Модиано Патрик. Улица Темных Лавок

Модиано Патрик

Улица Темных Лавок

   Патрик Модиано
   Улица Темных Лавок
   Пер. с фр. - М.Зонина
   Посвящается Руди
   Посвящается моему отцу
   1
   Я - никто. Просто светлый силуэт, в этот вечер, на террасе кафе. Не успел Хютте уйти, как хлынул дождь, настоящий ливень, и мне пришлось ждать, пока он перестанет.
   За несколько часов до этого мы с Хютте в последний раз встретились в Агентстве. Он сидел, как всегда, за массивным письменным столом, но пальто не снял, и поэтому действительно чувствовалось, что он уезжает. Я сидел напротив него в кожаном кресле, предназначенном для клиентов. Яркий свет лампы с абажуром из опалового стекла бил мне прямо в глаза.
   - Ну что, Ги... Вот и все... - вздохнул Хютте.
   На столе валялась папка. Может, с делом того черноволосого коротышки с растерянным взглядом и отечным лицом, который поручил нам следить за своей женой. Во второй половине дня она встречалась с другим черноволосым коротышкой с отечным лицом в меблированных комнатах на улице Виталь, недалеко от авеню Поль-Думер.
   Хютте задумчиво поглаживал коротко подстриженную седеющую бородку, которой заросли его щеки. Большие светлые глаза смотрели отрешенно. Слева от стола стоял плетеный стул, на котором я сидел, когда работал. За спиной Хютте почти полстены занимали стеллажи темного дерева с ежегодниками Боттена, телефонными и прочими справочниками за последние пятьдесят лет. Хютте часто говорил мне, что это для него незаменимое подспорье - без них он как без рук. И что ни одна библиотека не содержит столько ценных и волнующих сведений, ибо на страницах этих справочников можно обнаружить следы давно исчезнувших людей и обстоятельств их жизни - следы целых миров, о которых могут поведать они одни.
   - Что вы собираетесь делать со всеми этими Боттенами? - спросил я Хютте, обводя широким жестом полки.
   - Да ничего, Ги. Я хочу оставить за собой помещение.
   Он окинул кабинет быстрым взглядом. Двустворчатая дверь в соседнюю комнату была распахнута, и я видел стоявший там потертый бархатный диван, камин и зеркало, в котором отражались ряды адресных книг, справочников и лицо Хютте. Клиенты обычно ждали приема в этой комнате. Паркет был покрыт персидским ковром. На стене у окна висела икона.
   - О чем вы думаете, Ги?
   - Ни о чем. Значит, вы сохраните за собой помещение?
   - Да. Я собираюсь время от времени приезжать в Париж и хотел бы останавливаться здесь.
   Он протянул мне портсигар.
   - По-моему, будет не так грустно, если ничего тут не трогать.
   Мы проработали вместе больше восьми лет. Хютте сам создал Агентство частного сыска в 1947 году, и до меня у него сменилось немало сотрудников. Мы сообщали нашим клиентам интересующие их подробности "светской хроники", по выражению Хютте. Ведь наши отношения с клиентами, любил он повторять, это отношения "людей светских".
   - Вы считаете, что сможете жить в Ницце?
   - Ну конечно.
   - И вы не будете там скучать?
   Он выдохнул сигаретный дым.
   - Надо же когда-то уйти на покой, Ги.
   Он тяжело поднялся. Хютте весил, наверное, более ста килограммов и был почти двухметрового роста.
   - Поезд отходит в двадцать пятьдесят пять. Мы успеем еще выпить по рюмочке...
   Я пошел за ним по коридору, который вел в прихожую. Она была странной овальной формы, с выцветшими желтоватыми стенами. На полу стоял черный портфель, набитый доверху - его даже не удалось закрыть. Хютте поднял его. Он нес портфель под мышкой, придерживая другой рукой.
   - У вас нет вещей?
   - Я все отправил багажом.
   Хютте открыл входную дверь, и я погасил свет в прихожей. На площадке он чуть помедлил, прежде чем захлопнуть дверь, и от металлического щелчка у меня екнуло сердце. Звук этот отмечал конец долгого периода моей жизни.
   - Тоска берет, а, Ги? - сказал Хютте и, вынув из кармана пальто большой носовой платок, вытер лоб.
   На двери все еще висела прямоугольная табличка черного мрамора, на которой было выведено блестящими золотыми буквами:
   К.М.ХЮТТЕ
   Частное сыскное агентство
   - Пусть висит, - сказал Хютте и повернул ключ в замке.
   Мы пошли по авеню Ньель к площади Перейр. Уже совсем стемнело. Несмотря на начало зимы, воздух был теплым. Дойдя до площади, мы сели за столик на террасе кафе "Гортензия". Хютте любил это кафе, потому что там были плетеные стулья, как в прежние времена.
   - А вы-то что будете делать, Ги? - спросил он, отпив глоток коньяка, разбавленного водой.
   - Я? Пойду по следу.
   - По следу?
   - Ну да. По следу своего прошлого.
   Я произнес эту фразу торжественным тоном, и он улыбнулся.
   - Я всегда верил, что в конце концов вы отыщете свое прошлое.
   Теперь он был серьезен, и это меня тронуло.
   - Но видите ли, Ги, я спрашиваю себя, стоит ли его искать...
   Он замолчал. О чем он думал? О собственном прошлом?
   - Вот вам ключ. Заходите туда. Мне это будет приятно.
   Он протянул мне ключ, и я сунул его в карман брюк.
   - И позвоните мне в Ниццу. Я хочу быть в курсе... ваших поисков прошлого...
   Он встал и пожал мне руку.
   - Я провожу вас?
   - О нет, нет... Слишком печальный ритуал...
   Он стремительно, не оглядываясь, вышел из кафе, и я ощутил какую-то пустоту в душе. Этот человек многое значит для меня. Неизвестно, что стало бы со мной без него, без его помощи десять лет назад, когда я был внезапно поражен амнезией и жил, словно блуждая в тумане. Его тронула моя судьба, и благодаря многочисленным связям ему удалось даже раздобыть мне документы.
   - Вот держите, - сказал он, протягивая мне большой конверт с удостоверением личности и паспортом. - Вас теперь зовут Ги Ролан.
   И Хютте, этот сыщик, к которому я обратился как к специалисту, чтобы он разыскивал свидетелей или хотя бы следы моей прошлой жизни, добавил:
   - Дорогой мой Ги Ролан, с этой минуты перестаньте оглядываться назад, думайте о настоящем и будущем. Я предлагаю вам работать со мной.
   Он почувствовал ко мне симпатию потому, наверное, - я узнал об этом лишь какое-то время спустя, - что его собственные следы тоже оборвались и целый кусок его жизни мгновенно провалился, не оставив никакой зацепки, ни малейшей путеводной нити, которая могла бы хоть как-то связать его с прошлым. И правда, что может быть общего между этим изможденным стариком в поношенном пальто, который уходил от меня в ночь с большим черным портфелем под мышкой, и былым теннисистом, белокурым красавцем остзейским бароном Константином фон Хютте?
   2
   - Алло! Месье Поль Зонахидзе?
   - Он самый.
   - Это Ги Ролан... Помните, я...
   - Как же, конечно помню! Мы можем увидеться?
   - Если вам угодно...
   - Давайте вечером, ну, скажем, в девять, в баре на Анатоль-де-ла-Форж... Устроит?
   - Договорились.
   - Жду вас. Пока.
   И он тут же повесил трубку; от волнения у меня по вискам струился пот. Перед тем как набрать номер, я выпил для храбрости рюмку коньяка. Ну почему даже такой пустяк, простой звонок по телефону, стоит мне мучительных усилий и напряжения?
   В баре на Анатоль-де-ла-Форж было пусто, он стоял за стойкой, но не в куртке бармена, а в пиджаке.
   - Как удачно вышло, - сказал он. - По средам я вечером не работаю.
   Подойдя, он положил руку мне на плечо.
   - Я много думал о вас.
   - Спасибо.
   - У меня из головы не выходит ваша история...
   Я хотел ему сказать, чтоб он так уж из-за меня не беспокоился, но не смог выдавить из себя ни слова.
   - Теперь мне кажется, что вы иногда появлялись с кем-то, кого я часто видел в то время... Но с кем именно... - Он покачал головой. - Может, вы мне подскажете?
   - Нет.
   - Почему?
   - Я ничего не помню, мсье.
   Он принял это за шутку и сказал, словно играл со мной в какую-то игру или отгадывал загадку:
   - Ладно. Сам справлюсь. Вы предоставляете мне свободу действий?
   - Если вам угодно...
   - Тогда поехали ужинать к моему другу.
   Перед тем как выйти, он резким движением отключил электрический счетчик и запер на несколько оборотов массивную деревянную дверь.
   Его машина стояла на другой стороне улицы. Черная, новая. Он предупредительно распахнул передо мной дверцу.
   - Мой друг держит очень милый ресторанчик, как раз на границе Виль-д'Авре с Сен-Клу.
   - И мы едем в такую даль?
   - Да.
   С улицы Анатоль-де-ла-Форж мы свернули на авеню Гранд-Арме, и мне вдруг захотелось выскочить из машины. Я чувствовал, что не в силах ехать в Виль-д'Авре. Но надо было взять себя в руки.
   На всем пути до Порт-Сен-Клу я пытался побороть душивший меня панический страх. Я был едва знаком с этим Зонахидзе. Может, он заманивает меня в ловушку? Но, слушая его, я понемногу успокоился. Он рассказывал мне о различных этапах своей профессиональной жизни. Сначала он работал в русских ночных кабаках, потом в "Ланже" - так назывался ресторан в садах у Елисейских полей, потом в отеле "Кастилия", на улице Камбон, и во множестве других заведений, пока наконец не попал в бар на Анатоль-де-ла-Форж. Но куда бы он ни переходил, он всегда работал бок о бок с Жаном Эртером - тем самым другом, к которому мы сейчас направлялись. Шутка ли, двадцать лет они шли как бы в одной упряжке. У Эртера тоже хорошая память. Уж вдвоем-то они разгадают мою "загадку".
   Зонахидзе ехал очень осторожно, и дорога заняла у нас почти три четверти часа.
   Левую сторону этого павильона в виде бунгало скрывали ветви плакучей ивы. Справа росли тесно посаженные кусты. Из глубины просторного зала, где горел яркий свет, нам навстречу шел человек. Он протянул мне руку.
   - Рад познакомиться, месье. Жан Эртер.
   Потом повернулся к Зонахидзе:
   - Привет, Поль.
   Он привел нас в дальний конец зала. Там был накрыт столик на три персоны. В центре столика стояли цветы.
   Эртер показал на одну из застекленных дверей:
   - Во втором бунгало зал занят. Там свадьба.
   - Вы здесь бывали? - спросил Зонахидзе.
   - Нет.
   - Ну-ка, Жан, покажи ему, какой вид отсюда.
   Я последовал за Эртером на веранду, выходившую на пруд. Слева от меня через пруд был перекинут горбатый мостик в китайском стиле, ведущий в то, второе бунгало. За стеклянными дверьми в резком свете двигались пары. Там танцевали. До нас доносились еле уловимые звуки музыки.
   - Здесь всего несколько пар, - сказал он. - Боюсь, эта свадьба закончится оргией.
   Он пожал плечами.
   - Вы должны приехать к нам летом. У нас ужинают на веранде. Это так приятно.
   Мы вернулись в ресторан, и Эртер затворил стеклянную дверь.
   - Я приготовил вам легкий ужин, без затей.
   Он жестом пригласил нас к столу. Они сели рядом, напротив меня.
   - Какие вина вы предпочитаете? - спросил Эртер.
   - Полагаюсь на вас.
   - "Шато-петрюс"?
   - Отличная мысль, Жан, - сказал Зонахидзе.
   Подавал нам молодой человек в белой куртке. Свет бра, висевшего над столиком, бил мне прямо в глаза. Эртер и Зонахидзе оставались в тени, они наверняка посадили меня так нарочно, чтобы легче было разглядывать.
   - Ну, Жан?
   Эртер принялся за заливное, время от времени бросая на меня пронизывающие взгляды. У него были такие же темные волосы, как у Зонахидзе, и тоже крашеные. Сухая кожа, дряблые щеки и тонкие губы гурмана.
   - Да-да... - прошептал он.
   Я не переставая моргал - из-за света. Он разлил вино.
   - Да-да... Мне кажется, я уже где-то вас видел.
   - Настоящая головоломка, - произнес Зонахидзе. - И месье отказывается помочь нам...
   Он, по-моему, вошел во вкус.
   - Но может, вы не хотите больше говорить об этом? Предпочитаете остаться инкогнито?
   - Вовсе нет, - улыбнулся я.
   Молодой человек подал телятину.
   - Чем вы занимаетесь? - спросил Эртер.
   - Я проработал восемь лет в Частном сыскном агентстве Хютте.
   Они ошарашенно уставились на меня.
   - Но это наверняка не имеет отношения к моей прошлой жизни. Не принимайте этого в расчет.
   - Странно, - заметил Эртер, пристально глядя на меня, - я бы не смог сказать, сколько вам лет.
   - Наверное, из-за усов.
   - Не будь у вас усов, - проговорил Зонахидзе, - мы, может, сразу бы вас узнали.
   Он протянул руку и, приставив ладонь к моей верхней губе, чтобы закрыть усы, прищурился, словно портретист перед моделью.
   - Чем больше я на вас гляжу, тем больше мне кажется, что вы появлялись в компании тех кутил... - начал Эртер.
   - Но когда? - спросил Зонахидзе.
   - Ну... очень давно... Мы уже целую вечность не работаем в ночных заведениях, Поль...
   - Думаешь, еще в эпоху "Танагры"?
   Эртер не сводил с меня глаз, и взгляд его становился все более напряженным.
   - Простите, - сказал он, - вы не могли бы на минутку встать?
   Я повиновался. Он оглядел меня с головы до ног, потом с ног до головы.
   - Да-да, вы напоминаете мне одного нашего клиента... Тот же рост... Постойте...
   Он поднял руку и замер, словно пытался удержать что-то, стремительно ускользавшее от него...
   - Постойте, постойте... Все, я вспомнил, Поль... - Он торжествующе улыбнулся. - Можете сесть.
   Эртер ликовал. Он не сомневался, что его сообщение поразит нас. С нарочитой церемонностью он подлил вина нам в бокалы.
   - Так вот... Вы всегда приходили с одним человеком... таким же высоким... Может, даже выше... Не вспоминаешь, Поль?
   - О каком времени ты говоришь? - спросил Зонахидзе.
   - О временах "Танагры", само собой.
   - Такой же высокий? - пробормотал себе под нос Зонахидзе. - В "Танагре"?
   - Не помнишь? - Эртер пожал плечами.
   Теперь пришла очередь Зонахидзе торжествующе улыбаться. Он кивнул.
   - Помню...
   - Ну?
   - Степа.
   - Правильно. Степа.
   Зонахидзе повернулся ко мне.
   - Вы знаете Степу?
   - Может быть, - сказал я осторожно.
   - Ну конечно, - подтвердил Эртер, - вы часто приходили со Степой... я уверен...
   - Степа...
   Судя по тому, как Зонахидзе его произносил, имя было русское.
   - Он всегда заказывал оркестру "Алаверды"... - сказал Эртер. - Это кавказская песня...
   - Помните? - спросил Зонахидзе, изо всех сил сжимая мне запястье. "Алаверды"...
   Он начал насвистывать мелодию, и глаза его заблестели. Я тоже вдруг растрогался. Мне казалось, я узнаю эту мелодию.
   Тут к Эртеру подошел официант, подававший нам ужин, и указал в глубину зала.
   Там в полумраке за столиком, подперев ладонями голову, одиноко сидела женщина в бледно-голубом платье. О чем она думала?
   - Новобрачная.
   - Что она тут Делает? - спросил Эртер.
   - Не знаю, - ответил официант.
   - Ты не спросил, может, ей что-нибудь надо?
   - Нет-нет, ей ничего не надо.
   - А остальным?
   - Они заказали еще десять бутылок "Крюгга".
   Эртер пожал плечами.
   - Меня это не касается.
   Зонахидзе, не обращая внимания на новобрачную и на их разговор, настойчиво повторял:
   - Ну... Степа... Вы помните Степу?
   Он был так возбужден, что в конце концов я ответил ему с загадочной улыбкой:
   - Да-да. Немного.
   Он обернулся к Эртеру и торжественно произнес:
   - Он помнит Степу.
   - Я так и думал.
   Официант, не двигаясь, стоял возле Эртера, и вид у него был растерянный.
   - Месье, мне кажется, они займут спальни... Что делать?
   - Я же говорил, эта свадьба плохо кончится... Ладно, старина, пусть себе... Нас это не касается...
   Новобрачная по-прежнему неподвижно сидела за столиком. Только руки скрестила.
   - Интересно, чего она там сидит в одиночестве? - сказал Эртер. Впрочем, нас это совершенно не касается.
   И он махнул рукой, точно отгоняя муху.
   - Вернемся к нашим баранам, - сказал он. - Значит, вы подтверждаете, что знали Степу?
   - Да, - вздохнул я.
   - Стало быть, вы принадлежали к их компании... А отличные были ребята, черт возьми, да, Поль?
   - Да уж... Но все исчезли, - подавленно произнес Зонахидзе. - Вот только вы, мсье... Я рад, что нам удалось вас... локализовать... Вы были в компании Степы... Поздравляю... Та эпоха куда лучше нашей... а главное люди были иного сорта, не то что теперь...
   - Главное - мы были моложе, - усмехнулся Эртер.
   - Когда, в какие годы? - спросил я с бьющимся сердцем.
   - Да мы все путаемся в датах, - сказал Зонахидзе. - Во всяком случае, до потопа...
   Он внезапно помрачнел.
   - Бывают же совпадения... - сказал Эртер.
   Он встал, подошел к невысокой стойке в углу и вернулся к нам, листая газету. Потом протянул ее мне, указывая на объявление:
   "Дочь, сын, внуки, племянники и внучатые племянники, а также друзья Жорж Сашер и Степа де Джагорьев - с прискорбием извещают о кончине Мари де Резан, воспоследовавшей 25 октября, на девяносто втором году жизни.
   Погребение на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа после отпевания в кладбищенской часовне 4 ноября в 16 часов.
   Заупокойная служба девятого дня состоится 5 ноября в русской православной церкви: Париж, XVI округ, ул. Клод-Лоррен, 19.
   Специальные уведомления рассылаться не будут."
   - Так, значит, Степан жив? - спросил Зонахидзе. - Вы с ним видитесь?
   - Нет, - сказал я.
   - И правильно. Надо жить настоящим. Ну что, Жан, коньячку напоследок?
   - Сейчас.
   С этой минуты они, казалось, потеряли всякий интерес к Степе и к моему прошлому. Но это уже не имело значения. Я напал на какой-то след.
   - Вы не дадите мне эту газету? - спросил я с деланным безразличием.
   - Конечно, - сказал Эртер.
   Мы чокнулись. Итак, от того, кем я был когда-то, остался лишь смутный силуэт в памяти двух барменов, да и то заслоненный наполовину фигурой некоего Степы де Джагорьева. А об этом Степе они ничего не слышали со времен "потопа", как выразился Зонахидзе.
   - Значит, вы частный детектив? - спросил Эртер.
   - Уже нет. Мой патрон ушел на покой.
   - А вы? Продолжаете этим заниматься?
   Не отвечая, я пожал плечами.
   - Как бы то ни было, я рад с вами познакомиться. Приходите, вы всегда будете здесь желанным гостем.
   Он уже встал и протягивал нам руку.
   - Простите меня... Я вас выставляю, мне надо заняться бухгалтерией... А тут еще они... только оргий мне не хватало...
   Он кивнул в сторону пруда.
   - До свиданья, Жан.
   - До свиданья, Поль.
   Эртер задумчиво посмотрел на меня. И сказал, растягивая слова:
   - Теперь, когда вы встали, у меня в памяти возникает совсем другой человек...
   - Кто же? - спросил Зонахидзе.
   - Один постоялец из отеля "Кастилия", который всегда возвращался поздно ночью... когда мы там работали...
   Зонахидзе в свою очередь окинул меня взглядом.
   - А что, - заметил он, - может, вы и жили когда-то в "Кастилии"...
   Я растерянно улыбнулся.
   Зонахидзе взял меня под руку, и мы направились к выходу. В зале стало еще темнее, чем раньше. Новобрачной в бледно-голубом платье за столиком уже не было. Когда мы вышли, с той стороны пруда до нас долетели всплески музыки и смех.
   - Прошу вас, - обратился я к Зонахидзе, - если вам не трудно, напомните мне мелодию песни, которую заказывал этот, как его...
   - Степа?
   - Да.
   Он стал насвистывать первые такты. Потом остановился.
   - Вы хотите встретиться со Степой?
   - Может быть.
   Он с силой сжал мне руку.
   - Скажите ему, что Зонахидзе часто думает о нем.
   Его взгляд задержался на мне.
   - Кто знает, может, Жан и прав. Вы были постояльцем отеля "Кастилия"... Постарайтесь вспомнить... отель "Кастилия", улица Камбон...
   Я повернулся и открыл дверцу автомобиля. Кто-то съежился на переднем сиденье, прижавшись лбом к стеклу. Я наклонился и узнал новобрачную. Она спала, бледно-голубое платье задралось выше колен.
   - Надо как-то от нее избавиться, - сказал Зонахидзе.
   Я легонько потряс ее, но она не просыпалась. Тогда я обхватил ее за талию и с трудом вытащил из машины.
   - Не можем же мы бросить ее прямо на землю, - сказал я и, подняв, отнес на руках в ресторан. Голова молодой женщины откинулась на мое плечо, светлые волосы ласкали шею. Пряный аромат духов напоминал мне что-то. Но что?
   3
   Было без четверти шесть. Я попросил шофера такси подождать меня на улочке Шарль-Мари-Видор, а сам пошел пешком к улице Клод-Лоррен, где находилась русская церковь.
   Двухэтажное строение с тюлевыми занавесками на окнах.
   Справа тянулась широкая аллея. Я встал на противоположном тротуаре.
   Первыми у входа в дом, со стороны улицы, остановились две женщины. Одна из них, темноволосая, коротко стриженная, была в черном шерстяном платке. На голове другой, сильно накрашенной блондинки, красовалась серая шляпа, по форме напоминавшая мушкетерскую. Я слышал, что они говорят по-французски.
   Подъехало такси, из него с трудом выбрался совершенно лысый, тучный старик с набрякшими мешками под узкими монгольскими глазами. Он пошел по аллее.
   Слева, свернув с улицы Буало, ко мне приближалась группа из пяти человек. Две немолодые женщины вели под руки старичка, бледного и хрупкого, словно из гипса. За ними шли двое мужчин, наверное отец и сын, очень уж они были похожи друг на друга - оба в серых элегантных костюмах в полоску, - отец выглядел как-то фатовато, у сына были белокурые волнистые волосы. Их догнала машина, откуда вылез другой старик, подтянутый и быстрый, в пелеринке из плотного сукна, с седыми волосами ежиком. Выправка у него была военная. Не он ли Степа?
   Все они вошли в церковь через боковой придел, в конце аллеи. Мне хотелось пойти за ними, но мое присутствие среди этих людей наверняка привлекло бы внимание. Меня все больше мучила тревога, что я так и не угадаю, кто из них Степа.
   Справа поодаль остановился автомобиль. Из него вышли двое мужчин, потом женщина. Один мужчина, очень высокий, был в темно-синем пальто. Я перешел улицу и ждал, пока они поравняются со мной.
   Они подходят все ближе, ближе. Мне кажется, что высокий, прежде чем свернуть в аллею вместе с остальными, бросает на меня пристальный взгляд. Сквозь витражи окон, выходящих на аллею, видны горящие свечи. Он наклоняется, чтобы пройти в дверь, слишком для него низкую, и во мне возникает уверенность, что это и есть Степа.
   Мотор такси работал, но шофера за рулем не оказалось. Дверца была приоткрыта, будто он должен вот-вот вернуться. Куда он мог деваться? Осмотревшись, я решил поискать его где-нибудь поблизости.
   Я обнаружил его в кафе неподалеку, на улице Шардон-Лагаш. На столике перед ним стояла кружка пива.
   - Вы еще долго? - спросил я.
   - Ну... минут двадцать.
   Белокожий блондин, пухлые щеки, голубые глаза навыкате. Пожалуй, я никогда не встречал человека с такими мясистыми ушными мочками.
   - Ничего, что я не выключил счетчик?
   - Ничего, - сказал я.
   Он мило улыбнулся.
   - Не боитесь, что такси угонят?
   Он пожал плечами.
   - Да ну...
   Ему принесли бутерброд с ветчиной, и он деловито принялся за него, не спуская с меня тусклого взгляда.
   - А кого вы, собственно, ждете?
   - Да тут, одного... он должен сейчас выйти из русской церкви.
   - Вы русский?
   - Нет.
   - Глупо как-то... Вы б его спросили, когда он выйдет... Дешевле обошлось бы...
   - Ничего не поделаешь.
   Он заказал еще пива.
   - Я не мог бы попросить вас купить мне газету?
   Он полез было в карман, но я остановил его:
   - Что вы...
   - Спасибо. Купите мне "Эриссон". И еще раз спасибо... вот...
   Я долго блуждал в поисках продавца газет и обнаружил его только на Версальской авеню. "Эриссон" оказался газетенкой, напечатанной на бумаге болотного цвета.
   Он читал, нахмурив брови, и слюнявил палец кончиком языка, чтобы перевернуть страницу. А я смотрел, как этот полный блондин с голубыми глазами и белой кожей читает зеленую газету.
   Я не решался прервать его чтение. Наконец он взглянул на свои миниатюрные часики.
   - Пора идти.
   На улице Шарль-Мари-Видор он сел за руль, и я попросил подождать меня. А сам встал на прежнее место перед церковью, но на противоположном тротуаре. Никого не было видно. Вдруг они уже ушли? Тогда у меня нет никакой надежды вновь отыскать следы Степы де Джагорьева, потому что это имя не значится в парижском справочнике Боттена. За витражами по-прежнему горели свечи. Знал ли я прежде эту старую даму, которую отпевают сегодня? Если я когда-то бывал у Степы, он, наверное, знакомил меня со своими друзьями, возможно и с этой Мари де Резан. Она и тогда, видимо, была уже немолода.
   Дверь в придел, где служили панихиду, - через нее они и вошли - дверь, с которой я теперь не спускал глаз, внезапно открылась, и в проеме появилась светловолосая женщина в мушкетерской шляпе. За ней брюнетка в черном платке. Потом отец и сын в серых полосатых костюмах - они поддерживали гипсового старичка, говорившего что-то лысому толстяку с монгольским разрезом глаз. Наклонившись, тот почти вплотную приблизил ухо к губам собеседника: голос гипсового старичка был, наверное, еле уловим, как слабое дыхание. Остальные шли следом. Я ждал с бьющимся сердцем, когда появится Степа.
   Наконец он вышел - одним из последних. Народу оказалось много, человек сорок, не меньше, но я не терял Степу из виду благодаря его росту и темно-синему пальто. В большинстве своем это были люди пожилые, но я заметил и несколько молодых женщин и даже двоих детей. Никто не расходился, они все стояли на аллее и разговаривали.
   Это напоминало переменку в провинциальной школе. Старичка с гипсово-белым лицом усадили на скамейку, и все по очереди почтительно подходили поздороваться с ним. Кто он? "Жорж Сашер", подписавший извещение о панихиде? Или бывший воспитанник Пажеского корпуса? А может, он и эта дама, Мари де Резан, пережили мимолетный роман, еще там, в Петербурге, или на берегу Черного моря, до того как рухнул их мир? Лысый толстяк с монгольским разрезом глаз тоже был в центре внимания. Отец и сын в серых элегантных костюмах сновали от одной группки к другой, как наемные танцоры от столика к столику. Вид у них был в высшей степени самодовольный, отец время от времени смеялся, запрокидывая голову, и я подумал, что этот хохот более чем неуместен.
   А вот Степа вел серьезный разговор с женщиной в серой мушкетерской шляпе. Он то брал ее за руку, то касался плеча с почтительной нежностью. Наверное, когда-то он был красавцем. Я дал бы ему лет семьдесят. Лицо у него было чуть оплывшим, волосы у лба сильно поредели, но крупный нос и орлиная посадка головы выдавали в нем подлинного аристократа. Во всяком случае, так мне показалось на расстоянии.