Михайлов Владимир Дмитриевич. Вариант "И"

причине, что маршрут вообще не был еще утвержден. Достоверно известен был
лишь конечный пункт движения:
Художественный театр на Тверском бульваре. Относительно начального
пункта - того, где я только что был, - я сомневался, но для пользы дела
следовало предполагать, что враги его знают. Однако от пункта А до пункта
Б можно было добраться по самым разным маршрутам. Да и к театру тоже можно
подъехать со стороны Тверской, но не исключено, что кореж подкатит с
противоположной стороны - с Большой Никитской. То есть во внимании как
нападающих, так и обороняющихся оказывался огромный куок центра столицы.
Заложить заряды так, что кортеж обязательно наткнется хоть на один из них,
представлялось делом весьма нелегким. Но я никогда не страдал недооценкой
противника и просто обяан был проверить все, хотя бы маловероятные,
возможности действий с их стороны. Поэтому мы с Наташей утюжили все эти
арбатские переулочки и далее - Гнездниковские, Бронне, Тверские и
Никитские. Своевременно полученная мною катушка, приведенная в действие,
ни разу не подала сигнала, что должно было свидетельствово: пока никакого
минирования не производилось И очень хорошо: сработай катушка, могли бы
пострадать и мы. Одновременно мини-камера, прилепленная мною к лобовому
стеклу, исправно фиксировала фасады и крыши; в этом еще придется
разобраться нашим специалистам. К концу я стал уже чувствовать, что
начинаю уставать и - главное - злиться; тем более что наши люди уже дважды
прошли всеми этими маршрутами и еще самое малое столько же пройдут. Но я
издавна привык проверять сам, чтобы быть уверенным в качестве работы. Мы
потратили на эту прогулку два с половиной часа. И мы оба одновременно
вздохнули с облегчением, когда снова выбрались наконец на Кольцо, чтобы
направиться на вернисаж к Дому художника, что на Крымском валу.

У входа на выставку оказалась очередь. Откровенно говоря, я не
ожидал, что современное исламское искусство вызовет такой интерес.
Впрочем, столь обширная экспозиция не могла не привлечь зрителей. Тут
выставлялись картины, скульптура, изделия прикладного искусства не только
из традиционно мусульманских стран, но и работы европейских и американских
художников, работающих в самых разнообразных манерах, подчас вроде бы не
удовлетворяющих этическим предписаниям истинной веры.
Однако на самом деле ислам часто бывал более терпимым к иным взглядам
и традициям, чем это представляют себе несведущие. Единственным критерием
отбора произведений для выставки было исповедание автором мусульманства.
Мне не очень понравилось, что, поставив машину, мы должны были от ограды
до входа идти по достаточно открытому месту; не люблю хорошо
простреливаемых пространств. Все, однако, обошлось благополучно.
В очереди мы, разумеется, стоять не стали: я нашел служебный вход и
без труда прошел вместе с Наташей через него: одно из моих многочисленных
удостоверений личности сыграло нужную роль. Внутри было тоже людно. Мы
бродили, разглядывая экспонаты. Кое-что тут продавалось, и кто-то уже
отсчитывал деньги. Посетители, как всегда, делились на одиночек, медленно
или в хорошем темпе дрейфовавших от полотна к полотну, - и группы,
скапливавшиеся вокруг известных людей, оказавшихся здесь. В группах
нередко разговор шел на темы, не имеющие отношения к выставке.
Мы с Наташей попутно прислушивались. Я искренне обрадовался, заметив
в центре одной из групп человека, занимавшего позицию в моем списке - того
самого Долинского, ученого, чье имя было покрыто неким налетом
таивенности, словно старое серебро патиной.
Уже само присоединение его к группе создателей новой партии было
многими воспринято как сенсация. Долинский, считавшийся уже многие годы
крупнейшим в мире специалистом по философии евразийства, был типичным
кабинетным ученым, на людях появлялся крайне редко, а после автомобильной
катастрофы, в которой сильно пострадал он сам, жена же его погибла,
ожидалось, что он и совсем замкнется. Почему-то было принято считать его
старым - для широкой публики известный ученый почему-то должен быть
стариком, - и полагали, что он и поведет себя соответственно. На самом же
деле ему недавно исполнилось сорок семь, так что был он, по сути дела, еще
молодым человеком, с удовольствием водившим машину и игравшим в теннис на
своем корте на даче. Такой возраст, безусловно, требует и другой
активности, кроме кабинетной. Так что меня как раз не удивляло, что он,
оставшись вдовцом, стал искать какого-то побочного занятия и нашел его,
прельстившись программой новой партии. Это было совершенно естественно:
программа азороссов во многом проистекала из того самого евразийства,
которым он давно занимался, и уже поэтому просто не могла не
заинтересовать его. Ну а кроме того, как ученый, он не мог не увлечься
возможностью раздобыть немалые ассигнования на науку - пусть и не на его
собственную, но на науку вообще. Поговорить на все эти темы было бы
безусловно, интересно, и в списке жертв моей журналистской активности
Долинский занимал одно из первых мест. Поэтому, едва завидев его все еще
плотно упакованную в бинты голову и темные очки, размером схожие с
автомобильными фарами, я со-рвался с места, успев проинструктировать
Наташу, что ей делать, и, протаранив людское скопление, в три секунды
очутился рядом с ученым мужем.
Он в это время пытался деликатно убедить какую-то пожилую девицу в
том, что ее взгляды на роль Бердяева в евразийстве никак не могут быть
приняты всерьез. По всему облику девицы можно было безошибочно понять, что
и Бердяева, и само евразийство она видала в белых тапочках, главным же для
нее было то, что она - лично! - говорила не с кем-нибудь там, а с самим
Долинским. Зрачки ее метались из стороны в сторону, как теннисный мяч в
игре, - чтобы убедиться в том, что факт этот кем надо замечен и будет
соответственно оценен. Для того же, чтобы кто-ни-будь не осмелился
пропустить такое мимо внимания, она каждую свою фразу начинала: "А
скажите, дорогой профессор Долинский..." Мне показалось, впро-чем, что ему
это не было совершенно неприятно. Великие люди обладают и великими
слабостями. Что касается меня самого, то мне достаточно было послушать их
с минуту, чтобы понять: если я их перебью и отвлеку его внимание на себя,
то мировая и даже российская наука от этого никак не пострадает. Я
оглянулся. Наталья стояла позади меня. Встретившись с ее взглядом, я едва
заметно кивнул в сторону девицы, только что включившей свое очередное: "Но
послушайте, уважаемый профессор Долинский!.." Наташа опустила веки в знак
того, что мое поручение принято. Сделала шажок вправо и шаг вперед,
появляясь из-за моей спины. И, не останавливаясь более ни на миг,
бросилась на честолюбивую соискательницу известности, как делает боксер,
чтобы войти в клинч и предохранить себя от ударов.
- Таисия! Крошка моя! На лице девицы появилось странное выражение -
как если бы ее собеседник заговорил вдруг на суахили. Но она еще не
успела, по-моему, сообразить, что, собственно, происходит, как Наталья и
действительно вошла в клинч, вместо ударов нанося противнице громкие и
сочные поцелуи.
- Но позвольте... - девица попыталась оказать сопротивление.
- Тасенька! Как я рада! Не ожидала встретить тебя тут! Ты одна? А
Экзакустодиан Пименович? Здоров?.. Экзакустодиан - это был, конечно, удар
ниже пояса, за такие вещи полагается дисквалифицировать. Наталья перешла
на театральный шепот: - Слушай, только что узнала. Вот-вот подъедет к
артистическому входу...
- Кто?
- Ах, неужели неясно? Он! Не могу же я орать,.
- Он??
- Поняла теперь? Через минуту туда будет не пробиться. Мне по
страшному секрету сказал старший охранник...
Так проходит земная слава. Бедный профессор мгновенно оказался
забытым и брошенным на волю волн. Он недоуменно моргнул - раз, другой. На
третьем мигании я подхватил его под руку.
- Профессор...
Он покачал головой:
- Каков темперамент, а? Куда это дамы бросились?
- А, чепуха. Приехал какой-то патлатый артист, не знаю. Но я очень
рад возможности побеседовать с вами. Позвольте представиться...
Он выслушал меня внимательно. Я попросил об интервью.
- М-м... Откровенно говоря, не знаю. Видите ли, я себя чувствую еще
не очень уверенно после... м-да. Ну и кроме того - я могу и люблю говорить
только о моем предмете - это...
- Я в курсе, профессор. Но могу вам обещать: мои вопросы будут самыми
простыми, вам не придется задумываться всерьез.
- Но, собственно, вы не услышите от меня ничего интересного - во
всяком случае, для ваших читателей. Вряд ли евразийство способно всерьез
заин-тересовать немцев.
- Наши читатели - русские, профессор, и все, что касается России,
вызывает у них самые живые отклики.
- Ну, в таком случае - что бы вы хотели от меня услышать?
- Может быть, пройдемте куда-нибудь в уголок? Здесь слишком неуютно
для хорошего разговора.
Я отвел его в пустое местечко, где, похоже, собирались поставить
какое-нибудь изваяние, но в последнюю минуту раздумали.
- Итак, профессор... Полагаете ли вы, что нынешний путь развития, на
который мы, судя по всему, вступим, был определен уже евразийцами и мы
сейчас лишь реализуем их идеи?
- Гм... Думаю, что ощущение неизбежности такого движения возникло
значительно раньше. И дело не только в том, что немалая часть российской
аристократии имела восточные корни; но вот, к примеру...
Вы Пушкина, конечно, помните?
- Ну разумеется, как всякий русский...
- "Сказку о царе Салтане"?
- Могли бы и не спрашивать.
- Очень русское произведение, верно? Но ведь Салтан - это султан!
Отнюдь не православный го-сударь.
- Вы полагаете? Хотя - вам, разумеется, это известно лучше. А вы
придаете этому значение?
- Несомненно. Потому что у Пушкина была прекрасная историческая
интуиция - думаю, ее можно так назвать. "Историческая" - не обязательно
значит "обращенная в прошлое". Это понимали, видимо, и другие: недаром
написать "Историю Петра Великого" было поручено ему, а не, скажем,
Карамзину - всеми признанному историку.
- Это чрезвычайно интересно. Скажите: именно такого рода соображения
и привели вас в ряды сторонников - назовем вещи их именами - исламского
государя? Современного Салтана?
- Ну, я бы не сказал, что только эти. И даже - не они в первую
очередь.
Не совершайте стандартной ошибки, полагая, что ученым чужды мирские
интересы - политические, экономические... А также и мирские пристрастия,
симпатии и антипатии. Так вот... Меня побудила примкнуть к возникавшему
течению восточной ориентации не пушкинская сказка, разумеется, и даже не
выводы и прогнозы евразийцев, но в первую очередь - понимание самой
простой истины: всякое движение нуждается, чтобы стать по-настоящему
влиятельным и сильным, вовсе не только в двигателе и в запасе энергии. Во
всяком организме, будь он естественным или искусственно созданным, должно
иметься некоторое количество деталей, играющих в нем разные роли, - иначе
он не будет работать. В автомобиле, например, есть мотор - силовая
установка. Без нее машина - железный лом. Но даже обладая самым прекрасным
мотором, машина не сможет нормально работать, если у нее не будет
тормозов. То есть при каждой силе обязана состоять и антисила; трогаясь и
набирая скорость, вы должны быть уверены что обладаете возможностью при
надобности снизить ее или даже вовсе остановиться, а то и дать задний ход.
- Но автомобиль по сравнению с обществом, в особенности нашим, -
достаточно простой механизм...
- Я привел такой пример лишь для наглядности. Я ведь сказал, что
такого рода структура свойственна вообще любой мало-мальски сложной
системе.
В том числе и обществу в целом, и любому его подразделению. В любом
государстве всегда неизбежно существует тормоз: оппозиция. Хотя при
тоталитарном режиме она вынуждена выдавать себя за что-то другое и почти
не имеет возможности выступать в качестве единой силы.
Оппозиция - тормоз правительства. Но и в рамках любой организации
необходима своя оппозиция, там тоже есть своя правая и своя левая сторона.
Иначе организация эта, как тот же автомобиль, разовьет такую скорость, на
которой перестанет быть управляемой. Так вот, я понял, что развитие ислама
в России, которое наверняка ускорится в результате деятельности новой
организации, нуждается в тормозе. И я решил сыграть роль этого механизма.
- Торможение организации изнутри?
- Тормозящее влияние, кстати сказать, только и может оказываться
изнутри; то, что находится вовне, - это уже не тормоз, это носит иное
название: например, придорожный столб не является тормозом, хотя, конечно,
останавливает машину, когда она на него налетает. Тогда это не остановка,
но авария, катастрофа...
- А другие организаторы движения, вы полагаете, не могут сыграть
такой роли?
- Как говорят опытные шоферы: всякий дурак может ездить быстро,
искусство же заключается а том, чтобы уметь ездить медленно. Хотя мотор
просит газа, газа... Все участники движения - я имею в виду организаторов
- естественно, рассчитывают при новом государе занять определенные посты и
участвовать в выработке мнений монарха. Но, к сожалению, большинство из
них сильнее заинтересовано в самом посте, чем в результатах своего влияния
на царя. Возьмите хотя бы... ну, предположим, Лепилина. Опытный политик.
Но из тех, кто не будет проводить свою точку зрения - за неимением оной, -
но будет поддерживать все, что угодно, лишь бы в конце концов получить
вожделенный титул, втиснуться в аристократию. Деньги у него есть, и потому
его эта проблема мало волнует. Но ведь это и значит - пустить машину
бесконтрольно ускоряться. Так бывает очень часто в подобных ситуациях:
стараются поскорее достичь каких-то ощутимых результатов и воспользоваться
достигнутым. Следовательно, нам грозит неоправданное ускорение внутреннего
развития - в данном случае слишком поспешная исламизация. Поспешная -
вовсе не значит "принудительная", такую возможность я вообще исключаю; Но
и естественные процессы нередко приходится сдерживать. Потому что здесь
стремительность чревата и вовсе гибельными для нации последствиями. Как и
всякое очень массивное тело, Россия не любит крутых поворотов, они всегда
приводят к катастрофам. Как революции прошлого века - и девятьсот
семнадцатого года, и девяностых годов. России для поворота нужна дуга
большого радиуса. Иначе - быть нам под откосом. Но даже и по такой дуге
надо поворачивать умело, нажимать на тормоза плавно - иначе колеса
заблокируются и машина пойдет юзом - вернее, ее понесет...
Собственно, для того, чтобы корректировать скорость с дорогой, и
сушествуют советники.
- А вы уверены, что новый государь будет в них нуждаться? Или захочет
терпеть их?
- Ни один правитель, наследственный или выборный, никогда не
обходился и не будет обходиться без института советников. И среди них
должны быть обладатели разных точек зрения. Это особенно важно в начальный
период правления, когда государь уже обладает властью, но не успел
набраться опыта ее использования. Как бы это ни называлось - диван,
боярская дума или Совет Безопасности...
- Следует ли понимать это так, что вы тоже стремитесь стать
советником государя?
Долинский ответил не задумываясь:
- Я этого и не скрываю. Советником, причем не самым главным, потому
что вряд ли при государе сразу определится свой Ришелье. Но когда придет
час выделиться - хочу, чтобы российский Ришелье носил фамилию Долинский.
- Какие же советы вы намерены ему давать? Тише едешь - дальше будешь?
- Я ведь не говорил, что собираюсь быть только тормозом, хотя он и
является необходимой деталью. Скорее - комбинацией, скажем так, тормоза и
гирокомпаса. Потому что лучшие в мире тормоза не помогут вам доехать до
цели, если вы свернули не на ту дорогу. Из этого следует, что главным
моментом является мгновение правильного поворота, по-тому что ложный путь
не приведет вас к цели. А перекрестков существует множество, и запутаться
в них очень легко...
Он на секунду умолк, и я воспользовался этим, чтобы задать ему вопрос
не на тему:
- Скажите, такие сравнения вы используете потому, что вам самому
пришлось стать жертвой автомобильной катастрофы? Он поднял брови:
- Гм. Знаете, наверное, так оно и есть - хотя я об этом не
задумывался.
Но это, в конце концов, не важно. Я хотел сказать вот что: моя цель -
предостеречь государя от неверных поворотов, которые могут принести ему и
России множество крупных неприятностей. Именно в начальный период
царствования государь может наделать больше всего ошибок - и ошибок
губительных.
- Например?
- Это ведь не шутка - открыть или хотя бы лишь приоткрыть исламу путь
к Центральной и Западной Европе... Ну, тут, у себя дома, - это вроде бы
наше дело, это относится, так сказать, к нашим семейным проблемам и
внешний мир не очень-то будет волновать. Как его, откровенно говоря, не
волновало наше безбожие на протяжении почти всего прошлого века. А вот
внешнеполитическая линия - это очень существенно. Конечно, мировая сила,
равновеликая Америке, должна существовать - для пользы той же Америки,
кстати, которой нужен хотя бы воображаемый противник.
Иначе они нередко теряют чувство меры в отношениях с другими, а это
никогда не сходит с рук безнаказанно. И, безусловно, только Россия
способна стать такой силой - во всяком случае, она может справиться с
такой задачей намного быстрее, чем кто-либо другой. Разумеется, в этом
процессе она должна и будет опираться на ислам, который снабдит ее всем,
чего у нее на сегодня недостает. Но вот тут и нужен поворот неторопливый и
очень, очень плав-ный; иначе мы смертельно напугаем весь Запад, а страх
далеко не всегда является полезным инструмек том.
Он побуждает к резким телодвижениям, а ведь даже при самой высокой
скорости движения мы не сможем подняться до нужной высоты за несколько
месяцев, даже за несколько лет. И все это время нам было бы очень трудно
обходиться без Америки, без Запада вообще - потому что нельзя выдавать
никому в том числе и исламу, лицензию на исключительное влияние в России.
А ведь нежелательный эффект можно вызвать буквально несколькими словами...
- Вы будете стараться влиять на государя в этом направлении?
- Я постараюсь доказать ему мою правоту - после того, разумеется, как
получу возможность изложить ему мою точку зрения. Все другие - я уверен -
будут навязывать ему другое правило: "Лови момент"... То есть жми на газ.
- Скажите, когда вы рассчитываете встретиться с Искандером? Он
взглянул на меня как-то странно.
- Это необходимо было бы сделать еще до его первого публичного
выступления. Чтобы не прозвучали какие-то заявления, которые окажутся на
руку лишь нашим недоброжелателям.
- Иными словами, вы будете стараться как можно быстрее получить
аудиенцию?
- В таком желании не было бы ничего нахального. Однако, как бы ни
казалось это нелогичным - я не стану добиваться такой встречи. Буду
испрашивать аудиенцию после всех прочих.
Это оказалось для меня неожиданным.
- Почему же, профессор?
- Причины чисто этические. Как правило, первыми добиваются таких
встреч люди, жаждущие добиться чего-то для себя лично. Не хочу, чтобы меня
сочли одним из них.
- Вас волнует общественное мнение?
- Меня волнует мнение претендента - и, надеюсь, будущего государя.
Хочу, чтобы он с самого начала отнесся ко мне без предубеждения.
Конечно, до съезда азороссов я его не увижу. Но там будут сказаны
лишь самые общие слова, которых обычно никто не принимает всерьез.
Первую настоящую программу он обнародует, надо полагать, накануне
избрания. Вот перед этим я и надеюсь встретиться с ним. Тем более что я -
не исключено - войду в состав Всероссийской коронационной комиссии. Как
один из представителей науки. Вот тогда - перед референдумом - я намерен
использовать для встречи с ним любую возможность. Конечно, если бы я смог
увидеть текст его речи на съезде - пусть даже не текст, хотя бы достаточно
подробные тезисы - быть может, я убедился бы, что в моих советах нет
актуальной необходимости. Но с текстом никого не знакомят...
В этом у меня имелись немалые сомнения, но я не стал высказывать их
профессору. И, чтобы отвлечь его от этой темы, спросил:
- А вам самому, профессор, нравится ислам как мировоззрение?
Он ответил не сразу:
- Откровенно? Нет. Но как за политическим теечением я признаю за ним
большую силу. Для этото не нужен Бог весть какой ум.
- Мне кажется, я понял. Вы не доверяете исламу - и потому решили
оказывать сдерживающее влияние на его продвижение у нас.
- Я против всего, что может помешать мирному и плавному развитию
государства.
Может быть, в этой теме еще стоило бы покопаться. Но вместо того я
решил задать вопрос поострее:
- Следует ли понимать вас так, профессор, что, будь ваша воля, вы и
этот вот - сегодняшний процесс растянули бы, скажем, на несколько лет?
Он медлил с ответом - похоже, решал, стоит и вообще комментировать
мое предположение. Наконец неохотно выговорил:
- Сие от меня не зависит...
- Но если бы зависело?
- Как сказал Ньютон - гипотез не измышляю.
Ну что же, поговорили. К тому же у меня возникла необходимость срочно
связаться с теми, кто ждал моих звонков. И я решил закончить сеанс,
вежливо поблагодарив:
- Я вам крайне признателен, профессор.
- Не за что. Наоборот, это я буду очень благодарен вам, если
высказанные мною мысли станут достоянием общественности в наикратчайший
срок.
- Да, но мой журнал, знаете ли...
- Это долго, я понимаю, да и выходит он не в России. Но вы можете
сделать краткую экспликацию, а я помог бы поместить ее в каком-нибудь
популярном издании здесь, даже в завтрашнем номере.
- Не могли бы вы пояснить - в каком именно?
- Это важно для вас? Хорошо, я сообщу вам после заседания. Возможно,
это будет "Третья газета"...
- Ну, еще раз - спасибо вам, профессор. Пойду разыскивать мою даму.
- Это та самая, что избавила меня от глупой собеседницы? Красивая
девушка.
Он произнес это тоном знатока. Возможно, таким он и был.
Я кивнул, прощаясь, и отошел. Достав сигарету, вышел из подъезда и
закурил. Огляделся. Нашарил в кармане мой аппарат. Вынул. Набрал номер на
крохотном пульте. Ответили, как всегда, без запинки:
- "Реан".
- Здесь Фауст. Информация.
- Готовы.
Я нажал клавишу кодирования и вторую - скоростной передачи. Запись
прошла быстро.
- Как приняли?
- Чисто. Сообщения помимо?
- Прошел по треугольнику. Пока спокойно. Но готовьте очередную
группу.
- Делаем. Ваше впечатление от разговора?
- Полагаю, что выстрел вхолостую. Он не будет на встрече.
- Примем к сведению.
- Конец связи.
- Конец. Я спрятал аппарат и пошел навстречу Наташе, только что
вышедшей из дверей. Значит, и Долинский отпадает. Как, впрочем, и все те,
с кем я успел поговорить до него. Следует ли сделать вывод, что покушение
планируется осуществить не во время встречи? А если не при встрече и не по
дороге, то когда же? В зале съезда? Но там если даже и найдется отчаянный
смертник, то ему не позволят даже ручку из кармана вытащить, не то что
оружие. Конечно, при условии хорошей предварительной проверки. Что же,
придется ее сделать. Но вообще - пока никаких доказательств серьезной
операции по устранению претендента Искандера. "Поистине, в этом - весть
для людей поклоняющихся!" - как сказано в суре "Хадж", аияте сто шестом...
Я обнял Наташу за плечи, и мы направились было к машине.



Глава десятая


Отлучусь на минутку, - сказала Наташа, -- когда мы отошли в сторонку,
чтобы освободить проход для посетителей. - Обождешь меня здесь?
- Тут слишком открыто, - сказал я. - Лучше внутри. Буду справа от
выхода. Постарайся не очень задерживаться, ладно? У нас сегодня еще полно
дел.
- Я же сказала - на мгновение...
И она исчезла. Стараясь не толкаться, я и занял условленную позицию.
Первые десять минут ждал спокойно, вторые - волновался, чем дальше,
тем больше; но про-должал стоять, разыскивая ее в толпе взглядом. Когда
пошла третья десятиминутка, я понял, что жду совершенно напрасно: Наташу
просто не следовало отпускать одну, учитывая всю многозначность возникшего
положения. Сейчас ее наверняка в здании уже не было, хотя оставалось
неясным - по своей ли воле она вышла из игры или ее выключили.
Рассчитывать на свои силы было бессмысленно, и я, отвернувшись от публики,
вытащил мой аппарат связи. Отсюда, из вестибюля, сигнал проходил хорошо.
- "Реан".
- Фауст. Нуждаюсь в помощи. Срочно.
- Слушаю. - Исчез мой человек. Полчаса тому. Объявляю поиск.
- Данные?
Я начал описывать. Меня сразу же прервали:
- Человек известен. (Ну конечно. Наивно было бы думать, что свои не
держали меня постоянно в поле зрения. Условий игры никто не отменял.)
"Реанимация" между тем продолжала:
- Предположения, подозрения?
Они, разумеется, во мне уже пышно колосились, но делиться ими я не
собирался: слишком много в них было личного.
- Пока - ничего определенного. Работайте - Уже начали. Будем сообщать
по мере получения результатов. Куда?
Этого я еще не решил.
- Найдете, - сказал я, имея в виду на этот раз самого себя. - Буду в
пределах слышимости. Имеются ли другие новости?
- К нам обращались с просьбой вывести на вас.
- Кто? - У нас не учитывался.
"У нас не учитывался" - значит, одно из двух: либо человек никак не
был ввязан в игру, либо же был закрыт до такой степени, что даже на нашем