Мирер Александр Исаакович. Дождь в лицо

   Он лукавил сам с собой и знал, что лукавит. Ему было все равно.
   ... Большая пирога вождя невидимо кралась вдоль берега поляны под воздушными корнями. Весла бесшумно отталкивали воду, роняли капли, пирога ровно шла по воде, извиваясь длинным телом, как сороконожка.
   Из сумрака, из-под завесы корней была видна поляна, белая и сверкающая от солнца, и бледнооранжевая палатка с черным квадратом тени под столбами.
   Днем джунгли разделены на два мира -- солнечный и сумрачный. Живое прячется в сумрак как может, потому что солнце убивает тех, кто не спрячется. На солнце деревья пахнут смолой, густым белым соком, а животные -- потной шерстью или мертвенной сухостью чешуи. Только от муравьев пахнет всегда одинаково-сильно; кислой слюной, горьким ядом и пылью подземных хранилищ. Они не боятся солнца, не скрываются в черную тень.
   "Мир сложен", -- думал вождь. Из этой сложности он должен вылущить ясную цель и сплести вокруг свои планы, как резьбу вокруг древка копья.
   Древко должно быть резным, а лезвие -- гладким и острым.
   ... Поход! Ворваться в город, сжечь дома и склады каучука и серебряные шары бензохранилищ. Напомнить белым -- кто здесь хозяин... Поход...
   Пока Бегущие не возьмут патронов, светлоглазых нельзя трогать. У них есть радио. Если радио замолчит, на розыски прилетят солдаты, и придется убить солдат и уходить. Вместо похода придется драться в джунглях, далеко от городов, и гарнизоны успеют получить подкрепления.
   Пирога подошла к запруде. Тот Чье Имя Нельзя Произносить жестом остановил гребцов, посмотрел вдоль запруды. В коричневой тени под бревнами проскользнул водяной удав. От высокого берега к пироге неторопливо поплыли крокодилы.
   Вождь поднял руку, пирога вышла на солнце, чтобы развернуться и снова уйти в тень. Дождь в Лицо уже увидел и понял то, чего не заметил советник.
   Многоязыкий умеет торговать, но он лишен мудрости. Даже он не понял, что сделает вода, если взорвать запруду. Она помчится как раненый ягуар и затопит Огненных. Мы отведем воду вбок. Выроем канал, как белые -- решил вождь. Но сначала Бегущие должны принести патроны. Следующей ночью Многоязыкий убьет светлоглазых. Стрелой, из духовой трубки, двухжальной стрелой, с наконечником из змеиных зубов. Я не позволю трогать их вещи, даже ружья и патроны. А утром воины выроют канал и к ночи начнется поход. Через две ночи. Когда прилетят солдаты, мы будем уже далеко. Солдаты решат, что светлоглазых убила змея.
   "Все-таки придется, -- думал Тот Чье Имя Нельзя Произносить. -- Как только вернутся Бегущие. Почему-то мне не хотелось их убивать".
   Он неподвижно сидел в середине пироги, младший воин отстранял корни и лианы, чтобы они не задели вождя, а Дождь в Лицо сидел неподвижно, только зеленая фланелевая рубаха поднималась на выпуклой груди. Он был стар, а его советники -- глупы. Ни один из них не понимал, что племя держится чудом, и храбростью воинов, и его мудростью.
   Он вышел на берег, медленно пошел к своему дому. Младшая жена сидела на корточках у порога и чистила старое боевое копье. Когда вождь входил в дом, с поляны опять донеслись выстрелы.
   III
   Андрей лежал в мешке и стучал зубами -- три десятка укусов даром не проходят, несмотря на сыворотку. Аленка положила его голову себе на колени. Его трясло, но он был очень доволен и, как всегда, начал от удовольствия дерзить.
   -- Думаешь, мне удобно? У тебя жесткие колени.
   -- Давай, давай, -- сказала Аленка.
   -- И зачем ты примчалась? Пока мы хороводились, они куснули раз двадцать или еще больше.
   Он смотрел на нее, и видел ее шею, нежный треугольник подбородка и внимательные глаза. И ковбойку, мокрую насквозь, и соски под мокрой тканью.
   -- Я тебя очень люблю, вообще-то.
   -- Подумаешь. Тебя просто лихорадит. Молчи, а то вкачу еще сыворотки. Растяпа.
   Он сел, придерживая мешок изнутри, и прислонился к стенке палатки:
   -- Что ты напугалась, собственно? Я мог убежать сразу. Просто не захотел.
   Аленка пожала плечами.
   -- Я пойду переоденусь.
   Она осторожно прошла в палатку, и зашуршала пластмассовыми чехлами.
   -- Ладно. Зато я провел опыт.
   -- Какой?
   -- Ультразвук прямо на Большой клуб.
   -- Поделом вору и мука.
   -- Э-хе-хе, -- сказал Андрей. -- Ничуть не бывало. Если бы не это, они бы напали еще раньше.
   Аленка вылезла из палатки, натягивая рубашку на ходу.
   -- Бедняга Клуб ничего не понял, -- сказал Андрей. -- Он временно прекратил полеты, пока я не выключил звук. Слушай. Вот что главное: диск сегодня раза три облетел меня кругом.
   -- Только и всего?
   -- Он присматривался. Где их любимый синий контейнер.
   -- Не верю, -- сказала Аленка.
   -- Завтра повторим. Но это не все еще.
   -- Погоди, Андрей. Есть у тебя уверенность, что мы ни разу не ходили без контейнера?
   -- В том-то и дело! Пока мы ходили с контейнерами, которые они видели в работе один-единственный раз -- атак не было. -- Он выдержал паузу. -- Это тебе не условные рефлексы, это разум. Рефлекс не вырабатывается с одного раза.
   -- Спешишь, -- сказала Аленка.
   -- Повторим. Сама увидишь. Только вода мне не нравится. А как ты думаешь, почему они улетели?
   -- Я вот и думаю -- почему бы. Неужели все-таки из-за контейнера?
   -- И даже более того, -- сказал Андрей. -- Слушайте меня все. Я был ровно в трехстах метрах от Клуба, по прямой. Сколько времени ультразвук идет туда и обратно? Отвечаю -- две секунды. Так вот. Крылатые улетели через три секунды после того, как ты подняла контейнер. По секундомеру. Лишняя секунда ушла на промежуточные преобразования сигнала, их было восемь. Увидеть, передать доклад, получить, выдать команду, получить ответ, и три исполнительных действия. Восемь операций в течение секунды. Убедительно?
   -- Молодец, -- сказала Аленка. -- Ты ужасный молодец.
   -- Угу, Все это сделал я. А что ты услышала?
   -- Равным счетом ничего. -- Она прыснула. -- Ни-чего-шень-ки.
   -- Понятно, -- сказал Андрей. -- С этого момента слышимость стала отличной, да?
   -- Я не люблю, когда ты распускаешься. Кандидат наук, а ругается, как...
   -- Доктор наук, -- быстро сказал Андрей. Аленка засмеялась, и Андрей в том же темпе спросил: -- Сначала ты ничего не слышала. Когда ты начала слышать?
   -- Смотри сам. -- Она подняла дневник с очага -- пластины нержавеющей стали, привинченной к мосткам. Дневник валялся там, где она его бросила, когда ринулась к Андрею. "Черт. Надо было взять контейнер", -- прочел Андрей.
   -- То есть, за считанные секунды до начала атаки появилась слышимость... Почему?
   -- Не знаю, -- сказала Аленка.
   -- Я сегодня сочинил сто гипотез про твое дальнеслышанье, и чую, -- все они ложные. Ох, беда мне... -- он рывком повернулся набок. -- И я имею мистическое убеждение: этот самый эффект дальнослышанья мы объясним последним, а может быть, никогда не объясним.
   Андрей вздохнул и закрыл глаза. Аленка крутила на пальце свою любимую игрушку -- большой пистолет Зауэра.
   -- Ты бы положила пистолет... -- не открывая глаз, сказал Андрей.
   -- Положила уже. Ты знаешь, Андрей, мне странно. Даже низший разум, зачаточный -- все равно. Зачем ему нападать, если мы не приносим вреда?
   -- Почему низший? Дай бог какой... -- сонно сказал Андрей.
   -- Ладно. Ты поспи, мудрец. Пожалуй, я тебя прощу. В будущем, уже недалеком.
   -- Легко нам все дается, Аленушка. Чересчур легко... Не люблю я... легкости.
   -- Ты спи, -- сказала Аленка. -- Ты совсем одурел в этих джунглях. Спи.
   ... Она сидела над Андреем и прислушивалась к его дыханию -- больному, тяжелому и все равно знакомому до последнего звука. Она сидела гордая и счастливая, охраняла его сон, и знала, что ничем его не возьмешь -- ни славой, ни деньгами. Он все равно будет самим собой. И все равно будет такой же беспомощный -- даже удивительно, рабочий парень, золотые руки, и в сути -- совершенно беспомощный, но это знает только она, потому что Андрей не отступает -- ни за что. В его уверенности что-то есть от большой машины, от трактора, или танка. Ведь Он все предсказал заранее, и хотя ему никто не верил, кроме Симки Куперштейна, он добился своего. "А Симка -- молодец; тоже настоящий ученый", -- подумала Аленка. Ей вспомнилось, как Лика устроила вечеринку в своей шикарной генеральской квартире и Андрей все испортил. Лика сказала обиженно: "Твой сибирский стеклодув просто невыносим", потому что она была влюблена в Симку, и на вечеринке он робко попытался ухаживать, но Андрей все испортил.
   Андрей сидел в кабинете с Костей. Поначалу они спорили тихо, и пили "Спотыкач", а потом Андрей захмелел и стал орать.
   Симка потихоньку встал и пошел в кабинет.
   -- Что он орет? -- спросила Лика, глядя вслед Симке. Тогда Аленка тоже пошла в кабинет. Симка грустно смотрел на Андрея, приложив два пальца к губам -- знак высшего внимания. Костя презрительно улыбался.
   -- Модель мозга в муравьиной семье, -- говорил Андрей, не сводя глаз с Симкиных пальцев. -- Допустим, что двести тысяч муравьев соединили свои головные ганглии.
   -- Ты выпей, -- сказал Костя, но Симка только повел ресницами.
   -- Вопрос, -- сказал Андрей. -- Как это может произойти, ага? Я думаю, так: бивуачный клуб Эцитонов почему-то не распался.
   -- Почему? -- тихо спросил Симка.
   -- Мутация. Вывелся очередной расплод, должен быть сигнал -- идти в поход, понятно? Предположим, что в результате мутации этот расплод не принимает сигнала...
   -- Понятно. -- Симка опустил пальцы. -- Мутанты останутся на месте: стационарный клуб...
   -- Ага, а в клубе у них непрерывный контакт через сяжки. Правдоподобно, ага?
   Она долго не могла отучить его от сибирского "ага"...
   -- Вот и добился своего, ага? -- сказала Аленка, и осторожно дернула Андрея за ухо.
   -- Это ты, -- пробормотал Андрей, -- а я сплю.
   -- Вот и просыпайся теперь, -- сказала Аленка. -- Поешь и спи дальше.
   -- Нет...
   Так он и не проснулся. Алена заставила его перебраться в палатку и он проспал весь день -- свой день победы -- и проснулся только следующим утром.
   IV
   Еще один рассвет, а за ним еще один день. Невыносимо парит, наверно, днем прольется гроза. Ковбойки мокрые, по палатке бегут капли -- влажность девяносто пять, температура тридцать. С утра. И солнце еще не вышло из-за леса.
   Очень жарко и душно, и тяжко на сердце, как всегда в такие дни.
   Андрей, распухший, как резиновая подушка, пьет кофе и пишет план опытов на сегодняшний день. Он страшно возбужден, у него токсическая лихорадка после укусов. Завтракать не хочет. Попугай Володя сидит на перилах и смотрит на стол то одним, то другим глазом, -- клянчит. Время от времени он произносит: "сахаррррок".
   Крокодилов не видно.
   Так начинался самый важный, решительный день. Среди глухих джунглей, в затопленных лесах, трипанозомных, малярийных и бог еще знает каких.
   Аленка думала обо всем этом и крутила свою утреннюю карусель. Завтрак, посуда, снаряжение. Сверх этого она нашла чехлы для контейнеров, яркооранжевые, как переспелые апельсины; прижгла Андрею укусанные места -двадцать восемь укусов. Потом забралась в палатку и записала в дневнике: "Очень вялое самочувствие, неровный пульс. Испытываю тревожные опасения. Когда пытаюсь их сформулировать, получается, что О. создают какое-то биополе, враждебное мне и вызывающее тяжелое настроение. Хотя возможно, это обусловлено моим состоянием и жарой".
   -- И все, -- бормотала Аленка, пряча дневник на самое дно ящика. -- И кончено. Теперь ни пуха, ни пера. В самом деле, ей стало легче, когда она влезла в комбинезон и выставила на солнце термобатареи. Вентилятор гнал по мокрому телу прохладный воздух, и с непривычки было знобко, пошла гусиная кожа. Андрей с кряхтеньем шагал по тропе, жужжал над головой диск, листорезы сыпали па комбинезон дождь шинкованных листьев, и ей стало спокойно и уютно, как у себя в прихожей.
   -- Сейчас начнут, -- сказал Андрей. -- Давай пока проверку слуха.
   Они включили магнитофончики и Андрей принялся шепотом наговаривать цифры. Алена повторяла то, что слышала. Цифры Андрей заранее выписал на бумажку из таблиц случайных чисел. С расстоянием становилось слышно не хуже, а лучше. На дистанции тридцать метров Алена четко-четко слышала комариный голос с подвыванием: "нольноль-девять-четыре..."
   И внезапно муравьи начали второй опыт.
   Атака.
   Крылатые обрушились на шлем из-за спины, совершенно неожиданно и сразу закрыли забрало. Аленка вслепую сдернула чехол с контейнера, включила секундомер и замерла, глядя на стекло. Противно заныли виски -- стекло кипело муравьями у самых зрачков.
   ... Пунцовая каша на забрале -- кривые челюсти скользят, срываются, щелкают, как кусачки, и кольчатые брюшки изогнуты и жала юлят черными стрелочками.
   "Не жалят, берегут яд, -- подумала Аленка, берегут, берегут, для дела берегут", -- и ей стало жутко при одной мысли о деле. Под маской было красно, как на пожаре, Огненные скребли челюстями везде, кругом, у груди и подмышками, и внезапно забрало очистилось. Секундомер -- стоп. Несколько крылатых еще бегали по стеклу, мешали видеть Андрея. Она смахнула их -ступайте, недисциплинированные. Пешие колонны, не успевшие вступить в бой, разворачивались на тропе.
   Алена, вздрагивая, прошла по муравьям к Андрею.
   -- Сколько? -- спросил Андрей.
   -- Три и семь.
   -- У меня четыре секунды ровно.
   -- Неважная у тебя реакция, -- сказала Аленка. -- Посмотри на свое стекло.
   -- Чистое.
   -- "Только и всего", -- сказала Аленка.
   -- Не понял.
   -- Яда нет. Грызли, но не жалили, только и всего.
   -- Ой, -- сказал Андрей. -- Половина Нобелевской твоя.
   -- Моя. А почему они знают, где тело, а где костюм?
   -- Ведает о том господь, -- сказал Андрей.
   -- Ну вот. Поздравляю тебя, они разумные.
   -- Еще бы, -- сказал Андрей. -- Умней иного человека.
   -- Поздравляю, -- сказала Аленка и посмотрела на его счастливое лицо, они повернули к Клубу, держась в тени деревьев.
   Солнце стояло уже на полпути к зениту, над обрывистым берегом старицы, и всей мощью обрушивалось на стену джунглей, окружающих поляну полукольцом. Солнце отражалось от глянцевых листьев, от светлой коры и озаряло до дна глубокий грот. Большой Клуб был похож на большой костер, или лесной пожар, иди на стекло, раскаленное горелкой.
   Люди осторожно пересекли поляну, не подходя к гроту. Целая туча крылатых жужжала в воздухе, просвечивая, как ягоды красной смородины, а из грота выдвинулись боевые колонны и замерли у края тени.
   -- А здорово, -- сказала Аленка. -- Я поняла теперь, на что он похож. Как будто вылили цистерну смородинного варенья, и оно застыло потеками.
   -- Да, -- сказал Андрей. -- Образ. Трехметровые потеки варенья. Он похож на извилины мозга, раскаленного мыслью.
   ... Вот он. Шорох и скрипы в огненной глубине. Огненные сталактиты, спускающиеся с потолка и полированных стен. Сколько их здесь? Полмиллиона -говорит Аленка, миллион -- считает Андрей, но разве их сочтешь? Живые фестоны из малоподвижных слепых муравьев, сцепившихся ножками. Они скрыты под сплошным бегущим слоем рабочих, как под мантией. В неукротимом беге мчатся рабочие, завихряясь на выступах Клуба, и чистят его, и кормят, и приносят ему тепло и влагу. Вот что такое -- Клуб... Мозг, составленный из миллиона единиц. Мозг, который нельзя обмерить и взвесить. Его охраняют не лейкоциты и антитела, а беспощадные солдаты, вооруженные челюстями и ядовитым жалом. Вот они стоят, выровняв ряды, как павловские гренадеры, и отсвечивая, как дифракционная решетка, а за ним сияет Клуб и вся поляна розовеет в отраженном свете.
   Каждый раз Андрей смотрел на него с восторгом и отчаяньем. Даже человеческий мозг поддается исследованию. Можно мерить биопотенциалы, подавать искусственные раздражения, -- чего только не делают с мозгом! А к этому не подступиться. Прошло три месяца, они работали, как черти, а что им известно? Ничего... Как передаются сигналы по Клубу? Ультразвуком, электрическим полем? Неизвестно... Шестисантиметровые муравьи с длиннейшими антеннами -- что они такое? Только матки, или одновременно нервные узлы? Опять неизвестно. Каким путем Клуб осуществляет самоэволюцию, как он усиливает полезные признаки, отбрасывает вредные? Есть только рабочая гипотеза, которую невозможно проверить. Ничего нет, одни домыслы. Остается снимать и записывать, снимать и записывать, покуда хватит пленки.
   -- Или убить Клуб и анатомировать, -- пробормотал Андрей и оглянулся, как будто Клуб мог его понять. -- Так и это ничего не даст...
   Андрей включил кинокамеру. Горбатый никелированный пистолет зажужжал на штативе -- очередями с минутными интервалами. Приходилось смотреть, чтобы муравьи не царапали объектив, -- челюсти у них слишком крепкие. Он поднял контейнер угрожающим жестом. "Ничего себе, первый жест взаимопонимания", -подумал Андрей.
   Алена тоже поставила штатив и нацелила фотия. Она взяла в визир верхний край Клуба -- акустическую ультразвуковую группу, но вспомнила и перевела аппарат направо вниз. Месяц назад они уловили усиленное движение во время эволюций летающих дисков, и с тех пор снимали это место ежедневно. Каждый раз, когда в поле зрения разрывалась мантия, она нажимала спуск, и взвизгивала про себя -- так сонно и мудро шевелились под мантией длинноусые муравьи с гладкими выпуклыми спинками. В центре кадра был здоровенный узловой муравей, толстобрюхий, совершенно неподвижный. На нем одновременно помещались штук пять неистовых рабочих.
   -- Кадр, -- сказала Аленка. Рабочий сунул в челюсти толстобрюхому какой-то лакомый кусочек. Кадр, еще один, еще... Ей показалось, что могучая антенна, мелькнувшая в пяти примерно сантиметрах от толстобрюхого -- его антенна. Так же как Андрей, она подумала, что здесь все спорно и зыбко, что они не знают даже, куда тянутся антенны под неподвижными ножками. Все скрыто... Кадр -- это был шикарный снимок -- толстый барин отогнул брюшко, на нем мелькнуло белое-белое яичко, и хлоп! -- все закрылось, как шторный затвор аппарата. Нечего было и мечтать -- проследить путь рабочего с этим яичком.
   Глядя в визир правым глазом, левым она увидела Андрея -- он воткнул в землю плакатик на стержне, открыл плоскую баночку. Мед с сахаром. Это был ежедневный трюк -- Андрей втыкал значок, ставил баночку и засекал время, и диск педантично делал круг над значком, и все. Муравьи не трогали мед, хотя на дорожках в стороне от Клуба они подбирали с земли все -- хоть пуд вылей. Самое было смешное, что мед все-таки исчезал: его съедали случайные муравьи, неспособные почему-то принимать команду от дисков. Это было проверено -рабочие с одной обстриженной антенной сейчас же кидались к чашке, и теперь Андрей собирал с меда отдельную коллекцию уродов, не слышащих команды.
   -- Поняли, дурни? -- сказала Аленка. -- Нас не перехитришь. Воздержание -- не всегда благо.
   Андрей помахал ей и поднял на штатив комбайн. Аленка подключила кабель от комбайна к кинокамере. Началась синхронная запись ультразвука со съемкой акустической зоны и дисков.
   В тот самый момент, когда кинокамера нацелилась на круглые выступы акустической зоны, муравьи мантии кинулись в стороны, и поверхность Клуба очистилась довольно большим пятном. Аппарат застрекотал как бешеный -- Алена водила по пятну телеобъективом, стараясь работать строчками, как телевизионная развертка, а пленки было мало, как всегда в таких случаях.
   В середине пятна началось движение. Между мозговыми муравьями протискивались небольшие рабочие -- не больше сантиметра в длину, и суетливо стекались к центру пятну, карабкались друг на друга, собирались в трубку, и она росла на глазах, тянулась к ним, темнела в середине...
   Прошло две минуты -- Андрей бормотал в магнитофон, не отрываясь от кинокамеры, Алена меняла катушку. Трубка перестала наращиваться -- странное образование, не слишком правильной формы, сантиметров пять в диаметре, около десяти в длину. С фронта было трудно оценить длину.
   -- Волновод, -- убежденно сказал Андрей. -- Смотри, какие они светленькие. Юнцы. Сегодня раскуклились, держу пари.
   ... Колокол грянул, разрывая череп и сердце, и все стало фиолетовым, и сразу тяжко ударило в спину и затылок. Копошась в земле, она разрывала землю острой головой, извиваясь всем телом, проталкиваясь сквозь землю кольчатым телом. В землю, пока бешеный свет тебя не ожег, вниз, вниз, вниз...
   ... Свет ударил в глаза. Она лежала на земле, глядя в фиолетовое небо. Андрей снял с ее груди штатив, обрызгал маску аэрозолью и поднял стекло. Алена села.
   -- Как червь. Они превратили меня в червя. В дождевого червя:
   -- Ничего, маленькая, ничего, -- бормотал Андрей. -- Ну все и прошло, они больше не посмеют, ничего...
   Ее вырвало. Потом она заплакала, и все отошло, как отходит дурной сон после первых минут пробуждения.
   -- Как ты... это перенес?
   -- Да что там... -- сказал Андрей. -- Не знаю. Ничего, в общем. Голова так закружилась, и все.
   -- Ничего себе, -- сказала Аленка.
   -- Да чего там... -- Андрей придерживал ее двумя руками, как вазу. -Индивидуальное воздействие...
   Он бормотал что-то еще, вглядываясь в нее перепуганными глазами.
   -- Ничего, -- сказала Аленка. -- Все прошло. Я себя лучше чувствую, чем утром. Что у тебя в руке?
   -- Изотопчик. -- Андрей показал ей свинцовую трубку с пластмассовой рукояткой -- кобальтовый излучатель. -- Я вчера еще брал с собой -- кое-что проверить.
   -- Ну и что?
   -- Когда ты упала, я сбил крышку, и резанул по акустике, один раз. Ты сразу перестала корчиться, я резанул еще раз, и трубка разбежалась.
   -- Так им и надо,-- сказала Аленка.
   ... В лодке они сразу потащили с себя комбинезоны. Не было сил терпеть на теле мокрую толстую ткань, Андрей дышал с тяжким присвистом. Вымыть бы его в ванне, с хвоей. Но где там -- ванна... Лучше об этом и не думать...
   Она посмотрела вдоль берега. Воздушные корни переплетались диковинным узором, -- как на японских гравюрах. Под самым берегом дважды ударила рыба, побежали по воде, пересекаясь, полукруглые волны. "Это было уже, -- подумала Аленка. -- Гравюра, черные корни и два звонких удара". И еще она вспомнила, как в самый первый выезд, когда вертолет еще стоял посреди поляны, она почувствовала, что много-много раз увидит эти корни, и берег, и поляну.
   Андрей протянул ей тяжелую фляжку, обшитую солдатским сукном. Чай был холодный и свежий на вкус, потому что фляжка все утро стояла на солнце; Аленка сидела, опираясь на борт, и пила маленькими глотками. Уплыть, и больше никогда не видеть --ни Клуба, ни берега, ничего. Лежать в домашних брюках на ковре и читать. Какую-нибудь дрянь, Луи Буссенара, или "Маленькую хозяйку большого дома". Она знала, что это пройдет, но ближайшие два дня им не стоит ходить в муравейник. Она не могла бы вспомнить, что с ней было, когда она корчилась там, перед Клубом. Даже если бы захотела. Все это было где-то внизу, под человеческим, и сейчас она была сухая и шершавая, как сукно, и чудное дело, все это подействовало на Андрея больше, чем на нее.
   Он и торжествовать не в состоянии. День торжества. "Сегодня -- день победы и вчера был день победы, -- подумала Аленка. -- Но тебе не до побед". Андрей сидел, опустив распухшие руки.
   -- Ну-с, можешь плясать, -- сказала Аленка. -- Гипотеза муравьев разумных получила экспериментальное подтверждение.
   -- Да, -- ответил Андрей и отвернулся. Аленка почувствовала, как сердце остро подпрыгнуло -- тук-тук -- и отозвалось в животе. Палатка одиноко маячила вдали над поляной.
   -- Пошли домой. Надень-ка шляпу, сейчас же.
   Андрей надел шляпу. "Плохо; Плохо ему совсем".
   -- Что это было, Андрей? Инфразвук?
   -- Не знаю. Наверно. Как ты себя чувствуешь?
   -- Отменно я себя чувствую.
   -- Не врешь? -- вяло спросил Андрей.
   -- Чудак, -- сказала Аленка. -- Я прекрасно себя чувствую.
   -- Посчитай пульс.
   -- Брось, ей-богу. Не больше восьмидесяти.
   -- Гребем в рукав.
   Аленка опустила весло.
   -- В какой рукав?
   -- К запруде.
   -- Никакой запруды. Обедать и спать.
   -- Хорошо, -- ватным голосом сказал Андрей. Оставайся обедать, а я пойду к запруде.
   -- Ты же помрешь.
   Андрей посмотрел на нее и надел черные очки, которые она ненавидела. Лодка повернулась на месте и двинулась к рукаву.
   -- Они-то мыслят, и заботятся о будущем, -- бормотал Андрей, -- зато мы думать перестали... -- Это почему?
   -- Сейчас увидишь.
   "Ладно, я тебя разговорю", -- подумала Аленка.
   -- А почему... -- она хотела спросить, почему она забеременела здесь, а не дома, в Москве, в тишине и покое.
   -- Что -- почему?
   -- Каким образом они заботятся о будущем?
   -- Пытаясь нас уничтожить.
   -- Вот это -- да... -- сказала Аленка. -- По-моему, совсем наоборот.
   -- Ну, конечно, конечно... Разум -- всегда гуманен... Ты об этом спрашиваешь?
   -- Ну, примерно, так.
   Андрей, как спросонья, почесал голову под шляпой, вздохнул, и, наконец, посмотрел на Алену сквозь очки.
   -- Предположим, это логичный вопрос, если говорить о человеческом разуме. Который, м-м-м, ну, прошел определенную школу эволюции. В какой-то мере логичный. А насчет Клуба -- это зряшный вопрос.
   Он опять замолчал, но Алена знала его хорошо, и она уже почувствовала себя в силе -- пирога ходко шла под веслом, и с каждым взмахом дышалось все глубже, и голова становилась яснее.
   -- Излагай, -- сказала Алена. -- Давай, давай, я слушаю.
   -- Хорошо. Гуманность -- продукт эволюции, и продукт достаточно поздний. Это ощущение человечества как единого целого, -- сказал Андрей, и Алена увидела, что он готов. Голова заработала.
   -- Каждый человек -- член человечества. Но мы едины. Убить человека -значит убить самого себя. Это сущность гуманности.
   -- Теория, а? -- сказала Алена.
   Андрей фыркнул -- удовлетворенно: