Михалкова Елена. Время собирать камни

   Виктор взглянул на Андрея, критиковавшего его бинокль.
   – Может, он и старый, а окуляры у него получше, чем у нового будут, – недовольно заметил он. – На, Сань, посмотри.
   Они лежали в высоких зарослях травы, на пригорке, неподалеку от дома Антонины, и изучали небольшой двор. Даже прогрессивные родители Виктора запретили ему ходить сюда, после того как Витькина бабушка что-то там наговорила его матери, а уж остальных и вовсе ждала бы хорошая порка, узнай родители, что они пошли к ведьминому дому. Поэтому время от времени Сенька оглядывался назад, посмотреть, нет ли кого со стороны дороги, кто мог бы рассказать родителям, где видел их отпрысков. Но дом Антонины стоял на отшибе, да и палящая июльская жара загнала всех по домам. И все же ребята время от времени дергались и оборачивались, не доверяя полностью бдительности Сеньки. Спокойнее всех был Андрей, родители которого ничего про Антонину не знали, а если бы и узнали, то вряд ли так серьезно к ее принадлежности к колдовскому клану отнеслись.
   – Нет там никого, – шепотом сказал Колька. – Пацаны брешут, как собаки.
   – Есть, – помолчав, отозвался Сашка. – В сарае.
   – Ну-ка, дай посмотреть.
   Сашка передал бинокль брату, и теперь Колька пристально вглядывался в дом Антонины. Вот какая-то тень мелькнула за окнами, вот она сама вышла на крыльцо….
   – Ложись!
   Все приникли к земле. Через минуту Андрей осторожно поднял голову и убедился, что женщина сошла с крыльца и идет в сторону сарая с мисками в руках.
   – Сейчас собак кормить будет, – догадался он.
   – Щас… – покосился на него Мишка. – У нее собак отродясь не водилось, к ней и так ни один вор не полезет. Кот какой-то живет облезлый, и все. К нему она и идет, к тому парню.
   – Да что он, в сарае живет, что ли?
   – В сарае, значит.
   – Тихо! – шикнул Витька, и все замолчали.
   Высокая статная женщина с длинными косами, уложенными вокруг головы, подошла к сараю, остановилась и что-то сказала. Без всякого бинокля раскрывшим рты ребятам было видно, как оттуда выползла странная фигура и начала кататься в ногах у Антонины. А та стояла, не двигаясь, с мисками в руках. Потом поставила миски на землю, повернулась и пошла в дом. Человек на земле пополз за ней. Теперь было хорошо видно, что это полуголый молодой мужчина, весь заросший неопрятной бородой. На шее у него…
   – Веревка у него, что ли?! – ахнула Женька.
   Антонина посреди двора внезапно остановилась и начала пристально вглядываться в сторону пригорка. Вжавшись в землю, перепугавшись до смерти, ребята лежали неподвижно, не осмеливаясь даже смотреть в сторону страшного двора. Прошло несколько минут. Наконец Андрей начал поворачивать голову.
   – Лежи! – страшным шепотом закричала Женька. – Лежи, тебе говорят!
   Андрей очень осторожно приподнял голову и успокоительно произнес вполголоса:
   – Да нормально все. Не видит она нас.
   Колдунья опять стояла около мужчины, наклонясь над ним. В ее руках была короткая черная веревка, которой она начала внезапно обхлестывать его со всех сторон. С короткими взвизгами, как собачонка, парень перекатывался с боку на бок, извивался, причем ребята никак не могли понять почему: сила ударов была явно недостаточна, чтобы вызвать такие страдания. Антонина остановилась и смочила веревку в ведре, на котором крест-накрест, как разглядел в бинокль Витька, лежали какие-то длинные щепочки. Помахав веревкой над парнем, она неожиданно начала как-то странно двигаться вокруг него, то размахивая веревкой вокруг себя, то проводя над ним, то выжимая ее.
   – Это она танцует! – оторопело произнес Мишка. – Парни, она танцует!
   Никто не произнес ни слова. Движения ведьмы действительно были похожи на странный дикий танец, сопровождающийся припевами. Слов было не разобрать на таком расстоянии, но было слышно, что песня становится все громче и громче, превращается в череду непрерывных вскриков. Наконец, громко выкрикнув несколько раз подряд какое-то непонятное слово, Антонина замерла, вытянувшись, над лежащим неподвижно парнем и бросила веревку ему на грудь. Тот забился, словно в конвульсиях, на губах у него появилась пена, а женщина стояла неподвижно, не глядя на него. Через некоторое время парень затих, голова его бессильно откинулась набок, глаза закрылись.
   Антонина наклонилась, взяла веревку и отошла к колодцу рядом с забором, неподалеку от которого, как разглядели ребята, горел небольшой огонь в глиняной плошке. Бросив веревку в огонь, она вернулась к неподвижно лежащему человеку, приподняла его за плечи и потащила в сторону сарая. Веревка на его шее волочилась за ней. Что ведьма делала в сарае, ребята не видели, но очень скоро она вышла оттуда и быстрыми шагами возвратилась в дом.
   Все лежали неподвижно, потрясенные увиденным. Неожиданно за спиной Юльки раздался шорох, и, взвизгнув, она обернулась, а за ней и все остальные. На зеленом склоне сидел грязный, ободранный черно-белый кот и пристально смотрел на них желтыми глазами. Одно ухо у него было порвано, на боку чернела болячка. Кот совершенно по-человечески перевел взгляд на Сеньку, и тот не выдержал. Вскочив, парень с криком бросился бежать в сторону деревни, а за ним и все остальные.
   Кот остался сидеть на пригорке, даже не повернув головы им вслед.

   – Ну, что я вам говорил! – возбужденно спрашивал Мишка через полчаса, сидя в зарослях сирени за Андрюхиным домом. – Говорил я, что она лечит, а вы не верили!
   – Она что, и с батей вашим так делала? – недоверчиво поинтересовался Колька.
   Сенька и Мишка помотали головами, а Женька разъяснила:
   – Нет, она матери какой-то воды крашеной дала и сказала, как отца поить и что еще делать надо. А мать ей за это что-то отдала, только мы не знаем что, вот он и вылечился.
   – Во всяком случае, пить перестал, – хмуро добавил Сенька.
   – А тот мужик тоже алкоголик, что ли? – Андрей обвел взглядом лица приятелей.
   Бледная Юлька до сих пор сжимала руки в кулачки, а Сашка дергался от каждого шороха. Да и остальные выглядели не лучше. Один Виктор сидел со спокойным лицом, но Андрей подозревал, что он просто удачнее притворяется.
   – Нет, Андрюша, – покачала головой Женька, – все гораздо хуже.
   – Да куда уж хуже?
   – Представь себе, есть куда, – мрачно произнес Витька.
   – Да говорите уже! – рассердился Андрей. – Хватит страшные глаза делать!

   Помолчав, Виктор переглянулся с Мишкой и сказал:
   – Он наркоман петряковский.
   – Какой петряковский? – не понял Андрей. – Ой, что, тот самый? Да он же в тюрьме сидит!
   – Выпустили его, уже с полгода, – покачал головой Мишка. – Вот он у нас и обосновался.
   Андрей, Юлька, Колька и Сашка изумленно смотрели на него.
   История молодого парня, который в соседнем Петрякове шесть лет назад зарубил топором собственную бабку, вынес все из дома и собирался продать в райцентре, но не успел, была притчей во языцех в районе. Самой страшной угрозой родителей, поймавших с сигаретой собственного сына, было: «Сначала сигареты, потом наркотики, а потом ты нас с отцом поубиваешь?!» А слово «наркоман» произносилось шепотом и считалось неприличным, так же, как и слово «проститутка».
   Про шестнадцатилетнего убийцу знали во всех домах, но Андрею как-то казалось, что тюрьма – это навсегда и рассказ про петряковского наркомана – просто страшная легенда, которая есть в любой деревне. И вот эта легенда час назад валялась во дворе дома какой-то жуткой женщины и визжала от боли, а он смотрел на нее собственными глазами.
   – Ты знала? – недоверчиво спросила Юлька у Женьки.
   – Да, знала. Витька сказал.
   – А ты откуда узнал? – поднял глаза на Виктора Колька.
   – Серега Завадский из тридцать шестого дома натрепал, а уж откуда он в курсе, я без понятия. Слушайте, парни, – помолчав, сказал Виктор, – получается, что этот придурок у нас в деревне будет жить. А если он уйти от Антонины вздумает, то может запросто и убить кого-нибудь?
   – Да зачем ему убивать… – неуверенно сказал Сашка.
   – А зачем ему бабушку свою было убивать? – парировал Виктор. – Да все затем же: чтобы деньги достать на дозу. Я не понимаю, зачем она вообще его лечит?! Таких людей уничтожать надо.
   – Ну уж сразу и уничтожать, – усмехнулся Андрей.
   – Да, именно так! – уверенно ответил Виктор. – Ты, Андрюша, просто не знаешь, а мне отец рассказывал. Наркоманы – не люди. Они как звери, понимаешь? У них от личности уже ничего не остается, только одно желание – убить кого-нибудь и отобрать деньги, чтобы уколоться. И вылечить их невозможно. Наркомания вам не белая горячка, как у дяди Гриши, а совсем-совсем другое. Вот помяните мое слово, эта сволочь еще натворит у нас бед.
   – Как же его выпустили-то? – прошептала Юлька.
   – Не знаю. Знаю только, что, пока он у Антонины живет, я лично свою маму одну в магазин не отпущу. А вдруг ему придет в голову туда зайти и ненароком кого-нибудь прирезать, а?
   – Да брось ты, – попытался урезонить приятеля Мишка, но как-то неуверенно. – Раз его из тюрьмы выпустили, значит, он не наркоман уже.
   – Неужели? – прищурился Витька. – Скажи мне, Мишенька, а ты уверен на все сто процентов, что тебе или, скажем, Женьке от придурка никакого вреда быть не может? Нет, вот скажи честно, ты абсолютно уверен?
   Наступило молчание. Все пристально смотрели на нахмурившегося Мишку. Наконец тот нехотя покачал головой.
   – Вот видишь! – бросил Виктор. – Наркомания неизлечима, это всем известно. Спросите у своих родителей.
   – Ну и что же нам теперь делать? – жалобно спросила Женька.
   – Эй, милые мои, вот вы куда забрались! – послышался веселый голос, и из-за веток выглянула мама Андрея. – То-то отец говорит, что голоса в саду раздаются. И что вы тут сидите? Ну-ка, пошли немедленно чай пить!
   – Теть Маш, нам домой пора, – протянул Мишка.
   – И слышать, ребятишки, не желаю! Я пирог испекла, так что пойдемте дегустировать. А ты, главный дегустатор, можешь потом мне помочь банки из погреба вытащить, – обратилась она к Андрею.
   – Мам, я все сам вытащу, ты только скажи какие.
   Андрей, не стесняясь остальных, чмокнул мать в щеку.
   – Скажу, милый, скажу. Пойдем чайку попьем с ребятами, а потом делами займемся. Лады?
   – Лады, – весело согласился Андрей.

   Поздно вечером он стоял у окна и смотрел на темные качающиеся тени. Отец с матерью за его спиной весело бранились, обсуждая какую-то теплицу, которую отец не так покрыл.
   – Пап, – неожиданно сказал Андрей, – а наркомания излечима?
   – Что? – удивился отец. – Наркомания? Вообще-то, насколько мне известно, нет. Конечно, медики говорят о каких-то способах, вроде лечения подобного подобным, то есть фактически другими дозами наркотиков, но ведь те в конечном итоге вызывают всего лишь иного рода привыкание. Хотя я, конечно, не специалист в данной теме… А почему ты, собственно, интересуешься?
   – Просто так, – спокойно ответил Андрей. – Ничего особенного.
   Он отошел от окна, темные тени за которым раскачивались все сильнее и сильнее, забрался на диван и завернулся в плед. «Просто так, – повторил он про себя, – ничего особенного».

Глава 5

   В жене Виктора раздражали две вещи: волосы и имя. С волосами все было понятно – идиотское Тонькино нежелание постричься приводило к тому, что она заплетала дурацкую косу, а их даже бабки в деревнях сейчас не носят. Нет, волосы у нее красивые, слов нет, и когда жена их распускала, то казалась настоящей русалкой. Но ведь нельзя же постоянно с косой ходить! А с распущенными она маялась, не могла потом расчесать. Как-то раз, желая ему угодить, еще в начале их знакомства, она пришла на какую-то вечеринку с хвостом, перехваченным красивой заколкой. И, конечно, произвела полный фурор. Но с тех пор как отрезало: не буду, говорила, хвост делать, и все. С косой, мол, удобнее. Как ни пытался Виктор воздействовать на жену, даже насмешками, оказался бессилен.
   Так и с ее именем. Ну что за имя такое: Антонина? О чем, спрашивается, родители думали, когда ребенка называли? Еще бы Фросей окрестили. В конце концов, ладно, от Антонины можно много производных придумать. Виктор и напридумывал. Взять хотя бы «Тина» – красивое, изысканное имя. С шармом. Но когда он попытался Тоньку Тиной назвать, она взвилась, как укушенная. Убеждал, убеждал ее – бесполезно. Переделал в Аню – еще хуже отреагировала. Спросила, не хочет ли он Ваней стать; и если хочет, то и она не против. И ведь темперамент у нее флегматичный совершенно, по пустякам никогда из себя не выходит. А из-за ерунды с именем сущей фурией становится.
   А вот на изменении названия ее профессии вроде бы настоял. Портниха из ателье, сказал, пусть выходит замуж за Федю Васечкина, а его жена – модельер. Но каждый раз, как только заходила речь о ее работе, Тоня по-прежнему представлялась портнихой. Потом оправдывалась: мол, забыла, привыкла, и мама, и бабушка были портнихами.
   – Тонь! – крикнул Виктор. – Чтобы у бабки Степаниды не вздумала опять про портниху ляпнуть!
   – Почему, Вить?
   – Елки-палки, сто раз уже объяснял…
   – Слушай, ну неужели ты думаешь, – появилась она в дверях, – что этой твоей бабушке, которой двести лет, есть какое-то дело до того, чем я занимаюсь! Витя, ты все никак не можешь понять: здесь же деревня, жизнь со своими заботами у каждого.
   – Вот именно, – подхватил он, – и все в деревне, несмотря на свои заботы, ужасно любопытные. Пяти минут не пройдет после нашего визита, как к бабке Степаниде заявится пяток гостей повыспрашивать: а кто в доме почтальоновом поселился и чем новые его жители занимаются? Так что забудь свою совковую «портниху»! Договорились?
   Тоня махнула рукой и пошла собираться.
   Пока они шли по улице, Виктор осматривался кругом. Деревня явно процветала, видно, многие, как и Виктор с Тоней, переехали сюда из Москвы и обосновались.
   – Ну что, – спросил он у Тони, – как тебе?
   – Даже странно, Вить: деревня такая небольшая, а богатая. Вот только у этой бабушки, Степаниды, домик совсем старый.
   – Ой, страшно представить, какая же она сама стала! Ну, пойдем поздороваемся, а потом до конца деревни прогуляемся.
   Маленький черный домик с покосившимся забором стоял среди своих соседей, как бедный родственник. Калитка была не заперта, и они прошли во двор, заросший густой невысокой травкой. От бани слышался стук топора, и Виктор нахмурился:
   – Странно. Степанида никак не может дрова колоть, кто же у нее там…
   Но договорить он не успел. Дверь домика со скрипом распахнулась, и на почерневшем от старости крыльце появилась маленькая, сухонькая старушка с удивительно живым, подвижным лицом. Секунду она вглядывалась в гостей, а потом всплеснула руками и дребезжащим, но громким голосом воскликнула:
   – Ай-яй-яй! Ай-яй-яй! Витя, да с Тоней, а у меня и не готово ничего!
   Тоня вежливо поздоровалась, а Виктор забежал на крыльцо и, бережно придерживая старушку под локоть, помог ей сойти. Впрочем, она не особенно в том нуждалась, как заметила Тоня.
   – Голубочки пожаловали! – ворковала старушка. – Знаю про вас, все знаю, уж нашептали, нашептали…
   – Знаю я, кто нашептал! – рассмеялся Виктор. – Тетя Шура, так?
   – А вот не скажу, Витенька, не скажу. Ну, давайте, в дом заходите и рассказывайте старухе про ваши дела. А я посижу, послушаю…
   Тоня, пригнувшись, зашла в коридор, а из него в комнату с низким потолком. Небольшая комнатушка была чистенькой и аккуратной, везде лежали белые салфеточки, судя по всему, связанные хозяйкой. Маленький диванчик жалобно заскрипел, когда на него опустился Виктор, но бабушка Степанида только махнула рукой:
   – Эх, Витюша, не до новой мебели мне, сам понимаешь. Во всем доме одна только старая рухлядь вроде меня самой осталась.
   – А чайник? – внезапно спросила Тоня.
   Она хотела промолчать и теперь сама не понимала, как у нее вырвалось замечание. Но новенький электрический чайник на окне, зеленый с белым, просто бросался в глаза. Странным образом он вписывался в интерьер комнатушки, но Тоня сразу заметила его, как только вошла. Она и себе хотела купить такой же.
   – Ой, глазастая… – удивленно протянула бабушка Степанида. – Ну, жена у тебя, Витюша. Смотри, у такой не забалуешь!
   Она погрозила ему пальцем и довольно захихикала.
   – А чайник у меня от Евгения, – сняв его с подоконника, объяснила старушка. – Не поверите, голуби мои, приходится постояльцев брать.
   – Так дрова постоялец рубит? – догадался Виктор.
   – Он, он, – закивала Степанида седой головой. – Помощи мне от него много. Вот в прошлом году жил один, так тот одними утками своими интересовался. Настреляет, придет – и сразу спать. А этот и забор поправил, и по дому мне помогает, и денежку исправно платит. А как же еще, голуби мои, а? Я-то ведь по огороду уже не могу козой молодой бегать. Ой, Витюша, а ты видел, каких хором понастроили в нашем Калинове? Словом не сказать, сказка просто!
   – Видели мы, – кивнул Виктор, – но еще не все. Вот, хотим прогуляться, посмотреть. Я пока только на пролетовский обратил внимание. Кто там теперь?
   – Да бизьнесмен какой-то. Для матушки своей выстроил, чтобы она, значит, с внуками нянчилась все лето. Ну, ничего плохого не скажу, люди серьезные. Не сказать чтоб приветливые или шибко вежливые, так оно сейчас и не в почете. Про тебя, Витюша, знаю, – сменила тему баба Степанида, – а вот красавица твоя о себе мне сама расскажет. А ты, дружочек, сделай-ка чайку. Водички вон из колодца набери, а то в ведрах закончилась.
   Подмигнув Тоне, Виктор вышел из дома. Ну, старушка сейчас из нее всю душу вывернет: как была любопытная, такой и осталась. Но вполне в здравом уме, судя по всему, никаким Альцгеймером тут и не пахнет. Беднота, конечно, ужасная. Надо бы ей деликатно денег подкинуть, вот только придумать как.
   Задумавшись, Виктор не сразу заметил невысокого, крепко сбитого мужичка неопределенного возраста с реденькой бороденкой, отдыхавшего на бревне возле баньки. Топор был воткнут в здоровенное полено, валявшееся рядом.
   – Добрый день, – поздоровался Виктор. – Мы к бабушке Степаниде в гости зашли, вот попросила воды набрать.
   – Да я про вас знаю, – махнул тот рукой. – Она с утра уже ждет: как чувствовала, что зайдете. Давайте-ка воды натаскаем, а то так и будем за каждым чайником бегать.
   Пока Степанидин постоялец доставал воду из колодца и разливал по подставленным Виктором ведрам, они разговорились. Женька, как представился мужичок, ожидал начала охотничьего сезона, а пока отдыхал на природе и помогал чем может хозяйке. В деревне ему нравилось: вроде бы и от Москвы не так далеко, и лес кругом.
   – Если вам помощь какая нужна, вы ко мне обращайтесь, я на все руки мастер, – отрекомендовался он. – Пока охота не началась, я тут вроде как без особого дела сижу.
   Виктор наполнил чайник, отнес в дом и застал там идиллическую картину: бабка Степанида, перетаскивая из кухни тарелки с золотистыми печенюшками, оживленно рассказывала что-то Тоне, а та смеялась.
   – И ты знаешь, милая моя, – скрипела Степанида, расставляя на столике чашки в красный цветочек, – ведь так и боялась я до бани дойти, до того меня Витька, хулиган, испугал. Ну и дружки-приятели его, конечно! Только знаю я, кто придумщик-то у них был главный, – лукаво подмигнула она. – А вот и сокол твой ненаглядный. Ох проказник был мальчонка, ох и хитрец!
   Тоня, отсмеявшись, взглянула на Виктора, качавшего головой с удивленным видом, и спросила у старушки:
   – Бабушка Степанида, а расскажите мне про Витиных друзей, а то из него самого слова не вытянешь.
   – А что рассказывать? – удивилась та. – Ну, Шуркиных ребят ты, наверное, уже знаешь.
   – Да, кроме Юли, я ее еще не видела.
   – Увидишь, увидишь. Она из них всех самая маленькая была, как птичка ровно. И чирикала так же – голосок тоненький, чтоб не сказать писклявый. Мужик-то ейный с детьми ее бросил и в бега подался, а куда – неизвестно. Николай у Шуры парень сурьезный, никак самый старший, а вот Сашка шалопаем всегда был, правда, нынче вроде бы остепенился и работу хорошую нашел. Вот только семьей не обзаведется, хотя сейчас, я смотрю, не особенно торопятся с этим делом.
   – А мальчик из соседнего дома, который сейчас пустой стоит?
   – Андрюша-то? Андрюша хороший мальчик был. И мне помогал, бывало, и родителей своих любил очень.
   Старушка бросила быстрый взгляд в сторону Виктора, который рассматривал иконы в углу.
   – А почему «любил»? – удивилась Тоня. – С ними что-то случилось?
   – Да кто ж его знает, что с ними случилось. Только теперь ни Маши с Андреем, ни Андрюшеньки их нет и где они – одному богу известно.
   Баба Степанида перекрестилась и покачала головой.
   – Ну хорошо, – не успокаивалась Тоня, решив выведать у разговорчивой старушки все, что можно. – А почтальоновы дети… Ведь их так называли, правда? Они где сейчас?
   Наступило молчание. Виктор медленно повернулся к жене, устремив на нее какой-то непонятный взгляд: словно он не понимал, что за вопрос она задала, и пытался перевести его на свой язык. Глаза его были холодными и удивленными. Бабка Степанида, глядя на них обоих, замолчала. Наконец Тоня неуверенно переспросила:
   – Так что с ними, с детьми из нашего дома?
   – Бабушка Степанида, засиделись мы у вас, пора нам, – с улыбкой сказал Виктор. – Печенье у вас замечательное, спасибо вам огромное. Как дом доделаем, пригласим к себе в гости, вот тогда Тонька пирогов напечет не хуже ваших.
   Тоня не верила своим ушам.
   – Вить, подожди, мы же еще не договорили!
   – Тонь, если ты забыла, то я тебе напомню: нам с тобой по дому еще работать и работать. Я понимаю, вы, женщины, – народ любопытный, но давай ты потом будешь свое любопытство удовлетворять, хорошо?
   Когда Виктор начинал говорить с ней так, словно она закапризничавший, плохо воспитанный ребенок, которого ставят на место в присутствии гостей, она всегда терялась, краснела и не знала, что сказать. В такие минуты Виктор сразу становился очень значительным, очень взрослым, понимающим, что нужно делать, а что не нужно, а она сама превращалась в простушку, плохо одетую и совершенно не умеющую себя вести.
   – Действительно, голубки мои, бегите, бегите, потом зайдете! – закивала головой хозяйка. – Успеется еще, наговоримся – самим надоест. А пока с богом, милые мои.
   Распрощавшись с бабой Степанидой, Виктор с Тоней вышли на улицу. И тут Тоню ожидал второй неприятный сюрприз. Прислонившись к забору, на траве сидел неопрятный старик, от которого несло алкоголем, и, прищурившись, смотрел прямо на них.
   – А, Витенька пожаловал, да с женушкой… – хрипло проговорил алкаш. – Никак по святым местам пошли?
   Он засмеялся, но приступ кашля прервал его жутковатый смех.
   – Ты бы, Графка, похмелился, – брезгливо заметил Виктор, обходя старикашку.
   – А ты мне на опохмелочку-то дашь? Уважишь старика, а? – Он поднялся на ноги и, покачиваясь, пошел к ним.
   – Еще уважить мне тебя не хватало…
   – А вот тогда я для тебя, говнюка, не Графка, а Евграф Владиленович! Понял, сучонок? – грязно выругался старик.
   – Вить, пойдем! – потянула мужа за рукав Тоня. – Он же пьяный совсем!
   – Пьяный? – перевел на нее мутный взгляд алкаш. – Не, я не пьяный. Был бы пьяный, я бы все твоему гаденышу сказал, все! А может, и скажу еще!
   – Гляжу я, Графка, на тебя, – спокойно проговорил Виктор, – и понимаю, что как был ты дураком, так им и остался. Живешь, как собака, и как собака сдохнешь.
   Он повернулся, собираясь уходить, и потянул Тоню за рукав, но их остановило отвратительное хихиканье за спиной. Оно было настолько неожиданно, что оба повернулись и уставились на старика, обнажившего гнилые зубы.
   – Хи-хи-хи! – никак не мог успокоиться тот. – Значит, говоришь, как собака?
   Внезапно он прекратил смеяться и совершенно трезвыми глазами взглянул на Тоню. Она непроизвольно сделала шаг назад.
   – Как собака… – протянул он, по-прежнему не сводя с нее выцветших голубоватых глаз, в уголках которых собрались слезы. – Ну конечно, Витенька, тебе ведь лучше знать, кто как сдохнет, правда? Ты же всегда был умненький, такой умненький, что куда уж нам, дуракам! – И старик опять затрясся в приступе смеха.
   Виктор решительно отвернулся и пошел прочь, крепко держа Тоню за руку.
   – И ведь все они как собаки и сдохли! Правду говорю, а? – звучал им вслед хриплый голос. – Как собаки, да? И я так же помру, верно ты сказал, верно! Только как тебе спится, Витенька, на костях-то? Не страшно, а? Не страшно?
   Они уже отошли далеко, но голос ужасного старика все звучал у Тони в ушах. Виктор шел мрачный.
   «Сволочь старая! – раздраженно думал он. – Есть же такие люди, что злобой на всех исходят. И зачем бабка Степанида, святая душа, его прикармливает? Хотя, впрочем, что тут удивляться: потому и прикармливает, что святая. И ведь не сделаешь ничего старому козлу: чего доброго, копыта откинет, разбирайся потом с ментами. Нет, тряхнуть его за шкирку немножко можно, так, чтобы испугать, но не до смерти. Видела бы бабушка, каким ее добрый Евграф Владиленович стал…»
   – Витя! – прервал его размышления напряженный голос жены. – Витя, о чем он говорил?
   – Кто?
   – Не притворяйся! – неожиданно резко сказала она. – Алкаш, о чем он говорил?
   – Да я откуда знаю! Ты же видела, он пьяный!
   – Нет, он не пьяный, – покачала головой Тоня. – Он все прекрасно понимает. Что он имел в виду, когда про кости говорил?
   – Про какие кости?!