Михалкова Елена. Остров сбывшейся мечты

   Самым правильным решением Илюшину представлялось вернуть деньги Липатову. «Или его родственникам, потому что вовсе не обязательно, что господин Липатов останется в живых после того, как его сбила машина», – рассудительно сказал себе Макар. С другой стороны, перспективу быстро отыскать Викторию Стрежину и получить за это приличный гонорар, фактически уже лежавший в кармане, стоило обдумать со всех сторон. «Не знаешь, что делать, – ничего не делай, – сказал себе Макар, поднял воротник куртки и нахохлился под липой. – Пять минут. Посмотрим, что произойдет в ближайшие пять минут».
   Через четыре минуты дождь полил сильнее, и на голову Илюшину посыпались капли. Расценив это как намек провидения на то, что в метро ему будет куда уютнее и суше, Макар вышел из-под дерева и сделал два шага в сторону станции.
   – Простите! – догнал его голос сзади. – Подождите, пожалуйста!
   Илюшин обернулся. К нему подходила красивая темноволосая девушка, с которой он разговаривал десять минут назад.
   – Мне очень неловко… – запыхавшись, проговорила она. – Вы ведь пришли к Антону, а я даже не спросила, зачем, – до того расстроилась. Может быть, другой сотрудник нашей фирмы сможет вам помочь? К тому же дождь начинается… – прибавила она неизвестно зачем.
   Макар задумчиво смотрел на девушку. У него еще оставался шанс, что все-таки провидение уготовило ему на ближайшие полчаса тихо сидеть в вагоне метро, незаметно рассматривая пассажиров.
   – Как вас зовут? – спросил он.
   – Лена, – чуть растерянно ответила девушка. – Лена Красько.
   – Лена, скажите, пожалуйста, вы хорошо знаете Викторию Стрежину?
   Девушка изменилась в лице.
   – Господи, только не говорите, что с ней тоже что-то случилось! – взмолилась она. – Вика – моя подруга!
   Призрак зеленого вагона промелькнул перед Макаром и растаял вместе с пассажирами, которых он собирался рассматривать. Тихо вздохнув, Илюшин решился, стараясь не думать, как он будет объяснять свой поступок напарнику.
   – Меня зовут Макар Илюшин, – сказал он. – Я – частный детектив. Мы можем с вами поговорить, Лена? Я все объясню.
   Последний мокрый лист сорвался с ветки и шмякнулся Илюшину за шиворот.
 
   Идя по коридору следом за своей провожатой, Макар успел заметить и растерянные лица сотрудников фирмы, и солидную обстановку кабинетов… Девушка открыла дверь, приложив к ней магнитный ключ, и Илюшин вошел внутрь.
   – У нас сейчас бардак, – объяснила Лена, кивнув на свалку бумаг и пластиковых файлов на столе перед монитором. – Из-за происшествия с Антоном все немного не в себе. Девочка, которая работает со мной, бросила дела и убежала – кажется, до сих пор плачет в туалете. Очень… очень дико все. Просто невозможно поверить. Он в реанимации, и хоть никто ничего не говорит вслух, но все боятся худшего.
   – Его любят? – Макар задал первый пришедший на ум вопрос.
   – Да, – не задумываясь, ответила Красько. – Особенно девушки. – Она чуть покраснела.
   Илюшин понимающе кивнул. Он в этом и не сомневался.
   – А Вику? Как к ней относятся ваши коллеги?
   – Сдержанно, но с уважением.
   Лена провела рукой по глазам, вздохнула.
   – Простите, как вы сказали, вас зовут? Макар? Макар, что с ней случилось? Я была так рада за Вику, когда она рассказала про поездку…
   – Стоп! Значит, вам она тоже сообщила о выигрыше? – перебил ее Илюшин.
   – Ну конечно, – удивленно взглянула на него девушка. – Как же можно такой новостью не поделиться! Правда, остальным просила не говорить, я и не стала. А почему вы удивились?
   «Хорошо еще, что Вика поделилась со мной одним из всей фирмы, – вспомнил Макар слова Липатова. – Девчонкам объяснила, что собирается отдохнуть от работы». Получалось, что Антон либо ошибался насчет скрытности Вики Стрежиной, либо не сказал правды.
   Лена Красько повторила Макару то, что он уже слышал от Липатова: Вика столкнулась на улице с представителями фирмы, проводившей какой-то розыгрыш, купила билетик и выиграла главный приз. Лена не помнила названия фирмы, да и не была уверена, что Вика называла его.
   – Она всегда играет в лотерею, – грустно улыбаясь, рассказывала девушка. – Просто у Вики это пунктик. Мне кажется, она таким образом изживает семейные традиции.
   – Какие традиции? – заинтересовался Макар.
   – Понимаете, Вику воспитывали в убеждении, что все блага достаются только долгим и тяжким трудом. Ее родители считают, что других вариантов быть не может. – Девушка поморщилась, и Илюшин понял, что Лена Красько не очень высокого мнения о родителях подруги. – Все, что выбивается из их представлений о жизни, они даже не хотят принимать во внимание. А Вика с восемнадцати лет живет самостоятельно, доказывает родителям, что все не так, как они проповедуют. И постоянно покупает лотерейные билеты – надеется выиграть кучу денег. Тогда, как она считает, ее родители увидят, что были не правы. В общем, вечный спор родителей и детей, – философски закончила она.
   – Вас не удивляет, что подруга вам ни разу не позвонила за время отпуска? – задал Макар провокационный вопрос, внимательно наблюдая за реакцией девушки.
   – Нет, – покачала та головой, не задумавшись ни на секунду. – У Вики своеобразный характер, я к нему привыкла.
   «Пустышка, – понял Макар. – Если Стрежина и радуется сейчас жизни с кавалером, как предполагали мы с Серегой, то Красько ничего об этом не знает. Все, начинаем работать серьезно».
   Он чуть подумал, наклонился к Лене и доверительно попросил, глядя ей в глаза:
   – Расскажите мне, пожалуйста, подробнее о вашей подруге. Наверняка найдется мало людей, которые знают ее так же хорошо, как и вы.
 
   – Что ты ей наплел? – мрачно буркнул Бабкин, расхаживая по комнате.
   – Сказал правду, – флегматично пожал плечами Макар. – Объяснил, что, возможно, ее подруга пропала, а раз Липатов просил нас ее разыскать, мы считаем делом чести выполнить его просьбу. «Возможно, предсмертную», – добавил он про себя.
   – Не исключено, что предсмертную! – зло бросил Сергей. – Не нравится мне это.
   Макар промолчал. Он прекрасно понимал, почему сердится напарник, и отчасти разделял его недовольство. Дело начиналось неправильно – да что там «начиналось», оно уже началось. Их клиент лежал в реанимационном отделении больницы, и приехавшему туда Макару, не церемонясь, сообщили, что он может уезжать обратно, поскольку Антон Липатов хоть и пришел в сознание, но беспокоить его нельзя. Илюшин попытался обаять персонал, но ему в резкой форме предложили не отвлекать людей от работы, и он вынужден был подчиниться.
   Итак, у них фактически не было клиента, у них не было версий, у них не было ничего, с чем они привыкли работать, – только деньги на счете и неправдоподобная история.
   – Значит, Липатова сбила машина и скрылась, – рассуждал вслух Бабкин, продолжая мерить шагами кухню в своей квартире.
   Кухня была небольшая, поэтому Сергей за два шага доходил до окна, разворачивался и за те же два шага преодолевал расстояние до диванчика, на котором сидел Макар.
   – Слушай, ты вносишь сумбур в мой незаурядный мозг, – пожаловался тот. – Сядь на стульчик, не шарахайся из угла в угол.
   Стульчики Бабкин на дух не переносил, точно так же, как и они его. Стульчики под ним ломались, трескались, хрустели спинками и продавливались. Поэтому Сергей привычно опустился на маленький зеленый коврик под окном и привалился к стене, скептически окинув взглядом худого белобрысого Макара. «Задело его, что клиента чуть не убили! – фыркнул он про себя. – „Деньги мы не можем вернуть!“ Все мы можем, просто не хотим».
   – Итак, машина… – задумчиво продолжил он. – Значит, сегодня я отправляюсь опрашивать жильцов. Понятно, что опера их уже опросили, но все-таки чем черт не шутит! Заодно неплохо было бы связаться с опергруппой на предмет следов от шин. Какая, говоришь, улица? Нужно выяснить, кто дежурил в то утро.
   – Разумно. Параллельно будем копать со стороны самой Стрежиной. Много времени на обход дома у тебя не уйдет, так что тебе достанутся еще кое-какие симпатичные личности, имеющие отношение к нашей девице. Мне о них много интересного рассказала ее подруга, Красько.
   – Выкладывай, – предложил Сергей. – Давай-давай, не зря же ты два часа штаны протирал в офисе Липатова.
   Макар пропустил «штаны» мимо ушей и начал рассказывать.
 
   В топливно-энергетической компании «Юго-запад» в первые полгода к Вике относились настороженно – она была чужаком, сотрудником, пришедшим без всяких рекомендаций. В традициях же «Юго-запада» было набирать людей по знакомству, а еще лучше – объединенных родственными связями с кем-нибудь из уже работающих в фирме. Истоки такого подхода Илюшин видел в том, что возглавлял компанию Аслан Коцба, абхазец по национальности, окруживший себя близкими людьми: заместителем Коцбы работал его двоюродный брат, исполнительным директором – муж сестры Аслана. Во время беседы с Красько Илюшин ненавязчиво выяснил, что сама Лена была замужем за одним из многочисленных родственников гендиректора. «Почти все наши девочки пришли сюда, потому что они чьи-то родственницы, – честно рассказала Красько. – Здесь так принято, понимаете?»
   Но Вика Стрежина нарушила традицию, и причиной тому стал, как ни странно, сам Аслан Коцба. Предыдущих трех «правильных» секретарей, обладавших всеми нужными связями, он уволил с шумом и грохотом, поскольку имел привычку в ярости швырять в стену своего кабинета бутылки с минералкой. Зная об этой особенности Аслана, референты постоянно обновляли минералку на его столе, справедливо опасаясь, что тот, не найдя привычной бутылки, может запустить чем-нибудь другим, куда менее легким. Например, пресс-папье из оникса. И не в стену, а в провинившегося сотрудника. Швыряние бутылок тоже было обычаем, и идти против него никто не рисковал. Секретарши одна за другой вылетали из дверей серого особняка «Юго-запада», поскольку умение грамотно составлять документы, как оказалось, находилось в обратно пропорциональной зависимости от степени родства с работниками фирмы. Первая секретарша была племянницей главбуха. На третий день работы она отправила электронное письмо начальнице юридического отдела фирмы, с которой «Юго-запад» вел важные переговоры, перепутав буквы «Ю» и «Б», расположенные на клавиатуре по соседству. Демократичное обращение «Юля» в редакции секретарши превратилось в нечто совершенно неприличное, и разъяренный Коцба уволил ее в тот же день, не пожелав оценить смешную сторону происшествия. Заодно попало и главбуху.
   Вторая девочка, приходившаяся дальней родственницей начальнику аналитического отдела, от усердия ставила запятые после каждого слова, боясь не угодить шефу. Кроме того, напуганная историей своей предшественницы, она по десять раз проверяла и перепроверяла письма, тратя уйму времени. Такая старательность быстро стала раздражать Аслана, и секретаршу уволили, хотя и без швыряния бутылок в стену.
   Третья секретарша была грамотной – может быть, потому, что в «Юго-западе» трудился программистом всего лишь ее троюродный брат. Она работала быстро, старательно, делая минимум ошибок в тексте. Но небольшой поселок Мусохранск, куда девушка отправляла электронную почту для друга детства Коцбы, подкосил и ее.
   До того, как Аслан приказал секретарше отправить письмо, девушка не знала о существовании поселка с таким названием и потому сделала ошибку, напрашивающуюся само собой. Когда Аслану Коцбе пришло возмущенное письмо, в котором обиженный мусохранец требовал не называть его мухосранцем, шеф не стал долго вникать в проблему, и офис в очередной раз остался без секретаря.
   После этого наступило затишье. Никто из сотрудников не рисковал предлагать своих родственниц на место «той-самой-которая-обидела-мусохранцев». В конце концов Аслан, скрипя зубами, дал «добро» на обращение в рекрутинговое агентство. Первой, кого прислали из агентства, оказалась Виктория Сергеевна Стрежина.
   Вика была сдержанна, перед начальством не лебезила, с коллегами общалась ровно и дружелюбно. Первые три месяца все с замиранием сердца ожидали, какой фортель выкинет новая секретарша, но время шло, а Стрежина работала без промашек. Сначала ей удивлялись, потом постепенно зауважали, хотя настороженность по отношению к девушке до конца не исчезла. Но когда Коцба назначил ее референтом, никто не удивился: Вика лучше остальных подходила на эту должность.
   – За что ее уважают? – спросил Макар в разговоре с Леной. – Вы не сообщили ничего необычного. Исполнительная девушка, по-моему, не такая уж и редкость.
   – Ее уважали не за исполнительность, – объяснила Красько, не замечая, что переходит на прошлое время. – Знаете, как бывает: видишь ты человека и понимаешь, что он – хороший, порядочный. Вот и с Викой так же. Сразу было ясно, что она порядочный человек. Даже не порядочный, нет – правильный! Вот, я нашла точное слово. Наша Вика – очень правильная. И еще очень правдивая.
   Илюшин искренне считал, что правильные и одновременно правдивые люди невыносимы для окружающих. Но Вика Стрежина, судя по описанию ее подруги, таковой не была. За два года работы в «Юго-западе» она испортила отношения лишь с одним человеком, и в результате тому пришлось уволиться. Уволившуюся даму звали Юлия Борисовна Осьмина.
   Юлия Борисовна, ухоженная худощавая дама среднего возраста, возглавляла кадровый отдел. Она носила длинные черные платья с яркими шифоновыми косынками, повязанными вокруг шеи, и считалась красавицей. В любом споре последнее слово всегда оставалось за Юлией Борисовной – не потому, что оно было самым веским, а потому, что Осьмина так сумела себя поставить, что ее слово казалосьвеским. Мода, политика, новинки литературы – во всем она разбиралась и по любому поводу имела свое мнение. Осьмина тесно общалась с двумя дамами из аналитического отдела, и вместе они были влиятельной силой, с которой все считались. На Вику Стрежину Осьмина не обращала никакого внимания, поскольку двадцатипятилетняя секретарша, даже достигнувшая должности референта при шефе, никак не могла входить в круг ее, Юлии Борисовны, интересов.
   Но однажды, рассказывая во время обеда за общим столом о своей любимой кошке, Осьмина обронила, что кошка недавно окотилась.
   – Я так устала от ее темперамента, – пожаловалась Юлия Борисовна внимательной аудитории. – Подай негодяйке кота, и все тут.
   – А… если стерилизовать? – робко спросила одна девушка. – Или не поможет?
   – Я не знаю, поможет или нет, – отчеканила Юлия Борисовна, – но подобную операцию считаю недопустимым зверством. Я свою кошку люблю и издеваться над ней никому не позволю. И, представьте себе, я готова идти на определенные жертвы!
   Она метнула яростный взгляд в сторону вопрошавшей, и вокруг согласно закивали. Да, все готовы были идти на определенные жертвы ради своих любимых.
   – А кому вы раздали котят? – спросила Вика, отвлекая внимание Осьминой на себя. – И сколько их было?
   – Кажется, семь или восемь, – вздохнула та. – Они беспородные, никому не нужны, к сожалению. Я их всегда топлю.
   За столом наступила тишина.
   – Простите? – не поняла Вика.
   – Я их топлю, – пожала плечами Юлия Борисовна. – Не выкидывать же их на улицу! Топить куда гуманнее.
   – В чем… в чем вы их топите? – тихо спросила Стрежина, единственная из всех присутствующих не знавшая о гуманной привычке начальницы кадрового отдела.
   – В ведре, – сообщила та, начиная раздражаться. – В зеленом пластиковом ведре. А что, по-вашему, я должна с ними делать? Идти торговать в переход? Или, может быть, подбрасывать их соседям? Собакам отдавать на съедение? Я выбрала самый приемлемый способ, и, пожалуйста, не надо сентиментальничать. Я этого не переношу.
   В интонациях Осьминой проскользнула брезгливость. Боже мой, до чего трепетны и глупы современные девушки! Наши бабки топили ненужный кошачий приплод по три раза за полгода, если на то пошло. А девица как услышала про котят, так сразу побледнела и сейчас, похоже, пустит слезу.
   Юлия Борисовна закатила глаза, предлагая коллегам разделить ее скептицизм по поводу трепетности Стрежиной.
   Но Вика не пустила слезу и не стала сентиментальничать. В несколько неловкой тишине, прерываемой только позвякиванием вилки, которой Юлия Борисовна расправлялась с рыбой, она сказала негромко и чуть удивленно:
   – Какая вы, оказывается, дрянь…
   Если бы в ее интонациях проскользнула хоть тень, хоть намек на пафос или праведное возмущение, Осьмина съела бы мерзавку с потрохами. И присутствовавшие за столом дамы приняли бы деятельное участие в обгладывании костей. Но Вика произнесла свою фразу так, что ничего, кроме искреннего недоумения, не слышно было в ней. Жила себе девушка Виктория Стрежина, общалась с начальницей кадрового отдела, спрашивала по утрам, как дела, и восхищалась тропической расцветкой ее очередного платка. И вдруг выяснила в один прекрасный день за обедом, что Юлия Борисовна – дрянь. И сама удивилась своему открытию.
   В гробовом молчании Вика встала из-за стола, отнесла недоеденное рагу на ленту и вышла из столовой. Дамы остались сидеть, не глядя на Осьмину. Юлия Борисовна густо покраснела от возмущения, затем обвела взглядом собравшихся, словно хотела объявить что-то важное, и даже открыла рот, но в эту секунду следом за Викой встала та девушка, которая спрашивала о стерилизации.
   – Катя, я в кабинете, – обратилась она к коллеге. – Пойду, пожалуй, – и виновато пожала плечами.
   Обед был испорчен. Осьмина объявила во всеуслышание, что Стрежина не умеет вести себя, но никто ее не поддержал.
   – И знаете, Макар, что-то случилось после Викиных слов, – рассказывала Лена Красько, вспоминая случай двухлетней давности. – Вика больше ни с кем не обсуждала Юлию Борисовну, не касалась вообще этой темы… Она не любительница сплетничать. Но я хорошо помню, что у нас, сидевших за столом, после ее фразы словно глаза открылись. Как будто бы мы на секунду взглянули на Осьмину не своими глазами, а Викиными. До этого нам что-то мешало смотреть на нее беспристрастно. Вот мне, честно говоря, мешала всеобщая убежденность в том, что Юлия Борисовна – прекрасный человек. А Кате Крониной, как она позже сама мне призналась, мешала импозантность Осьминой. Но Вика произнесла свою фразу, и мне показалось, что я вдруг увидела Юлию Борисовну очень ясно, без всяких помех вроде общественного мнения и ее умения одеваться.
   – Которое, казалось бы, и вовсе ни при чем, – задумчиво заметил Макар.
   – Ни при чем, – согласилась Лена. – Но кто-то за умением одеваться не может увидеть характер человека. Одевается хорошо – хороший человек, одевается плохо – значит, плохой. Скажете, так не бывает?
   – А что же Осьмина? – спросил Макар, не поддержав тему о «бывает – не бывает».
   – Она поначалу не понимала, что случилось. С ней постепенно стали все меньше общаться. И те дамы, с которыми она раньше водила дружбу, тоже. Юлия Борисовна попыталась устроить Вике пару скандалов, но у нее ничего не вышло.
   – Почему?
   – Вика не поддавалась на провокации. И знаете, почему еще…

* * *

   Юлии Борисовне хотелось кричать, хотелось устроить такую склоку, после которой Стрежина рыдала бы и вешалась в туалете на пятом этаже, где всегда приятно пахло освежителем с запахом дыни. Юлии Борисовне хотелось швырнуть в лицо пакостной девчонке грубые бранные слова, от которых та покрылась бы красными пятнами и заплакала от стыда. Ей хотелось собрать побольше гадких интимных подробностей и выстрелить ими побольнее в присутствии мужчин их фирмы. Последнее оружие всегда срабатывало безотказно – Осьмина им пару раз пользовалась.
   Но сейчас она этого сделать не могла. Распалившись до такого состояния, что хотелось провести по стене ногтями с прекрасным французским маникюром, с хрустом раздирая бумажные обои, Юлия Борисовна выскакивала в курилку, где стояла за компанию с коллегами Стрежина. И останавливалась, словно наткнувшись на стену.
   Вика останавливала Осьмину так легко, что никто и не понимал, что происходит, и меньше всего – сама Юлия Борисовна. Она только осознавала, что от холодноватого недоумения в глазах секретарши вся ее ярость вместо того, чтобы взорваться фейерверком, сжимается в черный шарик, издает тихий звон, как при столкновении со стеклом, и застывает. «Дзинь!» – слышала она и не могла начать кричать, хотя две минуты назад готова была на ор, скандал, склоку – да на что угодно, лишь бы вывести Стрежину из себя и добиться, чтобы девицу выкинули из фирмы. Но проклятое удивление в глазах той действовало на Юлию Борисовну как холодный душ. Она теряла всю свою уверенность, сдувалась, как шарик, и лишь черный комок оставался внутри – держа форму, не давая ей обмякнуть совсем.
   Юлия Борисовна не любила копаться в самой себе, считая себя человеком практически безупречным. Неприятные воспоминания, связанные с собственными поражениями, она рассовывала по закоулочкам памяти так глубоко, что до них не просто было добраться. Однако в конце концов одно воспоминание все же всплыло, как ни старалась отмахнуться от него Осьмина.
   Когда ей было четырнадцать лет, у девчонок в классе появилось новое увлечение. Сбившись на перемене в хихикающую кучку, они выбирали себе жертву из проходивших мимо школьников, как правило, симпатичных, и начинали в спину ей негромко говорить гадости, с таким прицелом, чтобы жертва непременно догадалась, что речь идет именно о ней. Развлечение, на первый взгляд простое, требовало наблюдательности, быстрой реакции и острого языка. Обычные оскорбления не подходили – это было бы слишком примитивно. На долгое поливание грязью не хватало времени – следовало уложиться в полминуты. К тому же приходилось осторожничать, поскольку от многих старшеклассников можно было и получить за такие игры, а потому девочки выбирали преимущественно школьников из параллельных классов, о которых заведомо было известно, что они не полезут в драку и не станут ябедничать учителям.
   Новое развлечение быстро стало популярным, и особенно оно нравилось Юле Осьминой. Она обладала способностью с одного взгляда вычислять физические недостатки жертв и подавать их так, что они обращали на себя всеобщее внимание. Наградой для проницательной Юли служили смущение или ярость высмеянных, которыми, как правило, становились красивые робкие девочки.
   Но как-то раз, готовясь упражняться на перемене в острословии, Юля изменила привычный сценарий и выбрала в качестве жертвы высокого темноволосого мальчика с бледным лицом, очень худого. Раньше она его в школе не видела.
   – О, новичок! – азартно зашептались девчонки. – Щас Юлька его разделает!
   Мальчишка только подходил к ним, а Осьмина уже знала, что бросит ему вслед. Когда жертва прошла мимо, Юля сказала, словно невзначай:
   – Жертва Освенцима, девочки. Интересно, он до кабинета-то дойдет или в коридоре свалится?
   Замечание оказалось убийственно точным – вокруг поднялось хихиканье, быстро переросшее в злой смех. Мальчишка резко обернулся и уставился на Осьмину. Лицо его было непроницаемым, и только скулы слегка покраснели. Осьмина с вызовом встретила его взгляд, но парень смотрел странно – не оскорбленно, а чуть удивленно, словно до этого момента он думал о Юле хорошо, а она не оправдала его ожиданий.
   – Че встал, дурачок? – громко спросила самая нахальная из девчонок, Танька Сычева.
   Парень не обратил на нее внимания, по-прежнему не сводя удивленного взгляда с Осьминой. Глаза у него были карие, опушенные длинными густыми ресницами, и Юле пришло в голову, что ни у одной девчонки в их классе нет таких красивых ресниц. Потом он улыбнулся – чуть-чуть, одними только краешками губ, и улыбка его показалась Осьминой снисходительной.
   – Пошел к черту! – неожиданно выкрикнула она, покраснела и быстрыми шагами ушла в класс. Ей надоела дурацкая игра.
   Девчонки, обрадованные переменой ролей, дали волю языкам и от души поиздевались над Юлькой. Она сама подлила масла в огонь, показав, как болезненны для нее их насмешки. Мальчик с густыми ресницами не выходил у нее из головы до самого вечера, а воспоминание об удивлении в его глазах заставляло ее передергиваться. К утру следующего дня у Юли были заготовлены ядовитые реплики, которыми она собиралась компенсировать странное вчерашнее поражение – а в том, что она потерпела именно поражение, никто не сомневался, – однако использовать их ей не удалось. Парня больше не видели в школе. Кто-то из младших школьников сказал, что мальчишка у них не учится, а приходил за своей сестрой. Поражение Осьминой осталось поражением.
   В классе не забыли о случившемся, и Юле долго пришлось терпеть едкие насмешки от девчонок, считавших, что она втюрилась с первого взгляда в красивого темноволосого мальчика. Она постаралась выкинуть воспоминание из головы – несмотря на кажущуюся незначительность, оно было для нее одним из самых тягостных за все школьные годы.
   Но даже после того, как Юлия Борисовна осознала, что взгляд Вики Стрежиной напоминает ей тот давний случай, она не смогла избавиться от мерзкого чувства поражения. В курилке бросали короткие взгляды на Осьмину и продолжали говорить о своем, хотя до инцидента в столовой при появлении Юлии принялись бы забрасывать ее вопросами и советоваться с ней. А теперь… ее просто игнорировали!