Милевская Людмила. Ты маньячка, я маньяк, или А пес его знает

   – Опять кровь на клавишах.
   – А Ева?
   Борис рассердился:
   – Что – Ева?
   – Ева-то где?
   – Сейчас?
   – Ну конечно!
   – Она в столовой, с соседкой беседует, а я, пользуясь этим, тебе звоню. Дуня, здесь чертовщина какая-то: опять (уже в третий раз!) на клавишах кровь. Заметь, Ева снова об этом не знает.
   – Это ты так думаешь, – ехидно вставила Евдокия.
   – А как еще я думать могу, если мы с ней не расставались? Дуня, пойми, Ева на кухне была, потом в столовой. Она стопроцентно в кабинет не ходила.
   – Боб, не хочу тебя обижать, но иногда ты бываешь ужасно рассеянным…
   – Не смей делать из меня дурака! – вспылил Борис. – Или ты забыла, что я здесь по твоей просьбе?! Сначала ты впутываешь меня, а потом… Ты что, издеваешься?
   Евдокия пошла на попятную:
   – Ладно-ладно, пусть так, как ты говоришь, но от меня-то чего ты хочешь? Ведь не за тем же ты мне звонишь, чтобы впечатлениями поделиться.
   – Само собой, не за тем. Дуняша, мне нужен совет врача.
   Она испугалась:
   – Речь о муже?
   – Да, я хочу эту кровь сдать на анализ. Чья она: животного или человека? Или это вообще не кровь. Короче, Леня рядом?
   – Да.
   – Тогда передай, пожалуйста, трубку ему.
   Затея совсем не понравилась Евдокие.
   – Об этом не может быть речи! – закричала она, с ужасом представляя, что Лагутин узнает о деятельности, которую жена развернула за мужней спиной, нарушив все свои обещания и его запреты.
   Борис удивился:
   – Не может быть речи? Почему?
   – Сейчас объяснить я тебе не могу, но поверь (умоляю!) на слово: у меня от этого могут быть неприятности. И очень большие. Вплоть до развода, – воскликнула Евдокия, нарочно сгущая краси.
   Но разве этим Бориса проймешь – каким-то разводом. В развод-то он и не поверил:
   – Глупости, пустяки. Леонид Палыч поймет. Он трезво мыслит, тем более, что я сам ему все объясню.
   «Ха! Трезво мыслит и потому в кровь на клавишах непременно поверит – вот она, хваленая мужская логика!» – подивилась Евдокия и заявила:
   – Как раз твоего объяснения мне слышать и не хотелось бы. Я не позволю с ним говорить.
   – Ладно, обойдусь без тебя, – разозлился Борис и чертыхнулся: – Черт возьми, зря только время потратил! И это моя родная сестра! – сокрушился он и вопросил: – От кого же еще мне ждать помощи?
   – Боб, миленький, ты пойми…
   Но Евдокия не успела оправдаться перед братом: он прекратил разговор, не стал ее слушать. Трубку она укладывала в карман с таким рассеянным видом, что Лагутин тревожно спросил:
   – Что-то случилось?
   – Нет-нет, все в порядке, – вздрогнув, поспешила ответить она и нервно оглянулась на пса.
   Пес не шевелился и почти не дышал.
   В его желудке (тесном от частого голода) тяжелел ресторанный ужин. Ничего подобного пес не едал даже во времена своего младенчества – когда он не ходил, а катался толстым смешным клубком и с изумлением пробовал взрослую пищу. Он тогда был прелестным молочным щенком, забалованным щедрым братом-туристом.
   Теперь же, когда пес запаршивел – редко еда ему перепадала, все больше тычки, тумаки…
   «Не начал бы он храпеть, – с опаской подумала Евдокия. – Обожрался и вот-вот заснет. Эх, и зачем я только с ними связалась: и с псом этим шелудивым, и с чокнутой Евой? Плохо вышло и там, и там. Того и гляди нарвусь на скандал! Ох нарвусь!»
   В лад ее мыслям Лагутин спросил:
   – Если я правильно понял, Боб сейчас у твоей подруги?
   – Вроде, да.
   Он удивился:
   – Вроде? Ты что, не уверена?
   – Я уверена! Да! Боб у Евы! – взвизгнула Евдокия.
   – А почему ты злишься? – поразился Лагутин. – Часами по сотовому болтаешь, разоряешь меня, я молчу, а ты еще злишься? Даша, где справедливость?
   Она сникла:
   – Я устала, Леня, прости.
   – Устала и поругалась с Бобом, – догадался он.
   – И поругалась.
   Лагутин усмехнулся:
   – Оказывается, моя доброта тебе впрок не идет, оказывается, по телефону болтать не всегда полезно.
   Едва успел он это промолвить, как сотовый вновь зазвонил.
   – Кто же на этот раз? – нервно спросил Лагутин.
   Евдокия вздохнула:
   – Ирина-аа. Из Парижа. Что мне делать? – Она воззрилась на мужа. – Если ты против, я не отвечу.
   Он отмахнулся:
   – Делай как знаешь, мне все равно.
   – Но потом не говори, что я тебя разоряю, – проворчала Евдокия, извлекая из кармана трубку.
   Ирина подробно про всех распросила. Особенно Майя почему-то заинтересовала ее, точнее, очередная интрижка подруги.
   Евдокия, чтобы не выглядеть дурой, не стала рассказывать про ужасы Евы – кто его знает как там оно: что правда, что неправда, пойди, разберись. Поэтому и она с охотой напирала на Майю, расписывая ее новый успех. Когда же дело дошло до «экстремальной страсти-корриды», Ирина ее удивила.
   – Майка что же, к себе в дом привела полузнакомого мужика? – строго спросила она. – А на маньяка нарваться Майка уже не боится?
   – Майка шутит: «Где он, этот маньяк! Дали бы мне его!» – рассмеялась в ответ Евдокия. – Помнишь тот анекдот, где за групповое изнасилование грузина судили? Судья интересуется: «Подсудимый Чавадзе, вы признаете свое участие в групповом изнасиловании?» Грузин: «Нэт!» Судья: «Группа изнасилованных, встаньте!» Вот так и наша Майка. Дай ей волю, она всех маньяков враз изнасилует. Ой! Я, кажется, увлеклась! – опомнилась Евдокия.
   Испуганно покосившись на мужа, она прикусила язык, Лагутин же усмехнулся и покачал головой:
   – Ну у вас, девочки, и разговоры. Ладно ты, но Ирина, сорокалетняя женщина.
   – Ленечка, ты прости, но подслушивать тоже нехорошо.
   – Подслушивать? Ты так громко кричала, что я начал переживать за свои перепонки.
   – Больше кричать не буду, – Евдокия виновато пожала плечами и перешла на шепот, обращаясь уже к подруге:
   – Ты не волнуйся, Майка ночует в гостинице.
   После ее сообщения, Ирина окончательно разволновалась.
   – Что-о? В гостинице? В какой? – запричитала она.
   – Не знаю, в каком-то отеле. А ты на сотовый ей позвони, – посоветовала Евдокия.
   – Именно так я и сделаю! – сердито пообещала Ирина. – И, уж поверь, сладко ей точно не станет! Нет, ну надо же! Бесшабашность какая!
   И, продолжая ругаться, она повесила трубку, чтобы наверняка тут же набрать номер Майки.
   «Вот кто получит сейчас разгон, – мысленно позлорадствовала Евдокия. – Вот пускай Майка Ирке теперь и расскажет какая у них там „коррида“. Степенную Ирку такими страстями никак не проймешь».

Глава 8

   – О! Это то, что нам нужно! – радостно сообщил Лагутин, жадно поедая глазами убегающую вдаль ленту дороги. – Кажется, придорожный рынок. Даша, ты видишь?
   – Где?
   – Там, впереди показался.
   – Ты хочешь остановиться? – встревожилась Евдокия.
   – А почему бы и нет? Даша, ты же любишь дорожные рынки. Это здорово! Купим меду, фруктов, орешков, – начал было уговаривать Лагутин жену, но спохватился: – Ах да, я забыл, ты теперь на диете…
   – Именно, – уныло подтвердила она.
   – Но ничего, – вновь приободрился Лагутин, – купим в дорогу воды. Про воду-то мы забыли.
   – Ну почему, я бутылку взяла…
   Он отмахнулся:
   – Что такое одна бутылка.
   – Хорошо, давай остановимся, – вынужденно согласилась Евдокия и в который раз тревожно оглянулась на пса: «Как там, бродяга?».
   Бродяга приоткрыл один глаз. Ошеломленный ее щедростью и гостеприимством, пес в счастье свое плохо верил и старался не подкачать, отзывчиво понимая озабоченность своей покровительницы: она нервничает и явно побаивается мужчину, сидящего за рулем.
   Пес догадывался, что этот мужчина не подозревает о нем.
   Более того, пес предполагал, что мужчина ему и не обрадуется.
   Незаметным кошмарным комком пес лежал в прохладе автомобиля, среди чистейших велюров, среди верблюжьих подушек, среди запахов изобилия…
   Он прекрасно знал как пахнут туристы и ценил свой успех. Куда везут его, было ему все равно. Его хозяином мог стать любой, кто не поскупится на ужин. Евдокия не поскупилась, и теперь пес готов был умереть за нее. Разумеется, не сейчас. Потом, позже, когда переварится рыбка и барашек под мятным соусом. Теперь же пес засыпал – сладкая томная дрема окутывала его.
   «Только этого мне не хватало, точно сейчас захрапит, – встревожилась Евдокия. – Или Леня заметит бродягу, когда будет садиться в машину».
   – Хорошо, остановимся, – вздыхая, сказала она, – но, Ленечка, я тебя умоляю, давай вплотную к прилавкам подкатим и не надо, не надо, пожалуйста, выходить. Из машины по-быстрому скупимся и дальше поедем.
   Леонид Павлович удивился:
   – Почему?
   – Ночь на носу. Если ты выйдешь, выйду и я, не утерплю, а уж как меня вытащить с рынка ты, милый, знаешь.
   – Знаю, – мгновенно согласился Лагутин. – Хорошо, скупимся, не бросая руля.
   Автомобиль, шурша колесами, медленно подкатился к прилавку.
   – Здравствуйте, люди добрые! Чем можете нас побаловать? – жизнерадостно поинтересовался Лагутин.
   Он любил иногда побалагурить на рынке. Спеша на его призыв, «люди добрые» устремились к машине: кто с орехами, кто с овощами, кто с горячими блюдами.
   «Вот орешки! Ядреные! – А вот помидорчики, только что с грядки! – А вот пицца, с мясом и сыром, пахучая да вкуснючая! – А вот картошечка в маслице! С лучком и укропцем!» – перебивая друг друга, кричали они.
   Увидев румяную пиццу, картошечку да укроп, Евдокия сглотнула слюну и подумала: «Боже, какая же я голодная!»
   А Лагутин в ответ замахал руками:
   – Спасибо-спасибо, я сыт!
   – Сыты вы – купите жене! – бойко последовало в ответ.
   Евдокия воспряла и оживилась, но муж отклонил и это аппетитное предложение:
   – Нет-нет, жена моя на диете. Она не ест ничего, кроме меня, – повторил он уже имевшую успех шутку и добавил: – Но зато меня уж ест поедом.
   Продавцы рассмеялись и вопросили:
   – Так чего ж вам тогда, господин?
   Лагутин локонично ответил:
   – Воды.
   Нашлась и вода – пару бутылок в бардачок загрузили и продолжили путешествие.
   «Мама моя дорогая, есть-то как хочется!» – подумала Евдокия, провожая пиццу прощальным, полным трагизма взглядом.
   Аромат сыра и лука распространялся такой, что даже пес взволновался. Однако, не слишком – носом повел и опять задремал.
   «Конечно, – вдруг обиделась на него Евдокия, – слопал рыбку мою, барашка, попробуй теперь пиццей его удиви, а я рада была бы и пицце. Даже корочке хлеба была бы рада, да какой там…»
   Впрочем, тут же она и порадовалась: «Слава те, господи, что не разоблачили меня и тебя, бродяга. Леня, бедный, сойдет с ума, если увидит, кто с нами едет».
   Но радость Евдокии была преждевременна, как выяснилось чуть позже.
   Леонид Павлович вдруг спросил:
   – Почему ты все время оглядываешься?
   Евдокия подпрыгнула, фальшиво икнула и зарделась:
   – Я оглядываюсь? Тебе показалось.
   – Ну да, по-твоему я дурак и слепой, – проворчал Лагутин и сам оглянулся, но пса не заметил. – И что она там нашла? – поинтересовался он незнамо у кого. – Все оглядывается и оглядывается. Вертлявая ты девчонка, вот-вот себе шею свернешь.
   – Да нет же, нет, это не так, – стояла на своем Евдокия. – Может однажды назад поглядела, а ты уже сразу рад и придраться.
   Леонид Павлович опять оглянулся.
   – Вот, сам и оглядываешься, – надувая губы, констатировала она.
   – Да, я смотрю хорошо ли ты повесила мой новый костюм.
   Евдокия насторожилась:
   – А в чем дело?
   – Утром он мне пригодится. Я в нем на работу пойду. Важная встреча на завтра у меня запланирована; не хотелось бы, чтобы помялся мой новый костюм.
   Она удивилась:
   – Да у тебя же костюмов тьма! Именно этот понадобился?
   – Да, именно этот. Уж мне виднее.
   – Тогда и не говори, что капризная я.
   – Зачем? Об этом и так все знают. Из-за чего, по-твоему, мы так припозднились? Да-аа. Придется нам ехать ночью, – сердито пробурчал Леонид Павлович, бросая озабоченный взгляд на «брегет» – наследство от деда.
   Часы утверждали, что вечер поздний, однако было еще светло. Остывающее солнце торопливо уносило гаснущие лучи за горы, но сумерки создавались пока лишь листвой деревьев, раскинувшихся пышными кронами над петляющей лентой дороги. Казалось, день продолжается, тем ни менее близилась черная южная ночь. Солнце еще разбрызгивало свои, спешащие на запад лучи, то тут то там, но из горных лесов уже выползал влажный таинственный холодок.
   Этот холодок наполнил вдруг Евдокию плохими предчувствиями.
   «Зачем я Ленечку злю? – ежась, удивилась она. – Зачем придираюсь? Надо мне паинькой быть».
   Она робко спросила:
   – Может, остановимся в ближайшем мотеле?
   Лагутин рассердился:
   – Зачем это?
   – Чтобы ночью не ехать.
   – Еще чего. Я только что тебе толковал: у меня завтра важная встреча. К тому же, ночью только и надо ехать: не жарко и дорога пустая. А ты, если устанешь, ложись на заднее сиденье и спи.
   – Нет-нет, я спать не хочу, – бросилась заверять Лагутина Евдокия, и вот тут-то случилось ужасное.
   Случилось то, чего она страшно боялась.
   Случилось даже хуже! Гораздо хуже!
   Пес дремал и видел сон. В этом сне его звали Бродяга, часто ласкали и вкусно кормили…
   И вдруг он проснулся от странного ощущения: все то, что доселе сладко тяжелело в желудке, вдруг вздыбилось и запросилось наружу. Пес еще героически сдерживал натиск барашка, но рвотные спазмы давили сильней и сильней – пес гмыкал; барашек шел на таран. Пес понимал: долго ему не выстоять – еще немного и случится… непоправимое.
   – Что это? – насторожился Лагутин, оглядываясь назад и прислушиваясь к «гмыканью» пса.
   Пес сидел за его спиной, он опять пса не заметил. Евдокия же, поняла что происходит, и обомлела.
   «Это конец! – пронеслось у нее в голове. – Что сейчас будет!»
   И все же она, уповая на чудо, попытала прикинуться дурочкой:
   – Ты о чем, дорогой?
   – Я о звуках. Что это? Неужели не слышишь? Там что-то живое!
   – Нет, тебе показалось…
   Спазмы усиливались, пес давился, Лагутин уже психовал. Он вопил:
   – Что за звуки? Что ты опять притащила?
   Евдокия пожимала плечами:
   – Какие звуки? Их нет!
   И… И… И-иии!!!
   И барашек прорвался!
   Фонтаном!
   Бедные кресла! Бедный костюм! Бедный пес…
   Впрочем, трудно сказать, кто из них был бедней: собака, кресла, костюм, женщина или мужчина, или подушки. Всем было плохо.
   Лагутин вопил:
   – Это Армани! Черт вас дери! Мой костюм! Моя встреча!
   Фонтанировал рыбой с барашком пес – гибли кресла – менял цвет пиджак от Армани.
   – Леня, я не знаю как это сюда попало! – отчаянно клялась Евдокия и икала, икала, икала.
   Уже не шутя. Уже на полном серьезе.
   Первым опомнился сам Лагутин.
   «Что я делаю? – ужаснулся он. – До истерики жену довожу. Фиг с ним, с костюмом…»
   – Ладно, Даша, – обреченно махнул он рукой, – убери из машины это убожество и поехали. Уже почти ночь, а нам кресла еще надо мыть у ближайшей колонки. Фу-уу! – брезгливо сморщившись, он отвернулся.
   Евдокия растерянно оглянулась на пса – пес с барашком расстался и скис. Поникнув ушами, глазами и носом, и головой, он грязным комом сидел на полу, источая чувство вины, неприятные запахи, страх и одиночество. Он был жалок сердцещипательно.
   Евдокия еще раз икнула и спросила у мужа:
   – Как – убери? Леня, как я его уберу?
   – Как?! – опять психанул Лагутин. – Хорошим пинком под зад! Только так с ним и надо! Эта дрянь такого здесь натворила, что, клянусь, сейчас брошу машину вместе с любимым костюмом и пешком отправлюсь домой со всеми твоими камнями и чемоданами! А-а, что это я? – разъярившись, вскочил он и, распахнув заднюю дверцу, со сладострастной ненавистью вышвырнул пса на обочину.
   Пес покатился с обрыва. Евдокия, вжав голову в вплечи, услышала его визг откуда-то снизу. Визг резанул по ушам и смешался со слабым журчанием реки, петлявшей вместе с дорогой.
   – Вот так-то! – злорадно воскликнул Лагутин, старательно вытирая руки о траву.
   Однако машину свою он не бросил, как угрожал: брезгливо уселся за руль и медленно тронулся с места.
   – Я приношу всем только беду-уу, – горько заплакала Евдокия, оглядываясь на дорогу. – Зачем я только его брала-аа!
   – Вот именно, зачем ты его брала? – строго поинтересовался Лагутин.
   – Я хотела как лучше, хотела его накормить, а теперь ты его уби-ил!
   – Ничерта этой ходячей заразе не сделается. Дворняги живучие…
   – Ой! Ой-ей-ей! – завизжала вдруг Евдокия. – Ленечка! Он карабкается! Он жив!
   – Очень рад, – процедил Лагутин, сдерживаясь из последних сил. – Мавр сделал свое дело и может уходить, только как теперь быть с подушками? Про костюм я не говорю.
   Он мог бы вообще не говорить: Евдокия его не слушала – она не спускала полных слез глаз с бедного пса, который уже смешался с кустами, с дорогой и превратился зовущую точку.
   – Ленечка, миленький, – взмолилась она, – давай на минутку вернемся. Только посмотрим все ли лапки его целы…
   Леонид Павлович хотел накричать на жену, но передумал.
   «Может и за меня будет так же переживать, когда и я запаршивею», – подумал он и… развернул автомобиль.
   Пес оказался цел. Он не сидел на обочине, а, прихрамывая, трусил – похоже, за Евдокией.
   – Даша, только смотри, не трогай его, – предупредил Лагутин.
   – Ленечка, я не буду, я с ним попрощаюсь, – пообещала она, бросаясь к бездомному псу словно к отцу родному.
   Пес все понимал. Он знал и кто ему враг, и кто – друг. Опасливо скосив один глаз на Лагутина, он остановился и подался вперед, другим глазом радуясь Евдокие, но не решаясь к ней подойти.
   Леонид Павлович предостерег:
   – Да-ша!
   – Ну, бродяга, прощай. Видишь, как плохо все получилось, – обливаясь слезами, пропищала она.
   Пес видел и был не в обиде. «Что ж тут поделаешь, – говорили его глаза. – И хуже бывало. Жаль одно: опять пусто в желудке».
   – Да-ша! – Лагутин был на пределе.
   – Иду, Леня, иду.
   Евдокия украдкой погладила пса и, приказав:
   – Сиди, не смей ковылять за мной, – с громким ревом уселась в машину.
   – Ну вот, началось! – воскликнул Лагутин, яростно нажимая на газ.
   Пес не ослушался – остался сидеть на обочине, с тоской провожая автомобиль, уносящий ее, даровавшую счастье.
   «Я так рассчитывал на тебя», – говорили его глаза.
   Евдокия взгляд его расшифровала и завыла по-бабьи:
   – Он так рассчитывал на меня! Леня! Милый!
   – Нет, Даша! Нет! – рявкнул Лагутин, значительно превышая скорость.
   Он, щеголь и чистоплюй, не мог представить себя и паршивого пса в одном пространстве.
   «Из санатория утащила заразу», – догадался Лагутин и его едва не стошнило.
   – Я так долго дышал одним воздухом с этим уродом! – ужаснулся он. – Ты чудовище, Даша! Чудовище!
   – Я хотела его откорми-ить! – и нападала и оправдывалась Евдокия, не прекращая рева. – Это я виновата! Он лишнего съел! Он лет десять не кушал! А ты все имеешь! У тебя все есть, но тебе мертвый костюм важнее чужой живой жизни!
   – Собачьей жизни, заметь!
   – Да! Да! Собачьей жизни! Неужели трудно его осчастливить? Больного, голодного!
   – Он же дряхлый. Он от старости скоро умрет.
   – Вот и умер бы по-человечески. Есть же гостинницы для животных, там лечебницы, и стоят не дорого, тебе это тьфу…
   – Даша, не зли меня! Даша, лучше молчи!
   И она замолчала. Уцепившись побелевшими пальчиками в кресло, молчала, но слезы градом текли по бледным щекам. А потом к ней вернулась икота.
   «Шантажирует, – заподозрил Лагутин. – И пускай. Скоро ей надоест, успокоится, а через час и вовсе забудет про старого пса».
   Но вскоре он понял, что ошибается: жена не обманывала его. Она и сама испугалась и уже виновато смотрела на мужа, беспрестанно икая.
   «Ну вот, весь мой труд насмарку, – сокрушенно подумал Лагутин. – Годы терпения и труда, все псу под хвост. Грязному мерзкому псу – откуда он только взялся на мою бедную голову? Неужели болезнь возвращается?»
   Он внимательно, с пытливой тревогой посмотрел на жену – она, обнаружив смятение в его добрых глазах, поняла все и, устыдившись, сказала:
   – Нет, Леня, не надо, он старый. Не беспокойся, я водички сейчас попью и икать перестану.
   «Это можно остановить, если сразу, успею», – решил Лагутин и, поворачивая назад, сказал, потрепав по щеке жену:
   – Он не старый, а пожилой, совсем как я.
   И (о чудо!) Евдокия перестала икать.
   – Леня, он старый, ты прав, он действительно очень старый, – пропищала она, благодарно заглядывая мужу в глаза.
   – Ну тогда пусть по-человечески хоть умрет, устрою его в собачий «хоспис» – ответил Лагутин, с облегчением отмечая возвращение румянца на щеки жены.

Глава 9

   Вдохновленный своим благородством, Лагутин простил и пса, и жену, и обрел присутствие духа. Жизнь уже не казалась ему юдолью слез и печалей. Щедро отблагодарив работницу мотеля за отмытый салон, он погрузил случайно разросшуюся семью в пахнущий дезодорантами «БМВ» и помчался домой, удивляясь себе безгранично.
   «Даше со мной повезло, – думал он, уже снисходительно глядя на пса, смирно сидящего на полу у ног нежданно приобретенной хозяйки. – Кто бы еще так героически терпел ее детские шалости и капризы?»
   Покопавшись в уме, он с удовлетворением не нашел подобных себе среди друзей и знакомых.
   «Да, такой я один, – вынужден был признать Лагутин. – Больше нет дураков любую заразу на шею себе сажать».
   Имелся ввиду только пес, не жена. Пес действительно смотрелся ужасно. Даже зоошампуни его не спасли: отмытый сто раз, он выглядел во столько же раз паршивей.
   «Серьезное испытание послано мне, – насладившись своим благородством, вернулся на старые рельсы Лагутин. – Скорей бы до дома доехать, да сплавить его с глаз долой. Как Даше моей не противно его к себе прижимать?»
   Евдокия дремала на переднем сиденье, обнимая голову пса, а вот пес не дремал. По двум причинам. Во-первых, он по веленью души мгновенно присягнул благородной хозяйке и тут же счел своим долгом беззаветно служить; а во-вторых, он не верил мужчине, который с хозяйкой рядом. Пес знал: кто однажды к тебе обратился пинком, тот правил своих не изменит. Поэтому пес бдел, затравленно и враждебно поглядывая на злого мужчину.
   В конце концов Лагутину надоела такая неблагодарность и он разбудил жену:
   – Даша, насколько я понял, сиденья сушили феном.
   – Да, – потирая глаза, подтвердила она.
   – Значит они сухие?
   – Не совсем. Высох только велюр, а внутри…
   Лагутин жену оборвал, задав законный вопрос:
   – Ты что, полагаешь, что этот вот организм во время осенних дождей спит на перинах?
   Так Евдокия не полагала.
   – Ты собрался его переселить? – спросила она.
   Лагутин скрытничать не стал.
   – Да, – ответил он и, пытливо всматриваясь в лицо жены, продолжил: – При условии, что ты его не кормила. Если пса укачает опять…
   Евдокия поспешила заверить:
   – Нет, я его не кормила и охотно на задние кресла с ним перейду.
   Лагутин хотел возразить, но, взглянув на враждебного пса, согласился:
   – Идите.
   «Хоть не буду видеть как вы обнимаетесь», – брезгливо подумал он.
   С этого момента все пошло как по маслу: настроение поднялось, ночь посветлела, шустрей замелькали цифры спидометра, асфальтовое полотно стало глаже, километры – короче и жена (и даже пес) показались милее, несмотря на коллизии.
   Ранним утром, как и планировали, на обочине вырос дорожный пост родного города. И «брегет» сообщил Лагутину, что на работу он не опаздывает, и даже успеет выбрать новый костюм к важной встрече.
   «И даже кофе без спешки выпью, и плотно позавтракаю. Сейчас же разбужу Пенелопу, пусть мчится к нам, встречает хозяев», – строил планы Лагутин, с радостью отмечая бодрость во всех своих членах.
   Будто и не было длинной дороги с опасными приключениями – свеженький, точно с грядки огурчик.
   «Есть еще порох в пороховницах», – нетерпеливо ерзая в кресле, восхитился собой Лагутин, вспоминая (почему-то) некоторых молоденьких пациенток из своей частной практики.
   – Да-ша! – жизнерадостно воскликнул он, оглядываясь на задние сидения. – Дашенька, подъем! Наконец-то мы…
   Наткнувшись на пса, Лагутин осекся и, утратив часть настроения, с досадой подумал: «Черт, избавиться от обузы сегодня я не успею: день расписан едва ли не по секундам».
   Евдокия проснулась и, протирая глаза, спросила:
   – Ленечка, мы приехали?
   – Да, – ответил Лагутин. – Дай мне, пожалуйста, свой мобильный.
   – Зачем?
   – Вызову Пенелопу. Она еще завтрак успеет нам приготовить. Времени предостаточно.
   Пенелопа, призванная помогать по хозяйству, делала за Евдокию все, исполняя роль и кухарки, и прислуги и домоправительницы. За это она получала не только жалование, но и любовь обоих супругов. Лагутины понимали на чем держится их счастливый брак – как и все благополучное, брак держался на отсутствии всяких проблем.
   Услышав имя своей домработницы, Евдокия пришла в восторг:
   – Пенелопа! Моя Пенелопа! Как я по ней соскучилась! Увижу и зацелую!
   – Надо решить неприятный вопрос, – омрачил ее радость Лагутин. – Надеюсь, ты понимаешь о чем пойдет речь.
   – Догадываюсь: о собаке.
   Леонид Павлович, предвидя сопротивление, нахмурился и попытался дипломатично зайти с другой стороны.
   – Сокровище, знаешь, что такое зло? – мягко спросил он.
   – Знаю, – ощетинилась Евдокия, – это добро для тебя за мой счет.
   – Я не понял: ты хочешь нарушить наш договор? – притворно удивился Лагутин.