— Да, — отозвался тот, — это меняет дело. Но против банды им все равно не выстоять. Я считаю, что пора принимать решительные меры.
— Не такой дурак Баварец, — возразил Щеглов, — чтобы устраивать перестрелку со своими же пленниками. Нет, он поступит по-другому — объявит их заложниками и вступит с нами в переговоры.
Старший лейтенант нахмурился.
— Я должен связаться с командиром, — сказал он и исчез в темноте.
— Семен Кондратьевич, — дернул я Щеглова за рукав, — у меня есть одна мысль. Что, если переправить людей, запертых в спортзале, сюда, в «преисподнюю»? Здесь они окажутся под защитой прибывшей группы. Как вы считаете?
Щеглов с сомнением покачал головой.
— Одно дело — ты, и совсем другое — пожилые женщины и больные старики. Я сам шел по этому проклятому тоннелю и знаю, что это такое. Нет, они там не пройдут.
— Пройдут, Семен Кондратьевич! — горячо возразил я. — Ручаюсь вам!
— А по-моему, — раздался сзади решительный голос старшего лейтенанта, — к предложению товарища Чудакова следует прислушаться. Переправив сюда пленников, мы, с одной стороны, решим вопрос с заложниками — и тем самым упредим возможность переговоров с Баварцем как с хозяином положения, а с другой — развяжем себе руки. Пока люди находятся в спортзале, мы не вправе ими рисковать. Пройти же по тоннелю им помогут мои ребята.
Щеглов с пристрастием тер подбородок.
— Надо все взвесить, прежде чем принимать решение, — сказал он.
— Я уже все взвесил, капитан, — безапелляционно заявил старший лейтенант и отдал лаконичное распоряжение кому-то в темноте. Две тени бесшумно метнулись к люку и исчезли в нем.
Щеглов беспомощно развел руками.
— Увы, когда требуется поработать головой, зовут старика Щеглова, но как дело доходит до драки, обходятся теми, у кого ноги длиннее да кулаки поувесистее. Впрочем, я не в обиде, у каждого своя сфера деятельности.
В этот момент в наружную дверь трижды громко постучали.
— Не такой дурак Баварец, — возразил Щеглов, — чтобы устраивать перестрелку со своими же пленниками. Нет, он поступит по-другому — объявит их заложниками и вступит с нами в переговоры.
Старший лейтенант нахмурился.
— Я должен связаться с командиром, — сказал он и исчез в темноте.
— Семен Кондратьевич, — дернул я Щеглова за рукав, — у меня есть одна мысль. Что, если переправить людей, запертых в спортзале, сюда, в «преисподнюю»? Здесь они окажутся под защитой прибывшей группы. Как вы считаете?
Щеглов с сомнением покачал головой.
— Одно дело — ты, и совсем другое — пожилые женщины и больные старики. Я сам шел по этому проклятому тоннелю и знаю, что это такое. Нет, они там не пройдут.
— Пройдут, Семен Кондратьевич! — горячо возразил я. — Ручаюсь вам!
— А по-моему, — раздался сзади решительный голос старшего лейтенанта, — к предложению товарища Чудакова следует прислушаться. Переправив сюда пленников, мы, с одной стороны, решим вопрос с заложниками — и тем самым упредим возможность переговоров с Баварцем как с хозяином положения, а с другой — развяжем себе руки. Пока люди находятся в спортзале, мы не вправе ими рисковать. Пройти же по тоннелю им помогут мои ребята.
Щеглов с пристрастием тер подбородок.
— Надо все взвесить, прежде чем принимать решение, — сказал он.
— Я уже все взвесил, капитан, — безапелляционно заявил старший лейтенант и отдал лаконичное распоряжение кому-то в темноте. Две тени бесшумно метнулись к люку и исчезли в нем.
Щеглов беспомощно развел руками.
— Увы, когда требуется поработать головой, зовут старика Щеглова, но как дело доходит до драки, обходятся теми, у кого ноги длиннее да кулаки поувесистее. Впрочем, я не в обиде, у каждого своя сфера деятельности.
В этот момент в наружную дверь трижды громко постучали.
14.
— Эй, мусора, с вами Баварец говорить желает!
Щеглов и старший лейтенант переглянулись.
— Вы позволите мне вести переговоры? — учтиво поинтересовался Щеглов у старшего лейтенанта. Тот пожал плечами.
— Разумеется, капитан. Вы старший по чину.
— Благодарю.
— Так что передать Баварцу? — снова послышалось из-за двери.
— Никаких переговоров ни с Баварцем, ни с кем-либо другим мы вести не будем, — крикнул Щеглов. — Разговор возможен только в случае добровольной сдачи всей банды на наших условиях. Слышите, на наших!
— Э, нет, мусор, условия диктовать будем мы, это ты усвой себе как таблицу умножения. Иначе готовь три десятка гробов под весь свой престарелый контингент. В случае отказа от переговоров в десятиминутный срок заложники будут уничтожены.
— Ну, что я говорил, — вполголоса произнес Щеглов, переводя взгляд с меня на старшего лейтенанта.
— Вот именно, — огрызнулся тот. — Потому и необходима немедленная эвакуация людей из спортзала.
Щеглов кивнул. Справедливость замечания старшего лейтенанта была очевидной.
— Хорошо. Пусть Баварец войдет сюда. Через две минуты дверь будет открыта. И предупреждаю — без фокусов! Любая неосторожность с вашей стороны будет расценена как провокация и повлечет за собой ответные действия со стороны нашей. Не забудьте включить здесь свет.
— Свет будет.
— Баварцу оружия с собой не брать.
— Баварец никогда не носит оружия, — надменно отозвались из-за двери.
— Это действительно так, — шепнул я Щеглову. — Я дважды видел его, и оба раза он был без оружия.
— Вот как? — поднял брови Щеглов. — Интересный тип.
Внезапно вспыхнул свет. Я увидел около десятка крепких парней с автоматами, рассредоточившихся по подвалу. Они замерли в напряженных позах, ожидая появления главаря банды. Один из них, повинуясь приказу старшего лейтенанта, открыл дверь. В углу, у дивана, лежало чье-то грузное тело, покрытое грязной скатертью, снятой со стола. «Харитонов!» — догадался я.
Дверь со скрипом отворилась, и на пороге возник Баварец. Лицо его было спокойно и безмятежно.
— Здравствуйте, господа, — возвестил он. — Имею честь представиться — Баварец. Волею народа избран в председатели местного добровольного общества вольных стрелков. Прошу любить и жаловать.
— Прекратите кривляться, — строго сказал Щеглов.
Баварец закрыл за собой дверь и не спеша приблизился к нам. Наибольший интерес у него вызвала фигура Щеглова.
— Если не ошибаюсь, вы — Щеглов?
— Да, я старший следователь МУРа капитан Щеглов.
— Ваши звания мало интересуют меня, господин Щеглов. Некоторый интерес вы у меня вызываете исключительно как личность, ваше же место в структуре доблестных правоохранительных органов и выполняемые вами функции оставьте для ваших биографов и почитателей. Надеюсь, я удостоен чести вести переговоры лично с вами, господин Щеглов?
— Во-первых, не господин, а…
— Да-да, я знаю, господ у нас еще в семнадцатом под корень пустили. Теперь либо товарищи — это если по одну сторону колючей проволоки, либо граждане — если по разные. Так ведь, гражданин начальник?
— Довольно! — рассердился Щеглов. — Здесь вам не балаган!
— Вот именно. Здесь мой дом, и вы в него вторглись — без приглашения, заметьте. В Англии, например, есть хороший обычай, согласно которому дом мой есть крепость моя.
— Вы не в Англии.
— К величайшему моему сожалению. Верю, что и к вашему тоже. Впрочем, не будем щепетильными, вспомним старое доброе русское гостеприимство! Прошу к столу, господа!
Он сделал широкий жест рукой, как бы приглашая нас приступить к несуществующей трапезе, и отвесил шутовской поклон. Говорил он тихо, монотонно и на редкость спокойно. Я видел, что его спокойствие выводит Щеглова из себя. Глаза Баварца были пустыми и бесцветными, как стекло. Более серую, невзрачную, обыденную фигуру трудно было представить — и тем загадочнее, непостижимее казался он нам. Было совершенно очевидно, что он не испытывал ни малейшего страха.
— Или вы прекратите паясничать, — решительно заявил Щеглов, — или на этом наша беседа прекратится.
— Прошу покорнейше извинить меня, господин Щеглов, за мои дурачества. Виновата скука, господа, скука да тоска зеленая, довели меня, грешного, до ручки. Потому и оружия не ношу, чтобы развеяться как-то, — ан нет, скука не уходит, подлая, гложет изнутри, толкает на авантюры. Вот, к примеру, с месячишко назад пощипали мы дачку одного видного фрукта, из ваших, из партийных. Шмотки кое-какие, аппаратура, стекло-фаянс-хрусталь… Тут и шибануло меня по башке: а не сыграть ли тебе, Баварец, в благотворительность? Чем я хуже каких-то вшивых кооперативов, которые могут позволить себе шикануть и кинуть пару кусков в голодные рты российского обывателя? Ну и шиканул. Нашел одного бродягу и отвалил ему десять кусков в руки — на, говорю, жри, нищая твоя душонка, и помни Баварца. Так его аж затрясло, заколотило от страха, а на следующий день понесло в милицию, где он и сдался властям со всеми потрохами и щедрым моим подношением.
Зато если б я его позвал грабануть кого-нибудь или кооператив какой пощупать — с радостью побежал и за честь приглашение счел бы, а уж в добро награбленное вцепился бы — не оторвешь. А здесь — нате — спасовал, не понял порыва благородной души, струсил, мерзавец. А все потому, что порочен русский мужик до самых корней своих. Потому и скучно мне жить, господа, так скучно, что страх потерял. Вокруг одно быдло, зверье да хамье… — он махнул рукой.
Эта странная исповедь произвела на меня удручающее впечатление. Ясно было одно: Баварец жаждал высказаться, все равно перед кем, даже перед следователем МУРа, но обязательно высказаться, высказаться с одной лишь целью — развеять одолевшую его тоску, пощекотать себе нервы, утратившие способность реагировать на все человеческое, сыграть ва-банк с судьбой — и выиграть. Беда его была в том, что он всегда выигрывал. Но в схватке с Щегловым скуку его как рукой снимет, в этом я был уверен.
Баварец спохватился, хлопнул себя по лбу и направился в дальний конец подвала. Повинуясь чуть заметному кивку старшего лейтенанта, двое его сотрудников последовали за ним. А Баварец тем временем, откинув штору, проник в неожиданно открывшееся крохотное помещение; кроме неказистой тумбочки, узкой койки и распятия над ее изголовьем, там ничего не было. Через секунду Баварец появился вновь. В руках у него красовались две бутылки коньяка.
— Вот! — грохнул он их на стол. — Прошу, господа, испить. Этого добра у нас навалом.
— Уберите сейчас же! — грозно потребовал Щеглов. — И давайте приступим к делу.
— Воля ваша, — пожал плечами Баварец, — мое дело предложить.
Метко прицелившись, он швырнул обе бутылки в стоявший у стены мусорный бак. Бак отозвался звоном разбившегося стекла.
— Мои условия следующие, — бесстрастным тоном произнес Баварец, резко поворачиваясь к Щеглову. — Вы предоставляете мне вертолет с пилотом, а я возвращаю вам заложников целыми и невредимыми. На все раздумья вам отводится четверть часа. — Он взглянул на часы. — Сейчас пятнадцать тридцать. Если в пятнадцать сорок пять вертолет не будет подан, вопрос с заложниками решится крайне неблагоприятно для них, да и с вас, уверен, звездочки полетят. И никаких…
Он осекся и уставился на меня. От его холодного, рыбьего взгляда меня пробрала дрожь аж до самых мизинцев ног. Я отлично понял, что означал этот взгляд: он вспомнил, что видел меня в спортзале вместе со всеми пленниками, и теперь ломал голову над тем, как я оказался здесь. Баварец настороженно и на этот раз более тщательно оглядел подвал, и при виде Фомы, Сергея и Лиды недобрый огонек сверкнул в его глазах. Он криво усмехнулся и произнес, глядя прямо в глаза Щеглову:
— Поздравляю, капитан! Вам удалось-таки слегка развеять мою скуку, но, думаю, ненадолго. Итак, срок поставлен! Пятнадцать сорок пять, и ни минутой позже. Адью, господа!
— Э, нет, так дело не пойдет, — остановил его Щеглов. — Мы вас выслушали, теперь выслушайте и вы нас. В поставленный вами срок вся ваша банда сдает оружие и прекращает сопротивление, иначе…
— …иначе, — резко перебил его Баварец, — я прикажу уничтожить заложников, — он взглянул на меня, — по крайней мере тех из них, кто там остался. И довольно болтать, время работает не на вас.
Он повернулся и беспрепятственно вышел.
Щеглов и старший лейтенант переглянулись.
— Вы позволите мне вести переговоры? — учтиво поинтересовался Щеглов у старшего лейтенанта. Тот пожал плечами.
— Разумеется, капитан. Вы старший по чину.
— Благодарю.
— Так что передать Баварцу? — снова послышалось из-за двери.
— Никаких переговоров ни с Баварцем, ни с кем-либо другим мы вести не будем, — крикнул Щеглов. — Разговор возможен только в случае добровольной сдачи всей банды на наших условиях. Слышите, на наших!
— Э, нет, мусор, условия диктовать будем мы, это ты усвой себе как таблицу умножения. Иначе готовь три десятка гробов под весь свой престарелый контингент. В случае отказа от переговоров в десятиминутный срок заложники будут уничтожены.
— Ну, что я говорил, — вполголоса произнес Щеглов, переводя взгляд с меня на старшего лейтенанта.
— Вот именно, — огрызнулся тот. — Потому и необходима немедленная эвакуация людей из спортзала.
Щеглов кивнул. Справедливость замечания старшего лейтенанта была очевидной.
— Хорошо. Пусть Баварец войдет сюда. Через две минуты дверь будет открыта. И предупреждаю — без фокусов! Любая неосторожность с вашей стороны будет расценена как провокация и повлечет за собой ответные действия со стороны нашей. Не забудьте включить здесь свет.
— Свет будет.
— Баварцу оружия с собой не брать.
— Баварец никогда не носит оружия, — надменно отозвались из-за двери.
— Это действительно так, — шепнул я Щеглову. — Я дважды видел его, и оба раза он был без оружия.
— Вот как? — поднял брови Щеглов. — Интересный тип.
Внезапно вспыхнул свет. Я увидел около десятка крепких парней с автоматами, рассредоточившихся по подвалу. Они замерли в напряженных позах, ожидая появления главаря банды. Один из них, повинуясь приказу старшего лейтенанта, открыл дверь. В углу, у дивана, лежало чье-то грузное тело, покрытое грязной скатертью, снятой со стола. «Харитонов!» — догадался я.
Дверь со скрипом отворилась, и на пороге возник Баварец. Лицо его было спокойно и безмятежно.
— Здравствуйте, господа, — возвестил он. — Имею честь представиться — Баварец. Волею народа избран в председатели местного добровольного общества вольных стрелков. Прошу любить и жаловать.
— Прекратите кривляться, — строго сказал Щеглов.
Баварец закрыл за собой дверь и не спеша приблизился к нам. Наибольший интерес у него вызвала фигура Щеглова.
— Если не ошибаюсь, вы — Щеглов?
— Да, я старший следователь МУРа капитан Щеглов.
— Ваши звания мало интересуют меня, господин Щеглов. Некоторый интерес вы у меня вызываете исключительно как личность, ваше же место в структуре доблестных правоохранительных органов и выполняемые вами функции оставьте для ваших биографов и почитателей. Надеюсь, я удостоен чести вести переговоры лично с вами, господин Щеглов?
— Во-первых, не господин, а…
— Да-да, я знаю, господ у нас еще в семнадцатом под корень пустили. Теперь либо товарищи — это если по одну сторону колючей проволоки, либо граждане — если по разные. Так ведь, гражданин начальник?
— Довольно! — рассердился Щеглов. — Здесь вам не балаган!
— Вот именно. Здесь мой дом, и вы в него вторглись — без приглашения, заметьте. В Англии, например, есть хороший обычай, согласно которому дом мой есть крепость моя.
— Вы не в Англии.
— К величайшему моему сожалению. Верю, что и к вашему тоже. Впрочем, не будем щепетильными, вспомним старое доброе русское гостеприимство! Прошу к столу, господа!
Он сделал широкий жест рукой, как бы приглашая нас приступить к несуществующей трапезе, и отвесил шутовской поклон. Говорил он тихо, монотонно и на редкость спокойно. Я видел, что его спокойствие выводит Щеглова из себя. Глаза Баварца были пустыми и бесцветными, как стекло. Более серую, невзрачную, обыденную фигуру трудно было представить — и тем загадочнее, непостижимее казался он нам. Было совершенно очевидно, что он не испытывал ни малейшего страха.
— Или вы прекратите паясничать, — решительно заявил Щеглов, — или на этом наша беседа прекратится.
— Прошу покорнейше извинить меня, господин Щеглов, за мои дурачества. Виновата скука, господа, скука да тоска зеленая, довели меня, грешного, до ручки. Потому и оружия не ношу, чтобы развеяться как-то, — ан нет, скука не уходит, подлая, гложет изнутри, толкает на авантюры. Вот, к примеру, с месячишко назад пощипали мы дачку одного видного фрукта, из ваших, из партийных. Шмотки кое-какие, аппаратура, стекло-фаянс-хрусталь… Тут и шибануло меня по башке: а не сыграть ли тебе, Баварец, в благотворительность? Чем я хуже каких-то вшивых кооперативов, которые могут позволить себе шикануть и кинуть пару кусков в голодные рты российского обывателя? Ну и шиканул. Нашел одного бродягу и отвалил ему десять кусков в руки — на, говорю, жри, нищая твоя душонка, и помни Баварца. Так его аж затрясло, заколотило от страха, а на следующий день понесло в милицию, где он и сдался властям со всеми потрохами и щедрым моим подношением.
Зато если б я его позвал грабануть кого-нибудь или кооператив какой пощупать — с радостью побежал и за честь приглашение счел бы, а уж в добро награбленное вцепился бы — не оторвешь. А здесь — нате — спасовал, не понял порыва благородной души, струсил, мерзавец. А все потому, что порочен русский мужик до самых корней своих. Потому и скучно мне жить, господа, так скучно, что страх потерял. Вокруг одно быдло, зверье да хамье… — он махнул рукой.
Эта странная исповедь произвела на меня удручающее впечатление. Ясно было одно: Баварец жаждал высказаться, все равно перед кем, даже перед следователем МУРа, но обязательно высказаться, высказаться с одной лишь целью — развеять одолевшую его тоску, пощекотать себе нервы, утратившие способность реагировать на все человеческое, сыграть ва-банк с судьбой — и выиграть. Беда его была в том, что он всегда выигрывал. Но в схватке с Щегловым скуку его как рукой снимет, в этом я был уверен.
Баварец спохватился, хлопнул себя по лбу и направился в дальний конец подвала. Повинуясь чуть заметному кивку старшего лейтенанта, двое его сотрудников последовали за ним. А Баварец тем временем, откинув штору, проник в неожиданно открывшееся крохотное помещение; кроме неказистой тумбочки, узкой койки и распятия над ее изголовьем, там ничего не было. Через секунду Баварец появился вновь. В руках у него красовались две бутылки коньяка.
— Вот! — грохнул он их на стол. — Прошу, господа, испить. Этого добра у нас навалом.
— Уберите сейчас же! — грозно потребовал Щеглов. — И давайте приступим к делу.
— Воля ваша, — пожал плечами Баварец, — мое дело предложить.
Метко прицелившись, он швырнул обе бутылки в стоявший у стены мусорный бак. Бак отозвался звоном разбившегося стекла.
— Мои условия следующие, — бесстрастным тоном произнес Баварец, резко поворачиваясь к Щеглову. — Вы предоставляете мне вертолет с пилотом, а я возвращаю вам заложников целыми и невредимыми. На все раздумья вам отводится четверть часа. — Он взглянул на часы. — Сейчас пятнадцать тридцать. Если в пятнадцать сорок пять вертолет не будет подан, вопрос с заложниками решится крайне неблагоприятно для них, да и с вас, уверен, звездочки полетят. И никаких…
Он осекся и уставился на меня. От его холодного, рыбьего взгляда меня пробрала дрожь аж до самых мизинцев ног. Я отлично понял, что означал этот взгляд: он вспомнил, что видел меня в спортзале вместе со всеми пленниками, и теперь ломал голову над тем, как я оказался здесь. Баварец настороженно и на этот раз более тщательно оглядел подвал, и при виде Фомы, Сергея и Лиды недобрый огонек сверкнул в его глазах. Он криво усмехнулся и произнес, глядя прямо в глаза Щеглову:
— Поздравляю, капитан! Вам удалось-таки слегка развеять мою скуку, но, думаю, ненадолго. Итак, срок поставлен! Пятнадцать сорок пять, и ни минутой позже. Адью, господа!
— Э, нет, так дело не пойдет, — остановил его Щеглов. — Мы вас выслушали, теперь выслушайте и вы нас. В поставленный вами срок вся ваша банда сдает оружие и прекращает сопротивление, иначе…
— …иначе, — резко перебил его Баварец, — я прикажу уничтожить заложников, — он взглянул на меня, — по крайней мере тех из них, кто там остался. И довольно болтать, время работает не на вас.
Он повернулся и беспрепятственно вышел.
15.
Несколько секунд царило молчание.
— Опасный тип, — сказал наконец Щеглов. — Опасный и отчаянный. Как вы думаете, старший лейтенант?
Но старший лейтенант, воспользовавшись портативной рацией, в этот момент докладывал о результатах переговоров командиру подразделения ОМОН. Получив инструкции, он отдал распоряжение своим парням, и те мгновенно пришли в движение.
— Майор приказал немедленно спасать людей, — жестко сказал он, повернувшись к Щеглову. — Через канализационный люк, — добавил он, взглянув на меня.
— Иного выхода, нет, — кивнул Щеглов. — Баварец наверняка понял, что у спортзала есть второй выход, и постарается перекрыть его.
Крышка люка вдруг загремела, и в образовавшейся бреши показался один из парней, посланных старшим лейтенантом. Он легко выпрыгнул из люка и помог выбраться пожилой женщине — одной из тех, кто оставался в спортзале. Женщина едва дышала, силы вот-вот готовы были покинуть ее. Следом потянулись и другие заложники. Вскоре все бывшие «отдыхающие» дома отдыха «Лесной» были благополучно переправлены в «преисподнюю». Шествие выбившихся из сил людей замыкала пятерка вооруженных фронтовиков во главе с Иваном Ильичем. Седой доктор обменялся с Щегловым крепким рукопожатием.
— Браво, старший лейтенант! — воскликнул Щеглов, — поворачиваясь к молодому командиру. — Операция прошла блестяще. Я буду ходатайствовать перед начальством о вашем награждении.
— Благодарите товарища Чудакова, — смутился тот, — это его идея.
— Ну, с Максимом у меня будет разговор особый, — подмигнул мне Щеглов. — Он достоин всех почестей мира.
Теперь пришел черед смутиться мне.
За дверью послышались топот ног и отборная брань, затрещали автоматные очереди. Старший лейтенант взглянул на часы.
— Пятнадцать сорок пять. Срок ультиматума истек.
— Они обнаружили, что заложники исчезли, — сказал я.
— Да, теперь от них можно ожидать всего, что угодно, — добавил Щеглов. — Банда обречена, и они это знают не хуже нас.
Как бы в подтверждение его слов по двери полоснула автоматная очередь. На наше счастье, никто не пострадал.
— Получайте, мусора вонючие! — проревел кто-то снаружи. Я готов был поклясться, что это ревел Утюг. Последовала еще одна очередь.
— Агония, — резюмировал старший лейтенант, отступая в зону, недоступную для обстрела. — Сейчас все будет кончено. Майор знает свое дело.
Он оказался прав. Не прошло и десяти минут, как перестрелка внезапно стихла и старшего лейтенанта вызвали на связь.
— Все, банда обезврежена, — сказал он, отложив рацию, и впервые за все это время улыбнулся. — Можно выходить на свет Божий.
Омоновцы захватили здание и со знанием дела прочесывали этажи. Вся банда, включая так называемый обслуживающий персонал дома отдыха, была задержана, обезоружена и взята под надежную охрану. Ни одному бандиту не удалось улизнуть — впрочем, скрыться все равно бы никто не смог: зона дома отдыха была оцеплена сотрудниками милиции, а в небе кружило несколько вертолетов. Жертвы были минимальны: два бандита убиты и четверо ранены; группа захвата не пострадала совсем. Бандитов согнали в столовую, в их же компанию попали и четверо алтайцев во главе со Старостиным, которые так и не успели скрыться. Держались они особняком и по отношению к остальным захваченным выражали едва скрываемую неприязнь.
Командир подразделения ОМОН, молодой майор лет тридцати, а также капитан Щеглов, старший лейтенант, седой доктор и я собрались в кабинете бывшего директора дома отдыха на экстренное совещание. (Доктор и я были приглашены по настоятельной просьбе Щеглова). На повестке дня стоял всего лишь один вопрос — исчезновение Артиста. Ни Баварец со своими молодчиками, ни омоновцы так и не смогли обнаружить этого человека-невидимку, хотя прочесали все здание сверху донизу. Ясно было одно: скрыться из здания он не мог. Внезапно я вспомнил о Григории Адамовиче.
— Семен Кондратьевич, — шепнул я на ухо Щеглову, — а ведь Мячиков тоже исчез! Мы о нем совсем забыли.
— Я-то, положим, помню, — возразил Щеглов тоже шепотом, — и совершенно уверен, что с ним ничего не случилось.
— Хотелось бы надеяться, — с сомнением покачал я головой.
— Тише, товарищи, — строго прервал нас майор. — Предлагаю следующее: вызвать сюда человека, который именует себя Баварцем, и попытаться узнать у него, кто именно скрывается под прозвищем «Артист». Согласитесь, что искать нужно конкретного человека, а не мифического оборотня под вымышленной кличкой.
— Согласен, — ответил старший лейтенант.
— Согласен, — в свою очередь ответил Щеглов, — но в случае неудачи прошу приступить к реализации моего плана, о котором я вам докладывал, товарищ майор.
— Хорошо, — кивнул майор, — можете действовать по своему усмотрению, капитан, поддержку я вам обещаю.
Вместе с Баварцем привели Курта.
— Товарищ майор, — с виноватым видом произнес оперативник, конвоировавший обоих бандитов, — этот тип увязался со своим шефом. Обещал выложить всю подноготную об их грязных делишках.
— Граждане начальники! — взмолился Курт. — Я вам все, все расскажу, только обещайте сохранить жизнь! Я не хочу умирать! Слышите — не хочу!
Этот крепкий, сильный, уже немолодой бандит внезапно превратился в слюнявого, плаксивого хлюпика, способного заложить душу самому дьяволу и предать родную мать, лишь бы пощадили его самого. Сохранить жизнь любой ценой — вот кредо подобных мерзавцев. Мне стало противно, и я отвернулся.
Зато Баварец по-прежнему скучал. Он отсутствующе смотрел в окно и, казалось, ничего и никого не замечал. У обоих бандитов руки были скованы наручниками.
— Мы выслушаем вас, когда сочтем нужным, — сказал майор, обращаясь к Курту, — но о сохранении жизни вы обратились не по адресу.
— Действительно, Курт, — встрепенулся Баварец, — вопросы жизни и смерти в нашем правовом государстве решает исключительно суд, самый гуманный и самый справедливый суд в мире. А эти господа… извините — граждане, решают проблемы более земного порядка. Я прав, гражданин Щеглов?
— Вы правы в одном, Баварец, — ответил Щеглов, — жизни мы не даруем.
— Послушайте, Баварец, — произнес майор, нетерпеливо барабаня пальцами по полированной крышке стола. — Жизнь мы, действительно, гарантировать не можем, но помочь вам сохранить ее — в наших силах, и единственный путь для этого — откровенно отвечать на поставленные вопросы.
— А кто вам сказал, граждане начальнички, что я ценю собственную жизнь дороже своей чести? Не-ет, я в такие игры не играю. Скучно все это, господа.
— И все же ответьте, — настаивал майор, — кто такой Артист?
— Артист? — Баварец усмехнулся. — Вот не думал, что вы на него выйдете. Браво, господин Щеглов, я искренне восхищаюсь вами!
— Итак, — не отставал майор, — его имя?
— Вот капитан знает, — Баварец кивнул на Щеглова, — что единственный путь к моему сердцу — развеять скуку. А от вашего вопроса, гражданин майор, меня клонит ко сну. Придумайте что-нибудь эдакое, оригинальное — авось развеселите.
— Гражданин майор! — заорал Курт. — Я, я знаю, кто такой Артист!
Щеглов подался вперед, глаза его заблестели.
— Ну! Говори же! Кто он?!
— Я скажу, обязательно скажу, только… только снимите с меня эти браслеты, — Курт кивнул на наручники. — Не могу я в них…
— Снимите наручники! — после некоторых колебаний приказал майор охранявшему вход сотруднику. — Теперь говорите!
Курт потер затекшие руки, расправил плечи и… снова превратился в прежнего Курта — жестокого, злобного, неумолимого.
— Сейчас, сейчас я вам скажу его имя, — вкрадчиво произнес он, исподлобья глядя на Щеглова. — Вам только фамилию, или с инициалами?
Баварец повернулся лицом к своему сообщнику и наклонил голову набок. На губах его играла чуть заметная улыбка.
— Будь так добр, Курт… — тихо произнес он и замолчал.
Все происшедшее в следующую секунду было настолько стремительно и молниеносно, что даже стоявший у двери с автоматом в руках омоновец не успел вовремя предотвратить трагедию. Курт нагнулся, едва уловимым движением руки выхватил из-за голенища сапога маленький пистолет и трижды в упор выстрелил в Баварца.
— Спасибо, Курт, — чуть слышно прошептал тот и рухнул на пол. — Конец скуке…
— Прощай, Баварец! — крикнул Курт и выстрелил себе в рот, но…
Случилось то, что порой случается в подобных ситуациях, — осечка. Вторично нажать на спусковой крючок Курт не успел — метким ударом оперативник выбил оружие из его рук. В следующий момент Курт был повержен на пол и обезврежен; наручники вновь защелкнулись на его запястьях.
— Собаки! — яростно шипел он, вращая обезумевшими глазами. — Псы легавые! Думали, Курт расколется?! Хрен вам, а не Курт! Кончайте эту канитель, стреляйте же, ну!..
Вызванное на помощь подкрепление уволокло вырывающегося Курта, а следом убрали и безжизненное тело Баварца. Иван Ильич, так кстати (в который раз!) оказавшийся здесь, констатировал мгновенную смерть.
— А мне его почему-то жаль, — сказал я, глядя вслед покойному. — Был в нем какой-то глубокий надлом…
Щеглов задумчиво посмотрел на меня, кивнул и пошел к выходу. У самых дверей он остановился.
— Товарищ майор, — сказал он, обернувшись, — не забудьте о нашем договоре.
— Не забуду, капитан, будьте покойны.
— Опасный тип, — сказал наконец Щеглов. — Опасный и отчаянный. Как вы думаете, старший лейтенант?
Но старший лейтенант, воспользовавшись портативной рацией, в этот момент докладывал о результатах переговоров командиру подразделения ОМОН. Получив инструкции, он отдал распоряжение своим парням, и те мгновенно пришли в движение.
— Майор приказал немедленно спасать людей, — жестко сказал он, повернувшись к Щеглову. — Через канализационный люк, — добавил он, взглянув на меня.
— Иного выхода, нет, — кивнул Щеглов. — Баварец наверняка понял, что у спортзала есть второй выход, и постарается перекрыть его.
Крышка люка вдруг загремела, и в образовавшейся бреши показался один из парней, посланных старшим лейтенантом. Он легко выпрыгнул из люка и помог выбраться пожилой женщине — одной из тех, кто оставался в спортзале. Женщина едва дышала, силы вот-вот готовы были покинуть ее. Следом потянулись и другие заложники. Вскоре все бывшие «отдыхающие» дома отдыха «Лесной» были благополучно переправлены в «преисподнюю». Шествие выбившихся из сил людей замыкала пятерка вооруженных фронтовиков во главе с Иваном Ильичем. Седой доктор обменялся с Щегловым крепким рукопожатием.
— Браво, старший лейтенант! — воскликнул Щеглов, — поворачиваясь к молодому командиру. — Операция прошла блестяще. Я буду ходатайствовать перед начальством о вашем награждении.
— Благодарите товарища Чудакова, — смутился тот, — это его идея.
— Ну, с Максимом у меня будет разговор особый, — подмигнул мне Щеглов. — Он достоин всех почестей мира.
Теперь пришел черед смутиться мне.
За дверью послышались топот ног и отборная брань, затрещали автоматные очереди. Старший лейтенант взглянул на часы.
— Пятнадцать сорок пять. Срок ультиматума истек.
— Они обнаружили, что заложники исчезли, — сказал я.
— Да, теперь от них можно ожидать всего, что угодно, — добавил Щеглов. — Банда обречена, и они это знают не хуже нас.
Как бы в подтверждение его слов по двери полоснула автоматная очередь. На наше счастье, никто не пострадал.
— Получайте, мусора вонючие! — проревел кто-то снаружи. Я готов был поклясться, что это ревел Утюг. Последовала еще одна очередь.
— Агония, — резюмировал старший лейтенант, отступая в зону, недоступную для обстрела. — Сейчас все будет кончено. Майор знает свое дело.
Он оказался прав. Не прошло и десяти минут, как перестрелка внезапно стихла и старшего лейтенанта вызвали на связь.
— Все, банда обезврежена, — сказал он, отложив рацию, и впервые за все это время улыбнулся. — Можно выходить на свет Божий.
Омоновцы захватили здание и со знанием дела прочесывали этажи. Вся банда, включая так называемый обслуживающий персонал дома отдыха, была задержана, обезоружена и взята под надежную охрану. Ни одному бандиту не удалось улизнуть — впрочем, скрыться все равно бы никто не смог: зона дома отдыха была оцеплена сотрудниками милиции, а в небе кружило несколько вертолетов. Жертвы были минимальны: два бандита убиты и четверо ранены; группа захвата не пострадала совсем. Бандитов согнали в столовую, в их же компанию попали и четверо алтайцев во главе со Старостиным, которые так и не успели скрыться. Держались они особняком и по отношению к остальным захваченным выражали едва скрываемую неприязнь.
Командир подразделения ОМОН, молодой майор лет тридцати, а также капитан Щеглов, старший лейтенант, седой доктор и я собрались в кабинете бывшего директора дома отдыха на экстренное совещание. (Доктор и я были приглашены по настоятельной просьбе Щеглова). На повестке дня стоял всего лишь один вопрос — исчезновение Артиста. Ни Баварец со своими молодчиками, ни омоновцы так и не смогли обнаружить этого человека-невидимку, хотя прочесали все здание сверху донизу. Ясно было одно: скрыться из здания он не мог. Внезапно я вспомнил о Григории Адамовиче.
— Семен Кондратьевич, — шепнул я на ухо Щеглову, — а ведь Мячиков тоже исчез! Мы о нем совсем забыли.
— Я-то, положим, помню, — возразил Щеглов тоже шепотом, — и совершенно уверен, что с ним ничего не случилось.
— Хотелось бы надеяться, — с сомнением покачал я головой.
— Тише, товарищи, — строго прервал нас майор. — Предлагаю следующее: вызвать сюда человека, который именует себя Баварцем, и попытаться узнать у него, кто именно скрывается под прозвищем «Артист». Согласитесь, что искать нужно конкретного человека, а не мифического оборотня под вымышленной кличкой.
— Согласен, — ответил старший лейтенант.
— Согласен, — в свою очередь ответил Щеглов, — но в случае неудачи прошу приступить к реализации моего плана, о котором я вам докладывал, товарищ майор.
— Хорошо, — кивнул майор, — можете действовать по своему усмотрению, капитан, поддержку я вам обещаю.
Вместе с Баварцем привели Курта.
— Товарищ майор, — с виноватым видом произнес оперативник, конвоировавший обоих бандитов, — этот тип увязался со своим шефом. Обещал выложить всю подноготную об их грязных делишках.
— Граждане начальники! — взмолился Курт. — Я вам все, все расскажу, только обещайте сохранить жизнь! Я не хочу умирать! Слышите — не хочу!
Этот крепкий, сильный, уже немолодой бандит внезапно превратился в слюнявого, плаксивого хлюпика, способного заложить душу самому дьяволу и предать родную мать, лишь бы пощадили его самого. Сохранить жизнь любой ценой — вот кредо подобных мерзавцев. Мне стало противно, и я отвернулся.
Зато Баварец по-прежнему скучал. Он отсутствующе смотрел в окно и, казалось, ничего и никого не замечал. У обоих бандитов руки были скованы наручниками.
— Мы выслушаем вас, когда сочтем нужным, — сказал майор, обращаясь к Курту, — но о сохранении жизни вы обратились не по адресу.
— Действительно, Курт, — встрепенулся Баварец, — вопросы жизни и смерти в нашем правовом государстве решает исключительно суд, самый гуманный и самый справедливый суд в мире. А эти господа… извините — граждане, решают проблемы более земного порядка. Я прав, гражданин Щеглов?
— Вы правы в одном, Баварец, — ответил Щеглов, — жизни мы не даруем.
— Послушайте, Баварец, — произнес майор, нетерпеливо барабаня пальцами по полированной крышке стола. — Жизнь мы, действительно, гарантировать не можем, но помочь вам сохранить ее — в наших силах, и единственный путь для этого — откровенно отвечать на поставленные вопросы.
— А кто вам сказал, граждане начальнички, что я ценю собственную жизнь дороже своей чести? Не-ет, я в такие игры не играю. Скучно все это, господа.
— И все же ответьте, — настаивал майор, — кто такой Артист?
— Артист? — Баварец усмехнулся. — Вот не думал, что вы на него выйдете. Браво, господин Щеглов, я искренне восхищаюсь вами!
— Итак, — не отставал майор, — его имя?
— Вот капитан знает, — Баварец кивнул на Щеглова, — что единственный путь к моему сердцу — развеять скуку. А от вашего вопроса, гражданин майор, меня клонит ко сну. Придумайте что-нибудь эдакое, оригинальное — авось развеселите.
— Гражданин майор! — заорал Курт. — Я, я знаю, кто такой Артист!
Щеглов подался вперед, глаза его заблестели.
— Ну! Говори же! Кто он?!
— Я скажу, обязательно скажу, только… только снимите с меня эти браслеты, — Курт кивнул на наручники. — Не могу я в них…
— Снимите наручники! — после некоторых колебаний приказал майор охранявшему вход сотруднику. — Теперь говорите!
Курт потер затекшие руки, расправил плечи и… снова превратился в прежнего Курта — жестокого, злобного, неумолимого.
— Сейчас, сейчас я вам скажу его имя, — вкрадчиво произнес он, исподлобья глядя на Щеглова. — Вам только фамилию, или с инициалами?
Баварец повернулся лицом к своему сообщнику и наклонил голову набок. На губах его играла чуть заметная улыбка.
— Будь так добр, Курт… — тихо произнес он и замолчал.
Все происшедшее в следующую секунду было настолько стремительно и молниеносно, что даже стоявший у двери с автоматом в руках омоновец не успел вовремя предотвратить трагедию. Курт нагнулся, едва уловимым движением руки выхватил из-за голенища сапога маленький пистолет и трижды в упор выстрелил в Баварца.
— Спасибо, Курт, — чуть слышно прошептал тот и рухнул на пол. — Конец скуке…
— Прощай, Баварец! — крикнул Курт и выстрелил себе в рот, но…
Случилось то, что порой случается в подобных ситуациях, — осечка. Вторично нажать на спусковой крючок Курт не успел — метким ударом оперативник выбил оружие из его рук. В следующий момент Курт был повержен на пол и обезврежен; наручники вновь защелкнулись на его запястьях.
— Собаки! — яростно шипел он, вращая обезумевшими глазами. — Псы легавые! Думали, Курт расколется?! Хрен вам, а не Курт! Кончайте эту канитель, стреляйте же, ну!..
Вызванное на помощь подкрепление уволокло вырывающегося Курта, а следом убрали и безжизненное тело Баварца. Иван Ильич, так кстати (в который раз!) оказавшийся здесь, констатировал мгновенную смерть.
— А мне его почему-то жаль, — сказал я, глядя вслед покойному. — Был в нем какой-то глубокий надлом…
Щеглов задумчиво посмотрел на меня, кивнул и пошел к выходу. У самых дверей он остановился.
— Товарищ майор, — сказал он, обернувшись, — не забудьте о нашем договоре.
— Не забуду, капитан, будьте покойны.
16.
Мы поднялись на третий этаж. Всюду были следы недавней схватки: битые стекла, стреляные гильзы, осыпавшаяся штукатурка. Местами попадались следы крови.
— Пойдем, Максим, собирать свои вещи, — устало сказал Щеглов и положил руку мне на плечо, — нам здесь делать больше нечего, мы свою миссию выполнили.
— А Мячиков? — внезапно вспомнил я и остановился.
— О Мячикове не беспокойся, — изменившимся тоном ответил Щеглов, и мне показалось, что он что-то не договаривает, — с Мячиковым все в порядке.
— Да что в порядке? — недоумевал я. — Где он? И что это за план вы придумали с майором?
Щеглов схватил меня за плечо и резко повернул к себе.
— У меня есть к тебе одна небольшая просьба, Максим, — сухо произнес он. — Когда мы войдем в наш номер, не задавай мне ни одного вопроса. Так надо. Понял?
Я кивнул, хотя понять что-либо из сказанного им было, по-моему, невозможно. Но общение и тесный контакт с Щегловым приучили меня к дисциплине — я промолчал и решил ждать. Одно я знал точно: все, что Щеглов ни делает, кончается удачей. Это была аксиома.
В номере царили бардак и беспорядок. Вещи были разбросаны по всему помещению, многих не хватало, кое-что было умышленно приведено в негодность. Под кроватью валялась неисправная рация. Щеглов покачал головой и присвистнул.
— Ловко сработали, профессионально, сразу видны сноровка и хватка. Теперь понятно, почему им недосуг было заниматься поисками Артиста — мародерством увлеклись.
Мы кое-как собрали остатки своих пожитков. Внезапно Щеглов хлопнул себя по карману пиджака и вынул из его недр плоскую картонную коробку.
— Да, чуть не забыл, Максим, — сказал он, как-то странно растягивая слова, — вчера, рыская по четвертому этажу, я случайно наткнулся на тайник.
— На тайник?! — вскочил я.
— Да, на тайник. Среди многочисленных весьма полезных вещей — таких, как три пистолета «Макаров», нескольких магазинов с патронами, баллончиков со слезоточивым и нервнопаралитическим газом, магнитофонных кассет, около двухсот грамм уже прошедших огранку алмазов, я обнаружил вот эту коробку. Знаешь, что в ней?
— Догадываюсь, — затаив дыхание, ответил я.
— И что же?
— Наркотик.
— Верно. Здесь находится небезызвестный тебе омнопон, целая упаковка, еще не начатая. Представляешь, какой удар я нанес нашему любителю ночных инъекций?
— Еще бы! — воскликнул я. — Но почему вы не сказали мне об этом раньше, Семен Кондратьевич?
— Ты же помнишь вчерашний день: убийство Потапова, допрос свидетелей, анонимная записка — все на нервах, ни минуты свободного времени. Вот я и забыл про эту коробку, да и сейчас вспомнил случайно.
— И вы полагаете, что она…
— Да, я полагаю, что эта коробка с омнопоном принадлежит — вернее, принадлежала — Артисту. Как, впрочем, и весь тайник.
Щеглов небрежно бросил коробку на стол, закурил и отошел к окну. А я уставился на таинственное лекарство, жалея, что лишен дара ясновидения.
Мои мысли были прерваны настойчивым стуком в дверь. Я открыл; на пороге стоял сержант из подразделения ОМОН.
— Товарищ капитан, — обратился он к Щеглову, — вас срочно требует к себе командир.
— Да-да, иду, — засуетился Щеглов и вышел.
Я остался один. Коробка с наркотиком лежала на столе и притягивала мой взор. Десять ампул. Десять уколов шприца. На что способен наркоман ради получения такой упаковки? На убийство? На уничтожение? На сумасшествие? Если бы сейчас вошел Артист…
В дверь тихо постучали. Я вздрогнул. Кто бы это мог быть? Да полноте, подумал я, что за пустые страхи! Ведь в здании полно милиции!
— Войдите! — крикнул я.
В номер стремительно ворвался Мячиков — бледный, осунувшийся, уставший, но вновь сияющий мягкой, чуть лукавой улыбкой, как и в первые дни нашего с ним знакомства.
— А вот и я!
— Григорий Адамович! — воскликнул я. — Куда же вы запропастились? Мы вас ищем, ищем, а вы…
— Ищете? — насторожился Мячиков. — А зачем меня искать? Я не иголка, чтобы…
Глаза его забегали по номеру. Бесспорно, он был чем-то сильно взволнован.
— Вы устали, — сказал я, приписывая его состояние нервному переутомлению, — вам нужно отдохнуть.
— Да-да, конечно…
— Могу сообщить вам радостную весть: банда Баварца обезврежена, а сам Баварец убит своим же сообщником.
— Вот как? — встрепенулся Мячиков и уставился на стол. — Значит, теперь опасность позади?
— Позади, — улыбнулся я.
— А Артист? Артиста тоже поймали?
Я развел руками.
— Увы!
— Как! Артист все еще на свободе? — в ужасе завопил Мячиков и бессильно облокотился на стол.
— Успокойтесь, Григорий Адамович! Стоит ли опасаться одного человека, когда удалось обезвредить целую преступную группу?
— Стоит! — закатил глаза Мячиков. — Еще как стоит! Он стоит сотни, нет — тысячи Баварцев! Это же… это же…
Он вдруг пошатнулся, схватился рукой за сердце и стал беззвучно, по-рыбьи, хватать воздух ртом. Я не на шутку испугался.
— Что с вами?! — заорал я, кидаясь к нему, но он отстранил меня рукой и чуть слышно прошептал:
— Сердце… скорее… нитроглицерин… в моем номере…
Я бросился к выходу, но у самых дверей меня остановил спокойный голос Григория Адамовича:
— Все. Отпустило. Спасибо вам, Максим Леонидович. Никуда не нужно ходить.
Я обернулся. Мячикову, действительно, стало легче. Он перестал шататься, дыхание его выровнялось, голос окреп. Он даже попытался улыбнуться.
— Все в порядке, — добавил он. — Это со мной бывает. Вы же знаете, Максим Леонидович, здоровье у меня ни к черту. Столько всего пережить… А где, кстати, Семен Кондратьевич?
— Пойдем, Максим, собирать свои вещи, — устало сказал Щеглов и положил руку мне на плечо, — нам здесь делать больше нечего, мы свою миссию выполнили.
— А Мячиков? — внезапно вспомнил я и остановился.
— О Мячикове не беспокойся, — изменившимся тоном ответил Щеглов, и мне показалось, что он что-то не договаривает, — с Мячиковым все в порядке.
— Да что в порядке? — недоумевал я. — Где он? И что это за план вы придумали с майором?
Щеглов схватил меня за плечо и резко повернул к себе.
— У меня есть к тебе одна небольшая просьба, Максим, — сухо произнес он. — Когда мы войдем в наш номер, не задавай мне ни одного вопроса. Так надо. Понял?
Я кивнул, хотя понять что-либо из сказанного им было, по-моему, невозможно. Но общение и тесный контакт с Щегловым приучили меня к дисциплине — я промолчал и решил ждать. Одно я знал точно: все, что Щеглов ни делает, кончается удачей. Это была аксиома.
В номере царили бардак и беспорядок. Вещи были разбросаны по всему помещению, многих не хватало, кое-что было умышленно приведено в негодность. Под кроватью валялась неисправная рация. Щеглов покачал головой и присвистнул.
— Ловко сработали, профессионально, сразу видны сноровка и хватка. Теперь понятно, почему им недосуг было заниматься поисками Артиста — мародерством увлеклись.
Мы кое-как собрали остатки своих пожитков. Внезапно Щеглов хлопнул себя по карману пиджака и вынул из его недр плоскую картонную коробку.
— Да, чуть не забыл, Максим, — сказал он, как-то странно растягивая слова, — вчера, рыская по четвертому этажу, я случайно наткнулся на тайник.
— На тайник?! — вскочил я.
— Да, на тайник. Среди многочисленных весьма полезных вещей — таких, как три пистолета «Макаров», нескольких магазинов с патронами, баллончиков со слезоточивым и нервнопаралитическим газом, магнитофонных кассет, около двухсот грамм уже прошедших огранку алмазов, я обнаружил вот эту коробку. Знаешь, что в ней?
— Догадываюсь, — затаив дыхание, ответил я.
— И что же?
— Наркотик.
— Верно. Здесь находится небезызвестный тебе омнопон, целая упаковка, еще не начатая. Представляешь, какой удар я нанес нашему любителю ночных инъекций?
— Еще бы! — воскликнул я. — Но почему вы не сказали мне об этом раньше, Семен Кондратьевич?
— Ты же помнишь вчерашний день: убийство Потапова, допрос свидетелей, анонимная записка — все на нервах, ни минуты свободного времени. Вот я и забыл про эту коробку, да и сейчас вспомнил случайно.
— И вы полагаете, что она…
— Да, я полагаю, что эта коробка с омнопоном принадлежит — вернее, принадлежала — Артисту. Как, впрочем, и весь тайник.
Щеглов небрежно бросил коробку на стол, закурил и отошел к окну. А я уставился на таинственное лекарство, жалея, что лишен дара ясновидения.
Мои мысли были прерваны настойчивым стуком в дверь. Я открыл; на пороге стоял сержант из подразделения ОМОН.
— Товарищ капитан, — обратился он к Щеглову, — вас срочно требует к себе командир.
— Да-да, иду, — засуетился Щеглов и вышел.
Я остался один. Коробка с наркотиком лежала на столе и притягивала мой взор. Десять ампул. Десять уколов шприца. На что способен наркоман ради получения такой упаковки? На убийство? На уничтожение? На сумасшествие? Если бы сейчас вошел Артист…
В дверь тихо постучали. Я вздрогнул. Кто бы это мог быть? Да полноте, подумал я, что за пустые страхи! Ведь в здании полно милиции!
— Войдите! — крикнул я.
В номер стремительно ворвался Мячиков — бледный, осунувшийся, уставший, но вновь сияющий мягкой, чуть лукавой улыбкой, как и в первые дни нашего с ним знакомства.
— А вот и я!
— Григорий Адамович! — воскликнул я. — Куда же вы запропастились? Мы вас ищем, ищем, а вы…
— Ищете? — насторожился Мячиков. — А зачем меня искать? Я не иголка, чтобы…
Глаза его забегали по номеру. Бесспорно, он был чем-то сильно взволнован.
— Вы устали, — сказал я, приписывая его состояние нервному переутомлению, — вам нужно отдохнуть.
— Да-да, конечно…
— Могу сообщить вам радостную весть: банда Баварца обезврежена, а сам Баварец убит своим же сообщником.
— Вот как? — встрепенулся Мячиков и уставился на стол. — Значит, теперь опасность позади?
— Позади, — улыбнулся я.
— А Артист? Артиста тоже поймали?
Я развел руками.
— Увы!
— Как! Артист все еще на свободе? — в ужасе завопил Мячиков и бессильно облокотился на стол.
— Успокойтесь, Григорий Адамович! Стоит ли опасаться одного человека, когда удалось обезвредить целую преступную группу?
— Стоит! — закатил глаза Мячиков. — Еще как стоит! Он стоит сотни, нет — тысячи Баварцев! Это же… это же…
Он вдруг пошатнулся, схватился рукой за сердце и стал беззвучно, по-рыбьи, хватать воздух ртом. Я не на шутку испугался.
— Что с вами?! — заорал я, кидаясь к нему, но он отстранил меня рукой и чуть слышно прошептал:
— Сердце… скорее… нитроглицерин… в моем номере…
Я бросился к выходу, но у самых дверей меня остановил спокойный голос Григория Адамовича:
— Все. Отпустило. Спасибо вам, Максим Леонидович. Никуда не нужно ходить.
Я обернулся. Мячикову, действительно, стало легче. Он перестал шататься, дыхание его выровнялось, голос окреп. Он даже попытался улыбнуться.
— Все в порядке, — добавил он. — Это со мной бывает. Вы же знаете, Максим Леонидович, здоровье у меня ни к черту. Столько всего пережить… А где, кстати, Семен Кондратьевич?