Митрохин Валерий. Йота

   - Тебя рекомендовали достойные люди, - сказал ему при встрече Морфий. - Твое имя меня не интересует, а какое ты впишешь в свой международный паспорт, о котором мечтаешь, знать не хочу. Мы встретились с тобой потому, что понадобились друг другу. Итак, по рукам? Мальчишка опасен, но, к счастью, наивен. Он думает, что я спрятался от него. Пусть думает. Пусть ищет. Пусть олухи из моей охраны не спят по ночам. Для чего? А для того, мой милый, чтоб ты никому не известный в этих местах человек - мог остановить этого сумасшедшего малолетку еще на подступах к моей даче.
   Пусть подозрение падет на меня. На кого еще? Начнут таскать меня, моих ребят... Но мы не проговоримся, потому что чисты. Мы не убивали...
   А вот тебе главное оружие. Если мальчик остановится, начнет прислушиваться к тебе, подпустит к себе, расстарайся, изловчись, дорогой мой, но введи ему эту вполне детскую дозу. Я бы хотел обойтись без кровопролития. Потом он постепенно войдет во вкус и сам ничего не захочет, кроме головокружительного поцелуя белого жала. Паспорт я тебе принесу сам. Туда. На место. Подождешь там, ко мне не поднимайся.
   Арусс вышел на Фазана, как и предполагал, в овраге. Парень буквально носом к носу столкнулся с ним, выхватил "Макарова", но, разглядев, что руки Арусса пусты, успокоился.
   - Кто ты? И чего тут шляешься? - воскликнул с хрипотцой Фазан.
   - Какой же ты, однако, невежливый. Фазан! - мягко ответил Арусс.
   - Ступай своей дорогой. И не оглядывайся. А не то получишь свинцовую оплеуху.
   - Это от кого же получу? От тебя или от Морфия?
   - Ах, вот оно как! - Фазан вскинул пистолет, навел его на Арусса. - Одна, значит, компания. Тем хуже для тебя.
   - Морфию ничего не стоит тебя уничтожить. Подумай, почему он этого до сих пор не сделал?
   - Я исчез. Меня нигде нет. Но я всюду.
   - Исчез. Как знакомо мне это.
   - Я ушел от людей. Я ненавижу ваш мир и не вернусь туда.
   - Будешь жить, как Робинзон?
   - Я должен уничтожить Морфия. Это моя цель. А потом не важно, что и как будет.
   - Ты не знаешь своей цели. Мало кто знает ее. Убить человека - это не цель. Это - незнание. Зачем ты хочешь убить? И разве этим можно что-то поправить? От людей уйти невозможно, если ты человек. Тебе кажется, что ты ушел, спрятался. А я ведь вычислил тебя без особого труда.
   - Видать, Морфий знал, кого нанимать. Сколько он тебе заплатил, дед? Что ж ты так промахнулся? Почему не напал на меня? Или Морфий послал тебя для другого: отговорить меня от покушения? Не верю.
   - Он сказал, что не хочет пролития родной крови. Он что, твой родственник?
   - Если ты мне заговариваешь зубы, имей в виду, как только они появятся, первым, в кого я стреляю, будешь ты.
   - Все равно не успеешь. И вообще нам лучше не поднимать шума. Да и стреляют они лучше. Уж ты поверь. Повидал я стрелков.
   - Не пугай! Я обязан увернуться. И я увернусь. У меня хороший слух. Только они меня и видели.
   - Ничего такого не будет. Никого поблизости нет. И мы с тобой скоро уйдем отсюда. Я не хочу, чтобы ты убивал. Моя задача - остановить тебя. Любой ценой.
   - Но кто вы?
   - Я - искупитель.
   - Искупитель?
   - Я пришел, чтобы искупить твой шаг.
   - Я не боюсь смерти.
   - Ты не чувствуешь страха, потому что не знаешь.
   - Чего не знаю?
   - Просто: не знаешь. Нет в тебе знания. А я знаю, и мое знание - уберечь тебя. Ты понял, малыш?
   Фазан зажмурился. Потряс головой. Засунул пистолет за пояс.
   - Все-таки кто ты?
   - Я - Арусс!
   - Арусс? Это имя?
   - Фамилия.
   - Ты иностранец?
   - Нет. Я русский. И фамилия моя что ни на есть нашенская. Арусс - так в древности прозывалось наше с тобой племя.
   - Я не верю тебе. Ты ловкий старик. Я ухожу, иначе ты меня охмуришь окончательно, а я должен достать Морфия.
   - Подожди! - со стоном позвал Арусс. - Ты не ответил мне, за что хочешь его убить.
   - Он, конечно, тебе не объяснил, почему я начал охотиться на него. Еще бы! Так слушай. Он погубил моих братьев и сестру. Вколол сестре вполне детскую дозу, а брата сделал своим подручным. Теперь Мак за поцелуй белого жала на что хочешь пойдет. Он и меня пристрелит. Пристрелил бы, если... Сейчас он на принудительном лечении. Ему всего-то двадцать пять лет, а выглядит старше тебя. А о сестре я и вообще молчу. Мать заговаривается от горя. Он и меня хотел приобщить. Но я не слабак. Я объявил ему войну. Так что не держи меня, Арусс. Или как там тебя...
   Арусс почувствовал, что сейчас этот угловатый, жилистый мальчишка уйдет. И не решался остановить его.
   - Постой еще чуток! - воскликнул Арусс, приветливо помахивая рукой. - Скажи напоследок, что это у тебя за имя такое? Откуда?
   - Фазан - это для краткости. Да и понятнее: птица такая. А имя у меня немного не так звучит. Усфазан я!
   - Странное имя. Кто тебя так назвал?
   - Когда я родился, мама, говорят, застрессовала. Все боялась, что я не выживу. Кто-то и посоветовал окрестить меня. Вот в церкви и дали такое имя. Маме было все равно, а там, видно, больше свободных имен в тот день не оставалось. Все? Можно идти?
   - Скажи, а как зовут твою маму? Брата, сестру?
   - Похоже, старик, ты хочешь потянуть время. Ждешь Морфия? Извини, я пойду. У меня свой план встречи с дядюшкой!
   - Да нет. Просто меня заинтересовала твоя семья, малыш!
   - Хватит заливать, дедуля. Ишь ловкач, семья его моя заинтересовала! Не лезь в чужую семью. Не лезь! - Фазан рванулся, намереваясь убежать за дерево и броситься в овраг.
   Арусс выхватил огромный белый маузер и, теряя на бегу куртку, несколько раз выстрелил.
   Фазан замер. Через мгновение рухнул в папоротники.
   - Ну ладно! Не прикидывайся. Вставай. Я же знаю...
   В этот момент раздался выстрел Фазана. Теперь уже Арусс, обронив оружие, повалился наземь.
   - Ну что! - Фазан подошел к Аруссу. Поднял с земли его маузер и стал недоуменно вертеть в руках странное оружие. Ну что? - машинально повторил он несколько раз. - Ну что? - И, отбросив пистолет, кинулся к Аруссу. - Как же так, дед? Ты обманул меня? - Фазана трясло. - Я же не знал, что...
   - Уходи отсюда, малыш! - прошептал Арусс. - Они придут сюда. И тогда...
   - Зачем ты так? Арусс!
   - Хорошая игрушка, не правда ли? Хлопает, как настоящий, а пуль нет. Ты сплоховал, малыш. Придется тебе еще раз...
   - Сплоховал? Еще раз?
   - Возьми свою пушку и поскорее стрельни еще раз, чтоб я умер...
   - Нет! Нет!
   - Вот видишь, убить человека - дело не простое. Но ты не бойся!
   - Не могу! - Фазан зажмурился, затряс головой и брызнул слезами на бледное лицо Арусса.
   - Не бойся, Фазан! За это тебе ничего не будет. А мне облегчение сделаешь. Ну же, сынок!
   - Никогда! Я сейчас пойду позову людей, тут недалеко пансионат...
   - Не надо. Стрельни в меня и исчезни отсюда. Не теряй время. Они уже в пути. Я не хочу твоей смерти. Не могу допустить ее. И я бы не допустил, если бы... А, да что теперь!
   - Нет! Я остаюсь. Я буду ждать их. Пусть они делают со мной, что хотят, лишь бы тебе помогли.
   - Да нет же! Они не помогут. Рана тяжелая. Да и не нужен я им. Они сделают то, о чем я сейчас прошу, а потом и тебя прикончат.
   - Мы будем защищаться. У меня еще обойма имеется.
   - Ну что с тобой делать? Ведь не уйдешь. Раз так, возьми у меня в куртке шприц, ампулу и вкати дозу. Больно мне.
   - Значит, и ты... - Фазан уронил пистолет. Взобрался на кручу за курткой. Нашел шприц и ампулу.
   Когда делал укол, Арусс увидел на его руке кольцо из моржового клыка.
   - Твою маму зовут Сандра? - спросил он.
   - Сандра. - Фазан отбросил шприц, наступил на него, растоптал.
   - Тогда твоего брата зовут Максим.
   - Мак!
   - А сестра старше Максима на три года. И она вам не родная.
   - Нет. Морфий пригрозил ее отцу, и он смылся. Так мать рассказывала.
   - А кольцо это она тебе дала и сказала, что оно в память об отце.
   - Об отце. Но я не верю. Мать - она у нас, сколько помню, странная, в последние годы вообще не в себе. Конечно, отец был.
   Как же без него? Все остальное - ее фантазии. Конечно, она его сильно любила. Еще до несчастья с сестрой мать говорила, что виделась с отцом уже после его смерти. Якобы отец приходил к ней оттуда и оставил кольцо на память. Сказка все это, бред!
   - Не так все просто, сынок, - проговорил Арусс. - Совсем непросто. А матери надо верить. Верь и позаботься о ней. Расскажи ей обо мне, обо всем, что тут было. Как только ты скажешь, что видел меня и что я узнал это кольцо, она выздоровеет. Только не говори, что я погиб. Скажи, что исчез. Она поймет.
   - Ты не умрешь, Арусс! - Фазан вдруг заплакал.
   - Не плачь, сынок. Лучше послушай меня. Я испытал десятки смертей. И каждая не походила на другую. Были мгновения, полные ужаса, но были и упоительно- страстные. Задыхался в невыносимой тоске; безболезненно проваливался во тьму; то как бы взрывался изнутри, извергаясь огнем, то уносился, ускорением, пьянящим, низводящим естество до мизера, превращающим материальное "я" в абсолютное ничто. Нечто подобное ощущалось и тогда, когда тело- уже парализованное, бездыханное - мгновенно разрасталось во вселенную. Распятое в бесконечности, оно становилось невесомым и невидимым...
   Сейчас появится Морфий. Отдай мне "Макарова". А сам отыщи мою игрушку и сделай вид, что я тебя... понимаешь ли, пришил. За меня не бойся. Во-первых, я сам хочу, во-вторых, если что... Я при оружии.
   Фазан ушел в глубь оврага. Упал в зеленых зарослях так, чтобы сверху - с кручи обрыва - Морфий сразу же увидел:
   опасность устранена.
   Воздетые руки Йоты сияли кончиками пальцев.
   - Без крови нет жизни земной. Без боли - тоже. Рождаются, становятся женщинами - все через боль и кровь. И слава стоит крови. А в причастии вкушаете вы плоти и крови заступника нашего. Осознай свой путь, и страх покинет тебя. Теперь он будет у тебя светел и легок, потому что кончится наконец долгая забота о других, нуждающихся в твоем участии. Искупил ты их преступления страданием плоти твоей, пролитием крови своей.
   - Но ведь с болью ухожу я отсюда, и не будет мне покоя, знаю. Там, в папоротниках, чадо мое, мне неведомое до последнего часа, с исстрадавшимся и полным ярости сердцем. Разве чужой он мне? Почему я, отдавший столько жизней своих за других, не могу спасти плоть и кровь мою?
   - Не можешь, ибо не твое это дело. Рождение второго сына твоего не одобрялось, но прощено. А это немало. Знай! И облегчай этим знанием страдание свое.
   - Но ведь погибнет он!
   - Не ведаю о том. И мне не всякое знание ведомо. А ты свое выполнил. Ты чист и высок. Не оглядывайся назад. Там тлен и страсти. Изгони из себя плотское, земное. Недостойны они тебя отныне, ибо внешнее и временное все, что во плоти и на земле.
   - Выходит, мой ребенок мне чужой, если плоть - нечто внешнее, временное, и к душе его я не имею никакого отношения. Тогда почему я испытываю к этому ребенку такую нежность? Почему я скучаю, тоскую по нем? Почему испытываю болезненно- сладкое состояние, когда хрупкое это создание прижимается ко мне?
   - В жизни не так, как в вечности. В жизни реальна плоть, а душа - миф. ТАМ же эфемерна плоть...
   - А ТАМ? Разве я не смогу любить своего малыша Там? Разве мои мать и бабушка не любят меня Там? Тогда зачем они приходили?
   - Они приходили?
   - Я видел их, как тебя сейчас вижу.
   - И что? Вы разговаривали? Ты их слышал?
   - Они молчали. Но я их слышал. Они одобрили меня и благословили. За сына... Я был рад этому. Ведь я сомневался, не знал, как поступить. Пусть сын не знает меня, но я просил сына. И он был мне дан. Я хочу, чтобы он вырос человеком.
   - Этого хотят все. А ты люби его на расстоянии. На земле этого достаточно. А Там... Там в любви не нуждается никто. Бессмертие - это и есть способность всем любить всех. Сто восемь возвращений на земле как раз и есть тот минимум, который делает человека способным к бессмертию.
   - ...Да он никак помирает... - Арусс открыл глаза и увидел стоящего над ним Морфия.
   Двое направлялись к Фазану, а на круче обрыва маячила еще фигура.
   - Мы так не договаривались. Ты обещал один, - прошептал Арусс.
   - Что-то я не дотумкаю, - продолжал свое Морфий.
   - Всё, как условились. Я... Мне удалось его уколоть...
   - Он тебя тоже... И, как я понимаю, основательно уколол. Ловкий пацанчик. Моя порода! Приучу гаденыша. Послужите дяде родному. А то, ишь ты, террор объявил. Ты, старик, молоток. Жаль, конечно, тебя. Но ничего не поделаешь. Я хотел помочь. - Морфий полез в карман. - Это твой паспорт. Вот твоя фотка - наклеена, придавлена печатью. И написано: международный. Осталось только заполнить его твоими данными. Но ты сам подкачал, в таком виде тебя никакая заграница не примет. - Морфий бросил на Арусса взгляд, в котором было неподдельное сожаление, и хотел отойти, но неожиданно упал навзничь, так и не сообразив, что произошло. Выстрела он не услышал и никак не ожидал ничего подобного от умирающего лысого бродяжки, мечтавшего выбраться куда-нибудь подальше за границу...
   Опять весна, и опять цветут яблони. Вдали - храм, а окрест- домики, домики под красной, оранжевой, розовой, черепицей.
   - Где это мы?
   Глаза ее светились каким-то таинственным злато-зеленым светом.
   - Спасибо тебе, - сказал Арусс.
   - И тебе спасибо, - ответила Йота. - Сейчас я уйду. А ты чего хочешь?
   - Увидеть землю...
   - Зачем? - Йота изумленно посмотрела на Арусса и рассмеялась. - Ты удивительный, однако, тип. Смотри!
   И Арусс увидел зависший над оврагом вертолет, бегущих по лесу, отстреливающихся людей, светловолосого парня, сидящего около распростертого тела...
   - Сынок! - прошептал он.
   Парень поднял голову, и Арусс увидел его сухие, вопросительные глаза.
   - Прости меня.
   Глаза оставались непонимающими.
   Арусс заплакал и прошептал:
   - Сильно угнетен я, Господи, оживи меня по слову твоему.
   - 3АЧЕМ? - закричала Йота.
   Арусс оглянулся. И не увидел ее. Только злато-зеленый свет брызнул в лицо. И пахнуло морским ветерком.
   Ведь, понимаешь, что снится тебе это стремительное падение с огромной высоты, а все равно жутко. Постепенно оно замедляется и превращается в полет. И тут же начинает звучать пение. Я давно знаю эту музыку: песня рабов из "Набуко" Верди. Какой совершенный хор! Не земной. Я слышал его Там... Какой хор! Если бы не сигнал, диссонирующий с гениальной мелодией... Звонок! Он все портит. Убивает.
   Болит голова. Ноют суставы плеч. Подкашиваются ноги.
   А тут еще эти звонки!
   "Проснись! Ну проснись же! Па-а-а-па! К телефону тебя".
   Какой капризный голос! Или испуганный? Дочка! Слышишь голос, а глаза не открываются. Какое-то вязкое бессилие.
   Наконец возвращается способность говорить:
   - Ну что там? В такую рань!
   - К телефону иди! - Дочка, розовая, дылдастая, вздыбленная какая-то.
   - Слушаю... Кто? Понял. Коляню не видел. Давно не видал. В мастерской? Не был. А что? Дома не ночевал? Значит, в мастерской. Нет в мастерской? Странно!
   Пошли гудки отбоя.
   - Что там стряслось? - Жена, тоже вздыбленная, усталая, словно всю ночь не спала.
   - Коляня дома не ночевал.
   - Коляня! Никогда бы не подумала. Божий одуванчик! Значит, и он туда же... Твоя школа!
   - При чем тут это! Что ты сразу... с утра пораньше начинаешь!
   - Да пошел ты! - Жена начинает метаться. - Это тебе звонят ни свет ни заря!
   "Господи! Какая же она стала невыносимая! И куда все подевалось? Ведь было же, было, и совсем недавно: и свет, и нежность, и что-то похожее на счастье".
   - Мне скоро сорок! Теперь бы только жить да радоваться. А я уже старуха.
   Снова звонит телефон.
   - Слушаю.
   - Привет, Ваня! Что молчишь? Не узнал?
   - Узнал! Чего уж...
   - Поздравляю тебя!
   - С чем это?
   - Ни с чем, а с кем.
   - Что-о-о?
   - А то! Сын у тебя народился.
   - Давно?
   - Скоро месяц...
   - Ты где, где ты?
   - Все там же.
   - Жди. Я сейчас.
   Разлетаются двери спальни.
   - Куда это ты так рано? Может, позавтракаешь?
   - Да нет! Коляня пропал. Надо... бежать.
   - Да не ври ты! Куда денется твой Коляня! Ладно. Беги, беги! И когда уже совсем уберешься отсюда? Надоело!
   Никудышная весна. Тоже мне, субтропики. На Набережной пусто. Ветрено. Море бьется о бетон. Пыль соленую несет с мола. Вот и счастливая мамочка.
   - Заждался? Извини, что без него. Не хотела будить. Ночь выдалась сумасшедшая.
   - Здравствуй, Шура.
   - Здравствуй, Ваня. - По лицу жуткие пятна беременности, отвисший живот. Голова недочесанная.
   - Что же ты, Шура?
   - А что я?
   - Ну так вот. Перед фактом ставишь. Нате вам, подарочек! Можно было посоветоваться, решить вместе.
   - "Вот я в беззаконии зачат, и в грехе родила меня мать моя". Так, что ли? От этой печки плясать будем? - Шура сдернула с горла косынку. Расстегнула малиновый плащ. Оказывается, он малиновый, а когда подходила, казался серым.
   - Ну и весна нынче! - попытался перевести разговор на другое. - Апрель называется.
   - Это мое дело: быть или не быть ребеночку. Ты, конечно, извини, что я решилась, тебя не спросясь...
   - Я мечтал. Я даже просил Бога, - ответил он.
   Ее трясло. Она не могла и слова выговорить, только мычала. Он гладил ее по спине, плечам, голове, целовал мокрые руки. А когда она смогла идти, повел ее на пирс и умыл морской водой.
   - Пошли к нам, - горячо прошептала она. - Увидишь маленького, бабку, деда... Увидишь, какое гнездышко у твоего птенчика. Золотое место - Кизиловая горка. Прямо над морем. Пошли же...
   - Меня сегодня ни свет ни заря взбалмошили. Жена приятеля позвонила. Да ты его знаешь: Коляня. Дома не ночевал. Я знаю, где он - в галерее. Выставка там сегодня открывается, вот он и пашет всю ночь. Там и его картинки будут. Слышь, Шурик, пойдем, а потом - будь по-твоему - к тебе, к вам. Надо Коляню предупредить, что он в розыске. Жена у него несусветная. Скандал может учинить. К тому же увидишь одну вещицу. Коляня нас с тобой изобразил.
   - Когда это было, что-то не помню.
   - Однажды застал нас в мастерской, когда мы уснули, и набросал, а потом доделал по памяти.
   - Голыми?
   - Да не волнуйся ты. Мы там неузнаваемы. Знаешь почему? Он написал нас не в том возрасте. Мы на картине старше, чем есть. Так что никто и не узнает.
   - А я вспомнила. Ты мне тогда еще это колечко подарил...
   - Колечко? Не помню... Покажи-ка.
   - Ну как же, из моржового клыка. С глазком. Ты тогда еще присказку говорил: "Смотри в оба, зри в три!"
   - Моя работа! Но, убей, не помню, когда делал, когда дарил...
   - Правда? Ну, ты даешь...
   - Я давно замечаю в себе какие-то чудеса с памятью. Помню, чего не было, и не помню, что было.
   Они шли по Набережной. Ее черно-блескучие волосы играли. Глаза светились синим огоньком. Пигментные кляксы исчезли.
   - Жуткая, Ваня, новость. Слышала, когда ехала сюда в троллейбусе: якобы из больницы мертвяк сбежал.
   - Чушь какая-то. Вечно люди выдумывают...
   - Я тож так думаю, Ванечка.
   Внезапно он остановился. И, встревоженно глянув на Шуру, сказал:
   - Шурик, подожди меня тут минуту. Я загляну в мастерскую. Может, Коляня там?
   - Ты ж говорил, предполагал...
   - Все-таки я сбегаю, тут рядом. Подожди.
   - Тогда и я с тобой.
   - Не стоит. Я мигом. А потом - в галерею.
   - Нет уж. Я с тобой.
   - Ладно. Пошли.
   Достав из тайничка свой ключ, Иван открыл мастерскую. Шура вошла первая.
   - Тут человеческим духом пахнет, - сказала она. И направилась на кухню.
   Иван же прямым сообщением бросился на половину Коляни, открыл шкаф. Там висел серый окровавленный импортный плащ.
   - Арусс, Ваня! - кричала с кухни Шура. - Чайник совсем еще горячий.
   - Значит, все в порядке, ничего с Коляней не случилось плохого, - ответил Иван, оглядываясь и запихивая злосчастный плащ в один из старых вместительных этюдников Коляни.
   Тут и раздался звонок. Иван не успел дух перевести, как Шура уже впускала в мастерскую незнакомого парня. Он бесцеремонно обежал все комнаты мастерской, ринулся к шкафу, заглянул в него, потом представился:
   - Следователь Синаний Валентин Антонович, лейтенант милиции. А вы, как я понимаю, Арусс Иван Митрофанович?
   - Вот именно.
   - Мне поручен розыск без вести пропавшего художника Коляни Степана Степановича...
   - Чем могу - помогу. - Арусс оглядывал молодого сыщика. И он ему не понравился. То ли из-за отсутствия военной выправки - был этот Синаний низкорослый и щуплый, - то ли потому, что начал с обыска, не представив никакой на то санкции.
   - Когда вы последний раз видели своего товарища?
   - В последний раз? Затрудняюсь сказать.
   - Да жив Коляня, - вмешалась Сандра. - Только что здесь был. Чайник на плите горячий. Чашка, из которой он пил кофе, немытая.
   - Чашка? Это интересно. - Синаний бросился на кухню. Где же она? Чашка немытая?
   - В буфете, - ответила Сандра. - Я ее помыла и спрятала. Не разводить же мух.
   - Жаль! - вышел из кухни Синаний. - Можно было бы дактилоскопировать чашечку.
   - Да не волнуйтесь вы, - продолжала Сандра. - Сейчас мы его вам покажем. Мы знаем, где он. Пойдемте с нами. Правда, Ваня?
   - Конечно. Отчего же не пойти? Выставка ожидается что надо, - пробормотал Арусс и бросил взгляд на старинный этюдник Коляни.
   Стали собираться. Сандра размашисто натягивала на себя розовый балахон. Взмыло над коленями широкополое платье. Обнажились ляжки, обтянутые дырявыми колготками. И Арусс перехватил взгляд Синания, воровато пробежавшийся по небрежно прикрытым прелестям восхитительной Сандры.