Могилевцев Сергей. Лиса и виноград

   М е н е к р а т (спускаясь вниз). Позвольте, уважаемые члены Ареопага, я расскажу об этом немного подроб­нее.
   П р е д с е д а т е л ь. Разумеется, Менекрат, внесите ясность в этот вопрос.
 
   А н т и ф о н т отвешивает поклон п р и с у т с т в у ю щ и м и садится на место.
 
   М е н е к р а т. Мой коллега и друг Антифонт говорил, что появление в Дельфах господина Эзопа поставило под сомнение существование самих наших основ. Этот слишком пронырливый борзописец, – а иного слова я, господа, подобрать не могу, – подобен нашествию полчища варваров, и против него необходимо выступить сомкнутым строем и в полном вооружении. Оставим в стороне все его мелкие прегрешения, вроде оскорбле­ний торговцев на рынке, угроз рассказать всей Элла­де о нашем якобы недостойном образе жизни и о жела­нии написать об этом едкие басни. Оставим в стороне это шутовское коронование грязной уличной шлюхи, ко­торая теперь целыми днями восседает на рынке на шу­товском троне, и с такой же шутовской короной на го­лове, и, говорят, пользуется огромным успехом у ме­стной черни. Что скрывать, господа, мы – город люм­пенов, питающихся крохами с жертвенника Аполлона. До сих пор нам удавалось держать их в узде, проводя политику кнута и пряника, умело играя на грязных инстинктах черни. Но долго так продолжаться не может ибо у черни появился новый кумир, а вскоре, чего до­брого, появится новый бог. Они пойдут за этим Эзопом и этой новоявленной рыночной королевой, и будут мо­литься не светозарному Аполлону, а сборнику едких сказочек, которые напишет для них этот пачкун. Пра­ктически это уже происходит, ведь теперь, с открыти­ем святилища Мнемозине, многие отказываются прино­сить дары Аполлону. Это грозит огромными бедствиями не только нам, но и всей Греции, ибо люди, специаль­но приезжающие сюда, чтобы задать вопрос пифии, бу­дут лишены этой возможности. Полководцы не будут знать, когда им надо выступать против врага; города не смогут задать вопрос, следует ли им мириться с соседними полисами; невозможно будет определить на­чало и конец Олимпийских и многих других игр; я уж не говорю об оракулах, данных обычным людям, которые обращаются к пифии с личными просьбами. Во имя проц­ветания Дельф, во имя процветания Греции, ваша честь, этот человек должен быть осужден!
   П р е д с е д а т е л ь. А что говорят жрецы Аполлона?
   М е н е к р а т. Они возмущены оскорблением нашего глав­ного божества. Они уверены, что Аполлон отвернется от Дельф, если означенный баснописец Эзоп не понесет наказания.
   П р е д с е д а т е л ь. А что говорит пифия?
   М е н е к р а т. Она предрекает страшные бедствия: войны, мор, глад, и разрушение Дельф до полного основания. Она говорит, что смягчится только тогда, когда умо­ет лицо и руки в крови Эзопа.
   П р е д с е д а т е л ь. Но мы не можем осудить человека заочно! Пусть даже такого злодея, как этот извест­ный всей Греции баснописец. Мы должны выслушать мне­ние самого обвиняемого, и, кроме того, надо назна­чить ему адвоката.
   М е н е к р а т. Адвокат уже есть, это его секретарь Херей, бывший раб, а ныне вольноотпущенник, и поверен­ный самых потаенных мыслей этого наглеца. Он ждет вместе со своим господином за дверью, и уже готов, в случае необходимости, его защищать.
   П р е д с е д а т е л ь. Ну что же, пусть введут их обо­их!
 
   М е н е к р а т делает знак, дверь открывается, и на просцениум выводят скованного цепью Э з о п а.
   Следом за ним входит Х е р е й.
   М е н е к р а т возвращается на место.
 
   Э з о п (обводя глазами п р и с у т с т в у ю щ и х) . Ба­снописец Эзоп приветствует высокий Ареопаг! Не оби­жайтесь, господа, но все это собрание напоминает мне разговор, который однажды произошел между льва­ми и зайцами. Зайцы в народном собрании говорили ре­чи, что все во всем равны, но львы возразили: “Вашим доводам, зайцы, не хватает только наших зубов и когтей!” Так и я предвижу заранее, что все мои доводы в собственную защиту разобьются о ваши зубы и когти, и что, попав к вам в лапы, я уже не смогу из них вы­браться!
   П р е д с е д а т е л ь. Вы догадливы, господин Эзоп, ибо обвинения, выдвинутые против вас, настолько серьез­ны, что я даже не представляю себе, как вы сможете их опровергнуть. Впрочем, Ареопаг города Дельфы не осуждает никого без достаточных обвинений, и вы вп­раве воспользоваться защитой своего собственного секретаря.
   Э з о п. Так это что, суд?
   П р е д с е д а т е л ь. Да, господин Эзоп, суд, и, если вы ничего не вместе против, мы приступим к рассмот­рению дела.
   Э з о п (с вызовом). В чем меня обвиняют?
   П р е д с е д а т е л ь. Все обвинения, господин баснопи­сец, суммируются в одно: вы обвиняетесь в богохуль­стве и в нанесении смертельного оскорбления нашему покровителю Аполлону. Хочу сразу же предупредить, что, если вы не сможете оправдаться, вас ждет позор­ная смерть.
   Э з о п. Какая именно?
   П р е д с е д а т е л ь. Вы будете сброшены со скалы.
   Э з о п. Вы не имеете права судить баснописца Эзопа! Я свободный человек, мое творчество принадлежит всей Элладе, и судить меня может лишь вся Эллада!
   П р е д с е д а т е л ь. В нашем городе существуют свои законы! (Смотрит в бумаги.) Итак, вы подтверждаете, что вы – известный в Греции баснописец Эзоп, автор многих бестселлеров и даже престижных всегреческих премий?
   Э з о п. Да, подтверждаю.
   П р е д с е д а т е л ь. Вы родились во Фригии, и были рабом на Самосе, где, по легенде, вас пожалела жри­ца Исиды, и после ее молитвы к богине вы неожиданно обрели дар баснописца?
   Э з о п. Да, все было именно так,
   П р е д с е д а т е л ь (опять смотрит в бумаги). Вы пу­тешествовали по Греции, были в Сирии и Египте, дру­жили даже с царем Крезом, и по его просьбе записали свои основные басни?
   Э з о п. Вы хорошо осведомлены.
   П р е д с е д а т е л ь. Пустое. Всего лишь работа моих секретарей. (Продолжает.) Вы считаете своей покро­вительницей Мнемозину, богиню памяти, которая, яко­бы, и диктует вам ваши басни?
   Э з о п (выпрямляется, гордо). Да, это так!
   П р е д с е д а т е л ь. Вам недавно исполнилось пятьдесят, и вы без приглашения явились в Дельфы, осно­вав здесь святилище Мнемозине? Почему вы не выбрали для этой цели какой-то иной греческий город?
   Э з о п. Я свободный человек, и волен путешествовать там, где хочу.
   П р е д с е д а т е л ь. Вы понимаете, что, построив свя­тилище в Дельфах, вы смертельно оскорбили не только его жителей, но и Аполлона, который по праву счита­ет этот город своим?
   Э з о п. Меня не интересует мнение Аполлона. Он волен оскорбляться на что угодно, к баснописцу Эзопу это отношения не имеет!
   П р е д с е д а т е л ь. Вы что, атеист!
   Э з о п. Я верю лишь в свой божественный разум, который выше любых суеверий.
   П р е д с е д а т е л ь. Вы богохульствуете, господин баснописец, и это лишает вас какой-либо возможности оправдаться! Врочем, предоставим слово вашей защи­те! (Делает знак Х е р е ю.) Итак, господин секре­тарь, что вы можете сказать в защиту своего подопе­чного?
   Х е р е й (выходя на просцениум). Прежде всего то, что Эзоп – это достояние всей Греции. Судить его – зна­чит нанести оскорбление всему эллинскому сообществу. Вы поднимаете руку на всеобщее достояние, и будете за это неизбежно наказаны!
   А н т и ф о н т (с места) . Не смешите нас, господин сек­ретарь, нас не запугать призрачными угрозами. Вы можете сказать что-то конкретное?
   Х е р е й. Раз уж я выступаю, как адвокат, то заявляю, что мой подзащитный полностью невиновен. Он ни разу не оскорбил Аполлона, и должен быть поэтому выпущен на свободу!
   А н т и ф о н т (с места). У нас, господин адвокат, име­ются противоположные доказательства! (Делает знак с т р а ж е.) Введите свидетеля!
 
   На просцениум выходит А п о л л о н в облике н и щ е г о.
 
   А н т и ф о н т. Свидетель, вы узнаете этого человека? (Указывает на Э з о п а.)
   А п о л л о н. Да, господин, я его узнаю. Он поносил на­шего покровителя Аполлона, плевался на его статую, и даже пару раз помочился на его божественное изва­яние. Я простой нищий, и собираю милостыню рядом с памятником златокудрого бога, но даже меня возмути­ло поведение этого человека. (С вызовом смотрит на Э з о п а.)
   Х е р е й. Неправда, нищий, тебя подкупили! Мой подзащитный – человек благородный, и не мог совершить таких низких поступков!
   А п о л л о н (гордо выпрямляется, и на миг п р и с у­ т с т в у ю щ и х ослепляет нестерпимый блеск его золотых волос). Я простой нищий, но одновременно я человек свободный, и меня нельзя подкупить в таких важных вопросах. Заявляю вам, что сказанное мной чистая правда, и этот человек действительно оскор­бил божественного Аполлона!
   А н т и ф о н т (наигранно). Чего же вам еще надо, уважа­емые члены Ареопага? Каких еще иных доказательств вы потребуете, чтобы осудить этого иностранца? Мочить­ся на статую Аполлона, плеваться на нее, и наносить ему словесные оскорбления, – разве может быть что-либо ужаснее этих деяний?!
   М е н е к р а т (вскакивая с места). Баснописец Эзоп дол­жен быть осужден на позорную смерть!
   Х е р е й. Вы не посмеете, свидетеля подкупили!
   Г о л о с а с м е с т. Смерть осквернителю! Смерть иностранцу!
   П р е д с е д а т е л ь (поднимаясь с места). Прошу членов Ареопага проголосовать. Тот, кто голосует за смерть, должен подняться с места. Тот же, кто при­держивается противоположного мнения, пусть сидит, как и раньше.
 
   Все ч л е н ы А р е о п а г а встают.
   Х е р е й в ужасе закрывает лицо руками.
   Э з о п невозмутим и с презрением смотрит на п р­ и с у т с т в у ю щ и х.
 
   П р е д с е д а т е л ь (обводит взглядом амфитеатр). Итак, все решено. Вы, господин Эзоп, признаны винов­ным в оскорблении нашего покровителя Аполлона. Судом Ареопага города Дельфы вы приговариваетесь в позорной смерти. Завтра утром вас сбросят с высокой ска­лы, которая, кстати, расположена рядом со святилищем Мнемозины. Само же святилище будет разрушено, и тем самым хаос и смута, принесенные вами в наш город, исчезнут сами собой. Если хотите, можете сказать свое последнее слово. Не думаю, что у вас еще когда-либо появится возможность выступать перед столь ува­жаемой аудиторией. Разве что на небесах, в окружении Мнемозины и ее божественных Муз.
   Э з о п. Благодарю вас, господин председатель, я восполь­зуюсь этой возможностью. Баснописец Эзоп привык к разным аудиториям. Он выступал и перед царями, и в жалких придорожных харчевнях, где его слушателями были шлюхи и нищие, скрывающиеся от непогоды в обни­мку с кувшином дешевой кислятины. Но такого, господа, собрания жестоковыйных сердец Эзоп не встречал за всю свою жизнь. Вам кажется, что вы львы с отточен­ными когтями и безжалостными зубами, но на самом деле вы трусливые зайцы, дрожащие от страха при ви­де маленькой мышки. Вы испугались баснописца Эзопа, который слаб телом, но силен духом, вы одели его в позорные кандалы, опасаясь за свою подмоченную ре­путацию. Вы страшитесь его язвительных басен, спра­ведливо предполагая, что в них будет сказано о вашем убожестве и позорном образе жизни. И вы справедливо опасаетесь, господа, ибо такие басни уже написаны, и отправлены в разные концы Эллады. Вам не остано­вить их торжественное шествие из города в город, вам не остановить тот гомерический хохот, который будут они вызывать у людей, увидевших моими глазами ваше ничтожество и ваши пороки. Ваши души, дельфийцы, та­кие же, как ваши лица, ибо похожи на перезрелые фи­ги, раздавленные колесом проезжей телеги. Вы действи­тельно тунеядцы, ибо питаетесь крошками с жертвенника Аполлона, и живете за счет остальной Греции. Вы трусливы, ничтожны, и не вызываете ни капельки сни­схождения. И это не вы мне выносите приговор, а я, баснописец Эзоп, стоящий здесь перед вами в позорных цепях. Смеясь над вами, я смеюсь над всей человечес­кой глупостью и всеми пороками, какие только сущес­твуют на свете. И вы не сможете заткнуть мне рот ни вашим дешевым судилищем, ни вашей дешевой набожнос­тью, которая на самом деле есть большее оскорбление для богов, чем искренний эзоповский смех. Этот смех, господа, будет звучать в ваших ушах до конца ваших дней, и вы не избавитесь от него даже в Аиде. Начав звучать здесь, он будет звучать уже вечно, до тех пор, пока люди еще умеют читать, и способны откры­вать книжечки моих басен, написанных искренне и с любовью к богам. С любовью к тебе, божественная Мнемозина, и к вам, бессмертные Музы. Вот он, господа, вот он, язвительней эзоповский смех, который, начавшись здесь, не кончится уже никогда! (Начинает сме­яться, запрокинув кверху голову, и подняв вверх ру­ки, закованные в цепи.)
   П р е д с е д а т е л ь (испуганно, с т р а ж е). Неме­дленно увести осужденного!
 
   С т р а ж а уводит Э з о п а, который не перес­тает смеяться и потрясать закованными в цепи руками.
   Смех Э з о п а не умолкает, но, наоборот, звучит все громче и громче, заполняя всю сцену и весь зри­тельный зал. От него, кажется, нет спасения никому, в том числе и ч л е н а м А р е о п а г а, кото­рые застыли в неестественных позах, заткнув уши, раскрыв рты и широко выпучив глаза, застигнутые врасплох этим безжалостным смехом.

КАРТИНА ВТОРАЯ

   Э з о п в темнице. Входят Х е р е й и К о р и н н а.
 
   Х е р е й (бросается к Э з о п у) . Господин! Вы все-таки добились своего, и угодили в эту темницу. Весь го­род настроен против вас, все только и ждут завтраш­него утра, когда по приговору суда вас сбросят с вы­сокой скалы. Чернь в Дельфах беснуется, и ждет – не дождется, когда увидит вас бездыханным, распластан­ным на острых камнях,
   Э з о п. Чернь, Херей, беснуется не только в Дельфах, а вообще по всем мире. Она бесновалась раньше, и бу­дет бесноваться до скончания света, которое, очевид­но, в итоге наступит. Чернь вообще не умеет ничего, кроме как бесноваться, это ее отличительная черта. Но гораздо опасней, Херей, другая чернь, – та, которая живет во дворцах, и заседает в парламентах, –этой черни, мой дорогой, надо опасаться больше все­го, и именно против нее боролся я всю свою жизнь. К сожалению, мой дорогой, этот вид черни невозможно победить ничем, кроме своей собственной смерти. То­лько лишь вид умирающего певца, только лишь картина растерзанного львами поэта способна на время остано­вить ее, и дать миру немного передохнуть. Но этот способ останавливать зло слишком дорого обходится певцам и поэтам, – он стоит им собственной жизни,
   Х е р е й. Не хотите ли вы сказать, мой господин, что вы специально довели ситуацию до нынешнего состояния, и спровоцировали весь этот судебный процесс, всю эту темницу, и завтрашнюю казнь на рассвете?
   Э з о п (с усмешкой). Ах, мой дорогой Херей, в конце-концов человек, который всю жизнь бросался на все, что только шевелится, который перетрахал больше глу­пцов и невежд, чем их родили все жены в Элладе, – в конце-концов такой человек становится перед выбором: а что же ему трахать еще? И не следует ли закончить этот великий трахательный процесс, этот бесконечно затянувшийся акт одним последним, но оглушительным действием? Таким, чтобы круги от этого акта разош­лись далеко по земле, и достигли ее самых дальних концов, а также самых дальних эпох, которые бы вос­хитились этим последним актом немощного человека, бросившего вызов обстоятельствам и богам. Любой ху­дожник, Херей, неизбежно думает о красивом конце, и готовит его, замирая от ужаса и восторга.
   Х е р е й. Ах, господин, вы действительно подготовили грандиозный конец, и, возможно, им вы действительно перетрахаете всех глупцов на земле, – разом, и на все времена. Но, может быть, вам стоит повременить? Пятьдесят лет – это еще не тот срок, когда нужно прощаться с жизнью. Тем более, что у нас есть обна­деживающие известия.
   К о р и н н а (бросается к Э з о п у). Господин Эзоп, благодаря вам я стала царицей Дельф! Это что-то не­бывалое и невиданное: я восседала на троне посреди городских площадей, и меня приветствовали толпы на­рода, заваливая подарками и цветами; из-за меня ссорились с женами богатые горожане, а недавно один купец из Коринфа сделал мне серьезное предложение.
   Э з о п (с улыбкой, изучающе глядя на К о р и н н у) . Я рад за тебя, девочка, это действительно большая удача – превратиться из шлюхи в добродетельную суп­ругу. Но справишься ли ты с этой задачей?
   К о р и н н а (неуверенно). Я постараюсь. Конечно, сто­ять ежедневно около статуи Аполлона, встречая проезжающих иностранцев, было куда веселей, чем сидеть взаперти в лавке купца, и хранить ему верность до гроба. Да и королевой на рынке быть намного прият­нее, чем рожать ежегодно наследника своему благоверному. Но ведь должен же человек стремиться к чему-то высшему, разве не так? (Неуверенно поправляет корону на голове.)
   Э з о п (улыбается). Так, деточка, так. Ты своими рассуждениями о добродетели и стремлению к лучшему доставила мне радостную минутку. Хотелось бы рассказать по этому поводу достойную басню, но отчего-то мрач­ные мысли одолевают голову старика Эзопа.
   К о р и н н а (радостно, подавшись вперед). Это оттого, что вы не знаете самого главного. Мой купец из Ко­ринфа так влюбился в свою рыночную королеву, что дает огромные деньги на подкуп местных тюремщиков. Уже все всем заплачено, и ночью мы сможем бежать из Дельф. Осталось совсем немного, всего лишь два или три часа, и вас снова ожидает свобода!
   Э з о п (с горькой улыбкой). Ах, милая деточка, как это просто – всего лишь два или три часа, и я снова ста­ну свободным! А что будет потом, когда мы все вместе: я, ты, Херей и твой щедрый купец очутимся где-нибудь в безопасности и в недосягаемости для местных стрел и пращей? что, я спрашиваю, будет потом? Ты будешь по вечерам слушать сказки баснописца Эзопа и восхи­щаться очередным оборотом его отточенной аттической мысли?
   К о р и н н а (неуверенно). Но, господин Эзоп, я ведь к этому времени стану законной женой, и мне нельзя будет коротать вечера в компании другого холостого мужчины.
   Э з о п (горько). В том-то и дело, Коринна, в том-то и дело. Ты недосягаема для меня ни в этой темнице, ни там, на воле, куда ты меня приглашаешь. Ты для меня все равно, что та виноградная гроздь для лисицы из самой известной эзоповой басни. Послушай вниматель­но, сейчас я тебе ее расскажу. Голодная лисица увидела виноградную лозу со свисающими гроздьями и хо­тела до них добраться, да не смогла; и, уходя прочь, сказала сама себе: “Они еще зеленые!” Так и у людей, Коринна, иные не могут добиться успеха по причине того, что сил нет, а винят в этом обстоятельства. Ты, Коринна, тот виноград, который мне никогда не удастся сорвать. Всю жизнь я был голодной лисицей, проходящей лишь по краешку человеческого счастья, которого в избытке было у других, и никогда не было у меня. Но я не роптал, Коринна, ибо прекрасно пони­мал, что превращение волею Исиды из глухонемого ра­ба в известного баснописца – это уже баснословное счастье, о котором даже невозможно мечтать. Нельзя желать слишком многого, моя девочка, нельзя быть слишком жадным, таких людей не прощают боги. Лучше быть голодной лисицей, всю жизнь обделенной простым человеческим счастьем, но все же живым, уважаемым другими, и уважающим себя человеком. Вот так-то, моя девочка, извини за эти сентиментальные откровения, и не сердись за то, что старик Эзоп посвятил тебя в самую страшную и самую главную свою тайну!
   Х е р е й (встревожено). Что означают эти ваши призна­ния, мой господин?
   Э з о п. Это означает, что я остаюсь. Мне не нужна ваша помощь.
   Х е р е й. Но почему?
   Э з о п. Потому, что пришло мое время. Потому, что одной басней больше, или одной басней меньше – это уже не имеет никакого значения. Потому, что лишь собственной смертью поэты могут хотя бы на время остановить торжество мировой глупости. Потому, наконец, что виноград давно уже перезрел, а голодная лисица так и не смогла до него дотянуться. Слишком много причин, Херей, слишком много, и все они в совокуп­ности означают смерть баснописца Эзопа.
   Х е р е й (отчаянно). Ваше решение окончательное, и вы больше не передумаете?
   Э з о п. Окончательное, мой секретарь, и я больше не передумаю. Спасибо тебе за все, и, если это возможно, издай еще две или три мои книги. Хотя, впрочем, из­дание их уже ничего не изменит, – старик Эзоп так прочно вошел в вечность, что она уже скрипит у него на зубах своим желтым невесомым песком.
   Х е р е й. Тогда прощайте, мой господин, времени у нас уже не осталось!
   Э з о п. Прощай, Херей! Прощай и ты, милая девушка! Вст­ретимся в вечности, или не встретимся никогда! Иди­те, не заставляйте старого баснописца плакать в этих мрачных стенах. Тем более, что мне надо беречь силы для новых встреч, которые, я чувствую, мне еще пре­дстоят!
 
   Х е р е й и К о р и н н а уходят.
   Э з о п некоторое время остается один.
   Появляется А п о л л о н в образе нищего.
 
   Э з о п (всматриваясь в темноту). А, это ты, нищий? Впро­чем, я не уверен, что ты действительно тот, за кого себя выдаешь. Перестань притворяться, покажи свой истинный облик, не води за нос баснописца Эзопа, его не так-то легко провести на мякине!
   А п о л л о н (начинает ерничать и кривляться). Я нищий, обыкновенный нищий, который ежедневно просит милос­тыню у статуи Аполлона! Я грязный смердящий червь, недостойный развязать шнурок от сандалий такого из­вестного господина, как вы, И все же я еще раз молю: откажитесь от того, что уже вами сделано, приз­найте первенство Аполлона в этом городе, и вы вновь обретете свободу.
   Э з о п (хрипло). Кто ты, нищий? Открой свой подлинный облик!
   Н и щ и й (продолжает ерничать). Я нищий, всего лишь нищий! Но, господин, находясь ежедневно у статуи Апол­лона, я иногда слышу нечто, чего не слышат другие. Некий шепот, мой господин, некие тайные знаки, кото­рые позволяют мне говорить то, что я сейчас говорю. Всего лишь признание, мой господин, одно лишь приз­нание первенства Аполлона, – без всякого публичного покаяния, и даже без разрушения святилища Мнемозины. Ведь боги, мой господин, так ревнивы, и им так не­легко уступить свое место в душах людей кому-то дру­гому. Признайте старшинство Аполлона, и все чудес­ным образом переменится. Вы станете героем Дельф, вас будут, как и в других городах, вновь носить на руках, и почитать за величайшее эллинское достояние. Члены Ареопага принесут вам свои извинения, а чернь, как и положено всякой черни, будет боготворить того, кого вчера хотела распять.
   Э з о п (выпрямляется, глухо). О, я догадываюсь, нищий, кто ты на самом деле! Я догадываюсь, и отвечаю так, как должен ответить Эзоп: нет, я не изменю ни Мнемозине, ни тем бессмертным Музам, которые и диктуют мне мои эзоповские истории. Аполлон никогда не займет первенства в моем сердце. Слышишь ты – никогда, пусть даже постигнет меня судьба несчастного Марсия!
   А п о л л о н (выпрямляясь, распуская по плечам золотые волосы, и принимая свой настоящий облик). Вот как, судьба несчастного Марсия? Сатира, который бросил вызов самому Аполлону, и с которого разгневанный бог живьем содрал кожу, повесив его вверх ногами?! Да будет так, господин сочинитель! и да видят другие боги, что я проявил к тебе невиданное великодушие, пытаясь уговорить наглеца, которого другие давно бы уже повесили вверх ногами!
   Э з о п (хрипло, закрываясь руками от сияния, исходящего от А п о л л о н а). Да будет так, светоносный бог, и да поможет мне Мнемозина достойно вынести то, что мне еще предстоит!
   А п о л л о н (зловеще). Да будет так, баснописец Эзоп, ты сам выбрал свою судьбу! Прощай, маленький чело­век, бросивший вызов богам!
 
   Исчезает.
   Э з о п подавлен, некоторое время молчит, в волне­нии ходит из угла в угол.
   Появляется М н е м о з и н а.
 
   Э з о п (поднимает голову, и видит б о г и н ю; расте­рянно). Мнемозина…
   М н е м о з и н а. Да, мой Эзоп, это я.
   Э з о п (падает на колени, и прижимается к ногам М н е м о з и н ы) . Богиня…
   М н е м о з и н а. Ничего, Эзоп, ничего, не надо ничего говорить. Ты уже все сказал своей жизнью, ты уже все сказал своим творчеством, и большего, поверь мне, сказать на земле просто нельзя. Теперь за тебя будут говорить твои книги, и ты будешь вечно жить в них для новых и новых поколений читателей, кото­рые будут воспринимать тебя, как современника. По­верь мне, это и есть бессмертие, по крайней мере один из его вариантов.
   Э з о п (поднимает голову кверху). Но богиня…
   М н е м о з и н а (прикладывает палец к его губам). Тс-ссс! не говори ничего. Не надо слов, мой Эзоп, по­береги силы на завтра, они тебе еще понадобятся для твоего самого последнего слова. Для твоих новых ба­сен, которыми ты напоследок попотчуешь своих пала­чей. Поверь мне, – они будут сыты этими баснями до конца своих дней. Они, эти басни, застрянут у них в горле, и они не смогут проглотить их до тех пор, пока в конце-концов не испустят дух, видя перед гла­зами картину убийства баснописца Эзопа. Они, эти ба­сни, навечно застрянут в глотках глупцов и невежд всех эпох, которые не смогут избавиться от тебя, сколько бы они тебя не казнили. Даже если бы каждый день они казнили поэта, который кричит им в лицо правду, корчась от боли и от собственного несовер­шенства, – даже и тогда они не смогли бы заткнуть всем рот. Ибо пока существуют на свете поэты, я, Мнемозина, богиня памяти, и мои вечные Музы будем диктовать им в тиши бессмертные строки, которые уже никто не сможет забыть. Ты вечен, Эзоп, и о тебе будут помнить всегда!