Маргарет Миллар
В тихом омуте
Глава 1
Жена Рона Гэлловея в последний раз видела мужа в субботу вечером в середине апреля.
"Мне показалось, что он в хорошем настроении, – сказала впоследствии Эстер Гэлловей. – У него даже был такой вид, будто он что-то задумал, что-то собирается осуществить. Думаю, предстоящий выезд на рыбалку был тут ни при чем. Никогда он не получал истинного удовольствия от рыбной ловли, потому что панически боится воды".
Это утверждение вполне соответствовало истине, хотя сам Гэлловей едва ли согласился бы с ним. Он отчаянно старался выглядеть в глазах окружающих мужчиной спортивного типа. Летом рыбачил, играл в гольф или крикет, зимой обретался в клубе "Гранит", носил короткую стрижку и разъезжал в своем "кадиллаке" всегда с опущенным откидным верхом, даже в такую погоду, когда ему приходилось включать "печку" на полную мощность, чтобы не замерзнуть насмерть. Хотя ему уже было под сорок и он старательно занимался спортом, у него можно было заметить какой-то недостаток в координации движений, а его круглое лицо хранило следы юношеской прыщавости и выражение неуверенности в себе, точно у подростка.
Рон укладывал снаряжение в охотничью сумку, когда в его спальню вошла Эстер. Она собиралась куда-то на обед, и на ней было бледно-розовое платье из тафты, украшенное ожерельем из мелкого жемчуга и накинутым на плечи боа из светлой норки. Гэлловей обратил внимание на платье жены и оценил его по достоинству, но ничего не сказал. Какой смысл баловать женщин, отпуская им комплименты?
– Так вот ты где, Рон, – сказала Эстер, как будто лишь благодаря какой-то удивительной случайности застала мужа в его собственной спальне.
Гэлловей на это ничего не ответил.
– Рон!
– Да, моя дорогая, я именно здесь, как ты только что заметила, стало быть, если хочешь мне что-то сказать, говори.
– Куда ты едешь?
Эстер знала, куда он едет, но она была из тех женщин, которым нравится задавать вопросы, хотя ответ на них известен заранее. Это укрепляло чувство уверенности в себе.
– Я же говорил еще на той неделе. Еду в Вестон, захвачу Гарри Брима, и мы поедем в наш охотничий домик, чтобы заняться рыбной ловлей в обществе еще трех приятелей.
– Мне не нравится жена Гарри Брима.
– Жена его с нами не едет.
– Знаю. Я это к слову сказала. Странная она какая-то.
На прошлой неделе позвонила и спросила, есть ли у меня кто-нибудь из умерших близких, с кем я хотела бы пообщаться.
Она же не могла вспомнить никого, кроме дяди Джона, но уверена, что он не жаждет вступить со мной в контакт; Ну, скажи, пожалуйста, разве это не странный звонок?
– Гарри почти все время в отлучке. Надо же Телме от скуки хоть чем-то заниматься.
– Почему бы ей не завести детей?
– Не знаю, почему она не заводит детей, – ответил Гэлловей, и в голосе его послышалось нетерпение. – Никогда не спрашивал.
– Но вы с Гарри такие закадычные друзья, ты мог бы и спросить его об этом как будто невзначай.
– Наверное, мог бы, но не собираюсь.
– Если бы у Телмы были дети, она не занималась бы спиритизмом и не задуривала бы им головы другим. Вот у меня, например, совсем нет времени заниматься спиритизмом.
– Ну и слава Богу.
Гэлловей затянул ремни на сумке и поставил ее у двери.
Это был явный намек на то, что пора Эстер распрощаться и ехать, куда собралась но она сделала вид, что не понимает. Напротив, прошла через комнату, элегантно шурша тафтой, остановилась перед зеркалом и стала поправлять свои темные локоны. У себя за плечами она могла видеть мужа и прочесть на его лице такое страдальческое выражение, что он казался смешным.
– До смерти надоели мне эти мои волосы, – сказала Эстер. – Пожалуй, я стану блондинкой. Интересной блондинкой, увлеченной спиритизмом, как Телма.
– В тебе и так немало от спиритизма. А крашеных блондинок я не люблю.
– А естественных, таких, как Телма?
– Я в меру люблю Телму, – упрямо сказал Рон. – Она – жена моего лучшего друга. Значит, я обязан ее любить.
– Только в меру?
– Ради всего святого, Эстер, она всего-навсего полнеющая маленькая Hausfrau[1], у которой не все шарики на месте. Даже твое воображение не в силах сделать из нее femme fatale[2].
– Надеюсь, нет.
– Ну когда же ты оставишь подобные глупые выражения?
– Дороти, – произнося это имя, Эстер сглотнула, так что Рон был не уверен, правильно ли он расслышал, пока она не повторила:
– Дороти ни о чем не подозревала.
– Что это ты о ней вспомнила?
– У нее не было никаких подозрений. А меж тем мы за ее спиной...
– Успокойся. – Лицо Рона побелело от гнева и досады. – Если тебя спустя столько лет мучает совесть, это никуда не годится. Лучше оставила бы ты меня в покое. И ради Бога не закатывай сцены. Эстер действительно в последнее время частенько закатывала мужу сцены, раскапывая прошлое, как птичка груду прелых старых листьев, и извлекая на свет Божий то одно, то другое. Рон надеялся, что это у нее временное и скоро пройдет. Его самого прошлое особенно не беспокоило и не интересовало. О своей первой жене, Дороти, он вспоминал без сожалений и терзаний. С годами притупилась даже жажда мести, вызванная ее поведением во время развода. Разводы в Канаде не так уж часты, и их не просто добиться, а у супругов Гэлловей получился некрасивый скандал, который широко комментировали все газеты округа и даже соседних штатов.
Эстер опустила руки и отвернулась от зеркала.
– Говорят, она умирает.
– Она уже не первый год умирает, – грубо сказал Гэлловей. – А кто тебе это сказал?
– Гарри.
– Гарри – торговец таблетками. Ему нравится думать, что все вокруг умирают.
– Рон!
– Мне не хочется быть невежливым, но, если я тотчас не тронусь в путь, я заставлю ребят дожидаться меня в охотничьем домике.
– Сторож их впустит.
– Даже в этом случае я, как хозяин, должен прибыть туда первым.
– Они займутся выпивкой и не обратят на это внимания.
– Ты во что бы то ни стало хочешь затеять спор?
– Нет. В самом деле не хочу. Пожалуй, мне просто хочется поехать с тобой.
– Ты же не любишь рыбалку. Только и стонешь, как тебе жаль бедных рыбок, которые не заслужили, чтобы им всаживали крючок в глотку.
– Хорошо, Рон, хорошо. – Эстер как-то нерешительно подошла к мужу, положила ему руки на плечи и поцеловала в щеку. – Желаю тебе приятно провести время. Не забудь попрощаться с мальчиками. Может, в другой раз поедем вместе.
– Может быть.
Когда Эстер выходила из спальни мужа, вид у нее был немного грустный, будто она заразилась от Телмы спиритическим духом и предчувствовала, что другого раза не будет, да и на этот раз что-то не так.
Гэлловей минутку постоял в дверях, прислушиваясь к шелесту платья и стуку каблучков, приглушенному ковровой дорожкой на лестнице.
И вдруг, сам не зная почему, он громко и торопливо позвал жену:
– Эстер! Эстер!
Однако входная дверь уже захлопнулась за ней, и Гэлловей почувствовал облегчение от того, что она его не услышала, ибо он и сам не знал, что собирался ей сказать. Зов его вырвался из недоступной ему части его сознания, он не мог сообразить, почему и для чего позвал Эстер.
Рон прислонился к косяку двери, у него кружилась голова, и он тяжело дышал, словно проснулся, задыхаясь от кошмара, содержание которого забыл, а физические симптомы испуга остались.
"Я болен, – подумал он. – Незачем ей было так на меня наскакивать. Я болен. Пожалуй, лучше бы остаться дома и вызвать врача".
Но по мере того как дыхание восстанавливалось, а головокружение ослабевало, Рон начал думать, что во враче практически нет необходимости, ведь рядом с ним будет Гарри. Гарри работал в фармацевтической компании, карманы его были набиты всякими таблетками, а портфель – буклетами о новомодных фармацевтических средствах, о которых врачи порой узнавали только от него или из предлагаемых им буклетов. Гарри был щедр на патентованные средства, диагнозы и предписания. И случалось, он помогал лучше дипломированного врача, так как не был подвержен влиянию учебников по медицине, врачебной этики и не очень-то осторожничал, так что иногда назначенное им лечение давало быстрые результаты. Эти случаи и оставались в памяти его друзей.
"Гарри даст мне какие-нибудь таблетки, – сказал себе Гэлловей, и эта мысль сама по себе его успокоила. – У Гарри есть таблетки против чего угодно, даже против необъяснимых призывов к собственной жене: "Это все нервы, старина. Наша компания только что выпустила в продажу чудесный препарат..."
Гэлловей перекинул утепленную куртку через руку, взял охотничью сумку и вышел в прихожую, чтобы пойти попрощаться с детьми. Оба мальчика, судя по всему, были уложены спать: дверь их спальни была открыта, горел ночник. Но в комнате слышался приглушенный яростный шепот:
– Мама сказала, пусть песик спит сегодня со мной. Отпусти его.
– Нет, нет и не подумаю.
– Я позову Энни.
– А я ей расскажу, что ты меня ущипнул. Расскажу и Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной школы.
– Может, расскажешь и мне? – спросил Гэлловей, щелкнув выключателем.
Мальчики замолчали и удивленно уставились на него. Не часто им приходилось видеть отца, и когда они заметили, что у него в руке охотничья сумка, не могли сразу решить, приехал он или уезжает.
Грег, семилетний оппортунист, быстрей принял решение:
– Папа приехал! – закричал он. – Ура, ура, папа приехал! Что ты мне привез, папа, привез что-нибудь?
Гэлловей отступил, словно его толкнули в грудь.
– Я не уезжал.
– Значит, сейчас уезжаешь?
– Да.
– Но раз ты уезжаешь, значит, вернешься?
– Да, я надеюсь.
– А когда вернешься, привезешь мне что-нибудь?
Щеки Рона вспыхнули, уголок рта задергался в нервном тике. "Так вот что я значу для них, – подумал он. – И для Эстер. Я тот, кто что-то им привозит".
– Ты и всем можешь что-нибудь привезти, – сказал Марвин, которому было пять с половиной лет. – И Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной! школы.
– Наверное, могу. А чего, по-твоему, им хочется?
– Собачек. Все любят собачек.
– Все? Ты в этом уверен?
– Я их спрашивал, – соврал Марвин, нажимая на слово "спрашивал". – Я каждого спрашивал, какой подарок лучше всего, и каждый отвечал: собака. – В доказательство своей правоты он подбежал к кровати брата и обнял лежавшую на одеяле маленькую таксу. Песик давно привык к подобным проявлениям любви и преспокойно продолжал жевать уголок одеяла. – Любому хочется, чтобы каждый вечер с ним спал песик вроде Пити, всем этого хочется, даже старому Рудольфу.
– А Рудольф говорит, что собака выкапывает ямки в клумбах.
– Это не Пити. Это я их выкапываю. Целый миллион ямок за неделю.
Гэлловей грустно улыбнулся.
– Это очень большая работа для маленького мальчика вроде тебя. Ты, должно быть, очень сильный.
– Пощупай мои мускулы.
– И мои тоже, – сказал Грег. – Если захочу тоже выкопаю миллион ямок за неделю.
Рон не спеша пощупал мускулы у того и другого, и в эту минуту в дверях детской показалась Энни, служанка, присматривавшая за детьми. Днем она носила синее платье с белым фартуком и чепцом и выглядела строгой, чопорной и респектабельной. Но в этот вечер Энни собиралась на свидание, поэтому принарядилась и сделала макияж, так что ее с трудом можно было узнать: губы от помады стали толще, брови выгнулись тонкими черными дужками, а глаза прятались под накладными ресницами.
– О, это вы, мистер Гэлловей. Я-то подумала, мальчики одни и, как всегда, не могут поделить собаку.
– Скоро им не придется больше спорить насчет Пити. Мне велено привезти им еще одну собаку, когда я вернусь.
– Вот оно что!
– Вы, конечно, тоже хотите, чтобы я привез вам какой-нибудь подарок, Энни? Все остальные хотят.
Она посмотрела на него удивленно и неодобрительно.
– Благодарю вас, сэр, но я довольна своим жалованьем.
– Я уверен, вы могли бы что-нибудь придумать, Энни, если бы захотели. Может, ожерелье? Или флакончик духов, аромат которых бросался бы в нос местным кавалерам?
– Привези для Энни собаку! – крикнул Марвин. – Энни хочет собаку!
– Я не хочу собаку, – сухо возразила девушка. – И мне вообще ничего не надо. А теперь оба лежите спокойно и засыпайте без всяких глупостей. Меня ждет кавалер, но я не ступлю за порог, пока вы не угомонитесь. – И шепнула Гэлловею: – Они иногда перевозбуждаются.
– Мне лучше уйти, не так ли?
– Да, сэр, пожалуй, лучше. Я уложила их час тому назад. Рон кинул взгляд через плечо на ребятишек. За минуту до того, как на сцене появилась служанка, он ощущал, что дети очень близки ему, радовался, что они такие красивые и не по годам развитые. А теперь они казались ему чужими – два маленьких дикаря, которые довольны тем, что он уезжает, так как по возвращении что-нибудь им привезет.
Снова закружилась голова, во рту появился терпкий кислый привкус. Поспешно сказав "Спокойной ночи, мальчики!", он вышел в переднюю и неуверенными шагами направился к лестнице. Сумка оттягивала руку, точно набитая свинцом. Походка у него была, как у старика.
"Надо будет попросить у Гарри таблеток. У него полно каких угодно".
Бело-розового "де-сото" в гараже не было, а его "кадиллак" с опущенным верхом стоял на месте, чисто вымытый и натертый мастикой – старый Рудольф обихаживал машину так, словно она была полученным по наследству уникальным даром, а не вещью, которую можно менять ежегодно.
Даже для апреля было холодно. Но Гэлловей все же оставил верх опущенным и, дрожа от холода, уселся за руль.
Наверху мальчики продолжали спорить, но предмет спора изменился.
– А что если он забудет привезти собаку?
– Не забудет.
– А вдруг он никогда не вернется, как жена старого Рудольфа?
– Да заткнись ты, – со злостью сказал Грегори. – Если ты уезжаешь, ты обязан вернуться. Куда еще деваться? Только домой.
Для Грегори это было так просто.
"Мне показалось, что он в хорошем настроении, – сказала впоследствии Эстер Гэлловей. – У него даже был такой вид, будто он что-то задумал, что-то собирается осуществить. Думаю, предстоящий выезд на рыбалку был тут ни при чем. Никогда он не получал истинного удовольствия от рыбной ловли, потому что панически боится воды".
Это утверждение вполне соответствовало истине, хотя сам Гэлловей едва ли согласился бы с ним. Он отчаянно старался выглядеть в глазах окружающих мужчиной спортивного типа. Летом рыбачил, играл в гольф или крикет, зимой обретался в клубе "Гранит", носил короткую стрижку и разъезжал в своем "кадиллаке" всегда с опущенным откидным верхом, даже в такую погоду, когда ему приходилось включать "печку" на полную мощность, чтобы не замерзнуть насмерть. Хотя ему уже было под сорок и он старательно занимался спортом, у него можно было заметить какой-то недостаток в координации движений, а его круглое лицо хранило следы юношеской прыщавости и выражение неуверенности в себе, точно у подростка.
Рон укладывал снаряжение в охотничью сумку, когда в его спальню вошла Эстер. Она собиралась куда-то на обед, и на ней было бледно-розовое платье из тафты, украшенное ожерельем из мелкого жемчуга и накинутым на плечи боа из светлой норки. Гэлловей обратил внимание на платье жены и оценил его по достоинству, но ничего не сказал. Какой смысл баловать женщин, отпуская им комплименты?
– Так вот ты где, Рон, – сказала Эстер, как будто лишь благодаря какой-то удивительной случайности застала мужа в его собственной спальне.
Гэлловей на это ничего не ответил.
– Рон!
– Да, моя дорогая, я именно здесь, как ты только что заметила, стало быть, если хочешь мне что-то сказать, говори.
– Куда ты едешь?
Эстер знала, куда он едет, но она была из тех женщин, которым нравится задавать вопросы, хотя ответ на них известен заранее. Это укрепляло чувство уверенности в себе.
– Я же говорил еще на той неделе. Еду в Вестон, захвачу Гарри Брима, и мы поедем в наш охотничий домик, чтобы заняться рыбной ловлей в обществе еще трех приятелей.
– Мне не нравится жена Гарри Брима.
– Жена его с нами не едет.
– Знаю. Я это к слову сказала. Странная она какая-то.
На прошлой неделе позвонила и спросила, есть ли у меня кто-нибудь из умерших близких, с кем я хотела бы пообщаться.
Она же не могла вспомнить никого, кроме дяди Джона, но уверена, что он не жаждет вступить со мной в контакт; Ну, скажи, пожалуйста, разве это не странный звонок?
– Гарри почти все время в отлучке. Надо же Телме от скуки хоть чем-то заниматься.
– Почему бы ей не завести детей?
– Не знаю, почему она не заводит детей, – ответил Гэлловей, и в голосе его послышалось нетерпение. – Никогда не спрашивал.
– Но вы с Гарри такие закадычные друзья, ты мог бы и спросить его об этом как будто невзначай.
– Наверное, мог бы, но не собираюсь.
– Если бы у Телмы были дети, она не занималась бы спиритизмом и не задуривала бы им головы другим. Вот у меня, например, совсем нет времени заниматься спиритизмом.
– Ну и слава Богу.
Гэлловей затянул ремни на сумке и поставил ее у двери.
Это был явный намек на то, что пора Эстер распрощаться и ехать, куда собралась но она сделала вид, что не понимает. Напротив, прошла через комнату, элегантно шурша тафтой, остановилась перед зеркалом и стала поправлять свои темные локоны. У себя за плечами она могла видеть мужа и прочесть на его лице такое страдальческое выражение, что он казался смешным.
– До смерти надоели мне эти мои волосы, – сказала Эстер. – Пожалуй, я стану блондинкой. Интересной блондинкой, увлеченной спиритизмом, как Телма.
– В тебе и так немало от спиритизма. А крашеных блондинок я не люблю.
– А естественных, таких, как Телма?
– Я в меру люблю Телму, – упрямо сказал Рон. – Она – жена моего лучшего друга. Значит, я обязан ее любить.
– Только в меру?
– Ради всего святого, Эстер, она всего-навсего полнеющая маленькая Hausfrau[1], у которой не все шарики на месте. Даже твое воображение не в силах сделать из нее femme fatale[2].
– Надеюсь, нет.
– Ну когда же ты оставишь подобные глупые выражения?
– Дороти, – произнося это имя, Эстер сглотнула, так что Рон был не уверен, правильно ли он расслышал, пока она не повторила:
– Дороти ни о чем не подозревала.
– Что это ты о ней вспомнила?
– У нее не было никаких подозрений. А меж тем мы за ее спиной...
– Успокойся. – Лицо Рона побелело от гнева и досады. – Если тебя спустя столько лет мучает совесть, это никуда не годится. Лучше оставила бы ты меня в покое. И ради Бога не закатывай сцены. Эстер действительно в последнее время частенько закатывала мужу сцены, раскапывая прошлое, как птичка груду прелых старых листьев, и извлекая на свет Божий то одно, то другое. Рон надеялся, что это у нее временное и скоро пройдет. Его самого прошлое особенно не беспокоило и не интересовало. О своей первой жене, Дороти, он вспоминал без сожалений и терзаний. С годами притупилась даже жажда мести, вызванная ее поведением во время развода. Разводы в Канаде не так уж часты, и их не просто добиться, а у супругов Гэлловей получился некрасивый скандал, который широко комментировали все газеты округа и даже соседних штатов.
Эстер опустила руки и отвернулась от зеркала.
– Говорят, она умирает.
– Она уже не первый год умирает, – грубо сказал Гэлловей. – А кто тебе это сказал?
– Гарри.
– Гарри – торговец таблетками. Ему нравится думать, что все вокруг умирают.
– Рон!
– Мне не хочется быть невежливым, но, если я тотчас не тронусь в путь, я заставлю ребят дожидаться меня в охотничьем домике.
– Сторож их впустит.
– Даже в этом случае я, как хозяин, должен прибыть туда первым.
– Они займутся выпивкой и не обратят на это внимания.
– Ты во что бы то ни стало хочешь затеять спор?
– Нет. В самом деле не хочу. Пожалуй, мне просто хочется поехать с тобой.
– Ты же не любишь рыбалку. Только и стонешь, как тебе жаль бедных рыбок, которые не заслужили, чтобы им всаживали крючок в глотку.
– Хорошо, Рон, хорошо. – Эстер как-то нерешительно подошла к мужу, положила ему руки на плечи и поцеловала в щеку. – Желаю тебе приятно провести время. Не забудь попрощаться с мальчиками. Может, в другой раз поедем вместе.
– Может быть.
Когда Эстер выходила из спальни мужа, вид у нее был немного грустный, будто она заразилась от Телмы спиритическим духом и предчувствовала, что другого раза не будет, да и на этот раз что-то не так.
Гэлловей минутку постоял в дверях, прислушиваясь к шелесту платья и стуку каблучков, приглушенному ковровой дорожкой на лестнице.
И вдруг, сам не зная почему, он громко и торопливо позвал жену:
– Эстер! Эстер!
Однако входная дверь уже захлопнулась за ней, и Гэлловей почувствовал облегчение от того, что она его не услышала, ибо он и сам не знал, что собирался ей сказать. Зов его вырвался из недоступной ему части его сознания, он не мог сообразить, почему и для чего позвал Эстер.
Рон прислонился к косяку двери, у него кружилась голова, и он тяжело дышал, словно проснулся, задыхаясь от кошмара, содержание которого забыл, а физические симптомы испуга остались.
"Я болен, – подумал он. – Незачем ей было так на меня наскакивать. Я болен. Пожалуй, лучше бы остаться дома и вызвать врача".
Но по мере того как дыхание восстанавливалось, а головокружение ослабевало, Рон начал думать, что во враче практически нет необходимости, ведь рядом с ним будет Гарри. Гарри работал в фармацевтической компании, карманы его были набиты всякими таблетками, а портфель – буклетами о новомодных фармацевтических средствах, о которых врачи порой узнавали только от него или из предлагаемых им буклетов. Гарри был щедр на патентованные средства, диагнозы и предписания. И случалось, он помогал лучше дипломированного врача, так как не был подвержен влиянию учебников по медицине, врачебной этики и не очень-то осторожничал, так что иногда назначенное им лечение давало быстрые результаты. Эти случаи и оставались в памяти его друзей.
"Гарри даст мне какие-нибудь таблетки, – сказал себе Гэлловей, и эта мысль сама по себе его успокоила. – У Гарри есть таблетки против чего угодно, даже против необъяснимых призывов к собственной жене: "Это все нервы, старина. Наша компания только что выпустила в продажу чудесный препарат..."
Гэлловей перекинул утепленную куртку через руку, взял охотничью сумку и вышел в прихожую, чтобы пойти попрощаться с детьми. Оба мальчика, судя по всему, были уложены спать: дверь их спальни была открыта, горел ночник. Но в комнате слышался приглушенный яростный шепот:
– Мама сказала, пусть песик спит сегодня со мной. Отпусти его.
– Нет, нет и не подумаю.
– Я позову Энни.
– А я ей расскажу, что ты меня ущипнул. Расскажу и Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной школы.
– Может, расскажешь и мне? – спросил Гэлловей, щелкнув выключателем.
Мальчики замолчали и удивленно уставились на него. Не часто им приходилось видеть отца, и когда они заметили, что у него в руке охотничья сумка, не могли сразу решить, приехал он или уезжает.
Грег, семилетний оппортунист, быстрей принял решение:
– Папа приехал! – закричал он. – Ура, ура, папа приехал! Что ты мне привез, папа, привез что-нибудь?
Гэлловей отступил, словно его толкнули в грудь.
– Я не уезжал.
– Значит, сейчас уезжаешь?
– Да.
– Но раз ты уезжаешь, значит, вернешься?
– Да, я надеюсь.
– А когда вернешься, привезешь мне что-нибудь?
Щеки Рона вспыхнули, уголок рта задергался в нервном тике. "Так вот что я значу для них, – подумал он. – И для Эстер. Я тот, кто что-то им привозит".
– Ты и всем можешь что-нибудь привезти, – сказал Марвин, которому было пять с половиной лет. – И Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной! школы.
– Наверное, могу. А чего, по-твоему, им хочется?
– Собачек. Все любят собачек.
– Все? Ты в этом уверен?
– Я их спрашивал, – соврал Марвин, нажимая на слово "спрашивал". – Я каждого спрашивал, какой подарок лучше всего, и каждый отвечал: собака. – В доказательство своей правоты он подбежал к кровати брата и обнял лежавшую на одеяле маленькую таксу. Песик давно привык к подобным проявлениям любви и преспокойно продолжал жевать уголок одеяла. – Любому хочется, чтобы каждый вечер с ним спал песик вроде Пити, всем этого хочется, даже старому Рудольфу.
– А Рудольф говорит, что собака выкапывает ямки в клумбах.
– Это не Пити. Это я их выкапываю. Целый миллион ямок за неделю.
Гэлловей грустно улыбнулся.
– Это очень большая работа для маленького мальчика вроде тебя. Ты, должно быть, очень сильный.
– Пощупай мои мускулы.
– И мои тоже, – сказал Грег. – Если захочу тоже выкопаю миллион ямок за неделю.
Рон не спеша пощупал мускулы у того и другого, и в эту минуту в дверях детской показалась Энни, служанка, присматривавшая за детьми. Днем она носила синее платье с белым фартуком и чепцом и выглядела строгой, чопорной и респектабельной. Но в этот вечер Энни собиралась на свидание, поэтому принарядилась и сделала макияж, так что ее с трудом можно было узнать: губы от помады стали толще, брови выгнулись тонкими черными дужками, а глаза прятались под накладными ресницами.
– О, это вы, мистер Гэлловей. Я-то подумала, мальчики одни и, как всегда, не могут поделить собаку.
– Скоро им не придется больше спорить насчет Пити. Мне велено привезти им еще одну собаку, когда я вернусь.
– Вот оно что!
– Вы, конечно, тоже хотите, чтобы я привез вам какой-нибудь подарок, Энни? Все остальные хотят.
Она посмотрела на него удивленно и неодобрительно.
– Благодарю вас, сэр, но я довольна своим жалованьем.
– Я уверен, вы могли бы что-нибудь придумать, Энни, если бы захотели. Может, ожерелье? Или флакончик духов, аромат которых бросался бы в нос местным кавалерам?
– Привези для Энни собаку! – крикнул Марвин. – Энни хочет собаку!
– Я не хочу собаку, – сухо возразила девушка. – И мне вообще ничего не надо. А теперь оба лежите спокойно и засыпайте без всяких глупостей. Меня ждет кавалер, но я не ступлю за порог, пока вы не угомонитесь. – И шепнула Гэлловею: – Они иногда перевозбуждаются.
– Мне лучше уйти, не так ли?
– Да, сэр, пожалуй, лучше. Я уложила их час тому назад. Рон кинул взгляд через плечо на ребятишек. За минуту до того, как на сцене появилась служанка, он ощущал, что дети очень близки ему, радовался, что они такие красивые и не по годам развитые. А теперь они казались ему чужими – два маленьких дикаря, которые довольны тем, что он уезжает, так как по возвращении что-нибудь им привезет.
Снова закружилась голова, во рту появился терпкий кислый привкус. Поспешно сказав "Спокойной ночи, мальчики!", он вышел в переднюю и неуверенными шагами направился к лестнице. Сумка оттягивала руку, точно набитая свинцом. Походка у него была, как у старика.
"Надо будет попросить у Гарри таблеток. У него полно каких угодно".
Бело-розового "де-сото" в гараже не было, а его "кадиллак" с опущенным верхом стоял на месте, чисто вымытый и натертый мастикой – старый Рудольф обихаживал машину так, словно она была полученным по наследству уникальным даром, а не вещью, которую можно менять ежегодно.
Даже для апреля было холодно. Но Гэлловей все же оставил верх опущенным и, дрожа от холода, уселся за руль.
Наверху мальчики продолжали спорить, но предмет спора изменился.
– А что если он забудет привезти собаку?
– Не забудет.
– А вдруг он никогда не вернется, как жена старого Рудольфа?
– Да заткнись ты, – со злостью сказал Грегори. – Если ты уезжаешь, ты обязан вернуться. Куда еще деваться? Только домой.
Для Грегори это было так просто.
Глава 2
Говоря о своих друзьях, Гэлловей обычно называл их "ребятами". Двое из этих ребят, Билл Уинслоу и Джо Хепберн, вместе приехали из Торонто в охотничий домик, расположенный в нескольких милях от Уайертона на берегу залива Святого Георгия, примерно в десять вечера. Третий, Ральф Тьюри, приехал один через несколько минут после них.
Сторож впустил их, и каждый немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. Тьюри понес вещи наверх, Хепберн развел огонь в камине, а Уинслоу открыл шкафчик с выпивкой, и все трое, как предсказывала Эстер, начали упиваться.
Это были близкие друзья Гэлловея, все почти его ровесники, и в тот вечер их объединяла одна общая цель: как можно приятней провести время вдали от повседневных дел и семейных обязанностей. Билл Уинслоу служил управляющим принадлежавшей его отцу мукомольной компании, Джо Хепберн был менеджером фирмы, производившей пластмассовые игрушки и прочие новомодные изделия, а Ральф Тьюри преподавал экономику в университете Торонто. За исключением Тьюри, это были люди среднего интеллекта, располагавшие доходом выше среднего. Тьюри не давал им забыть об этом. Постоянно сидя на мели, он занимал у них деньги и пользовался ими по своему усмотрению; обладая высшим образованием, посмеивался над их невежеством, но не гнушался пользоваться ими в своих интересах. Но в целом компания была теплая, особенно после того, как небольшие различия между ними растворялись в спиртном.
Тьюри первым обратил внимание на то, что прошло немало времени, а Гарри Брима и Гэлловея все нет и нет:
– Странно, что Гэлловея до сих пор нет. Он так носится со своей пунктуальностью.
– Терпеть не могу пунктуальности, – заметил Уинслоу. – Это пугало для дураков. Верно, ребята?
Хепберн сказал, что таким пугалом служит не пунктуальность, а строгость нравов, но Тьюри, как всегда, поправил обоих, объявив пугалом последовательность и логичность, после чего они вернулись к Гэлловею.
– Гэлловей позвонил мне вчера вечером, – сообщил Тьюри, – и сказал, что заедет за Гарри в Вестон и вместе с ним приедет сюда примерно в половине десятого.
– Вот! – воскликнул Уинслоу. – Вот в чем дело!
– В чем именно?
– Ключ к разгадке – это Гарри. Он вечно запаздывает.
Эта мысль была логична и всех устраивала, поэтому друзья выпили еще по одной за здоровье Гарри, оказавшегося ключом к разгадке, как вдруг их стройную гипотезу разрушил сам Гарри, переступив порог охотничьего домика в половине двенадцатого. На нем был непромокаемый плащ и тирольская охотничья шапочка с поднятыми кверху наушниками, в руках он держал рыболовные снасти.
– Извините за опоздание, – весело сказал он. – Что-то сломалось в топливном насосе, когда мы были по ту сторону пролива Оуэн.
Все уставились на него с явным разочарованием, что даже Гарри, не обладавший особой чувствительностью, заподозрил неладное.
– Да что с вами, ребята? У меня прыщик на носу вскочил или еще что-нибудь не так?
– Где Гэлловей? – мрачно спросил Тьюри.
– Я думал, он здесь.
– Разве вы не собирались приехать вместе?
– Да, так было сначала договорено, но меня срочно вызвали в Мимико, в тамошнюю больницу, и тогда я попросил Телму сказать Гэлловею, чтобы он ехал без меня. Я же знаю, как он не любит опаздывать. Уж не думаете ли вы, что у Телмы не все дома?
Все трое считали, что у Телмы от рожденья не все дома, но никто не захотел прямо сказать об этом, дабы не оскорблять чувств Гарри. Он обожал свою жену. Ее легкие чудачества, судя по всему, казались ему бесконечно очаровательными, и он частенько развлекал друзей, рассказывая о том, что Телма сказала или сделала. Волею судьбы Гарри в прошлом оказался единственной опорой родителей, когда те состарились, и поэтому не женился, пока они оба не умерли, зато потом времени зря не терял. Его женитьба на тридцать шестом году жизни на женщине, которая работала секретаршей в приемной врача, как громом поразила его друзей, особенно Гэлловея, потому что тот привык считать Гарри всегда в своем распоряжении и готовым на всяческие услуги. Беззаботный холостяк Гарри в мгновение ока превратился в безнадежного женатика, связанного правилами и ограничениями, в жертву капризов и настроения жены. Телма и Эстер не ладили, но это не помешало Гарри и Рону остаться закадычными друзьями, отчасти потому, что Гэлловей Телме нравился, и она поощряла дружбу Гарри с ним, отчасти потому, что дружба этих двух человек началась в подготовительном классе начальной школы, и с тех пор они никогда не разлучались. Гарри, как старший, был старостой класса и до сих пор хранил школьный ежегодный альбом, где красовался его портрет с надписью: "Генри Элсворт Брим. Мы предсказываем нашему Гарри большое будущее и навсегда сохраним для него теплое местечко в наших сердцах".
Впоследствии ему отводилось теплое местечко во многих сердцах, но большое будущее как-то ускользало от него. Он вечно опаздывал на пароход всего на какую-нибудь минутку, по странным капризам Судьбы терял ключи, путал номера телефонов, попадал в снежный шторм; то опаздывал поезд, на котором он ехал, то лопалась шина автомобиля, то Гарри сам поворачивал руль не туда, куда было нужно.
– Бедняга Гарри, – говорили о нем. – Вечно ему не везет. Все надеялись, что после смерти родителей Судьба повернется к нему лицом и возместит все его злоключения небывалой удачей. Сам Гарри считал, что так оно и случилось. Такой удачей, по его убеждению, явилась женитьба на Телме.
– Может быть, она не передала ему то, о чем ты просил, – сказал Тьюри. – Скажем, решила вдруг пойти в кино или еще куда-нибудь, и теперь Гэлловей сидит у тебя и ждет, когда ты вернешься.
Гарри покачал головой.
– Телма не могла так поступить.
– Не намеренно, так разумеется.
– Ни намеренно, ни случайно. У Телмы поразительная память.
– О-о!
– Она за всю жизнь ни разу ни о чем не забывала.
– Ну, хорошо, хорошо. Мне показалось логичным такое объяснение, только и всего.
Тем временем наступила полночь, и Билл Уинслоу, который слабо держал спиртное, но изо всех сил старался преодолеть эту слабость, дошел до кондиции. И теперь лишняя жидкость выделялась из его организма в виде слез:
– Бедный старина Гэлловей сидит там на своем стульчаке, сидит один на паршивом старом стульчаке, а мы тут хлещем его виски и чертовски приятно проводим время. Несправедливо это. Я спрашиваю вас, ребята, разве это справедливо?
Тьюри из своего угла бросил на него сердитый взгляд:
– Ради Бога перестань хныкать, слышишь? Ты мешаешь мне думать.
– Бедный старина Гэлловей. Несправедливо. Мы тут чертовски приятно проводим время, а он там сидит на своем паршивом старом...
– Хепберн, можешь ты поднять его наверх и уложить в постель?
Хепберн взял Уинслоу подмышки и поставил на ноги.
– Пошли, Билли, мой малыш. Идем баиньки.
– Не хочу я идти спать. Хочу здесь с вами чертовски приятно проводить время.
– Послушай, мальчик, мы тут вовсе не проводим время чертовски приятно.
– Нет?
– Нет. Так что шагай. Где ты оставил свой чемодан?
– Не знаю.
– Я отнес его наверх вместе со своим и поставил в комнату рядом с комнатой Гэлловея, – сказал Тьюри.
– Не хочу идти спать. Мне так грустно.
– Оно и видно.
Уинслоу рукавом размазал слезы по щекам:
– Я все думаю о бедном старине Гэлловее и о бедной принцессе Маргарет.
– А при чем тут принцесса Маргарет?
– Она должна была выйти замуж за Тоунзенда, рожать детей и жить счастливо.
– Ты прав.
– Вот я, например, счастлив.
– В этом нет никакого сомнения.
– И я чертовски приятно провожу время с вами, ребята, верно?
– Ну, хватит, Билли. Пошли.
Продолжая проливать слезы, Уинслоу прошаркал по комнате и начал на четвереньках подниматься по лестнице, как обученный пес по трапу. На середине марша он рухнул, и Хепберну пришлось остальную часть пути тащить его волоком.
Тьюри встал, подложил в камин еще одно полено и нетерпеливо пнул его ногой.
– Ну, что же нам теперь делать?
– Не знаю, – мрачно сказал Гарри. – Заставлять людей ждать – это на Рона непохоже.
– Не попал ли он в аварию?
– Рон отличный водитель. К тому же он помешан на безопасности: пристегивает ремень и все такое прочее.
– И отличным водителям случается попадать в аварию. Дело в том, что, случись дорожное происшествие, мы смогли бы узнать о нем, только если бы Эстер дала телеграмму в Уайертон и нам бы ее доставили сюда.
– Эстер была бы слишком огорошена, чтобы вспомнить о нас.
– Ладно, есть другая версия: Гэлловей никуда не уезжал из дома. Например, расстроился у него желудок, ион решил не ехать.
– Это уже намного вероятнее, – радостно ухватился Гарри за эту мысль. – В последний раз, когда мы с ним виделись, он жаловался на желудок. Я дал ему несколько противоязвенных капсул, которые выпускает наша фирма.
– У Гэлловея нет язвы.
– Как знать. Капсулы сработали великолепно.
Тьюри со вздохом отвернулся. Он один из всей компании отказывался от диагнозов Гарри и от его таблеток.
– Ладно, ладно. Язва Гэлловея взбунтовалась, и его отправил и в больницу. Как это звучит?
– Прекрасно! – сияя, воскликнул Гарри.
Когда вернулся Хепберн, они посовещались, и было решено, что Тьюри, как самый башковитый, и Гарри, как самый трезвый, поедут в Уайертон и позвонят Гэлловею домой, чтобы проверить версию насчет язвы.
К тому времени, когда они приехали в Уайертон, почти нигде не светились окна, но в конце концов они обнаружили телефонную будку в холле небольшой гостиницы для туристов, которая совсем недавно открыла сезон. Оба они были одеты как рыболовы, так что хозяин гостиницы поначалу принял их за постояльцев и встретил весьма радушно, но они тут же сказали, что им нужно всего-навсего позвонить по телефону. Хозяин испытал горькое разочарование, а когда они еще попросили разменять пятидолларовую ассигнацию, он и вовсе рассердился, потерял к ним всякий интерес и, пылая негодованием, уселся за конторку, как только Тьюри вошел в телефонную будку. Прошло минут десять, а то и больше, пока его соединили с домом Гэлловея в Торонто, причем связь была плохая, разговор то и дело прерывался какими-то звуками, напоминающими атмосферные помехи в радиоприемнике.
– Эстер?
– Рон?
– Нет, не Рон. Это вы, Эстер?
– Так кто же?
– Ральф. Ральф Тьюри. Так это вы, Эстер?
– Да, – довольно холодно ответила Эстер, ибо звонок пробудил ее от крепкого сна, да и в более благоприятной обстановке ей было наплевать на Тьюри, его жену и детей.
– Вам не кажется, что час довольно поздний?
– Я плохо вас слышу. Не могли бы вы говорить чуточку погромче?
– Я и так ору во всю глотку.
– Послушайте, Эстер, – да что это за треск? Девушка, девушка, сделайте что-нибудь, говорить невозможно. – Эстер? Вы слушаете? Так уделите мне минутку внимания. У Рона все в порядке?
– Да, конечно.
– А не было у него желудочных колик или еще чего-нибудь?
– Вы случайно не пьяны? – Это был любимый вопрос Эстер – в результате многолетней практики она научилась со злорадным удовлетворением распознавать состояние собеседника по телефону, причем в слове "пьяны" растягивала первый слог – "пья-а-а-ны".
Сторож впустил их, и каждый немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. Тьюри понес вещи наверх, Хепберн развел огонь в камине, а Уинслоу открыл шкафчик с выпивкой, и все трое, как предсказывала Эстер, начали упиваться.
Это были близкие друзья Гэлловея, все почти его ровесники, и в тот вечер их объединяла одна общая цель: как можно приятней провести время вдали от повседневных дел и семейных обязанностей. Билл Уинслоу служил управляющим принадлежавшей его отцу мукомольной компании, Джо Хепберн был менеджером фирмы, производившей пластмассовые игрушки и прочие новомодные изделия, а Ральф Тьюри преподавал экономику в университете Торонто. За исключением Тьюри, это были люди среднего интеллекта, располагавшие доходом выше среднего. Тьюри не давал им забыть об этом. Постоянно сидя на мели, он занимал у них деньги и пользовался ими по своему усмотрению; обладая высшим образованием, посмеивался над их невежеством, но не гнушался пользоваться ими в своих интересах. Но в целом компания была теплая, особенно после того, как небольшие различия между ними растворялись в спиртном.
Тьюри первым обратил внимание на то, что прошло немало времени, а Гарри Брима и Гэлловея все нет и нет:
– Странно, что Гэлловея до сих пор нет. Он так носится со своей пунктуальностью.
– Терпеть не могу пунктуальности, – заметил Уинслоу. – Это пугало для дураков. Верно, ребята?
Хепберн сказал, что таким пугалом служит не пунктуальность, а строгость нравов, но Тьюри, как всегда, поправил обоих, объявив пугалом последовательность и логичность, после чего они вернулись к Гэлловею.
– Гэлловей позвонил мне вчера вечером, – сообщил Тьюри, – и сказал, что заедет за Гарри в Вестон и вместе с ним приедет сюда примерно в половине десятого.
– Вот! – воскликнул Уинслоу. – Вот в чем дело!
– В чем именно?
– Ключ к разгадке – это Гарри. Он вечно запаздывает.
Эта мысль была логична и всех устраивала, поэтому друзья выпили еще по одной за здоровье Гарри, оказавшегося ключом к разгадке, как вдруг их стройную гипотезу разрушил сам Гарри, переступив порог охотничьего домика в половине двенадцатого. На нем был непромокаемый плащ и тирольская охотничья шапочка с поднятыми кверху наушниками, в руках он держал рыболовные снасти.
– Извините за опоздание, – весело сказал он. – Что-то сломалось в топливном насосе, когда мы были по ту сторону пролива Оуэн.
Все уставились на него с явным разочарованием, что даже Гарри, не обладавший особой чувствительностью, заподозрил неладное.
– Да что с вами, ребята? У меня прыщик на носу вскочил или еще что-нибудь не так?
– Где Гэлловей? – мрачно спросил Тьюри.
– Я думал, он здесь.
– Разве вы не собирались приехать вместе?
– Да, так было сначала договорено, но меня срочно вызвали в Мимико, в тамошнюю больницу, и тогда я попросил Телму сказать Гэлловею, чтобы он ехал без меня. Я же знаю, как он не любит опаздывать. Уж не думаете ли вы, что у Телмы не все дома?
Все трое считали, что у Телмы от рожденья не все дома, но никто не захотел прямо сказать об этом, дабы не оскорблять чувств Гарри. Он обожал свою жену. Ее легкие чудачества, судя по всему, казались ему бесконечно очаровательными, и он частенько развлекал друзей, рассказывая о том, что Телма сказала или сделала. Волею судьбы Гарри в прошлом оказался единственной опорой родителей, когда те состарились, и поэтому не женился, пока они оба не умерли, зато потом времени зря не терял. Его женитьба на тридцать шестом году жизни на женщине, которая работала секретаршей в приемной врача, как громом поразила его друзей, особенно Гэлловея, потому что тот привык считать Гарри всегда в своем распоряжении и готовым на всяческие услуги. Беззаботный холостяк Гарри в мгновение ока превратился в безнадежного женатика, связанного правилами и ограничениями, в жертву капризов и настроения жены. Телма и Эстер не ладили, но это не помешало Гарри и Рону остаться закадычными друзьями, отчасти потому, что Гэлловей Телме нравился, и она поощряла дружбу Гарри с ним, отчасти потому, что дружба этих двух человек началась в подготовительном классе начальной школы, и с тех пор они никогда не разлучались. Гарри, как старший, был старостой класса и до сих пор хранил школьный ежегодный альбом, где красовался его портрет с надписью: "Генри Элсворт Брим. Мы предсказываем нашему Гарри большое будущее и навсегда сохраним для него теплое местечко в наших сердцах".
Впоследствии ему отводилось теплое местечко во многих сердцах, но большое будущее как-то ускользало от него. Он вечно опаздывал на пароход всего на какую-нибудь минутку, по странным капризам Судьбы терял ключи, путал номера телефонов, попадал в снежный шторм; то опаздывал поезд, на котором он ехал, то лопалась шина автомобиля, то Гарри сам поворачивал руль не туда, куда было нужно.
– Бедняга Гарри, – говорили о нем. – Вечно ему не везет. Все надеялись, что после смерти родителей Судьба повернется к нему лицом и возместит все его злоключения небывалой удачей. Сам Гарри считал, что так оно и случилось. Такой удачей, по его убеждению, явилась женитьба на Телме.
– Может быть, она не передала ему то, о чем ты просил, – сказал Тьюри. – Скажем, решила вдруг пойти в кино или еще куда-нибудь, и теперь Гэлловей сидит у тебя и ждет, когда ты вернешься.
Гарри покачал головой.
– Телма не могла так поступить.
– Не намеренно, так разумеется.
– Ни намеренно, ни случайно. У Телмы поразительная память.
– О-о!
– Она за всю жизнь ни разу ни о чем не забывала.
– Ну, хорошо, хорошо. Мне показалось логичным такое объяснение, только и всего.
Тем временем наступила полночь, и Билл Уинслоу, который слабо держал спиртное, но изо всех сил старался преодолеть эту слабость, дошел до кондиции. И теперь лишняя жидкость выделялась из его организма в виде слез:
– Бедный старина Гэлловей сидит там на своем стульчаке, сидит один на паршивом старом стульчаке, а мы тут хлещем его виски и чертовски приятно проводим время. Несправедливо это. Я спрашиваю вас, ребята, разве это справедливо?
Тьюри из своего угла бросил на него сердитый взгляд:
– Ради Бога перестань хныкать, слышишь? Ты мешаешь мне думать.
– Бедный старина Гэлловей. Несправедливо. Мы тут чертовски приятно проводим время, а он там сидит на своем паршивом старом...
– Хепберн, можешь ты поднять его наверх и уложить в постель?
Хепберн взял Уинслоу подмышки и поставил на ноги.
– Пошли, Билли, мой малыш. Идем баиньки.
– Не хочу я идти спать. Хочу здесь с вами чертовски приятно проводить время.
– Послушай, мальчик, мы тут вовсе не проводим время чертовски приятно.
– Нет?
– Нет. Так что шагай. Где ты оставил свой чемодан?
– Не знаю.
– Я отнес его наверх вместе со своим и поставил в комнату рядом с комнатой Гэлловея, – сказал Тьюри.
– Не хочу идти спать. Мне так грустно.
– Оно и видно.
Уинслоу рукавом размазал слезы по щекам:
– Я все думаю о бедном старине Гэлловее и о бедной принцессе Маргарет.
– А при чем тут принцесса Маргарет?
– Она должна была выйти замуж за Тоунзенда, рожать детей и жить счастливо.
– Ты прав.
– Вот я, например, счастлив.
– В этом нет никакого сомнения.
– И я чертовски приятно провожу время с вами, ребята, верно?
– Ну, хватит, Билли. Пошли.
Продолжая проливать слезы, Уинслоу прошаркал по комнате и начал на четвереньках подниматься по лестнице, как обученный пес по трапу. На середине марша он рухнул, и Хепберну пришлось остальную часть пути тащить его волоком.
Тьюри встал, подложил в камин еще одно полено и нетерпеливо пнул его ногой.
– Ну, что же нам теперь делать?
– Не знаю, – мрачно сказал Гарри. – Заставлять людей ждать – это на Рона непохоже.
– Не попал ли он в аварию?
– Рон отличный водитель. К тому же он помешан на безопасности: пристегивает ремень и все такое прочее.
– И отличным водителям случается попадать в аварию. Дело в том, что, случись дорожное происшествие, мы смогли бы узнать о нем, только если бы Эстер дала телеграмму в Уайертон и нам бы ее доставили сюда.
– Эстер была бы слишком огорошена, чтобы вспомнить о нас.
– Ладно, есть другая версия: Гэлловей никуда не уезжал из дома. Например, расстроился у него желудок, ион решил не ехать.
– Это уже намного вероятнее, – радостно ухватился Гарри за эту мысль. – В последний раз, когда мы с ним виделись, он жаловался на желудок. Я дал ему несколько противоязвенных капсул, которые выпускает наша фирма.
– У Гэлловея нет язвы.
– Как знать. Капсулы сработали великолепно.
Тьюри со вздохом отвернулся. Он один из всей компании отказывался от диагнозов Гарри и от его таблеток.
– Ладно, ладно. Язва Гэлловея взбунтовалась, и его отправил и в больницу. Как это звучит?
– Прекрасно! – сияя, воскликнул Гарри.
Когда вернулся Хепберн, они посовещались, и было решено, что Тьюри, как самый башковитый, и Гарри, как самый трезвый, поедут в Уайертон и позвонят Гэлловею домой, чтобы проверить версию насчет язвы.
* * *
Дорога петляла у подножия скал над заливом, и Тьюри пришлось сосредоточить все внимание на управлении машиной, а Гарри на тот случай, если версия насчет язвы ошибочна, посматривал, нет ли у дороги "кадиллака". Но им повстречались две машины других марок.К тому времени, когда они приехали в Уайертон, почти нигде не светились окна, но в конце концов они обнаружили телефонную будку в холле небольшой гостиницы для туристов, которая совсем недавно открыла сезон. Оба они были одеты как рыболовы, так что хозяин гостиницы поначалу принял их за постояльцев и встретил весьма радушно, но они тут же сказали, что им нужно всего-навсего позвонить по телефону. Хозяин испытал горькое разочарование, а когда они еще попросили разменять пятидолларовую ассигнацию, он и вовсе рассердился, потерял к ним всякий интерес и, пылая негодованием, уселся за конторку, как только Тьюри вошел в телефонную будку. Прошло минут десять, а то и больше, пока его соединили с домом Гэлловея в Торонто, причем связь была плохая, разговор то и дело прерывался какими-то звуками, напоминающими атмосферные помехи в радиоприемнике.
– Эстер?
– Рон?
– Нет, не Рон. Это вы, Эстер?
– Так кто же?
– Ральф. Ральф Тьюри. Так это вы, Эстер?
– Да, – довольно холодно ответила Эстер, ибо звонок пробудил ее от крепкого сна, да и в более благоприятной обстановке ей было наплевать на Тьюри, его жену и детей.
– Вам не кажется, что час довольно поздний?
– Я плохо вас слышу. Не могли бы вы говорить чуточку погромче?
– Я и так ору во всю глотку.
– Послушайте, Эстер, – да что это за треск? Девушка, девушка, сделайте что-нибудь, говорить невозможно. – Эстер? Вы слушаете? Так уделите мне минутку внимания. У Рона все в порядке?
– Да, конечно.
– А не было у него желудочных колик или еще чего-нибудь?
– Вы случайно не пьяны? – Это был любимый вопрос Эстер – в результате многолетней практики она научилась со злорадным удовлетворением распознавать состояние собеседника по телефону, причем в слове "пьяны" растягивала первый слог – "пья-а-а-ны".