Страница:
Михаил Юрьевич Лермонтов
Странный человек
романтическая драма
Я решился изложить драматически происшествие истинное, которое долго беспокоило меня и всю жизнь, может быть, занимать не перестанет.
Лица, изображенные мною, все взяты с природы; и я желал бы, чтоб они были узнаны, тогда раскаяние, верно, посетит души тех людей… Но пускай они не обвиняют меня: я хотел, я должен был оправдать тень несчастного!..
Справедливо ли описано у меня общество? – не знаю! По крайней мере оно всегда останется для меня собранием людей бесчувственных, самолюбивых в высшей степени и полных зависти к тем, в душе которых сохраняется хотя малейшая искра небесного огня!..
И этому обществу я отдаю себя на суд.
Лица, изображенные мною, все взяты с природы; и я желал бы, чтоб они были узнаны, тогда раскаяние, верно, посетит души тех людей… Но пускай они не обвиняют меня: я хотел, я должен был оправдать тень несчастного!..
Справедливо ли описано у меня общество? – не знаю! По крайней мере оно всегда останется для меня собранием людей бесчувственных, самолюбивых в высшей степени и полных зависти к тем, в душе которых сохраняется хотя малейшая искра небесного огня!..
И этому обществу я отдаю себя на суд.
The Lady of his love was wed with one.
Who did not love better. . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
…And this the world calls phrensy, but the wise
Have a far deeper madness, and the glance
Of melancoly is a fearful gift;
What is it but the telescope of truth?
Which strips the distance of its phantasies,
And brings life near in utter nakedness,
Making the cold reality too real!..
(The Dream. Lord Byron).[1]
Сцена I
Утром. 26 августа.
(Комната в доме Павла Григорьевича Арбенина. Шкаф с книгами и бюро.)
(Действие происходит в Москве.)
(Павел Григорич запечатывает письмо.)
Павел Григорич. Говорят, что дети в тягость нам, пока они молоды; но я думаю совсем противное. За ребенком надобно ухаживать, учить и нянчить его, а 20-летнего определяй в службу да каждую минуту трепещи, чтобы он какою-нибудь шалостью не погубил навеки себя и честное имя. Признаться: мое положение теперь самое критическое. Владимир нейдет в военную службу, во-первых, потому что его характер, как он сам говорит, слишком своеволен, а во-вторых, потому что он не силен в математике: куда же определиться? в штатскую? Все лучшие места заняты, к тому же… нехорошо!.. Воспитывать теперь самая трудная вещь; думаешь: ну, всё теперь кончилось! Не тут-то было: только начинается!.. Я боюсь, чтобы Владимир не потерял добрую славу в большом свете, где я столькими трудами достиг до некоторой значительности. Тогда я же буду виноват; про меня же скажут, как намедни, что я не воспитывал его сообразно характеру. Какой же в его лета характер? Самый его характер есть бесхарактерность. Так: я вижу, что не довольно строго держал сына моего. Какая польза, что так рано развились его чувства и мысли?.. Однако же я не отстану от своих планов. Велю ему выйти в отставку года через четыре, а там женю на богатой невесте и поправлю тем его состояние. Оно по милости моей любезной супруги совсем расстроено; не могу вспомнить без бешенства, как она меня обманывала. О! коварная женщина! Ты испытаешь всю тягость моего мщения; в бедности, с раскаяньем в душе и без надежды на будущее, ты умрешь далёко от глаз моих. Я никогда не решусь увидать тебя снова. Не делал ли я всё, чего ей хотелось? И обесчестить такого мужа! Я очень рад, что у нее нет близких родных, которые бы помогали. (Молчание.) Кажется, кто-то сюда идет… так точно…
(Входит Владимир Арбенин.)
Владимир. Батюшка! здравствуйте…
Павел Григорич. Я очень рад, что ты пришел теперь. Мы кой об чем поговорим: это касается до будущей твоей участи…
Но ты что-то невесел, друг мой! Где был ты?
Владимир (бросает на отца быстрый и мрачный взор). Где я был, батюшка?
Павел Григ<орич>. Что значит этот пасмурный вид? Так ли встречают ласки отца?
Владимир. Отгадайте, где я был?..
Павел Григ<орич>. У какого-нибудь тебе подобного шалуна, где ты проиграл свои деньги, или у какой-нибудь прекрасной, которая огорчила тебя своим отказом. Какие другие приключения могут беспокоить тебя? Кажется, я отгадал…
Владимир. Я был там, откуда веселье очень далеко; я видел одну женщину, слабую, больную, которая за давнишний проступок оставлена своим мужем и родными; она – почти нищая; весь мир смеется над ней, и никто об ней не жалеет… О! батюшка! эта душа заслуживала прощение и другую участь! Батюшка! я видел горькие слезы раскаяния, я молился вместе с нею, я обнимал ее колена, я… я был у моей матери… чего вам больше?
Павел Григ<орич>. Ты?..
Владимир. О, если б вы знали, если б видели… отец мой! Вы не поняли эту нежную, божественную душу; или вы несправедливы, несправедливы… я повторю это перед целым миром, и так громко, что ангелы услышат и ужаснутся человеческой жестокости…
Павел Григ<орич> (его лицо пылает). Ты смеешь!.. Меня обвинять, неблагодар…
Владимир. Нет! вы мне простите!.. Я себя не помню… Но посудите сами: как мог я остаться хладнокровным? Я согласен, она вас оскорбила, непростительно оскорбила; но что она мне сделала? На ее коленах протекли первые годы моего младенчества, ее имя вместе с вашим было первою моею речью, ее ласки облегчали мои первые болезни… и теперь, когда она в нищете, приехала сюда, мог ли я не упасть к ее ногам… Батюшка! она хочет вас видеть… я умоляю… если мое счастье для вас что-нибудь значит… Одна ее чистая слеза смоет черное подозрение с вашего сердца и удалит предрассудки!..
Павел Григ<орич>. Слушай, дерзкий! я на нее не сердит; но не хочу, не должен более с нею видеться! Что скажут в свете?..
Владимир (кусая губы). Что скажут в свете!..
Павел Григ<орич>. И ты очень дурно сделал, сын мой, что не сказал мне, когда поехал к Анне Дмитревне; я бы дал тебе препорученье…
Владимир. Которое бы убило последнюю ее надежду? Не так ли?..
Павел Григ<орич>. Да, да! Она еще недовольно наказана… эта сирена, эта скверная женщина…
Владимир. Она моя мать.
Павел Григ<орич>. Если опять ее увидишь, то посоветуй ей не являться ко мне и не стараться выпросить прощенья, чтобы мне и ей не было еще стыднее встретиться, чем было расставаться.
Владимир. Отец мой! Я не сотворен для таких препоручений.
Павел Григ<орич> (с холодной улыбкой). Довольно об этом. Кто из нас прав или виноват, не тебе судить. Через час приходи ко мне в кабинет: там я тебе покажу недавно присланные бумаги, которые касаются до тебя… Также тебе дам я прочитать письмо от графа, насчет определения в службу. И еще прошу тебя не говорить мне больше ничего о своей матери – я прошу, когда могу приказывать! (Уходит.) (Владимир долго смотрит ему вслед.)
Владимир. Как рад он, что имеет право мне приказывать! Боже! Никогда тебе не докучал я лишними мольбами; теперь прошу: прекрати эту распрю! Смешны для меня люди! Ссорятся из пустяков и отлагают час примиренья, как будто это вещь, которую всегда успеют сделать! Нет, вижу, должно быть жестоким, чтобы жить с людьми; они думают, что я создан для удовлетворенья их прихотей, что я средство для достижения их глупых целей! Никто меня не понимает, никто не умеет обходиться с этим сердцем, которое полно любовью и принуждено расточать ее напрасно!..
(Входит Белинской, разряженный.)
Белинской. А! здравствуй, Арбенин… здравствуй, любезный друг! что так задумчив? Для чего тому считать звезды, кто может считать звонкую монету? Погляди на меня; бьюсь об заклад, я отгадал, об чем ты думал.
Владимир. Руку! (Жмет ему руку.)
Белинской. Ты думал о том, как заставить женщину любить или заставить ее признаться в том, что она притворялась. То и другое очень мудрено, однако я скорей возьмусь сделать первое, нежели последнее, потому что…
Владимир. О чем ты болтаешь тут?
Белинской. О чем? Он поглупел или оглох! Я говорил о царе Соломоне, который воспевал умеренность и советовал поститься, а сам был не из последних скоромников… ха! ха! ха!.. Ты верно ждал, чтоб твоя любезная прилетела к тебе на крылиях зефира… нет, потрудись-ка сам слетать. Друг мой! кто разберет женщин? В минуту, когда ты думаешь…
Владимир (прерывает его). Где был ты вчера?
Белинской. На музыкальном вечере, так сказать. Дети делали отцу сюрприз по случаю его именин; они играли на разных инструментах, и для них и для отца это очень хорошо. Несмотря на то, гостям, которых было очень много, было очень скучно.
Владимир. Смешной народ! Таким образом глупое чванство всегда отравляет семейственные удовольствия.
Белинской. Отец был в восхищении и к каждому обращал глаза с разными телодвижениями; каждый отвечал ему наклонением головы и довольною улыбкой, и, уловя время, когда бедный отец обращался в противную сторону, каждый зевал беспощадно… Мне показались жалкими этот отец и его дети.
Владимир. А мне жалки бесстыдные гости; не могу видеть равнодушно этого презрения к счастию ближнего, какого бы роду оно ни было. Все хотят, чтобы другие были счастливы по их образу мыслей – и таким образом уязвляют сердце, не имея средств излечить. Я бы желал совершенно удалиться от людей, но привычка не позволяет мне… Когда я один, то мне кажется, что никто меня не любит, никто не заботится обо мне… и это так тяжело, так тяжело!..
Белинской. Эх! полно, братец, говорить пустяки. Товарищи тебя все любят… а если есть какие-нибудь другие неприятности, то надо уметь переносить их с твердостью… всё проходит, зло, как добро…
Владимир. Переносить! Переносить! Как давно твердят это роду человеческому, хотя знают, что таким увещаниям почти никто не следует… Некогда и я был счастлив, невинен, но те дни слишком давно соединились с прошедшим, чтобы воспоминание о них могло меня утешить. Вся истинная жизнь моя состоит из нескольких мгновений, и всё прочее время было только приготовление или следствие сих мгновений… Тебе трудно понять мои мечты, я это вижу… друг мой! Где найду я то, что принужден искать?
Белинской. В своем сердце. У тебя есть великий источник блаженства, умей только почерпать из него. Ты имеешь скверную привычку рассматривать со всех сторон, анатомировать каждую крошку горя, которую судьба тебе посылает; учись презирать неприятности, наслаждаться настоящим, не заботиться о будущем и не жалеть о минувшем. Всё привычка в людях, а в тебе больше, чем в других; зачем не отстать, если видишь, что цель не может быть достигнута. Нет! вынь да положь. А кто после терпит?
Владимир. Не суди так легкомысленно. Войди лучше в мое положение. Знаешь ли, я иногда завидую сиротам; иногда мне кажется, что родители мои спорят о любви моей, а иногда, что они совсем не дорожат ею. Они знают, что я их люблю, сколько может любить сын. Нет! зачем, когда они друг на друга косятся, зачем есть существо, которое хотело бы их соединить вновь, перелить весь пламень юной любви своей в их предубежденные сердца! Друг мой! Дмитрий! я не должен так говорить, но ты ведь знаешь всё, всё; и тебе я могу поверять то, что составляет несчастье моей жизни, что скоро доведет меня до гроба или сумасшествия.
Белинской. Магомет сказал, что он опустил голову в воду и вынул, и в это время 14-тью годами состарился; так и ты в короткое время ужасно переменился. Расскажи-ка мне, как идут твои любовные похождения? ты нахмурился? скажи: давно ли ты ее видел?..
Владимир. Давно.
Белинской. А где живут Загорскины? их две сестры, отца нет? так ли?
Владимир. Так.
Белинской. Познакомь меня с ними. У них бывают вечера, балы?
Владимир. Нет.
Белинской. А я думал… однако всё не мешает… Познакомь меня…
Владимир. Изволь.
Белинской. Расскажи мне историю твоей любви.
Владимир. Она очень обыкновенна и тебя не займет!..
Белинской. Знаешь ли ты кузину Загорскиных, княжну? Вот прехорошенькая и прелюбезная девушка.
Владимир. Быть может. В первый раз, как я увидал ее, то почувствовал какую-то антипатию; я дурно об ней подумал, не слыхав еще ни одного слова от нее. А ты знаешь, что я верю предчувствиям.
Белинской. Суевер!..
Владимир. Намедни я поехал верхом; лошадь не хотела идти в ворота; я ее пришпорил, она бросилась, и чуть-чуть я не ударился головой об столб. Точно так и с душой: иногда чувствуешь отвращение к кому-нибудь, принудишь себя обойтись ласково, захочешь полюбить человека… а смотришь, он тебе плотит коварством и неблагодарностью!..
Белинской (смотрит на часы). Ах, боже мой! а мне давно ведь пора ехать. Я к тебе забежал ведь на секунду…
Владимир. Я это вижу. Куда ты спешишь?
Белинской. К графу Пронскому – скука смертельная! а надо ехать…
Владимир. Зачем же надобно?
Белинской. Да так…
Владимир. Важная причина. Ну, прощай.
Белинской. До свиданья. (Уходит.)
Владимир. Люблю Белинского за его веселый характер! (Ходит взад и вперед.)
Как моя голова расстроена; всё в беспорядке в ней, как в доме, где пьян хозяин.
Поеду… Увижу Наташу, этого ангела! Взор женщины, как луч месяца, невольно приводит в грудь мою спокойствие. (Садится и вынимает из кармана бумагу.) Странно! вчерась я отыскал это в своих бумагах и был поражен. Каждый раз, как посмотрю на этот листок, я чувствую присутствие сверхъестественной силы, и неизвестный голос шепчет мне: «Не старайся избежать судьбы своей! так должно быть!» Год тому назад, увидав ее в первый раз, я писал об ней в одном замечании. Она тогда имела на меня влияние благотворительное, а теперь – теперь, когда вспомню, то вся кровь приходит в волнение. И сожалею, зачем я не так добр, зачем душа моя не так чиста, как бы я хотел. Может быть, она меня любит; ее глаза, румянец, слова… какой я ребенок! – всё это мне так памятно, так дорого, как будто одними ее взглядами и словами я живу на свете. Что пользы? Так вот конец, которого я ожидал прошлого года!.. Боже! боже! чего желает мое сердце? – Когда я далеко от нее, то воображаю, чтó скажу ей, как горячо сожму ее руку, как напомню о минувшем, о всех мелочах… А только с нею – всё забыто; я истукан! душа утонет в глазах; всё пропадет: надежды, опасенья, воспоминания… О! какой я ничтожный человек! Не могу даже сказать ей, что люблю ее, что она мне дороже жизни; не могу ничего путного сказать, когда сижу против этого чудного созданья! (С горькой улыбкой) Чем-то кончится жизнь моя, а началась она недурно. Впрочем, не всё ли равно, с какими воспоминаниями я сойду в могилу. О! как бы я желал предаться удовольствиям и потопить в их потоке тяжелую ношу самопознания, которая с младенчества была моим уделом! (Уходит тихо.)
(Комната в доме Павла Григорьевича Арбенина. Шкаф с книгами и бюро.)
(Действие происходит в Москве.)
(Павел Григорич запечатывает письмо.)
Павел Григорич. Говорят, что дети в тягость нам, пока они молоды; но я думаю совсем противное. За ребенком надобно ухаживать, учить и нянчить его, а 20-летнего определяй в службу да каждую минуту трепещи, чтобы он какою-нибудь шалостью не погубил навеки себя и честное имя. Признаться: мое положение теперь самое критическое. Владимир нейдет в военную службу, во-первых, потому что его характер, как он сам говорит, слишком своеволен, а во-вторых, потому что он не силен в математике: куда же определиться? в штатскую? Все лучшие места заняты, к тому же… нехорошо!.. Воспитывать теперь самая трудная вещь; думаешь: ну, всё теперь кончилось! Не тут-то было: только начинается!.. Я боюсь, чтобы Владимир не потерял добрую славу в большом свете, где я столькими трудами достиг до некоторой значительности. Тогда я же буду виноват; про меня же скажут, как намедни, что я не воспитывал его сообразно характеру. Какой же в его лета характер? Самый его характер есть бесхарактерность. Так: я вижу, что не довольно строго держал сына моего. Какая польза, что так рано развились его чувства и мысли?.. Однако же я не отстану от своих планов. Велю ему выйти в отставку года через четыре, а там женю на богатой невесте и поправлю тем его состояние. Оно по милости моей любезной супруги совсем расстроено; не могу вспомнить без бешенства, как она меня обманывала. О! коварная женщина! Ты испытаешь всю тягость моего мщения; в бедности, с раскаяньем в душе и без надежды на будущее, ты умрешь далёко от глаз моих. Я никогда не решусь увидать тебя снова. Не делал ли я всё, чего ей хотелось? И обесчестить такого мужа! Я очень рад, что у нее нет близких родных, которые бы помогали. (Молчание.) Кажется, кто-то сюда идет… так точно…
(Входит Владимир Арбенин.)
Владимир. Батюшка! здравствуйте…
Павел Григорич. Я очень рад, что ты пришел теперь. Мы кой об чем поговорим: это касается до будущей твоей участи…
Но ты что-то невесел, друг мой! Где был ты?
Владимир (бросает на отца быстрый и мрачный взор). Где я был, батюшка?
Павел Григ<орич>. Что значит этот пасмурный вид? Так ли встречают ласки отца?
Владимир. Отгадайте, где я был?..
Павел Григ<орич>. У какого-нибудь тебе подобного шалуна, где ты проиграл свои деньги, или у какой-нибудь прекрасной, которая огорчила тебя своим отказом. Какие другие приключения могут беспокоить тебя? Кажется, я отгадал…
Владимир. Я был там, откуда веселье очень далеко; я видел одну женщину, слабую, больную, которая за давнишний проступок оставлена своим мужем и родными; она – почти нищая; весь мир смеется над ней, и никто об ней не жалеет… О! батюшка! эта душа заслуживала прощение и другую участь! Батюшка! я видел горькие слезы раскаяния, я молился вместе с нею, я обнимал ее колена, я… я был у моей матери… чего вам больше?
Павел Григ<орич>. Ты?..
Владимир. О, если б вы знали, если б видели… отец мой! Вы не поняли эту нежную, божественную душу; или вы несправедливы, несправедливы… я повторю это перед целым миром, и так громко, что ангелы услышат и ужаснутся человеческой жестокости…
Павел Григ<орич> (его лицо пылает). Ты смеешь!.. Меня обвинять, неблагодар…
Владимир. Нет! вы мне простите!.. Я себя не помню… Но посудите сами: как мог я остаться хладнокровным? Я согласен, она вас оскорбила, непростительно оскорбила; но что она мне сделала? На ее коленах протекли первые годы моего младенчества, ее имя вместе с вашим было первою моею речью, ее ласки облегчали мои первые болезни… и теперь, когда она в нищете, приехала сюда, мог ли я не упасть к ее ногам… Батюшка! она хочет вас видеть… я умоляю… если мое счастье для вас что-нибудь значит… Одна ее чистая слеза смоет черное подозрение с вашего сердца и удалит предрассудки!..
Павел Григ<орич>. Слушай, дерзкий! я на нее не сердит; но не хочу, не должен более с нею видеться! Что скажут в свете?..
Владимир (кусая губы). Что скажут в свете!..
Павел Григ<орич>. И ты очень дурно сделал, сын мой, что не сказал мне, когда поехал к Анне Дмитревне; я бы дал тебе препорученье…
Владимир. Которое бы убило последнюю ее надежду? Не так ли?..
Павел Григ<орич>. Да, да! Она еще недовольно наказана… эта сирена, эта скверная женщина…
Владимир. Она моя мать.
Павел Григ<орич>. Если опять ее увидишь, то посоветуй ей не являться ко мне и не стараться выпросить прощенья, чтобы мне и ей не было еще стыднее встретиться, чем было расставаться.
Владимир. Отец мой! Я не сотворен для таких препоручений.
Павел Григ<орич> (с холодной улыбкой). Довольно об этом. Кто из нас прав или виноват, не тебе судить. Через час приходи ко мне в кабинет: там я тебе покажу недавно присланные бумаги, которые касаются до тебя… Также тебе дам я прочитать письмо от графа, насчет определения в службу. И еще прошу тебя не говорить мне больше ничего о своей матери – я прошу, когда могу приказывать! (Уходит.) (Владимир долго смотрит ему вслед.)
Владимир. Как рад он, что имеет право мне приказывать! Боже! Никогда тебе не докучал я лишними мольбами; теперь прошу: прекрати эту распрю! Смешны для меня люди! Ссорятся из пустяков и отлагают час примиренья, как будто это вещь, которую всегда успеют сделать! Нет, вижу, должно быть жестоким, чтобы жить с людьми; они думают, что я создан для удовлетворенья их прихотей, что я средство для достижения их глупых целей! Никто меня не понимает, никто не умеет обходиться с этим сердцем, которое полно любовью и принуждено расточать ее напрасно!..
(Входит Белинской, разряженный.)
Белинской. А! здравствуй, Арбенин… здравствуй, любезный друг! что так задумчив? Для чего тому считать звезды, кто может считать звонкую монету? Погляди на меня; бьюсь об заклад, я отгадал, об чем ты думал.
Владимир. Руку! (Жмет ему руку.)
Белинской. Ты думал о том, как заставить женщину любить или заставить ее признаться в том, что она притворялась. То и другое очень мудрено, однако я скорей возьмусь сделать первое, нежели последнее, потому что…
Владимир. О чем ты болтаешь тут?
Белинской. О чем? Он поглупел или оглох! Я говорил о царе Соломоне, который воспевал умеренность и советовал поститься, а сам был не из последних скоромников… ха! ха! ха!.. Ты верно ждал, чтоб твоя любезная прилетела к тебе на крылиях зефира… нет, потрудись-ка сам слетать. Друг мой! кто разберет женщин? В минуту, когда ты думаешь…
Владимир (прерывает его). Где был ты вчера?
Белинской. На музыкальном вечере, так сказать. Дети делали отцу сюрприз по случаю его именин; они играли на разных инструментах, и для них и для отца это очень хорошо. Несмотря на то, гостям, которых было очень много, было очень скучно.
Владимир. Смешной народ! Таким образом глупое чванство всегда отравляет семейственные удовольствия.
Белинской. Отец был в восхищении и к каждому обращал глаза с разными телодвижениями; каждый отвечал ему наклонением головы и довольною улыбкой, и, уловя время, когда бедный отец обращался в противную сторону, каждый зевал беспощадно… Мне показались жалкими этот отец и его дети.
Владимир. А мне жалки бесстыдные гости; не могу видеть равнодушно этого презрения к счастию ближнего, какого бы роду оно ни было. Все хотят, чтобы другие были счастливы по их образу мыслей – и таким образом уязвляют сердце, не имея средств излечить. Я бы желал совершенно удалиться от людей, но привычка не позволяет мне… Когда я один, то мне кажется, что никто меня не любит, никто не заботится обо мне… и это так тяжело, так тяжело!..
Белинской. Эх! полно, братец, говорить пустяки. Товарищи тебя все любят… а если есть какие-нибудь другие неприятности, то надо уметь переносить их с твердостью… всё проходит, зло, как добро…
Владимир. Переносить! Переносить! Как давно твердят это роду человеческому, хотя знают, что таким увещаниям почти никто не следует… Некогда и я был счастлив, невинен, но те дни слишком давно соединились с прошедшим, чтобы воспоминание о них могло меня утешить. Вся истинная жизнь моя состоит из нескольких мгновений, и всё прочее время было только приготовление или следствие сих мгновений… Тебе трудно понять мои мечты, я это вижу… друг мой! Где найду я то, что принужден искать?
Белинской. В своем сердце. У тебя есть великий источник блаженства, умей только почерпать из него. Ты имеешь скверную привычку рассматривать со всех сторон, анатомировать каждую крошку горя, которую судьба тебе посылает; учись презирать неприятности, наслаждаться настоящим, не заботиться о будущем и не жалеть о минувшем. Всё привычка в людях, а в тебе больше, чем в других; зачем не отстать, если видишь, что цель не может быть достигнута. Нет! вынь да положь. А кто после терпит?
Владимир. Не суди так легкомысленно. Войди лучше в мое положение. Знаешь ли, я иногда завидую сиротам; иногда мне кажется, что родители мои спорят о любви моей, а иногда, что они совсем не дорожат ею. Они знают, что я их люблю, сколько может любить сын. Нет! зачем, когда они друг на друга косятся, зачем есть существо, которое хотело бы их соединить вновь, перелить весь пламень юной любви своей в их предубежденные сердца! Друг мой! Дмитрий! я не должен так говорить, но ты ведь знаешь всё, всё; и тебе я могу поверять то, что составляет несчастье моей жизни, что скоро доведет меня до гроба или сумасшествия.
Белинской. Магомет сказал, что он опустил голову в воду и вынул, и в это время 14-тью годами состарился; так и ты в короткое время ужасно переменился. Расскажи-ка мне, как идут твои любовные похождения? ты нахмурился? скажи: давно ли ты ее видел?..
Владимир. Давно.
Белинской. А где живут Загорскины? их две сестры, отца нет? так ли?
Владимир. Так.
Белинской. Познакомь меня с ними. У них бывают вечера, балы?
Владимир. Нет.
Белинской. А я думал… однако всё не мешает… Познакомь меня…
Владимир. Изволь.
Белинской. Расскажи мне историю твоей любви.
Владимир. Она очень обыкновенна и тебя не займет!..
Белинской. Знаешь ли ты кузину Загорскиных, княжну? Вот прехорошенькая и прелюбезная девушка.
Владимир. Быть может. В первый раз, как я увидал ее, то почувствовал какую-то антипатию; я дурно об ней подумал, не слыхав еще ни одного слова от нее. А ты знаешь, что я верю предчувствиям.
Белинской. Суевер!..
Владимир. Намедни я поехал верхом; лошадь не хотела идти в ворота; я ее пришпорил, она бросилась, и чуть-чуть я не ударился головой об столб. Точно так и с душой: иногда чувствуешь отвращение к кому-нибудь, принудишь себя обойтись ласково, захочешь полюбить человека… а смотришь, он тебе плотит коварством и неблагодарностью!..
Белинской (смотрит на часы). Ах, боже мой! а мне давно ведь пора ехать. Я к тебе забежал ведь на секунду…
Владимир. Я это вижу. Куда ты спешишь?
Белинской. К графу Пронскому – скука смертельная! а надо ехать…
Владимир. Зачем же надобно?
Белинской. Да так…
Владимир. Важная причина. Ну, прощай.
Белинской. До свиданья. (Уходит.)
Владимир. Люблю Белинского за его веселый характер! (Ходит взад и вперед.)
Как моя голова расстроена; всё в беспорядке в ней, как в доме, где пьян хозяин.
Поеду… Увижу Наташу, этого ангела! Взор женщины, как луч месяца, невольно приводит в грудь мою спокойствие. (Садится и вынимает из кармана бумагу.) Странно! вчерась я отыскал это в своих бумагах и был поражен. Каждый раз, как посмотрю на этот листок, я чувствую присутствие сверхъестественной силы, и неизвестный голос шепчет мне: «Не старайся избежать судьбы своей! так должно быть!» Год тому назад, увидав ее в первый раз, я писал об ней в одном замечании. Она тогда имела на меня влияние благотворительное, а теперь – теперь, когда вспомню, то вся кровь приходит в волнение. И сожалею, зачем я не так добр, зачем душа моя не так чиста, как бы я хотел. Может быть, она меня любит; ее глаза, румянец, слова… какой я ребенок! – всё это мне так памятно, так дорого, как будто одними ее взглядами и словами я живу на свете. Что пользы? Так вот конец, которого я ожидал прошлого года!.. Боже! боже! чего желает мое сердце? – Когда я далеко от нее, то воображаю, чтó скажу ей, как горячо сожму ее руку, как напомню о минувшем, о всех мелочах… А только с нею – всё забыто; я истукан! душа утонет в глазах; всё пропадет: надежды, опасенья, воспоминания… О! какой я ничтожный человек! Не могу даже сказать ей, что люблю ее, что она мне дороже жизни; не могу ничего путного сказать, когда сижу против этого чудного созданья! (С горькой улыбкой) Чем-то кончится жизнь моя, а началась она недурно. Впрочем, не всё ли равно, с какими воспоминаниями я сойду в могилу. О! как бы я желал предаться удовольствиям и потопить в их потоке тяжелую ношу самопознания, которая с младенчества была моим уделом! (Уходит тихо.)
Сцена II
Ввечеру 28 августа.
(Диванная в доме Загорскиных; дверь одна отворена в гостиную, другая в залу. Хозяйка Анна Николаевна; ее дочь Наталья Федоровна. Софья, княжна, вскоре. Иные сидят, другие разговаривают стоя.)
(Бьет восемь часов.)
Анна Николавна (одному из гостей). Были вы вчера у графа? там, говорят, был благородный театр… и еще говорят: как отделаны комнаты были… это чудо… по-царски!..
Гость 1. Как же-с – я был там. До 5 часов утра танцевали; и всего было довольно, всякого рода людей.
Наталья Фед<оровна>. Какие вы насмешники!.. а кто там был из кавалеров?..
Гость 1. Два князя Шумовых, Белинской, Арбенин, Слёнов, Чацкий… и другие; одних не помню, других позабыл… Знаете вы Белинского? – премилый малый, прелюбезный. Не правда ли?
Анна Ник<олавна>. Да, я слыхала.
Одна из барышень. Скажите, пожалуста, кто такое этот Арбенин? – мне об нем много рассказывали.
Гость 1. Во-первых, он ужасный повеса, насмешник и злой насмешник; дерзок и всё, что вы хотите; впрочем, очень умный человек. Не думайте, что я это говорю по какой-нибудь личности; нет – все об нем этого мнения.
Наталья Фед<оровна>. Я вам ручаюсь, что не все: я первая не так думаю об нем. Я его знаю давно, он к нам ездит, и я не заметила его злости; по крайней мере он ни о ком при мне так не говорил, как вы теперь про него…
Гость 1. О! это совсем другое; с вами он, может быть, очень любезен, но…
Другая барышня. Я сама слышала, что Арбенина должно опасаться…
Гость 2 (подойдя). А мне кажется, наоборот…
Наталья Фед<оровна> (одной из барышень). Ma chère![2] Знаешь ли ты что-нибудь глупее комплиментов?
Гость 3 (недавно подошедший). А знаете ли вы историю Арбенина?..
Одна из дам. Я не думаю, чтоб он был такое важное лицо, чтобы можно было заниматься его историей; и до кого она касается? Он очень счастлив: это доказывает его веселый характер, а история счастливых людей не бывает никогда занимательна…
Гость 3. Поверьте, веселость в обществе очень часто одна личина; но бывают минуты, когда эта самая веселость, в бореньи с внутреннею грустью, принимает вид чего-то дикого; если внезапный смех прерывает мрачную задумчивость, то не радость возбуждает его; этот перелом доказывает только, что человек не может совершенно скрыть чувств своих. Лица, которые всегда улыбаются, вот лица счастливцев!
Наталья Федоровна. О! я знаю, что вы всегда заступаетесь за господина Арбенина!
Гость 3. Разве вы никогда не заступаетесь за людей, которых обвиняют понапрасну?
Наталья Федо<ровна>. Напротив! вот я третьего дни целый час спорила с дядюшкой, который утверждал, что Арбенин не заслуживает названия дворянина, что у него злой язык и так далее… А я знаю, что Арбенин так понимает хорошо честь, как никто, и что у него доброе сердце… он это доказал многим!..
Гость 1 (обращаясь к другому). Посмотрите, как она покраснела!
Гость 4. C'est une coquette.[3]
Наталья Ф<едоровна> (смотрит в дверь). Кто это еще приехал?.. Ах, вообразите: я не узнала издали кузину!..
(Княжна Софья входит.) (Кузины целуются.)
К<няжна> Софья (тихо Наташе). Я сию минуту, выходя из кареты, видела Арбенина; он ехал мимо вашего дома и так пристально глядел в окна, что, если б сам император проехал мимо его с другой стороны, так он бы не обернулся. (Улыбается.) Будет он здесь?
Наталья Ф<едоровна>. Почему же мне знать? Я не спрашивала, а он сам никогда наперед не извещает о своем приезде.
Кн<яжна> Софья (в сторону). А я надеялась еще раз его увидать. (Громко) У меня сегодня что-то голова болит!
Гость 2. Лишь бы не сердце!
К<няжна> Софья (в сторону). Как плоско! (Ему) Вы вчера прекрасно играли у графа; особливо во второй пьесе; все были восхищены вами. (Он кланяется.) Только скажите, для чего вы так рано уехали, тотчас после ужина?
Гость 2. У меня заболела голова.
К<няжна> Софья (с улыбкой). Что за важность? это не сердце!
Анна Ник<олавна> (подходит). Барышни, господа кавалеры, не хотите ли играть в мушку… столы готовы.
Многие. С большим удовольствием.
(Все, кроме Наташи и Софьи, уходят.)
Княжна. Кузина! мне кажется, ты совсем не радуешься своей победе? Ты как будто не догадываешься. Ну к чему хитрить? Всякий заметил, что Арбенин в тебя влюблен; и ты прежде всех это заметила. Зачем так мало доверенности ко мне? Ты знаешь, что я с тобой дружна и всегда всё про себя сказываю. Или я еще не заслужила…
Наталья Ф<едоровна>. Душенька! к чему такие упреки? (Целует ее.) Впрочем это неправда… (Берет княжну за руку.) Не сердитесь же, Софья Николавна! (Смеется.)
Княжна. О! я знаю, что он тебе нравится, но берегись! ты Арбенина не знаешь хорошо, потому что его никто хорошо знать не может… Ум язвительный и вместе глубокий, желания, не знающие никакой преграды, и переменчивость склонностей – вот что опасно в твоем любезном; он сам не знает, чего хочет, и по той же причине, полюбив, разлюбит тотчас, если представится ему новая цель!
Наталья Ф<едоровна>. С каким жаром вы говорите, кузина!
Княжна. Потому что я тебя люблю и предостерегаю…
Наталья Ф<едоровна>. Да почему тебе так знать его?
Княжна. О, я наслышалась довольно…
Наталья Ф<едоровна>. От кого?
Княжна. Да от самого Арбенина!
(Наташа отворачивается и уходит.)
Она ревнива! Она любит его! а он, он… как часто, когда я ему говорила что-нибудь, он без внимания сидел с неподвижными глазами, как будто бы одна единственная мысль владела его существованьем; и когда Наташа подходила, я следовала за его взорами; внезапный блеск появлялся на них. О, я несчастная! но как не любить? он так умен, так полон благородства. Он часто разговаривает со мною, но почти всё о Наташе. Я знаю, что ему приятно быть со мною, но знаю также, что это не для меня. И то, что должно бы было служить мне неисчерпаемым источником блаженства, превращает одна мысль в жестокую муку.
Он не красавец, но так не похож на других людей, что самые недостатки его, как редкость, невольно нравятся; какая душа блещет в его темных глазах! какой голос!.. о! я безумная! ломаю себе голову над его характером и не могу растолковать собственную страсть. (Молчание.) Нет! они не будут счастливы… клянусь этим небом, клянусь душой моей, всё, что имеет ядовитого женская хитрость, будет употреблено, чтоб разрушить их благополучие… Пусть тогда погибну, но в утешение себе скажу: «он не веселится, когда я плачу! его жизнь не спокойнее моей!» – Я решилась! как легко мне стало: я решилась!
(В это время в глубине театра проходит несколько гостей, одни уезжают, другие приезжают; хозяйка провожает и встречает.)
(В<ладимир> Арбенин тихо выходит из гостиной.)
Княжна (увидав Арбенина). Как смела я решиться!..
Владимир. Ах, княжна!.. как я рад, что вы здесь…
Княжна. Давно ли вы приехали?
Владимир. Сейчас. Вхожу в гостиную: там играют по 5 копеек в мушку. Я посмотрел: почти ни слова не сказал. Мне стало душно. Не понимаю этой глупой карточной работы: нет удовольствия ни для глаз, ни для ума, нет даже надежды, обольстительной для многих, выиграть, опустошить карманы противника. Несносное полотерство, стремление к ничтожеству, пошлое самовыказывание завладело половиной русской молодежи; без цели таскаются всюду, наводят скуку себе и другим…
Княжна. Зачем же вы сюда приехали?
Владимир (пожав плечами). Зачем!
Княжна (язвительно). Я догадываюсь!
Владимир. Так! заблуждение! заблуждение!.. Но скажите, может ли быть тот счастлив, кто своим присутствием в тягость? – Я не сотворен для людей теперешнего века и нашей страны; у них каждый обязан жертвовать толпе своими чувствами и мыслями; но я этого не могу, я везде одинаков – и потому нигде не гожусь; не правда ли, вот очень ясное доказательство…
Княжна. Вы на себя нападаете.
Владимир. Да, я сам себе враг, потому что продаю свою душу за один ласковый взгляд, за одно не слишком холодное слово… Мое безумство доходит до крайней степени, и со мною случится скоро горе, не от ума, но от глупости!..
Княжна. К чему эти притворные мрачные предчувствия. Я вас не понимаю. Всё проходит, и ваши печали, и (я не знаю даже как назвать) ваши химеры исчезнут. Пойдемте играть в мушку. Видели ли вы мою кузину, Наташу?
Владимир. Когда я взошел, какой-то адъютантик, потряхивая эполетами, рассказывал ей, как прошлый раз в Собрании один кавалер уронил замаскированную даму и как муж ее, вступившись за нее, сдуру обнаружил, кто она такова. Ваша кузина смеялась от души… это и меня порадовало. Посмотрите, как я буду весел сегодня. (Уходит в гостиную.)
Княжна (глядит ему вслед). Желаю вам много успехов! Нынче же начну приводить в исполнение мой план. И скоро я увижу конец всему… Боже мой! боже мой! для чего я так слабодушна, так не тверда? (Уходит в гостиную.)
(Диванная в доме Загорскиных; дверь одна отворена в гостиную, другая в залу. Хозяйка Анна Николаевна; ее дочь Наталья Федоровна. Софья, княжна, вскоре. Иные сидят, другие разговаривают стоя.)
(Бьет восемь часов.)
Анна Николавна (одному из гостей). Были вы вчера у графа? там, говорят, был благородный театр… и еще говорят: как отделаны комнаты были… это чудо… по-царски!..
Гость 1. Как же-с – я был там. До 5 часов утра танцевали; и всего было довольно, всякого рода людей.
Наталья Фед<оровна>. Какие вы насмешники!.. а кто там был из кавалеров?..
Гость 1. Два князя Шумовых, Белинской, Арбенин, Слёнов, Чацкий… и другие; одних не помню, других позабыл… Знаете вы Белинского? – премилый малый, прелюбезный. Не правда ли?
Анна Ник<олавна>. Да, я слыхала.
Одна из барышень. Скажите, пожалуста, кто такое этот Арбенин? – мне об нем много рассказывали.
Гость 1. Во-первых, он ужасный повеса, насмешник и злой насмешник; дерзок и всё, что вы хотите; впрочем, очень умный человек. Не думайте, что я это говорю по какой-нибудь личности; нет – все об нем этого мнения.
Наталья Фед<оровна>. Я вам ручаюсь, что не все: я первая не так думаю об нем. Я его знаю давно, он к нам ездит, и я не заметила его злости; по крайней мере он ни о ком при мне так не говорил, как вы теперь про него…
Гость 1. О! это совсем другое; с вами он, может быть, очень любезен, но…
Другая барышня. Я сама слышала, что Арбенина должно опасаться…
Гость 2 (подойдя). А мне кажется, наоборот…
Наталья Фед<оровна> (одной из барышень). Ma chère![2] Знаешь ли ты что-нибудь глупее комплиментов?
Гость 3 (недавно подошедший). А знаете ли вы историю Арбенина?..
Одна из дам. Я не думаю, чтоб он был такое важное лицо, чтобы можно было заниматься его историей; и до кого она касается? Он очень счастлив: это доказывает его веселый характер, а история счастливых людей не бывает никогда занимательна…
Гость 3. Поверьте, веселость в обществе очень часто одна личина; но бывают минуты, когда эта самая веселость, в бореньи с внутреннею грустью, принимает вид чего-то дикого; если внезапный смех прерывает мрачную задумчивость, то не радость возбуждает его; этот перелом доказывает только, что человек не может совершенно скрыть чувств своих. Лица, которые всегда улыбаются, вот лица счастливцев!
Наталья Федоровна. О! я знаю, что вы всегда заступаетесь за господина Арбенина!
Гость 3. Разве вы никогда не заступаетесь за людей, которых обвиняют понапрасну?
Наталья Федо<ровна>. Напротив! вот я третьего дни целый час спорила с дядюшкой, который утверждал, что Арбенин не заслуживает названия дворянина, что у него злой язык и так далее… А я знаю, что Арбенин так понимает хорошо честь, как никто, и что у него доброе сердце… он это доказал многим!..
Гость 1 (обращаясь к другому). Посмотрите, как она покраснела!
Гость 4. C'est une coquette.[3]
Наталья Ф<едоровна> (смотрит в дверь). Кто это еще приехал?.. Ах, вообразите: я не узнала издали кузину!..
(Княжна Софья входит.) (Кузины целуются.)
К<няжна> Софья (тихо Наташе). Я сию минуту, выходя из кареты, видела Арбенина; он ехал мимо вашего дома и так пристально глядел в окна, что, если б сам император проехал мимо его с другой стороны, так он бы не обернулся. (Улыбается.) Будет он здесь?
Наталья Ф<едоровна>. Почему же мне знать? Я не спрашивала, а он сам никогда наперед не извещает о своем приезде.
Кн<яжна> Софья (в сторону). А я надеялась еще раз его увидать. (Громко) У меня сегодня что-то голова болит!
Гость 2. Лишь бы не сердце!
К<няжна> Софья (в сторону). Как плоско! (Ему) Вы вчера прекрасно играли у графа; особливо во второй пьесе; все были восхищены вами. (Он кланяется.) Только скажите, для чего вы так рано уехали, тотчас после ужина?
Гость 2. У меня заболела голова.
К<няжна> Софья (с улыбкой). Что за важность? это не сердце!
Анна Ник<олавна> (подходит). Барышни, господа кавалеры, не хотите ли играть в мушку… столы готовы.
Многие. С большим удовольствием.
(Все, кроме Наташи и Софьи, уходят.)
Княжна. Кузина! мне кажется, ты совсем не радуешься своей победе? Ты как будто не догадываешься. Ну к чему хитрить? Всякий заметил, что Арбенин в тебя влюблен; и ты прежде всех это заметила. Зачем так мало доверенности ко мне? Ты знаешь, что я с тобой дружна и всегда всё про себя сказываю. Или я еще не заслужила…
Наталья Ф<едоровна>. Душенька! к чему такие упреки? (Целует ее.) Впрочем это неправда… (Берет княжну за руку.) Не сердитесь же, Софья Николавна! (Смеется.)
Княжна. О! я знаю, что он тебе нравится, но берегись! ты Арбенина не знаешь хорошо, потому что его никто хорошо знать не может… Ум язвительный и вместе глубокий, желания, не знающие никакой преграды, и переменчивость склонностей – вот что опасно в твоем любезном; он сам не знает, чего хочет, и по той же причине, полюбив, разлюбит тотчас, если представится ему новая цель!
Наталья Ф<едоровна>. С каким жаром вы говорите, кузина!
Княжна. Потому что я тебя люблю и предостерегаю…
Наталья Ф<едоровна>. Да почему тебе так знать его?
Княжна. О, я наслышалась довольно…
Наталья Ф<едоровна>. От кого?
Княжна. Да от самого Арбенина!
(Наташа отворачивается и уходит.)
Она ревнива! Она любит его! а он, он… как часто, когда я ему говорила что-нибудь, он без внимания сидел с неподвижными глазами, как будто бы одна единственная мысль владела его существованьем; и когда Наташа подходила, я следовала за его взорами; внезапный блеск появлялся на них. О, я несчастная! но как не любить? он так умен, так полон благородства. Он часто разговаривает со мною, но почти всё о Наташе. Я знаю, что ему приятно быть со мною, но знаю также, что это не для меня. И то, что должно бы было служить мне неисчерпаемым источником блаженства, превращает одна мысль в жестокую муку.
Он не красавец, но так не похож на других людей, что самые недостатки его, как редкость, невольно нравятся; какая душа блещет в его темных глазах! какой голос!.. о! я безумная! ломаю себе голову над его характером и не могу растолковать собственную страсть. (Молчание.) Нет! они не будут счастливы… клянусь этим небом, клянусь душой моей, всё, что имеет ядовитого женская хитрость, будет употреблено, чтоб разрушить их благополучие… Пусть тогда погибну, но в утешение себе скажу: «он не веселится, когда я плачу! его жизнь не спокойнее моей!» – Я решилась! как легко мне стало: я решилась!
(В это время в глубине театра проходит несколько гостей, одни уезжают, другие приезжают; хозяйка провожает и встречает.)
(В<ладимир> Арбенин тихо выходит из гостиной.)
Княжна (увидав Арбенина). Как смела я решиться!..
Владимир. Ах, княжна!.. как я рад, что вы здесь…
Княжна. Давно ли вы приехали?
Владимир. Сейчас. Вхожу в гостиную: там играют по 5 копеек в мушку. Я посмотрел: почти ни слова не сказал. Мне стало душно. Не понимаю этой глупой карточной работы: нет удовольствия ни для глаз, ни для ума, нет даже надежды, обольстительной для многих, выиграть, опустошить карманы противника. Несносное полотерство, стремление к ничтожеству, пошлое самовыказывание завладело половиной русской молодежи; без цели таскаются всюду, наводят скуку себе и другим…
Княжна. Зачем же вы сюда приехали?
Владимир (пожав плечами). Зачем!
Княжна (язвительно). Я догадываюсь!
Владимир. Так! заблуждение! заблуждение!.. Но скажите, может ли быть тот счастлив, кто своим присутствием в тягость? – Я не сотворен для людей теперешнего века и нашей страны; у них каждый обязан жертвовать толпе своими чувствами и мыслями; но я этого не могу, я везде одинаков – и потому нигде не гожусь; не правда ли, вот очень ясное доказательство…
Княжна. Вы на себя нападаете.
Владимир. Да, я сам себе враг, потому что продаю свою душу за один ласковый взгляд, за одно не слишком холодное слово… Мое безумство доходит до крайней степени, и со мною случится скоро горе, не от ума, но от глупости!..
Княжна. К чему эти притворные мрачные предчувствия. Я вас не понимаю. Всё проходит, и ваши печали, и (я не знаю даже как назвать) ваши химеры исчезнут. Пойдемте играть в мушку. Видели ли вы мою кузину, Наташу?
Владимир. Когда я взошел, какой-то адъютантик, потряхивая эполетами, рассказывал ей, как прошлый раз в Собрании один кавалер уронил замаскированную даму и как муж ее, вступившись за нее, сдуру обнаружил, кто она такова. Ваша кузина смеялась от души… это и меня порадовало. Посмотрите, как я буду весел сегодня. (Уходит в гостиную.)
Княжна (глядит ему вслед). Желаю вам много успехов! Нынче же начну приводить в исполнение мой план. И скоро я увижу конец всему… Боже мой! боже мой! для чего я так слабодушна, так не тверда? (Уходит в гостиную.)
Сцена III
15 сентября. Днем.
(Комната в доме Марьи Дмитревны, матери Владимира; зеленые обои. Столик и кресла. У окна Аннушка, старая служанка, шьет что-то. Слышен шум ветра и дождя.)
Аннушка. Ветер и дождь стучат в наши окна, как запоздалые дорожные. Кто им скажет: ветер и дождь, подите прочь, мешайте спать и покоиться богатым, которых здесь так много, а мы и без вас едва знаем сон и спокойствие? Приехала моя барыня мириться с муженьком – о-ох! ox! ox! Не мирно что-то началось да не так и кончится. Оставляет же он нас почти с голоду умирать: стало быть, не любит совсем и никогда не любил; а если так, то и от мировой толку не будет. Лучше без мужа, чем с дурным мужем. Ведь охота же Марье Дмитревне всё любить такого антихриста. Вот уж охота пуще неволи!
Зато молодой барин вышел у нас хорош; такой ласковый; шесть лет, нет, больше, 8 лет я его не видала. Как вырос, похорошел с тех пор. Еще помню, как его на руках таскала. То-то был любопытный; что ни увидит, всё зачем? да что? а уж вспыльчив-то был, словно порох. Раз вздумалось ему бросать тарелки да стаканы на пол; ну так и рвется, плачет: брось на пол. Дала ему; бросил – и успокоился… А бывало, помню (ему еще было 3 года), бывало, барыня посадит его на колена к себе и начнет играть на фортепьянах что-нибудь жалкое. Глядь: а у дитяти слезы по щекам так и катятся!..
Уж, верно, ему Павел Григорич много наговаривал против матери; да, видишь, впрок не пошло худое слово. Дай бог здоровья Владимиру Павловичу, дай бог! Он и меня на старости лет не позабывает. Хоть ласковой речью да подарит.
(Входит Марья Дмитревна, с книгой в руке.)
Марья Дмитревна. Я хотела читать, но как читать одними глазами, не следуя мыслию за буквами? Тяжкое состояние! Непонятная воля судьбы! ужасное борение самолюбия женщины с необходимостию!..
К чему служили мои детские мечты? разве есть необходимость предчувствовать напрасно? будучи ребенком, я часто, под влиянием светлого неба, светлого солнца, веселой природы, создавала себе существа такие, каких требовало мое сердце; они следовали за мною всюду, я разговаривала с ними днем и ночью; они украшали для меня весь мир. Даже люди казались для меня лучше, потому что они имели некоторое сходство с моими идеалами: в обхождении с ними я сама становилась лучше. – Ангелы ли были они? – не знаю, но очень близки к ангелам. – А теперь, холодная существенность отняла у меня последнее утешение: способность воображать счастие!..
(Комната в доме Марьи Дмитревны, матери Владимира; зеленые обои. Столик и кресла. У окна Аннушка, старая служанка, шьет что-то. Слышен шум ветра и дождя.)
Аннушка. Ветер и дождь стучат в наши окна, как запоздалые дорожные. Кто им скажет: ветер и дождь, подите прочь, мешайте спать и покоиться богатым, которых здесь так много, а мы и без вас едва знаем сон и спокойствие? Приехала моя барыня мириться с муженьком – о-ох! ox! ox! Не мирно что-то началось да не так и кончится. Оставляет же он нас почти с голоду умирать: стало быть, не любит совсем и никогда не любил; а если так, то и от мировой толку не будет. Лучше без мужа, чем с дурным мужем. Ведь охота же Марье Дмитревне всё любить такого антихриста. Вот уж охота пуще неволи!
Зато молодой барин вышел у нас хорош; такой ласковый; шесть лет, нет, больше, 8 лет я его не видала. Как вырос, похорошел с тех пор. Еще помню, как его на руках таскала. То-то был любопытный; что ни увидит, всё зачем? да что? а уж вспыльчив-то был, словно порох. Раз вздумалось ему бросать тарелки да стаканы на пол; ну так и рвется, плачет: брось на пол. Дала ему; бросил – и успокоился… А бывало, помню (ему еще было 3 года), бывало, барыня посадит его на колена к себе и начнет играть на фортепьянах что-нибудь жалкое. Глядь: а у дитяти слезы по щекам так и катятся!..
Уж, верно, ему Павел Григорич много наговаривал против матери; да, видишь, впрок не пошло худое слово. Дай бог здоровья Владимиру Павловичу, дай бог! Он и меня на старости лет не позабывает. Хоть ласковой речью да подарит.
(Входит Марья Дмитревна, с книгой в руке.)
Марья Дмитревна. Я хотела читать, но как читать одними глазами, не следуя мыслию за буквами? Тяжкое состояние! Непонятная воля судьбы! ужасное борение самолюбия женщины с необходимостию!..
К чему служили мои детские мечты? разве есть необходимость предчувствовать напрасно? будучи ребенком, я часто, под влиянием светлого неба, светлого солнца, веселой природы, создавала себе существа такие, каких требовало мое сердце; они следовали за мною всюду, я разговаривала с ними днем и ночью; они украшали для меня весь мир. Даже люди казались для меня лучше, потому что они имели некоторое сходство с моими идеалами: в обхождении с ними я сама становилась лучше. – Ангелы ли были они? – не знаю, но очень близки к ангелам. – А теперь, холодная существенность отняла у меня последнее утешение: способность воображать счастие!..