Михаил Задорнов. Записки усталого романтика

   Вдохновленные «аплодисментами», объявляем белый танец, за лучшее исполнение которого ансамбль «Обертон» учреждает специальный приз – с надписью «Агиттеатр МАИ «Россия»».
   За особую смелость при открытии новой танцплощадки значок МАИ – кусочек лазурного неба с летящим по нему самолетом – вручается бойцу стройотряда «Московский комсомолец» Галине Павленко, первой пригласившей на танец своего мужа Николая Павленко.
   Контакт установлен! Танцуют все! Кажется, что весь поселок собрался на танцплощадке. Не уходят даже семейные и многодетные. Они садятся на трубу теплотрассы и оттуда, словно из ложи, слушают музыку.
   Солнце погружается в верхушки елей и сопок, окрашивая в оранжевый цвет крыши вагончиков на склоне, стволы берез у ворот площадки и лица танцующих. А на столбах уже включили прожектора.
   Танцы окончены. В нашей книге отзывов появляется первая запись: «Дорогие студенты, приходя на эту танцплощадку, мы всегда будем вспоминать вас!»

15 июля. Первые трудности

   Автобус все глубже зарывается в тайгу. По обочинам цветет сиреневый иван-чай. Сама же дорога похожа на стиральную доску. Автобус старенький. Весь трясется, гремит. При особенно резких толчках от него отваливаются «лишние» детали, которые шофер собирает и складывает в специальный ящичек, чтобы потом поставить их на законное место.
   На БАМе мы пятый день. А у нас уже сложились свои традиции. Каждый день три концерта: два днем на стройплощадках в Тынде, один вечером в каком-нибудь клубе. Сегодня уже было два дневных концерта. Теперь выезжаем в поселок Восточный.
   Чтобы снять напряжение от двух дневных концертов и жары, шофер предлагает нам завернуть на речку искупаться. «Уж больно я хорошее место знаю!» – говорит он и отвозит нас на берег Гилюя.
   Дикие, пустынные берега. Отмели – обкатанная до синевы крупная галька. Повсюду валяются коряги, стволы деревьев, ветки. Сильным течением с них ободрало кору, потом разливом выбросило на берег и солнцем высушило до пепельного цвета. И теперь берег напоминает свалку скелетов доисторических животных. Со всех сторон сдавливают реку высокие скалы. Кажется, что находишься на дне пропасти. Сама же река быстрая, словно пытается вырваться из горных тисков. Зато зайдешь повыше, ляжешь на воду, раскрыв руки, и понесет тебя течением, как чайку ветром.
   В поселок Восточный въехали «с музыкой». Заклинило сигнал у автобуса. Жители, думая, что едет «Скорая помощь», тут же повыбегали из своих домов. Зато собирать уже никого не пришлось.
   Приезжая на новое место, мы обычно ищем сцену. На этот раз сценой стало цокольное покрытие будущей гостиницы. Для районов Севера и вечной мерзлоты выпускаются специальные утепленные минеральной ватой фанерные блоки. Есть блоки чердачного покрытия, есть стенные, есть блоки фундамента – цокольные. Дома из них собираются как в детском конструкторе.
   На этом концерте мы впервые столкнулись с «детской проблемой», потому что детей вокруг «сцены» оказалось так много, что невозможно было выступать с серьезными номерами. Детям неинтересно. Они носятся между рядами, шумят, играют в войну, прячась за спины зрителей.
   Первым нашелся Женя Шибагутдинов. Он вышел и сказал: «Дорогие дети! Я вам сейчас спою песню про малинового ежика». Все тут же успокоились и, разинув рты, уселись на колени к мамам. Потом Женя спел им про слоника, потом про крокодильчика... А когда стали выходить остальные актеры, то у каждого в репертуаре оказалось что-то детское. Кроме ансамбля... Но, когда играет наш ансамбль, ему никто не может помешать. Ни дети, ни даже гром, который уже гремел вовсю. Молнии ныряли не за горизонт, а в долину Гилюя. Но ансамбль наш играл громче грома. Быстро стемнело и так же быстро похолодало. Приходилось, отработав свой номер, забегать за сцену и там прыгать, приседать, чтобы не замерзнуть. Ну а девушек кутали в одеяла, в которые при перевозке обычно заворачивали аппаратуру.
   Не повезло нашей Марине Бролик. Когда она читала стихотворение, ее в ногу укусила оса. После концерта зрители говорили: «Какая у вас талантливая девочка. И поет, и танцует! А когда стихи читает, так переживает, что даже плачет».
   Но вот край тучи повис над нами, а по верхушкам деревьев пробежал резкий ветер. Упали первые крупные капли дождя. Слава богу, мы пели уже заключительную песню. Правда, допеть ее не успели. Гром грянул вдруг не на небе, а у нас на «сцене». Одновременно с ним молния врезалась чуть ли не в аппаратуру, а дождь хлынул с такой силой, будто на небе сразу открыли до отказа все краны. Благодарные зрители вместе с нами подхватили музыкальную аппаратуру и бегом потащили и колонки, и музыкальные инструменты под первый попавшийся навес. Пока пережидали грозу, в местном вагончике-столовой разговорились с бамовцами и бамовками.
   – Не все так просто было, – поделилась наболевшим инженер Жанна Ржевская. – Я ведь уже на вторую зиму приехала. И все равно порой нелегко было. Электричество во всем поселке иногда отключалось. В вагончиках минус сорок... Правда, спится на морозе знаете как крепко. Самое главное у первопроходцев – это чувство товарищества, которого нам порой так не хватает в больших городах. Что я заметила? Многие из нас, когда поселок уже начал застраиваться и разрастаться, снова уходили в десант. Именно из-за особенной дружбы. Меня это еще в мою первую зиму поразило. И вот вернулась на вторую...
   Ночью по дороге в Тынду нас настигла буря. Ливень был такой, что казалось, будто едем в подводной лодке, а не в автобусе. Потом поднялся ветер, засверкали молнии. В довершение ко всему сломался автобус. Всю ночь простояли на горе. Порой казалось, что ветер сдует автобус в темноту под обрывом, и тогда все со страху начинали петь, вспоминать случаи из своей жизни.
   А когда рассвело, все ахнули. Вокруг нас была изуродованная бурей тайга. Стволы сосен переломаны, словно спички. С речки полз вверх по склону сопки туман, постепенно превращаясь в облако. Но вот небо окрасилось в розовый цвет: из-за волнистого горизонта, из-за сопок показалось бледное солнце. Наш шофер починил автобус, и мы снова затряслись по «стиральной доске».

21 июля. Выходной на БАМе

   Сегодня выходной не только у нас, но и у бамовцев. Поэтому на городском пляже с утра полно народа, прямо как на курорте. Река мелкая, самое глубокое место – по грудь. Зато солнце растворяется в ней до самого дна, от чего вода становится золотистой и теплой, словно за сопкой, откуда она вытекает, стоит специальный подогреватель.
   На пляже нас уже многие узнают. Спрашивают, где сегодня выступаем. А когда вечером мы начинаем играть на танцплощадке, никто более не стесняется. Все относятся к нам как к своим.
   Во время танцев ко мне подходит высокий загорелый парень. Белые, выгоревшие на солнце волосы. Тенниска, оттеняющая загар.
   – Ну, как площадка, ничего? – спрашивает он. – Мы строили.
   Выяснилось, что он из Зеленограда.
   – А давно здесь?
   – Завтра уже улетаю... Грустно. Ведь четыре года все-таки прошло. С самого первого дня здесь...
   – А почему тогда не остаться?
   – Не могу. Во-первых, доучиваться пора. Я ведь из МИЭТа со второго курса сюда рванул. Во-вторых, все наши все равно скоро разъедутся. А работать в какой-нибудь другой бригаде – это уже не то... Мы за четыре года здесь очень сдружились. Особенно первая зима нас сплотила. Никогда у меня таких друзей не было, как в Тынде. Ведь все мы москвичи. – Он немного помолчал, потом добавил: – Здесь, на БАМе, все делать научились и топором, и рубанком. Так что если теперь в квартире жена что-нибудь попросит смастерить, то запросто... Лишь бы топор нашелся.
   Танцплощадка трясется в такт музыке, даже тех, кто не танцует, подбрасывает, как на батуте.

24 июля. Якутия

   Уже два дня, как мы ездим по Якутии и дрожим от холода. Смешно! Ведь до этого полторы недели изнывали от жары. Никто не подумал взять с собой теплые вещи. Хотя в Москве родители буквально набили ими все наши чемоданы. Ведь для них БАМ – это прежде всего вечная мерзлота. «Никакого понятия о стройке века», – смеялись мы над ними. Но только до границы с Якутией. Стоило ее пересечь, тут же подул резкий холодный ветер, а по небу побежали сердитые дождевые тучи. Словно граница была проведена согласно каким-то климатическим условиям. Даже в автобусе мы сидим, завернувшись в одеяла. И только иногда кто-нибудь выскочит из автобуса, сорвет ветку кедрового стланика, на память щелкнет фотоаппаратом разбегающиеся во все стороны, словно от ветра, сопки – и обратно в автобус.

25 июля. Сережа

   Концерт в поселке Золотинка нам хорошо запомнился. За полчаса до начала за кулисы пришел мальчик лет десяти. В сером наглухо застегнутом пальтишке, сером берете, выглаженных серых брюках, начищенных туфельках и с фотоаппаратом наперевес. Из-под берета выбивались белые волосы. По его опрятному виду можно было догадаться, что к нашему концерту он тщательно готовился, как готовятся только к любимому делу.
   – Здравствуйте! – смело сказал он. – А что вы будете показывать?
   – Здравствуй! – ответили мы. – Показывать будем... все!
   – И смешинки тоже? – спросил мальчик.
   – И смешинки тоже.
   – Вот это хорошо! Это я люблю! – обрадовался он. – Вчера, например, мне очень понравилось.
   – Что тебе вчера понравилось? – сразу насторожился я.
   – Да тут вчера тоже студенты выступали, которые у нас на стройке работают. Из Минска. У них такие смешные смешинки были, что от смеха все, ну, я не знаю чего делали...
   – Что, так уж всем и понравилось? – ревнуя зрителей к «чужим» студентам, спросил наш режиссер Саша Четверкин.
   – Еще бы! Вот, например, такая смешинка...
   Признаться, до этого момента никто из нас мальчика всерьез не принимал. Ну, зашел, ну, хочется ему поговорить, ну, поговорили. Но между делом. Ведь всем еще и переодеться надо, а артистам – грим наложить... Но, когда он начал рассказывать смешинку, которая ему запомнилась, мы замерли, словно в стоп-кадре: кто с зеркальцем в руке, кто с одной ногой в штанине. Он слово в слово рассказывал нам шутку-минутку из нашей программы. Конечно, ничего страшного в этом не было. У нас и без нее достаточно юмористических номеров. Но как миниатюра, написанная авторской группой нашего театра с помощью писателя-выпускника нашего института Лиона Измайлова, попала к студентам из Минска?
   – Тебя как звать? – спросил я.
   – Сергей, – серьезно сказал мальчик. Потом подумал немного и добавил: – Можно Серый.
   – Так, Серый, а что они еще показывали, не помнишь?
   – Как же не помню? Все помню! – сказал он и начал пересказывать... нашу вторую миниатюру. Тут уже всем стало не до смеха.
   – Ничего не понимаю! – расстроился Четверкин, которому теперь вместе со мной предстояло за десять минут до выступления менять программу.
   – А это было? А это? А это? – тут же посыпались на Серого вопросы о номерах уже от самих исполнителей.
   – Погодите, погодите! Не все сразу, – понимая, что он полезен, важничает Серый. – Это было, а этого не было. А это Хазанов читал, когда приезжал в Тынду. А это по телевизору Лившиц и Левенбук разыгрывали, а эти стихи Вознесенского наша учительница на «Огоньке» декламировала...
   – Товарищи! – не выдержал вдруг Игорь Фатуев, солист ансамбля. – Да вы только посмотрите на него! Это же гениальный ребенок! Мало того что у него память, как магнитофонная лента, так он еще и Вознесенского знает. Может, он и сам стихи сочиняет?
   – Нет. Сам не сочиняю, – ответил Сережа. – Саня сам сочиняет.
   Он вскочил, сбегал в зал и привел Саню – карапуза в незастегнутых сандалиях на босу ногу, но в телогрейке, кепке и с ватой в ушах – от ветра.
   – Но вообще-то он рисует лучше, чем сочиняет, – хвастает другом Серега.
   После минутного молчания Четверкин – единственный в нашей агитбригаде отец – говорит:
   – Вот моя дочь подрастет – я ее тоже на БАМ в школу учиться отправлю. Пусть тоже гением станет! А вы, кстати, ребята, как учитесь?
   – Учеба – это ерунда, – отмахивается Сережа, – это легко. Конечно, на пятерки. – Потом посмотрел на часы и сказал, вздохнув: – Ладно, Саня, пошли. А то артистам уже на сцену пора, а мне выдержку на фотоаппарате проверить надо. Я экспонометр дома забыл.
   На этом концерте мы чувствовали себя под защитой Серого. Стоило только кому-нибудь из детей в зале расшуметься, он тут же подходил и делал замечание. Они его слушались. Авторитет! Все-таки с фотоаппаратом.
   После концерта Сережа и Саня снова пришли к нам за кулисы.
   – Я все узнал! – гордо сказал Сергей. – Вчерашние вас в Моготе видели. И за вами записывали.
   – Откуда ты знаешь?
   – А я слышу во время концерта, как кто-то все говорит за спиной: «Это было, а этого не было... А это надо запомнить – еще пригодится». Обернулся – так и есть! Вчерашние!
   – А тебе-то самому понравилось? – спрашиваю я.
   – Ой, как понравилось! – Тут Сережа замялся, посмотрел на художественного руководителя своего клуба, пишущего отзыв в наш гастрольный альбом, и, боясь, что откажут, предложил: – А можно мы тоже вам кое-чего напишем?
   Долго в комнате худрука они с Саней пыхтели, сопели, спорили, пока, наконец, не вернули нам книгу отзывов. Под рисунком «Первая улица Золотники» были написаны стихи – аккуратно, словно на уроке чистописания:

 
Ваш концерт запомнили надолго,
С песнями, смешинками, стихами.
Мы б хотели тоже стать такими.
Будем в институт ваш поступать.
 

   Когда я показал всем рисунок и прочел вслух стихи, Сережа смутился и, оправдываясь, сказал:
   – Стихи-то я писать могу. И даже очень много. Вот только в рифму не всегда получается...
   Когда поздно вечером, погрузившись в автобус, отправлялись мы в Беркакит, с крыльца клуба нам вслед махали руками два маленьких человека – Саня и Сережа...

25 июля

   Последний концерт окончен. Нам вручают почетные грамоты, потом дарят карты БАМа, книги, сувениры: обломки шпал, куски рельсов и камни с насыпи... Штаб ЦК ВЛКСМ вручает памятную комсомольскую путевку, дающую право каждому быть зачисленным по желанию в состав отряда строителей-десантников бамовцев «Московский комсомолец».
   Мы стоим у окошка поезда, увозящего нас из Тынды. В мечтах – Москва, в чемоданах – грамоты, сувениры, на руках – мозоли от переносимой ежедневно аппаратуры. А в темноте на исчезающем перроне машут руками друзья. Только что на прощание мы пели вместе с ними нашу любимую песню:

 
Проходит жизнь, проходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи.
Проходит явь, проходит сон,
любовь проходит.
Проходит всё, любовь пройдёт,
Мелькнёт мечта,
Как белый парус вдалеке...
Лишь пустота, лишь пустота
В твоем зажатом кулаке.
 

   И прав был Лев Толстой: когда куда-нибудь уезжаешь, то первую половину пути думаешь о тех, с кем расставался...

3 августа. Возвращение

   Завтра приедем в Москву! За пять дней, проведенных в поезде, мы выспались, отдохнули, наглядно представили себе размеры нашей страны. Все снова довольны, как тогда в Москве, перед отправлением. Только тогда, радуясь предстоящему путешествию, мы хотели, чтобы с нами произошло что-нибудь необыкновенное. А теперь, радуясь возвращению, понимаем, что это необыкновенное уже произошло. Хотя никто за это время не женился, никто не открыл нового месторождения нефти или драгоценной руды, никто не пропал без вести и ни на кого не напали медведи...
   ...На перроне по традиции становимся в кружок, благо всего пять часов утра и перрон пустой, и шепотом скандируем: «МА-И! МА-И! МА-И!» Мы клянемся друг другу никогда не забывать этой поездки.

   Так в 70-е годы началась карьера писателя-журналиста, который даже и не мечтал об успехе на сцене.
   Каждый год, возвращаясь с очередных гастролей, я писал очерки, дневники... Их публиковали, читатели (злыдней-троллей в то время не было) присылали письма с благодарностями, чем вдохновляли на новые работы.
   В одном из таких писем после напечатанных воспоминаний о путешествии по Приморскому краю, помню, была такая фраза: «У вас неплохое чувство юмора! Для журналиста это редкость!»

На гастроли в Приморье

   «Народный агиттеатр Дворца культуры Московского авиационного института – лауреат I Всесоюзного и I Всероссийского фестивалей самодеятельного художественного творчества, неоднократный лауреат всесоюзных конкурсов агитколлективов, лауреат городских московских конкурсов «Театральная весна». Это единственный агитколлектив, который был удостоен чести выступления перед делегатами XVIII съезда ВЛКСМ, после чего ЦК ВЛКСМ предложил театру поехать в гастрольную поездку по Приморью. Об этой поездке рассказывают путевые записки художественного руководителя агиттеатра «Россия», инженера МАИ Михаила Задорнова».
   Журнал «Дальний Восток»
   №7, 1980

   Сначала нам не повезло. Оказалось, что мы хотели вылететь из столицы вечером в День авиации. Как шутливо объяснила в справочном бюро девушка, вечером в День авиации у авиаторов летной погоды не бывает!
   Народу в аэропорту скопилось, как в тамбуре подмосковной электрички в час пик! Каждый устраивался как мог. Мы же осели на лестнице, ведущей к только что закрывшемуся бару, и на нашу музыкально-вещевую кучу живо обратили внимание. Первым подошел помятый человек неопределенного возраста с небритым лицом и кавказским акцентом:
   – Артысты?
   – Нет, студенты...
   – Тэм болээ, спойтэ что-нибуд!
   Услышав, что где-то поют, к лестнице, как к сцене, стянулись все, кому не спалось...
   Так был дан первый в этой поездке концерт. Незапланированный. Зато пятичасовой! Сначала мы пели песни студенческие. Потом начались заказы. Когда, исполнив весь современно-телевизионно-песенный репертуар, перешли к народным песням, с нами уже пела добрая половина зала ожидания Домодедово!
   Но вот рассвело. Погода снова стала летной, и приятный женский голос начал объявлять посадки.
   Когда мы прилетели в Хабаровск, за окном снова была ночь. В городе на берегу Амура есть исторический утес, с которого открывается простор могучей реки! Друг за другом, на цыпочках, чтобы не разбудить дежурную, выскользнули из гостиницы в свежую, пахнущую липами ночь Хабаровска...
   Стоим в белокаменной беседке на хабаровском утесе. Небо темное. Звездное. Немосковское. Впрочем, чего зря говорить, в Москве уже давно никто на небо не смотрит и не знает, какое оно.
   – А где Китай? – спрашивает меня Таня Буланова.
   Так повелось, что я как режиссер, инженер, преподаватель, принимающий у многих из своих артистов зачеты, должен знать все! И даже – где в темноте за Амуром Китай. Впрочем, и я когда-то был студентом. А значит, научился уверенно отвечать на любой вопрос. Даже если не знаю ответа. Поэтому без малейшей запинки объясняю Тане, где в этой кромешной тьме Китай. Все равно никто не проверит. А заодно рассказываю студентам о том, почему Амур называется Амуром, как пожертвовала своей почти «столичной пропиской» в Иркутске молодая выпускница Смольного института Катя Невельская и уехала с мужем офицером-моряком на край света, потому что любила его...
   – Как это все интересно! – вздыхает третьекурсница МАИ Лена Кузнецова, жалея о том, что в институте нашем не преподают историю.
   – Живешь, живешь – и все больше убеждаешься, что ничего не знаешь! – поддакивают ей студенты.
   – А мы тайгу увидим?
   – А тигров?
   – А Тихий океан?
   ...Вопросы сыплются один за другим.
   – Увидим, все увидим, – отвечаю я, хотя втайне надеюсь, что тигров в тайге мы все-таки не встретим.
   У Всеволода Петровича Сысоева много профессий: писатель, охотник, ученый-краевед... Но есть у него и еще один талант – влюблять в Дальний Восток собеседника. Он всегда делится с другими своей любовью к этому краю. Причем у самого этой любви не убавляется, как не убавляется тепла у солнца, несмотря на то что оно постоянно отдает его планетам.
   Пять лет назад Сысоев, мой отец и я были на притоке Уссури Хоре: ночевали в удэгейском селении Гвасюги, у лесозаготовителей. Спускались по Мухену на лодке. В молодости отец много путешествовал в этих местах, и до сих пор этот далекий край для него – самый близкий. Ему всегда хотелось привить детям любовь к местам своей и маминой молодости. Похоже, кое-что ему в этом смысле удалось. И теперь уже мне хочется такую же «прививку» сделать моим артистам-студентам. Пять лет назад отец рассудил правильно: никто, кроме Сысоева, не заинтересует его сына всем, что касается «далекого края». Теперь так же рассуждал и я: недаром до сих пор помнил путешествие по Хору и рассказы Всеволода Петровича об Уссурийской тайге, которую он называл северными джунглями.
   Желая устроить небольшой сюрприз своим студентам, я позвонил Сысоеву и попросил разрешения встретиться. Он сам пришел к нам в гостиницу, поразив всех могучей фигурой и похожей на староверскую бородой.
   Мне было неудобно за те вопросы, которые задавали Всеволоду Петровичу мои «неучи». Едят ли тигры людей? Знаком ли он с Дерсу Узала? Правда ли, что нельзя купаться в Тихом океане, потому что вода в нем кишит смертельно ядовитыми медузами? Парней больше интересовала охота и история, девушек – Невельская, география и что есть в магазинах. Сначала Всеволод Петрович стойко отвечал на все, как бы заранее прощая нам нашу «столичную провинциальность». Потом рассказал, как в нашем возрасте (тоже будучи москвичом) впервые, в составе изыскательской экспедиции проходя вдоль будущей трассы БАМа, попал в этот край и так полюбил его раздолье, что навсегда остался здесь. Через два часа беседы с Сысоевым у всех появилось такое чувство, что мы уже всё знали о крае теоретически, осталось лишь, как говорят в МАИ, провести практическое занятие – увидеть все собственными глазами.

* * *

   Клуб в пионерском лагере. Здесь собрались перед началом учебного года ученики средних школ Хабаровского края. Лагерь – на берегу Казакевичевой протоки. Стоит лишь отойти от воды, как на тебя бросаются редкой величины комары. Зрители хоть и ученики, а люди привычные, опытные. Они пришли к нам на концерт с вениками, как в баню. И теперь в зрительном зале стоит сплошной шорох от их всеобщего обмахивания. Но особенно страшно выходить на сцену. Комары как будто понимают, что ты не можешь, читая стихи, шлепать себя по лицу, и пользуются этим.
   Отработав свой номер, я выбегаю за кулисы и начинаю с ожесточением бить ладонями по комарам, облепившим мое лицо. Рядом ждет своего выхода на сцену Таня Буланова. Она обмахивается тряпкой, которую нашли тут же на полу.
   – Это кошмар! – говорит она мне, имея в виду комаров. Последний раз шлепает себя тряпкой, бросает ее и, профессионально улыбаясь, выходит к микрофону на растерзание летающим кровососам.
   Наверно, любой человек, попадая сюда, всегда спрашивает, а далеко ли Даманский. И так, наверное, будет всегда. Потому что не забудет русский человек того дня, когда в мирное время вдруг напали на наших пограничников ночью, забыв былую дружбу и бескорыстную помощь, маоисты. Даже высшее советское руководство в тот момент растерялось. Пока там наверху заседали и думали, какой приказ отдать, как достойно ответить, один офицер пограничных войск, не дожидаясь никаких распоряжений сверху, взял всю ответственность на себя и приказал немедленно ответить за погибших товарищей всей мощью Советской Армии. Нападавших, а их было несколько тысяч, накрыли ответным огнем вглубь на километры! Чтобы впредь неповадно было! И действительно, подобные провокации с тех пор прекратились. Офицера сначала представили к награде, а потом за своевольные действия разжаловали и уволили из армии. Всегда в России, несмотря на заторможенность высших чинов, в нужное время появлялись свои Минины и Пожарские!

* * *

   На следующий день мы улетели во Владивосток. Владивосток – для москвича почти загадочный город. Во-первых, расстояние Москва—Владивосток – символ необъятности нашей Родины. Во-вторых, не каждому выпадает счастье приехать во Владивосток в командировку. И уж тем более не каждый захочет приехать сюда за свой счет. Наконец, все, кто побывал во Владивостоке, потом называют его в числе наиболее полюбившихся ему городов...
   – О, бухта Золотой Рог!
   – Ах, если бы вы видели закаты над Амурским заливом!
   – Будете во Владивостоке, непременно сядьте на прогулочный теплоход как-нибудь вечером, когда стемнеет, и посмотрите на город со стороны моря, не пожалеете!..
   Сначала мы испытали от знакомства с Владивостоком разочарование. Прежде всего, когда мы сошли с самолета, на нас обрушилась такая духота, что мы сразу стали хватать воздух ртами, как рыбы, вытащенные из воды. Настоящие тропики, отбивающие всякие ощущения, кроме желания скорее лечь спать, причем желательно где-нибудь на сквозняке.
   Забитая грузовиками дорога из аэропорта казалась провинциально узкой, буйная уссурийская растительность вдоль нее – столично-пыльной, мелькающий голубым треугольником между вершинами сопок Амурский залив – слишком бледным, выцветшим от жары, а улицы уже в самом Владивостоке – обычными, непривлекательными, каких много в любом другом городе...
   Но вот наступил вечер. Мы выспались в гостинице Дома молодежи, где оказался постоянным – видимо, запланированным прямо архитекторами – тот самый долгожданный сквозняк, о котором мечталось утром. Соленая прохлада с моря напоила воздух, спала духота, и мы, ободренные свежестью, решили познакомиться с городом, который владеет Востоком.