Михайличенко Елизавета. Повестка в Венецию - Нижние ноты

   - А, так это армия! - рассмеялась Юлька тем самым смехом. - Я знаю! У вас каждый год - месяц в армии... - она неожиданно остановилась, подняла поля шляпы и впилась в меня болотными своими глазищами. - Тебя что, ранило? По-правде???
   - А, ерунда, - сказал я лихо. - Так, зацепило. Вот неделю назад парня из нашего отделения убили.
   И зачем, спрашивается, я это сказал? Про парня из нашего отделения? И почему она не ответила куда мы идем? Значит, она поселилась. Значит, мы идем в ее отель. Значит, мы будем там жить? А я этого хочу? А даже если я этого хочу, меня об этом спросили?
   - И зачем тебе это все нужно? - спросила она.
   Я резко отвел глаза из-за неприятного мгновенного ощущения, что она говорит не со мной, а с моими мыслями. Конечно же она имела в виду другое.
   - "Зарница", - зачем-то подыграл я. - Военно-патриотическая игра.
   Она кивнула:
   - Тебе нужна трость. Ты будешь очень импозантен с тростью.
   - Я? С тростью? Разве что посох.
   - Я знаю, что тебе нужно! - восторженно заявила она. - Я знаю, что нужно хромающему солдату в осенней Венеции! Уан моумент!
   Она вышла из магазинчика с длинным черным зонтом, похожим на обгоревшую елку. Ручка оказалась в виде вычурно загнутого клюва с традиционной венецианской маски.
   Как-то мне не хотелось принимать от нее подарок, особенно когда он костыль. И в следующей лавке я купил ей желто-коричневую вазочку муранского стекла.
   Отель был дорогой. Не в том смысле, что в Венеции все отели дорогие. Это был дорогой венецианский отель. Конечно, надо было сваливать отсюда и искать что-то более соответствующее моей зарплате. Но я еще по дороге решил не противодействовать напору ее инициативы, не бороться за лидерство, и хотя бы на первые двадцать четыре часа занять позицию нестороннего наблюдателя за самим собой. Прищурить третий внутренний глаз и насвистывать "Ну-ка, ну-ка, что ты там придумала..." И тут же мы словно поменялись ролями. Я расслабился, а она напряглась. Она явно ждала вопросов и испытывала дискомфорт от их отсутствия.
   Ее номер оказался просторным, стилизованным под старину, с огромной кроватью в центре и высокими окнами, выходящими на канал.
   Юлька убрала мой рюкзак в шкаф и обернулась:
   - Если надо что-то погладить, можно отдать в сервис.
   В ее номере присутствовала недвусмысленная симметрия - по обеим сторонам кровати стояли одинаковые тумбочки, над которыми выгибались одинаковые бра. Конечно же, это был номер на двоих, а следовательно - наш.
   Юлька поставила вазочку в центре журнального столика. Я добыл из рюкзака прикупленную утром на автостраде бутылку красного " Бардолино" и вылил в вазу.
   - Купил за название! - констатировала Юлька.
   Я хмыкнул.
   - И вазу? - подозрительно спросила она.
   - Вазу я подобрал под цвет твоих глаз, - куртуазно ответствовал я. - За мерцающие в них точки. И в глазах, и в вазе. А что?
   - А я думала... Просто это - авантюриновое стекло.
   Мы по-очереди выпили за встречу и авантюризм. Я развалился в кресле, наконец-то вытянул ногу. Некоторое время мы с Юлькой понаблюдали мой верный армейский ботинок на фоне чистого узорчатого ковра.
   - И сколько стоит такой номерок? - поинтересовался я.
   - Какая разница, - отмахнулась она.
   - А все-таки?
   - Шит! Давай ты не будешь!
   - Давай мы не будем.
   Она на секунду задумалась:
   - Саша, не будь занудой, ОК? Ну поделим мы как-то по другому расходы, если ты об этом.
   - Фифти - фифти, - сказал я, чувствуя себя американской эмансипированной старой девой, борющейся за равноправие на первом свидании.
   - Да заплатишь за ужин и все уравняется, - Юлька нагнулась и поцеловала меня. И шепнула: Ну здравствуй, пропащий...
   Прежде чем всерьез ответить на поцелуй, я еще успел обиженно подумать, что вообще-то никуда не пропадал и удивиться тому, насколько она не хотела терять время.
   * * *
   Из добротного отеля вываливаешься в Венецию, как в какое-то зазеркалье, где не левое стало правым, а ушла из под ног почва, сменившись водным небосводом. Песочные часы в Венеции отсыревают, и время перетекает по законам луны и воды, переливаясь по водным резурвуарам, каналам, сосудам, чашам, оставаясь на миг зачерпнутым в горсти, а потом все равно проливаясь и возвращаясь к самому себе.
   К самому себе хотел вернуться каждый из нас. Каждый, при помощи другого. А друг к другу?
   В отличие от прочих канальных городов, Венеция - это камень в воде. А не вода в камне, как Питер или Амстердам. А это большая разница. Примерно, как подчинять женщину своей страсти или подчиняться ее.
   Меня вели на кофепой. И даже дали право выбора. Между первым в Италии кафе "Флориан" и любимым кафе лорда Байрона "Куадри". Небогатый выбор для богатых людей. Из солидарности с хромающими романтиками всех времен и народов я должен бы проковылять в "Куадри".
   - Здесь мы только выпьем кофе, - предупредили меня.
   - Я бы выпил чего-нибудь покрепче.
   И закусил бы, между прочим.
   - Здесь не стоит. Ты не настолько богат. В другом месте, ага?
   - Я настолько богат, чтобы выпить кофе в менее славном месте. Но чтобы с видом на море. И возможностью заказывать все, что хочется. Ага? Пойдем, вон там на углу - кафешка.
   - Но это уже пьяцетта. Ты не сможешь рассказывать, что пил кофе на Сан-Марко, в аркадах Прокурации. Неужели тебя это не пугает?
   - Ничего, там тоже историческое место. Там кормили сеном хромую лошадь лорда Байрона, пока он пил кофе.
   Мы щурились в морскую даль, словно нас обоих вдруг поразила близорукость. Чувство нереальности росло с каждым глотком какого-то крепкого ведьминого зелья.
   - Почему, кстати, ты так уж была уверена, что я приеду?
   - Что значит "так уж"? Я и не была.
   - Тогда почему не дала обратный адрес? Телефон? Мыло?
   - Мыло?
   - Ну, е-мейл. Почему?
   - А зачем? Я в любом случае сюда приезжала. Так, на вэкейшен.
   Она улыбалась, как дикторша и смотрела мне в глаза так, словно в них была бегущая строка. Но двухместный номер? А она ответит, что в любом случае не собиралась быть одна. В любом случае.
   Между сушей и морем стояли за мольбертами художники в рыбацких сапогах. Спешили выловить из влажной атмосферы пейзажики, чтобы успеть продать после отлива, до темноты. Издали казалось, что от кисточек в воду тянется леска.
   - Ты живешь один? - со всей возможной нейтральностью спросила она.
   - Нет, - ч-черт, слишком поспешно ответил. И постарался неторопливо уже прояснить: - С хаверой. С подругой. То есть, с герлфрендой по имени Ора. Три года.
   Она отвернулась от моря ко мне, улыбнулась как-то даже чуть снисходительно:
   - Ора. Забавное имя. Чего не женитесь?
   - А зачем? Детей заводить не собираемся. А так - зачем? Удобнее без этого.
   Вышло, что оправдываюсь. Замолчал. Закурил и вопросительно посмотрел на нее.
   - У меня тоже. Детей то есть нету.
   Она улыбалась.
   - Отчего такой нестандарт?
   - Ого! - сказала Юлька. - Ого! Левантийская непосредственность или русская бесцеремонность?
   - Еврейское любопытство, - мне уже самому стало неловко - какое, собственно, мое собачье право?
   * * *
   Кажется, я все-таки заставил ее изменить свои планы. Вернее, это сделала моя левая нога.
   - А, - сказала Юлька не без сожаления, - все равно собор красивее снаружи, чем внутри. Поехали кататься на vaporetto. По каналу Гранде.
   Водный трамвайчик причалил к остановке очень скоро. Я только и успел зацепиться за рекламную фразу SHIPS, THAT PASS IN THE NIGHT и после нескольких вариантов перевода, стал повторять ее про себя, как мантру.
   Напротив нас сидела юная японка с округлившимися от красоты глазами. А навстречу плыли гондолы, причем добрая половина была набита ее сородичами в смешных шапках. Там было весело, как на сельской свадьбе - наяривали на гармошке и пели итальянские песни на японском языке. У гондольеров были невозмутимые лица таксистов.
   Отражения наши дрожали, дробились, но были привязаны к пламенному мотору.
   Трамвайчик, как пьяный матрос, тыкался то в правый, то в левый берег канала, сходили и заходили люди, и все это по-прежнему было не слишком реальным, поскольку рядом со мной сидела живая Юлька, а по обеим сторонам канала вырастали из воды казавшиеся мертвыми дворцы. Некоторые дома были в масках - венецианцы зачехляли реставрируемые дома и рисовали на чехлах их фасады. Взгляд выхватывал незнакомые, но обыденные детали этого ненормального быта - то ли паркинг, то ли коновязь для лодок у порога; старую даму, сидящую на ступеньке лестницы, уходящей в воду. У здешних обитателей с водой совсем другие отношения. Если остальные жители Земли пресмыкающиеся, то венецианцы - амфибии.
   - Венеция - это европейский Китеж, - сказал я из какого-то общего ощущения, не слишком понимая аналогию. Наверное, просто не удержал паузу.
   Юлька посмотрела на меня грустно:
   - Венеция похожа на стареющую красавицу.
   - Сидящую на ступеньке лестницы, уходящей в воду.
   - Беда в том, что мы с тобой не изменились. Но при этом стали совсем другими. Не изменились, а просто прошли обработку временем.
   У нее стало какое-то детское выражение лица, которого никогда не было в детстве. Я ее обнял. Поцеловал за ухом, шепнул дурацкое, забытое. От нее пахло не так, как в номере.
   - Ты знаешь, что первый раз до меня дотронулся? С тех пор, как вышли из номера? - она прижалась ко мне, зарылась носом в шарф. Шарф этот мне подарила Орка на двухлетие нашего "хаверута".
   - Это от голода. Зверски хочется жрать, - полусоврал я. - А когда ты духи успела сменить? Эти мне больше нравятся.
   - Я не меняла.
   - Не может быть.
   - Может. У этих духов есть "нижние ноты". Нет, правда. Это так называется. Когда через какое-то время проявляется истинный запах. После взаимодействия духов с с кожей. Когда устанавливается гармония.
   - Что, запах духов для каждого разный?
   - Да. Запах настоящих духов индивидуален. А твой шарф пахнет женскими духами.
   - Да? Это потому, что у нас еще жарко. Он долго лежал в шкафу. У нас один шкаф.
   Держась за руки чтобы не потеряться, мы обрели почву под ногами у моста Риальто, прошлись по нему, а потом углубились в сушу. Было людно. Ларек на углу чем-то напоминал наш школьный буфет на большой перемене. Не разжимая рук, мы протиснулись к прилавку. Щедрый выбор сэндвичей, вино, кофе. То, что надо, по народным ценам. Кофе дороже вина. Ага, вот значит как выживают в этом городе сами венецианцы. За несколько долларов мы получили сэндвичи с крабами, сэндвичи с неизвестными мне морскими гадами, сэндвичи с копчеными сальностями, по бокалу местного "Вальполичелла" и по чашке кофе. В качестве бонуса прилагалось подзабытое чувство локтя.
   Толпа, торговля, уход от воды, все это как бы отодвинуло многозначительные декорации, и возникшее ощущение ярмарки сразу все упростило. Здесь уместно быть сытым, веселым, поверхностным и жаждать удовольствий. Большая перемена, одним словом.
   Мы прошли мимо общественного туалета с кучкой разъяренных туристов разных оттенков кожи и наречий на входе. МикроООН. Объединяла их неспособность постичь изощренную систему оплаты. А я врубился лихо, на одном опасении, что не смогу разобраться. Бумажными купюрами, но через автомат. А потом полученный талон надо было прокомпостировать в еще одном пропускнике. В нормальном состоянии это постичь было невозможно. Кроме того, я успешно выступил в роли инструктора - так как предбанник был общий, обучил кучу народа обоего пола как дорваться до отправления своих нужд. Ухахатывающаяся Юлька, похоже, мною слегка гордилась.
   Затем мы вышли на охоту за образами и сравнениями. И сразу все вокруг преобразилось. Веницианцы, в хорошей европейской одежде над резиновыми охотничьими сапогами, проходили мимо, спокойно неся свои "петербургские" лица. Прочие же итальянцы все время двигаются, как воробьи подбирающиеся к пище. Создается вокруг тревожное подозрительное пространство. Как-то им не доверяешь. Это был мой улов. А Юлька сказала:
   - Гондолами управляют упыри. Ты заметил, как они смотрят - маняще и томно. Ох...
   Мы так и шли, как первоклашки - за руки. Смеялись. Вспомнили, как я катал ее и Светку на украденной лодке.
   Той ночью мы угнали моторку. Не специально, а просто все так сложилось. Шли втроем на берег за романтикой и костром, а оказались на средине реки, под холодными осенними звездами, пьяные, мокрые, с заглохшим мотором. Кончилась водка, поднялся ветер, было уже предрассветно, трезво и плохо. Нас сносило в залив. Юлька хохлилась. Светка странно улыбалась и говорила о смерти. Что хотела бы умереть, но ей неприятна мысль о могиле. А тут есть шанс, что тела не найдут. Меня это страшно злило, потому что до смерти было еще далеко, а до уголовной ответственности - рукой подать. Но я оказался неправ. А она как будто знала, что на ее надгробье кто-то напишет "дура".
   - А помнишь наш последний месяц? Перед моим отъездом. Когда мы прощались? Я подумала... знаешь, у нас ведь был медовый месяц наоборот. Я чувствовала себя невестой-вдовой...
   - Ты тогда уже знала, что это прощание?
   - Честное слово - нет.
   Ее увезли родители. От всего, что вокруг завертелось. От меня. От светкиной смерти. От неблагополучной компании. К светлой американской мечте. Да что там. Нормальное родительское телодвижение.
   - А помнишь, уже в аэропорту...
   Она тянула из меня воспоминания, как шелковую нить из несчастного червя. Может быть она знала, что будет шить из этого шелка? Алые паруса?
   - А помнишь...
   - Помню...
   Помню даже насколько это было не так. Ей почему-то хотелось, чтобы мы казались наивными, даже глупыми, не отвечающими ни за себя, ни за поступки. Понятно, впрочем, почему. Я решил быть великодушным. Пусть.
   Очевидно, великодушие как-то отразилось на моем лице - перед пристанью нас тормознула бойкая итальянка. Цыганским профессиональным взглядом она осмотрела мои ботинки, затем Юльку в целом:
   - Господа, вы люди искусства? Не поставите ли вы свои подписи под призывом усилить борьбу с наркоманией? Вы ведь знаете сколько наркоманов среди молодежи?
   - Где крестик ставить? - спросил я.
   Перед моим носом распахнулась папка с разлинованным листом:
   - Вот здесь, пожалуйста, ваше имя, адрес.... о-о, вы из Иерусалима, вот тут подпись, спасибо, а здесь, рядом с вашей подписью, укажите пожалуйста сумму, которую вы решили пожертвовать для борьбы с наркоманией среди молодежи...
   - Подожди! - театрально вскричала Юлька, уперла левую руку в бедро, а правой замахала у меня перед лицом. - Ты хочешь отдать им деньги? Да? Но если ты отдашь этой женщине деньги, нам не хватит на дозу!!!
   * * *
   Моя левая нога вела себя пристойно и даже захотела посмотреть еще что-нибудь. Дворец Дожей.
   Дожи оказались простыми венецианскими генсеками - правили пожизненно, но по наследству власть не передавали. Каждый последующий дож выбирался венецианским ЦК. Надо же, встреча с первой любовью вернула и детские советские ассоциации. К счастью, только мне.
   Мы поднялись по Лестнице Гигантов, мимо статуй Марса и Нептуна на галерею второго этажа. Кое-где на стенах нам попадались выгравированные звериные морды с разинутыми ртами, алчущими доносов. Знаменитые "Пасти львов". В них честные граждане опускали компромат. Не заметить эти отверстия в стенах было невозможно, но Юлька шла мимо. Предательство прогрызло стены, как моль - ковры. Но, кажется, эта тема нас не волновала.
   Пробыв всего ничего в Венеции, я уже недолюбливал птиц. Как должно быть их ненавидели сами веницианцы. Лезвие одной алебарды выглядело как раздавленный шинами голубь. У другой алебарды лезвие повторяло размах крыльев, а когтистая птичья лапа крючилась на другом конце.
   Юлька неожиданно громко сообщила:
   - Вау! Посмотри, какие у венецианцев были шлемы - с полями, как у шляп. Они были элегантны даже в бою! И воинственны даже в постели.
   - В бою! Типичные пижоны. Посмотри на длину этих их шпаг и мечей. Для настоящего жаркого боя такое оружие не годится. Разве что пугать противника. Или опираться, как на костыль. Ну и привлекать взгляды женщин, конечно.
   - Мурррррр!
   Взгляды посетителей она точно привлекла.
   - В одном эльзасском городишке, кстати, в стене крепости был высечен эталон меча. Так вот, оружейникам запрещалось делать большие по размеру. Дабы не снижать боеспособность армии ради чистого понта. А у венецианцев мечи раза в два больше. Тебе, наверное, не интересно?
   - Нет, почему же. Очень интересно. Все по Фройду. По Фрейду, как мы говорили в детстве. А знаешь на самом деле почему на шлемах поля? Конечно, чтобы из-под них метать призывные взгляды!
   Она чуть склонила голову, и поля ее шляпы как бы чиркнули по взгляду, оставив только его "нижний", что ли, слой. Зовущий из затемненности полей этой дурацкой дамской шляпы.
   - Здорово, - сказал я честно.
   - А то! - с роковой хрипотцой ответила Юлька и расхохоталась.
   В смехе ее тоже проступили те самые "нижние ноты"...
   На мосту Вздохов Юлька с детским каким-то восторженным ужасом уставилась на меня:
   - Знаешь, в Венеции было два вида наказания за серьезные преступления. Угадай, какие.
   - Мокрые.
   - Мокрее не бывает. Только смертную казнь они считали еще легким наказанием. А самое страшное - галерные работы. Это было навсегда.
   - То есть пока не загнется? Значит, не так уж надолго.
   Юлька вдруг уселась на ступеньку, сняла шляпу, тряхнула рыжими прядями. Хмыкнула. Вскочила и запустила шляпу, как инопланетную тарелочку - плашмя. Мы проследили, как красиво и плавно опустилось бордовое войлочное пятно на мутную воду канала под мостом.
   - Вот так, - рассмеялась Юлька, - смотри, похоже, что у канала появилась кнопка аварийной сигнализации. Будем считать это жертвой. В честь всех приговоренных!
   Она запнулась, обнаружив пялящихся на нас, вернее, на нее пожилых скандинавок, отмытых в стиральной машине времени до одного общего цвета. Юлька внимательно в них всмотрелась, а потом страдальчески поморщившись, громко сообщила миру:
   - А наша обдолбанная цивилизация считает жизнь - высшей ценностью. Жизнь рассматривается без обстоятельств, в стерильном виде. Мучают обреченных больных в госпиталях. Придумали грех самоубийства. Идиоты!
   Все, Юлька сорвалась с цепи. С галерной. Годы каторжных работ на американской галере. На нормальной такой галере устроенной американки. И мне не пора ли? Галерные работы это всегда удел рабов. Благородному человеку вроде как западло сидеть на цепи. У каждого времени свои понятия позора. Как и за что следовало умирать. До чего важно было получить пулю или плаху вместо веревки. Веревка - это было для быдла. А с нашей точки зрения - какая разница.
   - Полные идиоты! - поддержал я. - И еще они животных мучают.
   - Каких животных?
   - Всех. Но особенно морских свинок.
   - Ну конечно! Морских свинок! - она прислонилась к перилам и хохотала уже в голос. - Они вылавливают их в каналах!
   Я тоже ржал, уже не стесняясь:
   - Они ловят их браконьерским способом - на бордовые шляпы!
   - И мучают, мучают!
   * * *
   Когда мы вышли из дворца, море уже отползало. Лавочники, осмелев, вооружились швабрами и подпихивали запоздавшие ручейки, выгоняли их из магазинчиков. Темная вода просачивалась меж камней в подсознание города, унося искаженные отражения. Уход воды был так же печален, как любой уход.
   Предвечерняя Венеция сверкала влажной чистотой. Хороший город. Обычно отлив оставляет грязное дно с бутылочными осколками...
   Море уже втянуло щупальца, и на почти сухой площади Сан-Марко теснились торговцы и голуби. Птиц было больше, практически месиво. Есть такая критическая масса живых существ, когда они воспринимаются общим организмом. Рой. Голуби топтались вокруг корма, слоями накатывались друг на друга, подминали крылья, вспархивали, чтобы оказаться сверху. Вообще, цветом и повадками были похожи на навозных мух. Ближе к морю к борьбе за корм присоединялись чайки, и цвет птичьего месива приобретал уже грязновато-седоватый оттенок. Чайки и голуби вели себя абсолютно одинаково суетились и дрались за крошки. Как обычно - хлеба мало, птиц много. Все это происходило в каком-то странном закатном свете, казалось слегка театральным, что было правильно - все-таки Венеция, все-таки карнавал, маски и фальш.
   Маски самого себя здесь надевают только дворцы. Я завидовал Юльке, сумевшей сменить пока только одну маску. Своими я просто жонглировал. Бравый Солдат, Пофигист, Герой-любовник, ПИП (простой израильский парень), Бывалый Интурист, Прежний Мальчик и Совсем Уже не Прежний Мальчик. Я перетекал из одного в другое, как инопланетянин в каком-то фильме. Как инопланетянин, забывший откуда он свалился.
   - О чем ты думаешь?
   - А вот просто подумал. Интересный сюжетец. Тарелка терпит аварию над Америкой, инопланетянин, гуманоид, получает черепную травму. Полная на фиг потеря памяти. Морду расквасил о пульт. Находит его, ну не знаю, какая-нибудь бродячая секта, типа кришнаитов. Это чтобы концов не найти. И сбрасывает в ближайшем госпитале. В госпитале по стечению семейных обстоятельств как раз работает лицевой хирург, просто волшебник, кудесник, и прочее. В общем, когда гуманоид еще лежит весь в бинтах и непонятках, сестричка милосердия милосердно его утешает, что не боись, парень, наш непревзойденный хирург сделал тебе новое лицо вместо той котлеты, которую нам привезли. Лицо, мол, все равно херовое, но хоть на человека похож.
   - Слушай... Интересно, да. А я что, так постарела?
   - Не понял. С чего ты взяла?
   - Ну, ты же глядя на меня все это придумал. С лицом.
   - Да ты что? При чем тут ты? Отличный фильм мог бы получиться. У гуманоида полная амнезия. И он страшно обучаемый. Язык осваивает мгновенно. На его планете гравитация поменьше, поэтому он неловкий. Но умный. Считает себя уродом, собственно, такой он и есть. И вот он ищет свое прошлое. То есть, соображает-то он лучше всякого Шерлока Холмса, но ищет не там. Появляются у него друзья - полные лузеры, всякая шваль с социального дна, но добрые и чуткие. И когда за ним прилетают свои, они его мужественно так прячут от жутких чудовищ. А потом у него начинают всякие способности проявляться, и он оказывается самым крутым. Вот бля, это уже "Гадкий утенок". Ну ладно, а потом в него влюбляется симпатичная экстрасенсша. Она-то все про него и понимает. Даже то, что на планете Х у него пять жен и сто детей. И тут моральная дилемма и страшные стадания - сказать и потерять или скрыть и быть падлой.
   - Я знаю чем все кончится.
   - Да?
   - Да. Она ничего скажет. Выйдет за него замуж. А в конце фильма, перед самыми титрами, нам покажут их новорожденного. Копия папы. Смешно, да?
   - Не то слово.
   - Ты спрашивал почему у меня нет детей...
   - Я же извинился.
   - Нет, я могу сказать.
   - Да оставь, идиотские вопросы всегда были моим хобби, ты же помнишь.
   - Я боялась их воспитывать. То есть, боюсь. Не в смысле, что мне им нечего дать, конечно. А отвечать за другого человека не могу.
   - Почему?
   - Потому что... Ладно, можно и так сказать: потому что все еще жду, чтобы кто-то отвечал за меня.
   В борт ударила волна домашней заготовки. Меня явно прибивали к берегу, на котором ждет девушка в белом.
   - Ее нет дома!
   - Что?
   - За тебя чаще всего отвечают: "Нет дома".
   * * *
   Пока мы переодевались к ужину, ночное небо уже окончательно придавило Венецию и теперь вообще пропало представление, где кончалась вода и начиналась твердь. Да и сама суша казалась зыбкой и слегка как бы покачивалась под нами. В воздухе был привкус моря, пахло жареной морской живностью и канализацией. Разлагающийся город. И разлагающий.
   Она надела туфли на высоких тонких каблуках, кажется они называются "лодочки". Наверное, их так назвали в этом городе. Такие же черные, узкие и высокомерные, как гондола. Раньше она такие не носила. Да и в моем неровном Иерусалиме женщина на подобных каблуках - почти такая же редкость, как дама в шубке.
   Походка ее, что ли, изменилась от этого. Осанка - да, точно стала другая. И ноги, конечно. Но главное - выражение лица. Оно словно стало более венецианским. В нем проступили таинственность и даже какая-то жестокость.
   - Таинственная жестокость? Жестокая таинственность? - сказал я, словно пытаясь распробовать незнакомый вкус.
   - Ты о чем?
   - Обо всем этом. О Венеции. Эта Венеция перережет бритвой горло какому-нибудь Ярославлю или Стокгольму и даже не запомнит в какой канал бросила труп.
   - Бр-р-р! Пожалуй я бы, все-таки, не хотела здесь жить, - поежилась она.
   - И я не хочу. Здесь нет четкой границы между водой и сушей. Они в каких-то странных отношениях, заметила? То есть, они все время выясняют отношения. Какая мораль может быть у жителей города, где нет четкой границы даже между водой и сушей.
   - А, может, и хотела бы...
   * * *
   Нас вычленяли взглядами и исподтишка рассматривали. Как будто мы явились из параллельного мира и чуть смещенно себя вели. Юлька полистала объемное меню и вздохнула.
   - А еще я толстеть начала. Заметно?
   - Только на ощупь.
   - А у тебя волосы на теле!
   - Потому что я скотина.
   Она стала смеяться как взрослая американка - искренне, но глаза не участвуют, а следят за реакцией собеседника. Курсы они специальные проходят там, что ли, как правильно смеяться.
   - Слушай, - сказала она, отсмеявшись, - ты все время на меня так смотришь...
   - Как?
   - Как будто изучаешь мои реакции.
   - Реакции на что? Я, вроде, на тебя кислотой не капал.
   - На твои действия. То есть, на твои слова. А я не морская свинка. Не надо меня мучить.