Страница:
1 (1881): «Герман идет в детский сад, его бурный темперамент очень беспокоит нас» (Герману три года).
2 (1884): «Наш маленький Герман, чье воспитание давалось нам с таким трудом, здорово изменился в лучшую сторону. Мы отдали его в школу-интернат, где он почти безотлучно находился с 21 января по 5 июня. Только на выходные мы забирали его домой. Он держится молодцом, только сильно похудел, побледнел и вид у него довольно подавленный.Тем не менее я уверена, что пребывание там благотворно сказалось на Германе и обращаться теперь с ним гораздо легче».(Добавлю, что мальчику уже семь лет.)
Ранее (14 ноября 1883 г.) его отец Иоганн Гессе написал в дневнике: «С Германом, который в школе-интернате отличается едва ли не образцовым поведением, иногда очень трудно совладать.Пусть это звучит для насоскорбительно, пусть мы унизим этим себя, но я всерьез подумываю над тем, а не отдать ли нам его в приютили даже просто в чужие руки.У нас часто сдают нервы, быт наш не налажен, а тут требуются железная воля и дисциплина. Похоже, наш сын разносторонне одаренный мальчик: он наблюдает за луной и облаками, часами импровизирует у фисгармонии, прекрасно рисует карандашом и пером, отлично поет, когда захочет, и ловко подбирает рифмы» (курсив мой.– А.М.).
Однако в «Германе Лаушере» (Hermann Lauscher) Гессе слишком идеализирует свое детство и своих родителей 10. Он не захотел описать себя таким, каким он былкогда-то: своенравным, строптивым и непослушным ребенком. В душе Гессе не нашлось места для этой необычайно важной частицы его Я. Страстный поиск собственного Я не увенчался успехом.
О наличии у Германа Гессе мужества, таланта и способности испытывать глубокие чувства свидетельствуют не только его литературные произведения, но и его письма. Особенно показательно в этом отношении преисполненное гневом письмо из Штеттена, написанное им в пятнадцатилетнем возрасте. Но на основании ответа отца, записей матери и приведенных выше цитат из «Демиана» и «Души ребенка» можно сделать однозначный вывод о том, что на Гессе сильно давил груз вытесненных в бессознательное переживаний детских лет. Несмотря на огромную популярность и Нобелевскую премию, Гессе в зрелом возрасте очень страдал от трагического самоотчуждения, которое психотерапевты коротко называют депрессией.
Последствия насилия над ребенком для общества
Одиночество презирающего
Избавление от презрения
2 (1884): «Наш маленький Герман, чье воспитание давалось нам с таким трудом, здорово изменился в лучшую сторону. Мы отдали его в школу-интернат, где он почти безотлучно находился с 21 января по 5 июня. Только на выходные мы забирали его домой. Он держится молодцом, только сильно похудел, побледнел и вид у него довольно подавленный.Тем не менее я уверена, что пребывание там благотворно сказалось на Германе и обращаться теперь с ним гораздо легче».(Добавлю, что мальчику уже семь лет.)
Ранее (14 ноября 1883 г.) его отец Иоганн Гессе написал в дневнике: «С Германом, который в школе-интернате отличается едва ли не образцовым поведением, иногда очень трудно совладать.Пусть это звучит для насоскорбительно, пусть мы унизим этим себя, но я всерьез подумываю над тем, а не отдать ли нам его в приютили даже просто в чужие руки.У нас часто сдают нервы, быт наш не налажен, а тут требуются железная воля и дисциплина. Похоже, наш сын разносторонне одаренный мальчик: он наблюдает за луной и облаками, часами импровизирует у фисгармонии, прекрасно рисует карандашом и пером, отлично поет, когда захочет, и ловко подбирает рифмы» (курсив мой.– А.М.).
Однако в «Германе Лаушере» (Hermann Lauscher) Гессе слишком идеализирует свое детство и своих родителей 10. Он не захотел описать себя таким, каким он былкогда-то: своенравным, строптивым и непослушным ребенком. В душе Гессе не нашлось места для этой необычайно важной частицы его Я. Страстный поиск собственного Я не увенчался успехом.
О наличии у Германа Гессе мужества, таланта и способности испытывать глубокие чувства свидетельствуют не только его литературные произведения, но и его письма. Особенно показательно в этом отношении преисполненное гневом письмо из Штеттена, написанное им в пятнадцатилетнем возрасте. Но на основании ответа отца, записей матери и приведенных выше цитат из «Демиана» и «Души ребенка» можно сделать однозначный вывод о том, что на Гессе сильно давил груз вытесненных в бессознательное переживаний детских лет. Несмотря на огромную популярность и Нобелевскую премию, Гессе в зрелом возрасте очень страдал от трагического самоотчуждения, которое психотерапевты коротко называют депрессией.
Последствия насилия над ребенком для общества
Если бы мы сказали пациенту, что, живи он не в таком больном обществе, как наше, с его ограничениями и чрезмерно жесткими императивами, его склонность к извращениям не представляла бы такой серьезной проблемы, то вряд ли это помогло бы ему. Он по-прежнему считал бы себя выдающейся, единственной в своем роде личностью, которую окружающие не понимают и не ценят. Но такие умозрительные построения привели бы к тому, что он приуменьшил бы подлинный трагизм своей ситуации. Ведь он должен прежде всего понять, почему события его далекого прошлого вновь и вновь оживают в памяти, давая о себе знать в виде синдрома навязчивого возвращения в детство. Общественные нормы, безусловно, играют роль в его жизни, но они укореняются в психике не как абстракция, а в связи с эмоциями первых детских лет. Поэтому облегчить участь пациента могут не абстрактные знания и не попытки взрослого человека «просветить» его; помочь ему в этом могут создающиеся при помощи психотерапевта ситуации, в которых пациент вновь испытает свой первый страх – страх ребенка перед презрительным отношением к нему горячо любимых родителей. Вполне естественной реакцией на это отношение являются возмущение и скорбь. Чем изощреннее интеллектуальные концепции, тем шире пропасть между ними, с одной стороны, и инстинктами, бессознательным, с другой.
Поэтому никакие попытки объяснить пациенту, что алкогольная или наркотическая зависимость есть всего лишь реакция на жизнь в больном обществе, не избавят его от губительных влечений. Сам он охотно принимает объяснения, ибо они позволяют скрыть болезненную правду. Но он не только может, но и просто обязан ради собственного излечения позволить себе открыто выразить гнев и возмущение или испытать чувство бессилия. Ведь его нынешнее невротическое состояние объясняется так и не осознанными им действиями родителей, когда-то под своим неусыпным контролем навязавших ему собственные представления о правилах приличия. (И эти представления, конечно, соответствовали общественным нормам.) Чтение книг или лекции о неврозах не избавят его от бессознательных воспоминаний о противоестественном по сути своей поведении родителей, выражавшемся в насилии над человеком. Многие нуждающиеся в помощи – неглупые люди. В газетах и книгах они читают о безумной гонке вооружений, о беспощадной эксплуатации природных ресурсов, о насквозь лживых речах дипломатов, о пренебрежении к интересам граждан со стороны власти, о бессилии отдельного человека, вынужденного приспосабливаться и жить по не им придуманным правилам. Они размышляют обо всем этом, но нашим пациентам не дано вернуться в мыслях к первопричине своих несчастий – нелепому и противоречивому поведению своих родителей. Они не могут вспомнить, как в детстве отец с матерью относились к ним, поскольку тогдашние боль и гнев перемещены в сферу бессознательного. Поворот наступает только в случае внезапного проявления этих чувств с привязкой их к конкретным ситуациям тех лет. Становится очевидной односторонность имевших место отношений между родителями и детьми, становятся понятными действия родителей.
Подавление свободы и прямое или косвенное принуждение к приспособленчеству начинаются не в офисе, не на фабрике и не в партийных структурах, а непосредственно в колыбели. Воспоминания об этом прессинге затем вытесняются в бессознательное, и это лишает человека способности прислушаться к любым разумным аргументам. Такой человек и в зрелые годы остается существом, покорным и подвластным чужой воле.
Для человека, подвергшегося в детстве манипулированию и как бы отгородившего стеной свой внутренний мир от внешней среды, вытесненное в бессознательное чувство гнева может впоследствии стать питательной почвой для активного «участия в политической жизни». В яростной полемике с политическими противниками человек дает волю эмоциям и частично «выпускает пар», не переставая, однако, полагать, что в раннем детстве он вел себя прямо-таки идеально. Но привычка к послушанию проявится в таком случае в неукоснительном подчинении политическим лидерам или партийной дисциплине.
Однако осознание всего этого, сопровождающееся чувством скорби, обычно приводит не к снижению социальной или политической активности, а исключительно к избавлению от синдрома навязчивого повторения и к осмысленным, целенаправленным действиям без какого-либо ущерба для самого себя.
Потребность в создании все новых иллюзий и способов отрицания прошлого исчезает, уступая место открывшейся возможности испытать свои подлинные чувства. Мы подсознательно боялись, что случится нечто страшное и стремились этого не допустить. Но тут мы понимаем, что это страшное больше не повторится, ибо оно уже случилосьв самом начале нашего жизненного пути, когда мы были совершенно беззащитны.
Психотерапевт может, правда, добиться временных результатов, продемонстрировав пациенту более терпимое отношение к его порокам и избавив его (опять же временно) от угрызений совести. (Функции психотерапевта может на себя взять и психокоррекционная группа). Но смысл психотерапии заключается отнюдь не в изменении судьбы пациента, а в создании условий, при которых он мог бы «встретиться» во своим прошлым и преисполниться скорбью. Пациент должен обнаружить в себе вытесненные в бессознательное эмоции с целью испытать их заново и понять, что в детстве родители не воспринимали его как личность и потому неосознанно манипулировали им. Снисходительность психотерапевта или членов психокоррекционной группы, по большому счету, ничего не дает. Знания и усилия воли здесь также не помогут, так как пациент, даже повзрослев, едва ли не каждой клеткой своего организма по-прежнему чувствует на себе презрительные взгляды родителей, и это мучит его, накладывает отпечаток на отношение пациента к людям и к себе самому, поэтому какая-либо позитивная психоаналитическая работа оказывается невозможной. Выражение «время – лучший лекарь» к неврозам не подходит, добиться коренных перемен можно только в ходе установления истинной подоплеки заболевания.
Поэтому никакие попытки объяснить пациенту, что алкогольная или наркотическая зависимость есть всего лишь реакция на жизнь в больном обществе, не избавят его от губительных влечений. Сам он охотно принимает объяснения, ибо они позволяют скрыть болезненную правду. Но он не только может, но и просто обязан ради собственного излечения позволить себе открыто выразить гнев и возмущение или испытать чувство бессилия. Ведь его нынешнее невротическое состояние объясняется так и не осознанными им действиями родителей, когда-то под своим неусыпным контролем навязавших ему собственные представления о правилах приличия. (И эти представления, конечно, соответствовали общественным нормам.) Чтение книг или лекции о неврозах не избавят его от бессознательных воспоминаний о противоестественном по сути своей поведении родителей, выражавшемся в насилии над человеком. Многие нуждающиеся в помощи – неглупые люди. В газетах и книгах они читают о безумной гонке вооружений, о беспощадной эксплуатации природных ресурсов, о насквозь лживых речах дипломатов, о пренебрежении к интересам граждан со стороны власти, о бессилии отдельного человека, вынужденного приспосабливаться и жить по не им придуманным правилам. Они размышляют обо всем этом, но нашим пациентам не дано вернуться в мыслях к первопричине своих несчастий – нелепому и противоречивому поведению своих родителей. Они не могут вспомнить, как в детстве отец с матерью относились к ним, поскольку тогдашние боль и гнев перемещены в сферу бессознательного. Поворот наступает только в случае внезапного проявления этих чувств с привязкой их к конкретным ситуациям тех лет. Становится очевидной односторонность имевших место отношений между родителями и детьми, становятся понятными действия родителей.
Подавление свободы и прямое или косвенное принуждение к приспособленчеству начинаются не в офисе, не на фабрике и не в партийных структурах, а непосредственно в колыбели. Воспоминания об этом прессинге затем вытесняются в бессознательное, и это лишает человека способности прислушаться к любым разумным аргументам. Такой человек и в зрелые годы остается существом, покорным и подвластным чужой воле.
Для человека, подвергшегося в детстве манипулированию и как бы отгородившего стеной свой внутренний мир от внешней среды, вытесненное в бессознательное чувство гнева может впоследствии стать питательной почвой для активного «участия в политической жизни». В яростной полемике с политическими противниками человек дает волю эмоциям и частично «выпускает пар», не переставая, однако, полагать, что в раннем детстве он вел себя прямо-таки идеально. Но привычка к послушанию проявится в таком случае в неукоснительном подчинении политическим лидерам или партийной дисциплине.
Однако осознание всего этого, сопровождающееся чувством скорби, обычно приводит не к снижению социальной или политической активности, а исключительно к избавлению от синдрома навязчивого повторения и к осмысленным, целенаправленным действиям без какого-либо ущерба для самого себя.
Потребность в создании все новых иллюзий и способов отрицания прошлого исчезает, уступая место открывшейся возможности испытать свои подлинные чувства. Мы подсознательно боялись, что случится нечто страшное и стремились этого не допустить. Но тут мы понимаем, что это страшное больше не повторится, ибо оно уже случилосьв самом начале нашего жизненного пути, когда мы были совершенно беззащитны.
Психотерапевт может, правда, добиться временных результатов, продемонстрировав пациенту более терпимое отношение к его порокам и избавив его (опять же временно) от угрызений совести. (Функции психотерапевта может на себя взять и психокоррекционная группа). Но смысл психотерапии заключается отнюдь не в изменении судьбы пациента, а в создании условий, при которых он мог бы «встретиться» во своим прошлым и преисполниться скорбью. Пациент должен обнаружить в себе вытесненные в бессознательное эмоции с целью испытать их заново и понять, что в детстве родители не воспринимали его как личность и потому неосознанно манипулировали им. Снисходительность психотерапевта или членов психокоррекционной группы, по большому счету, ничего не дает. Знания и усилия воли здесь также не помогут, так как пациент, даже повзрослев, едва ли не каждой клеткой своего организма по-прежнему чувствует на себе презрительные взгляды родителей, и это мучит его, накладывает отпечаток на отношение пациента к людям и к себе самому, поэтому какая-либо позитивная психоаналитическая работа оказывается невозможной. Выражение «время – лучший лекарь» к неврозам не подходит, добиться коренных перемен можно только в ходе установления истинной подоплеки заболевания.
Одиночество презирающего
Презрение пациента к окружающим может иметь разные причины. Оно блокирует нежелательные чувства, то есть сохранившиеся с детства в бессознательном чувства отчаяния, стыда и ярости, вызванной тем, что родители не выполняли желания ребенка. Как только удается пережить эти чувства, уже будучи взрослым, презрение к людям может исчезнуть. Презрение к людям и болезненная страсть к разного рода достижениям и рекордам («он не может, а я могу») представляются некоторым гарантией того, что удастся избежать депрессии. Но это не так, ибо любят такого человека лишь за его достижения. Стремление к величию питает иллюзии, но оборачивается тем, что в глубине души человек остается презираемым существом. Ведь все, что в нем не попадает под определения «великолепный», «сильный» и «умный», достойно презрения. Таким образом, в душе он, как и в детстве, бесконечно одинок. Он презирает бессилие, слабость и неуверенность в себе, то есть свойства, которые были присущи беспомощному ребенку. Доказательством этого служит периодически повторяющийся сон одного из моих пациентов.
Сорокапятилетнему Гансу, из-за мучивших его навязчивых состояний посещавшему уже второго психотерапевта, все время снилась смотровая башня, расположенная в болотистой местности на окраине его любимого города. Стоя на ней, Ганс наслаждался видом города, но одновременно испытывал грусть и тоску. Да и попасть на башню было не так-то просто, на пути к ней постоянно возникали какие-то препятствия, и входной билет доставался Гансу не так-то легко. В действительности же в этом городе не было смотровой башни, но тем не менее Гансу снилось, что башня там есть, и местность казалась ему хорошо знакомой. Характерно, что во сне Ганса никогда не покидало чувство одиночества. Сеансы психотерапии привнесли в этот сон значительные изменения. К немалому удивлению Ганса, теперь у него не было проблем с входным билетом. Затем саму башню снесли, но зато через болото проложили мост, и он теперь мог ходить в город пешком и видеть «пусть не все, но кое-что» с близкого расстояния. Ганс даже вздохнул с облегчением, так как страдал клаустрофобией и поездки в лифте всегда вызывали у него страх, ощутимый даже во сне. Свой сон он истолковал следующим образом: раньше ему непременно нужно было доказывать свою правоту и вообще чувствовать свое превосходство, то есть находиться наверху и быть умнее всех; теперь же ничего подобного ему не требуется, он не испытывает никакого дискомфорта, находясь на равных с окружающими, и вполне может пройтись пешком.
Ганс был до глубины души поражен, когда ему позднее приснилось, будто он стремительно поднимается в лифте наверх, не испытывая ни малейших признаков страха. Более того, он получил от этой поездки удовольствие. Наверху он вышел и увидел, что он находится на плоскогорье, где расположен город, на улицах которого кипит жизнь. На площади был устроен рынок, где продавали самые разные товары, в школе дети занимались балетом, и Гансу даже позволили присоединиться к ним (оказывается, он с детства мечтал об этом). Он непринужденно вступал в разговор с самыми разными людьми и чувствовал себя с ними весьма комфортно. Курс психотерапии позволил Гансу выявить свои истинные потребности. Он хотел, чтобы его любили таким, какой он есть, и не требовали большего. Естественно, сам он тоже хотел любить. А достижения его больше не волновали.
Под впечатлением сна, отразившего, разумеется, сокровенные желания, а не реальные события, счастливый Ганс заявил: «Раньше в моих снах я чувствовал себя бесконечно одиноким. Как самый старший, я опережал в своем развитии братьев и сестер, по интеллектуальному уровню был на порядок выше родителей и потому домашним были чужды мои духовные интересы. С одной стороны, я должен был демонстрировать свои обширные знания, чтобы окружающие принимали меня всерьез. Но с другой стороны, я был вынужден тщательно скрывать их, чтобы не дать родителям повод сказать: „Учеба тебе явно не на пользу пошла, ты, видать, совсем свихнулся. Считаешь себя лучше других, так как имеешь возможность учиться? Да если бы мать не жертвовала всем, а отец не трудился бы, не покладая рук, тебе пришлось бы забыть об этом“. Такие разговоры вызывали у меня чувство вины, и потому я был вынужден скрывать то, что я не такой, как все, скрывать свое Я. Так я изменял самому себе».
Итак, Ганс искал свою башню, преодолевал препятствия (долгий и трудный путь через болото, проблемы с входным билетом, страх и т. д.). Но, достигнув желанной цели, он чувствовал себя одиноким и покинутым.
Нет ничего необычного в противоречивом поведении родителей, не скрывающих недовольства своим ребенком, видящих в нем соперника и одновременно побуждающих его добиваться все более высоких результатов и откровенно гордящихся им. Вот потому-то Гансу все время снилась смотровая башня, до которой так нелегко добраться. В конце концов постоянное предъявление требований к самому себе вызвало у Ганса взрыв гнева, он пережил настоящий стресс, и башня вдруг перестала ему сниться. Отныне он мог уже не стремиться к величию и не смотреть на все сверху вниз. Гораздо привлекательнее ему казалась обыденная жизнь в «любимом городе» (символизировавшем его подлинное Я).
Только теперь Ганс понял, что презрение к окружающим воздвигло стену между ним и обществом и одновременно не позволило ему вести себя естественно и непринужденно. Ведь, в сущности, Ганс был в каком-то смысле робким, неуверенным в себе человеком.
Чувство скорби, возникшее от переживания своего прошлого, постепенно вытесняет из души презрение, ибо оно помогало лишь игнорировать прошлое. Становится ясно, что лучше обвинить себя в том, что тебя не понимают, чем презирать других. В этом случае можно хоть попытаться что-либо объяснить другим, создавая тем самым хотя бы иллюзию взаимопонимания. (Человек начинает использовать соответствующие способы для достижения взаимопонимания («Если я правильно выразился...») 11и т. д.)
Но без напряженной работы души родители часто не могут понять ребенка, поскольку синдром вытеснения переживаний собственного детства мог сделать их невосприимчивыми к потребностям детей. Даже родители, сознательно стремящиеся к тому, чтобы понять детей, далеко не всегда понимают их. Но они, по крайней мере, не препятствуют тому, что их дети переживают естественные чувства, и ребенку не нужно прятаться от горькой правды за демонстративным презрением, что, к сожалению, происходит довольно часто.
Национализм, ксенофобия, фашизм, в сущности, есть не что иное, как идеологическая легитимация бегства от себя самого, от мучительных, вытесненных в бессознательное воспоминаний о презрительном отношении родителей к ребенку, которое приводит впоследствии к точно такому же отношению к людям. Именно скрытое насилие над ребенком оборачивается созданием молодежных банд и радикальных группировок, но ни сами жертвы родительского насилия, ни общество в целом не в состоянии понять, почему подобные группы образуются.
Сорокапятилетнему Гансу, из-за мучивших его навязчивых состояний посещавшему уже второго психотерапевта, все время снилась смотровая башня, расположенная в болотистой местности на окраине его любимого города. Стоя на ней, Ганс наслаждался видом города, но одновременно испытывал грусть и тоску. Да и попасть на башню было не так-то просто, на пути к ней постоянно возникали какие-то препятствия, и входной билет доставался Гансу не так-то легко. В действительности же в этом городе не было смотровой башни, но тем не менее Гансу снилось, что башня там есть, и местность казалась ему хорошо знакомой. Характерно, что во сне Ганса никогда не покидало чувство одиночества. Сеансы психотерапии привнесли в этот сон значительные изменения. К немалому удивлению Ганса, теперь у него не было проблем с входным билетом. Затем саму башню снесли, но зато через болото проложили мост, и он теперь мог ходить в город пешком и видеть «пусть не все, но кое-что» с близкого расстояния. Ганс даже вздохнул с облегчением, так как страдал клаустрофобией и поездки в лифте всегда вызывали у него страх, ощутимый даже во сне. Свой сон он истолковал следующим образом: раньше ему непременно нужно было доказывать свою правоту и вообще чувствовать свое превосходство, то есть находиться наверху и быть умнее всех; теперь же ничего подобного ему не требуется, он не испытывает никакого дискомфорта, находясь на равных с окружающими, и вполне может пройтись пешком.
Ганс был до глубины души поражен, когда ему позднее приснилось, будто он стремительно поднимается в лифте наверх, не испытывая ни малейших признаков страха. Более того, он получил от этой поездки удовольствие. Наверху он вышел и увидел, что он находится на плоскогорье, где расположен город, на улицах которого кипит жизнь. На площади был устроен рынок, где продавали самые разные товары, в школе дети занимались балетом, и Гансу даже позволили присоединиться к ним (оказывается, он с детства мечтал об этом). Он непринужденно вступал в разговор с самыми разными людьми и чувствовал себя с ними весьма комфортно. Курс психотерапии позволил Гансу выявить свои истинные потребности. Он хотел, чтобы его любили таким, какой он есть, и не требовали большего. Естественно, сам он тоже хотел любить. А достижения его больше не волновали.
Под впечатлением сна, отразившего, разумеется, сокровенные желания, а не реальные события, счастливый Ганс заявил: «Раньше в моих снах я чувствовал себя бесконечно одиноким. Как самый старший, я опережал в своем развитии братьев и сестер, по интеллектуальному уровню был на порядок выше родителей и потому домашним были чужды мои духовные интересы. С одной стороны, я должен был демонстрировать свои обширные знания, чтобы окружающие принимали меня всерьез. Но с другой стороны, я был вынужден тщательно скрывать их, чтобы не дать родителям повод сказать: „Учеба тебе явно не на пользу пошла, ты, видать, совсем свихнулся. Считаешь себя лучше других, так как имеешь возможность учиться? Да если бы мать не жертвовала всем, а отец не трудился бы, не покладая рук, тебе пришлось бы забыть об этом“. Такие разговоры вызывали у меня чувство вины, и потому я был вынужден скрывать то, что я не такой, как все, скрывать свое Я. Так я изменял самому себе».
Итак, Ганс искал свою башню, преодолевал препятствия (долгий и трудный путь через болото, проблемы с входным билетом, страх и т. д.). Но, достигнув желанной цели, он чувствовал себя одиноким и покинутым.
Нет ничего необычного в противоречивом поведении родителей, не скрывающих недовольства своим ребенком, видящих в нем соперника и одновременно побуждающих его добиваться все более высоких результатов и откровенно гордящихся им. Вот потому-то Гансу все время снилась смотровая башня, до которой так нелегко добраться. В конце концов постоянное предъявление требований к самому себе вызвало у Ганса взрыв гнева, он пережил настоящий стресс, и башня вдруг перестала ему сниться. Отныне он мог уже не стремиться к величию и не смотреть на все сверху вниз. Гораздо привлекательнее ему казалась обыденная жизнь в «любимом городе» (символизировавшем его подлинное Я).
Только теперь Ганс понял, что презрение к окружающим воздвигло стену между ним и обществом и одновременно не позволило ему вести себя естественно и непринужденно. Ведь, в сущности, Ганс был в каком-то смысле робким, неуверенным в себе человеком.
Чувство скорби, возникшее от переживания своего прошлого, постепенно вытесняет из души презрение, ибо оно помогало лишь игнорировать прошлое. Становится ясно, что лучше обвинить себя в том, что тебя не понимают, чем презирать других. В этом случае можно хоть попытаться что-либо объяснить другим, создавая тем самым хотя бы иллюзию взаимопонимания. (Человек начинает использовать соответствующие способы для достижения взаимопонимания («Если я правильно выразился...») 11и т. д.)
Но без напряженной работы души родители часто не могут понять ребенка, поскольку синдром вытеснения переживаний собственного детства мог сделать их невосприимчивыми к потребностям детей. Даже родители, сознательно стремящиеся к тому, чтобы понять детей, далеко не всегда понимают их. Но они, по крайней мере, не препятствуют тому, что их дети переживают естественные чувства, и ребенку не нужно прятаться от горькой правды за демонстративным презрением, что, к сожалению, происходит довольно часто.
Национализм, ксенофобия, фашизм, в сущности, есть не что иное, как идеологическая легитимация бегства от себя самого, от мучительных, вытесненных в бессознательное воспоминаний о презрительном отношении родителей к ребенку, которое приводит впоследствии к точно такому же отношению к людям. Именно скрытое насилие над ребенком оборачивается созданием молодежных банд и радикальных группировок, но ни сами жертвы родительского насилия, ни общество в целом не в состоянии понять, почему подобные группы образуются.
Избавление от презрения
Сексуальные извращения, невроз навязчивых состояний и прикрытие своих комплексов с помощью идеологии – отнюдь не все виды неоконченной трагедии презираемого ребенка, проявляющейся в поражающем воображение многообразии форм и нюансов. Неприятие родителями сущности своего ребенка вызывает у него горькое разочарование, выражающееся в том, что ребенок начинает так же относиться к другим людям.
Однако конкретные формы этого отношения очень индивидуальны. Есть люди, которые никогда ни о ком дурного слова не сказали и всегда кажутся честными и благородными, но которые в то же время отчетливо дают понять любому другому человеку, что он глуп, смешон, бесцеремонен и вообще слишком зауряден по сравнению с ними. Они не осознают, что излучают такую «ауру». Таким образом, они машинально вовлекают посторонних в атмосферу своего родительского дома. Их детям особенно сложно вплоть до прохождения курса психотерапии выдвинуть конкретные обвинения против своих родителей.
Есть также люди, которые всегда приветливы с окружающими, однако держатся довольно надменно. В их присутствии чувствуешь себя песчинкой на ветру. Создается ощущение, что весь смысл их существования сводится к вынесению непререкаемых суждений на любую тему. Все остальные люди годятся только на роль восхищенных слушателей, сознающих в душе собственное ничтожество. Рядом с ними никто не вправе выражать свое мнение. Мнимое величие они унаследовали от родителей, с которыми в детстве не могли соперничать. Повзрослев, они неосознанно таким же образом строят свои отношения с окружающими.
Люди, превосходившие в детстве по своему интеллектуальному потенциалу родителей, ведут себя по-другому. Их родители, правда, восхищались своими одаренными детьми, но, чувствуя их превосходство, как правило, предоставляли сыновьям и дочерям самим решать свои проблемы. В этих людях изначально чувствуется значительный потенциал, однако они часто не в состоянии понять, почему другие не могут справиться со своими проблемами. Где же их интеллект? Они не замечают чужих забот точно так же, как в свое время родители, сознававшие свою слабость, не замечали их проблем.
Отсюда появление в аудиториях профессоров, способных выражаться коротко и ясно, но почему-то предпочитающих говорить настолько сложно и непонятно, что студентам для усвоения учебного материала приходится, тщательно скрывая раздражение, изрядно напрягать свой ум. Возможно, студент при этом испытывает те же чувства, которые испытывали его преподаватели раньше. Однако проявлять эти чувства будущему профессору не позволяли родители. Начав преподавать, эти студенты получат возможность передать свои знания молодому поколению таким же образом. И при этом будут уверены, что делают нечто хорошее, ведь приобретение знаний стоило им такого труда!
Целительное воздействие на психику пациента окажется гораздо более ярко выраженным, если человек воспримет деструктивное поведение своих родителей с помощью наглядного отрицательного примера. Но, повторяю, одним лишь интеллектом здесь не обойтись. Необходимо найти доступ в собственный внутренний мир и дать выход эмоциям, сокрытым в сфере бессознательного.
Помочь пациенту эмоционально воспринять свою жизненную историю и осмыслить ее, чтобы обрести новые жизненные силы – вот основная цель психотерапии.
Нужно предоставить самому человеку право решать, хочет ли он вести упорядоченный образ жизни и ежедневно ходить на работу или нет, хочет ли он жить один или с кем-нибудь, хочет ли он вступить в политическую партию. Здесь играют важную роль его жизненный опыт, мысли и чувства. В обязанности психотерапевтов не входит «придавать пациенту социальный статус» и вообще воспитывать его (а уж тем более прививать политические взгляды, так как любое воспитание – это навязывание определенной системы координат) или «находить для него друзей». Повторяю, это сугубо личное дело пациента.
Но если человек сумел извлечь из бессознательной сферыпережитые в прошлом чувства, если он не только умом, но и сердцем понял, как им в детстве манипулировали, какой вред ему этим нанесли и какое жгучее желание отомстить поселили в его душе, значит он быстрее, чем ожидается, избавится от потребности проделывать то же самое с другими людьми и приобретет большую способность понимать суть манипулирования. Повторно испытав детское чувство беспомощности и полной зависимости от других, он может, сохраняя внутреннюю независимость, примкнуть к любому общественному объединению. Осознав, что не следовало в свое время воспринимать каждое слово матери и отца как истину в последней инстанции, пациент уже в гораздо меньшей степени будет склонен чрезмерно идеализировать как отдельных людей, так и те или иные социальные системы. Не исключено, что он еще раз окажется по-детски наивным и восхитится в действительности крайне неудачной лекцией или плохой книгой, но вместе с тем он непременно еще раз почувствует, что за таким его ощущением не может не скрываться душевная пустота или даже настоящая человеческая трагедия. Потрясенного трагизмом своих детских впечатлений человека нельзя больше увлечь словами, как бы красивы они ни были: переживаниявозвысили его в собственных глазах. В конце концов, сознательно выстрадавший понимание своей трагической судьбы человек гораздо более ясно и быстро почувствует страдания других, даже если они тщательно их скрывают. Он не станет издеваться над чужими чувствами, какими бы они ни были, так как со всей серьезностью относится к собственным ощущениям. Он разомкнет заколдованный круг, перестав преодолевать свою закомплексованность посредством презрения к окружающим.
Сознательное выстраивание клинической картины собственного невротического заболевания самим пациентом благотворно сказывается не только на структуре его личности и семейных отношениях, но и, как ни странно, на общей политической атмосфере в стране. Люди, сумевшие благодаря психотерапии по-новому взглянуть на свое прошлое, научившиеся понимать свои чувства и находить их подлинные причины, больше не испытывают навязчивого желания срывать гнев на ни в чем не повинном окружении с целью избавить от упреков истинных виновников. Они готовы ненавидеть то, что по-настоящему достойно ненависти, и любить то, что по-настоящему достойно любви. Они способны трезво посмотреть на реальное положение дел, так как уже больше не являются «пораженными слепотой» измученными детьми, снимающими вину с родителей и потому обвиняющими других.
Будущее демократии зависит именно от конкретного поступка конкретного человека. Бесполезно апеллировать к разуму, равно как и стремиться пробудить любовь, если на пути к пониманию собственных чувств стоят труднопреодолимые препятствия. Ненависть нельзя победить никакими доводами, требуется понять ее исходную причину и найти соответствующие психологические инструменты для борьбы с ней.
Сильные эмоциональные переживания вызывают катарсисне только потому, что измученный организм требует «разрядки» эмоций, оставшихся с детства в бессознательном. Самое главное, что такие переживания избавляют нас от иллюзий, а зачастую и окончательно исцеляют от неврозов. Поэтому они укрепляют душу, способствуя развитию в ней созидательных тенденций. Гнев постепенно проходит, если его вспышка воспринималась как вполне оправданная. Однако он пройдет не навсегда, ибо причин для новых приступов гнева в нашем мире более чем достаточно.
Можно сколько угодно гневаться на невиновногои ненавидеть его: душу это нисколько не успокоит. Такая ненависть может только окончательно запутать человека, увести его в мир иллюзий. Она по природе своей разрушительна, ибо истоки ее – в искажении жизненной истории, приводящем к тому, что весь организм остается пронизанным неосознанными воспоминаниями о давнем насилии. Они отравляют душу и умерщвляют память, могут лишить способности к ярким душевным переживаниям и даже разума. Здание, построенное на самообмане, рано или поздно рухнет, похоронив под обломками жизнь если не его строителя, то его детей. Смутное ощущение присутствия в их жизни такого фактора, как родительская ложь, и невозможность распознать ее рано или поздно разрушат структуру их личности. Им придется сполна заплатить за уход родителей от четких ответов на трудные вопросы.
Человек, не обманывающий себя относительно своих истинных чувств, не нуждается в их идеологическом обрамлении и хотя бы уже потому не опасен для общества. Получившие в наши дни широкое распространение разнообразные теории, направленные на разжигание национальной вражды, со всей очевидностью свидетельствуют, что речь идет о заблуждениях, истинные мотивы которых коренятся в вытесненных в область бессознательного чувствах и воспоминаниях. Стоит ли говорить, что бессмысленно искать в них хоть какие-нибудь разумные начала.
Ненависть к жизни и страсть к разрушению – вот что делает националистов во всем мире настолько похожими друг на друга, что создается ощущение, будто все они носят одинаковую форму. У этих деструктивных концепций один источник – эмоциональный опыт, основанный на перенесенных в детстве страданиях, которые или не сохранились в памяти, или до поры до времени не воспринимаются сознательно. Да, впрочем, и саму возможность таких страданий общество еще недавно полностью отрицало. Теперь мы не можем позволить себе ничего подобного, так как скрытая в деструктивном поведении родителей социальная угроза может превратиться в лавину, которая сметет все на своем пути. Готовность людей познать подлинную историю своей жизни вызывает у окружающих желание поступить аналогичным образом. Их пробудившееся сознание со временем позволит высветить многие неизвестные сейчас общественности темные стороны современной политической жизни.
Однако конкретные формы этого отношения очень индивидуальны. Есть люди, которые никогда ни о ком дурного слова не сказали и всегда кажутся честными и благородными, но которые в то же время отчетливо дают понять любому другому человеку, что он глуп, смешон, бесцеремонен и вообще слишком зауряден по сравнению с ними. Они не осознают, что излучают такую «ауру». Таким образом, они машинально вовлекают посторонних в атмосферу своего родительского дома. Их детям особенно сложно вплоть до прохождения курса психотерапии выдвинуть конкретные обвинения против своих родителей.
Есть также люди, которые всегда приветливы с окружающими, однако держатся довольно надменно. В их присутствии чувствуешь себя песчинкой на ветру. Создается ощущение, что весь смысл их существования сводится к вынесению непререкаемых суждений на любую тему. Все остальные люди годятся только на роль восхищенных слушателей, сознающих в душе собственное ничтожество. Рядом с ними никто не вправе выражать свое мнение. Мнимое величие они унаследовали от родителей, с которыми в детстве не могли соперничать. Повзрослев, они неосознанно таким же образом строят свои отношения с окружающими.
Люди, превосходившие в детстве по своему интеллектуальному потенциалу родителей, ведут себя по-другому. Их родители, правда, восхищались своими одаренными детьми, но, чувствуя их превосходство, как правило, предоставляли сыновьям и дочерям самим решать свои проблемы. В этих людях изначально чувствуется значительный потенциал, однако они часто не в состоянии понять, почему другие не могут справиться со своими проблемами. Где же их интеллект? Они не замечают чужих забот точно так же, как в свое время родители, сознававшие свою слабость, не замечали их проблем.
Отсюда появление в аудиториях профессоров, способных выражаться коротко и ясно, но почему-то предпочитающих говорить настолько сложно и непонятно, что студентам для усвоения учебного материала приходится, тщательно скрывая раздражение, изрядно напрягать свой ум. Возможно, студент при этом испытывает те же чувства, которые испытывали его преподаватели раньше. Однако проявлять эти чувства будущему профессору не позволяли родители. Начав преподавать, эти студенты получат возможность передать свои знания молодому поколению таким же образом. И при этом будут уверены, что делают нечто хорошее, ведь приобретение знаний стоило им такого труда!
Целительное воздействие на психику пациента окажется гораздо более ярко выраженным, если человек воспримет деструктивное поведение своих родителей с помощью наглядного отрицательного примера. Но, повторяю, одним лишь интеллектом здесь не обойтись. Необходимо найти доступ в собственный внутренний мир и дать выход эмоциям, сокрытым в сфере бессознательного.
Помочь пациенту эмоционально воспринять свою жизненную историю и осмыслить ее, чтобы обрести новые жизненные силы – вот основная цель психотерапии.
Нужно предоставить самому человеку право решать, хочет ли он вести упорядоченный образ жизни и ежедневно ходить на работу или нет, хочет ли он жить один или с кем-нибудь, хочет ли он вступить в политическую партию. Здесь играют важную роль его жизненный опыт, мысли и чувства. В обязанности психотерапевтов не входит «придавать пациенту социальный статус» и вообще воспитывать его (а уж тем более прививать политические взгляды, так как любое воспитание – это навязывание определенной системы координат) или «находить для него друзей». Повторяю, это сугубо личное дело пациента.
Но если человек сумел извлечь из бессознательной сферыпережитые в прошлом чувства, если он не только умом, но и сердцем понял, как им в детстве манипулировали, какой вред ему этим нанесли и какое жгучее желание отомстить поселили в его душе, значит он быстрее, чем ожидается, избавится от потребности проделывать то же самое с другими людьми и приобретет большую способность понимать суть манипулирования. Повторно испытав детское чувство беспомощности и полной зависимости от других, он может, сохраняя внутреннюю независимость, примкнуть к любому общественному объединению. Осознав, что не следовало в свое время воспринимать каждое слово матери и отца как истину в последней инстанции, пациент уже в гораздо меньшей степени будет склонен чрезмерно идеализировать как отдельных людей, так и те или иные социальные системы. Не исключено, что он еще раз окажется по-детски наивным и восхитится в действительности крайне неудачной лекцией или плохой книгой, но вместе с тем он непременно еще раз почувствует, что за таким его ощущением не может не скрываться душевная пустота или даже настоящая человеческая трагедия. Потрясенного трагизмом своих детских впечатлений человека нельзя больше увлечь словами, как бы красивы они ни были: переживаниявозвысили его в собственных глазах. В конце концов, сознательно выстрадавший понимание своей трагической судьбы человек гораздо более ясно и быстро почувствует страдания других, даже если они тщательно их скрывают. Он не станет издеваться над чужими чувствами, какими бы они ни были, так как со всей серьезностью относится к собственным ощущениям. Он разомкнет заколдованный круг, перестав преодолевать свою закомплексованность посредством презрения к окружающим.
Сознательное выстраивание клинической картины собственного невротического заболевания самим пациентом благотворно сказывается не только на структуре его личности и семейных отношениях, но и, как ни странно, на общей политической атмосфере в стране. Люди, сумевшие благодаря психотерапии по-новому взглянуть на свое прошлое, научившиеся понимать свои чувства и находить их подлинные причины, больше не испытывают навязчивого желания срывать гнев на ни в чем не повинном окружении с целью избавить от упреков истинных виновников. Они готовы ненавидеть то, что по-настоящему достойно ненависти, и любить то, что по-настоящему достойно любви. Они способны трезво посмотреть на реальное положение дел, так как уже больше не являются «пораженными слепотой» измученными детьми, снимающими вину с родителей и потому обвиняющими других.
Будущее демократии зависит именно от конкретного поступка конкретного человека. Бесполезно апеллировать к разуму, равно как и стремиться пробудить любовь, если на пути к пониманию собственных чувств стоят труднопреодолимые препятствия. Ненависть нельзя победить никакими доводами, требуется понять ее исходную причину и найти соответствующие психологические инструменты для борьбы с ней.
Сильные эмоциональные переживания вызывают катарсисне только потому, что измученный организм требует «разрядки» эмоций, оставшихся с детства в бессознательном. Самое главное, что такие переживания избавляют нас от иллюзий, а зачастую и окончательно исцеляют от неврозов. Поэтому они укрепляют душу, способствуя развитию в ней созидательных тенденций. Гнев постепенно проходит, если его вспышка воспринималась как вполне оправданная. Однако он пройдет не навсегда, ибо причин для новых приступов гнева в нашем мире более чем достаточно.
Можно сколько угодно гневаться на невиновногои ненавидеть его: душу это нисколько не успокоит. Такая ненависть может только окончательно запутать человека, увести его в мир иллюзий. Она по природе своей разрушительна, ибо истоки ее – в искажении жизненной истории, приводящем к тому, что весь организм остается пронизанным неосознанными воспоминаниями о давнем насилии. Они отравляют душу и умерщвляют память, могут лишить способности к ярким душевным переживаниям и даже разума. Здание, построенное на самообмане, рано или поздно рухнет, похоронив под обломками жизнь если не его строителя, то его детей. Смутное ощущение присутствия в их жизни такого фактора, как родительская ложь, и невозможность распознать ее рано или поздно разрушат структуру их личности. Им придется сполна заплатить за уход родителей от четких ответов на трудные вопросы.
Человек, не обманывающий себя относительно своих истинных чувств, не нуждается в их идеологическом обрамлении и хотя бы уже потому не опасен для общества. Получившие в наши дни широкое распространение разнообразные теории, направленные на разжигание национальной вражды, со всей очевидностью свидетельствуют, что речь идет о заблуждениях, истинные мотивы которых коренятся в вытесненных в область бессознательного чувствах и воспоминаниях. Стоит ли говорить, что бессмысленно искать в них хоть какие-нибудь разумные начала.
Ненависть к жизни и страсть к разрушению – вот что делает националистов во всем мире настолько похожими друг на друга, что создается ощущение, будто все они носят одинаковую форму. У этих деструктивных концепций один источник – эмоциональный опыт, основанный на перенесенных в детстве страданиях, которые или не сохранились в памяти, или до поры до времени не воспринимаются сознательно. Да, впрочем, и саму возможность таких страданий общество еще недавно полностью отрицало. Теперь мы не можем позволить себе ничего подобного, так как скрытая в деструктивном поведении родителей социальная угроза может превратиться в лавину, которая сметет все на своем пути. Готовность людей познать подлинную историю своей жизни вызывает у окружающих желание поступить аналогичным образом. Их пробудившееся сознание со временем позволит высветить многие неизвестные сейчас общественности темные стороны современной политической жизни.