Мир-Хайдаров Рауль. Велосипедист

даже в этой немногословной беседе участвовали из хозяев только трое: те, что
приглашали Маринюка, и Георгий Павлович, имевший над компанией очевидную
патриаршую власть. Остальные двое, немо выказывая восторг на плохо выбритых
лицах, следили за столом, за тем, чтобы не пустовали стаканы, и ловко
распоряжались содержимым волшебной корзины.
- Куда едете, чем занимаетесь, молодой человек? - спросил вдруг старик
среди неожиданно возникшей или ловко созданной паузы.
- Инженер, еду в Тбилиси в командировку, - вяло ответил Маринюк,
предчувствуя, что интерес к нему тотчас иссякнет, был убежден, что такая
ординарность вряд ли у кого вызовет любопытство.
- Инженер?.. В командировку?.. Я же говорил вам, - обратился Георгий
Павлович к своим спутникам. - Учитесь: школа, высший пилотаж, я в его годы
не знал такой славы. А как он держался в коридоре! Любо посмотреть: турист,
артист, да и только... Пейзаж, закат, пленэр... А как разговаривал с Дато и
Казбеком, словно никогда их в глаза не видел! Это же блеск! Станиславский! А
если хотите - Мейерхольд!..
- Я действительно никогда не видел ни вас, ни ваших спутников, -
перебил старика удивленный Руслан.
- В глаза не видел! - воскликнул с улыбкой Георгий Павлович, и купе
минут пять сотрясалось от смеха.
Маринюк, ничего не понимая, смотрел на своих собутыльников и видел, с
каким восторгом, боясь упустить хоть один его жест, глядят на него странные
попутчики. Такого внимания к собственной персоне он никогда не испытывал.
- Да, Марсель есть Марсель, не зря о нем и в зоне, и на свободе легенды
ходят, - откликнулся тот, кого старик назвал Дато.
- Вы что-то путаете, я - Маринюк, инженер из Ташкента, - не понимая,
разыгрывают его или же в самом деле принимают за какого-то Марселя, ответил,
трезвея, Руслан.
Купе снова зашлось смехом. Георгий Павлович, вытирая тонким батистовым
платочком слезящиеся глаза, спросил:
- Может, и ксиву покажешь? Маринюк...
По Мартуку Руслан хорошо знал жаргон блатных. Достав из внутреннего
кармана пиджака паспорт, он протянул его через стол.
В купе притихли и внимательно смотрели, как ловко пальцы старика
вертели паспорт так и эдак. Георгий Павлович даже поднял его к носу и
тщательно принюхался, казалось - попробуй он даже на зуб, никто бы не
улыбнулся. Но Руслану было не до смеха.
- Хорошая ксива, и пахнет по-настоящему, - сказал, наконец, Георгий
Павлович, возвращая паспорт. - Значит, с бумагами все в порядке, быстро
обзавелся... Дато считал, что ты без ксивы. Он ведь с тобой в одной зоне
мантулил в последний раз. Вспомни, Лорд у него кликуха, а фамилия -
Гвасалия. Правда, он сейчас таким франтом выглядит, как раз тебе в
помощники, "интеллигент". Не хочешь помощника, Марсель?
- Извините, я устал, у меня завтра важные дела, и я не понимаю ваших
шуток, - сказал Маринюк, поднимаясь.
Старик мягко, но настойчиво потянул его обратно.
- Сиди, Марсель. Дело твое, знаться тебе с нами или нет. Да, пожалуй,
ты и прав, слишком много незнакомых лиц для такой важной птицы, как ты. Ты
уж извини меня, старика, это я на радостях - много слышал о тебе, да и Дато
рассказывал, как ты исчез. Значит, едешь по большому делу, удачи тебе. Но
если нужна будет подмога - деньги там, кров... Вот адреса и телефоны в
Тбилиси и Орджоникидзе, - и он ловко, одним движением, сунул в верхний
кармашек пиджака Руслана заранее заготовленный листок. На том они и
расстались, одни довольные встречей, а другой - удивленный донельзя: за кого
же его приняли?.
Утром, когда поезд прибыл в Тбилиси, странных попутчиков уже не было -
то ли они разошлись по разным вагонам, то ли сошли в предместьях столицы. Но
они еще раз напомнили ему о себе...
Гостям Тбилиси советуют побывать на Мтацминда, откуда открывается
живописная панорама раскинувшегося внизу города; там же - прекрасный парк,
летние кинозалы, ресторан. Устав от прогулки и продрогнув на ветру, гулявшем
на горе, Руслан решил заодно и поужинать на Мтацминда.
В зале и на открытой веранде веселье плескалось через край. Играл
оркестр, вдвое больший по составу, чем некогда в его любимой "Регине", и два
солиста, сменяя друг друга, не успевали выполнять заказы, сыпавшиеся со всех
сторон. Витал аромат дорогих духов, сигарет и вин, щедро украшавших
многолюдные столы, пахло азартом и праздником. Руслан с трудом отыскал
свободное местечко за столиком, где коротала вечер такая же командировочная
братия, как и он сам.
Официант во всей доступной мере выказал свое недовольство одиноким, без
дамы, клиентом: будь его воля, Маринюка и подобных ему он и на порог не
пустил бы. Лениво подергивая сытыми щеками, он вполуха слушал заказ,
почему-то тяжело вздыхая, и сквозь зубы ронял:
- Нет... нет... кончилось... не бывает... никогда не будет...
Руслан понимал: любое его возражение еще более усугубит незавидное
положение незваного гостя, и потому милостиво сдался и сказал обреченно:
- Ну что ж, принесите что осталось и бутылку белого вина.
Вернулся официант не скоро. С увядшей зеленью, подветренным сыром,
холодным хачапури и бутылкой вина. Буркнув, что шашлык подаст позже,
заторопился к другому столу, где кутили лихо.
Едва Руслан пригубил вино, оказавшееся без меры кислым, откуда-то,
словно ветром, принесло метрдотеля и того же официанта - с таким сладким
выражением лица, что в первый момент Маринюк даже и не признал его, хотя
между ними только что состоялся долгий и "содержательный" разговор.
- Извините, вышла промашка, - частил метрдотель и зло косился на
официанта, а тот, сама невинность, втянув живот, изображал такое раскаяние,
что впору было расплакаться.
Он чуть ли не силой вырвал из рук Руслана фужер и брезгливо выплеснул
содержимое в вазу из-под цветов, словно это было не вино, а отрава.
- Может, отдельный столик накрыть? - зашептал Руслану на ухо завзалом,
поглядывая на его соседей, но Маринюк отказался.
В мгновение ока подкатили тележку с фруктами, сочной зеленью, лобио с
орехами, сыром сулугуни и другими грузинскими закусками, незнакомыми
Руслану, а метрдотель собственноручно налил в невесть откуда взявшийся
тяжелый хрустальный бокал золотистое "Твиши". Видя это волшебное
превращение, достойное цирка, соседи на другом конце стола с любопытством
поглядывали на Руслана.
Маринюк прикинул, что ужин обойдется ему раз в пять дороже, чем
предполагал, но вино оказалось дивное, закуски великолепные, оркестр на
высоте, и настроение у него поднялось. То ли от выпитого вина, то ли от
нахлынувшего озорства, то ли оттого, что увидел в зале за дальним столиком
Казбека и Дато, он, пригласив какую-то девушку на танец, назвался...
Марселем.
Может, он сам приглянулся девушке, а может, понравилось его имя, весь
вечер она щебетала: "Марсель... Марсель..." Чужое имя не раздражало его, а
порою даже ласкало слух, и этот вечер, в общем-то закончившийся без особых
приключений, он прожил не только под чужим именем, но и ощущая себя тем
таинственным Марселем, перед которым так щедро расстилаются столы и вмиг
принимают любезное выражение лица официантов... Возможно, игра в чужую
жизнь, желание прожить ее в тысячах лицах, быть одновременно сыщиком и
вором, родилось у него на Мтацминда.

Татьяна появилась в его жизни вновь через два года. Появилась так же
неожиданно, как и в первый раз. Он стоял в фойе концертного зала,
обмениваясь с приятелем впечатлениями о только что услышанной игре трубача
из японского джаз-оркестра "Мерубени", когда его окликнули. Руслан
повернулся на знакомый голос и увидел Татьяну в длинном вечернем платье,
отчего она казалась еще выше и стройнее.
- Я рада вас видеть... - Она протянула узкую ладошку, и Руслан,
ошеломленный встречей, ощутил тепло ее руки.
Сейчас, спустя много лет, он с грустью и нежностью вспоминал начало
романа с Татьяной.
Жила она неподалеку от него, тоже в центре, в большом собственном доме
с ухоженным садом, куда по вечерам доносилась музыка из парка. Ташкент, еще
не познавший властной руки архитектора, был уютен и притягателен. Тенистые,
утопавшие в зелени улицы с неумолчно журчащей водой полноводных арыков,
парки, притягивающие по вечерам тысячи отдыхающих, гостеприимные открытые
кафе, многочисленные шашлычные. Единый центр, одна общепризнанная, манящая
улица для вечерних прогулок, называемая местными, теперь уже состарившимися
пижонами Бродвеем.
Работала Татьяна в Доме моделей, часто выступала перед молодежью и
потому имела много знакомых. Куда бы они ни пришли, где бы они ни появились,
везде у нее находились друзья-приятели. По-прежнему Руслан много пропадал в
командировках, но теперь из каждого города он непременно звонил ей домой, в
Ташкент. Эти звонки - то из Москвы, то из Алма-Аты, Фрунзе или Еревана -
создавали впечатление у родителей Татьяны, да и у нее самой, что Руслан
занят важными делами, хотя, бывая у них, Маринюк всегда уверял, что дело его
самое обыкновенное, просто такова география работы. Но они решили, что
молодой человек скромничает, а это еще выше поднимало его в глазах
родителей. Танина мать такие разговоры заканчивала по-своему: "Всякого в
Москву не командируют...".
Руслана тянуло к ним в дом, где его ждали, где ему были рады. В зале у
них стоял старинный рояль, и каково было удивление Руслана, когда Татьяна
однажды села за клавиши и сказала просто:
- Мне хочется сегодня поиграть для тебя...
В соседних дворах жгли пожухлую листву, и дым, хранящий запахи
уходящего лета, долетал сквозь распахнутые настежь окна зала. Он надолго
запомнил этот осенний вечер, дымные сумерки и чарующую музыку, что звучала
только для него.
Отказ возлюбленной из Актюбинска раскрепостил его отношения с
девушками, и Руслан был уверен, что теперь у него чувство никогда не
перехлестнет разум, он научился как бы видеть себя со стороны. Он понимал
противоестественность такого состояния, на что-то навсегда умерло в нем с
той "любовью".
Например, он мог спокойно сказать Татьяне, какой пьяница у него отец, а
раньше содрогался даже от мысли, что признается кому-то в этом. Подолгу, не
приукрашивая и не сгущая красок, рассказывал он ей о своей жизни в Мартуке.
Иногда ему казалось, что она вдруг встанет и скажет: "Ты, выросший в грязи и
нищете, больше слышавший брани, чем музыки, не достоин меня". По она гладила
его по волосам и тихо говорила: "Милый мой, бедный Руслан, как все это
ужасно"...
В его отношениях с Татьяной все было так, как некогда он мечтал. Он
приходил всегда с цветами, из каждой командировки привозил подарки: книги,
дорогие безделушки. В "Регине" теперь он бывал только с нею, и где бы они ни
появлялись, непременно слышали: "Какая дивная пара!".
Он не собирался делать ей предложение. Ему нравилось быть с ней "дивной
парой", нравились свидания, нравилось положение жениха, но в ее доме все
чаще и чаще, будто случайно, заводили разговоры о свадьбах, о семье, о
детях. На приятельских вечеринках ее подружки, выбрав момент, во всеслушанье
спрашивали, когда же они будут гулять у них на свадьбе.
Татьяна сама никогда не намекала на то, что пора бы и определить их
отношения, но увидит в "Регине" очередное свадебное празднество и как-то
нахмурится, замкнется... В общем, Руслан вдруг стал ощущать со всех сторон
мягкое, но настойчивое подталкивание: женись, женись, женись.
В тот день, когда он попросил руки Татьяны и получил согласие,
возвращаясь домой, он успел к закрытию "Регины" и крепко выпил с
оркестрантами. Он был счастлив, весел, щедр, как и подобает человеку в таких
случаях. Принимая поздравления, ни единым словом, ни жестом не выдал того,
что весь день пребывал и глубокой тоске. Он остро чувствовал, что вместе с
предложением уходит навсегда часть жизни, так похожая на ту, о которой он
грезил у вагонных окон в ночных поездах. Обретая Татьяну, он терял нечто
большое, необходимое его беспокойной душе...

* * *

По вечерам в пустой квартире Маринюк мысленно возвращался к далеким
дням.
Был ли он счастлив в семейной жизни? Вопрос этот он задавал себе все
чаще. По мнению друзей-приятелей, родителей, брак их был более чем удачным:
их даже ставили многим в пример. Татьяна оказалась не только хозяйственной,
но и деловой, и
Руслан не переставал удивляться, откуда в ней, хрупкой, нежной женщине,
столько энергии, азарта жизни, а ведь он был убежден, что хорошо знал свою
невесту.
Руслан через год-два должен был получить квартиру, но о таких дальних
сроках она и слышать не хотела. Зная, что у Руслана есть на книжке деньги,
на которые он когда-то собирался учиться в архитектурном, Татьяна отыскала в
новом районе достраивавшийся кооперативный дом, и уже через три месяца после
свадьбы они въехали в собственную трехкомнатную квартиру.
Сейчас вся прошлая семейная жизнь представлялась ему как хорошо
спланированное расписание поездов. Наверное, будь Маринюк человеком другого
душевного склада, на такую жену надо было каждодневно молиться.
Возвращаясь из командировки, он всякий раз находил в доме новую вещь:
то какие-то необычные тюлевые занавески, то торшер, то бра, то кофейный
сервиз, то немецкую люстру, то крытый пластиком набор кухонной мебели.
Улыбаясь, она рассказывала, что ее зарплату, на год вперед, всю без остатка,
бухгалтерия расписала магазинам за кредит, а стереорадиолу, новинку, которой
ни у кого нет, она оформила под его получку. Расписав в кредит обе зарплаты,
она не успокоилась, заняла у тетушек, дядюшек и родителей необходимую сумму
и купила сразу два импортных гарнитура.
Мебель эту Руслан передвигал по квартире целый год, пока Татьяна не
нашла самый выигрышный, на ее взгляд, вариант и не успокоилась.
Иногда он пытался образумить ее, говорил, к чему, мол, такая спешка,
нервотрепка. Но у нее тут же влажнели глаза, и она отвечала, что не для себя
же старается, для семьи. Лозунг "для семьи", по ее убеждению, сомнению
подвергаться не мог.
Ему и впрямь было трудно упрекнуть ее в чем-то: "для семьи"- было для
нее прежде всего. С первого дня в их доме появилась швейная машинка
"Зингер", подарок Таниной бабушки, и когда бы он ни возвращался из
командировки, заставал ее за шитьем. Это необычайно трогало Маринюка,
вызывало к ней жалость: он запрещал ей брать заказы, но у Татьяны на этот
счет было свое мнение.
Конечно, они старались не пропускать концерты, ходили в кино, но все
равно жизнь их теперь резко отличалась от той, что они вели прежде. Зато о
них теперь все чаще говорили: "Какая хозяйственная пара!"
В то лето, когда они окончательно обустроились в своей кооперативной
квартире, Руслану выпала командировка в Актюбинск, и он, конечно, выкроил
несколько дней, чтобы посетить родной Мартук.

* * *

В Мартуке Маринюк не был давно и возвращался туда совершенно другим
человеком. Поселок заметно изменился, чувствовалось, что достаток пришел и в
эти края. С тех пор, как в каждом дворе появилась собственная колонка,
Мартук зазеленел, и цветы, столь редкие здесь в прошлом, теперь украшали все
дворы. У Маринюков мало что изменилось, только неожиданно крепко вымахали
деревья, посаженные некогда Русланом, да буйно цвели одичавшие кусты роз.
Отец дорабатывал до пенсии в сторожах и пил по прежнему. Не стало и
коровенки, столь привычной во дворе, земли вокруг поселка распахали, негде
стало выгуливать коров, негде сена на зиму запасти. Живут на городской
манер, все из магазина. Многих друзей Руслана уже не было в поселке: Славик
завербовался на флот и ловил где-то у далеких берегов Исландии селедку,
Рашид сидел в тюрьме за драку. А многие не вернулись после армии, уехали на
комсомольские стройки или женились и остались в благодатных краях. Но его,
первого дружка Тунбаева, узнавали, помнили. Днем он чинил прохудившуюся
крышу, менял электропроводку в доме, в грозу случались замыкания и мог
возникнуть пожар. Ездил с матерью на огороды, поливал и окучивал картошку.
Иногда среди дня брал у соседского мальчишки велосипед и отправлялся на
речку. Как-то вечером, после кино, даже заглянул на танцевальную площадку. А
наутро, когда он обрезал сухостои на деревьях, к калитке подъехала девушка
лет пятнадцати на велосипеде и, почему-то озираясь по сторонам, окликнула
Руслана. Когда он подошел к ограде, она протянула ему записку и тут же, не
дожидаясь ответа, укатила. Маринюк развернул аккуратно сложенный листок в
клетку. Знакомым летящим почерком было написано всего несколько слов:
"Руслан! Только сейчас узнала, что ты в Мартуке. Была бы рада увидеть тебя.
Валя".
Забытым милым детством дохнуло от записки, и Руслан тут же вспомнил
синеглазую девочку с голубым бантом, в жаркой ладошке которой поблескивала
серебряная монетка. Когда-то он клялся друзьям, что никогда не забудет ее, и
только случай помешал ему тогда выколоть на тыльной стороне руки крупными
буквами вечное - "Валя".
Весь день на него наплывали какие-то теплые воспоминания: первый
поцелуй и первые горькие слезы, полутемный кинозал и дорогой силуэт
тоненькой девушки, танцы под трофейный аккордеон и бесконечная, в сугробах,
улица его детства...
Вечером он пошел к дому Комаровых. В юности Руслану казалось, что
Мартук огромен, конца-края ему нет, а Валя, по меркам того времени, жила
далеко-далеко, на Оторвановке. Сейчас же этот путь он одолел минут за
десять.
Еще издали он узнал угловой, крытый оцинкованным железом дом. Некогда
огромный, теперь в соседстве с вновь отстроенными особняками он казался
игрушечным, и клены, которые он помнил маленькими прутиками, теперь шумели
высоко над крышей.
Он подошел к калитке, отыскал глазами звонок, как вдруг из палисадника
его окликнули:
- Руслан...
Зашелестели давно отцветшие кусты сирени, звякнула щеколда калитки, и
перед ним явилась Валя, стройная, в белом платье.
- Пройдемся, погуляем? - сказал она и, не дожидаясь ответа, взяла его
под руку.
Она знала, неизвестно откуда, о его жизни все, даже сказала, что его
жену зовут Татьяной. О себе она рассказала коротко: "сходила" замуж в
Оренбурге, неудачно, вернулась, работает, как и его жена, закройщицей,
только в ателье.
- А как же балет? - вырвался у Маринюка нелепый вопрос.
Она рассмеялась, как смеются взрослые, самостоятельные люди, вспоминая
милые детские шалости.
- Балет... А ты, оказывается, помнишь, - ответила с грустью в голосе
Валя. - В четырнадцать всем девочкам хочется быть необыкновенными, вот я и
придумала балет...
Потом она с таким остроумием, которого он в ней и не предполагал,
рассказывала о нелепых случаях, связанных с игрой в балерину, и они от души
смеялись. Неожиданно с отчаянием в голосе Валя тихо сказала:
- Пойдем ко мне. У меня ведь и стол накрыт, и я даже выпила для
храбрости... очень волновалась, боялась, что не придешь...
Дома, когда они выпили, она взяла гитару и запела какой-то грустный
романс. Вдруг остановившись на полуслове, она спросила:
- Руслан, весь вечер не могу попять, что в тебе изменилось?
- Постарел, поумнел, - попытался отшутиться Маринюк.
- Я не о том - перебила его Валентина и снова запела. Потом, когда они
сидели в палисаднике, и он пытался в лунном свете разглядеть ее лицо, она
вдруг встрепенулась.
- Вспомнила! Раньше ты так хорошо, заразительно смеялся, а теперь... Я
всегда узнавала твой смех... и, кажется, слышала его и с Татарки, и со двора
Вуккертов. Мне так нравилось, как ты смеешься...
Она резко повернула к нему возбужденное лицо.
- Руслан, милый, ты потерял свой смех....
Неожиданно, ткнувшись ему в плечо, она заплакала.
- Милый, ты потерял свой смех... как это ужасно, - повторяла она,
захлебываясь от слез, и погрустневший Руслан никак не мог ее успокоить.

* * *

Из монтажного управления в старом городе, где он проработал почти
десять лет, Руслан ушел неожиданно. И работа ему нравилась, и зарабатывал
прилично, но вдруг он потерял интерес делу. Маринюка словно подменили. У
него была, конечно, причина... Многим причина показалась бы смехотворной,
потому он никому, даже Татьяне, не говорил об этом.
Сдавали в Ташкенте в эксплуатацию ледовый Дворец спорта. Сооружение,
интересное по архитектуре и сложное по строительству. Как на любой пусковой
стройке, суматоха неимоверная. Организация Маринюка выполняла главное -
готовила ледяную арену.
Когда уложили основание из морозоустойчивого пластиката, вдруг
выяснилось, что нет дефектоскопа для проверки сварных швов. До пуска
считанные дни, полетели срочные запросы в Москву, Ленинград, и вдруг
неожиданная телеграмма из Госснаба СССР, есть, мол, у вас в республике
аппарат, выделили года три назад. Переворошили гору документации и
обнаружили, что действительно установка получена и занаряжена в Нукус.
Маринюку, как специалисту по кризисным ситуациям, поручили найти и
доставить дефектоскоп. Когда он на базе в Нукусе предъявил документы, там
только руками развели: нужно, дескать, отыскать бумаги: есть ли у них такая
штука. Весь день и почти всю ночь Руслан перебирал небрежно подшитые бумаги
базы, отыскивая среди тысяч накладных наряд на необходимую установку. Только
к исходу второго дня он обнаружил его. В бумагах-то отыскал, а как найти
установку на захламленной территории в несколько гектаров, где все свалено
валом, к тому же он смутно представлял, как она выглядит. Руководство базы в
помощи ему отказало - таких ходоков у них каждый день десятки. Два дня, с
восхода до заката, разбив территорию на квадраты, Маринюк тщательно искал
дефектоскоп. Раздвигая ломом завалы, в кровь исцарапал себе руки, насадил
синяков и шишек. В ржавчине, солидоле вымазал костюм, порвал брюки, но все
же в субботу отыскал. Установка весила килограммов сто двадцать, даже
вытащить ее из завала и доставить до проходной оказалось проблемой. Надо
было ждать до понедельника. А ждать он не мог, дата открытия Дворца была
известна в Ташкенте каждому. С собой у Руслана были деньги: Татьяна просила
посмотреть в тех краях сапоги. Эти деньги и выручили Маринюка. Он нанял
машину, нашел грузчиков и вместе с ними доставил дефектоскоп на станцию. До
самого вечера торчал возле него на вокзале, а потом были осложнения с
проводником: тот никак не разрешал везти груз в тамбуре, советовал
хорошенько упаковать в ящик и сдать в багажный вагон. Загрузился он перед
самым отходом поезда, вручив проводнику оставшиеся деньги. Так всю дорогу,
охраняя дефектоскоп, и проехал в тамбуре.
Оборванный, грязный, голодный, без заказанных сапог и без денег, но
счастливый, что уложился в срок, заявился он тогда домой.
Вскоре после открытия Дворца приехал на гастроли в Ташкент
ленинградский балет на льду. Балет на льду в Ташкенте - зрелище новое, с
билетами творилось что-то невообразимое. Татьяна, с ее связями, билеты
достать могла, но Руслан уверил ее, что двери Дворца спорта для него всегда
открыты. Так по крайней мере заявила ему администрация, когда он доставил к
сроку дефектоскоп.
Но билетов он не достал, хотя был и у директора Дворца спорта, и у
главного инженера, и у инженеров-наладчиков, в общем у людей, знавших его.
Дай он десятку сверху, слесари или другая мелкая обслуга Дворца тут же
принесли бы ему билеты на любой ярус, но Маринюк не хотел в "свой" Дворец
ходить с черного хода. Эта равнодушная "забывчивость" так подействовала на
Маринюка, что он потерял интерес к своей работе. Татьяна тогда зло обругала
Руслана и неделю не разговаривала с ним из-за того, что они не попали на
спектакль, и это только усугубило его охлаждение к работе. С тех пор какая
бы интересная программа ни шла, как бы ни уговаривала Татьяна, во Дворец
спорта он никогда не ходил. И, переживая обиду, он не жалел о ста сорока
рублях, которых никто ему не подумал вернуть, не вспомнил об угробленном
костюме, даже об ушибленной ноге забыл, а всю жизнь помнил, как величайшее
унижение, хождение из кабинета в кабинет, где ему отказали в двух билетах.
Новое место работы он выбрал, учитывая все: и транспорт, и столовую, и
близость реки Анхор, где можно было купаться в обеденный перерыв все долгое
ташкентское лето. Он даже не слишком прогадал в зарплате, а ведь прежняя
работа была во много крат труднее, ответственнее и связана с постоянными
разъездами. К тому времени Маринюк уже нагляделся на чиновничью работу, где
главное - никогда не опаздывать и не выказывать особого рвения, короче, не
высовываться, не умничать. Не стал он заводить и новых друзей на работе,
общался настолько, насколько требовала служба. Избегал и курилки, где треть
дня терлись любители почесать языки, что бросалось в глаза руководству, и
его даже стали отмечать за служебное рвение. А все рвение заключалось в том,
что он не выходил из кабинета. В просторном кабинете с кондиционером он
выбрал себе дальний и неприметный угол, где без риска мог читать книги,
писать письма, не торопясь думать и размышлять.
Но многим за подчеркнутым безразличием Маринюка мнилась какая-то тайна.
При всем старании ему не удалось сыграть роль человека, случайно
затесавшегося в строительство, хотя таких людей вокруг пруд пруди. Какая-то
скрытая инженерная интуиция чувствовалась в его редких и едких репликах, в
умении одним взглядом ухватить в чертеже или проекте главное. "Профессионал"
- сказал о нем кто-то из молодых.
К нему стали обращаться за советом из других отделов. Он не отказывал
никому, и помощь его была дельной, но почему-то второй, третий раз к нему