Михаил Самарский. На качелях между холмами

   Милиционер смахнул с лица улыбку и посмотрел на меня так, как Макар смотрит, когда я его со стула сгоняю, и говорит:
   – Ты хоть представляешь, сколько таких знаков нужно наставить по всему Подмосковью? Да и нет таких знаков.
   – Ну, как же нету? – возразил я. – Как же нету? Я сам в книжке с Правилами видел. «Домашние животные» называется или что-то вроде того.
   – Это совсем другой знак. Ты видел, что там нарисовано?
   – Конечно, видел, – киваю. – Корова.
   – Ну, а у вас кошки и собаки. На таких животных знаки не ставят.
   – А если мы к вашему начальству пойдем, они помогут? – спрашиваю.
   Тут вмешался второй милиционер, постарше. У этого лицо вообще какое-то каменное. Ему бы в «Терминаторе» вместо Шварценеггера сниматься, а не палкой полосатой махать. Палка в его руке выглядела обыкновенным фломастером. Ручищи громадные, пальцы толстые и короткие с густыми черными волосами между суставами. Ногти, как у моего деда, желтые от сигарет и с заусенцами.
   – Слышь, парень, – говорит Терминатор, – шел бы ты домой. Не морочь нам голову, не мешай работать.
   Мне так обидно стало, аж в ушах зазвенело. Так хотелось ему сказать какую-нибудь гадость. Но нельзя же. Проблем потом не оберешься.
   – Чем мы вам помешали? – спрашиваю. – Мы же…
   – Все, – перебил старший, – двигайте отсюда, пока люлей не выловили.
   Мы ушли. А вы бы что сделали? Да и вид у второго был такой грозный, что лучше не рисковать. Подумаешь, не мешай нам работать. Тоже мне работники. Разговаривают, а сами все в салон своей машины косятся. Я заметил: там у них телевизор такой маленький. Просто мы помешали им смотреть телик, это же понятно. Ну да ладно. Пусть работают. Придумаем что-нибудь и без них.
   – Подумают, наверное, что мы струсили, – отойдя поодаль, сказал Юрка.
   – Пусть думают, – говорю я. – Тебе-то какое дело. Зачем их злить? Огреет палкой по башке, и будешь потом с шишкой ходить как дурак.
   – Да, – выпятив губу, закивал Юрка, – их злить нельзя. По телевизору недавно показывали, как одного милиционера разозлили. Так он достал пистолет и давай во всех подряд стрелять. Смотрел?
   – Смотрел, – говорю. – Потому пусть лучше думают, что мы испугались.
   – Угу, – согласился Юрка. – Живее будем.
   Я рассмеялся. Юрка посмотрел на меня с изумлением:
   – Ты чего? Чего хохочешь?
   – Да вспомнил кое-что, – отвечаю.
   – Скажи, – потребовал Юрка.
   – Да ладно, – махнул я рукой.
   – Нет, ты скажи, – остановился Юрка. – Может, надо мной смеешься?
   – Да не над тобой, успокойся. Пойдем, что ты стал посреди дороги.
   Но Юрка – он такой, как говорит бабушка, твердолобый.
   – Пока не скажешь, – заявляет, – чего хохотал, никуда не пойду.
   – Ну ладно, – сдался я (а то ведь и правда будет до вечера тут стоять), – просто ты сказал «живее будем», а я вспомнил, отец с дедом спорили, ну как обычно, про СССР и Россию.
   – И чего?
   – Отец говорит деду, что, мол, Ленина давно нужно похоронить, как обычных людей, то есть закопать в землю. Дед как заорет на отца: «Ленина не трогай! Вам бы всех в землю закопать! Ленин до сих пор живее всех живых! Вы со своими вождями разбирайтесь, а наших – не трогайте…»
   – И что отец? – спросил Юрка.
   – А что отец, – говорю. – Рассмеялся, обнял деда и говорит: «Хорошо-хорошо, папа, извини…» А тут ты с этим выражением. Вот мне и стало смешно.
   – И часто они… того… ругаются? – словно и не услышав моего ответа, спросил Юрка.
   – Да, в общем-то, они и не ругаются, – говорю я. – Это у них называется… э-э… политические… Да ну его к черту, – махнул я рукой, – забыл слово. Юрец, отстань ты со своими вопросами, у меня уже голова опухла…

Глава 4

   На следующий день мы с Юркой отправились в ГАИ. Я как-то там был разок, с отцом ставили машину на учет. Решили ехать на попутках. Вышли на дорогу и давай большими пальцами в небо тыкать – миллион раз видел в кино, как люди передвигаются автостопом. Машин сто, наверное, мимо проехало, никто в нашу сторону даже не посмотрел. Сволочи. Все куда-то торопятся. Я понимаю, взрослых боятся брать, но видят же, что мы еще мелкие. Хотя по мне и не скажешь, что я такой уж мелкий. Во всяком случае, с мамой уже почти одного роста, а сестру и вовсе перегнал. Но мир не без добрых людей – подобрал нас «КамАЗ». Водитель оказался армянином. Я сразу вычислил его по акценту. У нас в классе есть Ашот Карапетян. Так вот он точно так разговаривает. Я спросил у водителя:
   – Вы из Армении?
   У мужика чуть глаз не выпал. Он какое-то время даже на дорогу не смотрел, уставившись на меня.
   – А с чиво ты взяль? – спрашивает.
   Я не стал ничего придумывать, сказал, как есть. Он так обрадовался.
   – Самвел, – протянул он мне руку. Так мы познакомились. Мы рассказали ему о своей проблеме. Он рассмеялся и говорит:
   – Пацаны, зря толко время патеряете, это я вам гаварю. Никто ничего нэ будет ставить. Щтобы поставить знак, нужьно столко инстанций прайти, столко бумаг па-адписать. Э, ара, кто там будэт слюшать про ващих катов и сабак. Вы щто? Вэрите в успэх этот дэла?
   – Верим, – отвечаю. – Везде есть люди, которые любят животных.
   – Э-э! Ара, слющай, щто я тэбе гаварю. Ани людей-то не всегда любьят. А ты хочещь, щтоби кот твой любили. Малядой ты еще, глюпый.
   – Но вы нас довезете до ГАИ? – спрашиваю. Если бы знал этот умник, как я ненавижу слово «глупый». Если ты такой умный, то почему на «КамАЗе» ездишь, а не в министерстве сидишь? Или не директорствуешь на «АвтоВАЗе», например? Тоже мне, интеллектуал нашелся.
   – Канещна-канещна, просто жалько, щто вы толко время патеряете.
   – Ничего страшного, – отвечаю. – У нас сейчас каникулы. Времени навалом.
   – Карашо, уважаемый, карашо, – сказал водитель немного погодя и добавил: – Карошие вы ребята. Малатси.
   Такой же хитрый, как наш Ашот. Тот вечно сначала критикует-критикует, потом начинает хвалить. Не поймешь, то ли обижаться, то ли благодарить. Через полчаса мы вошли в здание ГАИ. Народу – тьма, и очень душно, словно в бане. Денег, что ли, на кондиционер нет в этом ГАИ? На телевизор в служебной машине нашли, а на кондер в офис денег не хватило. Мы без труда разыскали дежурного и объяснили ему, что хотели бы видеть главного начальника.
   – Зачем он вам нужен? – спрашивает дежурный, молодой с белесыми усами и слегка оттопыренными ушами. Наверное, в школе его тоже дразнили «ухом», как нашего Степку Мандрыкина. Правда, после пятого класса родители ему сделали операцию. Мы все обалдели, когда он заявился в шестой класс с нормальными ушами. Но кличка Ухо (иногда Ухи) так и осталась. Кличка, наверное, это навсегда. Ко мне как прилипло в первом классе Мирный, так я по сей день Мирным и хожу. Не злой дядька этот гаишник, глаза добрые и лучистые. Чем-то он мне главного депутата напомнил, Грызлов, по-моему, фамилия. Не дежурного фамилия – главного депутата. Говорят, депутат тот когда-то главным милиционером был. Значит, и в милиции есть добрые люди.
   – По очень важному делу, – отвечаю я и тут же добавил: – И по срочному. – Мы с Юркой решили карты не открывать, пока не встретимся с самым главным начальником.
   Дежурный улыбнулся и пообещал, что сейчас доложит начальнику. Не обманул. Всегда так бывает, человек с добрыми глазами редко обманывает. Через полчаса нас завели в кабинет к начальнику. Даже если бы мы не знали, что это кабинет начальника, догадаться было нетрудно. Хотя бы по тому, что здесь было прохладно – работал кондиционер. Я от жары летом всегда спасаюсь в папином кабинете. Хозяином гаишного кабинета был грузный мужчина на вид чуть старшего моего отца, но совершенно седой. Глаза у него были печальными и сонными. Слушая наш сбивчивый рассказ, ему, как мне показалось, хотелось зевнуть, но он сдерживал свое желание, время от времени прикрывая сухие губы ладонью. Выслушав нас, начальник долго молчал, барабаня по крышке стола кончиками пальцев. Потом вышел из-за стола и стал прохаживаться по кабинету. Прошло, наверное, сто часов, пока он заговорил:
   – Значит, говорите, гибнут кошечки, собачки?
   – Гибнут! – ответили мы с Юркой хором.
   – Жалко, говорите?
   – Жалко! – снова хором ответили мы.
   Начальник снова сел в свое кресло и опять умолк на сто часов. Что за манера такая у этих начальников – молчать сутками. Потом он долго мял сигарету, закурил, тяжело вздохнул и тихо говорит:
   – А сегодня ночью на шестьдесят седьмом километре семья погибла. Муж, жена и двое маленьких детей. И знак висел «сорок», а он летел сто шестьдесят. Скажите, нормальный человек? И сам погиб, и семью погубил. А вы говорите, знак нужно повесить.
   Мне вдруг захотелось встать и уйти. Я вскочил со стула и выпалил:
   – Извините, мы пойдем. Спасибо, что нас выслушали.
   – Сиди-сиди, – махнул рукой милиционер, – чего уж. Ты же пришел вопросы решать, а сам убегаешь…
   – Как-то неловко, – пожимаю плечами.
   – А чего ж тут неловкого, – снова тяжело вздохнул начальник. – В общем, пацаны, давайте так договоримся, я сейчас ничего обещать не буду, но постараюсь что-нибудь придумать. Гоняют, говорите?
   – Еще как, – подтвердил я. – Как бешеные. Словно это и не улица вовсе, а какая-то «Формула-1».
   Начальник ухмыльнулся и протянул нам руку, давая тем самым понять, что разговор окончен:
   – Ну, будьте здоровы! Думаю, еще увидимся.
   Мы вышли из кабинета расстроенными.
   – Ничего он не сделает, – заключил Юрка. – Так, по уху нам стрельнул, чтобы мы отстали от него, и все.
   – Нет, – не согласился я, – дед говорит, что чем выше начальник, тем он крепче держится за свое слово.
   – Ерунда все это, – возразил Юрка. – Я по его глазам видел, что мы ему надоели, и он просто отделался от нас.
   – Не согласен, – снова говорю. – Нормальный мужик.
   – Ну, посмотрим, – ответил Юрка, и до самого нашего дома мы больше не разговаривали.
   Домой мы добирались на огромнейшем оранжевом мусоровозе. На нашу удачу, он как раз ехал в наш поселок. Странно, но почему-то на всех больших машинах работают нерусские водители. В этот раз водитель и его помощник оказались азербайджанцами. Веселые ребята, но нам было не до шуток. Помощник водителя даже спросил у меня:
   – Зачем такой грустный, да?
   – Родственники в аварии погибли, – говорю, чтобы больше не приставал с вопросами.
   – Извини, братко, не знал, да, – зацокал языком азербайджанец и больше не пытался шутить и разговорить нас.
   И вы знаете, кого я представил во время этого вранья? Не смейтесь, но Ириса и Тайсона. Так мне их стало жалко, так защемило в груди, что я едва не всплакнул. А еще я подумал, если мы не спасем остальных жителей нашего поселка, то это будет на нашей совести.
   Только сейчас (лежа в больничной палате) я осознал, что имел в виду Владимир Набоков в «Защите Лужина», говоря о детстве, как о поре, «когда нюх у души безошибочен; выискивать забавное и трогательное; постоянно ощущать нестерпимую, нежную жалость к существу, живущему беспомощно и несчастно, чувствовать за тысячу верст, как в какой-нибудь Сицилии грубо колотят тонконогого осленка с мохнатым брюхом».
   Это ж надо так сказать! Как хорошо, что я умею читать. А ведь были времена, когда даже не все взрослые умели читать. Дед говорит, что советская власть всех людей научила. В нашей стране. Может, папа зря спорит с дедом? Научить всех читать – это какое нужно терпение? Я помню, как меня мама учила. И смех, и слезы. Нервничает, злится, потом целует. Снова нервничает, снова злится, снова целует. Но, мамочка, милая моя Анна Михайловна, как я тебе благодарен, что ты все это выдержала и я теперь читаю такие поразительные книги. Впрочем, досталось всем: кто меня только ни учил – и дед, и бабушка, и папа, и даже Лилька. Но Лилька хитрая. Мама скажет ей: Лиля, позанимайся с Мишкой. Она кивнет, берет книгу и читает мне сказки. Я слушаю и наслаждаюсь. Она читает, а я мультик смотрю. Серьезно, когда мне в детстве читали сказки, я мысленно крутил в голове мультики, свои, ни на какие другие не похожие. И даже, когда потом, по прочитанной сказке смотрел настоящий мультик, почему-то мне казалось, что мой – гораздо лучше, красочнее и интереснее. Хотя по телику все равно смотрел с удовольствием, потому как, чтобы свой прокрутить, нужно же было снова сказку читать. В общем-то, я так и поступал, когда киношные надоедали и когда сам научился читать…
   Из воспоминаний меня вырвал визг тормозов и крик водителя:
   – Ай, сволочь, да куда же ты бежишь? Зачем сам под колеса лезешь?
   Я вздрогнул, зажмурился, весь сжался. Но, услышав облегченный вздох водителя, открыл глаза и посмотрел в окно. На обочине стояла собака с высунутым языком и довольно виляла хвостом.
   Помощник водителя высунулся по пояс из окна и прокричал ей, словно она могла понять его:
   – Дура, э! Зачем пиригаешь под колеса?
   Я улыбнулся. Думаю, я сам тебя с трудом понимаю, а ты еще с собакой разговариваешь. «Пиригаешь…» Сам ты пиригаешь. Говорю же, ездить нужно аккуратно. Хотя к этому водителю никаких претензий у нас не было. Он действительно ехал степенно. Вот так бы все…
   Добравшись домой, мы с Юркой стали думать, что делать дальше. И вдруг мне в голову пришла гениальная идея.
   – Юрец! – заорал я. – Я знаю, что делать.
   – Что? – вытаращив глаза, подпрыгнул Юрка.
   – Мы сами этот знак нарисуем.
   – Как? – удивился друг.
   – Очень просто! – говорю я. – Выпилим из фанеры треугольник и нарисуем знак. Ты же умеешь рисовать?
   – А размеры? – выпятил губу Юрка.
   – Ерунда какая, – говорю я. – Знаки, они же все одинаковые. Вон на перекрестке знак стоит и за переездом штук пять. Что нам стоит их измерить?
   Через полчаса с помощью стремянки и школьной линейки мы выяснили, что стороны треугольников у разных знаков имеют разную длину. Есть знаки со стороной в шестьдесят три сантиметра, а есть – и по восемьдесят три.
   – Какой размер будет у нашего знака? – спросил Юрка.
   – Давай сделаем средний, – предложил я, – пусть будет семьдесят сантиметров.
   – Правильно, – согласился Юрка. – Ни нашим, ни вашим.
   Осталось найти кусок фанеры и краску. И это мы все разыскали без проблем. У деда в мастерской (так он называет свой сарай), если захочешь, хоть черта живого отыщешь. Дед, конечно, с подозрением отнесся к нашей идее. Но мы наврали ему с три короба. Пояснили, что были у начальника ГАИ, и он лично сам нам разрешил повесить на въезде этот знак. По выражению лица деда было заметно, что он нам не поверил, однако почему-то не стал нас переубеждать и отговаривать от этой затеи. Только предупредил, что, если власти пойдут на принцип, отцу придется платить штраф.
   – Что будем делать? – нахмурился Юрка.
   – Отступать некуда, – шучу я, – позади Москва.
   – А ты не боишься, что отец всыпет тебе? – спрашивает Юрка.
   – Нет, – соврал я, хотя и сам уже об этом подумал. Но отступать действительно было некуда. Что ж мне теперь из-за страха взять и все дело погубить? Нет, как говорит бабулька. «Взялся за гуж, не говори, что не дюж». И зачем я привожу все эти дурацкие выражения? Ну, вот вы, например, знаете что такое «гуж»? То-то и оно. Ладно, полез снова в Интернет. Все-таки Интернет – полезнейшая штука. Не представляю, как раньше люди писали свои книги. Не могли же они все слова знать? А может быть, они те слова, которые не знали, не использовали? Или в библиотеках днями просиживали? Да, не позавидуешь им. Наверное, потому и каждую книгу писали по двадцать лет…
   Вот тупица! Как же я сразу-то не догадался? Спасибо Вам, господин Ушаков.
   Оказывается, гуж – это в лошадиной упряжке такая петля, которой соединяют хомут с оглоблями и дугой. Взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Вот вам и пословица получилась. Видимо, нужно иметь силу, чтобы браться за гуж. Отсюда, скорее всего, и гужевой транспорт пошел. Да, действительно, век живи, век учись.
   Треугольник для знака мы вырезали только часам к десяти вечера. Что-то я в тот день так умаялся, еле до кровати добрался. А тут еще Юрке родители позвонили, сказали, что завтра заедут за ним с утра пораньше и заберут домой. Юрка пытался отпроситься еще на день, но родители оказались непреклонны.
   – Ты, Мишаня, не переживай, – говорит Юрка. – Ложись, отдыхай, мне тут делов на пару часов осталось. Нарисую и тоже лягу спать. А завтра вечером приеду, вместе и повесим.
   – А если предки не отпустят, – говорю.
   – С чего бы это? – удивился Юрка.
   – Ну а почему они утром тебя забирают? – спрашиваю.
   – Тут другое дело, – говорит Юрка. – Мы завтра едем в гости к маминым родителям. Ну, к моим деду с бабкой. А мать обещала, что я тоже приеду. В общем, съезжу отмечусь, а вечером снова к тебе. Понял?
   – Понял, не дурак, – зевнул я во весь рот и ушел в свою спальню. Юрка после своих художеств ночевал в Лилькиной комнате.
   Спал я как убитый. Даже снов не видел. Хотя последнее время мне сны снились часто. Однажды приснился такой стремный сон, что я как будто… Нет, извините, я не буду этот сон рассказывать. Стесняюсь. Ужасный сон. Наверное, никогда его не забуду.
   Проснулся я на следующий день часов в десять. Я, может, и еще бы спал, но только жара достала. И тут я вспомнил, что Юрка должен был нарисовать дорожный знак. Стремглав рванул в сарай. По дороге дед оповестил меня, что Юрка уехал на мотоцикле вместе с отцом два часа назад. Вбегаю в сарай, включаю свет. Знак красивый, яркий. Молодец, Юрка! Но тут я обомлел – в треугольнике вместо коровы стояли собака, похожая на таксу, и улыбающийся кот. Причем стояли эти наглые звери в обнимку. Я зажмурил глаза, думаю, может, еще не проснулся. Открываю, нет, точно – кот и собака, в обнимку. Я мигом взлетел к себе в комнату, схватил мобильник и набрал Юркин номер телефона. Сжав зубы, спросил:
   – Юра, ты кого нарисовал в треугольнике?
   – Что, не похоже? – настороженно спросил Юрка.
   – Я еще раз у тебя спрашиваю: кого ты нарисовал на знаке?
   – Кота и собаку.
   – Ты что, сдурел, что ли? – заорал я. – Я же тебе книгу с ПДД дал. Там есть такой знак? С котом и собакой? Там же корова нарисована.
   – А разве у вас в поселке есть коровы? – недоуменно спросил Юрка.
   – Ты что? Издеваешься надо мной?
   – Нет, не издеваюсь. Только не пойму, мы кого охранять будем? Коров или котов с собаками?
   – Ладно, – говорю обессиленно. – Приезжай вечером, будем исправлять.
   – Без проблем, – говорит Юрка, – нужна корова, будет тебе корова…
   Я отключил телефон и отправился в душ. Вот баран, думаю. Зря я вчера рано ушел спать. Нужно было до конца дело довести. Правильно дед говорит: сделал дело, гуляй смело.

Глава 5

   Сам не пойму, чего я так расстроился. Приедет Юрка вечером да нарисует эту идиотскую корову. А с другой стороны, может, кот с собакой действительно будет правильнее? Это же наш знак, не государственный. Этот знак мы с Юркой изготовили, мы его сами придумали. За такой даже и не оштрафуют. А за что штрафовать? Нет такого знака? Раз нет, значит, и штрафовать не за что. Вот кретин, на Юрку наорал. А ведь он все правильно сделал. Все верно. Я схватился за телефон, но, увы, Юркин номер был недоступен. Ладно, махнул я рукой. Вечером приедет, извинюсь.
   Но Юрка не приехал ни в этот вечер, ни на следующий. Вы сразу же подумали, что он обиделся. Ну, признайтесь честно. Подумали? Я бы тоже так подумал. Но Юрка заболел ангиной. И где он в такую жару мог ангину подхватить? Ума не приложу. Мороженого, наверное, объелся. Я как-то в пятом классе из-за этого треклятого мороженого сам болел целую неделю. Как он там, бедняга? Лежит с температурой. Уколами теперь замучают. Я так разволновался, что самому показалось – температура, что ли, подскочила. Вставил градусник, ни фига. Тридцать шесть и шесть. Аптека такая есть – «тридцать шесть и шесть» называется. Чистенькая такая, уютная. Аптекарши там вежливые и красивые. Я одною даже как-то залюбовался. У нее такой халатик был, вроде бы и белый, но полупрозрачный. Она идет по залу, а через халатик видны (вот совсем чуточку) голубенькие трусики. А на попке такие бороздки, словно крылья птицы. На чайку похоже. В какой-то миг мне даже показалось, что я влюбился в аптекаршу. Она так красиво шла, я даже рот раскрыл. А женщина возьми и резко обернись. Неужели почувствовала мой взгляд? Да быть такого не может. Тогда почему она так резко обернулась? Нет, здесь что-то не то. Если бы вы знали, как мне вдруг стало стыдно. Я чуть сквозь землю, в смысле, сквозь пол не провалился. В одно мгновение забыл, зачем я сюда пришел. Развернулся и буквально выпрыгнул, вот честное слово, не выбежал, не вылетел, а именно выпрыгнул из аптеки, словно заяц из кустов. И чего я уставился на ее трусики, вот дурень. Как вспомню тот случай, до сих пор краснею. Но все равно было очень красиво. Я после того случая больше такой красоты не видел. А вот в Интернете на голых девок смотрю, ни капельки не краснею.