Страница:
– Вот, у нее такие способности, она там говорит, предсказывает, а вот тут как службу провели, ритуал провели, никакой реакции. В ней, наверное, кто-то сидит, но почему-то не выходит.
Батюшка странно посмотрел на мать, посмотрел на девочку, а потом сказал:
– Иди сюда.
Наталья к нему подошла. Он взял ее за плечи, посмотрел, потом сказал:
– Вы почему решили, что из нее должно что-то выходить? Нормальный ребенок, в ней ничего нет. Просто такой ребенок родился. Это известно испокон веков. Умеет видеть – и умеет. Бог с ней, пусть видит дальше. А может, это и пройдет, потому что у некоторых проявляется в детстве, потом проходит. Идите с миром.
– Но, батюшка, как же так? – попыталась было что-то произнести мать.
– С вашей девочкой все в порядке, в ней никто не сидит.
– Хорошо, – сказала Раиса Ивановна, взяла дочь за руку и вышла из церкви. Мать Натальи успокоилась, что беса в дочери нет, о чем рассказала своим соседкам, подружкам.
Шло время, девочка росла, и чем старше становилась, тем больше видела. Когда Наталье исполнилось 15 лет, ее повели уже не в церковь, а к психиатру. Врач ее осмотрел, поговорил, задал какие-то вопросы. На первый взгляд они показались девушке глупыми, но она потом решила, раз спрашивают, значит, надо отвечать, доктор же вроде как, а его надо уважать, так ее учили в детстве. После разговора с пациенткой психотерапевт что-то написал, а потом сказал ее матери:
– Уводите свою девочку, с ней все в порядке, психика нормальная, здоровая. Зачем ее вообще сюда привели?
Раиса Ивановна решила, что никто ей помочь уже не может. Через два года Наталью отводят в московский институт на диагностику мозга, тогда это только все начиналось и было далеко не совершенно. Заводят ее в какую-то комнату, там стоит кушетка, женщина Наталье говорит:
– Ложись на кушетку.
Девушка легла на кушетку, к ее рукам, ногам и голове подсоединили проводки. Шло обследование, о котором Наталья мало что знала. За стеной стояла женщина, и тогда еще на первом, несовершенном компьютере она изучала показатели Натальи, ее мозг. Раиса Ивановна была рядом с доктором. Когда девушку выпустили из этой комнаты, она увидела свою мать и женщину-профессора с круглыми от удивления глазами. Наталья спросила:
– А что такое случилось? Что вы такого увидели?
Мать была растеряна, на профессора вообще смотреть было страшно, она почему-то металась по комнате со словами:
– Я не понимаю! Я ничего не понимаю.
Наталья тогда подумала: «Тащились неизвестно куда, неизвестно зачем, чтобы услышать „я не понимаю“. Зачем я вообще лежала в этой комнате?»
В итоге девушка заставила обоих показать ей эту картинку исследований и у доктора спросила:
– Что вообще произошло? Что во мне такого, что вы так испугались-то? Доктор ответила:
– У тебя реакция инопланетянина.
– Кого? – переспросила Наталья, ей на мгновение стало страшно, она посмотрела на себя и добавила: – Да вроде на Земле родилась.
– У тебя реакция инопланетянина, человек так не реагирует, – повторила женщина-профессор.
– Я из плоти и крови, как и все остальные.
– Возможно, так и есть, но что-то в тебе не так.
– Что именно не так?
– Я не понимаю. Таких пациентов за всю мою практику еще не было.
«Это я потом поняла, почему у нее такая была реакция, когда меня несколько лет назад обследовали уже на современном компьютере. Женщина, которая меня обследовала, объяснила, почему такая реакция идет. Проще говоря, я умею управлять своим сознанием, энергией, информацией, которую вижу, слышу, ощущаю, умею правильно это направить,
а мозг синхронизируется так, что я за счет мозговых вибраций управляю этой энергией информации. Это принцип воздействия. Любой экстрасенс это должен уметь делать. Кто-то это делает спонтанно, неосознанно, кто-то более осознанно. У меня уже идет более осознанное управление – во-первых, опыт, какие-то знания и прочее. Но тогда у меня, видимо, были хаотичные выбросы, и особой управляемости не просматривалось, и она в этих хаотичных импульсах просто запуталась. Первый раз, когда профессор увидела эту картинку, ей это показалось чем-то инопланетным, такое бывает только либо у гениев, либо у сумасшедших. Я вроде как ни тот, ни другой. Тогда понятие экстрасенсорика, управляемая информацией с помощью своего сознания, значит мозга, энергия не учитывалась. Тогда такие понятия были, но они были очень закрыты, и даже ученые не владели этой информацией. Поэтому увидеть такую картинку, такие импульсы, тем более хаотично настроенные, для них было абсолютно неприемлемо, это не укладывалось в их сознании. В итоге мы ушли ни с чем, потому что никто так ничего и не понял», – пояснила Наталья.
В итоге Раиса Ивановна сказала:
– Ты – инопланетянка, непонятно, кого я родила.
– Ну ладно, какая есть, что мне умирать от этого, что ли?
«Это я уже потом додумалась, что эти способности дают такую картину. Тогда я этого не понимала. Это недоверие и страх к себе… Я долго с этим жила. Потому что общество, в котором мы жили, не понимало и, соответственно, отвергало таких людей с такими способностями. Оно этого боялось и старалось как-то задавить, либо человек превращался просто в изгоя, и получалось так, что ты начинал бояться сам себя. И ты начинаешь это скрывать, боясь сам себя, и думаешь, что я все-таки сумасшедший, раз никто понять не может. Потом я поняла, что я вряд ли сумасшедшая, раз психиатр подтвердила, что я нормальная, а для меня это имело вес. Это я сейчас психиатрам не верю, но тогда, в подростковом возрасте, это имело значение, меня так учили, как ни крути, я тоже член общества и всегда старалась жить по общепринятым законам.
Сначала я себя боялась, потом начала ненавидеть, потом начала себя принимать и скрывать это от других.
Получалось у меня это довольно долго. Об этом знал только маленький круг близких мне людей, товарищей, которые ходили ко мне просто получить ту или иную информацию. А еще соседи, которые лояльно к этому относились и которым я как-то помогала в разные периоды их жизни. Для меня быть советником-консультантом это нормально, потому что я, по сути, этим с детства занимаюсь. До 25 лет, пока я не стала этим заниматься как практик, я эти способности скрывала в силу того, что просто не хотела быть изгоем. Потом я перестала себя бояться. Перестав бояться себя, я стала бояться людей. Потому что люди, к сожалению, просто могут уничтожить тебя, и один ты не выстоишь. Быть как все полностью не получалось. А быть странной в глазах не только посторонних людей, которые не знали меня, но и моих же близких друзей, товарищей было очень тяжело. Волей-неволей как-то старалась балансировать. Поэтому чувство одиночества, внутреннего и внешнего, для меня норма. Я не боюсь его. Я просто иногда от этого устаю, а иногда убегаю в это одиночество, потому что людские эмоции, чувства, мысли, переживания, вся эта информация часто давит, мешает, раздражает и просто угнетает. И стараешься по возможности ее получать дозированно. От этого и желание убежать в одиночество, забиться в угол. Сейчас я это делаю осознанно, убегаю от детей, от взрослых, от всех, чтобы сбросить с себя этот лишний информационный груз. Чтобы немножечко перенастроиться и снова вернуться к людям. Не всегда это удается, но стараюсь, потому что моя внутренняя биологическая система просто может не выдержать, и такое случалось уже не один раз. От перегрузки мой организм просто начинает болеть. До того момента, как я стала официально учиться и практиковать, я старалась от людей скрывать эти способности, понимая, что все равно не поймут, не примут, либо „затопчут“ меня, либо изгонят», – пояснила Наталья.
Школа
Батюшка странно посмотрел на мать, посмотрел на девочку, а потом сказал:
– Иди сюда.
Наталья к нему подошла. Он взял ее за плечи, посмотрел, потом сказал:
– Вы почему решили, что из нее должно что-то выходить? Нормальный ребенок, в ней ничего нет. Просто такой ребенок родился. Это известно испокон веков. Умеет видеть – и умеет. Бог с ней, пусть видит дальше. А может, это и пройдет, потому что у некоторых проявляется в детстве, потом проходит. Идите с миром.
– Но, батюшка, как же так? – попыталась было что-то произнести мать.
– С вашей девочкой все в порядке, в ней никто не сидит.
– Хорошо, – сказала Раиса Ивановна, взяла дочь за руку и вышла из церкви. Мать Натальи успокоилась, что беса в дочери нет, о чем рассказала своим соседкам, подружкам.
Шло время, девочка росла, и чем старше становилась, тем больше видела. Когда Наталье исполнилось 15 лет, ее повели уже не в церковь, а к психиатру. Врач ее осмотрел, поговорил, задал какие-то вопросы. На первый взгляд они показались девушке глупыми, но она потом решила, раз спрашивают, значит, надо отвечать, доктор же вроде как, а его надо уважать, так ее учили в детстве. После разговора с пациенткой психотерапевт что-то написал, а потом сказал ее матери:
– Уводите свою девочку, с ней все в порядке, психика нормальная, здоровая. Зачем ее вообще сюда привели?
Раиса Ивановна решила, что никто ей помочь уже не может. Через два года Наталью отводят в московский институт на диагностику мозга, тогда это только все начиналось и было далеко не совершенно. Заводят ее в какую-то комнату, там стоит кушетка, женщина Наталье говорит:
– Ложись на кушетку.
Девушка легла на кушетку, к ее рукам, ногам и голове подсоединили проводки. Шло обследование, о котором Наталья мало что знала. За стеной стояла женщина, и тогда еще на первом, несовершенном компьютере она изучала показатели Натальи, ее мозг. Раиса Ивановна была рядом с доктором. Когда девушку выпустили из этой комнаты, она увидела свою мать и женщину-профессора с круглыми от удивления глазами. Наталья спросила:
– А что такое случилось? Что вы такого увидели?
Мать была растеряна, на профессора вообще смотреть было страшно, она почему-то металась по комнате со словами:
– Я не понимаю! Я ничего не понимаю.
Наталья тогда подумала: «Тащились неизвестно куда, неизвестно зачем, чтобы услышать „я не понимаю“. Зачем я вообще лежала в этой комнате?»
В итоге девушка заставила обоих показать ей эту картинку исследований и у доктора спросила:
– Что вообще произошло? Что во мне такого, что вы так испугались-то? Доктор ответила:
– У тебя реакция инопланетянина.
– Кого? – переспросила Наталья, ей на мгновение стало страшно, она посмотрела на себя и добавила: – Да вроде на Земле родилась.
– У тебя реакция инопланетянина, человек так не реагирует, – повторила женщина-профессор.
– Я из плоти и крови, как и все остальные.
– Возможно, так и есть, но что-то в тебе не так.
– Что именно не так?
– Я не понимаю. Таких пациентов за всю мою практику еще не было.
«Это я потом поняла, почему у нее такая была реакция, когда меня несколько лет назад обследовали уже на современном компьютере. Женщина, которая меня обследовала, объяснила, почему такая реакция идет. Проще говоря, я умею управлять своим сознанием, энергией, информацией, которую вижу, слышу, ощущаю, умею правильно это направить,
а мозг синхронизируется так, что я за счет мозговых вибраций управляю этой энергией информации. Это принцип воздействия. Любой экстрасенс это должен уметь делать. Кто-то это делает спонтанно, неосознанно, кто-то более осознанно. У меня уже идет более осознанное управление – во-первых, опыт, какие-то знания и прочее. Но тогда у меня, видимо, были хаотичные выбросы, и особой управляемости не просматривалось, и она в этих хаотичных импульсах просто запуталась. Первый раз, когда профессор увидела эту картинку, ей это показалось чем-то инопланетным, такое бывает только либо у гениев, либо у сумасшедших. Я вроде как ни тот, ни другой. Тогда понятие экстрасенсорика, управляемая информацией с помощью своего сознания, значит мозга, энергия не учитывалась. Тогда такие понятия были, но они были очень закрыты, и даже ученые не владели этой информацией. Поэтому увидеть такую картинку, такие импульсы, тем более хаотично настроенные, для них было абсолютно неприемлемо, это не укладывалось в их сознании. В итоге мы ушли ни с чем, потому что никто так ничего и не понял», – пояснила Наталья.
В итоге Раиса Ивановна сказала:
– Ты – инопланетянка, непонятно, кого я родила.
– Ну ладно, какая есть, что мне умирать от этого, что ли?
«Это я уже потом додумалась, что эти способности дают такую картину. Тогда я этого не понимала. Это недоверие и страх к себе… Я долго с этим жила. Потому что общество, в котором мы жили, не понимало и, соответственно, отвергало таких людей с такими способностями. Оно этого боялось и старалось как-то задавить, либо человек превращался просто в изгоя, и получалось так, что ты начинал бояться сам себя. И ты начинаешь это скрывать, боясь сам себя, и думаешь, что я все-таки сумасшедший, раз никто понять не может. Потом я поняла, что я вряд ли сумасшедшая, раз психиатр подтвердила, что я нормальная, а для меня это имело вес. Это я сейчас психиатрам не верю, но тогда, в подростковом возрасте, это имело значение, меня так учили, как ни крути, я тоже член общества и всегда старалась жить по общепринятым законам.
Сначала я себя боялась, потом начала ненавидеть, потом начала себя принимать и скрывать это от других.
Получалось у меня это довольно долго. Об этом знал только маленький круг близких мне людей, товарищей, которые ходили ко мне просто получить ту или иную информацию. А еще соседи, которые лояльно к этому относились и которым я как-то помогала в разные периоды их жизни. Для меня быть советником-консультантом это нормально, потому что я, по сути, этим с детства занимаюсь. До 25 лет, пока я не стала этим заниматься как практик, я эти способности скрывала в силу того, что просто не хотела быть изгоем. Потом я перестала себя бояться. Перестав бояться себя, я стала бояться людей. Потому что люди, к сожалению, просто могут уничтожить тебя, и один ты не выстоишь. Быть как все полностью не получалось. А быть странной в глазах не только посторонних людей, которые не знали меня, но и моих же близких друзей, товарищей было очень тяжело. Волей-неволей как-то старалась балансировать. Поэтому чувство одиночества, внутреннего и внешнего, для меня норма. Я не боюсь его. Я просто иногда от этого устаю, а иногда убегаю в это одиночество, потому что людские эмоции, чувства, мысли, переживания, вся эта информация часто давит, мешает, раздражает и просто угнетает. И стараешься по возможности ее получать дозированно. От этого и желание убежать в одиночество, забиться в угол. Сейчас я это делаю осознанно, убегаю от детей, от взрослых, от всех, чтобы сбросить с себя этот лишний информационный груз. Чтобы немножечко перенастроиться и снова вернуться к людям. Не всегда это удается, но стараюсь, потому что моя внутренняя биологическая система просто может не выдержать, и такое случалось уже не один раз. От перегрузки мой организм просто начинает болеть. До того момента, как я стала официально учиться и практиковать, я старалась от людей скрывать эти способности, понимая, что все равно не поймут, не примут, либо „затопчут“ меня, либо изгонят», – пояснила Наталья.
Школа
Когда девочка училась в школе, все люди делились на две четкие категории: те, которым она очень нравится, и те, которым она не нравится совсем. Очень мало людей относилось к Наталье нейтрально. Это касалось и учителей, и сверстников, и одноклассников. Так как с раннего детства девочка поняла, что она другая, она всегда старалась не лезть вперед, быть где-то в стороне, но не прятаться, а так, чтобы ее лишний раз не было видно. Уже с первых классов про нее говорили, что девочка странная, много молчит. Так про Наталью говорили практически до 30 лет. В школе у девочки друзей было не много. Она стремилась к людям, хотела быть полноправным членом коллектива, быть как все, но у нее это никогда не получалось, но тогда ребенка это сильно мучило.
«Как же так? Я не такая, как все, но я же хочу быть как все? Я всеми возможными способами пыталась быть как все. Я не понимала, что то, что для меня нормально, для других ненормально. Я и сейчас это не всегда понимаю, просто сейчас мне все равно. Я уже давно это переросла».
Учителя к странному ребенку тоже относились по-разному. Кто-то очень сильно любил, хвалил, иногда даже завышал оценки, потому что девочка нравилась. Наталья честно старалась выучить урок и хорошо на него ответить. В школе она была хорошисткой, но давалось это нелегко.
«Я достаточно информации беру от людей, из пространства, но я с трудом запоминала все эти уроки, эти книжные знания. Я их не чувствовала, либо чувствовала по-своему, либо они мне были просто неинтересны. Это был какой-то другой мир, который был для меня чужим, а учиться надо было».
Наталья в этих книгах «считывала» не то, что было написано, а то, что было между строк. И когда она начинала пересказывать, часто возникала путаница, девочка сбивалась и начинала говорить то, что видит, а не то, что она прочитала. Ей за это попадало, ставили двойки, упрекали, что она не может выучить урок. Учителя не знали о способностях девочки, а те, кто знал из друзей, молчали – боялись, что им достанется за такую подружку.
То же самое было с классом. Были и те, кто девочку всячески задирал, иногда они получали сдачи, иногда не получали. Иногда Наташа на них просто обижалась, а иногда разворачивалась и давала сдачи. Девочка занималась легкой атлетикой и вообще спортом, была достаточно сильная и могла дать отпор кому угодно.
«Я всегда была хорошим стрелком, мне нравилось стрелять, и в старших классах у меня был напарник, мы с ним призы для школы выигрывали. Мы были два лучших стрелка школы. Зная мою физическую силу, со мной не каждый был готов физически столкнуться, потому что я давала сдачи даже большим мальчишкам, очень задиристым, хулиганам. Я просто одним ударом укладывала их в нокаут. Достаточно было одного удара, иногда приходилось прибегать даже к медицинской помощи».
Некоторые ребята пытались напакостить девочке, рвали на ней школьную форму, дергали за волосы, из портфеля могли что-то украсть. Девочка все это терпела, потому что знала за собой эту силу. Она обижалась, иногда плакала, но сдачи не давала, пока уже совсем не доведут.
«У меня характер такой, я долго терплю. Если я выйду из себя, то разнесу все вокруг, я до сих пор такая. В подростковом возрасте гормоны бунтуют, и было тогда это хаотично, но какой-то контроль этой энергии был. Шел выброс либо энергетический, либо физический. Я могла одной фразой человека уложить, он потом болел, никто не мог его в себя привести, потому что был нанесен сильнейший энергетический удар. Я тогда этого не понимала. Когда со мной начинали ругаться и меня доводили, я если в нос не дам, то могу сказать чтото такое, от чего потом человеку становилось плохо. Дальше – больше. Когда я почувствовала реальную силу и мне надоело вечно бояться своих же друзей-одноклассников, я стала использовать эту силу, за что впоследствии себя ругала и корила».
Наталья создавала такие ситуации, когда люди реально страдали. Например, был у нее в классе такой мальчишка-хулиган, который вечно задирал девочку, это продолжалось на протяжении нескольких месяцев. В итоге он вывел Наталью из себя.
Мальчик с отцом ехали на машине, девочка знала, что машина попадет в аварию, и своим выплеском энергии усилила это, то есть произвела реальное энергетическое воздействие. Она сделала так, чтобы этот парень особенно пострадал, но не погиб. Произошла авария, машину сильно помяло, у этого парня два перелома, у остальных только синяки и ссадины, потому что удар был направлен на него. Когда девочка опомнилась, она поняла, что могла убить человека, реально убить, она знала, что это она сделала, знала, в какое время это произойдет, как произойдет, и знала, как это усилить и на кого основной удар придется. Потом себя за это Наталья долго ругала.
«Я понимаю, что он идиот, но вот так человека гробить я не имею права: я не судья и не палач».
Дальше – больше. Девочка стала замечать за собой, что, когда она держит эту силу в себе, происходит спонтанный всплеск, и иногда одного движения хватало, чтобы происходил энергетический выброс, она это чувствовала. Выброс шел внезапно, неосознанно, но при этом человек мог ногу подвернуть, сломать руку или начать болеть. Иногда люди ложились пластом, если выплеск был сильный, им приходилось вызывать «скорую помощь».
«У меня достаточно много друзей пострадало, и учителей в том числе, просто реально вызывали „скорую“, иногда тут же на месте, иногда ночью, иногда на следующий день. Когда работала после медучилища постовой сестрой в стационаре, были у нас такие медсестры, которые были старше меня, их было двое, и они считали, что над молодежью можно измываться. И было такое, что я этих медсестер укладывала там же на посту, причем самой же приходилось их приводить в себя и бегать от своего поста к их посту, потому что заменить их было некем. Одна лежит – стонет, другая, я бегаю, и все больные на мне в придачу. А все почему? А потому что они меня довели. Я просто вот ее энергетически „саданула“».
Когда у Натальи этого энергетического выброса не было, она все-таки сдерживала это в себе, то начинала болеть сама. Девушка могла лежать пластом, и даже глаза не открывались, настолько ей было плохо. Врач осматривает, ничего не находит, а ей плохо, у нее все болит, тошнит, мутит. И только через несколько дней она приходила в себя. Это происходило из-за того, что Наталья, когда ее доставали, сдерживала себя. Она этот свой энергетический заряд «не бросила» в человека, который ее мучил, оградив, таким образом, от неприятностей, а оставила его в себе.
Этот нереализованный сгусток энергии, который Наталья тогда не умела трансформировать, не умела менять во что-то другое, поедал ее и разрушал. Шла постоянная борьба с собой.
«Я решила заняться этим профессионально. Если мне природа, либо высшие силы, либо Господь Бог, на самом деле это все половинки единого целого, дали эти способности, их надо использовать, и это самое лучшее, что мне досталось в этой жизни».
Раиса Ивановна всегда искала чего-то лучшего для себя и для своих детей, поэтому семья часто переезжала, ища лучшей жизни. Наталья сменила семь школ, последняя из которых была в городе Балашиха, где девочка жила с 12 лет и живет до сих пор. Раису Ивановну этот город устраивал, рядом была Москва, которая давала те возможности, которые не давала ни одна область в стране. Семья Натальи жила в Адыгее, когда родился брат Максим, затем переехали в Геленджик, потом в Урюпинск. Везде Раиса Ивановна с детьми жили год-два, максимум три. В итоге семья добралась до Балашихи. Наталья жила в новом микрорайоне, где не было школы, поэтому девочке приходилось ездить в школу в другой район, что было не совсем удобно. Когда в микрорайоне девочки открылась школа, это был ее последний класс, так что в 8-й класс девочка перешла учиться уже у себя в районе, с ней перешли несколько ее друзей.
«Мои странности проявлялись постоянно, но люди из года в год с ними не жили, с этими странностями жила я».
С детства Наталья хотела быть пилотом-испытателем. Она и сейчас старается реализовать свою мечту, учась на пилота малой авиации. В детстве девочка хотела быть не просто пилотом, а пилотом-испытателем, или пилотом-истребителем. Соответственно, девочек не брали, и ей сказали:
–
Девочка, успокойся, была бы ты мальчиком и имела хорошее здоровье, тогда возможно, а так у тебя здоровье плохое, и ты девочка, никто тебя не возьмет. Получив отказ, девочка не знала, кем теперь хочет стать. Раиса Ивановна начала беспокоиться:
– Ты чего сидишь? Ты куда собираешься? Ты либо идешь в 9-й класс, либо пора что-то думать с профессией.
В школе девочке учиться больше не хотелось. Она была пацанкой, любила физкультуру, легкую атлетику, стрельбу. Наступила весна, 8-й класс, и мама снова стала говорить:
– Выбирай.
– Что выбирать то? – не понимая, спрашивала Наталья.
– Куда пойдешь дальше?
– Да не знаю я, пойду кондитером, что ли.
– Почему кондитером?
– А я плюшки люблю. Стану кондитером, буду плюшки печь.
– Ладно, давай иди становись кондитером.
Наталья подумала и поняла, что плюшки есть – это одно, а вот их печь совсем другое. В школе у девочки был очень хороший классный руководитель, который очень любил детей и хорошо относился к Наталье. Как-то он ей сказал:
– Наташа, слушай, с математикой и русским у тебя никак, но у тебя хорошо с людьми получится работать. Давай я тебе помогу, у меня есть хорошие знакомые, у нас тут в Балашихе медучилище. У тебя с людьми получается, ты будешь с людьми работать. Пойдешь в медицину?
– Я в медицину? – испуганно спросила девушка.
В детстве Наталья много болела, и для нее медицина ассоциировалась с людьми в белых халатах, а белые халаты – с болью, как у любого ребенка, который много времени провел в больнице и которого долго лечили.
– Да, ты. А что такое?
– Не пойду я в медицину: там страшно.
– Что страшно? Одно дело лечиться, другое дело работать. Это разные вещи, – сказал классный руководитель.
Наталья решила посоветоваться с мамой, пришла домой и сказала:
– Мам, мне предлагают в медучилище пойти, оно у нас тут рядом в Балашихе, три остановки пройти, даже ездить не надо. Да вот я не знаю, как быть?
– Что ты не знаешь? У тебя три месяца осталось, училище рядом, давай иди, раз тебе советуют, а классный руководитель тебе поможет.
Классный руководитель действительно помог. Наталья математику сдала на четыре, а вот русский язык между двойкой и тройкой, хотя все гуманитарные науки шли у нее хорошо. К урокам девочка относилась честно, все учила, поэтому и была хорошисткой.
Наталья завалила русский язык, но ее все же взяли в медучилище, так как классный руководитель постарался, экзамены принимала женщина, его коллега, и он с ней поговорил. Таким образом, Наталья попала в медучилище и стала там учиться. За первый год обучения прошли программу 9-го и 10-го классов, второй и третий год была только медицина. Девушка быстро поняла, что медицина действительно ей близка, и стала в ней разбираться.
«У меня и информация быстро запоминалась, и практика хорошо шла, и людей я чувствовала, с людьми контакт находила. Я поняла, что мой классный руководитель оказался прав. Я боялась медицины, когда она мучила меня, а когда я стала частью медицины, я перестала ее бояться и научилась ее любить. Потом я поняла простую вещь. Медицина – это здорово, я могу проработать всю жизнь, но мне этого мало».
Когда Наталья была на практике в роддоме, ей сказали:
– Девочка, ты не беспокойся, мы тебя сразу же возьмем на работу, поработаешь полгодика, потом мы тебя по рекомендации в институт на хирурга-гинеколога отправим учиться. У тебя все прекрасно идет.
Наталья уже на преддипломной практике встала на операцию рядом с операционной сестрой и стала ей помогать. У нее страха не было, крови она не боялась.
«На операции было так, что мы все были в крови чужой, это норма, когда рванет артерия или вена, там фонтаном бьет. Живые-мертвые, ко всему привыкаешь. В медицине жизнь и смерть на одной доске. Ты уже видишь не человека, а объект работы».
В медучилище пришел запрос на Наталью Воротникову, и ее распределили во вторую терапию в Балашихе, в гастроэнтерологию, где девушка отработала полгода. Затем она перевелась в поликлинику в детское отделение, но там ей не понравилось. Наталья искала себя. Вскоре она ушла работать в онкологическое отделение.
«Мне очень нравилось работать операционной сестрой. Видеть человека снаружи и чувствовать – это одно, а когда ты находишься в раскрытой полости и у тебя под руками живое, дышащее, вибрирующее тело – это совершенно другое. У меня был познавательный интерес, научный, потому что я изучала человека по-своему, как могу. Я и сейчас его изучаю, но снаружи – это одно, а изнутри – другое. К сожалению, я там сожгла себе руки, потому что мы мыли их жуткими средствами перед операцией. У меня руки пошли язвами, которые не проходили, а мыться надо было каждый день. В итоге меня из операционного блока, чему я сильно сопротивлялась, попросили, другого выхода не было. Еду домой, от меня народ шарахается, на руках язвы от муравьиной кислоты и пергидроля. Это то, что разводилось в ведре воды, куда надо было опускать руки. После этого надевались стерильный халат, стерильные перчатки, и ты уже в маске и в колпаке подходил к операционному столу, сохраняя стерильность, за которую отвечала операционная сестра. Вот я и сожгла себе руки. Моя кожа не выдержала. Причем не выдерживала не только у меня, были там врачи, которые тоже от того страдали. В итоге меня переводят в онкологию-реанимацию, где я проработала три года».
Когда Наталья себя хорошо чувствовала, она за сутки вытаскивала людей после операции, которые на следующий день просили есть. Это не было нормой, так как на следующий день они должны были только глаза открывать. Но когда Наталья чувствовала, что человек не выживет в любом случае, у нее даже руки опускались, девушка понимала, что человек все равно умрет, и знала, когда он умрет.
Иногда у людей случалась остановка сердца, их подключали к аппарату, который за них потом дышал сутками, неделями. Наталья говорила:
– Слушайте, оставьте его в покое, пока сердце работает, пусть работает, все равно он не жилец.
А иногда про тяжелых больных, в выздоровление которых уже никто не верил, Наталья говорила:
– Тихо, тихо, выживет, вот увидите.
И человек выживал.
Когда девушка чувствовала себя плохо, никаких подвигов она не могла совершить по одной причине: у нее не было энергии. Нет энергии – соответственно, нет и действия. И тогда она работала, как могла. Сутки Наталья работала, потом сутки была никакая, восстанавливалась. За девушкой стали замечать, что если она скажет, что человек умрет или выживет, так и происходило.
В реанимации способности Натальи проявлялись более ярко, так как работы было много и работа сложная. Девушка никогда не дружила с техникой, потому что она все время от нее ломалась. Был случай, когда привезли высокоточные современные аппараты в отделение, и один из таких аппаратов был подключен к тяжелому больному, который фиксировал показатели работы сердца, давления, мозга. Когда Наталья какое-то время находилась рядом с больным, то этот аппарат давал очень странные показатели, не больного, а здорового человека. Девушка поняла, что аппарат стал подключаться к ней и давать ее показатели, ее работу сердца, дыхание, давление и прочее. Сначала ничего не могли понять, лечащий врач недоумевал:
– Ну не могут быть у больного такие показатели.
– Сейчас, подождите, я отойду минуты на три, и аппарат исправится.
Наталья отходила в сторону, аппарат на какое-то время «зависал», а потом начинал давать показатели больного.
– Теперь я на него уже не влияю, – говорила Наталья. – Это уже реальные показатели, а то были мои, можете проверить.
Народ на Наталью стал смотреть странно. Особенно когда она говорила: «Не троньте этого больного, он все равно помрет» или «Не бросай работы, надо откачать – выживет».
В медицине есть очень жесткое правило: больные делятся на легких, средней тяжести, тяжелых, очень тяжелых и безнадежных. И вот эти безнадежные Натальей считывались очень легко. Девушка работала до последнего, потому что она не имела право бросить человека. Когда она стала проговариваться, у многих опускались руки.
– Ребята, к утру вывезем, не надо.
– Лучше молчи, а то работать уже неинтересно.
– Хорошо, буду молчать.
А иногда трудятся, трудятся, смотрят на Наталью и спрашивают:
– Что с этим будет?
– Вы же сами сказали – молчи, вот я и молчу.
– А если серьезно? Чего ждать от этого больного?
– Через два часа даст снова остановку сердца, через четыре вывезем.
Все так и происходило, как говорила Наталья.
Был такой случай, когда один пациент лежал после операции вторые сутки, они до трех суток лежали, и если ничего не случалось, их переводили в палату. Его завтра собирались переводить в палату, потому что у него были хорошие показатели, и вдруг буквально на глазах персонала у него остановка сердца, он перестает дышать. Врачи спохватились, стали заводить сердце.
– Он же вот только что с нами разговаривал, – сказал врач.
«Положено приводить в себя максимально 15 минут, но это уже много, обычно 7—10, а потом мозг умирает. Уже вернешь овощ, а не человека».
Прошло 12 минут, врач говорит:
– Мы уже из нормы вышли. Кого вернем-то?
А у Натальи было четкое ощущение, что не его эта ситуация, больной не должен умереть, не его эта смерть. Происходит то, чего не должно быть. И она сказала:
«Как же так? Я не такая, как все, но я же хочу быть как все? Я всеми возможными способами пыталась быть как все. Я не понимала, что то, что для меня нормально, для других ненормально. Я и сейчас это не всегда понимаю, просто сейчас мне все равно. Я уже давно это переросла».
Учителя к странному ребенку тоже относились по-разному. Кто-то очень сильно любил, хвалил, иногда даже завышал оценки, потому что девочка нравилась. Наталья честно старалась выучить урок и хорошо на него ответить. В школе она была хорошисткой, но давалось это нелегко.
«Я достаточно информации беру от людей, из пространства, но я с трудом запоминала все эти уроки, эти книжные знания. Я их не чувствовала, либо чувствовала по-своему, либо они мне были просто неинтересны. Это был какой-то другой мир, который был для меня чужим, а учиться надо было».
Наталья в этих книгах «считывала» не то, что было написано, а то, что было между строк. И когда она начинала пересказывать, часто возникала путаница, девочка сбивалась и начинала говорить то, что видит, а не то, что она прочитала. Ей за это попадало, ставили двойки, упрекали, что она не может выучить урок. Учителя не знали о способностях девочки, а те, кто знал из друзей, молчали – боялись, что им достанется за такую подружку.
То же самое было с классом. Были и те, кто девочку всячески задирал, иногда они получали сдачи, иногда не получали. Иногда Наташа на них просто обижалась, а иногда разворачивалась и давала сдачи. Девочка занималась легкой атлетикой и вообще спортом, была достаточно сильная и могла дать отпор кому угодно.
«Я всегда была хорошим стрелком, мне нравилось стрелять, и в старших классах у меня был напарник, мы с ним призы для школы выигрывали. Мы были два лучших стрелка школы. Зная мою физическую силу, со мной не каждый был готов физически столкнуться, потому что я давала сдачи даже большим мальчишкам, очень задиристым, хулиганам. Я просто одним ударом укладывала их в нокаут. Достаточно было одного удара, иногда приходилось прибегать даже к медицинской помощи».
Некоторые ребята пытались напакостить девочке, рвали на ней школьную форму, дергали за волосы, из портфеля могли что-то украсть. Девочка все это терпела, потому что знала за собой эту силу. Она обижалась, иногда плакала, но сдачи не давала, пока уже совсем не доведут.
«У меня характер такой, я долго терплю. Если я выйду из себя, то разнесу все вокруг, я до сих пор такая. В подростковом возрасте гормоны бунтуют, и было тогда это хаотично, но какой-то контроль этой энергии был. Шел выброс либо энергетический, либо физический. Я могла одной фразой человека уложить, он потом болел, никто не мог его в себя привести, потому что был нанесен сильнейший энергетический удар. Я тогда этого не понимала. Когда со мной начинали ругаться и меня доводили, я если в нос не дам, то могу сказать чтото такое, от чего потом человеку становилось плохо. Дальше – больше. Когда я почувствовала реальную силу и мне надоело вечно бояться своих же друзей-одноклассников, я стала использовать эту силу, за что впоследствии себя ругала и корила».
Наталья создавала такие ситуации, когда люди реально страдали. Например, был у нее в классе такой мальчишка-хулиган, который вечно задирал девочку, это продолжалось на протяжении нескольких месяцев. В итоге он вывел Наталью из себя.
Мальчик с отцом ехали на машине, девочка знала, что машина попадет в аварию, и своим выплеском энергии усилила это, то есть произвела реальное энергетическое воздействие. Она сделала так, чтобы этот парень особенно пострадал, но не погиб. Произошла авария, машину сильно помяло, у этого парня два перелома, у остальных только синяки и ссадины, потому что удар был направлен на него. Когда девочка опомнилась, она поняла, что могла убить человека, реально убить, она знала, что это она сделала, знала, в какое время это произойдет, как произойдет, и знала, как это усилить и на кого основной удар придется. Потом себя за это Наталья долго ругала.
«Я понимаю, что он идиот, но вот так человека гробить я не имею права: я не судья и не палач».
Дальше – больше. Девочка стала замечать за собой, что, когда она держит эту силу в себе, происходит спонтанный всплеск, и иногда одного движения хватало, чтобы происходил энергетический выброс, она это чувствовала. Выброс шел внезапно, неосознанно, но при этом человек мог ногу подвернуть, сломать руку или начать болеть. Иногда люди ложились пластом, если выплеск был сильный, им приходилось вызывать «скорую помощь».
«У меня достаточно много друзей пострадало, и учителей в том числе, просто реально вызывали „скорую“, иногда тут же на месте, иногда ночью, иногда на следующий день. Когда работала после медучилища постовой сестрой в стационаре, были у нас такие медсестры, которые были старше меня, их было двое, и они считали, что над молодежью можно измываться. И было такое, что я этих медсестер укладывала там же на посту, причем самой же приходилось их приводить в себя и бегать от своего поста к их посту, потому что заменить их было некем. Одна лежит – стонет, другая, я бегаю, и все больные на мне в придачу. А все почему? А потому что они меня довели. Я просто вот ее энергетически „саданула“».
Когда у Натальи этого энергетического выброса не было, она все-таки сдерживала это в себе, то начинала болеть сама. Девушка могла лежать пластом, и даже глаза не открывались, настолько ей было плохо. Врач осматривает, ничего не находит, а ей плохо, у нее все болит, тошнит, мутит. И только через несколько дней она приходила в себя. Это происходило из-за того, что Наталья, когда ее доставали, сдерживала себя. Она этот свой энергетический заряд «не бросила» в человека, который ее мучил, оградив, таким образом, от неприятностей, а оставила его в себе.
Этот нереализованный сгусток энергии, который Наталья тогда не умела трансформировать, не умела менять во что-то другое, поедал ее и разрушал. Шла постоянная борьба с собой.
«Я решила заняться этим профессионально. Если мне природа, либо высшие силы, либо Господь Бог, на самом деле это все половинки единого целого, дали эти способности, их надо использовать, и это самое лучшее, что мне досталось в этой жизни».
Раиса Ивановна всегда искала чего-то лучшего для себя и для своих детей, поэтому семья часто переезжала, ища лучшей жизни. Наталья сменила семь школ, последняя из которых была в городе Балашиха, где девочка жила с 12 лет и живет до сих пор. Раису Ивановну этот город устраивал, рядом была Москва, которая давала те возможности, которые не давала ни одна область в стране. Семья Натальи жила в Адыгее, когда родился брат Максим, затем переехали в Геленджик, потом в Урюпинск. Везде Раиса Ивановна с детьми жили год-два, максимум три. В итоге семья добралась до Балашихи. Наталья жила в новом микрорайоне, где не было школы, поэтому девочке приходилось ездить в школу в другой район, что было не совсем удобно. Когда в микрорайоне девочки открылась школа, это был ее последний класс, так что в 8-й класс девочка перешла учиться уже у себя в районе, с ней перешли несколько ее друзей.
«Мои странности проявлялись постоянно, но люди из года в год с ними не жили, с этими странностями жила я».
С детства Наталья хотела быть пилотом-испытателем. Она и сейчас старается реализовать свою мечту, учась на пилота малой авиации. В детстве девочка хотела быть не просто пилотом, а пилотом-испытателем, или пилотом-истребителем. Соответственно, девочек не брали, и ей сказали:
–
Девочка, успокойся, была бы ты мальчиком и имела хорошее здоровье, тогда возможно, а так у тебя здоровье плохое, и ты девочка, никто тебя не возьмет. Получив отказ, девочка не знала, кем теперь хочет стать. Раиса Ивановна начала беспокоиться:
– Ты чего сидишь? Ты куда собираешься? Ты либо идешь в 9-й класс, либо пора что-то думать с профессией.
В школе девочке учиться больше не хотелось. Она была пацанкой, любила физкультуру, легкую атлетику, стрельбу. Наступила весна, 8-й класс, и мама снова стала говорить:
– Выбирай.
– Что выбирать то? – не понимая, спрашивала Наталья.
– Куда пойдешь дальше?
– Да не знаю я, пойду кондитером, что ли.
– Почему кондитером?
– А я плюшки люблю. Стану кондитером, буду плюшки печь.
– Ладно, давай иди становись кондитером.
Наталья подумала и поняла, что плюшки есть – это одно, а вот их печь совсем другое. В школе у девочки был очень хороший классный руководитель, который очень любил детей и хорошо относился к Наталье. Как-то он ей сказал:
– Наташа, слушай, с математикой и русским у тебя никак, но у тебя хорошо с людьми получится работать. Давай я тебе помогу, у меня есть хорошие знакомые, у нас тут в Балашихе медучилище. У тебя с людьми получается, ты будешь с людьми работать. Пойдешь в медицину?
– Я в медицину? – испуганно спросила девушка.
В детстве Наталья много болела, и для нее медицина ассоциировалась с людьми в белых халатах, а белые халаты – с болью, как у любого ребенка, который много времени провел в больнице и которого долго лечили.
– Да, ты. А что такое?
– Не пойду я в медицину: там страшно.
– Что страшно? Одно дело лечиться, другое дело работать. Это разные вещи, – сказал классный руководитель.
Наталья решила посоветоваться с мамой, пришла домой и сказала:
– Мам, мне предлагают в медучилище пойти, оно у нас тут рядом в Балашихе, три остановки пройти, даже ездить не надо. Да вот я не знаю, как быть?
– Что ты не знаешь? У тебя три месяца осталось, училище рядом, давай иди, раз тебе советуют, а классный руководитель тебе поможет.
Классный руководитель действительно помог. Наталья математику сдала на четыре, а вот русский язык между двойкой и тройкой, хотя все гуманитарные науки шли у нее хорошо. К урокам девочка относилась честно, все учила, поэтому и была хорошисткой.
Наталья завалила русский язык, но ее все же взяли в медучилище, так как классный руководитель постарался, экзамены принимала женщина, его коллега, и он с ней поговорил. Таким образом, Наталья попала в медучилище и стала там учиться. За первый год обучения прошли программу 9-го и 10-го классов, второй и третий год была только медицина. Девушка быстро поняла, что медицина действительно ей близка, и стала в ней разбираться.
«У меня и информация быстро запоминалась, и практика хорошо шла, и людей я чувствовала, с людьми контакт находила. Я поняла, что мой классный руководитель оказался прав. Я боялась медицины, когда она мучила меня, а когда я стала частью медицины, я перестала ее бояться и научилась ее любить. Потом я поняла простую вещь. Медицина – это здорово, я могу проработать всю жизнь, но мне этого мало».
Когда Наталья была на практике в роддоме, ей сказали:
– Девочка, ты не беспокойся, мы тебя сразу же возьмем на работу, поработаешь полгодика, потом мы тебя по рекомендации в институт на хирурга-гинеколога отправим учиться. У тебя все прекрасно идет.
Наталья уже на преддипломной практике встала на операцию рядом с операционной сестрой и стала ей помогать. У нее страха не было, крови она не боялась.
«На операции было так, что мы все были в крови чужой, это норма, когда рванет артерия или вена, там фонтаном бьет. Живые-мертвые, ко всему привыкаешь. В медицине жизнь и смерть на одной доске. Ты уже видишь не человека, а объект работы».
В медучилище пришел запрос на Наталью Воротникову, и ее распределили во вторую терапию в Балашихе, в гастроэнтерологию, где девушка отработала полгода. Затем она перевелась в поликлинику в детское отделение, но там ей не понравилось. Наталья искала себя. Вскоре она ушла работать в онкологическое отделение.
«Мне очень нравилось работать операционной сестрой. Видеть человека снаружи и чувствовать – это одно, а когда ты находишься в раскрытой полости и у тебя под руками живое, дышащее, вибрирующее тело – это совершенно другое. У меня был познавательный интерес, научный, потому что я изучала человека по-своему, как могу. Я и сейчас его изучаю, но снаружи – это одно, а изнутри – другое. К сожалению, я там сожгла себе руки, потому что мы мыли их жуткими средствами перед операцией. У меня руки пошли язвами, которые не проходили, а мыться надо было каждый день. В итоге меня из операционного блока, чему я сильно сопротивлялась, попросили, другого выхода не было. Еду домой, от меня народ шарахается, на руках язвы от муравьиной кислоты и пергидроля. Это то, что разводилось в ведре воды, куда надо было опускать руки. После этого надевались стерильный халат, стерильные перчатки, и ты уже в маске и в колпаке подходил к операционному столу, сохраняя стерильность, за которую отвечала операционная сестра. Вот я и сожгла себе руки. Моя кожа не выдержала. Причем не выдерживала не только у меня, были там врачи, которые тоже от того страдали. В итоге меня переводят в онкологию-реанимацию, где я проработала три года».
Когда Наталья себя хорошо чувствовала, она за сутки вытаскивала людей после операции, которые на следующий день просили есть. Это не было нормой, так как на следующий день они должны были только глаза открывать. Но когда Наталья чувствовала, что человек не выживет в любом случае, у нее даже руки опускались, девушка понимала, что человек все равно умрет, и знала, когда он умрет.
Иногда у людей случалась остановка сердца, их подключали к аппарату, который за них потом дышал сутками, неделями. Наталья говорила:
– Слушайте, оставьте его в покое, пока сердце работает, пусть работает, все равно он не жилец.
А иногда про тяжелых больных, в выздоровление которых уже никто не верил, Наталья говорила:
– Тихо, тихо, выживет, вот увидите.
И человек выживал.
Когда девушка чувствовала себя плохо, никаких подвигов она не могла совершить по одной причине: у нее не было энергии. Нет энергии – соответственно, нет и действия. И тогда она работала, как могла. Сутки Наталья работала, потом сутки была никакая, восстанавливалась. За девушкой стали замечать, что если она скажет, что человек умрет или выживет, так и происходило.
В реанимации способности Натальи проявлялись более ярко, так как работы было много и работа сложная. Девушка никогда не дружила с техникой, потому что она все время от нее ломалась. Был случай, когда привезли высокоточные современные аппараты в отделение, и один из таких аппаратов был подключен к тяжелому больному, который фиксировал показатели работы сердца, давления, мозга. Когда Наталья какое-то время находилась рядом с больным, то этот аппарат давал очень странные показатели, не больного, а здорового человека. Девушка поняла, что аппарат стал подключаться к ней и давать ее показатели, ее работу сердца, дыхание, давление и прочее. Сначала ничего не могли понять, лечащий врач недоумевал:
– Ну не могут быть у больного такие показатели.
– Сейчас, подождите, я отойду минуты на три, и аппарат исправится.
Наталья отходила в сторону, аппарат на какое-то время «зависал», а потом начинал давать показатели больного.
– Теперь я на него уже не влияю, – говорила Наталья. – Это уже реальные показатели, а то были мои, можете проверить.
Народ на Наталью стал смотреть странно. Особенно когда она говорила: «Не троньте этого больного, он все равно помрет» или «Не бросай работы, надо откачать – выживет».
В медицине есть очень жесткое правило: больные делятся на легких, средней тяжести, тяжелых, очень тяжелых и безнадежных. И вот эти безнадежные Натальей считывались очень легко. Девушка работала до последнего, потому что она не имела право бросить человека. Когда она стала проговариваться, у многих опускались руки.
– Ребята, к утру вывезем, не надо.
– Лучше молчи, а то работать уже неинтересно.
– Хорошо, буду молчать.
А иногда трудятся, трудятся, смотрят на Наталью и спрашивают:
– Что с этим будет?
– Вы же сами сказали – молчи, вот я и молчу.
– А если серьезно? Чего ждать от этого больного?
– Через два часа даст снова остановку сердца, через четыре вывезем.
Все так и происходило, как говорила Наталья.
Был такой случай, когда один пациент лежал после операции вторые сутки, они до трех суток лежали, и если ничего не случалось, их переводили в палату. Его завтра собирались переводить в палату, потому что у него были хорошие показатели, и вдруг буквально на глазах персонала у него остановка сердца, он перестает дышать. Врачи спохватились, стали заводить сердце.
– Он же вот только что с нами разговаривал, – сказал врач.
«Положено приводить в себя максимально 15 минут, но это уже много, обычно 7—10, а потом мозг умирает. Уже вернешь овощ, а не человека».
Прошло 12 минут, врач говорит:
– Мы уже из нормы вышли. Кого вернем-то?
А у Натальи было четкое ощущение, что не его эта ситуация, больной не должен умереть, не его эта смерть. Происходит то, чего не должно быть. И она сказала: