулу пробуждения.
Девушка обернулась. Тревога промелькнула в ее глазах, шаг сделался резче. Я почти бежал, смотрел на нее, забывая моргать. Она остановилась на мгновение у края тротуара, стрельнула взглядом по машинам и побежала на ту сторону. Я не мог повернуть головы, просто шагнул следом, не слыша визга тормозов, гудков, отборной ругани из открытых окон. Девушка оглянулась на меня, она уже что-то для себя решила, и я с ужасом подумал, что ничего не получится. Поздно было что-либо менять, я почти утратил способность логически мыслить, однако страх потерять эту возможность заставил меня немного протрезветь.
Я должен успокоить ее. Никогда мне не приходилось общаться с человеком перед пробуждением. От меня требовалось только исполнить таинство, применить формулу пробуждения в тот же миг, как она сформируется в голове. Если я заговорю с ней, все может измениться. Это тоже пугало меня, как и любая неизвестность, но инстинкт говорил мне, что это меньший кошмар, чем тот, что ожидает меня в случае окончательной потери этого шанса.
– Постойте! – воскликнул я, задыхаясь.
Она чуть не споткнулась, но страх гнал ее дальше. Я сбился с шага, заставляя себя остановиться.
– Мне только нужно спросить… – прокричал я, теряя надежду.
Девушка решилась обернуться. Я стоял, разводя руками, в полной растерянности. Я не видел выхода, не знал, что говорить, что делать. Отчаяние охватило меня, и даже багровое пламя, цветущее в ее голове, не могло придать мне уверенности. Она смутилась и остановилась в нескольких шагах от меня. Мои слова все-таки нарушили поток гнавшего ее страха.
Должно быть, выглядел я жалко. Хорошенько политый дождем, запыхавшийся, я стоял перед ней посреди лужи, не делая попытки подойти.
– Что вам нужно?
Голос показался мне очень приятным. Нотки настороженности, подозрительности не меняли его сути. Я поймал себя на мысли, что мог бы слушать этот голос бесконечно. Как странно. Теперь мне хотелось совершить пробуждение даже не столько по зову таинственной силы, руководящей мной, а просто потому, что обладательница созревшего сокровища понравилась мне. С первого звука ее голоса. Лицо я разглядел чуть позже, когда она подошла ко мне.
– Это глупо прозвучит, но так тоже бывает. – Я спешно подыскивал слова, глядя ей в глаза. Свет фонаря зажег в них звездочки, сияющие между намокшими сосульками челки. Капюшон слетел во время бега, капли искрились на еще сухих волосах. Она была очень красива. – Просто я подумал, что если не пойду за вами, то больше никогда не увижу.
– На маньяка не похож. – Она усмехнулась, дерево качнулось в такт словам, но я знал, что связи никакой нет.
– Да я вроде и не он, – пробормотал я, понимая, что все мое поведение в последние годы должно говорить как раз об обратном.
Я хотел что-то добавить, открыл было рот, но она спросила:
– Проводите меня?
Небывальщина. Словно в сказку попал. Не ведут себя так современные девушки. Удивление оттеснило мои опасения, и сила притяжения снова взялась за меня. Лицо девушки куда-то поплыло, смазалось, зрение непроизвольно сфокусировалось на сияющих соцветиях.
– Конечно, – промямлил я, едва владея языком.
Она качнула головой, приглашая идти. Я вышел наконец из лужи, догнал девчушку в два прыжка и осторожно, старясь не задеть, пошел рядом. Я тупо пялился себе под ноги, жадно ловя боковым зрением малейшие колебания отяжелевших ветвей.
Вот-вот начнется.
Я почти потерял связь с тем внутренним голосом, что сообщает мне формулу. Я торопливо нащупывал его, прислушиваясь, боясь, что он совсем пропал. В висках застучало.
Она повернулась ко мне, посмотрела вопросительно. Она же мне что-то говорит! Но я ничего не слышу!
– Мне так неловко… – натужно выдавил я.
Она засмеялась. Мне снова повезло. В голове уже начал формироваться образ, будто проявлялась картинка на фотобумаге, медленно, одни контуры, но постепенно наливаясь цветом, контрастом. Я сосредоточился, боясь упустить суть. Хорошо, что ноги сами идут. Хорошо, что не бежим. Все идет хорошо.
Меня прошиб холодный пот. Картинка в голове вспучилась, вздулась, налилась смыслом, обрушилась на мозг минуя словесную форму.
Я должен это сделать?! Но это же чудовищно!
У меня перехватило дыхание. Я словно провалился под лед, и вроде был готов, что там ледяная вода, а оказался кипяток. Мозг взорвался в яростном протесте.
Я дернулся, отшатнулся от нее. Резко – она даже вскрикнула.
– Нет! – закричал я в ужасе, сгибаясь в судороге.
Я знал, что не смогу. Незыблемая уверенность пригвоздила меня к земле, не давая пойти на поводу у силы, тянущей меня к дереву. Меня разрывало пополам. Я заметил гримасу ужаса на лице девчонки, она всплеснула руками, будто заслоняясь, отступила и бросилась бежать. Я упал на колени, в грязь, в слякоть, лишь бы не пойти следом. Сжал кулаки – только не поползти за ней. Накатила дурнота, виски сдавило.