Моэм Сомерсет. За час до файфоклока

Моэм Сомерсет
За час до файфоклока

   СОМЕРСЕТ МОЭМ
   За час до файфоклока
   Перевод Е.Калашниковой
   Миссис Скиннер не любила опаздывать. Она была уже одета - вся в черном шелку, как того требовали ее возраст и траур по недавно скончавшемуся зятю; осталось лишь надеть ток. Ее немного смущала эгретка из перьев цапли, которая могла вызвать резкое осуждение кое-каких знакомых, наверняка тоже приглашенных на фай-фоклок; и в самом деле, разве не бесчеловечно убивать этих прекрасных белых птиц ради их перьев, да еще когда у них пора любви; но раз уж так случилось, глупо было бы отказаться от такой красивой и элегантной отделки, к тому же отказ обидел бы зятя. Он привез ей эти перья с Борнео, не сомневаясь, что подарок обрадует ее. Кэтлин не преминула наговорить неприятностей по этому поводу, о чем, должно быть, жалеет теперь, после того, что произошло; впрочем, Кэтлин всегда недолюбливала Гарольда. Миссис Скиннер решительно водрузила ток на голову (и в конце концов это ее единственная приличиая шляпа) и, стоя перед зеркалом, приколола его булавкой с большим агатовым наконечником. Если кто-нибудь упрекнет ее за эти перья, у нее готов ответ.
   - Конечно, это ужасно, - скажет она, - мне бы и в голову не пришло покупать такую вещь, но это последний подарок моего бедного зятя.
   Это будет и объяснением и оправданием. Все с таким сочувствием отнеслись к их горю. Миссис Скиннер достала из ящика чистый носовой платок и слегка побрызгала на него одеколоном. Она никогда не душилась, считая это признаком известного легкомыслия, но одеколон - другое дело, он так приятно освежает. Теперь можно было считать себя почти готовой. Миссис Скиннер перевела глаза с зеркала на окно. Прекрасный день выбрал каноник Хейвуд для файфо-клока в саду. Совсем тепло, на небе ни облачка, и зеленая листва еще не утратила весенней свежести. Миссис Скиннер улыбнулась, заметив в садике свою маленькую внучку, которая, вооружась граблями, деловито возилась у отведенной ей цветочной клумбы. Очень она бледненькая, Джоэн, нельзя было так долго держать ребенка в тропиках; и потом она не по годам серьезна, никогда не бегает, не резвится, ей бы только поливать свои цветы или играть в какие-то тихие, ею самой придуманные игры. Миссис Скиннер оправила платье на груди, взяла перчатки и пошла вниз. Кэтлин сидела за письменным столиком у окна, занятая проверкой каких-то списков; она состояла почетным секретарем клуба любительниц гольфа и во время состязаний ей приходилось очень много трудиться. Она тоже была уже совсем готова.
   - Я вижу, ты все-таки надела джемпер, - сказала миссис Скиннер.
   За завтраком обсуждался вопрос о том, ехать ли Кэтлин в джемпере или в черной шифоновой блузке. Джемпер был черный с белым, и Кэтлин находила его очень эффектным, но едва ли это могло сойти за траур. Однако Миллисент высказалась в пользу джемпера.
   - Совсем не обязательно нам всем иметь такой вид, словно мы только что с похорон, - сказала она. - Ведь после смерти Гарольда прошло уже восемь месяцев.
   Миссис Скиннер была несколько шокирована черствостью этих рассуждений. Миллисент стала какая-то странная с тех пор, как вернулась с Борнео.
   - Уж не думаешь ли ты снять вдовий креп раньше времени, милочка? спросила она у дочери.
   Миллисент уклонилась от прямого ответа.
   - Теперь траур не так соблюдают, как в прежнее время, - сказала она и немного помолчала. Когда она заговорила опять, миссис Скиннер почудились в ее голосе какие-то необычные нотки. Видимо, и Кэтлин уловила их, судя по тому, что она удивленно взглянула на сестру. - Гарольд, я уверена, не хотел бы, чтобы я вечно носила по нем траур.
   - Я нарочно оделась пораньше, потому что хотела кое о чем поговорить с Миллисент, - сказала Кэтлин в ответ на замечание матери.
   - О чем же?
   Кэтлин промолчала. Но она отложила в сторону свои списки и, нахмурив брови, принялась перечитывать письмо от дамы, которая жаловалась на несправедливые действия комиссии, снизившей ей гандикап с двадцати четырех очков на восемнадцать. Быть почетным секретарем клуба любительниц гольфа обязанность нелегкая и требующая большого такта. Миссис Скиннер стала натягивать свои новые перчатки. Маркизы над окнами смягчали солнечный свет и умеряли жару. Миссис Скиннер посмотрела на большую, ярко раскрашенную деревянную птицу-носорога, которую Гарольд отдал ей на сохранение; ей всегда казалось немного нелепым держать такую вещь в комнате, но Гарольд очень дорожил этой птицей. Она имела отношение к какому-то культу и вызвала большой интерес у каноника Хейвуда. На стене над диваном было развешано малайское оружие (названий миссис Скиннер не помнила); там и сям красовались серебряные и медные вещицы, привезенные ей Гарольдом в разное время. Она всегда относилась к Гарольду с симпатией, и при мысли о нем ее взгляд невольно скользнул к роялю, на котором стояла обычно его фотография вместе с фотографиями обеих ее дочерей, внучки, сестры и племянника.
   - Кэтлин! А где же портрет Гарольда? - спросила она.
   Кэтлин оглянулась. Портрета не было.
   - Кто-то его убрал, - с удивлением сказала Кэтлин.
   Она встала и подошла к роялю. Фотографии были переставлены так, чтобы не бросалось в глаза пустое место.
   - Может быть, Миллисент захотелось поставить его у себя в комнате, сказала миссис Скиннер.
   - Я бы заметила. И потом у Миллисент есть другие фотографии Гарольда. Они у нее заперты в комоде.
   Миссис Скиннер всегда казалось странным, что в комнате дочери нет ни одного портрета Гарольда. Она даже раз попробовала завести об этом разговор, но Миллисент его не поддержала. Миллисент сделалась удивительно неразговорчива после своего возвращения с Борнео, и всякие попытки миссис Скиннер проявить материнское сочувствие встречали с ее стороны молчаливый отпор. Она не желала говорить о постигшей ее утрате. Люди переживают горе по-разному. Видимо, прав был мистер Скиннер, советовавший оставить Миллисент в покое. Воспоминание о муже вернуло мысли миссис Скиннер к предстоящему визиту.
   - Папа спрашивал меня, надеть ли ему цилиндр, - заметила она. - Я сказала, что на всякий случай не мешает.
   Файфоклок у каноника был парадным событием. Обычно в таких случаях заказывалось в кондитерской Бодди мороженое, клубничное и ванильное, но кофе-глясе у Хейвудов всегда готовили дома. Приглашено было все местное общество. Поводом послужил приезд епископа Гонконга, который был школьным товарищем каноника. Гостям было обещано, что епископ расскажет о миссионерской деятельности в Китае. Миссис Скиннер, у которой дочь восемь лет прожила на Востоке и зять был резидентом в одном из районов Борнео, относилась к этой перспективе с живейшим интересом. Разумеется, она в таких вещах понимала гораздо больше, чем люди, которые не имеют никакого отношения к колониям и колониальным делам.
   "Что знает об Англии тот, кто только лишь Англию знает?" - как любил цитировать мистер Скиннер.
   Мистер Скиннер - который в эту самую минуту вошел в комнату - был юристом, как и его покойный отец, и имел контору в Линкольнс-Инн-Филдс. Каждый день он с утра уезжал в Лондон и только к вечеру возвращался домой. Он получил возможность сопровождать жену и дочерей к канонику Хейвуду лишь благодаря тому, что каноник предусмотрительно избрал для файфоклока субботу. В визитке и брюках в полоску мистер Скиннер выглядел весьма презентабельно. В его наружности не было франтовства, но была скромная внушительность. Это была наружность адвоката с солидной практикой, каким он и был на самом деле; его фирма никогда не бралась за дела, допускающие хотя бы тень сомнения, и, если клиент излагал ему обстоятельства, которые могли показаться неблаговидными, мистер Скиннер озабоченно сдвигал брови.
   - К сожалению, мы обычно воздерживаемся от ведения подобных дел, говорил он. - Вам лучше обратиться в другое место.
   Он придвигал к себе блокнот и писал на верхнем листке фамилию и адрес. Затем отрывал листок и вручал его клиенту.
   - Я бы посоветовал вам обратиться вот к этим джентльменам. Если вы сошлетесь на меня, они сделают для вас все, что возможно.
   У мистера Скиннера было чисто выбритое лицо и лысина во всю голову. Строго поджатый рот с тонкими, бескровными губами противоречил робкому выражению голубых глаз. Щеки были бледные и морщинистые.
   - Я вижу, ты надел новые брюки, - сказала миссис Скнннер.
   - Сегодня, по-моему, как раз подходящий случай, - отвечал супруг. - Не знаю, может быть, вдеть бутоньерку в петлицу?
   - Не нужно, папа, - сказала Кэтлин. - Это не совсем хороший тон.
   - Увидишь, очень многие будут с бутоньерками, - возразила миссис Скиннер.
   - Разве что какие-нибудь клерки, - сказала Кэтлин. - Вы же знаете, Хейвудам приходится приглашать самую разношерстную публику. И потом ведь у нас траур.
   - Интересно, не устроят ли после речи епископа сбор пожертвований? сказал мистер Скиннер.
   - Ну нет, не думаю, - сказала миссис Скиннер.
   - Это был бы очень дурной тон, - отозвалась Кэтлин.
   - На всякий случай не мешает захватить деньги, - сказал мистер Скиннер. - Если понадобится, я дам за всех. Вот не знаю, десяти шиллингов достаточно или нужно дать фунт?
   - Уж если давать, то не меньше фунта, папа, - сказала Кэтлин.
   - Ну, там видно будет. Я не хочу давать меньше других, но больше, чем нужно, тоже давать незачем.
   Кэтлин убрала в ящик все свои бумаги и встала из-за стола. Она посмотрела на часы.
   - А Миллисент не готова? - спросила миссис Скиннер.
   - У нас еще масса времени. Просили к пяти, так что на много раньше половины шестого приезжать нет смысла. Я велел Дэвису подать машину в четверть шестого.
   Обычно машиной правила Кэтлин, но изредка, в торжественных случаях, Дэвис, садовник, надевал ливрею и превращался в шофера. Это лучше выглядело со стороны; к тому же Кэтлин вовсе не стремилась сидеть за рулем, когда на ней был новый джемпер. Взглянув на мать, с усилием втискивавшую палец за пальцем в новые перчатки, Кэтлин вспомнила, что и ей надо надеть перчатки. Она понюхала - не пахнет ли от них бензином после чистки. Запах был, но совсем слабый. Она решила, что никто не заметит.
   Наконец отворилась дверь и вошла Миллисент - в полном трауре, с длинным вдовьим крепом. Миссис Скиннер никак не могла привыкнуть к этому костюму, хотя и знала, что полагается носить его целый год. Жаль, что он совершенно не идет Миллисент; некоторым траур к лицу. Она сама как-то примерила шляпу Миллисент и нашла, что выглядит очень эффектно. Бог даст, милый Альфред переживет ее, но, если случится наоборот, она не снимет траура до конца своих дней. Как королева Виктория. Конечно, Миллисент - другое дело; Миллисент - еще молодая женщина, ей всего тридцать шесть; невесело в тридцать шесть лет остаться вдовой. Едва ли ей удастся второй раз выйти замуж. Кэтлин, верно, так и не выйдет, - ей уже тоже тридцать пять. Когда Миллисент и Гарольд были здесь последний раз, она предлагала, чтобы Кэтлин поехала к ним погостить; Гарольд как будто ничего не имел против, но Миллисент заупрямилась. А почему, собственно? Все-таки там мог представиться случай. Не то, чтобы они хотели сбыть Кэтлин с рук, но девушка должна выйти замуж, а здесь среди их знакомых совсем не попадаются неженатые мужчины. Миллисент все жаловалась на климат. Правда, у нее у самой цвет лица совершенно погиб. Никто бы теперь не поверил, что из двух сестер более хорошенькой всегда была Миллисент. Кэтлин с годами похудела - некоторые, правда, находят ее чересчур худой, - но теперь, когда она остриглась, а на щеках у нее всегда румянец благодаря игре в гольф при любой погоде, она, по мнению миссис Скиннер, стала совсем недурна. Вот о бедной Миллисент этого не скажешь; фигура у нее испортилась окончательно; ростом она невелика, и располнев, стала просто бесформенной. А располнела она ужасно; должно быть, тропическая жара виновата - мешает двигаться. Кожа у Миллисент бледная и нечистая; голубые глаза, когда-то составлявшие ее главную прелесть, словно выцвели.
   "Ей надо бы заняться своей шеей, - размышляла миссис Скиннер. - У нее скоро будет двойной подбородок".
   Она пробовала заговаривать об этом с мужем. Он возразил, что Миллисент, в конце концов, не такое уж юное создание. Так-то оно так, но из этого еще не следует, что нужно совсем распуститься. Миссис Скиннер решила серьезно поговорить с дочерью; но, разумеется, из уважения к ее горю придется подождать до окончания траура. В сущности, она была рада законному поводу отложить этот разговор, мысль о котором слегка пугала ее. Миллисент и в самом деле изменилась. Что-то мрачное было теперь в выражении ее лица, от чего матери становилось не по себе в ее присутствии. Миссис Скиннер любила тотчас же высказывать вслух всякую мысль, пришедшую в голову, а у Миллисент завелась неприятная манера не отвечать, когда к ней обращаешься (просто так, чтобы что-нибудь сказать), и неизвестно, слышала она или нет. Иногда это невыносимо раздражало миссис Скиннер, и, чтобы удержаться от резкого замечания по адресу Миллисент, ей приходилось напоминать себе, что бедный Гарольд умер всего восемь месяцев назад.
   Свет из окна падал на пухлое лицо вдовы; молча остановившейся посреди комнаты. Кэтлин, стоя к окну спиной, с минуту вглядывалась в это лицо.
   - Миллисент, мне нужно поговорить с тобой, - начала она. - Сегодня утром я играла в гольф с Глэдис Хейвуд.
   - Кто выиграл, ты? - спросила Миллисент. Глэдис Хейвуд была единственной незамужней дочерью каноника.
   - Она мне сказала одну вещь, которая касается тебя, и я считаю, что ты должна знать об этом.
   Миллисент перевела глаза на окно, за которым ее дочка поливала цветы.
   - Мама, вы сказали Энни, чтобы она напоила Джоэн чаем в кухне? спросила она.
   - Да, девочка будет пить чай вместе со слугами. Кэтлин недружелюбно взглянула на сестру.
   - Епископ по дороге на родину провел несколько дней в Сингапуре, продолжала она. - Он большой любитель путешествий. На Борнео он тоже бывал и знает многих из твоих знакомых.
   - Как ему интересно будет встретиться с тобой, дорогая, - сказала миссис Скиннер. - Может быть, он и бедного Гарольда знал.
   - Да, он встречался с ним и очень хорошо его помнит. Он говорит, что был потрясен известием о его смерти.
   Миллисент села и принялась натягивать свои черные перчатки. Миссис Скиннер показалось странным, что она никак не отозвалась на слова Кэтлин.
   - Кстати, Миллисент, - сказала она. - Куда-то исчез портрет Гарольда. Ты его не брала отсюда?
   - Да, я его взяла и спрятала.
   - Казалось бы, для тебя должно быть приятнее иметь его перед глазами.
   Миллисент и на этот раз промолчала. Положительно несносная привычка.
   Кэтлин, слегка повернув голову, в упор посмотрела на сестру.
   - Миллисент, зачем ты нам сказала, что Гарольд умер от лихорадки?
   Вдова не шевельнулась и не отвела глаз, но по ее желтоватому лицу медленно разлилась краска. Она по-прежнему молчала.
   - Что означает твой вопрос, Кэтлин? - с недоумением спросил мистер Скиннер.
   - Епископ говорит, что Гарольд кончил самоубийством.
   У миссис Скиннер вырвался возглас испуга, но муж сделал ей знак не вмешиваться.
   - Это правда, Миллисент?
   - Правда.
   - Почему же ты нам не сказала?
   Миллисент помедлила с ответом. Она вертела в пальцах брунейскую медную фигурку, которую взяла со столика. Это был тоже подарок Гарольда.
   - Я думала, для Джоэн лучше, если все будут считать, что ее отец умер от лихорадки. Мне не хотелось, чтобы она знала.
   - Ты поставила нас в очень неловкое положение, - заметила Кэтлин, наморщив лоб. - Глэдис Хей-вуд упрекнула меня, зачем я ей сказала неправду.Мне стоило большого труда убедить ее, что я сама ничего не знала. Каноник, по ее словам, очень обижен. Он говорит, что после стольких лет знакомства, даже дружбы, он вправе был рассчитывать на большее доверие с нашей стороны, тем более что он и венчал тебя с Гарольдом. И если, мол, мы не хотели говорить ему правду, то, во всяком случае, незачем было говорить неправду.
   - Должен сказать, что в этом я с ним вполне согласен, - ледяным тоном произнес мистер Скиннер.
   - Я, понятно, объяснила Глэдис, что мы здесь ни при чем. Мы говорили то, что было сказано нам.
   - Надеюсь, этот разговор не помешал тебе выиграть партию, - сказала Миллисент.
   - Совершенно неуместное замечание, моя милая, - воскликнул мистер Скиннер
   Он поднялся, перешел комнату и стал перед холодным камином, машинально раздвинув сзади фалды визитки.
   - Это касалось только меня, - сказала Миллисент. - Почему же я не имела права умолчать об этом, если считала, что так будет лучше?
   - Видно, мать для тебя - чужая, раз ты даже с ней не захотела поделиться, - сказала миссис Скиннер.
   Миллисент только пожала плечами.
   - Нетрудно было сообразить, что рано или поздно это все равно станет известно, - сказала Кэтлин.
   - А почему? Не могла же я предвидеть, что два старых попа, встретившись, не найдут другой темы для пересудов.
   - Когда епископ упомянул о своем пребывании на Борнео, совершенно естественно, что Хейвуды спросили, не был ли он знаком с тобой и с Гарольдом.
   - Это все разговор не по существу, - сказал мистер Скиннер. - В любом случае ты обязана была сказать нам всю правду, и мы бы тогда решили, как лучше поступить. Как юрист, могу тебе сказать, что попытки скрыть истинное положение вещей в конечном счете всегда только вредят делу.
   - Бедный Гарольд, - сказала миссис Скиннер, и слезы поползли по ее щекам. - Это ужасно. Он всегда был таким внимательным зятем. Что могло побудить его к этому ужасному поступку?
   - Климат.
   - Я бы хотел услышать от тебя, как это случилось, Миллисент, - сказал отец.
   - Кэтлин вам скажет.
   Кэтлин помялась. То, что ей предстояло сказать, было и в самом деле ужасно. Казалось чудовищным, что нечто подобное могло произойти в такой семье, как их семья.
   - Епископ говорит, что он перерезал себе горло.
   Миссис Скиннер ахнула и в невольном порыве бросилась к своей сраженной судьбою дочери. Она жаждала заключить ее в объятия.
   - Бедная моя девочка! - воскликнула она. Но Миллисент отстранилась.
   - Нет, нет, мама, пожалуйста. Не выношу, когда меня трогают.
   - Ну, знаешь ли, Миллисент, - сказал мистер Скиннер, нахмурясь.
   Он явно не одобрял ее поведения.
   Миссис Скиннер вздохнула, горестно покачала головой и, осторожно прикладывая к глазам платочек, возвратилась на свое место. Кэтлин перебирала пальцами длинную золотую цепь, висевшую у нее на шее.
   - Просто нелепо, что я от подруги узнаю про обстоятельства смерти моего зятя. Мы оказались в глупейшем положении. Епископ очень ждет встречи с тобой, Миллисент; он хочет выразить тебе свое сочувствие. - Она сделала паузу, но Миллисент упорно молчала. - Епископ говорит, Миллисент куда-то уезжала с Джоэн, а вернувшись, застала бедного Гарольда мертвым на кровати.
   - Каково было вынести такое потрясение, - сказала миссис Скиннер.
   Миссис Скиннер снова заплакала, но Кэтлии мягко положила ей руку на плечо.
   - Не надо плакать, мама, - сказала она. - У вас будут красные глаза, и это может показаться странным,
   В наступившей тишине миссис Скиннер утерла слезы и после некоторого усилия овладела собой. Почему-то ей не давала покоя мысль, что на голове у нее сейчас ток с эгреткой из перьев цапли, подаренных Гарольдом.
   - Я вам еще не все сказала, - снова начала Кэтлин.
   Миллисент не спеша подняла голову и посмотрела на сестру твердым, но в то же время настороженным взглядом. Так смотрят, когда ожидают услышать какой-то звук и боятся пропустить его.
   - Мне бы не хотелось причинять тебе боль, дорогая, - продолжала Кэтлин, - но я не сказала еще об одной подробности, которую тебе, по-моему, следует знать. Епископ говорит, что Гарольд пил.
   - Боже мой, какой ужас! - воскликнула миссис Скиннер. - Как можно говорить подобные вещи! И это тебе рассказывала Глэдис Хейвуд? А что ты ей сказала?
   - Сказала, что это неправда.
   - Вот к чему ведут секреты, - сердито заметил мистер Скиннер. - Всегда так бывает. Чем больше скрытничаешь, тем больше даешь пищи для разных нелепых слухов, которые в десять раз хуже истины.
   - Епископу в Сингапуре сказали, будто Гарольд наложил на себя руки в припадке белой горячки. Я считаю, Миллисент, что твой долг опровергнуть это - ради всех нас.
   - Ужасно, что такие вещи говорят о человеке, которого уже нет в живых, - сказала миссис Скиннер. - А ведь это может очень дурно отразиться на Джоэн, когда она вырастет.
   - Но откуда взялись эти разговоры, Миллисент? - спросил отец. - Гарольд был всегда так воздержан.
   - Да, здесь, - отвечала вдова.
   - Разве он пил?
   - Как лошадь.
   Неожиданность и резкость этого ответа ошеломила всех троих.
   - Миллисент, как ты можешь говорить так о своем покойном муже? восклинула миссис Скиннер, всплеснув затянутыми в перчатки руками. - Я не понимаю тебя. Я вообще не могу тебя понять с тех пор, как ты возвратилась домой. Никогда бы не поверила, что моя родная дочь так отнесется к смерти своего мужа.
   - Не стоит сейчас вдаваться в это, мать, - сказал мистер Скиннер. Поговорим потом.
   Он подошел к окну и выглянул в освещенный солнцем садик, потом вернулся на прежнее место. Достал из кармана пенсне и, хоть вовсе не собирался надевать его, тщательно протер платком стекла. Миллисент смотрела на него, и в ее взгляде была совершенно откровенная, беззастенчивая ирония. Мистер Скиннер негодовал. Неделя труда осталась позади, и до понедельника он мог чувствовать себя свободным человеком. Хоть он и говорил жене, что это чаепитие у каноника - скучнейшая затея, куда лучше было бы спо
   койно выпить чаю у себя в саду, - на самом деле он думал о предстоящем визите с удовольствием. Миссионерская деятельность в Китае интересовала его весьма отдаленно, но с епископом любопытно было познакомиться. И вот извольте! Шутка ли, оказаться впутанным в такую историю. Вдруг узнать, что твоим зятем был пьянчуга и самоубийца. Миллисент рассеянно оправляла свои белые рукавчики. Ее хладнокровие бесило его; но вместо того, чтобы сказать ей это, он обратился к младшей дочери.
   - Почему ты стоишь, Кэтлин? Кажется, в комнате достаточно стульев.
   Кэтлин, не говоря ни слова, пододвинула себе стул и села. Мистер Скиннер шагнул к Миллисент и остановился перед нею.
   - Я, разумеется, понимаю, зачем ты сказала нам, что Гарольд умер от лихорадки. Это была ошибка, потому что рано или поздно такие вещи всегда выходят наружу. Не знаю, насколько сведения, сообщенные епископом, соответствуют фактам, но мой тебе совет рассказать нам все, и как можно подробнее, а тогда - подумаем. Раз каноник и Глэдис знают, теперь уже нет надежды сохранить дело в тайне. В такой округе, как наша, пересуды неизбежны. Но мы хотя бы должны знать всю правду, это нам поможет.
   Миссис Скиннер и Кэтлин мысленно одобрили его постановку вопроса. Они ждали, что ответит Миллисент. Выражение ее лица оставалось непроницаемым; краска быстро сбежала с него, и оно было мучнисто-бледным, как обычно.
   - Едва ли вам будет приятно услышать от меня всю правду, - сказала она.
   - Во всяком случае, ты можешь рассчитывать на наше понимание и сочувствие, - важно произнесла Кэтлин.
   Миллисент искоса глянула на сестру, и тень усмешки скользнула по ее плотно сомкнутым губам. Потом она медленно обвела взглядом всех троих. Миссис Скиннер показалось, что она смотрит на них так, словно перед ней три портновских манекена. Она как будто существовала в каком-то другом мире, совершенно отдельно от них.
   - Как вам известно, я вышла за Гарольда не по любви, - сказала она задумчиво.
   Миссис Скиннер уже собралась запротестовать, но ее удержало движение мужа, едва заметное, но достаточно красноречивое для нее - недаром они были женаты столько лет. Миллисент продолжала. Она говорила ровным голосом, не спеша, почти не меняя тона.
   - Мне шел двадцать восьмой год, и других женихов у меня не было. Ему, правда, было уже сорок четыре, и мне казалось, что это очень много, но он ведь занимал хорошее положение, верно? Едва ли я могла рассчитывать на лучший случай.
   У миссис Скиннер опять навернулись было слезы, но она вовремя вспомнила о файфоклоке.
   - Да, теперь я понимаю, почему ты убрала отсюда фотографию, - сказала она скорбным голосом.
   - Мама, я прошу вас! - воскликнула Кэтлин. Фотография была сделана, когда Гарольд только что стал женихом Миллисент, и вышла очень удачной. Миссис Скиннер всегда находила Гарольда видным мужчиной. Он был высок ростом, массивного телосложения, пожалуй, несколько склонен к тучности, но неизменно подтянут; в общем, у него была, что называется, представительная внешность. Правда, он тогда уже был лысоват, но мужчины теперь лысеют рано; кроме того, он сам говорил, что топи - ну, знаете, эти тропические шлемы очень портят волосы. Он носил маленькие черные усики, и лицо у него было совсем коричневое от загара. Его лучшим украшением были глаза - большие, карие, такие же, как у Джоэн. Он был интересным собеседником. Кэтлин называла его речи напыщенными, но миссис Скиннер с ней не соглашалась, считая, что мужчине к лицу апломб; когда же она заметила (а заметила она очень скоро), что Гарольду нравится Миллисент, это окончательно расположило ее в его пользу. Он всегда был предупредителен с миссис Скиннер, а она делала вид, будто ей крайне интересны его рассказы о подведомственном ему районе и об его охотничьих подвигах. Кэтлин говорила, что он о себе чересчур высокого мнения, но миссис Скиннер принадлежала к поколению, безоговорочно принимавшему на веру преувеличенное мнение мужчин о себе. Миллисент очень скоро поняла, куда дует ветер, и хотя она ничего не говорила матери, для той было ясно, что если Гарольд сделает предложение, он не встретит отказа.