Моэм Сомерсет. Сумка с книгами

   "Утром пришло письмо",- сказала она.
   Я не стал дальше слушать и взбежал по ступенькам. В гостиной никого не было.
   "Оливия",- позвал я.
   Выйдя в коридор, я услышал звуки, от которых сердце у меня екнуло. Ама - она шла за мной по пятам - открыла дверь в спальню Оливии. То, что я слышал, были ее рыдания. Я вошел. Она лежала на постели лицом вниз, все ее тело сотрясалось от рыданий. Я положил руку ей на плечо.
   "Что случилось, Оливия?"
   "Кто тут?" - вскрикнула она, вскочив на ноги, словно до смерти перепугалась. И затем: "А, это вы". Она стояла передо мной, закинув голову и закрыв глаза, и слезы бежали у нее по щекам. Жуткое зрелище. "Тим женился",всхлипнула она, и лицо у нее исказилось от боли.
   Должен признаться, меня на мгновенье охватило ликование, словно в сердце ударило током; меня осенило, что теперь появился шанс и она вдруг да захочет за меня выйти. Знаю, с моей стороны это был чудовищный эгоизм, но вы должны понять, что новость застала меня врасплох. Впрочем, это длилось всего мгновенье; меня растрогало ее страшное горе, и осталась только глубокая жалость к несчастной женщине. Я обнял ее за талию.
   "Господи, вот напасть-то,- сказал я.- Пойдемте-ка отсюда в гостиную, вы сядете, и мы обо всем поговорим. А я вам чего-нибудь налью".
   Она позволила отвести себя в соседнюю комнату, и мы уселись на диван. Я велел аме принести виски и сифон, смешал порцию покрепче и заставил Оливию пригубить. Я обнял ее и положил ее голову себе на плечо. Все это она покорно сносила. По ее сведенному горем лицу струились крупные слезы.
   "Как он мог? - стонала она.- Как он мог?"
   "Дорогая моя,- произнес я,- рано или поздно это должно было случиться. Он человек молодой. Не могли же вы рассчитывать, что он так и будет ходить холостым. Что он женился - это только естественно".
   "Нет, нет, нет",- всхлипывала она.
   В кулаке у нее я заметил скомканное письмо и понял, что оно от Тима.
   "Что он пишет?" - спросил я.
   Она испуганно дернулась и прижала письмо к груди, словно решила, что я хочу его отнять.
   "Пишет, что ничего не мог поделать. Пишет, что выхода у него не было. Что это значит?"
   "Ну, понимаете, он по-своему такой же привлекательный, как вы сами. В нем много очарования. Вероятно, он безумно влюбился в какую-то девушку, а она в него".
   "Он такой слабовольный",- простонала она.
   "Они приезжают?" - спросил я.
   "Вчера отплыли. Он пишет, что это ничего не изменит. Он с ума сошел. Разве я смогу здесь остаться?"
   Она истерически расплакалась. Было мучительно видеть, как ее, обычно такую сдержанную, раздирают чувства. Я всегда подозревал, что за ее восхитительной безмятежностью скрывается способность к сильным переживаниям. Однако меня просто убило самозабвение, с каким она предавалась своему горю. Держа ее в объятиях, я покрывал поцелуями ее глаза, ее мокрые щеки, ее волосы. По-моему, она не понимала, что я делаю. Да и сам я вряд ли понимал, до того глубоко я был тронут.
   "Что мне делать?" - запричитала она.
   "Выйти за меня замуж".
   Она попыталась высвободиться из моих объятий, но я не позволил.
   "В конце концов, это решит все проблемы",- сказал я.
   "Как я могу выйти за вас? - простонала она.- Я на несколько лет вас старше".
   "Ну, это сущие пустяки - какие-нибудь два-три года. Что мне за дело до такой чепухи?"
   "Нет, нет".
   "Но почему?" - настаивал я.
   "Я вас не люблю",- ответила она.
   "Ну и что? Зато я вас люблю".
   Не помню, что я ей пел. Я заявил, что постараюсь сделать ее счастливой. Я сказал, что никогда не попрошу у нее того, чего она не в состоянии дать. Я говорил и говорил. Я попытался воззвать к ее здравому смыслу. Я видел, что ей не хочется там оставаться, жить рядом с Тимом и заверил ее, что скоро получу перевод в другой округ. Я подумал, может, хоть это ее соблазнит. Она не может не согласиться, что мы с ней всегда отлично ладили. Она, похоже, немного утихла. Я почувствовал, что она прислушивается к моим словам. Больше того, мне показалось - она понимает, что я ее обнимаю, и это ее утешает. Я заставил ее отхлебнуть еще капельку виски. Дал ей сигарету. Наконец я решил, что можно позволить себе чуть-чуть пошутить.
   "Честное слово, не так уж я плох,- заявил я.- Могли бы нарваться на кого и похуже".
   "Вы меня не знаете,- сказала она.- Вы обо мне ничегошеньки не знаете".
   "Я схватываю на лету",- возразил я.
   Она слабо улыбнулась.
   "Вы ужасно добрый, Марк".
   "Оливия, скажите - да",- умолял я.
   Она глубоко вздохнула и долго не поднимала глаз. Но и не шевелилась, я ощущал ее мягкое тело в своих объятиях. Я ждал. Нервы у меня были напряжены до предела, время, казалось, застыло на месте.
   "Хорошо",- молвила она наконец, словно и не заметила, что между моей мольбой и ее ответом прошло столько времени.
   Я был так взволнован, что не нашел нужных слов. Но когда я попытался поцеловать ее в губы, она отвернулась и не позволила. Я предложил сразу и пожениться, но тут она решительно воспротивилась и настояла, чтобы мы подождали до возвращения Тима. Вы знаете - порой читаешь чужие мысли яснее, чем если бы их произнесли вслух; я видел - она не может до конца поверить в то, что Тим написал ей правду, и все еще цепляется за жалкую надежду, что тут какая-то ошибка и вдруг да он по-прежнему неженат. Это меня уязвило, но я так ее любил, что смирился. Я был готов снести от нее что угодно. Я ее обожал. Она не позволила даже рассказать кому-нибудь о нашей помолвке, взяла с меня клятву, что я ни словом о ней не обмолвлюсь, пока Тим не вернется. Она заявила, что не вынесет даже мысли о поздравлениях и всем остальном. Объявить о женитьбе Тима - она и этого мне не дала. Уперлась - и все. У меня сложилось впечатление, что она решила: если о его женитьбе станет известно, та превратится в свершившийся факт, а этого ей как раз и не хотелось.
   Но тут уж от нее ничего не зависело. На Востоке новости распространяются неисповедимыми путями. Не знаю, какие слова вырвались у Оливии, когда она прочитала письмо, но ама, видимо, их услышала; во всяком случае, саис Харди рассказал саису Серджисонов, и стоило мне после этого появиться в клубе, как на меня набросилась миссис Серджисон.
   "Я слышала, Тим Харди женился",- заявила она.
   "Вот как?" - ответил я с непроницаемым видом, не желая ввязываться в обсуждение.
   Она улыбнулась и сообщила, что, как только узнала от своей амы об этом слухе, сразу позвонила Оливии спросить, правда ли это. Оливия ответила довольно невразумительно. Подтвердить не подтвердила, но сказала, что Тим прислал ей письмо с известием о женитьбе.
   "Странная она девушка,- заметила миссис Серджисон.- Когда я спросила о подробностях, она сказала, что таковыми не располагает, а когда спросила: "У тебя дух не захватывает?" - то вообще не ответила".
   "Оливия предана Тиму, миссис Серджисон,- возразил я.- Понятно, что его женитьба выбила ее из колеи. Она ничего не знает о жене Тима, поэтому и переживает".
   "А когда вы двое намерены пожениться?" - выпалила она.
   "Что за нескромный вопрос!" - попробовал я отшутиться.
   Она проницательно на меня посмотрела:
   "Даете честное слово, что вы с ней не помолвлены?"
   Мне не хотелось ни говорить ей заведомую ложь, ни грубо ее осаживать, но я искренне обещал Оливии хранить молчание до возвращения Тима. Я уклонился от прямого ответа:
   "Миссис Серджисон, когда мне будет что сообщить, обещаю, что вы первая об этом узнаете. Сейчас же могу сказать лишь одно: больше всего на свете я хотел бы жениться на Оливии".
   "Я рада, что Тим женился,- ответила она на это.- Надеюсь, что и она не преминет выйти за вас. Эта парочка вела там, у себя на плантации, патологически нездоровый образ жизни. Слишком много времени они проводили друг с другом и слишком были друг другом поглощены".
   Я виделся с Оливией почти каждый день. Чувствуя, что ей не хочется со мной физической близости, я ограничивался поцелуями при встрече и на прощанье. Она была со мной очень милой, заботливой и доброй; я знал, что она радовалась, когда я приходил, и с сожалением меня отпускала. Обычно она любила помолчать, но в те дни на нее напала разговорчивость, которой я раньше за ней не замечал. Но она ни разу не заговаривала о будущем или о Тиме и его жене. Она много рассказывала о том, как жила с матерью во Флоренции. Вела она там удивительно одинокую жизнь, общаясь в основном со слугами и гувернантками, тогда как матушка, насколько я понял, постоянно меняла любовников, вступая в связь с сомнительными итальянскими графьями и русскими князьями. Я подозревал, что к четырнадцати годам она мало чего не знала о жизни. Для нее было естественным совсем не считаться с условностями: в том мире, который она только и знала до восемнадцати лет, об условностях не говорили, потому что их не было. Постепенно к Оливии, видимо, вернулась ее безмятежность; я бы даже подумал, что она начала привыкать к мысли о женитьбе Тима, когда б ее бледность и усталый вид не бросались в глаза. Я твердо решил настоять на немедленной свадьбе сразу же после его возвращения. Короткий отпуск я мог получить в любую минуту, а к концу отпуска рассчитывал добиться перевода на новую должность. В чем она нуждалась, так это в смене обстановки.
   День прибытия корабля в Пенанг был, конечно, известен, а вот час -нет, и непонятно было, успеет ли Тим на поезд; я отправил письмо агенту "Полуостровного и Восточного пароходства" с просьбой уведомить меня телеграфом, как только он будет знать точное время. Получив телеграмму, я отправился к Оливии; оказалось, ей только что пришла телеграмма от Тима. Корабль пришвартовался утром, Тим должен был приехать на другой день. По расписанию поезд прибывал в восемь утра, но обычно опаздывал, когда на час, а когда и на шесть часов. Я привез Оливии приглашение от миссис Серджисон приехать (я бы ее подвез) и заночевать у нее, с тем чтобы уже быть на месте и отправиться на вокзал, лишь когда станет известно, что поезд на подходе.
   У меня с души будто камень свалился. Я думал, что когда удар наконец обрушится, Оливия перенесет его не столь болезненно. Она успела взвинтить себя до такой степени; что, по моим расчетам, пришла пора разрядиться. Может быть, невестка ей даже полюбится. Всем трем ничто не мешало наладить прекрасные отношения. К моему великому удивлению, Оливия заявила, что не поедет встречать их на станцию.
   "Они страшно огорчатся",- сказал я.
   "Лучше я подожду их здесь,- произнесла она со слабой улыбкой.- И не спорьте, Марк, я твердо решила".
   "А я-то велел моему повару приготовить завтрак на всех",- сказал я.
   "Вот и хорошо. Вы их встретите, повезете к себе, угостите завтраком, а уж после этого пусть едут сюда. Я, понятно, отправлю за ними машину".
   "Не думаю, чтоб они без вас сели завтракать",- возразил я.
   "Сядут, будьте уверены. Если поезд не опоздает, им и в голову не придет позавтракать до прибытия, так что они приедут голодные. Им не захочется пускаться в долгую поездку на пустой желудок".
   Я ничего не понимал. Она с таким нетерпением ждала возвращения Тима, а вот теперь пожелала дожидаться в одиночестве, пока мы будем ублажать себя завтраком. Странно. Я предположил, что она очень переживает и хочет до самой последней минуты оттянуть встречу с женщиной, которая приехала занять ее место. Это казалось бессмысленным. На мой взгляд, часом раньше или часом позже - погоды не делало, но я знал о женских причудах, да и в любом случае, как я чувствовал, Оливия не в том настроении, чтобы ее уговаривать.
   "Позвоните перед выездом, чтобы я знала, когда вас ждать",- попросила она.
   "Позвоню,- сказал я,- только вы не забыли, что я не смогу с ними приехать? Сегодня у меня "лахадский" день".
   Лахад - это город, куда мне полагалось отправляться раз в неделю слушать дела. Путь туда был неблизкий, к тому же приходилось перебираться паромом через реку, что тоже отнимало время, поэтому возвращался я поздно вечером. Там жили несколько европейцев и был клуб, куда мне тоже, как правило, приходилось заглядывать - пообщаться и посмотреть, все ли в порядке.
   "Кроме того,- добавил я,- Тим впервые вводит жену в свой дом, так что мое присутствие едва ли желательно. Вот если вам захочется пригласить меня к обеду, я с удовольствием приеду".
   Оливия улыбнулась.
   "Боюсь, впредь не мне уже рассылать приглашения, а? Придется вам попросить новобрачную".
   Она обронила это так беззаботно, что я возликовал. Наконец-то, подумал я, она решила примириться с изменившимися обстоятельствами, больше того, делала это охотно. Она пригласила меня остаться пообедать. Обычно я уезжал от нее около восьми и обедал дома. В тот вечер она была со мной очень милой, чуть ли не нежной. Таким счастливым я не бывал уже много недель, и никогда еще я не любил ее так безнадежно. За обедом я пропустил пару стаканчиков джина с горькой настойкой и, как мне кажется, был в ударе. Знаю, мне удалось ее рассмешить. Я почувствовал, что она наконец освобождается от бремени тяжкого горя. Поэтому я и позволил себе не очень серьезно отнестись к тому, что произошло в конце.
   "Вам не кажется, что пришло время попрощаться с задержавшейся, как считают, в девичестве дамой?" - спросила она, и спросила так легко и беспечно, что я, не задумываясь, ответил:
   "Ох, любимая, вы глубоко заблуждаетесь, полагая, что от вашего доброго имени хоть что-то осталось. Не может быть, чтобы вы и вправду считали, будто дамы Сибуку не знают о моих ежедневных визитах к вам на протяжении целого месяца. Общее мнение таково, что если мы еще не поженились, то давно пора это сделать. Не кажется ли вам, что неплохо бы объявить им о нашей помолвке?"
   "Ну, Марк, не нужно так уж серьезно относиться к нашей помолвке",-возразила она.
   Я рассмеялся.
   "Как же прикажете мне к ней относиться? Это вполне серьезно".
   Она чуть покачала головой:
   "Нет. В тот день я была расстроена и не в себе. А вы были со мной очень нежны. Я согласилась, потому что не было сил сказать "нет". Но с тех пор у меня было время прийти в себя. Не считайте меня жестокой. Я ошиблась и очень перед вами виновата. Вы должны меня простить".
   "Дорогая, все это вздор. Вам не в чем себя упрекать".
   Она пристально на меня посмотрела. Она была совершенно спокойна, в глубине ее глаз даже таилась тень улыбки.
   "Я не смогу за вас выйти. Я ни за кого не смогу выйти. С моей стороны глупо было даже подумать об этом"
   Я не стал торопиться с ответом. Она была какая-то странная, и я почел за благо не спорить.
   "Что ж, не могу же я тащить вас силком к алтарю" - сказал я.
   Я протянул ей руку, она вложила в нее свою. Я обнял ее за плечи - она не отстранилась и позволила, как было заведено, поцеловать себя в щеку.
   Утром я встречал поезд. В кои веки раз он пришел вовремя. Тим помахал мне из окна, когда его вагон проплыл мимо. Поезд остановился, я подошел; он уже слез и помогал спуститься жене. Он тепло потряс мне руку.
   "Где Оливия? - спросил он, скользнув взглядом по перрону. -Познакомьтесь, это Салли".
   Я пожал ей руку, одновременно объясняя, почему не приехала Оливия
   "Ей пришлось бы вставать в такую рань, правда?" - сказала миссис Харди.
   Я сообщил, что порядок действий таков: они едут ко мне перекусить, а потом отправляются домой.
   "Мечтаю о ванне",- сказала миссис Харди.
   "Будет вам ванна",- пообещал я.
   Она и в самом деле была весьма хорошенькая малышка, очень светлая, с огромными голубыми глазами и прямым очаровательным носиком. У нее была удивительно нежная кожа - розы с молоком. Она, конечно, чуть смахивала по типу на хористку, и ее красота могла бы кое-кому показаться довольно слащавой, но в своем стиле она была обаятельна. Мы поехали ко мне; и он и она приняли ванну, а Тим еще и побрился. Я побыл с ним наедине всего несколько минут. Он спросил, как Оливия отнеслась к его женитьбе. Я ответил, что очень расстроилась.
   "Этого я и боялся,- заметил он, нахмурившись, и вздохнул:- Я не мог поступить по-другому".
   Я не понял, что он хотел сказать. В эту минуту появилась миссис Харди и взяла мужа под руку. Он взял ее руку в свою, нежно пожал и посмотрел на нее довольным и каким-то насмешливо-любящим взглядом, словно не принимал ее совсем уж всерьез, но получал удовольствие от сознания, что она ему принадлежит, и гордился ее красотой. Она и вправду была миловидной. К тому же отнюдь не робкого десятка и быстро соображала; мы не были знакомы и десяти минут, как она предложила мне звать ее просто Салли. Понятно, они только что приехали, и в ней еще не улеглось возбуждение. Ей не доводилось бывать на Востоке, тут у нее от всего дух захватывало. Было ясно как день, что она по уши влюблена в Тима. Она с него глаз не сводила, ловила каждое его слово. Мы весело позавтракали и распрощались. Они сели в свою машину, чтобы ехать домой, я - в свою, чтобы ехать в Лахад. Оттуда я обещал отправиться прямиком на плантацию, да мне и в самом деле пришлось бы дать большого крюка, чтобы заглянуть к себе. Смену белья я прихватил в машину. Я не видел, почему бы Салли не прийтись Оливии по душе: искренняя, веселая, остроумная, совсем молоденькая - ей было никак не больше девятнадцати,- а ее чудесная миловидность не могла не тронуть Оливию. Я был рад, что подвернулась уважительная причина на целый день предоставить эту троицу самим себе, однако из Лахада я выехал с мыслью о том, что они обрадуются моему приезду. Я подкатил к бунгало и посигналил, ожидая, что кто-нибудь выйдет навстречу. Ни души. Дом был погружен во мрак. Я удивился. Стояла мертвая тишина. Я ничего не понимал. Они же должны быть у себя. Очень странно, подумал я. Я еще чуточку подождал, вылез из машины и поднялся по ступенькам. На верхней я обо что-то споткнулся, похоже, о тело. Выругавшись, я наклонился и пригляделся. Человек вскрикнул. Я увидел, что это ама. Когда я к ней прикоснулся, она отпрянула, скорчившись от ужаса, и разразилась стенаниями.
   "Что случилось, черт побери?" - заорал я. Тут я почувствовал, что кто-то трогает меня за плечо, и услышал: "Туан, туан" (господин - малайск.). Я обернулся и различил в темноте старшего слугу Тима. Он заговорил придушенным голосом. Я слушал с нарастающим ужасом. То, что он рассказал, было чудовищно. Я оттолкнул его и бросился в дом. В гостиной царил мрак. Я включил свет. Первое, что я увидел,- это съежившуюся в кресле Салли. Мое внезапное появление испугало ее, она вскрикнула. Я едва мог вымолвить пару слов. Я спросил ее, правда ли это. Она сказала, что да, и комната поплыла у меня перед глазами. Мне пришлось сесть. Когда машина с Тимом и Салли свернула на подъездную дорожку и Тим просигналил, объявляя об их прибытии, а слуги и ама выбежали их встретить, раздался выстрел. Они кинулись в спальню Оливии и увидели ее лежащей перед зеркалом в луже крови. Она застрелилась из револьвера Тима.
   "Она умерла?" - спросил я.
   "Нет, послали за врачом, он отвез ее в больницу".
   Я не соображал, что делаю. Даже не удосужился сообщить Салли, куда еду. Я поднялся и вышел, шатаясь. Усевшись в машину, я велел саису что есть мочи гнать в больницу. Я ворвался в приемный покой и спросил, где она. Меня пытались не пустить, но я всех растолкал. Я знал, где палаты для частных пациентов. Кто-то вцепился мне в руку, я вырвался. До меня смутно дошло, что врач приказал никого к ней не пускать. Мне было не до запретов. У двери дежурил санитар; он загородил вход рукой. Я выругался и велел ему убираться. Вероятно, я устроил скандал, но я уже сам себя не помнил. Дверь отворилась, и появился врач.
   "Это кто тут шумит? - спросил он.- А, это вы. Что вы хотели?"
   "Она умерла?"
   "Нет. Но без сознания. Она так и не приходила в себя. Через час-два все будет кончено".
   "Я хочу ее видеть".
   "Это невозможно".
   "Мы с ней помолвлены".
   "Помолвлены?! - воскликнул он и так странно на меня посмотрел, что я заметил это даже в тогдашнем моем состоянии.- Тогда тем более".
   Я не понял, что он имел в виду, я отупел от этих страшных событий.
   "Вы ведь можете как-то ее спасти",- сказал я умоляюще.
   Он покачал головой.
   "Видели бы вы ее, так не стали бы об этом просить",- произнес он.
   Я в ужасе на него уставился. В наступившей тишине я услышал судорожные всхлипывания какого-то мужчины.
   "Кто это?" - спросил я.
   "Ее брат".
   Тут меня тронули за руку. Я обернулся. Это была миссис Серджисон.
   "Бедный вы мой,- сказала она,- как я вам сочувствую".
   "Почему, почему она это сделала?" - простонал я.
   "Уйдемте, голубчик,- сказала миссис Серджисон.- Здесь вы уже ничем не поможете".
   "Нет, я должен остаться",- возразил я.
   "Что ж, ступайте посидите у меня",- предложил врач.
   Я был совсем оглушен и позволил миссис Серджисон отвести меня за руку в личный кабинет врача. Она заставила меня сесть. Я все никак не мог поверить, что это правда. Я внушал себе, что это какой-то чудовищный кошмар, от которого я должен очнуться. Не знаю, сколько мы там просидели. Три часа. Может быть, четыре. Наконец пришел врач.
   "Все кончено",- сообщил он.
   Тут я не выдержал и разревелся. Меня мало заботило, что они обо мне подумают. Я был в таком горе.
   Мы похоронили ее на другой день.
   Миссис Серджисон проводила меня до дома и посидела со мной какое-то время. Она хотела, чтобы я пошел с нею в клуб. У меня не хватило духа. Она была само участие, но я вздохнул с облегчением, когда она ушла. Я попробовал читать, однако не понимал ни слова. Внутри у меня все умерло. Вошел слуга, включил свет. Голова у меня раскалывалась от боли. Снова появился слуга и сказал, что меня хочет видеть дама. Я спросил, кто это. Он ответил, что не уверен, но думает, что это новая жена туана с плантации в Путатане. Я не представлял себе, что ей могло от меня понадобиться. Я встал и вышел. Слуга не ошибся. Это была Салли. Я пригласил ее в дом. Я заметил, что она смертельно бледна. Мне ее было жалко. Для девушки ее лет это было скверное испытание, а для новобрачной - жуткий приезд в дом мужа. Она присела. Она была вся на нервах. Чтобы ее успокоить, я принялся говорить банальности. Я чувствовал себя очень неловко, потому что она уставилась на меня своими огромными голубыми глазами, которые просто омертвели от ужаса. Вдруг она меня перебила.
   "Кроме вас, я никого тут не знаю,- заявила она.- Больше мне не к кому было идти. Я хочу, чтобы вы меня увезли отсюда".
   Я опешил.
   "В каком это смысле - увез?" - спросил я.
   "Я не хочу, чтобы вы меня расспрашивали. Я хочу одного - чтобы вы меня увезли. Немедленно. Я хочу вернуться в Англию!"
   "Но вы не можете сейчас так вот взять да и бросить Тима,- возразил я.Милая моя, нельзя давать волю нервам. Понимаю, каково вам, но подумайте и о Тиме. То есть для него ваш отъезд будет такое несчастье. Если вы его любите, самое меньшее, что вы можете сделать,- это постараться хоть чуточку облегчить его горе".
   "Ох, ничего вы не понимаете,- воскликнула она,- а я не могу объяснить. Это так мерзко. Умоляю - помогите мне. Если есть ночной поезд, посадите меня на поезд. Мне бы только до Пенанга добраться, а там уж я сяду на корабль. Мне не хватит сил провести здесь еще одну ночь. Я сойду с ума".
   Я был в полном недоумении.
   "Тим знает?" - спросил я.
   "Я не видела Тима со вчерашнего вечера. И больше никогда не увижу. Лучше смерть".
   Я попытался выиграть время.
   "Как вы поедете без вещей? Вы собрали багаж?"
   "Какое это имеет значение?! - нетерпеливо возразила на.---Все, что понадобится в дороге, у меня с собой".
   "А деньги у вас имеются?"
   "Мне хватит. Так есть ночной поезд?"
   "Есть,- сказал я.- Приходит в самом начале первого".
   "Слава Богу. Вы все уладите? Можно я пока побуду у вас?"
   "Вы ставите меня в ужасное положение,- сказал я.- Я не представляю, как тут лучше всего поступить. Вы, знаете ли, делаете крайне серьезный шаг".
   "Если б вы все узнали, то сами поняли, что по-другому нельзя".
   "Ваш отъезд вызовет здесь грандиозный скандал. Трудно представить, какие пойдут разговоры. Вы подумали о том, каково будет Тиму? - спросил я; мне было тревожно и грустно.- Видит Бог, я не рвусь вмешиваться в то, что меня не касается, но раз вы желаете, чтобы я вам помог, я должен понимать, что к чему, чтобы себя не винить. Вы обязаны мне рассказать, что случилось".
   "Не могу. Скажу только, что мне все известно".
   Она закрыла лицо руками и вздрогнула. Затем встряхнулась, словно отгоняя от себя нечто непередаваемо мерзкое.
   "Не было у него права на мне жениться. Это было чудовищно".
   Голос у нее сделался пронзительный и визгливый. Я испугался, что у нее вот-вот начнется истерика. Ее хорошенькое кукольное личико было искажено от ужаса, глаза не мигая уставились в одну точку.
   "Вы его больше не любите?" - спросил я.
   "После такого?"
   "Что вы будете делать, если я не стану вам помогать?"
   "Надеюсь, тут есть священник или врач. Уж проводить-то вы меня проводите, не откажетесь".
   "Как вы сюда добрались?"
   "Привез старший слуга. Он откуда-то раздобыл машину".
   "Тим знает, что вы уехали?"
   "Я оставила ему записку".
   "Он узнает, что вы у меня".
   "Он не будет пытаться мне помешать. Это я вам обещаю. Он не посмеет. Ради всего святого, не пытайтесь и вы. Говорю вам, еще одна ночь здесь - и я сойду с ума".
   Я вздохнул. В конце концов, она была достаточно взрослая, чтобы распоряжаться собой.
   Я, записавший все это, долго молчал.
   - Вы поняли, что она имела в виду? - наконец спросил я Фезерстоуна.
   Он посмотрел на меня долгим измученным взглядом.
   - Она могла иметь в виду только одно, то, о чем нельзя сказать вслух. Да, я понял, можете не сомневаться. Это все объясняло. Бедная Оливия. Бедная моя любимая. Вероятно, я забыл тогда о логике и здравом смысле, но эта хорошенькая белокурая малышка с затравленными глазами в ту минуту вызывала у меня одно отвращение. Я ее ненавидел. Я помолчал, потом сказал, что сделаю все, как она хочет. Она даже не сказала "спасибо". По-моему, она догадалась о моих чувствах. Когда пришло время обедать, я заставил ее поесть. Она спросила, не найдется ли комнаты, где она смогла бы прилечь до того, как нужно будет ехать на станцию. Я отвел ее в свободную спальню и оставил одну. Сам я уселся в гостиной и принялся ждать. Господи, как же медленно тянулось время. Я думал, часы никогда не пробьют двенадцать. Я позвонил на вокзал, мне сказали, что поезд придет около двух ночи. В полночь она пришла в гостиную, мы прождали с ней полтора часа. Говорить нам было не о чем, поэтому мы молчали. Потом я отвез ее на вокзал и посадил на поезд.
   - А грандиозный скандал - он был или нет?
   Фезерстоун скривился.
   - Не знаю. Я уехал в краткосрочный отпуск, а после получил назначение на новое место. До меня дошли слухи, что Тим продал плантацию и купил другую, но я не знал, где именно. Когда я его здесь увидел, я поначалу просто опешил.
   Фезерстоун встал, подошел к столу и налил себе виски с содовой. В наступившем молчании я услышал монотонное кваканье лягушачьего хора. И тут с дерева неподалеку от дома подала голос птица, которую в здешних краях прозвали "птичка-лихорадка". Сперва три ноты в понижающейся хроматической гамме, затем пять, затем четыре. Ноты, меняясь, следовали одна за другой с тупым упорством, против воли заставляя прислушиваться и вести им счет. Поскольку же угадать их число было никак невозможно, это было форменной пыткой.
   - Будь она проклята, эта птица, - сказал Фезерстоун. - Значит, мне ночью не спать.