Михайлов Владимир Дмитриевич. Эвтанатор

   Он всё ещё смеялся, когда она подошла к нему и прижалась головой к его груди. Наверное, и ей сразу всё стало ясно.
   К чертям всякие идиотские заказы!
   С этого мгновения они не расставались ни днём, ни ночью. Были вместе на занятиях, тренировках и на отдыхе. И даже потом, когда пришла пора полевой работы, он без возражений был назначен её выпускающим, берегущим, а когда она вернётся с поля, он станет её принимающим. Это как бы само собой разумелось.
   Так бы и случилось – если бы она вернулась. Но произошло то, что произошло. Неизвестно что. Он потерял её. Потом нашёл. На несколько часов. И снова потерял. Больше она не возникала. Не поступало ни бита информации. Кроме того, что попало на аудио-, видео– и граммо-… Но это, вероятнее всего, было дезой. Чтобы увести ищущих её с верного пути.
   Её искали. Всё Бюро, в котором оба они работали. Но упорнее всего – он сам. Ничего удивительного: для других Катя была коллегой, для него же – всем.
   Началась пора скитаний – в поисках хотя бы малейших следов. Прошло полгода, а их всё не было. Единственным, что у него ещё оставалось, была надежда. А она питалась лишь уверенностью в одном: если бы Катерины уже не было в живых, то умер бы и он. Без всякой видимой причины. Приключилась бы внезапная остановка сердца или ещё что-нибудь подобное. Но его сердце билось – значит, и её тоже. И то, что сегодня ещё нет никаких результатов, вовсе не значило, что и завтра…
   Хотя нельзя сказать, будто результатов до сих пор не было. Один, как минимум, появился очень скоро. Его можно назвать ненавистью. К женщинам. Ко всем. Знакомым и незнакомым. Старым и молодым. Прекрасным и уродливым. Хорошим и плохим. Ко всем живым.
   Причина такого чувства была ясна: какое имели они право быть, если её не было?
   Нет, Орен Кортон не делал им ничего плохого. Но как бы перестал воспринимать их как реальность. В упор не видел. Никак не общался. Обходил стороной. Стремился забыть, что они вообще существуют на свете. Если же кому-то из них, ещё не знакомых, удавалось обратиться к нему по какому угодно поводу, он, глядя в сторону, лишь пожимал плечами и поворачивался спиной. И уходил.
   Вот таким он стал.
   И внезапно оказался в положении, когда уже невозможно избежать контакта с женщиной. Когда придётся общаться с ней. Обследовать. Разговаривать. Стараться облегчить её страдания. И если её положение оставит лишь один выход – бережно подвести к этому выходу, открыть перед нею последнюю дверь. И поддерживая до последнего мгновения, помочь переступить порог.
   До сих пор ему удавалось избегать такого положения. На Середине он был не единственным эвтанатором, и там уже стало известно, что от работы с женщинами доктор Кордо отказывается наотрез. Но здесь он был единственным. Специально по этому случаю присланным. Отказаться было невозможно: переложить не на кого. И нельзя просто повернуться спиной – начнётся межмировой скандал. А ему следовало ещё какое-то время оставаться на Середине. Там надо ещё копнуть поглубже – Середина была одной из тех точек Галактики, через которые пролегал намеченный для Катерины маршрут – когда она ещё была.
   Ну почему, почему им там взбрело в голову послать на этот вызов именно его? Было ещё, как минимум, два человека, кто мог бы… Кстати, одним из них была женщина. Но выбор пал на него. Случайно? Или имелись другие причины?
   Впрочем, мысли об этом были лишены смысла. Послали его, и сейчас он был здесь, так что выполнить работу предстояло именно ему и никому другому.
   Оставалось только смириться и перешагнуть через самого себя.
   На практике это значило: идти на собеседование со здешним начальством и вести себя, как если бы всё пребывало в полном порядке.
   Ну, этим-то искусством Орлен владел с давних пор. Всё пройдёт без сучка, без задоринки.
   Правда, в предстоящем разговоре он выдвинет кое-какие условия. Не объясняя, конечно, что они вызваны тем, что пациент – женщина. Это покажется, да и на самом деле будет, неприличным. Ничего, причины он придумает по дороге к Клинике.
   Доктор Орлен Кордо уложил в визитный кейс всё, что могло понадобиться ему при первом знакомстве с больной. На всякий случай перед зеркалом проверил несколько рабочих улыбок – и для начальства, и для персонала, и для пациента. Губы повиновались хорошо. Вот глаза…
   Ничего, на этот случай у него припасены тонированные очки. Старомодно. Но врачу идёт, если он придерживается традиций. Это помогает выглядеть надёжным, фундаментальным. Словно ты и в самом деле стопроцентный доктор. Чтобы показать свою приверженность новым методикам, существуют другие способы.
   Медицина всегда была искусством, в котором достаточно много от сцены.
   Орлен думал об этом, медленно шествуя по гостиничному холлу, чуть кивая швейцару в дверях и усаживаясь в машину, уже сам вид которой побуждал окружающих снять шляпы. Мелочь, конечно. Но приятно.
 
 
   Представление начальству прошло даже быстрее, чем Орлен предполагал.
   Принимали его трое: менеджер Клиники, главный врач, третий же, скорее всего, прямого отношения к медицине не имел. Так, во всяком случае, определил про себя Кордо. Поскольку общение происходило на лингале, должности этих господ можно было перевести именно таким образом. Хотя, возможно, существовали варианты.
   Это, в принципе, не имело значения. Однако следовало отметить: никто из троих не подал ему руки. Его вежливый поклон был встречен сдержанными кивками. Хотя обязательные улыбки – во всяком случае намёк на них – имели место.
   «Ладно, не подали руки – а может быть, здесь это вообще не принято? Тот, доктор Пинет – мы с ним здоровались за руку? Чёрт, как же я не запомнил? Плохая концентрация внимания. Опасно. Учти».
   – Итак, вы – доктор медицины Орлен Кордо, и ваша специальность – эвтаназия?
   – Я врач более широкого профиля, так что эвтаназия – одна из моих специальностей.
   – По-видимому, у вас имеются при себе документы, подтверждающие как ваш статус, так и квалификацию. На будете ли столь любезны показать их нам?
   – О, разумеется. – Орлен извлёк из сумки всё, что следовало. – Будьте любезны.
   Все трое, передавая из рук в руки, внимательно рассмотрели предъявленное. Третий, не-врач, даже заложил карточки в анализатор и удовлетворённо кивнул.
   – Благодарим вас, доктор. Здесь указано, что как эвтанатор вы обладаете межмировым статусом. Это очень приятно. Перечень выполненных вами работ также внушает уважение. Очень хорошо. Тем не менее… вы прибыли с Середины. Однако тут нет указаний на ваше гражданство. Вы не серединский подданный?
   – Нет. Но мой статус даёт мне полное право…
   – Мы далеки от мысли ставить его под сомнение, доктор. Ни в коем случае. Простите нас за чрезмерное любопытство. Просто… к нам не часто приезжают такие люди, как вы. Эван – очень замкнутый мир, и вам, возможно, ещё придётся встретиться с проявлениями этой нашей обособлённости, скажем так. Доктор, мы готовы выслушать пожелания, касающиеся как предстоящей вам работы, так и иных сторон вашего пребывания здесь. Например: может быть, вы нуждаетесь в прислуге для облегчения бытовых сторон жизни? Или в специальном поваре – если вы соблюдаете определённую диету? В переводчике для предстоящего общения с больной? В человеке, который мог бы быть вашим проводником при знакомстве с городом – мы надеемся, что вы удостоите вниманием наши парки, театры, музеи? И тому подобное. Итак?
   Орлен склонил голову, благодаря за предложения. И тут же слегка покачал ею, говоря:
   – Я тронут вашей предупредительностью, господа. Но позвольте мне отложить ответы на более позднее время. Прежде я должен видеть больного. Провести обследование. Вот в этом я рассчитываю на полное содействие ваших специалистов и лабораторий – если оно потребуется, конечно. Лишь составив картину предстоящей работы и пообщавшись с больным, я смогу понять: нужны ли мне переводчик и проводник или у меня просто не останется времени на что-либо, кроме собственно работы. Уже сейчас могу определённо сказать: в поваре не нуждаюсь, относительно питания у меня нет явных предпочтений или запретов. Я не случайно коснулся вопроса времени: мне хотелось бы выполнить то, чего вы от меня ожидаете, не тратя ни одного лишнего часа, поскольку дома меня ожидает прерванная работа чисто научного характера, работа по контракту, так что я поставлен в достаточно жёсткие временные рамки. Надеюсь, вы меня понимаете.
   – Разумеется, доктор.
   Это сказал главный врач. Чиновник же, деликатно кашлянув, проговорил:
   – У вас нет предпочтений и запретов в области питания, значит ли это, что вероучение, какого вы придерживаетесь, достаточно широко? Конечно, вы имеете право не отвечать, но всё же я спрошу: каковы ваши убеждения в этой области?
   Менеджер уже поднял руку; скорее всего, чтобы отвести заданный вопрос, сочтя его бестактным. Но Орлен опередил его:
   – Я принадлежу к последователям Прямого Общения, если вам угодно. Это…
   – Доктор, – прервал его менеджер, – мы знаем это учение. Благодарю вас.
   – Я также очень благодарен, – присоединился чиновник. – Видите ли, в нашем мире существует лишь одна церковь – Эванская, чьи постулаты не совпадают с догматами многих других учений. Но с Прямым Общением у нас нет никаких противоречий. Скажу откровенно: вы сняли большую тяжесть с моей души. И не только моей.
   Двое согласно наклонили головы.
   «Он не правительственный чиновник. Духовное лицо. Иерарх, – понял Орлен. – Только не говори им, что как раз эти проблемы беспокоят тебя меньше всего».
   – Я очень рад этому, ваше преподобие.
   – Мы благодарим вас, – сказал главный врач, как бы подводя черту. – Если у вас нет других планов, мы сейчас пригласим лечащего врача, и он проводит вас к больной. Желаем вам самой успешной работы.
   «Слава Творцу: врач – “он”, а не “она”».
   – Это в точности совпадает с моими планами. Благодарю вас, господа.
 
 
   Орлен ожидал, что необходимость общаться с женщиной поднимет в душе новую волну ненависти. К счастью, этого не случилось. Наверное, потому что женщина эта хотя и реально существовала, но в таком состоянии, что ей и в самом деле хотелось поскорее перестать жить.
   Правда, когда он увидел её впервые, она находилась в забытьи, не так давно получив очередную дозу сильного болеутоляющего, а проще сказать – наркотика. Орлен подумал, что это даже хорошо: можно было рассмотреть её, не стесняясь своего пристального, холодного взгляда.
   Больная, судя по облику, была среднего возраста. Глядя на её лицо, да и тело тоже (Орлен воспользовался врачебным правом не стесняться), можно было предположить, что пока болезнь не скрутила её, она считалась красивой. Теперь это можно было понять, лишь мысленно восстанавливая, как по костяку реставрируют ископаемых зверей. Сейчас от прошлого остались, пожалуй, лишь волосы, ещё достаточно густые. Худое лицо с проступающими сквозь кожу пятнами (пигментация? гематомы?) даже сейчас, во сне, сохраняющее страдальческое выражение. Похоже, ей действительно приходилось очень не сладко. Рядом с койкой стояла капельница с дозатором; видимо, больная могла сама определять время очередного приёма наркотика, в зависимости от очередного приступа боли.
   Палата была одноместной, оборудована современно. Орлен глянул на монитор. Отметил, что сердце работает достаточно уверенно. Пульс восемьдесят, но наполнение вполне удовлетворительное. Дыхание достаточно глубокое, тридцать с небольшим в минуту. Да, естественного конца ей пришлось бы ждать достаточно долго. Понятно, почему она просит о последней помощи.
   Он спросил у лечащего врача:
   – Были хирургические вмешательства? Облучение? Химия? Медикаменты?
   Тот покачал головой.
   – Вы приняли это за онкологию? Но здесь совсем другой случай.
   Орлен невольно поднял брови.
   – Вот как? В таком случае, каков же ваш диагноз?
   – Название мало что даст, если вы не знакомы со специфическими болезнями Эвана – теми, что существуют только здесь.
   – Я просто ещё не успел сделать это. Думаю, уже вечером…
   – Быть может, я попытаюсь ввести вас в курс прямо сейчас? Ради экономии времени? Больная выйдет из нынешнего состояния не раньше чем через полчаса.
   – Хорошая идея. Слушаю.
   – Благодарю вас. Итак, название её болезни – саркома духа. Хотя некоторые предпочитают говорить – души. Клиническая картина очень похожа на канцер, но причина кроется в состоянии души человека, а не в его физиологии. Те же боли и то же развитие: умирание организма в борьбе. Но при этом ни один орган не поражён, плоские клетки не наблюдаются, физически человек здоров. Сколько бы вы ее ни обследовали, не найдёте совершенно никакой патологии. По сути, мы имеем дело с душевным заболеванием, но убивающим организм даже более уверенно, чем любая форма рака. Приходилось вам когда-либо сталкиваться с подобными случаями?
   Орлен тряхнул головой.
   – Никогда даже не слышал. Я был на многих мирах, но такое заболевание не известно нигде, могу поручиться. То, что вы рассказываете, – страшно интересно!
   Ординатор невесело усмехнулся.
   – Поверьте, мы с удовольствием обошлись бы без таких интересов. Нет причин гордиться подобным своеобразием. Мы и без того достаточно исключительны.
   Это Орлену приходилось слышать не раз: нет в Галактике такого мира, который не считал бы себя своеобразным, не похожим на другие. Да по сути дела так оно и было в действительности.
   – Послушайте, доктор… но если так, отчего бы не попробовать лечить это как душевное заболевание? Например…
   – Полноте, доктор, неужели вы думаете, что мы не пытались? Всякий раз! Но, к сожалению, без каких-либо успехов. Эта болезнь сильнее нас. Во всяком случае, пока.
   – Да, вам трудно позавидовать. Но вы наверняка пытались исследовать причины, корни заболевания?
   – Они все на поверхности. Мы прекрасно их знаем.
   – Да?
   – Это то, что повсеместно в Галактике называется словом «грехи». Конечно, вам знакомо это понятие.
   – Естественно. В любом мире знают, что такое грех, и везде стараются обходиться без них – но это опять-таки лишь идеал, на деле все мы грешим – кто больше, кто меньше. И – не все, но многие – терзаемся затем угрызениями совести, пытаемся искупить вину – кому-то это удаётся лучше, другим хуже. Но чтобы от этого умирать в мучениях?.. Правда, в древности грех сластолюбия порой приводил к заражению люэсом, иногда с летальным исходом. Но это даже не седая старина, а просто лысая древность. Почему же у вас…
   – Потому что это Эван, доктор. Когда-то, ещё в самом начале заселения этого мира, геном будущих колонистов подвергался инженерному воздействию, чтобы обеспечить качества, необходимые для укоренения здесь в начальных условиях. И в процессе этого воздействия мы ухитрились подхватить такой ген, который подобным образом реагирует на нарушение главных жизненных правил – хотя бы десяти заповедей. Переводит страдания духовные в физические.
   – Да, – сказал Орлен озадаченно, – действительно, угораздило вас. Но раз механика процесса вам ясна, почему же не восстановить статус-кво и не расстаться с этим геном – пусть не вам, но хотя бы потомкам?
   Ординатор посмотрел на Орлена так, словно тот позволил себе выразиться крайне непристойно.
   – Разумеется, такие мнения возникали. И даже – уже давно – по этому поводу проводился референдум. Сторонники оказались в позорном меньшинстве и сняли свои предложения. Вы спросите: почему?
   – Уже спросил.
   – По серьёзным причинам, доктор. Прежде всего, потому, что вся история жизни людей на Эване – это история мирного развития, свободного от кровавых разборок между разномыслящими, без серьёзных преступлений, без духовного опущения в разврат, алкоголизм, наркоманию, азартные игры. А раз без преступлений – то, следовательно, и без чрезмерного разрыва между лучше и хуже обеспеченными. Мы живём без магнатов и без нищих. Приходилось ли вам посещать миры, развивавшиеся таким благоприятным образом?
   – Увы, нет.
   – Мы обитаем в очень спокойном и надёжном мире, доктор. Кстати, он, конечно, не сразу стал таким. Среди основателей были разные люди, и кто-то попробовал сразу же сделать применение силы и нечестности основным правилом жизни. Несколько убийств и кровопролитий всё-таки произошло – в самом начале. И сразу же людям пришлось столкнуться с той болезнью, одну из жертв которой вы сейчас наблюдаете. Что к чему – поняли, пусть и не сразу. Теперь такие случаи крайне редки. Раз в несколько лет, не более. Так что совершенно естественно: голосуя на референдуме, сто процентов эван, без каких-то десятых долей процента, высказались за сохранение нашей генетической картины. Но были и другие причины. Наше вероучение, в общем принадлежащее к группе христианских, вследствие обстоятельств, о которых я только что рассказал, сравнительно быстро претерпело изменения. Наши генетические преобразования были объявлены Господней благодатью, да, скорее всего, так оно и было. Так что всякая попытка отойти от них является посягательством на основы вероучения. А это недопустимо. Наша церковь прокламировала тезис об эванах, как избранной Богом нации…
   – Не сказал бы, что идея совершенно оригинальна.
   – На это мы не претендуем: иудеи, конечно, были первыми. Но, в отличие от них, мы никогда не отступали от веры. Правда, и пророков таких у нас не было, однако мы из-за этого не очень переживаем. Зато уверены, что нам не грозит рассеяние по всей Галактике. И это тоже очень весомая причина, чтобы сохранить всё как есть. Конечно, когда приходится сталкиваться с таким случаем, как наш, когда вы видите, как страдает живой человек – пусть он, надо полагать, и заслужил это, – закрадывается мысль: а не слишком ли жестоко условие нашего благополучия? Однако, подумав как следует, отвечаешь: нет, всё правильно. Преступление должно быть наказано. А у нас, как вы, наверное, уже поняли, смертной казни не существует, как и почти во всей Галактике. Пожизненное заключение есть. Но, видимо, Господь считает, что этого недостаточно.
   – Для этой женщины? В чём же её грех?
   – Увы, доктор, в убийстве. Ни более, ни менее.
   – И как она…
   – Она бывает в полном сознании, доктор. Разумеется, в тот промежуток времени, когда уже вышла из беспамятства, а боли ещё не возобновились. И в эти промежутки просветления она отлично понимает и тяжесть содеянного, и справедливость кары.
   – Не получается ли так, что она хочет с моей помощью сократить срок наказания?
   – Не исключено. Меня это не удивляет: боли, доктор, и в самом деле жестоки.
   Орлен кивнул.
   – Понимаю. Кстати, меня несколько удивило, что ради такого единичного случая вам пришлось приглашать специалиста со стороны. Неужели в вашем мире не нашлось эвтанатора?
   – Ни единого, доктор. И никогда не было. Наша церковь вообще-то к самой идее эвтаназии относится без одобрения. Но тут ей приходится уступать мнению нашего гуманного общества. А эвтанатора у нас быть просто не может, потому что эвтаназия – тоже убийство, не правда ли? Пусть разрешённое, законное, в каком-то смысле даже благодетельное – но убийство. И совершить его означало бы перенять болезнь от того больного, которому была оказана последняя услуга.
   – Гм, – сказал Орлен, невольно задумавшись. – Слушайте, а вы уверены, что такая участь не постигнет и меня?
   Ординатор покачал головой.
   – У вас же нет этого гена, верно? Если бы он был, то проявился бы уже при самой первой эвтаназии, проведенной вами. Но вы же родились не на Эване, так что опасаться совершенно нечего. Вы в полной безопасности.
   – Нет, я родился не на Эване, – подтвердил Орлен. – И оказался здесь впервые в жизни.
   – Ну вот видите! Ага, смотрите: наша больная приходит в себя. Прекрасно. Хотите ли вы, чтобы я присутствовал при вашей беседе?
   – Не хочу, доктор, отнимать ещё больше вашего времени.
   – Понимаю и удаляюсь. Впрочем, я вряд ли вам понадоблюсь. Больная ведёт себя крайне спокойно. Ухожу. Буду в триста шестом кабинете – если потом захотите увидеться.
   – Спасибо, доктор. Очень возможно.
   Он проводил ординатора взглядом. И повернулся к больной.
 
 
   Её глаза были открыты, и она смотрела на Орлена совершенно разумным взглядом. Без растерянности, без страха. Серьёзно. С некоторым интересом. Равный смотрел на равного. Орлен поспешил изобразить улыбку – профессиональную, заменяющую непременное «всё будет в порядке, всё будет хорошо». Он произнёс бы это и вслух, но больная опередила.
   – Я вас не знаю. Кто вы?
   – Доктор Орен Кортон. То есть… я хотел сказать – Орлен Кордо.
   «Чёрт, я, похоже, растерялся. Стыдно. Ну-ка, приди в себя!»
   – Странно, – сказала она. – Я вижу только одного.
   «Это следует воспринимать как шутку», – решил он.
   – Второй просто невидим, всё остальное у него в порядке. А кто вы, смею ли спросить?
   – Это есть там, на табличке. Инес Аниси.
   – Очень приятно познакомиться, мадам Аниси.
   – Просто Инес. Взаимно. Особенно, если вы тот, кого я жду. С великой надеждой. Вы ведь эвтанатор? Только не говорите «нет»!
   – Это моя специальность, Инес. Я здесь по вашей просьбе. И думаю, что смогу помочь вам – конечно, в случае, если вы будете со мной совершенно откровенны.
   – Не вижу, что мне скрывать. Я больна. Неизлечимо. Такой, какой вы видите меня сейчас, я бываю, если суммировать, менее трёх часов в день. Остальное время я или схожу с ума от боли и мечтаю о смерти, или валяюсь в отключке, накачавшись наркотой. Всё очень просто.
   – Не так просто, Инес, как вам кажется. Для того чтобы удовлетворить ваше желание, я должен прежде констатировать, что другого выхода действительно нет. Этого требует наш кодекс. Скажите, сколько может продолжаться без перерыва ваше… ну, нормальное состояние, скажем так.
   – Наверное, минут двадцать, двадцать пять… не более получаса.
   «А вот проверим. Если удастся вовлечь её в интересный разговор, может быть, боль отступит – ну, хотя бы на несколько минут? Тогда, если прибегнуть к гипнотическому воздействию…»
   – Очень хорошо. Тогда не будем терять времени.
   – Будь по-вашему.
   – Инес, причины вашей болезни мне известны. Но лишь в самых общих чертах. Пожалуйста, расскажите всё об этом, отступив как можно дальше. С чего всё начиналось…
   – Вам что, нужна моя биография?
   – Вы определили очень точно.
   – Ну… Сейчас, немного соберусь с мыслями. Да. Вот. Мне тридцать семь лет, родилась и безвыездно прожила эти годы тут, на Эване. Семья среднего достатка, отец – государственный чиновник в департаменте экозащиты, мать вела дом. Образцовые прихожане. Я получила обычное образование, так называемый «непременный пакет», потом, по собственному выбору, высшее экологическое – пошла, так сказать, по стопам отца. Природа всегда была мне ближе всего прочего. Работала сперва экоинспектором в нашей округе, потом – экокомиссаром. Была на хорошем счету. Ожидала уже повышения – перевода в Верховную канцелярию Министерства природы на должность разъездного контролёра. Этим, собственно, моя карьера и завершилась – произошло это …
   – Отсюда, пожалуйста, подробнее.
   – Доктор, стоит ли вам рыться в моём белье…
   – Не потому, что это мне нравится. Такова моя обязанность.
   – Ну что же. Итак, я дослуживала последние дни в качестве комиссара, когда…
   – Да? Что же вы замолчали? Когда?..
   – Доктор, доктор! Я… Мне… О! Опять! До-октор! Я не могу, не могу!.. А-а!..
   Она начала корчиться. «Как на сковороде» – само собой всплыло сравнение. Свивалась в клубок и разжималась, как пружина, разбрасывая руки и ноги, накрывавшая её простыня улетела куда-то в сторону. Пальцы судорожно вцепились в матрац, забулькала наполняющая его жидкость, тут же руки вновь взмахнули, словно крылья, задели тумбочку – что-то со звоном полетело на пол. Она уже не кричала, а выла – громко, хрипло, ужасно:
   – Доктор, до-о-о… помо… Господи, помилуй, пощади!..
   Да ещё вперемежку с площадной лексикой.
   «Видимо, она упустила мгновение, когда следовало добавить обезболивающее. Увлеклась своим рассказом? Или это мне самому следовало почувствовать приближение нового приступа? Так или иначе, вольём ещё дозу… вот так. Это должно помочь достаточно быстро. Да, наблюдать подобные муки – к этому вряд ли можно привыкнуть. Надо требовать прибавки за вредность. Хотя платят нам, прямо сказать, вовсе не плохо…»
   – О, доктор… спасибо… она уходит. Господи, как хорошо, как прекрасно!
   – Инес, вы в состоянии говорить сейчас?
   – Я в состоянии… всегда в состоянии… я всё могу… Хотите убить кого-то? Может быть, убить вас? Я могу, я…
   «Это уже бред. Впрочем, голос становится всё тише, слова – неразборчивее. Вот уже пошёл речевой лом – комбинация звуков, лишённая смысла. Больная в очередной раз впадает в беспамятство. Сколько она в нём пробудет? Час, полтора, два? Дозу ты влил минимальную. Ну что же, надо сидеть и ждать, чтобы при малейшей возможности сразу же продолжить. Видимо, придётся обойтись без мелких деталей – иначе всё может растянуться на неделю с лишним, а тем временем на Середину может прийти с таким нетерпением ожидаемая информация…
   Нет. Сейчас не думай об этом. У тебя – больная, и думай прежде всего о ней. О её судьбе. Только что ты наблюдал картину весьма выразительную. Может быть, принять решение сразу? Тогда останется только выяснить позицию родных и предоставить ей выбор способа избавления. Посмотрим, как пойдёт дальше. Сегодняшний день, во всяком случае, пусть уйдёт на общение с нею. Потом ведь ещё понадобится время на получение официального разрешения – вероятнее всего, у той троицы, с которой я уже общался, согласование наверху – это уже их работа.