Страница:
– И мы сумеем сделать пять или шесть спокойных переходов, – откликнулся претор.
– Клянусь Юпитером, если Югурта застанет нас на марше, жизнь нам не покажется гусиной печенкой в меду, – закончил Марий самнитской поговоркой.
Первые два дня армия Мария двигалась по дну высохшей реки, что позволяло колонне держаться в тени высокого восточного берега. Солдаты, навьюченные не хуже верблюдов, не роптали – им сообщили, что они идут на постоянные квартары в Цирту, стало быть, меньше чем через неделю можно будет не только наесться до отвала, но и понежиться в бане и в знаменитом портовом лупанарии.
На третий день вышли на сухую, поросшую редкими кустами равнину, вдалеке сквозь марево жары можно было различить очертания невысоких холмов. Как и положено по римскому походному уставу, претор передвигался с первой когортой, командующий находился в центре основной колонны.
В разгар полуденной жары, когда легионеры устроились на отдых под импровизированными палатками – кусок ткани, натянутый на колья, – к консулу, сидевшему на своем любимом складном стуле и жевавшему с отвращением кусок вяленой, слегка попахивавшей тухлятиной конины, подбежал запыхавшийся вестовой от Авла Децима – командующего арьергардом, велитами, пращниками и прочим легковооруженным сбродом.
– Коня! – крикнул консул.
Коня подвели.
– Какие всадники, сколько их? – в последний раз переспросил Марий вестового, но, так и не получив толкового ответа, поскакал между шеренгами легионеров в тыл своего войска.
Авл Децим стоял перед шеренгой легковооруженных гоплитов и, приложив руку к глазам, смотрел в сторону чахлой рощи на горизонте.
– Что там? – спросил Марий, спрыгивая с коня.
– Нумидийцы. Они уже два раза проходили наметом мимо наших рядов и заворачивали опять к тем деревьям. Одно из двух.
– Что одно из двух?
– Или они просто нас пугают, или там, в роще, накапливаются большие силы.
– А ты как думаешь?
Авл глубоко и медленно вздохнул, он не любил делать поспешные выводы, за что друзья его в шутку дразнили Кунктатором, Медлителем, как легендарного Фабия Максима.
– Что ты вздыхаешь, говори!
– Конечно, это могла бы быть сотня добровольцев из Моллохатта, которые решили напоследок потрепать нам нервы…
– Ну?
– Красные плащи, их, как правило, носят люди Югурты.
Марий закрыл глаза и потер лоб.
– Да, ты прав, красные плащи носят люди Югурты.
– И потом, их значительно больше сотни.
Консул уже полностью овладел собой.
– Или этот ублюдок Массинисса не так любвеобилен, как о нем говорят, и не соблазнился свежим брачным ложем, или никакой свадьбы не было и слухи о ней были распущены, чтобы усыпить наше внимание. Авл Децим пожал плечами.
– Сейчас уже все равно.
– Это правильно. Безусловно, они сейчас атакуют. Какая когорта стоит рядом с тобой?
– Публия Скавра.
– Пошли туда человека с приказом от моего имени – пусть все три манипулы выдвигает сюда.
Авл сделал едва заметное движение рукой, вестовой мгновенно сорвался с места.
– Пусть возьмет моего коня, – сказал Марий, – сейчас нужно все делать очень быстро. А сейчас, – Консул снова посмотрел в сторону подозрительной рощи, – а сейчас, Авл, собери вместе всех пращников и лучников, всех, какие под рукой. Поставь их в три короткие шеренги, а лучше – в пять. Когда противник пойдет на вас, не нужно отражать атаку по всему фронту, сокрушайте центр. Если центр замешкается и смешается, фланги сами рассеются.
– Знаю я нумидийскую конницу, – спокойно сказал Авл.
– Скачет! – крикнули сзади.
Марий и Авл обернулись.
Петляя меж шеренгами, к ним приближался всадник.
– Так быстро! – удивился консул, он был уверен, что это возвращался человек, посланный в когорту Скавра.
– Это не мой человек, – сказал Авл.
– И не мой конь, – нахмурился Марий.
Оказалось, что это гонец от Руфа.
– Руф просил передать, что его атакуют!
– Кто?!
– Их очень много!
– Кто? Кто атакует?! – Марий взял коня за повод и дернул, но на всадника это не подействовало.
– Их очень много, они заняли всю равнину.
Глаза гонца были безумно выпучены, он хватал ртом воздух.
Вокруг раздались многочисленные голоса:
– Пошли! Пошли!
Марий оглянулся. Над горизонтом поднималось облако пыли. Подозрительная роща была уже не видна.
– Авл!
Пропретор сделал успокаивающий жест и побежал вдоль фронта своих пращников и стрелков, что-то крича по-балеарски.
Марий одним движением вырвал перепуганного вестника из седла и сам взобрался на коня. Бросив последний взгляд в сторону атакующих нумидийцев, консул поскакал на зов Руфа. Навстречу ему попались бегущие мерным шагом в сомкнутом строю легионеры Скавра, было видно, что атака нумидийцев не застанет их врасплох. Велитам Авла Децима нужно было продержаться несколько минут до подхода помощи.
Когорты головного легиона образовали замкнутое каре. Руф стоял на небольшом возвышении, глядя поверх голов своих легионеров, он старался определить, что же там происходит и с кем приходится сражаться. Вокруг живых стен каре с гиканьем и воем кружила бесчисленная кавалерийская толпа.
Марий подскакал к возвышению и прокричал, перекрывая шум бешеной дикарской атаки:
– Кто они такие? Это не нумидийцы.
Действительно, это были не нумидийцы. Люди в белых полотняных клобуках, сидевшие верхом на коренастых косматогривых лошадях, были мавританцами.
– Бокх, – сказал одно слово Руф.
Марий спешился и встал рядом с претором.
– Децима и Скавра атаковал Югурта.
– Я знаю.
– Этого мы не ожидали, но это произошло.
Руф хотел сказать, что не следовало тащиться в такую дальнюю экспедицию без кавалерии, но промолчал.
Мавританцы продолжали кружить вокруг сомкнутого римского строя. Градом сыпались дротики и стрелы. Вреда они, впрочем, приносили немного, всего лишь несколько десятков раненых лежали или сидели на земле недалеко от командного возвышения. Обе попытки мавританцев массой проломить римский строй кончились для них плачевно, на длинных копьях первой шеренги осталось до полусотни насквозь пронзенных всадников в белых клобуках..
– И долго они так могут? – спросил, ни к кому особенно не обращаясь, один из центурионов, командовавших резервными манипулами.
– Хоть целый день, – ответил Марий, – сейчас они привезут соломенные тюки, подожгут их и станут ими нас забрасывать.
– Да, – сказал Руф, указывая острием меча туда, где над головами бесновавшихся всадников поднимался дым.
– Нам нельзя оставаться на месте, – сказал Марий, – по крайней мере, на ровном месте. Там, – он указал чуть в сторону от разраставшегося дыма, – находятся два холма. До них не более шести стадиев. Прорваться к ним и устроить лагерь на их вершинах – это наш единственный путь к спасению.
Глава четвертая
– Клянусь Юпитером, если Югурта застанет нас на марше, жизнь нам не покажется гусиной печенкой в меду, – закончил Марий самнитской поговоркой.
Первые два дня армия Мария двигалась по дну высохшей реки, что позволяло колонне держаться в тени высокого восточного берега. Солдаты, навьюченные не хуже верблюдов, не роптали – им сообщили, что они идут на постоянные квартары в Цирту, стало быть, меньше чем через неделю можно будет не только наесться до отвала, но и понежиться в бане и в знаменитом портовом лупанарии.
На третий день вышли на сухую, поросшую редкими кустами равнину, вдалеке сквозь марево жары можно было различить очертания невысоких холмов. Как и положено по римскому походному уставу, претор передвигался с первой когортой, командующий находился в центре основной колонны.
В разгар полуденной жары, когда легионеры устроились на отдых под импровизированными палатками – кусок ткани, натянутый на колья, – к консулу, сидевшему на своем любимом складном стуле и жевавшему с отвращением кусок вяленой, слегка попахивавшей тухлятиной конины, подбежал запыхавшийся вестовой от Авла Децима – командующего арьергардом, велитами, пращниками и прочим легковооруженным сбродом.
– Коня! – крикнул консул.
Коня подвели.
– Какие всадники, сколько их? – в последний раз переспросил Марий вестового, но, так и не получив толкового ответа, поскакал между шеренгами легионеров в тыл своего войска.
Авл Децим стоял перед шеренгой легковооруженных гоплитов и, приложив руку к глазам, смотрел в сторону чахлой рощи на горизонте.
– Что там? – спросил Марий, спрыгивая с коня.
– Нумидийцы. Они уже два раза проходили наметом мимо наших рядов и заворачивали опять к тем деревьям. Одно из двух.
– Что одно из двух?
– Или они просто нас пугают, или там, в роще, накапливаются большие силы.
– А ты как думаешь?
Авл глубоко и медленно вздохнул, он не любил делать поспешные выводы, за что друзья его в шутку дразнили Кунктатором, Медлителем, как легендарного Фабия Максима.
– Что ты вздыхаешь, говори!
– Конечно, это могла бы быть сотня добровольцев из Моллохатта, которые решили напоследок потрепать нам нервы…
– Ну?
– Красные плащи, их, как правило, носят люди Югурты.
Марий закрыл глаза и потер лоб.
– Да, ты прав, красные плащи носят люди Югурты.
– И потом, их значительно больше сотни.
Консул уже полностью овладел собой.
– Или этот ублюдок Массинисса не так любвеобилен, как о нем говорят, и не соблазнился свежим брачным ложем, или никакой свадьбы не было и слухи о ней были распущены, чтобы усыпить наше внимание. Авл Децим пожал плечами.
– Сейчас уже все равно.
– Это правильно. Безусловно, они сейчас атакуют. Какая когорта стоит рядом с тобой?
– Публия Скавра.
– Пошли туда человека с приказом от моего имени – пусть все три манипулы выдвигает сюда.
Авл сделал едва заметное движение рукой, вестовой мгновенно сорвался с места.
– Пусть возьмет моего коня, – сказал Марий, – сейчас нужно все делать очень быстро. А сейчас, – Консул снова посмотрел в сторону подозрительной рощи, – а сейчас, Авл, собери вместе всех пращников и лучников, всех, какие под рукой. Поставь их в три короткие шеренги, а лучше – в пять. Когда противник пойдет на вас, не нужно отражать атаку по всему фронту, сокрушайте центр. Если центр замешкается и смешается, фланги сами рассеются.
– Знаю я нумидийскую конницу, – спокойно сказал Авл.
– Скачет! – крикнули сзади.
Марий и Авл обернулись.
Петляя меж шеренгами, к ним приближался всадник.
– Так быстро! – удивился консул, он был уверен, что это возвращался человек, посланный в когорту Скавра.
– Это не мой человек, – сказал Авл.
– И не мой конь, – нахмурился Марий.
Оказалось, что это гонец от Руфа.
– Руф просил передать, что его атакуют!
– Кто?!
– Их очень много!
– Кто? Кто атакует?! – Марий взял коня за повод и дернул, но на всадника это не подействовало.
– Их очень много, они заняли всю равнину.
Глаза гонца были безумно выпучены, он хватал ртом воздух.
Вокруг раздались многочисленные голоса:
– Пошли! Пошли!
Марий оглянулся. Над горизонтом поднималось облако пыли. Подозрительная роща была уже не видна.
– Авл!
Пропретор сделал успокаивающий жест и побежал вдоль фронта своих пращников и стрелков, что-то крича по-балеарски.
Марий одним движением вырвал перепуганного вестника из седла и сам взобрался на коня. Бросив последний взгляд в сторону атакующих нумидийцев, консул поскакал на зов Руфа. Навстречу ему попались бегущие мерным шагом в сомкнутом строю легионеры Скавра, было видно, что атака нумидийцев не застанет их врасплох. Велитам Авла Децима нужно было продержаться несколько минут до подхода помощи.
Когорты головного легиона образовали замкнутое каре. Руф стоял на небольшом возвышении, глядя поверх голов своих легионеров, он старался определить, что же там происходит и с кем приходится сражаться. Вокруг живых стен каре с гиканьем и воем кружила бесчисленная кавалерийская толпа.
Марий подскакал к возвышению и прокричал, перекрывая шум бешеной дикарской атаки:
– Кто они такие? Это не нумидийцы.
Действительно, это были не нумидийцы. Люди в белых полотняных клобуках, сидевшие верхом на коренастых косматогривых лошадях, были мавританцами.
– Бокх, – сказал одно слово Руф.
Марий спешился и встал рядом с претором.
– Децима и Скавра атаковал Югурта.
– Я знаю.
– Этого мы не ожидали, но это произошло.
Руф хотел сказать, что не следовало тащиться в такую дальнюю экспедицию без кавалерии, но промолчал.
Мавританцы продолжали кружить вокруг сомкнутого римского строя. Градом сыпались дротики и стрелы. Вреда они, впрочем, приносили немного, всего лишь несколько десятков раненых лежали или сидели на земле недалеко от командного возвышения. Обе попытки мавританцев массой проломить римский строй кончились для них плачевно, на длинных копьях первой шеренги осталось до полусотни насквозь пронзенных всадников в белых клобуках..
– И долго они так могут? – спросил, ни к кому особенно не обращаясь, один из центурионов, командовавших резервными манипулами.
– Хоть целый день, – ответил Марий, – сейчас они привезут соломенные тюки, подожгут их и станут ими нас забрасывать.
– Да, – сказал Руф, указывая острием меча туда, где над головами бесновавшихся всадников поднимался дым.
– Нам нельзя оставаться на месте, – сказал Марий, – по крайней мере, на ровном месте. Там, – он указал чуть в сторону от разраставшегося дыма, – находятся два холма. До них не более шести стадиев. Прорваться к ним и устроить лагерь на их вершинах – это наш единственный путь к спасению.
Глава четвертая
СУЛЛА
107 г. до Р. X.,
647 г. от основания Рима.
Закутавшись в толстый шерстяной плащ, крепко держась обеими руками за протянутый вдоль всего борта канат, Сулла всматривался в очертания скалистых берегов слева по ходу триера.
– Это сицилийский берег? – спросил он у Плутарха, коренастого грека с курчавой окладистой бородой, слывшего одним из лучших лоцманов западного Средиземноморья. Тирренское море он знал как свои пять пальцев.
– Нет, это Эгатские острова. Волнение спадает, можно налечь на весла, чтобы взять немного западнее.
– Зачем?
– Чтобы сберечь то, что пощадил вчерашний шторм.
В эту пору Тирренское море обычно бывало спокойно, поэтому налетевшая вчера буря была воспринята суеверными квиритами как отвратительное предзнаменование. Какая-то сила, превосходящая человеческое воображение, не хотела, чтобы собранная квестором конница вовремя достигла африканского побережья. И хотя волнами побило всего две галеры, что можно считать потерями минимальными в подобной ситуации, легионеры стали роптать, мол, надо возвращаться, поскольку поход закончится не чем иным, как полной погибелью войска.
Нет, открытого неповиновения никто не выказывал, но Сулла, прекрасно зная характер своих соотечественников, понимал, что пропитанная подобным духом армия и в самом деле будет разгромлена в первой же стычке. Римлянин не боится никого в человеческом обличье, но никогда не выступит против божественной воли, как бы странно она ни выглядела.
Из этой ситуации было два выхода – либо повернуть, обогнув Эгатские острова, в гавань Лилибея, либо…
– Да, волнение действительно падает, – задумчиво сказал Сулла, – надо вывесить на мачтах знак, что я жду у себя на борту всех старших офицеров.
Плутарх кивнул.
– Прямо сейчас это сделать трудно, но как только такая возможность появится, я все выполню.
Сулла поморщился, но ничего не сказал, он давно уже положил себе за правило никогда не навязывать свое мнение в тех областях, где не может считать себя первейшим знатоком.
Сулла повернулся к стоявшему за его спиной Марку Карме:
– Приведи сюда Вариния.
Это оказалось не таким простым делом. После потрясений, свалившихся на голову простоватого пропретора во дворце квестора, после бешеной скачки в Остию, осмотра судов (выяснилось, что они оснащены и укомплектованы образцово и даже сверх того) закоренелый пехотинец попал в морской шторм и был окончательно умучен качкой. Когда Вариния вывели под руки на воздух, он был бледнее перьев на своем парадном шлеме.
Сулла быстро изложил ему суть сложившейся ситуации и спросил совета, что делать дальше: заворачивать в Лилибею или идти в Цирту?
Публий Вариний, собрав в кулак оставшиеся силы, выразил мнение, что лучше не противоречить воле высших сил и поскорее пристать к тому месту, где можно будет обрести твердую почву под ногами.
– Но ведь ты так торопил меня, вспомни! – слегка раздраженно и чуть-чуть презрительно заметил Сулла. – Ты не дал мне даже толком помыться перед длительным походом.
Вариний покачал головой.
– Воля богов…
Сулла прошелся вдоль борта, бормоча:
– Воля богов, воля богов…
Плутарх скомандовал по-своему палубным матросам, и один из них стал быстренько взбираться по веревочной лестнице, которая свисала с центральной мачты.
– Сейчас мы узнаем волю богов! – громко объявил Сулла.
В этот момент под дно судна подсела неожиданно крупная волна, оно неловко качнулось, матрос, успевший взобраться достаточно высоко, был отброшен в сторону и с размаху ударился головой о мачту. Он резко вскрикнул и тут же безжизненно повис.
Все находившиеся на палубе замерли. По римским представлениям того времени, это было знамением свыше.
Боги были против продолжения похода.
– Сейчас мы узнаем волю богов по всем правилам! – снова громко сказал Сулла.
Что-то мокрое полилось на левое плечо квестора. Кровь, смешанная с мозгом матроса.
Публия Вариния мучительно вырвало. Марк Карма отвернулся, но сдержался. Плутарх же, спокойно подойдя к Сулле, смахнул с его плеча кровавую грязь.
– Надо снять его с мачты, а то на кораблях невесть что могут подумать, – сказал Сулла.
Грек расхохотался, замечание римлянина показалось ему очень остроумным.
– Волнение почти совсем спало, сейчас мы его снимем и вывесим нужные флаги.
– Марк, повернись ко мне, Марк. Что с тобой?
– Я задумался, – сказал бледный как смерть Карма.
– Приведи сюда жрецов. Всех – и авгуров, и гаруспиков. Всех до единого. Если кто-то не сможет идти, притащить!
Плутарх несколько раз качнул веревочную лестницу. Тело «безмозглого» матроса сорвалось и полетело вниз. Два специально выставленных человека с шестами не дали ему упасть на палубу, столкнули с вертикального пути и отправили в зеленоватую воду Тирренского моря.
Вскоре на мачте в условном месте болталось несколько тряпок, свидетельствовавших о том, что командующий флотом желает немедленно пообщаться со своими офицерами.
На ближайших судах продублировали сигнал и стали спускать на воду шлюпки.
В это время на верхнюю палубу, подгоняемые Марком Кармой и Метробием, начали выползать, кряхтя и обливаясь потом, жрецы Кибелы и Минервы. Дюжина-другая этих проницательных, корыстолюбивых, а иногда и богобоязненных существ была непременной принадлежностью любого армейского обоза. В ситуациях сомнительных и запутанных полководцы, даже самые решительные и просвещенные, не стеснялись прибегать к их помощи. Когда благодаря их совету удавалось одержать победу, жрецов превозносили и задаривали, когда же их советы приносили явный вред, их не принято было трогать; их, несмотря ни на что, старались вырвать из лап врага, если они в таковые попадали, защищали, не щадя своей жизни, и кормили, даже если самим было нечего есть.
Они явились не сами по себе: захватили с собой особые, священные приспособления. Гаруспики несли большую бронзовую модель печени, разделенной на сорок разъемных частей. Печень считалась гадателями основным и самым «говорящим» органом в организме жертвенного животного. Авгуры выволокли на свет божий ивовые клетки со специальными, освященными в тибурском храме Минервы воронами. Полет этих птиц был исполнен особого смысла. Кроме того, принесли и четырех кур: одну черную и трех белых. В завершение всего появились маленькие клетки с голубями.
– Не корабль, а птичник, – пробормотал Сулла под нос, за что удостоился испуганного взгляда бывалого грека. Плутарх не боялся ничего, ни своей, ни чужой смерти, но его поражали и ужасали люди, ничуть не трепетавшие перед гневом богов.
Еще до того, как Сулла объяснил предмет предстоящего гадания, два лысых мальчика в коротких мятых туниках, с прилипшими к спине соломинками, поставили у мачты две голубиные клетки, а между ними – деревянную плошку, в которой были насыпаны зерна чечевицы и мелкой ярко-белой сабинской фасоли.
Голуби тут же просунули головы сквозь дырки в клетках и стали проворно клевать зерна. Причем один клевал только фасоль, другой – только чечевицу. Это было похоже на хорошо отрепетированный фокус, даже Сулла на мгновение потерял дар речи.
Все жрецы упали на колени и хором стали возносить хвалы Кибеле, которая великодушно разрешила начать гадание.
– Хвала Кибеле, хвала Минерве, а теперь послушайте меня. Сейчас сюда прибудут капитаны всех моих судов, они должны убедиться, что боги не против того, чтобы мы продолжали плавание в Африку. Вчерашний шторм был случайностью, тем более что он не принес большого вреда.
Первая шлюпка ударилась о корпус триера.
– Вы меня поняли?! Ваши вороны полетят правильно, ваши куры будут клевать так, чтобы ни у кого не было сомнений в желании богов видеть наш флот в Цирте. А жертвенный баран… – словно услышав, что речь идет о нем, выволакиваемый на палубу барашек заблеял —…принесет в своей печени явные свидетельства и доказательства нашего предстоящего успеха.
На палубу поднялся Луций Меммий, самый лучший и самый суеверный офицер в войске Суллы. Он увидел толпу оторопевших жрецов, залитого кровью Суллу и безнадежно блеющего барана.
– Что случилось? – спросил он.
Через два дня корабли Суллы входили в обширную, но слишком мелководную гавань Цирты, главного пункта базирования консульской армии в Африке. Город напоминал собой кучу белых камней на красном песчаном откосе. У пристани стояло всего несколько галер явно торгового вида, Югуртинская война почти прекратила торговлю на нумидийском побережье. Вместе с незаконнорожденным сыном Массиниссы против римского порядка выступил и незаконнорожденный сын Посейдона – мавританский пират Аюба.
На борту флагманского триера собрались все старшие офицеры квесторской армии, они стояли молча у борта и внимательно всматривались в очертания береговых построек и городских стен.
– Ну же! – нетерпеливо обратился Сулла к Публию Варинию. – Что там?
Пропретор переводил взгляд справа налево, прищуривался, морщился, потом наконец обернулся к остальным и уверенно заявил:
– Мария в городе нет. Отсутствуют значки всех легионов.
Сулла характерньм движением прикусил сначала верхнюю, потом нижнюю губу. Теперь все взгляды были обращены к нему, в отсутствие консула он становился главным человеком, значит, от него будут исходить приказы, определяющие их будущую жизнь, а может быть, и смерть.
Но квестор начал с не вполне вразумительных слов:
– Я так и знал.
Что именно? Никто не посмел переспросить.
– Кассий!
– Слушаю тебя, – откликнулся длинный альбинос с выпирающей вперед челюстью и вечно слезящимися глазами, лучший знаток лошадей и всяческих кавалерийских правил.
– Что у нас там с нашими апулийцами?
– Во время качки много лошадей переломали себе ноги.
– Что значит «много»?
– Каждая третья.
– Понятно.
– Кроме того, – продолжал бесстрастным тоном лекаря Кассий, – штук полтораста сбесились, пришлось прирезать.
– Превратим их в солонину, – буркнул Меммий.
Сулла рассеянно посмотрел на него и продолжал:
– Стало быть, у нас не более двадцати турм?
– Не более, – вздохнул Кассий.
Квестор постучал ладонями по натянутому вдоль борта канату, таким образом его раздражение передалось всем, кто в этот момент держался за канат.
– Не думал я, что Марий отправится в поход без конницы. Таким дикарям нельзя доверять. Я был с посольством у этого степного бедуина Бокха, он человек неумный, но неумные люди иногда бывают хитры. Хотя бы раз в жизни. Хитрость мавританца заключается в том, чтобы нанести удар в спину. Весь вопрос в том, кому и когда.
Спутники Суллы в большинстве своем плохо представляли, о ком и о чем идет речь, а потому предпочитали помалкивать. Командующий собирается принять какое-то решение, и он не спрашивает совета. Это его право.
– Мы не можем с двадцатью турмами отправляться в эту треклятую пустыню! – вдруг резко выкрикнул Сулла.
– Значит, и не надо этого делать, – сказал Гней Ланувий, человек, славившийся своим благоразумием и добродушием. В данный момент его разумное заявление разъярило Суллу.
– Кассий!
– Я слушаю тебя.
– Сейчас же после высадки ты возьмешь четыре манипулы и конфискуешь всех лошадей в городе. Пусть тебе повезет и ты найдешь еще три сотни пригодных для битвы коней.
– А если кто-нибудь воспротивится, в городе две тысячи римских граждан, – опять выступил с благоразумной речью Ланувий.
Сулла только посмотрел в его сторону, и этого было достаточно, чтобы тот замолчал.
– Меммий! Ты немедленно возьмешь под охрану ворота; как только пройдет слух о конфискациях, кто-то захочет сбежать из города и укрыть свое имущество в пригородных виллах. Запереть ворота.
Меммий кивнул, эта мера и ему, и всем прочим представлялась вполне разумной.
– А ты, Ланувий, отправишься в магистрат и объявишь отцам города, какие их ждут сегодня переживания, ты употребишь все свое умение убеждать. Скажешь им, что благоразумнее со всеми нашими требованиями смириться.
– Я постараюсь.
Внутри триера послышался стук по дереву. Это гребцы торопливо втягивали весла, еще мгновение – и судно было пришвартовано. По палубам, оглушительно свистя, бегали деканы палубных команд.
Сулла отдал последнее приказание:
– Сегодня, как только спадет жара, мы должны выступить. Публий Вариний найдет к этому времени надежных проводников, желательно из нумидийских перебежчиков.
Пропретор вздохнул и кивнул в знак согласия.
Человек, которому удается кого-либо удачно заманить в ловушку, становится на удивление самоуверенным, до крайней беззаботности.
Измотанная в неожиданном бою, истратившая остатки сил в медленном, тяжелом отступлении под вихрем непрерывных кавалерийских атак римская армия с трудом закрепилась на двугорбой вершине невысокого каменистого холма.
Никаких признаков воды. Никаких видов на спасение – это понимал каждый, кто бросал взгляд на неоглядное море полосатых нумидийских и серых мавританских шатров, окружавших двойной римский лагерь.
Речь могла идти только о смерти в открытом бою с нанесением максимального ущерба варварским ратям во имя облегчения будущих побед римского оружия или плен.
Ничего более позорного римский ум вообразить не мог.
Ведь перед ними был не Ганнибал, не царь Персей, не, наконец, Антиох. Просто огромная банда дикарей, предводительствуемая хитрой, бесчестной лисицей по имени Югурта.
Причем выбор между тем или иным выходом – между смертью и бесчестьем – делать нужно было быстро, воды оставалось не более чем на сутки.
Африканцы торжествовали. По-разному.
Бокх находился в состоянии полного и необыкновенного упоения от мыслей о предстоящей расправе с горделивым народом, о триумфе над ним. Долгие годы они отказывались замечать царя Бокха и его народ, теперь вынуждены будут заметить и оценить.
Величие и блеск предстоящей победы мавританский царь приписывал исключительно своей решительности и прозорливости. Его всегда раздражала воинская слава Югурты, то восхищение, с каким относились к этому незаконнорожденному, этому выскочке даже его собственные сыновья. Оказывается, ничего особенного и не требовалось для победы над этими якобы непобедимыми северянами. Нужно только призвать на поле боя настоящего воина. Такого, как он, царь Бокх.
Югурта радовался тихо, осторожно, не до конца все-таки веря в возможность столь полной победы над своим великим противником. Он прекрасно понимал, что Марий не мальчик и только невероятное, божественное стечение обстоятельств могло дать в руки противников римлян ключи к столь ослепительной победе. Югурта не ложился спать, непрерывно проверяя посты, все время придумывал за римского консула способы, при помощи которых можно спастись из двойной ловушки. Каждый раз он облегченно вздыхал, когда удавалось найти ответный ход на, может, и не существующий замысел квиритского полководца. Смакование деталей подобных вымышленных партий и составляло основную часть внутренней жизни нумидийца.
Лучше, чем кто-либо другой, он понимал, что второго такого случая – пленения консула вместе с армией – судьба не предоставит.
Такая победа могла бы дать передышку в войне минимум на год. Раньше римлянам не собрать новую сильную армию. За это время от них отпадут все африканские города, за это время можно будет снестись с вечно недовольными своим положением понтийцами и даже с северными варварами и поднять их на совместную войну с гигантским средиземноморским пауком. Само собой разумеется, все силы Нумидии теперь беспрекословно встанут под его руку, с помощью нескольких несложных ходов можно будет сделать так, что и Мавританское царство захочет в качестве своего водителя видеть его, прославленного Югурту, а не кого-то из ничтожных отпрысков самодовольного Бокха.
О том, что его тесть не доживет до окончания победоносной кампании, Югурта даже и не размышлял. Это разумелось само собой, это вытекало из природы вещей.
Итак, сколь бы различно ни переживали свой общий успех два степных властителя, оба они впали в опасное состояние самоуверенности. Бокх – полностью, Югурта – в значительной степени.
Марий собрал своих офицеров, разговор их состоялся на фоне непрерывного бухания барабанов в лагере африканских варваров и протяжных, неприятных для слуха европейца песен.
– Может быть, нам ударить ночью, сомкнутым строем; пока они проснутся, пока продерут пьяные глаза…
Марий отрицательно покачал головой.
– Я весь день сегодня наблюдал за ними. Мы можем ударить только в северном и северо-восточном направлениях, а там они, уверен, по приказанию Югурты, рыли какие-то рвы. Пусть они и не так глубоки, но ночью станут непроходимыми.
– Да они и рыли их только затем, чтобы спокойно спать ночью. Они уже перепились, что будет к четвертой страже? – настаивал Скавр.
Марий снова не согласился:
– Думаю, Югурта и это предусмотрел. Да, те, что сейчас пьянствуют, скоро заснут мертвецким сном, зато те, кому предстоит стоять в карауле ночью, сейчас спят. А людей у них очень много.
Руф мрачно усмехнулся.
– Так что выхода у нас нет никакого, раз этот поразительный Югурта все предусмотрел?
– Пока я достойного выхода не вижу, кроме того, что позволит нам, умирая, нанести противнику максимальный урон.
– Сколько бы мы ни истребили этих животных, бездонная Африка восполнит эти потери.
– Ты прав, Скавр, в случае победы они не обратят внимания на свои потери, любые раны покажутся им нестрашными. Их надобно убедить, пусть даже не уничтожив большого количества этих дикарей.
И Руф, и Скавр опустили головы, чтобы консул не прочитал на их лицах нелестные мысли в свой адрес.
– Надо поссорить Югурту с Бокхом, – сказал центурион Секст Вариций.
– Иди, ссорь, – язвительно сказал Скавр и приподнял полог палатки.
Приведенные Суллой турмы начали перестраиваться в атакующий порядок, не снижая походной скорости. Операция была произведена с той ласкающей взор точностью, с которой работает хорошо отлаженная машина. Удар римской кавалерии был похож на мощный выброс катапульты.
Марий, сам об этом не догадываясь, подыграл своему спасителю, поэтому результат внезапного удара был удвоен. На рассвете, когда стали иссякать силы внимания даже у выспавшихся накануне дозорных, римляне ударили по мавританскому стану. Под покровом ночи они перевели всех своих воинов в один лагерь, северный, оставив на южной вершине для маскировки только лагерный частокол да несколько насаженных на колья пехотных шлемов.
647 г. от основания Рима.
Закутавшись в толстый шерстяной плащ, крепко держась обеими руками за протянутый вдоль всего борта канат, Сулла всматривался в очертания скалистых берегов слева по ходу триера.
– Это сицилийский берег? – спросил он у Плутарха, коренастого грека с курчавой окладистой бородой, слывшего одним из лучших лоцманов западного Средиземноморья. Тирренское море он знал как свои пять пальцев.
– Нет, это Эгатские острова. Волнение спадает, можно налечь на весла, чтобы взять немного западнее.
– Зачем?
– Чтобы сберечь то, что пощадил вчерашний шторм.
В эту пору Тирренское море обычно бывало спокойно, поэтому налетевшая вчера буря была воспринята суеверными квиритами как отвратительное предзнаменование. Какая-то сила, превосходящая человеческое воображение, не хотела, чтобы собранная квестором конница вовремя достигла африканского побережья. И хотя волнами побило всего две галеры, что можно считать потерями минимальными в подобной ситуации, легионеры стали роптать, мол, надо возвращаться, поскольку поход закончится не чем иным, как полной погибелью войска.
Нет, открытого неповиновения никто не выказывал, но Сулла, прекрасно зная характер своих соотечественников, понимал, что пропитанная подобным духом армия и в самом деле будет разгромлена в первой же стычке. Римлянин не боится никого в человеческом обличье, но никогда не выступит против божественной воли, как бы странно она ни выглядела.
Из этой ситуации было два выхода – либо повернуть, обогнув Эгатские острова, в гавань Лилибея, либо…
– Да, волнение действительно падает, – задумчиво сказал Сулла, – надо вывесить на мачтах знак, что я жду у себя на борту всех старших офицеров.
Плутарх кивнул.
– Прямо сейчас это сделать трудно, но как только такая возможность появится, я все выполню.
Сулла поморщился, но ничего не сказал, он давно уже положил себе за правило никогда не навязывать свое мнение в тех областях, где не может считать себя первейшим знатоком.
Сулла повернулся к стоявшему за его спиной Марку Карме:
– Приведи сюда Вариния.
Это оказалось не таким простым делом. После потрясений, свалившихся на голову простоватого пропретора во дворце квестора, после бешеной скачки в Остию, осмотра судов (выяснилось, что они оснащены и укомплектованы образцово и даже сверх того) закоренелый пехотинец попал в морской шторм и был окончательно умучен качкой. Когда Вариния вывели под руки на воздух, он был бледнее перьев на своем парадном шлеме.
Сулла быстро изложил ему суть сложившейся ситуации и спросил совета, что делать дальше: заворачивать в Лилибею или идти в Цирту?
Публий Вариний, собрав в кулак оставшиеся силы, выразил мнение, что лучше не противоречить воле высших сил и поскорее пристать к тому месту, где можно будет обрести твердую почву под ногами.
– Но ведь ты так торопил меня, вспомни! – слегка раздраженно и чуть-чуть презрительно заметил Сулла. – Ты не дал мне даже толком помыться перед длительным походом.
Вариний покачал головой.
– Воля богов…
Сулла прошелся вдоль борта, бормоча:
– Воля богов, воля богов…
Плутарх скомандовал по-своему палубным матросам, и один из них стал быстренько взбираться по веревочной лестнице, которая свисала с центральной мачты.
– Сейчас мы узнаем волю богов! – громко объявил Сулла.
В этот момент под дно судна подсела неожиданно крупная волна, оно неловко качнулось, матрос, успевший взобраться достаточно высоко, был отброшен в сторону и с размаху ударился головой о мачту. Он резко вскрикнул и тут же безжизненно повис.
Все находившиеся на палубе замерли. По римским представлениям того времени, это было знамением свыше.
Боги были против продолжения похода.
– Сейчас мы узнаем волю богов по всем правилам! – снова громко сказал Сулла.
Что-то мокрое полилось на левое плечо квестора. Кровь, смешанная с мозгом матроса.
Публия Вариния мучительно вырвало. Марк Карма отвернулся, но сдержался. Плутарх же, спокойно подойдя к Сулле, смахнул с его плеча кровавую грязь.
– Надо снять его с мачты, а то на кораблях невесть что могут подумать, – сказал Сулла.
Грек расхохотался, замечание римлянина показалось ему очень остроумным.
– Волнение почти совсем спало, сейчас мы его снимем и вывесим нужные флаги.
– Марк, повернись ко мне, Марк. Что с тобой?
– Я задумался, – сказал бледный как смерть Карма.
– Приведи сюда жрецов. Всех – и авгуров, и гаруспиков. Всех до единого. Если кто-то не сможет идти, притащить!
Плутарх несколько раз качнул веревочную лестницу. Тело «безмозглого» матроса сорвалось и полетело вниз. Два специально выставленных человека с шестами не дали ему упасть на палубу, столкнули с вертикального пути и отправили в зеленоватую воду Тирренского моря.
Вскоре на мачте в условном месте болталось несколько тряпок, свидетельствовавших о том, что командующий флотом желает немедленно пообщаться со своими офицерами.
На ближайших судах продублировали сигнал и стали спускать на воду шлюпки.
В это время на верхнюю палубу, подгоняемые Марком Кармой и Метробием, начали выползать, кряхтя и обливаясь потом, жрецы Кибелы и Минервы. Дюжина-другая этих проницательных, корыстолюбивых, а иногда и богобоязненных существ была непременной принадлежностью любого армейского обоза. В ситуациях сомнительных и запутанных полководцы, даже самые решительные и просвещенные, не стеснялись прибегать к их помощи. Когда благодаря их совету удавалось одержать победу, жрецов превозносили и задаривали, когда же их советы приносили явный вред, их не принято было трогать; их, несмотря ни на что, старались вырвать из лап врага, если они в таковые попадали, защищали, не щадя своей жизни, и кормили, даже если самим было нечего есть.
Они явились не сами по себе: захватили с собой особые, священные приспособления. Гаруспики несли большую бронзовую модель печени, разделенной на сорок разъемных частей. Печень считалась гадателями основным и самым «говорящим» органом в организме жертвенного животного. Авгуры выволокли на свет божий ивовые клетки со специальными, освященными в тибурском храме Минервы воронами. Полет этих птиц был исполнен особого смысла. Кроме того, принесли и четырех кур: одну черную и трех белых. В завершение всего появились маленькие клетки с голубями.
– Не корабль, а птичник, – пробормотал Сулла под нос, за что удостоился испуганного взгляда бывалого грека. Плутарх не боялся ничего, ни своей, ни чужой смерти, но его поражали и ужасали люди, ничуть не трепетавшие перед гневом богов.
Еще до того, как Сулла объяснил предмет предстоящего гадания, два лысых мальчика в коротких мятых туниках, с прилипшими к спине соломинками, поставили у мачты две голубиные клетки, а между ними – деревянную плошку, в которой были насыпаны зерна чечевицы и мелкой ярко-белой сабинской фасоли.
Голуби тут же просунули головы сквозь дырки в клетках и стали проворно клевать зерна. Причем один клевал только фасоль, другой – только чечевицу. Это было похоже на хорошо отрепетированный фокус, даже Сулла на мгновение потерял дар речи.
Все жрецы упали на колени и хором стали возносить хвалы Кибеле, которая великодушно разрешила начать гадание.
– Хвала Кибеле, хвала Минерве, а теперь послушайте меня. Сейчас сюда прибудут капитаны всех моих судов, они должны убедиться, что боги не против того, чтобы мы продолжали плавание в Африку. Вчерашний шторм был случайностью, тем более что он не принес большого вреда.
Первая шлюпка ударилась о корпус триера.
– Вы меня поняли?! Ваши вороны полетят правильно, ваши куры будут клевать так, чтобы ни у кого не было сомнений в желании богов видеть наш флот в Цирте. А жертвенный баран… – словно услышав, что речь идет о нем, выволакиваемый на палубу барашек заблеял —…принесет в своей печени явные свидетельства и доказательства нашего предстоящего успеха.
На палубу поднялся Луций Меммий, самый лучший и самый суеверный офицер в войске Суллы. Он увидел толпу оторопевших жрецов, залитого кровью Суллу и безнадежно блеющего барана.
– Что случилось? – спросил он.
Через два дня корабли Суллы входили в обширную, но слишком мелководную гавань Цирты, главного пункта базирования консульской армии в Африке. Город напоминал собой кучу белых камней на красном песчаном откосе. У пристани стояло всего несколько галер явно торгового вида, Югуртинская война почти прекратила торговлю на нумидийском побережье. Вместе с незаконнорожденным сыном Массиниссы против римского порядка выступил и незаконнорожденный сын Посейдона – мавританский пират Аюба.
На борту флагманского триера собрались все старшие офицеры квесторской армии, они стояли молча у борта и внимательно всматривались в очертания береговых построек и городских стен.
– Ну же! – нетерпеливо обратился Сулла к Публию Варинию. – Что там?
Пропретор переводил взгляд справа налево, прищуривался, морщился, потом наконец обернулся к остальным и уверенно заявил:
– Мария в городе нет. Отсутствуют значки всех легионов.
Сулла характерньм движением прикусил сначала верхнюю, потом нижнюю губу. Теперь все взгляды были обращены к нему, в отсутствие консула он становился главным человеком, значит, от него будут исходить приказы, определяющие их будущую жизнь, а может быть, и смерть.
Но квестор начал с не вполне вразумительных слов:
– Я так и знал.
Что именно? Никто не посмел переспросить.
– Кассий!
– Слушаю тебя, – откликнулся длинный альбинос с выпирающей вперед челюстью и вечно слезящимися глазами, лучший знаток лошадей и всяческих кавалерийских правил.
– Что у нас там с нашими апулийцами?
– Во время качки много лошадей переломали себе ноги.
– Что значит «много»?
– Каждая третья.
– Понятно.
– Кроме того, – продолжал бесстрастным тоном лекаря Кассий, – штук полтораста сбесились, пришлось прирезать.
– Превратим их в солонину, – буркнул Меммий.
Сулла рассеянно посмотрел на него и продолжал:
– Стало быть, у нас не более двадцати турм?
– Не более, – вздохнул Кассий.
Квестор постучал ладонями по натянутому вдоль борта канату, таким образом его раздражение передалось всем, кто в этот момент держался за канат.
– Не думал я, что Марий отправится в поход без конницы. Таким дикарям нельзя доверять. Я был с посольством у этого степного бедуина Бокха, он человек неумный, но неумные люди иногда бывают хитры. Хотя бы раз в жизни. Хитрость мавританца заключается в том, чтобы нанести удар в спину. Весь вопрос в том, кому и когда.
Спутники Суллы в большинстве своем плохо представляли, о ком и о чем идет речь, а потому предпочитали помалкивать. Командующий собирается принять какое-то решение, и он не спрашивает совета. Это его право.
– Мы не можем с двадцатью турмами отправляться в эту треклятую пустыню! – вдруг резко выкрикнул Сулла.
– Значит, и не надо этого делать, – сказал Гней Ланувий, человек, славившийся своим благоразумием и добродушием. В данный момент его разумное заявление разъярило Суллу.
– Кассий!
– Я слушаю тебя.
– Сейчас же после высадки ты возьмешь четыре манипулы и конфискуешь всех лошадей в городе. Пусть тебе повезет и ты найдешь еще три сотни пригодных для битвы коней.
– А если кто-нибудь воспротивится, в городе две тысячи римских граждан, – опять выступил с благоразумной речью Ланувий.
Сулла только посмотрел в его сторону, и этого было достаточно, чтобы тот замолчал.
– Меммий! Ты немедленно возьмешь под охрану ворота; как только пройдет слух о конфискациях, кто-то захочет сбежать из города и укрыть свое имущество в пригородных виллах. Запереть ворота.
Меммий кивнул, эта мера и ему, и всем прочим представлялась вполне разумной.
– А ты, Ланувий, отправишься в магистрат и объявишь отцам города, какие их ждут сегодня переживания, ты употребишь все свое умение убеждать. Скажешь им, что благоразумнее со всеми нашими требованиями смириться.
– Я постараюсь.
Внутри триера послышался стук по дереву. Это гребцы торопливо втягивали весла, еще мгновение – и судно было пришвартовано. По палубам, оглушительно свистя, бегали деканы палубных команд.
Сулла отдал последнее приказание:
– Сегодня, как только спадет жара, мы должны выступить. Публий Вариний найдет к этому времени надежных проводников, желательно из нумидийских перебежчиков.
Пропретор вздохнул и кивнул в знак согласия.
Человек, которому удается кого-либо удачно заманить в ловушку, становится на удивление самоуверенным, до крайней беззаботности.
Измотанная в неожиданном бою, истратившая остатки сил в медленном, тяжелом отступлении под вихрем непрерывных кавалерийских атак римская армия с трудом закрепилась на двугорбой вершине невысокого каменистого холма.
Никаких признаков воды. Никаких видов на спасение – это понимал каждый, кто бросал взгляд на неоглядное море полосатых нумидийских и серых мавританских шатров, окружавших двойной римский лагерь.
Речь могла идти только о смерти в открытом бою с нанесением максимального ущерба варварским ратям во имя облегчения будущих побед римского оружия или плен.
Ничего более позорного римский ум вообразить не мог.
Ведь перед ними был не Ганнибал, не царь Персей, не, наконец, Антиох. Просто огромная банда дикарей, предводительствуемая хитрой, бесчестной лисицей по имени Югурта.
Причем выбор между тем или иным выходом – между смертью и бесчестьем – делать нужно было быстро, воды оставалось не более чем на сутки.
Африканцы торжествовали. По-разному.
Бокх находился в состоянии полного и необыкновенного упоения от мыслей о предстоящей расправе с горделивым народом, о триумфе над ним. Долгие годы они отказывались замечать царя Бокха и его народ, теперь вынуждены будут заметить и оценить.
Величие и блеск предстоящей победы мавританский царь приписывал исключительно своей решительности и прозорливости. Его всегда раздражала воинская слава Югурты, то восхищение, с каким относились к этому незаконнорожденному, этому выскочке даже его собственные сыновья. Оказывается, ничего особенного и не требовалось для победы над этими якобы непобедимыми северянами. Нужно только призвать на поле боя настоящего воина. Такого, как он, царь Бокх.
Югурта радовался тихо, осторожно, не до конца все-таки веря в возможность столь полной победы над своим великим противником. Он прекрасно понимал, что Марий не мальчик и только невероятное, божественное стечение обстоятельств могло дать в руки противников римлян ключи к столь ослепительной победе. Югурта не ложился спать, непрерывно проверяя посты, все время придумывал за римского консула способы, при помощи которых можно спастись из двойной ловушки. Каждый раз он облегченно вздыхал, когда удавалось найти ответный ход на, может, и не существующий замысел квиритского полководца. Смакование деталей подобных вымышленных партий и составляло основную часть внутренней жизни нумидийца.
Лучше, чем кто-либо другой, он понимал, что второго такого случая – пленения консула вместе с армией – судьба не предоставит.
Такая победа могла бы дать передышку в войне минимум на год. Раньше римлянам не собрать новую сильную армию. За это время от них отпадут все африканские города, за это время можно будет снестись с вечно недовольными своим положением понтийцами и даже с северными варварами и поднять их на совместную войну с гигантским средиземноморским пауком. Само собой разумеется, все силы Нумидии теперь беспрекословно встанут под его руку, с помощью нескольких несложных ходов можно будет сделать так, что и Мавританское царство захочет в качестве своего водителя видеть его, прославленного Югурту, а не кого-то из ничтожных отпрысков самодовольного Бокха.
О том, что его тесть не доживет до окончания победоносной кампании, Югурта даже и не размышлял. Это разумелось само собой, это вытекало из природы вещей.
Итак, сколь бы различно ни переживали свой общий успех два степных властителя, оба они впали в опасное состояние самоуверенности. Бокх – полностью, Югурта – в значительной степени.
Марий собрал своих офицеров, разговор их состоялся на фоне непрерывного бухания барабанов в лагере африканских варваров и протяжных, неприятных для слуха европейца песен.
– Может быть, нам ударить ночью, сомкнутым строем; пока они проснутся, пока продерут пьяные глаза…
Марий отрицательно покачал головой.
– Я весь день сегодня наблюдал за ними. Мы можем ударить только в северном и северо-восточном направлениях, а там они, уверен, по приказанию Югурты, рыли какие-то рвы. Пусть они и не так глубоки, но ночью станут непроходимыми.
– Да они и рыли их только затем, чтобы спокойно спать ночью. Они уже перепились, что будет к четвертой страже? – настаивал Скавр.
Марий снова не согласился:
– Думаю, Югурта и это предусмотрел. Да, те, что сейчас пьянствуют, скоро заснут мертвецким сном, зато те, кому предстоит стоять в карауле ночью, сейчас спят. А людей у них очень много.
Руф мрачно усмехнулся.
– Так что выхода у нас нет никакого, раз этот поразительный Югурта все предусмотрел?
– Пока я достойного выхода не вижу, кроме того, что позволит нам, умирая, нанести противнику максимальный урон.
– Сколько бы мы ни истребили этих животных, бездонная Африка восполнит эти потери.
– Ты прав, Скавр, в случае победы они не обратят внимания на свои потери, любые раны покажутся им нестрашными. Их надобно убедить, пусть даже не уничтожив большого количества этих дикарей.
И Руф, и Скавр опустили головы, чтобы консул не прочитал на их лицах нелестные мысли в свой адрес.
– Надо поссорить Югурту с Бокхом, – сказал центурион Секст Вариций.
– Иди, ссорь, – язвительно сказал Скавр и приподнял полог палатки.
Приведенные Суллой турмы начали перестраиваться в атакующий порядок, не снижая походной скорости. Операция была произведена с той ласкающей взор точностью, с которой работает хорошо отлаженная машина. Удар римской кавалерии был похож на мощный выброс катапульты.
Марий, сам об этом не догадываясь, подыграл своему спасителю, поэтому результат внезапного удара был удвоен. На рассвете, когда стали иссякать силы внимания даже у выспавшихся накануне дозорных, римляне ударили по мавританскому стану. Под покровом ночи они перевели всех своих воинов в один лагерь, северный, оставив на южной вершине для маскировки только лагерный частокол да несколько насаженных на колья пехотных шлемов.