Обязанность священника – молиться за своих прихожан. Именно поэтому в молитвах верных первое лицо множественного числа («мы») означает не столько всю церковную общину, сколько клир – собор священнослужителей. «О наших гресех» относится к священнослужителям, а «о людских невежествиих» – к мирянам. Говоря о «молящихся с нами», священник под «нами» подразумевает своих сослужителей-клириков, а под «молящимися» – мирян, воссылающих молитвы одновременно со священнослужителями.
Здесь следует отметить, что все так называемые «тайные» молитвы, как видно, содержанием своим касаются как служащего епископа или священника, так и всех молящихся, раскрывая смысл происходящего за Божественной Литургией и делая всех присутствующих активными участниками великого Таинства. Очевидно, что чтение молитв вслух более соответствует духу и смыслу Литургии как «общего дела», в котором должна участвовать вся община, чем их тайное чтение одними священнослужителями.
Однако в наше время эти молитвы, как правило, читаются священником про себя, что, во-первых, создает дополнительную преграду между священником и паствой, а во-вторых, лишает молящихся возможности вникнуть в основное содержание литургии, которое проходит мимо них. Верующие слышат не сами молитвы, а только их заключительные придаточные предложения, обозначающие, что молитва прочитана, но не дающие ни малейшего представления о ее содержании. Более того, поскольку «тайные» молитвы читаются главным образом во время пения хора, то значительная часть богослужения представляет собой как бы две параллельные службы: одну совершает священник в алтаре, другую – слышат прихожане в храме.
В защиту практики тайного чтения молитв приводится иногда следующий аргумент: нельзя, чтобы эти молитвы слышали непосвященные, случайно зашедшие в церковь люди (при этом ссылаются на «тайную дисциплину», существовавшую в Древней Церкви). Однако далеко не все так называемые «тайные» молитвы изначально были тайными: многие молитвы, включая молитву анафоры, предстоятель читал во всеуслышание. Когда в VI веке, в нарушение древней традиции, некоторые священнослужители стали читать евхаристические молитвы тайно, святой император Юстиниан издал отдельную новеллу по этому поводу: «Повелеваем, чтобы все епископы и пресвитеры не тайно совершали божественное приношение и бывающую при святом крещении молитву, но таким голосом, который хорошо был бы слышен верным народом, дабы души слушающих приходили от того в большее благоговение, богохваление и благословение».[41]
Несмотря на запрет, тайное чтение Литургических молитв укоренилось в византийской церковной практике, оттуда перешло в Балканские страны и на Русь и сохраняется в обиходе Русской Церкви до сего дня.
В чинопоследовании Литургии нашлось место не только для молитв, воссылаемых предстоятелем от лица общины или от лица клира, но и для молитвы, которую он возносит от себя лично – в первом лице единственного числа. Текст молитвы «Никтоже достоин», появившийся не позднее VIII века,[42] одинаков для литургий Василия Великого и Иоанна Златоуста. Она начинается с исповедания веры в то, что никто из плотских людей не достоин приближаться к Богу и служить Ему, ибо такое служение страшно даже для небесных сил. Истинным архиереем, говорится далее в молитве, является Сам Христос: именно Он передал нам священнодействие бескровной жертвы. К Нему священнослужитель и обращается со словами:
Особенность этой молитвы заключается не только в том, что она произносится от лица священнослужителя, но и в том, что она обращена к Иисусу Христу, тогда как большинство других молитв Литургии обращено к Богу Отцу.[44] Диалог между церковной общиной и Богом Отцом как бы на несколько минут прерывается, и священнослужитель вступает в свой личный диалог с Христом, истинным совершителем Литургии. Личная взаимосвязь между священником и Христом, оказывается, тоже является неотъемлемой частью евхаристического благодарения:
Текст Херувимской песни, исполняемой хором и читаемой священником, звучит так:
Под «трисвятой песнью» в данном случае понимается не молитва «Святый Боже», а ангельское славословие из книги пророка Исаии: «Свят, свят, свят Господь Саваоф, полны суть небеса и земля славы Твоей» (Ис. 6:3).
История Херувимской песни неотделима от истории великого входа, составной частью которого она является. В русской практике великий вход прерывает Херувимскую песнь на словах «всякое ныне житейское отложим попечение», в греческой – на словах «яко да Царя всех подымем». Однако сам текст песнопения представляет собой одну фразу, которая по смыслу не делится ни в том, ни в другом месте.
Согласно византийскому историку Георгию Кедрину Херувимская песнь была введена в Литургию в девятый год царствования императора Юстина II (565–577), то есть в 573 или 574 году. Тогда же в Литургию Великого четверга было введено пение «Вечери Твоея тайныя».[47] Современный церковный устав предписывает исполнять Херувимскую песнь на всех полных Литургиях в течение года, за исключением Великого четверга, когда поется «Вечери Твоея тайныя», и Великой субботы, когда поется «Да молчит всякая плоть». На великом входе Литургии Преждеосвященных Даров поется другой гимн: «Ныне силы небесныя».
Из четырех перечисленных гимнов лишь «Вечери Твоея» посвящен собственно теме причащения, тогда как три других тематически связаны с перенесением Святых Даров с жертвенника на престол. Лейтмотив этих трех гимнов: участие ангелов в священнодействии великого входа. С особой силой мысль об участии ангелов выражена в великосубботнем гимне:
По содержанию этот гимн, дата происхождения которого неизвестна (в рукописях он появляется не ранее X века[49]), является комментарием к последней фразе Херувимской песни: «ангельскими невидимо дориносима чинми». В обоих песнопениях подчеркивается символизм великого входа как шествия, в котором участвует Христос в сопровождении ангелов. Из текста Херувимской песни не явствует, что речь идет о крестной жертве Спасителя, однако текст великосубботнего гимна явным образом указывает на то, что Христос «приходит заклатися и датися в снедь верным». Евхаристическое жертвоприношение, таким образом, воспринимается как воспоминание о крестной жертве Спасителя, а великий вход символизирует шествие Христа на страдание. Данный символизм не следует воспринимать буквально: великий вход – не «инсценировка» Входа Господня в Иерусалим или шествия Христа на Голгофу. Это напоминание не о конкретном событии из жизни Христа, а о смысле Его пришествия в мир – о том, что Он воплотился и принес Себя в жертву, чтобы стать «хлебом жизни» для верующих в Него.
Здесь следует отметить, что все так называемые «тайные» молитвы, как видно, содержанием своим касаются как служащего епископа или священника, так и всех молящихся, раскрывая смысл происходящего за Божественной Литургией и делая всех присутствующих активными участниками великого Таинства. Очевидно, что чтение молитв вслух более соответствует духу и смыслу Литургии как «общего дела», в котором должна участвовать вся община, чем их тайное чтение одними священнослужителями.
Однако в наше время эти молитвы, как правило, читаются священником про себя, что, во-первых, создает дополнительную преграду между священником и паствой, а во-вторых, лишает молящихся возможности вникнуть в основное содержание литургии, которое проходит мимо них. Верующие слышат не сами молитвы, а только их заключительные придаточные предложения, обозначающие, что молитва прочитана, но не дающие ни малейшего представления о ее содержании. Более того, поскольку «тайные» молитвы читаются главным образом во время пения хора, то значительная часть богослужения представляет собой как бы две параллельные службы: одну совершает священник в алтаре, другую – слышат прихожане в храме.
В защиту практики тайного чтения молитв приводится иногда следующий аргумент: нельзя, чтобы эти молитвы слышали непосвященные, случайно зашедшие в церковь люди (при этом ссылаются на «тайную дисциплину», существовавшую в Древней Церкви). Однако далеко не все так называемые «тайные» молитвы изначально были тайными: многие молитвы, включая молитву анафоры, предстоятель читал во всеуслышание. Когда в VI веке, в нарушение древней традиции, некоторые священнослужители стали читать евхаристические молитвы тайно, святой император Юстиниан издал отдельную новеллу по этому поводу: «Повелеваем, чтобы все епископы и пресвитеры не тайно совершали божественное приношение и бывающую при святом крещении молитву, но таким голосом, который хорошо был бы слышен верным народом, дабы души слушающих приходили от того в большее благоговение, богохваление и благословение».[41]
Несмотря на запрет, тайное чтение Литургических молитв укоренилось в византийской церковной практике, оттуда перешло в Балканские страны и на Русь и сохраняется в обиходе Русской Церкви до сего дня.
В чинопоследовании Литургии нашлось место не только для молитв, воссылаемых предстоятелем от лица общины или от лица клира, но и для молитвы, которую он возносит от себя лично – в первом лице единственного числа. Текст молитвы «Никтоже достоин», появившийся не позднее VIII века,[42] одинаков для литургий Василия Великого и Иоанна Златоуста. Она начинается с исповедания веры в то, что никто из плотских людей не достоин приближаться к Богу и служить Ему, ибо такое служение страшно даже для небесных сил. Истинным архиереем, говорится далее в молитве, является Сам Христос: именно Он передал нам священнодействие бескровной жертвы. К Нему священнослужитель и обращается со словами:
| …Призри на мя, грешнаго и непотребнаго раба Твоего, и очисти мою душу и сердце от совести лукавыя, и удовли мя силою Святаго Твоего Духа, облеченна благодатию священства, предстати святей Твоей сей трапезе и священнодействовати святое и пречистое Твое тело и честную кровь. К Тебе бо прихожду, приклонь мою выю, и молютися, да не отвратиши лица Твоего от мене, ниже отринеши мене от отрок Твоих, но сподоби принесенным Тебе быти, мною грешным Твоих и недостойным рабом Твоим, даром сим: Ты бо еси приносяй и приносимый, и приемляй и раздаваемый, Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем…[43] | Взгляни на меня, грешного и недостойного раба Твоего, и очисть мою душу и сердце от злой совести, и удостой меня, облеченного благодатью священства, силой Святого Твоего Духа предстать перед этим Твоим святым жертвенником и священнодействовать святое и пречистое Твое Тело и драгоценную Кровь. Ибо я к Тебе прихожу, приклонив голову, и молюсь Тебе: не отврати лица Твоего от меня и не исключи меня из числа слуг, но удостой меня, грешного и недостойного раба Твоего, принести Тебе эти дары. Ибо Ты приносящий и приносимый, и принимающий и раздаваемый, Христос Бог наш, и Тебе славу воссылаем… |
Особенность этой молитвы заключается не только в том, что она произносится от лица священнослужителя, но и в том, что она обращена к Иисусу Христу, тогда как большинство других молитв Литургии обращено к Богу Отцу.[44] Диалог между церковной общиной и Богом Отцом как бы на несколько минут прерывается, и священнослужитель вступает в свой личный диалог с Христом, истинным совершителем Литургии. Личная взаимосвязь между священником и Христом, оказывается, тоже является неотъемлемой частью евхаристического благодарения:
Исповедуя священство, в благодать которого он облечен, как священство Христа… не только не отделяет себя священник от собрания, а, напротив, являет единство свое с ним как единство Главы и тела… Но потому как раз и личная молитва его о себе не только уместна, но и необходима, и, так сказать, самоочевидна… Единственность служения священника состоит в том, что он призван и поставлен быть в Церкви, Теле Христовом, образом Главы тела – Христа, и это значит – тем, через кого продолжается и осуществляется личное служение Христа… Ибо священство Христово состоит в личной самоотдаче Его Богу и людям… А это значит, что само призвание к священству обращено к личности призываемого и от нее неотрываемо, и что всякое различение «священства» и «личности», при котором священство оказывается чем-то в самом себе заключенным и к личности носителя его не имеющим отношения, ложно, ибо извращает сущность священства как продолжения в Церкви священства Христова.[45]Чтение молитвы «Никтоже достоин» происходит на фоне исполнения хором Херувимской песни. Окончив молитву, священник трижды, воздевая руки, произносит Херувимскую песнь, после чего вместе с диаконом отходит к жертвеннику. Если Литургия совершается архиереем, то последний, прочитав Херувимскую песнь, выходит на амвон для умовения рук.
Текст Херувимской песни, исполняемой хором и читаемой священником, звучит так:
| Иже херувимы тайно образующе и животворящей Троице трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение, яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми. | Мы, таинственно изображающие херувимов и воспевающие трисвятую песнь животворящей Троице, отложим ныне все житейские заботы, чтобы принять Царя вселенной, невидимо охраняемого ангельскими чинами.[46] |
Под «трисвятой песнью» в данном случае понимается не молитва «Святый Боже», а ангельское славословие из книги пророка Исаии: «Свят, свят, свят Господь Саваоф, полны суть небеса и земля славы Твоей» (Ис. 6:3).
История Херувимской песни неотделима от истории великого входа, составной частью которого она является. В русской практике великий вход прерывает Херувимскую песнь на словах «всякое ныне житейское отложим попечение», в греческой – на словах «яко да Царя всех подымем». Однако сам текст песнопения представляет собой одну фразу, которая по смыслу не делится ни в том, ни в другом месте.
Согласно византийскому историку Георгию Кедрину Херувимская песнь была введена в Литургию в девятый год царствования императора Юстина II (565–577), то есть в 573 или 574 году. Тогда же в Литургию Великого четверга было введено пение «Вечери Твоея тайныя».[47] Современный церковный устав предписывает исполнять Херувимскую песнь на всех полных Литургиях в течение года, за исключением Великого четверга, когда поется «Вечери Твоея тайныя», и Великой субботы, когда поется «Да молчит всякая плоть». На великом входе Литургии Преждеосвященных Даров поется другой гимн: «Ныне силы небесныя».
Из четырех перечисленных гимнов лишь «Вечери Твоея» посвящен собственно теме причащения, тогда как три других тематически связаны с перенесением Святых Даров с жертвенника на престол. Лейтмотив этих трех гимнов: участие ангелов в священнодействии великого входа. С особой силой мысль об участии ангелов выражена в великосубботнем гимне:
| Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышляет. Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным. Предходят же Сему лицы ангельстии со всяким началом и властию, многоочитие херувими и шестокрилатии серафими, лица закрывающе и вопиюще песнь: аллилуйя. | Да молчит всякая плоть человеческая и да стоит со страхом и трепетом, и да не помышляет ни о чем земном. Ибо Царь царствующих и Господь господствующих приходит, чтобы принести Себя в жертву и отдать Себя в пищу для верующих. Перед Ним идут лики ангелов, вместе со всеми началами и властями, многоокие херувимы и шестикрылые серафимы,[48] закрывающие лица и воспевающие песнь: аллилуйя. |
По содержанию этот гимн, дата происхождения которого неизвестна (в рукописях он появляется не ранее X века[49]), является комментарием к последней фразе Херувимской песни: «ангельскими невидимо дориносима чинми». В обоих песнопениях подчеркивается символизм великого входа как шествия, в котором участвует Христос в сопровождении ангелов. Из текста Херувимской песни не явствует, что речь идет о крестной жертве Спасителя, однако текст великосубботнего гимна явным образом указывает на то, что Христос «приходит заклатися и датися в снедь верным». Евхаристическое жертвоприношение, таким образом, воспринимается как воспоминание о крестной жертве Спасителя, а великий вход символизирует шествие Христа на страдание. Данный символизм не следует воспринимать буквально: великий вход – не «инсценировка» Входа Господня в Иерусалим или шествия Христа на Голгофу. Это напоминание не о конкретном событии из жизни Христа, а о смысле Его пришествия в мир – о том, что Он воплотился и принес Себя в жертву, чтобы стать «хлебом жизни» для верующих в Него.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента