Страница:
Несколько минут он сидел, приходя в себя, чувствуя выступившую на лбу холодную испарину. Он всегда испытывал сильный приступ слабости и сонливость вслед за тем, как убивал крысу. Подыхая, они забирали у него часть энергии, но это было посильной платой за избавление от тварей.
На лежавшее под кустом тело упал лист. Он заставил себя подняться – нужно было довести дело до конца и уходить. Сделал надрезы в нужных местах, потом стащил с ее руки золотой браслет, огляделся, проверяя, не оставил ли чего-нибудь, что сможет его выдать… А затем, неторопливо и слегка пошатываясь, направился к трассе.
Ему пришлось подождать, лежа в кустах, пока проедут машины. И только когда шоссе опустело, он выбрался из укрытия, добежал до голубой «Мазды», вытащил оттуда гитару и убрал несколько своих волосков, оставшихся на подголовнике сиденья. Достав из кармана салфетку с пропиткой, старательно прошелся по всем поверхностям, особенно тщательно вытер дверную ручку.
Теперь можно было не торопиться. Человек в стоящей у обочины машине не вызывает подозрений, если он один.
Покончив со всем, он закрыл «Мазду» и забросил ключи в лес, не забыв протереть и их тоже. Повесил гитару на спину и зашагал вперед, насвистывая себе под нос веселую мелодию.
– Курить хочется… – страдальчески сказала Женька. – Черт, девочки, до чего же курить хочется!
Алька сочувственно посмотрела на нее, но промолчала. Оксана быстрым движением дотронулась до плеча подруги и тут же нервно отдернула руку, будто испугавшись чего-то. Она за последний час не сказала ни слова, в отличие от Женьки, которая начинала то ругаться, то ныть, то клясть на чем свет стоит «Артемиду» и всех, кого в нее занесло.
– И жрать хочется, – добавила Женька, присовокупив несколько крепких выражений. – Нас кормить будут сегодня или нет?! А?!
– Тише, Жень. Два часа назад кормили, – устало сказала Алька.
– А я еще хочу! Я проголодалась! У меня на нервной почве аппетит просыпается!
Она вскочила и стремительно прошлась по комнате, огибая столы, кресла и напольные вазы. Аля закрыла глаза и откинулась на спинку дивана.
Чувство времени было у нее от природы, и Алька знала, что они сидят в этой комнате четыре часа с четвертью. За все это время к ним никто не заходил, не считая мальчика, принесшего контейнеры с теплой едой и забравшего пустую посуду спустя полчаса. До этого ее допрашивали почти сорок минут, и, поговорив с девочками, она выяснила, что и их допрашивали тоже – по отдельности. «Значит, не врут, что в гротах не установлены камеры», – подумала она сразу, как только услышала, какие вопросы задавали Оксане и Женьке. Парень, который вел допрос, молодой, напористый и злобный – впрочем, возможно, это была лишь выбранная для общения с ней маска, – кричал на Альку, и один раз ей показалось даже, что ее вот-вот ударят. Он постоянно подносил пальцы ко рту, непроизвольно теребя болячку на губе, и когда той же рукой замахнулся на Альку, она подумала, что укусит его, если он посмеет до нее дотронуться. Что-что, а кусаться она умела.
«Знаешь, в чем преимущество девчонок? – учила ее когда-то подружка. – В том, что мальчишки не кусаются. Не кусаются в драке, сечешь? Бить – пожалуйста, а кусать – нет. А ты можешь и бить, и кусать».
«Я могу и бить, и кусать, – повторила про себя Алька, будто полководец перед началом сражения, настраивающий солдат на нужный лад, открыла глаза, встала и подошла к большому прямоугольному зеркалу, широченная аляповатая рама которого плотно прижималась к стене. Алька готова была голову дать на отсечение, что за зеркалом полно разнообразной аппаратуры. – Пишите, пишите… Наблюдайте за нами. Смотрите: нам скрывать нечего».
Она поправила волосы, глядя себе в глаза, и вернулась на диван.
– Курить хочу, – обреченно проговорили из соседнего кресла. – Черт, до чего же я хочу курить!
– Итак, по порядку, – сказал Саша, стоявший почти вплотную к стеклу, и обернулся к Макару и Сергею. – В креслах сидят Клео и Эль, а та, которая сейчас подходила к зеркалу, – это Ливи.
– Замечательные славянские имена, – себе под нос заметил Илюшин.
– Их специально подбирали… таких? – поинтересовался Сергей, разглядывая девушек.
– Разумеется. Каждая из девочек воплощает определенный образ, который интересен нашим клиентам. Образ должен гармонично вписываться в роль. Скажем, толстухи вызывают влечение у многих гостей, но быть русалками они не могут, потому что жирная русалка – это смешно, а не сексуально.
– Да уж, в сексуальности этим троим не откажешь. – Макар наклонил голову набок, пристально оглядел рыжеволосую девушку, с угрюмым видом стучавшую голой пяткой по ковру. – Рыжая – что за образ?
– Клео? Чувственность.
Рыжая Клео обернулась к шатенке, сидевшей с отрешенным видом на подлокотнике ее кресла, и что-то сказала. Длинная рубашка, натянувшись, обрисовала высокую грудь, и Бабкин еле сдержался, чтобы не присвистнуть. Девица была хороша, как ведьминская дочь: с вьющимися длинными кудрями, чуть раскосыми глазами, которые – Сергей не сомневался – должны были по всем правилам отливать болотной зеленью, с розово-белой кожей того нежного оттенка, что характерен для рыжеволосых.
– Хотите, звук включу? – предложил Саша. – Их пишут, но можем и сейчас послушать.
– Не надо, – отказался Макар. – Сначала так на них посмотрим.
Бабкин подошел поближе к стеклу, присмотрелся ко второй девушке, на которой были надеты короткий топ и шортики, и мрачно осведомился:
– А ваших клиентов не пугает уголовная ответственность за развратные действия в отношении несовершеннолетней?
– Эль? – Саша искренне рассмеялся. – Как вы считаете, сколько ей?
Сергей немного подумал, рассматривая очаровательное детское личико со вздернутой верхней губой и нежным провалом ямки над ней. Шатенка, и тоже длинноволосая… Во всем ее облике было что-то от школьницы, в меру прилежной, в меру непослушной. Тонкие руки, неразвитая грудь, узкие бедра и длинные прямые ножки, ровные, как палочки…
– Хотите сказать, ей уже есть восемнадцать? – с нескрываемым скепсисом спросил он. – Дай бог, если пятнадцать.
– Двадцать три. Честное слово! – прибавил Саша, когда Бабкин обернулся к нему. – Поймите, это тоже образ! Нимфетка. Лолита. Ребенок. Очень востребована. Все-таки в каждом мужчине живет педофил.
– Я бы попросил не обобщать, – проворчал Сергей, снова поворачиваясь к стеклу. «Двадцать три! Черт, кто бы мог подумать…»
– Меня, если честно, больше интересует третья, – подал голос Макар. – Я не вижу, какую нишу она может заполнять. Или у вас есть роль блондинки? Это было бы слишком банально.
Все трое посмотрели на светловолосую девушку, откинувшую кудрявую голову на спинку дивана. В ней не было ни подчеркнутой сексуальности Клео, ни мнимой невинности Эль. Девушка как девушка, скорее очень симпатичная, чем красивая. Она напомнила Бабкину какого-то зверька, только он никак не мог сообразить, какого. На фоне ярких подруг она терялась.
– Ангел, – не раздумывая, ответил Саша. – Порочный ангел.
– Неужели? Может, конечно, мне отсюда не видны детали, но как-то не тянет она на ангела, тем более на порочного.
Та, кого назвали порочным ангелом, подняла голову и посмотрела на свое отражение в зеркале. А затем улыбнулась уголками губ.
– Она знает, что с этой стороны зеркала – комната? – удивился Бабкин.
– Нет. Никто из них не знает.
– Хм. Насчет «никто», боюсь, ты погорячился. Что-то мне взгляд ее не нравится…
– Точно говорю, не знает!
– Так почему «порочный»? – перебил их Макар. – Привлекательная женщина, не спорю, хотя ангельская красота мне представлялась чуть более… м-м-м… сдержанной. В этой слишком много жизни.
– Ливи работает недавно, – объяснил Саша. – Ее взяли на место другой девушки, Сони. Та была именно порочным ангелом – потом, если захотите, посмотрите запись. Голубоглазая, и мордашка невинная, а на деле – белокурая бестия. Но для Сони пришлось срочно искать замену, и никого лучше Ливи не нашлось. На самом деле русалка из нее отличная! Шеф за Алькой понаблюдал и сказал, что иногда русалка должна быть просто русалкой, без изысков.
– О, человеческие имена! – оживился Илюшин. – Алька – это сокращение от чего?
– От Аллы. Она Алла Рокунова, но все зовут ее Алькой.
– А две другие?
– Клео – это Женя Коромыслова, а Эль – Оксана Федорчук, – сказал Саша, и Бабкину показалось, что он смутился: сказка разбивалась о прозаические грубоватые имена.
– Женя Коромыслова и Оксана Федорчук… – повторил Макар. – Хорошо, с этими все ясно. А что за образ использовала убитая?
– Микаэлла – самая старшая из них, играла подводную царицу русалок. Была в их группе кем-то вроде начальницы отдела. Ее амплуа – опыт.
– Сколько ей было лет?
– Сорок три.
Сергей присвистнул:
– Не старовата для роли русалки? Сорок три года… Я думал, у вас возрастной ценз для девочек очень жесткий.
– Не забывайте, что клиентам требуются разные типажи, – возразил Крупенников. – Она «холодная» блондинка, эдакая Снежная Королева. Циничная, многое повидавшая, многое умевшая… В играх с клиентами отвечала за элемент садо-мазо, но детали надо уточнять у наших психологов. А в «групповухе» управляла игрой.
– В каком смысле?
– Вот смотрите, – охотно принялся объяснять Саша, – клиенты приходят на эту сцену не только для того, чтобы поплавать и провести время с русалками. Это было бы слишком банально. Точнее, такой день есть, называется «окно», и сегодня был как раз он. Когда «окно», гости делают что пожелают: хотят – в гротах развлекаются, хотят – в озерах плещутся… Но в другие дни разыгрываются сценарии, которые обязательно включают охоту, преследование: например, русалки утаскивают тонущих моряков на дно, или же наоборот – моряки охотятся за русалками. На дальней стороне озера спрятаны лодки, плот, ну и еще кое-какой… антураж. Некоторые из этих игр довольно… ну-у-у… жестокие, и тут Микаэлла была в своей стихии. Это и называется групповухой, а не то, что вы подумали.
– А то, что мы подумали, как называется?
Парень пожал плечами:
– Да никак. В групповой игре важно, чтобы кто-то подавал сигнал для слаженности действий: когда лодку начинать раскачивать или когда моряка «топить»… Это была обязанность Микаэллы.
– А как ее звали на самом деле?
– Так и звали: Микаэлла. Это ее настоящее имя. Микаэлла Костина.
Три женщины, сидевшие за стеклом, застыли неподвижно. Хрупкая нимфеточная красота, чувственная красота, теплая красота.
– Сперва, когда только осваивали эту сцену, взяли трех блондинок, – негромко сказал Саша. – Русалки-русалками: глазища огромные, сами гибкие, худые… Когда они подкрашивались и надевали костюмы, мне даже не по себе становилось. А потом тестовые опросы показали, что они не очень привлекают гостей. Только в качестве экзотики.
– Подкрашивались? – уточнил Бабкин. – А косметика в воде не смывалась?
– Специальная у них, она не смывается. Приглашали гримера, чтобы учил краситься. Девчонки теперь любое лицо себе могут нарисовать. И для волос у них какие-то баночки стоят в гримерках, чтобы не сосульками висели, а красивой волной лежали.
– В гримерках… Как все серьезно.
– А как же! Столько денег вбухать в «сцену», а потом на мелочах прокалываться? Не, шеф не такой человек, чтобы на этом экономить. Уж если делает лучшее, то по высшему разряду.
– Значит, девушки приходят утром в клуб и расходятся по своим комнатам, так? То есть по гримеркам? – спросил Макар, прикидывая что-то. – А затем, уже в костюмах и в полной боевой раскраске, идут в свои гроты и ждут клиентов? Так?
– Не совсем. Красятся они действительно наверху. На самом деле гримерка у них одна на всех, просто в ней выделен закуток для Микаэллы, поскольку она у девчонок за старшую. Они рисуют мордахи, остаются в какой-то легкой одежде вроде той, которая сейчас на Оксане, и спускаются вниз через коридор, чтобы разойтись по своим местам. А уже в гротах натягивают костюмы. Если их наверху надеть, то сложно будет спускаться.
– Стоп! А как же тогда русалки передвигаются по берегу? – нахмурился Сергей, вспомнив рыбий хвост.
– Там есть две молнии, – объяснил Саша и, как показалось Бабкину, слегка сконфузился. – Они спрятаны под чешуей и при необходимости расстегиваются. Если расстегнуть нижнюю, то хвост распадается на две половинки, но ходить так все равно неудобно.
– А если верхнюю? – непонимающе спросил Сергей и тут же догадался по хмыканью Илюшина, зачем нужна вторая молния. – Понял. Вопрос снимается. Во сколько девушки пришли сегодня?
– В восемь. Каждую из них опросили сразу после того, как нашли тело.
– Во сколько это было? – Сергей успел достать блокнот и торопливо записывал, Макар внимательно слушал, полагаясь на память.
– В двенадцать с небольшим. Девочек развели по разным комнатам, их ответы записывались. Каждая говорит, что была у Микаэллы в пещере, но ни одна не признается в убийстве.
– Зачем они к ней приходили? – спросил Илюшин.
– Видите ли, у девчонок нет жесткого режима. Они не обязаны сидеть каждая в своем гроте и ждать гостей. Наоборот: чем более естественно они будут себя вести, тем лучше, поэтому они могут плавать вместе, заплывать друг к другу в гости, болтать, подниматься наверх и так далее.
Сергей кивнул и закрыл блокнот. Предстояло как можно быстрее изучить результаты предварительного опроса и самим провести беседу со всеми подозреваемыми. «До черта работы! Придется привлекать тех троих, которым платит Перигорский, но что они за работники – неизвестно».
Что-то смутно царапало его все время, пока он смотрел на девушек за стеклом… Какая-то очень простая, совсем очевидная мысль… Бабкин еще раз окинул взглядом троих «русалок» и наконец сообразил:
– Постойте-ка! Саш, ты сказал, одна из пещер наверху – для спасателей?
– Ну да. Только им запрещено выходить оттуда, если нет…
– Если нет чего? Опасности для клиента, так?! А откуда им узнать, есть такая опасность или нет? Значит, имеются камеры. Логично?
– Логично, – с сожалением в голосе сказал парень. – Но камер нет.
– Как же тогда…
– Камер нет, зато есть тревожные кнопки. Во-первых, у каждой русалки такая в костюме, зашита в области бедра, чтобы можно было легко ее нажать. Она похожа на таблетку, хорошо прощупывается. Во-вторых, аналогичными напичканы все купальные костюмы гостей. Ну и последнее: не зря же постоянные клиенты третьей «сцены» именно те четверо, с которыми вы будете разговаривать… Они – люди тренированные, все – пловцы, и к тому же их регулярно осматривает наш врач. А уж для девчонок медосмотр раз в месяц – это вообще святое!
– А ты уже обрадовался, да? – поддел Сергея Илюшин. – Просмотрели бы запись и за пятнадцать минут раскрыли дело! А главное, до нас, таких умных, никто не догадался это сделать.
– Все, все, извалял мордой в грязи! – Бабкин поднял руки, сдаваясь. – Саш, что еще нам нужно знать?
Парень задумался, почесал за ухом.
– Понимаете, если все в деталях описывать, нам трех дней не хватит. Основное-то я, кажется, рассказал.
– А что за водопад мы видели, когда спускались в грот первый раз? – вспомнил Илюшин.
– А-а, водопад – обычная водяная завеса, а за ней «кастрюлька». Я вам про нее говорил. Бассейн с очень маленькой чашей, из нее быстро можно слить воду и почти так же быстро набрать.
– А смысл?
– Вода разная. Есть горячая с солями, есть еще с какими-то добавками… Честно говоря, не помню точно. Считается, что «кастрюлька» – лечебная, для тех, кому нужно мышцы расслабить после тренировки или еще чего-нибудь в этом роде. Хотите с врачом поговорить?
– Нет, пока не нужно. Преждевременно. Вот что, Саш: я хочу посмотреть записи рабочей группы, касающиеся клиентов. Расклад по времени: где, кто, сколько минут. Для начала.
– А потом?
– Потом будем с ними разговаривать.
– А ты не хочешь разделить: с девушками общаться буду я, а с клиентами – ты? – предложил Сергей.
– Скорее мы сделаем так: пока ты опрашиваешь девиц, я изучу записи. А потом вместе займемся гостями.
«Сматываться нужно. Срочно».
Алька потянулась, сохраняя видимость спокойствия. Нельзя выпадать из образа. Она – веселое легкомыслие, порхающая бабочка, которую смерть начальницы может ненадолго выбить из колеи, но не расстроить и уж тем более не испугать. Удивление – вот ее главная эмоция. «Только бы дурочку не переиграть».
В том, что предстоят новые допросы, Алька не сомневалась. Перигорский, лысый хрыч, не мог так просто отдать их в руки прокуратуры вместе с любимым детищем, третьей сценой. С него сталось бы закопать труп в песочке на берегу верхнего озера и сделать вид, будто ничего не произошло.
Она покосилась на Женьку с Оксаной. Те были в своем амплуа: одна так и не вышла из роли разъяренной пантеры, вторая изображала полусонную куклу, которую опрокидывают на спинку, и глаза у нее закрываются сами собой. Однако за четыре с половиной часа заключения пыл «пантеры» несколько остыл, и видно было, что Женька прилагает усилия, чтобы держать себя в правильном настрое. Оксана, бледненькая от природы, сейчас показалась Альке мучнисто-белой, и она потянулась к ней, похлопала девушку по коленке:
– Эй, подруга! С тобой все в порядке?
Оксана приоткрыла синие глаза, с испугом уставилась на Альку.
– Как себя чувствуешь? Ты побледнела сильно…
– Я… – начала Оксана, но Женька не дала ей закончить:
– Странно, что не посинела! Почти пять часов сидим! Все, хватит! Надоело!
Она вскочила, и от ее резкого движения Оксана едва не свалилась с подлокотника.
– Что ты хочешь делать?
– Дверь хочу выбить, вот что!
Однако осуществить свое намерение метнувшаяся к выходу Женька не успела: дверь открылась, и в комнату вошли три человека.
Первый был Сашка Крупенников, к которому Алька относилась хорошо: мальчуган всегда обращался с ними уважительно и не позволял себе сальных заигрываний, в отличие от некоторых других помощников Перигорского. А вот двоих, остановившихся за ним, Алька видела впервые.
Слева, глыбой перегораживая путь к выходу, замер коротко стриженный мужик с цепким взглядом темных, глубоко посаженных глаз, похожий на бывшего боксера, начавшего полнеть, но вовремя взявшего себя в руки. «Такой стукнет – из меня дух вон», – мелькнула у Альки неуместная мысль. Лицо у мужика было серьезное, мрачное.
А вот второй, стоявший рядом с ним, улыбался. Симпатичный светловолосый парень лет двадцати шести, с загорелым лицом. Следуя привычке, Алька перевела взгляд с лица на руки: длинная сильная кисть, «музыкальные» пальцы. С ходу оценив потенциальную угрозу, исходившую от этих двоих, которых, конечно же, привели к ним не просто так, она вдруг с удивлением почувствовала, что светловолосый, откровенно рассматривающий их, кажется ей куда более опасным, чем тот, второй.
Серые глаза остановились на ней, и Алька напряглась. Но парень кивнул ей как старой знакомой и перевел взгляд на Женьку.
Вот уж кто был великолепен! Когда Саша и его спутники только вошли в комнату, она замерла, словно наткнувшись на стену. Отчасти так оно и было, учитывая габариты стриженого. Но теперь, придя в себя, Женька собиралась устроить концерт: Алька видела это по ее позе, по тому, как Коромыслова тряхнула рыжей шевелюрой и часто задышала, раздувая ноздри. «Истеричка! – с восхищением подумала Алька. – Но талантливая же!»
Талант Женьки проявлялся в том, что внушенную себе самой эмоцию она проживала за короткое время на полную катушку, и те, кто общался с ней, могли прочувствовать это на себе в полной мере. Женька будто била током, а затем цепляла крючком и не отпускала до тех пор, пока не выплескивала все накопившееся внутри за недолгий период спокойствия. Гостям она щекотала нервы: дикий нрав в сочетании с дикой же красотой производили сильное впечатление на мужчин. Женька была из тех русалок, которые, хохоча, заманивают моряков на дно и зацеловывают до смерти.
Альке казалось, что все Женькины чувства подкрашены яростью, даже те, с которыми этот ингредиент не сочетается вовсе, – например, любовь к Оксане. Прежде они дружили втроем: Коромыслова, Оксана и Соня, и когда после смерти Сони на ее место взяли Альку, Женька не сразу примирилась с этим.
– Ты! – Коромыслова выставила вперед тонкий пальчик и брезгливо ткнула Сашу в грудь. – Ты знаешь, сколько мы здесь сидим?
– Женечка… – начал парень, но больше ему ничего не удалось сказать.
– Я тебе не Женечка! Пять часов! И хоть бы одна тварь за это время пришла нам сказать: «Потерпите, девочки!» Вы с нами как с половыми тряпками обошлись! Дали вонючие подачки – нате, пожрите!
Коромыслова сделала шаг вперед, и лицо ее оказалось напротив Сашиного лица. Алька подумала, что он сейчас отшатнется, но тот лишь вздохнул.
– Что, чуть какой капец случился, так можно об нас ноги вытирать, да?!
Алька отвлеклась от пылкой Женькиной речи, потому что заметила, как переглянулись двое, стоявших за крупенниковской спиной. Младший ухмыльнулся краем рта, старший чуть заметно качнул головой. Как ни короток был этот обмен мнениями, Аля успела перехватить его и неожиданно для самой себя прониклась уверенностью, что эти двое – приятели. Не просто хорошо знакомые люди, долго работавшие вместе и привыкшие понимать друг друга без слов, а именно приятели, между которыми состоялся вполне развернутый диалог.
Тем временем Женька, все ближе подступавшая к Саше, все-таки вынудила его податься назад, так что тот едва не наступил на ногу стриженому, и повысила голос настолько, что Альке захотелось заткнуть уши. Конец ее выступлению был положен неожиданно.
– Сударыня, в гневе вы прекрасны, – с издевательской, как показалось Альке, вежливостью сказал светловолосый. – А когда успокоитесь, будете и вовсе неотразимы.
Женька, оборвав фразу на полуслове, стремительно обернулась к наглецу, собираясь испепелить его взглядом, но то ли подействовало старомодное «сударыня», то ли силы ее иссякли на Крупенникове, но, к удивлению Альки, встретившись глазами с парнем, Коромыслова ничего не сказала. Воспользовавшись паузой, тот шагнул вперед и представился:
– Макар Илюшин. А это мой напарник, Сергей.
Стриженый коротко кивнул.
– Мне очень жаль, что вам пришлось долго просидеть взаперти, – продолжал Илюшин, – но придется отнять у вас еще немного времени. Нам нужно побеседовать с вами. Вы не возражаете?
Отчего-то он обратился персонально к Оксане, и та, почувствовав на себе всеобщее внимание, вздрогнула:
– Я? Нет, не возражаю… Чего я буду возражать…
– Чудесно. Давайте сделаем так… Вы провели здесь больше четырех часов и наверняка проголодались. Я попрошу, чтобы принесли горячей еды, а потом, когда вы, не торопясь, пообедаете, мы поговорим. Не будем же мы мучить голодных девушек…
Он улыбнулся извиняющейся улыбкой, развел руками. Наступила тишина, в которой три девушки осмысливали его предложение, а спустя несколько секунд она была нарушена хором протестующих голосов: Оксана с Женей протестовали от души, Алька – за компанию с ними, чтобы не отделяться от коллектива.
– С дуба ты рухнул, что ли?! – подытожила всеобщее мнение Женька. – Мы тогда до ночи отсюда не уйдем! Давай сразу проводи свои беседы!
«До ночи мы отсюда в любом случае не уйдем, – мысленно сказала ей Алька. – Но ты удачно сыграла на руку этому обаятельному прохвосту».
– Ну, если вы настаиваете… – с сомнением протянул Илюшин.
– Настаиваем! Мы девушки честные, нам скрывать нечего.
Алька мысленно зааплодировала светловолосому. «Ах ты умница! Изобразил видимость заботы о нас, без труда заработал расположение девчонок, а сам прекрасно знал, что мы откажемся…»
– Это хорошо, что нечего скрывать… Александр, где мы можем побеседовать?
– А? – встрепенулся Саша. – Да-да, конечно… Можете в соседнем помещении, там уже все подготовлено.
– Отлично.
Светловолосый снова переглянулся с насупленным, и тот кивнул.
«Вызывать будут по одной, – лихорадочно просчитывала Алька, – потом вести по коридору до соседней комнаты… Там эти двое, а даже если и один, это ничего не меняет – с ним не справишься. Хорошо, допустим, справишься. И что? Из клуба не выбраться: мимо охраны я не пройду… Думай, Алечка, думай!»
Бабкин бросил взгляд на блондинку, стоявшую возле дивана с растерянным и несчастным выражением лица, и подумал, что из троих девиц она меньше всего похожа на убийцу.
Глава 3
На лежавшее под кустом тело упал лист. Он заставил себя подняться – нужно было довести дело до конца и уходить. Сделал надрезы в нужных местах, потом стащил с ее руки золотой браслет, огляделся, проверяя, не оставил ли чего-нибудь, что сможет его выдать… А затем, неторопливо и слегка пошатываясь, направился к трассе.
Ему пришлось подождать, лежа в кустах, пока проедут машины. И только когда шоссе опустело, он выбрался из укрытия, добежал до голубой «Мазды», вытащил оттуда гитару и убрал несколько своих волосков, оставшихся на подголовнике сиденья. Достав из кармана салфетку с пропиткой, старательно прошелся по всем поверхностям, особенно тщательно вытер дверную ручку.
Теперь можно было не торопиться. Человек в стоящей у обочины машине не вызывает подозрений, если он один.
Покончив со всем, он закрыл «Мазду» и забросил ключи в лес, не забыв протереть и их тоже. Повесил гитару на спину и зашагал вперед, насвистывая себе под нос веселую мелодию.
– Курить хочется… – страдальчески сказала Женька. – Черт, девочки, до чего же курить хочется!
Алька сочувственно посмотрела на нее, но промолчала. Оксана быстрым движением дотронулась до плеча подруги и тут же нервно отдернула руку, будто испугавшись чего-то. Она за последний час не сказала ни слова, в отличие от Женьки, которая начинала то ругаться, то ныть, то клясть на чем свет стоит «Артемиду» и всех, кого в нее занесло.
– И жрать хочется, – добавила Женька, присовокупив несколько крепких выражений. – Нас кормить будут сегодня или нет?! А?!
– Тише, Жень. Два часа назад кормили, – устало сказала Алька.
– А я еще хочу! Я проголодалась! У меня на нервной почве аппетит просыпается!
Она вскочила и стремительно прошлась по комнате, огибая столы, кресла и напольные вазы. Аля закрыла глаза и откинулась на спинку дивана.
Чувство времени было у нее от природы, и Алька знала, что они сидят в этой комнате четыре часа с четвертью. За все это время к ним никто не заходил, не считая мальчика, принесшего контейнеры с теплой едой и забравшего пустую посуду спустя полчаса. До этого ее допрашивали почти сорок минут, и, поговорив с девочками, она выяснила, что и их допрашивали тоже – по отдельности. «Значит, не врут, что в гротах не установлены камеры», – подумала она сразу, как только услышала, какие вопросы задавали Оксане и Женьке. Парень, который вел допрос, молодой, напористый и злобный – впрочем, возможно, это была лишь выбранная для общения с ней маска, – кричал на Альку, и один раз ей показалось даже, что ее вот-вот ударят. Он постоянно подносил пальцы ко рту, непроизвольно теребя болячку на губе, и когда той же рукой замахнулся на Альку, она подумала, что укусит его, если он посмеет до нее дотронуться. Что-что, а кусаться она умела.
«Знаешь, в чем преимущество девчонок? – учила ее когда-то подружка. – В том, что мальчишки не кусаются. Не кусаются в драке, сечешь? Бить – пожалуйста, а кусать – нет. А ты можешь и бить, и кусать».
«Я могу и бить, и кусать, – повторила про себя Алька, будто полководец перед началом сражения, настраивающий солдат на нужный лад, открыла глаза, встала и подошла к большому прямоугольному зеркалу, широченная аляповатая рама которого плотно прижималась к стене. Алька готова была голову дать на отсечение, что за зеркалом полно разнообразной аппаратуры. – Пишите, пишите… Наблюдайте за нами. Смотрите: нам скрывать нечего».
Она поправила волосы, глядя себе в глаза, и вернулась на диван.
– Курить хочу, – обреченно проговорили из соседнего кресла. – Черт, до чего же я хочу курить!
– Итак, по порядку, – сказал Саша, стоявший почти вплотную к стеклу, и обернулся к Макару и Сергею. – В креслах сидят Клео и Эль, а та, которая сейчас подходила к зеркалу, – это Ливи.
– Замечательные славянские имена, – себе под нос заметил Илюшин.
– Их специально подбирали… таких? – поинтересовался Сергей, разглядывая девушек.
– Разумеется. Каждая из девочек воплощает определенный образ, который интересен нашим клиентам. Образ должен гармонично вписываться в роль. Скажем, толстухи вызывают влечение у многих гостей, но быть русалками они не могут, потому что жирная русалка – это смешно, а не сексуально.
– Да уж, в сексуальности этим троим не откажешь. – Макар наклонил голову набок, пристально оглядел рыжеволосую девушку, с угрюмым видом стучавшую голой пяткой по ковру. – Рыжая – что за образ?
– Клео? Чувственность.
Рыжая Клео обернулась к шатенке, сидевшей с отрешенным видом на подлокотнике ее кресла, и что-то сказала. Длинная рубашка, натянувшись, обрисовала высокую грудь, и Бабкин еле сдержался, чтобы не присвистнуть. Девица была хороша, как ведьминская дочь: с вьющимися длинными кудрями, чуть раскосыми глазами, которые – Сергей не сомневался – должны были по всем правилам отливать болотной зеленью, с розово-белой кожей того нежного оттенка, что характерен для рыжеволосых.
– Хотите, звук включу? – предложил Саша. – Их пишут, но можем и сейчас послушать.
– Не надо, – отказался Макар. – Сначала так на них посмотрим.
Бабкин подошел поближе к стеклу, присмотрелся ко второй девушке, на которой были надеты короткий топ и шортики, и мрачно осведомился:
– А ваших клиентов не пугает уголовная ответственность за развратные действия в отношении несовершеннолетней?
– Эль? – Саша искренне рассмеялся. – Как вы считаете, сколько ей?
Сергей немного подумал, рассматривая очаровательное детское личико со вздернутой верхней губой и нежным провалом ямки над ней. Шатенка, и тоже длинноволосая… Во всем ее облике было что-то от школьницы, в меру прилежной, в меру непослушной. Тонкие руки, неразвитая грудь, узкие бедра и длинные прямые ножки, ровные, как палочки…
– Хотите сказать, ей уже есть восемнадцать? – с нескрываемым скепсисом спросил он. – Дай бог, если пятнадцать.
– Двадцать три. Честное слово! – прибавил Саша, когда Бабкин обернулся к нему. – Поймите, это тоже образ! Нимфетка. Лолита. Ребенок. Очень востребована. Все-таки в каждом мужчине живет педофил.
– Я бы попросил не обобщать, – проворчал Сергей, снова поворачиваясь к стеклу. «Двадцать три! Черт, кто бы мог подумать…»
– Меня, если честно, больше интересует третья, – подал голос Макар. – Я не вижу, какую нишу она может заполнять. Или у вас есть роль блондинки? Это было бы слишком банально.
Все трое посмотрели на светловолосую девушку, откинувшую кудрявую голову на спинку дивана. В ней не было ни подчеркнутой сексуальности Клео, ни мнимой невинности Эль. Девушка как девушка, скорее очень симпатичная, чем красивая. Она напомнила Бабкину какого-то зверька, только он никак не мог сообразить, какого. На фоне ярких подруг она терялась.
– Ангел, – не раздумывая, ответил Саша. – Порочный ангел.
– Неужели? Может, конечно, мне отсюда не видны детали, но как-то не тянет она на ангела, тем более на порочного.
Та, кого назвали порочным ангелом, подняла голову и посмотрела на свое отражение в зеркале. А затем улыбнулась уголками губ.
– Она знает, что с этой стороны зеркала – комната? – удивился Бабкин.
– Нет. Никто из них не знает.
– Хм. Насчет «никто», боюсь, ты погорячился. Что-то мне взгляд ее не нравится…
– Точно говорю, не знает!
– Так почему «порочный»? – перебил их Макар. – Привлекательная женщина, не спорю, хотя ангельская красота мне представлялась чуть более… м-м-м… сдержанной. В этой слишком много жизни.
– Ливи работает недавно, – объяснил Саша. – Ее взяли на место другой девушки, Сони. Та была именно порочным ангелом – потом, если захотите, посмотрите запись. Голубоглазая, и мордашка невинная, а на деле – белокурая бестия. Но для Сони пришлось срочно искать замену, и никого лучше Ливи не нашлось. На самом деле русалка из нее отличная! Шеф за Алькой понаблюдал и сказал, что иногда русалка должна быть просто русалкой, без изысков.
– О, человеческие имена! – оживился Илюшин. – Алька – это сокращение от чего?
– От Аллы. Она Алла Рокунова, но все зовут ее Алькой.
– А две другие?
– Клео – это Женя Коромыслова, а Эль – Оксана Федорчук, – сказал Саша, и Бабкину показалось, что он смутился: сказка разбивалась о прозаические грубоватые имена.
– Женя Коромыслова и Оксана Федорчук… – повторил Макар. – Хорошо, с этими все ясно. А что за образ использовала убитая?
– Микаэлла – самая старшая из них, играла подводную царицу русалок. Была в их группе кем-то вроде начальницы отдела. Ее амплуа – опыт.
– Сколько ей было лет?
– Сорок три.
Сергей присвистнул:
– Не старовата для роли русалки? Сорок три года… Я думал, у вас возрастной ценз для девочек очень жесткий.
– Не забывайте, что клиентам требуются разные типажи, – возразил Крупенников. – Она «холодная» блондинка, эдакая Снежная Королева. Циничная, многое повидавшая, многое умевшая… В играх с клиентами отвечала за элемент садо-мазо, но детали надо уточнять у наших психологов. А в «групповухе» управляла игрой.
– В каком смысле?
– Вот смотрите, – охотно принялся объяснять Саша, – клиенты приходят на эту сцену не только для того, чтобы поплавать и провести время с русалками. Это было бы слишком банально. Точнее, такой день есть, называется «окно», и сегодня был как раз он. Когда «окно», гости делают что пожелают: хотят – в гротах развлекаются, хотят – в озерах плещутся… Но в другие дни разыгрываются сценарии, которые обязательно включают охоту, преследование: например, русалки утаскивают тонущих моряков на дно, или же наоборот – моряки охотятся за русалками. На дальней стороне озера спрятаны лодки, плот, ну и еще кое-какой… антураж. Некоторые из этих игр довольно… ну-у-у… жестокие, и тут Микаэлла была в своей стихии. Это и называется групповухой, а не то, что вы подумали.
– А то, что мы подумали, как называется?
Парень пожал плечами:
– Да никак. В групповой игре важно, чтобы кто-то подавал сигнал для слаженности действий: когда лодку начинать раскачивать или когда моряка «топить»… Это была обязанность Микаэллы.
– А как ее звали на самом деле?
– Так и звали: Микаэлла. Это ее настоящее имя. Микаэлла Костина.
Три женщины, сидевшие за стеклом, застыли неподвижно. Хрупкая нимфеточная красота, чувственная красота, теплая красота.
– Сперва, когда только осваивали эту сцену, взяли трех блондинок, – негромко сказал Саша. – Русалки-русалками: глазища огромные, сами гибкие, худые… Когда они подкрашивались и надевали костюмы, мне даже не по себе становилось. А потом тестовые опросы показали, что они не очень привлекают гостей. Только в качестве экзотики.
– Подкрашивались? – уточнил Бабкин. – А косметика в воде не смывалась?
– Специальная у них, она не смывается. Приглашали гримера, чтобы учил краситься. Девчонки теперь любое лицо себе могут нарисовать. И для волос у них какие-то баночки стоят в гримерках, чтобы не сосульками висели, а красивой волной лежали.
– В гримерках… Как все серьезно.
– А как же! Столько денег вбухать в «сцену», а потом на мелочах прокалываться? Не, шеф не такой человек, чтобы на этом экономить. Уж если делает лучшее, то по высшему разряду.
– Значит, девушки приходят утром в клуб и расходятся по своим комнатам, так? То есть по гримеркам? – спросил Макар, прикидывая что-то. – А затем, уже в костюмах и в полной боевой раскраске, идут в свои гроты и ждут клиентов? Так?
– Не совсем. Красятся они действительно наверху. На самом деле гримерка у них одна на всех, просто в ней выделен закуток для Микаэллы, поскольку она у девчонок за старшую. Они рисуют мордахи, остаются в какой-то легкой одежде вроде той, которая сейчас на Оксане, и спускаются вниз через коридор, чтобы разойтись по своим местам. А уже в гротах натягивают костюмы. Если их наверху надеть, то сложно будет спускаться.
– Стоп! А как же тогда русалки передвигаются по берегу? – нахмурился Сергей, вспомнив рыбий хвост.
– Там есть две молнии, – объяснил Саша и, как показалось Бабкину, слегка сконфузился. – Они спрятаны под чешуей и при необходимости расстегиваются. Если расстегнуть нижнюю, то хвост распадается на две половинки, но ходить так все равно неудобно.
– А если верхнюю? – непонимающе спросил Сергей и тут же догадался по хмыканью Илюшина, зачем нужна вторая молния. – Понял. Вопрос снимается. Во сколько девушки пришли сегодня?
– В восемь. Каждую из них опросили сразу после того, как нашли тело.
– Во сколько это было? – Сергей успел достать блокнот и торопливо записывал, Макар внимательно слушал, полагаясь на память.
– В двенадцать с небольшим. Девочек развели по разным комнатам, их ответы записывались. Каждая говорит, что была у Микаэллы в пещере, но ни одна не признается в убийстве.
– Зачем они к ней приходили? – спросил Илюшин.
– Видите ли, у девчонок нет жесткого режима. Они не обязаны сидеть каждая в своем гроте и ждать гостей. Наоборот: чем более естественно они будут себя вести, тем лучше, поэтому они могут плавать вместе, заплывать друг к другу в гости, болтать, подниматься наверх и так далее.
Сергей кивнул и закрыл блокнот. Предстояло как можно быстрее изучить результаты предварительного опроса и самим провести беседу со всеми подозреваемыми. «До черта работы! Придется привлекать тех троих, которым платит Перигорский, но что они за работники – неизвестно».
Что-то смутно царапало его все время, пока он смотрел на девушек за стеклом… Какая-то очень простая, совсем очевидная мысль… Бабкин еще раз окинул взглядом троих «русалок» и наконец сообразил:
– Постойте-ка! Саш, ты сказал, одна из пещер наверху – для спасателей?
– Ну да. Только им запрещено выходить оттуда, если нет…
– Если нет чего? Опасности для клиента, так?! А откуда им узнать, есть такая опасность или нет? Значит, имеются камеры. Логично?
– Логично, – с сожалением в голосе сказал парень. – Но камер нет.
– Как же тогда…
– Камер нет, зато есть тревожные кнопки. Во-первых, у каждой русалки такая в костюме, зашита в области бедра, чтобы можно было легко ее нажать. Она похожа на таблетку, хорошо прощупывается. Во-вторых, аналогичными напичканы все купальные костюмы гостей. Ну и последнее: не зря же постоянные клиенты третьей «сцены» именно те четверо, с которыми вы будете разговаривать… Они – люди тренированные, все – пловцы, и к тому же их регулярно осматривает наш врач. А уж для девчонок медосмотр раз в месяц – это вообще святое!
– А ты уже обрадовался, да? – поддел Сергея Илюшин. – Просмотрели бы запись и за пятнадцать минут раскрыли дело! А главное, до нас, таких умных, никто не догадался это сделать.
– Все, все, извалял мордой в грязи! – Бабкин поднял руки, сдаваясь. – Саш, что еще нам нужно знать?
Парень задумался, почесал за ухом.
– Понимаете, если все в деталях описывать, нам трех дней не хватит. Основное-то я, кажется, рассказал.
– А что за водопад мы видели, когда спускались в грот первый раз? – вспомнил Илюшин.
– А-а, водопад – обычная водяная завеса, а за ней «кастрюлька». Я вам про нее говорил. Бассейн с очень маленькой чашей, из нее быстро можно слить воду и почти так же быстро набрать.
– А смысл?
– Вода разная. Есть горячая с солями, есть еще с какими-то добавками… Честно говоря, не помню точно. Считается, что «кастрюлька» – лечебная, для тех, кому нужно мышцы расслабить после тренировки или еще чего-нибудь в этом роде. Хотите с врачом поговорить?
– Нет, пока не нужно. Преждевременно. Вот что, Саш: я хочу посмотреть записи рабочей группы, касающиеся клиентов. Расклад по времени: где, кто, сколько минут. Для начала.
– А потом?
– Потом будем с ними разговаривать.
– А ты не хочешь разделить: с девушками общаться буду я, а с клиентами – ты? – предложил Сергей.
– Скорее мы сделаем так: пока ты опрашиваешь девиц, я изучу записи. А потом вместе займемся гостями.
«Сматываться нужно. Срочно».
Алька потянулась, сохраняя видимость спокойствия. Нельзя выпадать из образа. Она – веселое легкомыслие, порхающая бабочка, которую смерть начальницы может ненадолго выбить из колеи, но не расстроить и уж тем более не испугать. Удивление – вот ее главная эмоция. «Только бы дурочку не переиграть».
В том, что предстоят новые допросы, Алька не сомневалась. Перигорский, лысый хрыч, не мог так просто отдать их в руки прокуратуры вместе с любимым детищем, третьей сценой. С него сталось бы закопать труп в песочке на берегу верхнего озера и сделать вид, будто ничего не произошло.
Она покосилась на Женьку с Оксаной. Те были в своем амплуа: одна так и не вышла из роли разъяренной пантеры, вторая изображала полусонную куклу, которую опрокидывают на спинку, и глаза у нее закрываются сами собой. Однако за четыре с половиной часа заключения пыл «пантеры» несколько остыл, и видно было, что Женька прилагает усилия, чтобы держать себя в правильном настрое. Оксана, бледненькая от природы, сейчас показалась Альке мучнисто-белой, и она потянулась к ней, похлопала девушку по коленке:
– Эй, подруга! С тобой все в порядке?
Оксана приоткрыла синие глаза, с испугом уставилась на Альку.
– Как себя чувствуешь? Ты побледнела сильно…
– Я… – начала Оксана, но Женька не дала ей закончить:
– Странно, что не посинела! Почти пять часов сидим! Все, хватит! Надоело!
Она вскочила, и от ее резкого движения Оксана едва не свалилась с подлокотника.
– Что ты хочешь делать?
– Дверь хочу выбить, вот что!
Однако осуществить свое намерение метнувшаяся к выходу Женька не успела: дверь открылась, и в комнату вошли три человека.
Первый был Сашка Крупенников, к которому Алька относилась хорошо: мальчуган всегда обращался с ними уважительно и не позволял себе сальных заигрываний, в отличие от некоторых других помощников Перигорского. А вот двоих, остановившихся за ним, Алька видела впервые.
Слева, глыбой перегораживая путь к выходу, замер коротко стриженный мужик с цепким взглядом темных, глубоко посаженных глаз, похожий на бывшего боксера, начавшего полнеть, но вовремя взявшего себя в руки. «Такой стукнет – из меня дух вон», – мелькнула у Альки неуместная мысль. Лицо у мужика было серьезное, мрачное.
А вот второй, стоявший рядом с ним, улыбался. Симпатичный светловолосый парень лет двадцати шести, с загорелым лицом. Следуя привычке, Алька перевела взгляд с лица на руки: длинная сильная кисть, «музыкальные» пальцы. С ходу оценив потенциальную угрозу, исходившую от этих двоих, которых, конечно же, привели к ним не просто так, она вдруг с удивлением почувствовала, что светловолосый, откровенно рассматривающий их, кажется ей куда более опасным, чем тот, второй.
Серые глаза остановились на ней, и Алька напряглась. Но парень кивнул ей как старой знакомой и перевел взгляд на Женьку.
Вот уж кто был великолепен! Когда Саша и его спутники только вошли в комнату, она замерла, словно наткнувшись на стену. Отчасти так оно и было, учитывая габариты стриженого. Но теперь, придя в себя, Женька собиралась устроить концерт: Алька видела это по ее позе, по тому, как Коромыслова тряхнула рыжей шевелюрой и часто задышала, раздувая ноздри. «Истеричка! – с восхищением подумала Алька. – Но талантливая же!»
Талант Женьки проявлялся в том, что внушенную себе самой эмоцию она проживала за короткое время на полную катушку, и те, кто общался с ней, могли прочувствовать это на себе в полной мере. Женька будто била током, а затем цепляла крючком и не отпускала до тех пор, пока не выплескивала все накопившееся внутри за недолгий период спокойствия. Гостям она щекотала нервы: дикий нрав в сочетании с дикой же красотой производили сильное впечатление на мужчин. Женька была из тех русалок, которые, хохоча, заманивают моряков на дно и зацеловывают до смерти.
Альке казалось, что все Женькины чувства подкрашены яростью, даже те, с которыми этот ингредиент не сочетается вовсе, – например, любовь к Оксане. Прежде они дружили втроем: Коромыслова, Оксана и Соня, и когда после смерти Сони на ее место взяли Альку, Женька не сразу примирилась с этим.
– Ты! – Коромыслова выставила вперед тонкий пальчик и брезгливо ткнула Сашу в грудь. – Ты знаешь, сколько мы здесь сидим?
– Женечка… – начал парень, но больше ему ничего не удалось сказать.
– Я тебе не Женечка! Пять часов! И хоть бы одна тварь за это время пришла нам сказать: «Потерпите, девочки!» Вы с нами как с половыми тряпками обошлись! Дали вонючие подачки – нате, пожрите!
Коромыслова сделала шаг вперед, и лицо ее оказалось напротив Сашиного лица. Алька подумала, что он сейчас отшатнется, но тот лишь вздохнул.
– Что, чуть какой капец случился, так можно об нас ноги вытирать, да?!
Алька отвлеклась от пылкой Женькиной речи, потому что заметила, как переглянулись двое, стоявших за крупенниковской спиной. Младший ухмыльнулся краем рта, старший чуть заметно качнул головой. Как ни короток был этот обмен мнениями, Аля успела перехватить его и неожиданно для самой себя прониклась уверенностью, что эти двое – приятели. Не просто хорошо знакомые люди, долго работавшие вместе и привыкшие понимать друг друга без слов, а именно приятели, между которыми состоялся вполне развернутый диалог.
Тем временем Женька, все ближе подступавшая к Саше, все-таки вынудила его податься назад, так что тот едва не наступил на ногу стриженому, и повысила голос настолько, что Альке захотелось заткнуть уши. Конец ее выступлению был положен неожиданно.
– Сударыня, в гневе вы прекрасны, – с издевательской, как показалось Альке, вежливостью сказал светловолосый. – А когда успокоитесь, будете и вовсе неотразимы.
Женька, оборвав фразу на полуслове, стремительно обернулась к наглецу, собираясь испепелить его взглядом, но то ли подействовало старомодное «сударыня», то ли силы ее иссякли на Крупенникове, но, к удивлению Альки, встретившись глазами с парнем, Коромыслова ничего не сказала. Воспользовавшись паузой, тот шагнул вперед и представился:
– Макар Илюшин. А это мой напарник, Сергей.
Стриженый коротко кивнул.
– Мне очень жаль, что вам пришлось долго просидеть взаперти, – продолжал Илюшин, – но придется отнять у вас еще немного времени. Нам нужно побеседовать с вами. Вы не возражаете?
Отчего-то он обратился персонально к Оксане, и та, почувствовав на себе всеобщее внимание, вздрогнула:
– Я? Нет, не возражаю… Чего я буду возражать…
– Чудесно. Давайте сделаем так… Вы провели здесь больше четырех часов и наверняка проголодались. Я попрошу, чтобы принесли горячей еды, а потом, когда вы, не торопясь, пообедаете, мы поговорим. Не будем же мы мучить голодных девушек…
Он улыбнулся извиняющейся улыбкой, развел руками. Наступила тишина, в которой три девушки осмысливали его предложение, а спустя несколько секунд она была нарушена хором протестующих голосов: Оксана с Женей протестовали от души, Алька – за компанию с ними, чтобы не отделяться от коллектива.
– С дуба ты рухнул, что ли?! – подытожила всеобщее мнение Женька. – Мы тогда до ночи отсюда не уйдем! Давай сразу проводи свои беседы!
«До ночи мы отсюда в любом случае не уйдем, – мысленно сказала ей Алька. – Но ты удачно сыграла на руку этому обаятельному прохвосту».
– Ну, если вы настаиваете… – с сомнением протянул Илюшин.
– Настаиваем! Мы девушки честные, нам скрывать нечего.
Алька мысленно зааплодировала светловолосому. «Ах ты умница! Изобразил видимость заботы о нас, без труда заработал расположение девчонок, а сам прекрасно знал, что мы откажемся…»
– Это хорошо, что нечего скрывать… Александр, где мы можем побеседовать?
– А? – встрепенулся Саша. – Да-да, конечно… Можете в соседнем помещении, там уже все подготовлено.
– Отлично.
Светловолосый снова переглянулся с насупленным, и тот кивнул.
«Вызывать будут по одной, – лихорадочно просчитывала Алька, – потом вести по коридору до соседней комнаты… Там эти двое, а даже если и один, это ничего не меняет – с ним не справишься. Хорошо, допустим, справишься. И что? Из клуба не выбраться: мимо охраны я не пройду… Думай, Алечка, думай!»
Бабкин бросил взгляд на блондинку, стоявшую возле дивана с растерянным и несчастным выражением лица, и подумал, что из троих девиц она меньше всего похожа на убийцу.
Глава 3
«Во всем были виноваты женщины. Дьявольские отродья, источник греха на земле. Похотливые самки, вечно алчущие недоступного, они могли обмануть кого угодно – но только не его… Нет, не его!
Он видел их насквозь. У него вызывали отвращение их попытки приукрасить себя, потуги продлить короткую молодость, и он старался держаться подальше от тех, кто вошел в пору увядания, – такие становились особенно хищными, цепкими, жаждущими свежей души и крови, словно эликсира, способного даровать им еще немного юности. Граница проходила по двадцати пяти годам. Он не раз наблюдал – всегда лишь издалека, осторожно, – как в глазах бабенки, еще вчера покорной и верной мужу, вдруг загорался бесовской огонь и незаметно для других охватывал ее всю. И тогда на лице, на теле, даже на ее одежде проступала печать порока. Юбки раздувались, потому что бесстыжий ветер лапал их жаркие бедра, и женщина млела от его прикосновений. Чепцы едва заметно сползали на затылок, и пряди волос выбивались из-под них – словно случайно. А их смех… Его передергивало, когда он слышал за собой негромкий рассыпчатый смех какой-нибудь из этих самок: смех женщины, которая смеется не оттого, что ей весело, а по какой-то другой причине. Но по какой – он никогда не мог понять.
Он видел их насквозь. У него вызывали отвращение их попытки приукрасить себя, потуги продлить короткую молодость, и он старался держаться подальше от тех, кто вошел в пору увядания, – такие становились особенно хищными, цепкими, жаждущими свежей души и крови, словно эликсира, способного даровать им еще немного юности. Граница проходила по двадцати пяти годам. Он не раз наблюдал – всегда лишь издалека, осторожно, – как в глазах бабенки, еще вчера покорной и верной мужу, вдруг загорался бесовской огонь и незаметно для других охватывал ее всю. И тогда на лице, на теле, даже на ее одежде проступала печать порока. Юбки раздувались, потому что бесстыжий ветер лапал их жаркие бедра, и женщина млела от его прикосновений. Чепцы едва заметно сползали на затылок, и пряди волос выбивались из-под них – словно случайно. А их смех… Его передергивало, когда он слышал за собой негромкий рассыпчатый смех какой-нибудь из этих самок: смех женщины, которая смеется не оттого, что ей весело, а по какой-то другой причине. Но по какой – он никогда не мог понять.