Страница:
ебануть, ебануться, ебаться, ебиздить, ёбнуть, ёбнуться, ебстись, въебать, выебать, выебываться, доебать, доебаться, доёбывать, заебать, заебаться, наебать, наебаться, наебнуть, наебнуться, объебать, объебаться, остоебенить, остоебеть, отъебать, отъебаться, переебать, переебаться, поебать, поебаться, подъебать, подъебаться, подъебнуть, разъебать, разъебаться, съебать, съебаться, уебать.
Как видим, интересующий нас глагол динамически отражает всю русскую словообразовательную парадигматику глагольной лексики. аналогичны его словообразовательные потенции в других частеричных разрядах: долбоёб, ёбарь, ебатура, ебальник, заёб, мудоёб, поебон, ебливый, приёбливый, поёбанныйи т.д.
«Триадность» русской брани чрезвычайно активно проявляется и во фразеологии. Не случайно она обычно кодируется цензорами и правилами литературного «приличия» тремя точками, а одним из популярных эвфемизмов первого члена обсценной триады является оборот три буквы. Выражение послать на три буквы когов современной речи столь популярно, что породило немало анекдотов, где, например, под последним понимается «стройка века» БАМ (Байкало-Амурская магистраль) или XVII-й съезд комсомола. В русской бранной фразеологии перечисленный набор лексем не только частотно активен, но и функционально целенаправлен.
Ошибочно было бы думать, что эта фразеология (как, впрочем, и лексика) состоит исключительно из обсценизмов, т.е. «сексуальной» брани, которая поражает воображение иностранцев. Такой взгляд на русскую брань – не что иное, как бытовизм, который не менее опасен, чем категорическое официозное запретительство любых отклонений от литературного языкового стандарта. Многие (особенно, как раньше говорили, так называемая «широкая общественность») видит в ругани лишь скабрезность, неприличия именно потому, что не могут или не хотят отрешиться от «буквализма» в восприятии мата. Под микроскопом же историко-этимологического анализа он открывает иные функционально-семантические ретроспективы и обнаруживает тесную связь либо с весьма обыденными, «приличными» бытовыми понятиями, либо с важными для русской мифологии и культуры сферами представлений.
Основные «три кита» русского мата, например, этимологически расшифровываются достаточно прилично: праславянское * jebtiпервоначально значило ‘бить, ударять’, * huj(родственный слову хвоя) ‘игла хвойного дерева, нечто колкое’, * pisьda‘мочеиспускательный орган’. Научный анализ, между прочим, позволяет опровергнуть распространенную националистическую интерпретацию самого известного русского ругателтьства ёб твою мать!Некоторые ученые, отталкиваясь от его буквального понимания, приписывали русской патриархальной общине инцестивные наклонности. Традиционно культурологи и этнографы интерпретируют русский мат как ритуализованную, обрядовую, обозначающую предполагаемый контакт с сакральными силами, речь во время обряда (Байбурин, Топорков, 1990, 105–107). Действительно, по лингвистической аргументации Б.А. Успенского, никакого инцеста в этой фразе нет. Она – осколок былой общеславянской мифологической формулы * pesъ jebъ tvoju matь, т.е. ‘ты – пёсье отродье, сукин сын’ (Успенский, 1987), осложненной другими мифологическими, религиозными и фольклорными ассоциациями и имеющей более древнюю предысторию: на глубинном уровне она, возможно, соотносится с мифом о сакральном браке Неба и Земли (результатом чего является оплодотворение Земли) и субъект действия в матерном выражении – Бог неба или Громовержец; на более поверхностном уровне субъектом действия является пёскак травестийная замена своего противника Громовержца (Успенский 1983, 1988). Как нечистое животное, одна из инкарнаций дьявола, именно собака, а не человек был субъектом действия, характеризуемого данной фразой.
Любопытны и наблюдения о возможном влиянии других языков на русскую бранную лексику. Так, экспрессивный дублет с производным одного из членов упомянутой триады – хуйня-муйня– ‘нечто незначительное, пустяковое, недостойное внимания’, по справедливому диагнозу Ю. Плэна (Pl?n), навеян, видимо, тюркским влиянием, где аналогичные структуры очень активны. Знание таких деталей, как кажется, позволяет посмотреть на привычную для русских ругань с другой стороны.
Главное же – лингвистический анализ (как синхронный, так и диахронический) постоянно демонстрирует тесную зависимость бранной лексики и фразеологии от «приличной», и наоборот. Нельзя, собственно, понять национальной специфики этой языковой сферы без учета такой взаимозависимости. В синхронном словопроизводстве мы уже видели это, демонстрируя производные обсценного глагола. Диахронически эту связь можно показать анализом двух наиболее актуальных для русской бранной фразеологии типов ругательств – так называемых посылови заклятий, т.е. пожеланий зла, неудачи или восклицаний, выражающих стремление избавиться, отделаться от кого-либо. Сакральность и обсценность, как увидим, здесь переплетается в единое целое.
1. Посылы к какому-либо мифологическому персонажу, олицетворяющему зло, губительное начало: Иди ты к черту! Иди ты к лешему! Пошел ты к чертям собачьим!(диал. сиб.); Ступай к чёрному(СФС, 182) – Поди ты к чомеру!(СФС, 144), Иди к лесному!(СФС, 82) и т.п.
Такой посыл может выражаться не прямым наименованием черта, а указанием на место его пребывания: Иди ты в болото! А ну тебя в баню! А ну его на лысую гору! А ну его на лысую гору к ведьмам!(диал. брянск.) Вертись ты в вир на дно!(СРНГ 4, 291), где вир‘глубокое место в реке или озере; омут, водоворот или топкое место, провал в болоте’. Эта замена вполне объяснима ономасиологическими моделями наименования славянских чертей (см. Толстой, 1974; 1976). К этому разряду относятся и обороты полуэвфемистического характера, возникшие на основе таких, восходящих к язычеству, посылов, но шутливо-иронически переосмысленных в «христианском» либо «мусульманском» ключе: Иди ты к богу в рай! Иди ты к аллаху! Достаточно условно к этому разряду можно отнести и сакральную экспрессивную лексику и фразеологию типа Боже ты мой! Пресвятая мать! Мать пречистая! Батюшки святы!Они, однако, в русском языке менее активны, чем в романских и германских языках и во многом подвержены обсценной модели, где слово мать, как мы видели, имеет десакрализованный источник.
2. Пожелания зла и неудачи, выраженные мифологемами аналогичного типа, что в разряде I: Черт тебя возьми! Черт тебя подери!(Новг.) Памха бы тя побрала!, где памха‘черт, живущий на болоте’ (ср. памха ‘моховое болото’ (Строгова, 1971), смол. Анчут вас возьми!(ряз.) Паралик тебя возьми!и т.п. (Мокиенко, 1986, 182–183).
Для заклятий этой группы характерна постоянная связь, даже более того – семантический синкретизм значений ‘черт, нечистый дух’ > ‘болезнь’. Она регулярно прослеживается в демонологическом «именослове» славянскихи балтийских языков (Eckert, 1991, 120–121). Недавно такую связь продемонстрировал на примере семантического анализа диалектного слова чемер‘злой дух, черт’ Н.И. Толстой, сопоставивший эту демонологическую модель с выражениями типа Холера его забери!(Толстой, 1992). Ср. диалектизмы типа сиб. Лихоманка тебя возьми!(СФС, 100), смол. Лихач тебя убей!(Добр., 37), Родимец тебя забей!(Добр., 37), курск. Трясца тебя ухвати!(Бусл., 1854, 146) и т.п.
3. Выражения, прямо именующие «способ» наказания того человека, к которому обращено заклятие: Чтоб ты провалился! Чтоб ты сдох! Чтоб тебя разорвало! Чтоб тебе пусто было! Ни дна тебе ни покрышки!
Их множество в народной речи поистине неисчислимо: Чтоб у тебя руки отсохли! Выворотило бы тебе руки! сиб. Чтоб тебе глотку заклало! Чтоб твои (тебе) глаза повылазили! Чтоб вам повылазило! Чтоб вам всем передавиться! Чтоб тебя поковеркало!орл. Чтоб тебя в лоск положить! Чтоб тебе обороту не было! Чтоб тебя пристрело! Чтоб тебя поперек! Пополам бы тебя! Пороло бы тя! Гноем тебя загнои! Чтоб тебе на ноже поторчать! Каб цябе рассамаха задрала! Пятнало бы тебя! Распятнай тебя! Разъязви тебя!и т.п.
Эта множественность понятна, как и активность заклятий с наименованиями нечистых духов: она объясняется древней верой в магическую силу слова, возможностью «овеществить» его и обратить в оружие против недругов и соперников.
Формулы таких заклятий интерпретируются на фоне славянской мифологии (Сумцов, 1896; Джапович, 1977). Большинство из них, даже самых актуальных и остающихся современными, требуют социально-этимологической интерпретации. Так, оборот Ни дна тебе ни покрышки!связан с погребальными обрядами на Руси, где (как впрочем, и в Древней Греции) предателям, святотатцам и самоубийцам отказывали в обряде погребения. Буквально оборот значит «быть похороненным без гроба», т.е. его неотъемлемых принадлежностей – крышки и покрова.
О таких оборотах можно говорить и как о мощном генераторе современных бранных выражений, поскольку в речи по таким моделям постоянно образуются новые и новые ругательства типа Чтоб тебя подняло и шлепнуло! Чтоб тебе поплохело!По их типу образуются и, так сказать, «перевернутые» пожелания зла, т.е. пожелания «наоборот» типа рус. Ни пуха ни пера!чеш. Zlom vaz!нем. Hals und Beinbruch!
4. Обсценные посылы или их эвфемизмы: Иди ты (пошел ты) к ебеней (ёбаной) матери!Иди ты к ебене фене! Иди ты к ядрёной бабушке! Иди ты на хуй! Иди ты на фиг! Иди ты в пизду! Иди ты в жопу! Иди ты в задницу! Иди ты на хутор бабочек ловить!и т.п.
Эта группа бранных выражений обнаруживает тесную структурную и семантическую связь с 1-й, мифологической группой посылов. Их перекличка местами почти буквальна: ср. Иди ты к чертовой матери! Иди ты к (ёбаной) ядрёной бабушке! Иди ты к чёртовой бабушке! Иди ты к ёбаной (ядрёной) бабушке!И это не случайно: этимологическая расшифровка «основного» русского ругательства Б.А. Успенским дает ключ к этой связи. На вторичном мифологическом уровне речь здесь, видимо, идет именно о «пёсьей» матери, прямо связанной с чертом. Обсценный посыл и мифологический посыл, следовательно, генетически – явления одного порядка, поскольку обороты типа Иди ты на хуй!являются эллипсисами выражений Иди ты к черту (псу) на хуй!(Они зафиксированы, например, в сербо-хорватском языке).
5. Обсценная брань, называющая «способ» сексуального надругания над ее адресатом: Еби тебя в жопу! Еби тебя в рот! Еби тебя в ребро! В жопу ёбаный! Ёбаный в рот! Ебать тебя в рот! В рот ебать твои костыли! Едри твою в дышло! Едри твою в качалку! Едри тебя в корень! Едри твою за ногу! Едри твою налево!и т.п. Здесь тоже эллипсис «субъекта» действия: Пёс (чёрт) еби тебя в жопу!и т.п.
На первый взгляд, обороты этой группы явно сексуальны, что как будто подтверждает бытовое мнение о сексуальности русского мата. Более того, и в современном бытовом сознании большинства носителей русского языка это мнение доминирует. Это, между прочим, констатируют сейчас многие социологи, интерпретируя мат как эволюцию форм брачно-семейных отношений и связывая с ней практику древнего и современного табуизирования этой сферы речи. «Раз мат, – пишет, например, Ф.Н. Ильясов, – представляет собой непристойную часть лексики, которая описывает сексуальную сферу, то и возникновение его связано с какими-то процессами в развитии сексуальных и брачных отношений» (Ильясов, 1990, 201). Остро полемизируя с этим мнением, А.В. Чернышев справедливо подчеркивает, что «нацеленность» мата на сексуальную сферу далеко не очевидна: «В случае с матом система означающих действительно заимствуетсяиз сексуальной сферы человеческой жизнедеятельности, что отнюдь не означает непременно описанияэтой сферы посредством матерной речи» (Чернышев, 1992, 33). И хотя им делается при этом попытка опровержения сакральной и этикетной трактовки мата, в ретроспективе эта «сексуальность» восходит, как мы видели выше, именно к мифологическому синкретизму обсценного и демонологического. Не случайно в славянских и балтийских языках и диалектах одним из основных синонимов слова «ругаться» являются лексему и фраземы типа чертыхаться, диал. чертать, чертаться, чертыкаться, чертыжить, чертыжиться, лешакаться, лешихаться, сиб. чертей давать, перм. лешака гаркать, лит. velnioti, velniuoti, gauti velniu(букв. получать чертей) и др. (Eckert, 1991, 110–112). Учет таких параллелей позволяет, как кажется, даже 5-ю группу бранных выражений возвести к «исконной модели». Первоначально такие обороты были обращены не к человеку, а служили своеобразными заклятиями против «нечистой силы», оберегом. Перенесение их на адресата брани служило своего рода признанием «дьявольской» ипостаси того, на кого эта брань была обращена.
Разумеется, такая интерпретация относится лишь к прошломусостоянию мата. Его настоящееуже, несомненно, достаточно сильно «сексуализировано», что проявляется в различных вариантах и эвфемистических «реинкарнациях» обсценной лексики и фразеологии. Семантическая и функциональная инерция их мифологического прошлого, однако, до сих пор накладывает отпечаток на употребление обсценной лексики и фразеологии.
Возможно, в частности, что их социальная табуизированность – результат именно этой инерции.
Некоторая детабуизированность мата, ощущаемая сейчас, в какой-то мере – отражение общей демократизации русского общества и речи. Смягчение нравов «широкой общественности» и смена вех в отношении к русской бранной лексике, естественно, интенсифицирует и лингвистические разыскания в этой области. Ведь впервые появилась реальная возможность сделать такие разыскания достоянием той же общественности. Возникает, однако, неизменно сакраментальный вопрос речевой культуры: не стимулируют ли и не активизируют ли употребление бранной лексики лингвисты, разъясняя значение, употребление и исторический смысл ругательств?
Хочется думать, что – нет. Наоборот, запрет, многие годы налагаемый на употребление русского мата, постоянно стимулировал его активное употребление. По известному принципу: «Запретный плод сладок». Ведь важно не само ругательство, а где, с кем, в какой речевой ситуации или контексте оно уместно. Да и кроме того многие «блюстители нравов и чистоты русского языка», сами того не подозревая, постоянно употребляют ту же брань, но только в эвфемизированном виде, как «дама приятна во всех отношениях» или «просто приятная дама» у Гоголя. А ведь в безобидных и «правильных» выражениях типа ёлочки зеленые!или матушки мои!таится та же подколодная змея русского мата. Легко перечислить эвфемизмы, широко употребляемые как в живой речи, так и классиками или современными писателями, – их гораздо больше, чем прямых вульгаризмов: блин, блин горелый, бляха муха, ядрён батон, японда бихер, японский городовой, послать на три буквы… Учет их эвфемистичности, как кажется, поможет лучше корректировать свое речевое поведение. Кроме того, лингвисты давно убедились, что так называемая целенаправленная «языковая политика» (особенно в ее запретительной ипостаси) в итоге нередко порождает лишь языковое лицемерие, а не оправданный языковой пуризм. Дело языковедов – обнаруживать тенденции развития современной речи, филологически истолковывать и, если можно, ненасильственно корректировать их.
Одна из доминирующих тенденций, ощущаемых всеми носителями русского языка, – расширение сферы употребления мата и в какой-то мере его частичная «легализация» в художественной литературе и средствах массовой информации. Эта тенденция прямо связана с общим раскрепощением русской социальной жизни в последнее пятилетие. И бранная лексика служит своеобразным мерилом этого раскрепощения.
Вернемся к туалетному граффити, вынесенному в эпиграф статьи: до недавнего времени, действительно, свободу слова в России можно было реализовать преимущественно таким способом. Эта «не новая традиция» распространялась русскими даже в так называемые «цивилизованные страны», как о том повествует известная песня В. Высоцкого «Письмо из Парижа»:
Еще в конце 1990 года один из исследователей современной русской мифологии, тверич А.В. Чернышев писал о сохранении резкого противостояния между «культурой» и русским матом и в новых социальных условиях: «Наличие некоего труднопроходимого барьера между матом и „культурой“ подтверждает следующим простым примером: в то время как „новая советская эротика“ свободно оперирует изображениемгениталий (на эротических фотовыставках), местом известного словаиз трех букв по-прежнему является забор» (Чернышев, 1992, 34). Что же, в Твери, может быть, до сих пор социальная и эротическая свобода не привела к изменениям в старой «заборной» традиции. Но в Петербурге, по наблюдениям автора этой статьи, и этот «процесс пошел», и даже – зашел чрезвычайно далеко. На заборах и в местах общественного пользования все реже появляется сакраментальное слово из трех букв, которого никак не могла искоренить полиция и милиция. Стражам порядка приходится теперь больше усилий прилагать для уничтожения политических лозунгов и выпадов против отдельных представителей «эшелонов власти». Это (пусть и неполное) исчезновение мата на стенах русских уборных – знак нового времени. Времени отсутствия цензуры и свободы слова. Надолго ли?
Ответ на этот вопрос может дать, между прочим, и регулярное слежение за русской туалетной «рекламой».
Литература
Как видим, интересующий нас глагол динамически отражает всю русскую словообразовательную парадигматику глагольной лексики. аналогичны его словообразовательные потенции в других частеричных разрядах: долбоёб, ёбарь, ебатура, ебальник, заёб, мудоёб, поебон, ебливый, приёбливый, поёбанныйи т.д.
«Триадность» русской брани чрезвычайно активно проявляется и во фразеологии. Не случайно она обычно кодируется цензорами и правилами литературного «приличия» тремя точками, а одним из популярных эвфемизмов первого члена обсценной триады является оборот три буквы. Выражение послать на три буквы когов современной речи столь популярно, что породило немало анекдотов, где, например, под последним понимается «стройка века» БАМ (Байкало-Амурская магистраль) или XVII-й съезд комсомола. В русской бранной фразеологии перечисленный набор лексем не только частотно активен, но и функционально целенаправлен.
Ошибочно было бы думать, что эта фразеология (как, впрочем, и лексика) состоит исключительно из обсценизмов, т.е. «сексуальной» брани, которая поражает воображение иностранцев. Такой взгляд на русскую брань – не что иное, как бытовизм, который не менее опасен, чем категорическое официозное запретительство любых отклонений от литературного языкового стандарта. Многие (особенно, как раньше говорили, так называемая «широкая общественность») видит в ругани лишь скабрезность, неприличия именно потому, что не могут или не хотят отрешиться от «буквализма» в восприятии мата. Под микроскопом же историко-этимологического анализа он открывает иные функционально-семантические ретроспективы и обнаруживает тесную связь либо с весьма обыденными, «приличными» бытовыми понятиями, либо с важными для русской мифологии и культуры сферами представлений.
Основные «три кита» русского мата, например, этимологически расшифровываются достаточно прилично: праславянское * jebtiпервоначально значило ‘бить, ударять’, * huj(родственный слову хвоя) ‘игла хвойного дерева, нечто колкое’, * pisьda‘мочеиспускательный орган’. Научный анализ, между прочим, позволяет опровергнуть распространенную националистическую интерпретацию самого известного русского ругателтьства ёб твою мать!Некоторые ученые, отталкиваясь от его буквального понимания, приписывали русской патриархальной общине инцестивные наклонности. Традиционно культурологи и этнографы интерпретируют русский мат как ритуализованную, обрядовую, обозначающую предполагаемый контакт с сакральными силами, речь во время обряда (Байбурин, Топорков, 1990, 105–107). Действительно, по лингвистической аргументации Б.А. Успенского, никакого инцеста в этой фразе нет. Она – осколок былой общеславянской мифологической формулы * pesъ jebъ tvoju matь, т.е. ‘ты – пёсье отродье, сукин сын’ (Успенский, 1987), осложненной другими мифологическими, религиозными и фольклорными ассоциациями и имеющей более древнюю предысторию: на глубинном уровне она, возможно, соотносится с мифом о сакральном браке Неба и Земли (результатом чего является оплодотворение Земли) и субъект действия в матерном выражении – Бог неба или Громовержец; на более поверхностном уровне субъектом действия является пёскак травестийная замена своего противника Громовержца (Успенский 1983, 1988). Как нечистое животное, одна из инкарнаций дьявола, именно собака, а не человек был субъектом действия, характеризуемого данной фразой.
Любопытны и наблюдения о возможном влиянии других языков на русскую бранную лексику. Так, экспрессивный дублет с производным одного из членов упомянутой триады – хуйня-муйня– ‘нечто незначительное, пустяковое, недостойное внимания’, по справедливому диагнозу Ю. Плэна (Pl?n), навеян, видимо, тюркским влиянием, где аналогичные структуры очень активны. Знание таких деталей, как кажется, позволяет посмотреть на привычную для русских ругань с другой стороны.
Главное же – лингвистический анализ (как синхронный, так и диахронический) постоянно демонстрирует тесную зависимость бранной лексики и фразеологии от «приличной», и наоборот. Нельзя, собственно, понять национальной специфики этой языковой сферы без учета такой взаимозависимости. В синхронном словопроизводстве мы уже видели это, демонстрируя производные обсценного глагола. Диахронически эту связь можно показать анализом двух наиболее актуальных для русской бранной фразеологии типов ругательств – так называемых посылови заклятий, т.е. пожеланий зла, неудачи или восклицаний, выражающих стремление избавиться, отделаться от кого-либо. Сакральность и обсценность, как увидим, здесь переплетается в единое целое.
1. Посылы к какому-либо мифологическому персонажу, олицетворяющему зло, губительное начало: Иди ты к черту! Иди ты к лешему! Пошел ты к чертям собачьим!(диал. сиб.); Ступай к чёрному(СФС, 182) – Поди ты к чомеру!(СФС, 144), Иди к лесному!(СФС, 82) и т.п.
Такой посыл может выражаться не прямым наименованием черта, а указанием на место его пребывания: Иди ты в болото! А ну тебя в баню! А ну его на лысую гору! А ну его на лысую гору к ведьмам!(диал. брянск.) Вертись ты в вир на дно!(СРНГ 4, 291), где вир‘глубокое место в реке или озере; омут, водоворот или топкое место, провал в болоте’. Эта замена вполне объяснима ономасиологическими моделями наименования славянских чертей (см. Толстой, 1974; 1976). К этому разряду относятся и обороты полуэвфемистического характера, возникшие на основе таких, восходящих к язычеству, посылов, но шутливо-иронически переосмысленных в «христианском» либо «мусульманском» ключе: Иди ты к богу в рай! Иди ты к аллаху! Достаточно условно к этому разряду можно отнести и сакральную экспрессивную лексику и фразеологию типа Боже ты мой! Пресвятая мать! Мать пречистая! Батюшки святы!Они, однако, в русском языке менее активны, чем в романских и германских языках и во многом подвержены обсценной модели, где слово мать, как мы видели, имеет десакрализованный источник.
2. Пожелания зла и неудачи, выраженные мифологемами аналогичного типа, что в разряде I: Черт тебя возьми! Черт тебя подери!(Новг.) Памха бы тя побрала!, где памха‘черт, живущий на болоте’ (ср. памха ‘моховое болото’ (Строгова, 1971), смол. Анчут вас возьми!(ряз.) Паралик тебя возьми!и т.п. (Мокиенко, 1986, 182–183).
Для заклятий этой группы характерна постоянная связь, даже более того – семантический синкретизм значений ‘черт, нечистый дух’ > ‘болезнь’. Она регулярно прослеживается в демонологическом «именослове» славянскихи балтийских языков (Eckert, 1991, 120–121). Недавно такую связь продемонстрировал на примере семантического анализа диалектного слова чемер‘злой дух, черт’ Н.И. Толстой, сопоставивший эту демонологическую модель с выражениями типа Холера его забери!(Толстой, 1992). Ср. диалектизмы типа сиб. Лихоманка тебя возьми!(СФС, 100), смол. Лихач тебя убей!(Добр., 37), Родимец тебя забей!(Добр., 37), курск. Трясца тебя ухвати!(Бусл., 1854, 146) и т.п.
3. Выражения, прямо именующие «способ» наказания того человека, к которому обращено заклятие: Чтоб ты провалился! Чтоб ты сдох! Чтоб тебя разорвало! Чтоб тебе пусто было! Ни дна тебе ни покрышки!
Их множество в народной речи поистине неисчислимо: Чтоб у тебя руки отсохли! Выворотило бы тебе руки! сиб. Чтоб тебе глотку заклало! Чтоб твои (тебе) глаза повылазили! Чтоб вам повылазило! Чтоб вам всем передавиться! Чтоб тебя поковеркало!орл. Чтоб тебя в лоск положить! Чтоб тебе обороту не было! Чтоб тебя пристрело! Чтоб тебя поперек! Пополам бы тебя! Пороло бы тя! Гноем тебя загнои! Чтоб тебе на ноже поторчать! Каб цябе рассамаха задрала! Пятнало бы тебя! Распятнай тебя! Разъязви тебя!и т.п.
Эта множественность понятна, как и активность заклятий с наименованиями нечистых духов: она объясняется древней верой в магическую силу слова, возможностью «овеществить» его и обратить в оружие против недругов и соперников.
Формулы таких заклятий интерпретируются на фоне славянской мифологии (Сумцов, 1896; Джапович, 1977). Большинство из них, даже самых актуальных и остающихся современными, требуют социально-этимологической интерпретации. Так, оборот Ни дна тебе ни покрышки!связан с погребальными обрядами на Руси, где (как впрочем, и в Древней Греции) предателям, святотатцам и самоубийцам отказывали в обряде погребения. Буквально оборот значит «быть похороненным без гроба», т.е. его неотъемлемых принадлежностей – крышки и покрова.
О таких оборотах можно говорить и как о мощном генераторе современных бранных выражений, поскольку в речи по таким моделям постоянно образуются новые и новые ругательства типа Чтоб тебя подняло и шлепнуло! Чтоб тебе поплохело!По их типу образуются и, так сказать, «перевернутые» пожелания зла, т.е. пожелания «наоборот» типа рус. Ни пуха ни пера!чеш. Zlom vaz!нем. Hals und Beinbruch!
4. Обсценные посылы или их эвфемизмы: Иди ты (пошел ты) к ебеней (ёбаной) матери!Иди ты к ебене фене! Иди ты к ядрёной бабушке! Иди ты на хуй! Иди ты на фиг! Иди ты в пизду! Иди ты в жопу! Иди ты в задницу! Иди ты на хутор бабочек ловить!и т.п.
Эта группа бранных выражений обнаруживает тесную структурную и семантическую связь с 1-й, мифологической группой посылов. Их перекличка местами почти буквальна: ср. Иди ты к чертовой матери! Иди ты к (ёбаной) ядрёной бабушке! Иди ты к чёртовой бабушке! Иди ты к ёбаной (ядрёной) бабушке!И это не случайно: этимологическая расшифровка «основного» русского ругательства Б.А. Успенским дает ключ к этой связи. На вторичном мифологическом уровне речь здесь, видимо, идет именно о «пёсьей» матери, прямо связанной с чертом. Обсценный посыл и мифологический посыл, следовательно, генетически – явления одного порядка, поскольку обороты типа Иди ты на хуй!являются эллипсисами выражений Иди ты к черту (псу) на хуй!(Они зафиксированы, например, в сербо-хорватском языке).
5. Обсценная брань, называющая «способ» сексуального надругания над ее адресатом: Еби тебя в жопу! Еби тебя в рот! Еби тебя в ребро! В жопу ёбаный! Ёбаный в рот! Ебать тебя в рот! В рот ебать твои костыли! Едри твою в дышло! Едри твою в качалку! Едри тебя в корень! Едри твою за ногу! Едри твою налево!и т.п. Здесь тоже эллипсис «субъекта» действия: Пёс (чёрт) еби тебя в жопу!и т.п.
На первый взгляд, обороты этой группы явно сексуальны, что как будто подтверждает бытовое мнение о сексуальности русского мата. Более того, и в современном бытовом сознании большинства носителей русского языка это мнение доминирует. Это, между прочим, констатируют сейчас многие социологи, интерпретируя мат как эволюцию форм брачно-семейных отношений и связывая с ней практику древнего и современного табуизирования этой сферы речи. «Раз мат, – пишет, например, Ф.Н. Ильясов, – представляет собой непристойную часть лексики, которая описывает сексуальную сферу, то и возникновение его связано с какими-то процессами в развитии сексуальных и брачных отношений» (Ильясов, 1990, 201). Остро полемизируя с этим мнением, А.В. Чернышев справедливо подчеркивает, что «нацеленность» мата на сексуальную сферу далеко не очевидна: «В случае с матом система означающих действительно заимствуетсяиз сексуальной сферы человеческой жизнедеятельности, что отнюдь не означает непременно описанияэтой сферы посредством матерной речи» (Чернышев, 1992, 33). И хотя им делается при этом попытка опровержения сакральной и этикетной трактовки мата, в ретроспективе эта «сексуальность» восходит, как мы видели выше, именно к мифологическому синкретизму обсценного и демонологического. Не случайно в славянских и балтийских языках и диалектах одним из основных синонимов слова «ругаться» являются лексему и фраземы типа чертыхаться, диал. чертать, чертаться, чертыкаться, чертыжить, чертыжиться, лешакаться, лешихаться, сиб. чертей давать, перм. лешака гаркать, лит. velnioti, velniuoti, gauti velniu(букв. получать чертей) и др. (Eckert, 1991, 110–112). Учет таких параллелей позволяет, как кажется, даже 5-ю группу бранных выражений возвести к «исконной модели». Первоначально такие обороты были обращены не к человеку, а служили своеобразными заклятиями против «нечистой силы», оберегом. Перенесение их на адресата брани служило своего рода признанием «дьявольской» ипостаси того, на кого эта брань была обращена.
Разумеется, такая интерпретация относится лишь к прошломусостоянию мата. Его настоящееуже, несомненно, достаточно сильно «сексуализировано», что проявляется в различных вариантах и эвфемистических «реинкарнациях» обсценной лексики и фразеологии. Семантическая и функциональная инерция их мифологического прошлого, однако, до сих пор накладывает отпечаток на употребление обсценной лексики и фразеологии.
Возможно, в частности, что их социальная табуизированность – результат именно этой инерции.
Некоторая детабуизированность мата, ощущаемая сейчас, в какой-то мере – отражение общей демократизации русского общества и речи. Смягчение нравов «широкой общественности» и смена вех в отношении к русской бранной лексике, естественно, интенсифицирует и лингвистические разыскания в этой области. Ведь впервые появилась реальная возможность сделать такие разыскания достоянием той же общественности. Возникает, однако, неизменно сакраментальный вопрос речевой культуры: не стимулируют ли и не активизируют ли употребление бранной лексики лингвисты, разъясняя значение, употребление и исторический смысл ругательств?
Хочется думать, что – нет. Наоборот, запрет, многие годы налагаемый на употребление русского мата, постоянно стимулировал его активное употребление. По известному принципу: «Запретный плод сладок». Ведь важно не само ругательство, а где, с кем, в какой речевой ситуации или контексте оно уместно. Да и кроме того многие «блюстители нравов и чистоты русского языка», сами того не подозревая, постоянно употребляют ту же брань, но только в эвфемизированном виде, как «дама приятна во всех отношениях» или «просто приятная дама» у Гоголя. А ведь в безобидных и «правильных» выражениях типа ёлочки зеленые!или матушки мои!таится та же подколодная змея русского мата. Легко перечислить эвфемизмы, широко употребляемые как в живой речи, так и классиками или современными писателями, – их гораздо больше, чем прямых вульгаризмов: блин, блин горелый, бляха муха, ядрён батон, японда бихер, японский городовой, послать на три буквы… Учет их эвфемистичности, как кажется, поможет лучше корректировать свое речевое поведение. Кроме того, лингвисты давно убедились, что так называемая целенаправленная «языковая политика» (особенно в ее запретительной ипостаси) в итоге нередко порождает лишь языковое лицемерие, а не оправданный языковой пуризм. Дело языковедов – обнаруживать тенденции развития современной речи, филологически истолковывать и, если можно, ненасильственно корректировать их.
Одна из доминирующих тенденций, ощущаемых всеми носителями русского языка, – расширение сферы употребления мата и в какой-то мере его частичная «легализация» в художественной литературе и средствах массовой информации. Эта тенденция прямо связана с общим раскрепощением русской социальной жизни в последнее пятилетие. И бранная лексика служит своеобразным мерилом этого раскрепощения.
Вернемся к туалетному граффити, вынесенному в эпиграф статьи: до недавнего времени, действительно, свободу слова в России можно было реализовать преимущественно таким способом. Эта «не новая традиция» распространялась русскими даже в так называемые «цивилизованные страны», как о том повествует известная песня В. Высоцкого «Письмо из Парижа»:
Как же обстоит дело с такого рода фольклором в наши дни?
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке.
Еще в конце 1990 года один из исследователей современной русской мифологии, тверич А.В. Чернышев писал о сохранении резкого противостояния между «культурой» и русским матом и в новых социальных условиях: «Наличие некоего труднопроходимого барьера между матом и „культурой“ подтверждает следующим простым примером: в то время как „новая советская эротика“ свободно оперирует изображениемгениталий (на эротических фотовыставках), местом известного словаиз трех букв по-прежнему является забор» (Чернышев, 1992, 34). Что же, в Твери, может быть, до сих пор социальная и эротическая свобода не привела к изменениям в старой «заборной» традиции. Но в Петербурге, по наблюдениям автора этой статьи, и этот «процесс пошел», и даже – зашел чрезвычайно далеко. На заборах и в местах общественного пользования все реже появляется сакраментальное слово из трех букв, которого никак не могла искоренить полиция и милиция. Стражам порядка приходится теперь больше усилий прилагать для уничтожения политических лозунгов и выпадов против отдельных представителей «эшелонов власти». Это (пусть и неполное) исчезновение мата на стенах русских уборных – знак нового времени. Времени отсутствия цензуры и свободы слова. Надолго ли?
Ответ на этот вопрос может дать, между прочим, и регулярное слежение за русской туалетной «рекламой».
Литература
Байбурин А.К., Топоров А.Л. У истоков этикета. Л., 1990.
ББ – Балдаев В.К., Исупов И.М. Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и графический портрет советской тюрьмы). М., «Края Москвы», 1992, 526 стр.
Буслаев Ф.П. Русские пословицы и поговорки // Архив юридических сведений, относящихся до России. М., 1854. Кн. 2, 1–176.
Быков В. Русская феня. Словарь современного интержаргона асоциальных элементов. Munchen, 1992, 173 стр.
Джапович Ласта. Заклетва на тлу СФР Jугославиjе. Београд, 1977.
ДК – Даль В.И. Толковый словарь живого русского языка. 4-е исправленное и значительно дополненное издание под ред. И.А. Бодуэна де Куртенэ. Тт. 1–4. СПб. – М., 1912–1914.
Добровольский В.Н. Смоленский этнографический сборник: Пословицы. Ч. 3. СПб., 1894, 168 стр.
Ильясов Ф.Н. Мат в три хода (опыт социологического исследования феномена нецензурной брани) // Человек. 1990, № 3, 198–204.
Козловский В. Собрание русских воровских словарей в четырех томах. Тт. 1–4. New York, 1983 (Кз).
Козловский В. Арго русской гомосексуальной субкультуры. Материалы к изучению. New York, 1986, 228 c.
Косцинский К. Ненормативная лексика и словари // Russian Linguistics, 1980, № 4, 363–396.
Левин Ю.И. Об обсценных выражениях русского языка // Russian Linguistics, 1986, № 10, 61–72.
Мироносицкий П.П. К вопросу о языке православного русского богослужения // Комиссия по научному изданию славянской библии (Русская Библейская Комиссия). 1915–1929. Сборник архивных материалов. Отв. ред. К.И. Логачев, Г.И. Сафронов, В.С. Соболев. Л., 1990, 105–120.
Мокиенко В.М. Образы русской речи. М., 1986, 278 стр.
МСН – Международный словарь непристойностей. Путеводитель по скабрезным словам и неприличным выражениям в русском, итальянском, французском, немецком, испанском, английском языках. Под ред. А.Н. Кохтева. М., 1992, 90 стр.
Р-87 – Росси Жак. Справочник по ГУЛАГу. Исторический словарь пенитенциарных институций и терминов, связанных с принудительным трудом. Предисловие Алена Безансона. London, 1987, 546 стр. Изд. 2-е (в двух частях), дополненное. Текст проверен Н. Горбаневской. М., 1991.
СВЯ – Словарь воровского языка. Слова, выражения, жесты, татуировки. Тюмень, НИЛПО, 1991, 170 стр.
СРНГ – Словарь русских народных говоров. Под ред. Ф.П. Филина, Ф.П. Сороколетова. Вып. 1–27. Л.-СПб., 1965–1992.
ССРЯ – Словарь современного русского литературного языка. Изд. 2-е, переработанное. Тт. 1–4. М., «Русский язык», 1991–1993.
Строгова В.П. К вопросу об этимологии фразеологизма «Памха(и) б тебя побрала» // Вопросы семантики фразеологических единиц (на материале русского языка). Ч. 1. Тезисы докладов и сообщений. Новгород, 1971, 369–372.
Сумцов Н.Ф. Пожелания и проклятья. Харьков, 1896.
СФС – Словарь фразеологизмов и иных устойчивых словосочетаний русских говоров Сибири. Сост. Н.Т. Бухарева, А.И. Федоров. Новосибирск, «Наука», 1972, 207 стр. (См. также ФСС).
Толстой Н.И. Из заметок по славянской демонологии. I. Откуда дьяволы разные? // Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичных моделирующим системам. I (5). Тарту, 1974, 27–32.
Толстой Н.И. Из заметок по славянской демонологии. 2. Каков облик дьявольский? // Народная гравюра и фольклор в России XVII-XIX вв. М., 1976, 288–319.
Толстой Н.И. Из заметок по славянской демонологии. 4. Чемер ‘злой дух, черт’ // Вопросы теории и истории языка. СПб., 1993, 124–130.
Три века поэзии русского Эроса. Публикации и исследования. М., Издательский центр театра «Пять вечеров», 1992, 160 стр.
Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии (статья первая) // Studia Slavica Hungarica. XXIX, Budapest, 1983, 33–69.
Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии (статья вторая) // Studia Slavica Hungarica. XXXIII/1–4, Budapest, 1987, 37–76.
Успенский Б.А. Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Semiotics and the History of Culture. Ohio, 1988, 197–302.
ФЛ – Файн А., Лурье В. Все в кайф. СПб., 1991, 196 стр.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Под ред. Б.А. Ларина. Перевод с нем. и предисловие О.Н. Трубачева. Тт. 1–4. М., 1964–1973; 2-е изд. 1986–1987.
Флегон А. За пределами русских словарей. London, 1973.
Чернышев А.В. Современная советская мифология. Тверь, 1992, 80 стр.
Эротика 1992 – Эротика в русской литературе: от Баркова до наших дней. Тексты и комментарии (Литературное обозрение. Специальный выпуск). М., 1992, 112 стр.
Brodsky Hannah. Modern Trends in English Borrowings into Russian // Australian Slavonic and East European Studies. 1992, № 2, 71–84.
Christian W. Uber die personlichen Schimpfworter im Russischen // Archiv fur slawische Philologie. 24, 1913, 321–370.
Dreizin F., Priestly T. A Systematic Approach to Russian Obscene Language // Russian Linguistics, 1982. Vol. 6, 233–249.
Drummond D.A., Perkins G. Dictionary of Russian Obscenities. 3-d, revised edition. Oakland, 1987, 94 стр. (DP)
Eckert R. Studien zur historischen Phraseologie der slawischen Sprachen (Unter Berucksichtigung des Baltischen). Slawische Beitrage. Bd. 281. Munchen, 1991, 261 стр.
EJ – Encyklopedia jazykovedy. Spracoval Jozef Mistril s kolektivom autorov. Bratislawa, 1993, 513 стр.
Elyanov D. The Learner’s Russian-English Dictionary of Indecent Words and Expressions.2-d revised edition. Pacific Grove, 1987, 128 стр.
Ermen I. Der obszone Wortschatz im Russischen. Etymologie, Wortbildung, Semantik, Funktion. Magisterarbeit. Berlin, 1991, 105 стр.
Galler Meyer, Marquess Harlan E. Soviet Prison Camp Speach. A Survivor’s Glossary. Supplement by Terms from the Works of A.I. Solzenicyn. Madison, 1972, 216 стр.
Galler Meyer. Soviet Prison Camp Speach. A Survivor’s Glossary. Supplement. Hayward, California, 1977, 102 стр.
Geiges A., Suworowa T. Liebe steht nicht auf dem Plan. Frankfurt, 1989.
Glastnost M. 100 schmutzige russische Worter. Deutsch-kyrillische Lautschrift. Herausgegeben von M. Glastnost und illustriert von G. Bauer. Frankfurt/Main, 1988, 69 стр.
Haudressy Dola. Les mutations de la langue russe. Ces mots qui disent l’actualite. Paris, 1992, 269 стр.
Hopkins W. The Development of «Pornographic» Literature in 18-th and 19-th Century in Russia. Phil. Diss., Indiane University, 1977.
Isacenko A.V. Un juron russe du XVI siecle // Lingua Viget: Commentationes Slavicae in Honorem V. Kuparsky. Helsinki, 68–70.
Kain P. Die Grammatik des Fluches bei Serben. Magister-Hausarbeit am Bereich Neuere Fremdsprachliche Philologien. Berlin, 1993, 80 стр.
Kaufmann Ch.A. A Survey of Russian Obscenities and Invective Usage // Maledicta IV, 2, 1981, 261–282.
Patton F.R. Expressive means in Russian youth slang // Slavic and East European Journal, 1980, № 24, 270–282.
Plahn J. Хуйня-муйня и тому подобное // Russian Linguistics, vol. 11, 1987, 37–41.
Raskin V. On Some Pecularities of Russian Lexikon // Papers from the Parasession on the Lexicon. Chicago, Chicago Linguistic Society. 1978, 312–325.
Raskin V. Literal Meaning and Speach Acts // Theoretical Linguistics. 1979, Vol. 4.
Razvratnikov Boris Sukich. Elementary Russian Obscenity // Maledicta III, 197–204.
Spinkler E. Grossrussische erotische Volksdichtung // Anthropophytheia. X. 1911, 330–353.
Timroth W. von: Russische und sowjetische Soziolinguistik und tabuisierte Varietaten des Russischen (Argot, Jargons, Slang und Mat) // Slavistische Beitrage. Bd. 164. Munchen, 1983, 7–73.
Timroth W. von: Russian and Soviet Sociolinguistics and Taboo Varieties of the Russian Language (Slavistische Beitrage, Bd. 205). Munchen, 1986.
Vasmer M. Russisches etymologisches Worterbuch. Bd. I-III. Heidelberg, 1953–1958. См. также Фасмер.
ББ – Балдаев В.К., Исупов И.М. Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и графический портрет советской тюрьмы). М., «Края Москвы», 1992, 526 стр.
Буслаев Ф.П. Русские пословицы и поговорки // Архив юридических сведений, относящихся до России. М., 1854. Кн. 2, 1–176.
Быков В. Русская феня. Словарь современного интержаргона асоциальных элементов. Munchen, 1992, 173 стр.
Джапович Ласта. Заклетва на тлу СФР Jугославиjе. Београд, 1977.
ДК – Даль В.И. Толковый словарь живого русского языка. 4-е исправленное и значительно дополненное издание под ред. И.А. Бодуэна де Куртенэ. Тт. 1–4. СПб. – М., 1912–1914.
Добровольский В.Н. Смоленский этнографический сборник: Пословицы. Ч. 3. СПб., 1894, 168 стр.
Ильясов Ф.Н. Мат в три хода (опыт социологического исследования феномена нецензурной брани) // Человек. 1990, № 3, 198–204.
Козловский В. Собрание русских воровских словарей в четырех томах. Тт. 1–4. New York, 1983 (Кз).
Козловский В. Арго русской гомосексуальной субкультуры. Материалы к изучению. New York, 1986, 228 c.
Косцинский К. Ненормативная лексика и словари // Russian Linguistics, 1980, № 4, 363–396.
Левин Ю.И. Об обсценных выражениях русского языка // Russian Linguistics, 1986, № 10, 61–72.
Мироносицкий П.П. К вопросу о языке православного русского богослужения // Комиссия по научному изданию славянской библии (Русская Библейская Комиссия). 1915–1929. Сборник архивных материалов. Отв. ред. К.И. Логачев, Г.И. Сафронов, В.С. Соболев. Л., 1990, 105–120.
Мокиенко В.М. Образы русской речи. М., 1986, 278 стр.
МСН – Международный словарь непристойностей. Путеводитель по скабрезным словам и неприличным выражениям в русском, итальянском, французском, немецком, испанском, английском языках. Под ред. А.Н. Кохтева. М., 1992, 90 стр.
Р-87 – Росси Жак. Справочник по ГУЛАГу. Исторический словарь пенитенциарных институций и терминов, связанных с принудительным трудом. Предисловие Алена Безансона. London, 1987, 546 стр. Изд. 2-е (в двух частях), дополненное. Текст проверен Н. Горбаневской. М., 1991.
СВЯ – Словарь воровского языка. Слова, выражения, жесты, татуировки. Тюмень, НИЛПО, 1991, 170 стр.
СРНГ – Словарь русских народных говоров. Под ред. Ф.П. Филина, Ф.П. Сороколетова. Вып. 1–27. Л.-СПб., 1965–1992.
ССРЯ – Словарь современного русского литературного языка. Изд. 2-е, переработанное. Тт. 1–4. М., «Русский язык», 1991–1993.
Строгова В.П. К вопросу об этимологии фразеологизма «Памха(и) б тебя побрала» // Вопросы семантики фразеологических единиц (на материале русского языка). Ч. 1. Тезисы докладов и сообщений. Новгород, 1971, 369–372.
Сумцов Н.Ф. Пожелания и проклятья. Харьков, 1896.
СФС – Словарь фразеологизмов и иных устойчивых словосочетаний русских говоров Сибири. Сост. Н.Т. Бухарева, А.И. Федоров. Новосибирск, «Наука», 1972, 207 стр. (См. также ФСС).
Толстой Н.И. Из заметок по славянской демонологии. I. Откуда дьяволы разные? // Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичных моделирующим системам. I (5). Тарту, 1974, 27–32.
Толстой Н.И. Из заметок по славянской демонологии. 2. Каков облик дьявольский? // Народная гравюра и фольклор в России XVII-XIX вв. М., 1976, 288–319.
Толстой Н.И. Из заметок по славянской демонологии. 4. Чемер ‘злой дух, черт’ // Вопросы теории и истории языка. СПб., 1993, 124–130.
Три века поэзии русского Эроса. Публикации и исследования. М., Издательский центр театра «Пять вечеров», 1992, 160 стр.
Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии (статья первая) // Studia Slavica Hungarica. XXIX, Budapest, 1983, 33–69.
Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии (статья вторая) // Studia Slavica Hungarica. XXXIII/1–4, Budapest, 1987, 37–76.
Успенский Б.А. Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Semiotics and the History of Culture. Ohio, 1988, 197–302.
ФЛ – Файн А., Лурье В. Все в кайф. СПб., 1991, 196 стр.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Под ред. Б.А. Ларина. Перевод с нем. и предисловие О.Н. Трубачева. Тт. 1–4. М., 1964–1973; 2-е изд. 1986–1987.
Флегон А. За пределами русских словарей. London, 1973.
Чернышев А.В. Современная советская мифология. Тверь, 1992, 80 стр.
Эротика 1992 – Эротика в русской литературе: от Баркова до наших дней. Тексты и комментарии (Литературное обозрение. Специальный выпуск). М., 1992, 112 стр.
Brodsky Hannah. Modern Trends in English Borrowings into Russian // Australian Slavonic and East European Studies. 1992, № 2, 71–84.
Christian W. Uber die personlichen Schimpfworter im Russischen // Archiv fur slawische Philologie. 24, 1913, 321–370.
Dreizin F., Priestly T. A Systematic Approach to Russian Obscene Language // Russian Linguistics, 1982. Vol. 6, 233–249.
Drummond D.A., Perkins G. Dictionary of Russian Obscenities. 3-d, revised edition. Oakland, 1987, 94 стр. (DP)
Eckert R. Studien zur historischen Phraseologie der slawischen Sprachen (Unter Berucksichtigung des Baltischen). Slawische Beitrage. Bd. 281. Munchen, 1991, 261 стр.
EJ – Encyklopedia jazykovedy. Spracoval Jozef Mistril s kolektivom autorov. Bratislawa, 1993, 513 стр.
Elyanov D. The Learner’s Russian-English Dictionary of Indecent Words and Expressions.2-d revised edition. Pacific Grove, 1987, 128 стр.
Ermen I. Der obszone Wortschatz im Russischen. Etymologie, Wortbildung, Semantik, Funktion. Magisterarbeit. Berlin, 1991, 105 стр.
Galler Meyer, Marquess Harlan E. Soviet Prison Camp Speach. A Survivor’s Glossary. Supplement by Terms from the Works of A.I. Solzenicyn. Madison, 1972, 216 стр.
Galler Meyer. Soviet Prison Camp Speach. A Survivor’s Glossary. Supplement. Hayward, California, 1977, 102 стр.
Geiges A., Suworowa T. Liebe steht nicht auf dem Plan. Frankfurt, 1989.
Glastnost M. 100 schmutzige russische Worter. Deutsch-kyrillische Lautschrift. Herausgegeben von M. Glastnost und illustriert von G. Bauer. Frankfurt/Main, 1988, 69 стр.
Haudressy Dola. Les mutations de la langue russe. Ces mots qui disent l’actualite. Paris, 1992, 269 стр.
Hopkins W. The Development of «Pornographic» Literature in 18-th and 19-th Century in Russia. Phil. Diss., Indiane University, 1977.
Isacenko A.V. Un juron russe du XVI siecle // Lingua Viget: Commentationes Slavicae in Honorem V. Kuparsky. Helsinki, 68–70.
Kain P. Die Grammatik des Fluches bei Serben. Magister-Hausarbeit am Bereich Neuere Fremdsprachliche Philologien. Berlin, 1993, 80 стр.
Kaufmann Ch.A. A Survey of Russian Obscenities and Invective Usage // Maledicta IV, 2, 1981, 261–282.
Patton F.R. Expressive means in Russian youth slang // Slavic and East European Journal, 1980, № 24, 270–282.
Plahn J. Хуйня-муйня и тому подобное // Russian Linguistics, vol. 11, 1987, 37–41.
Raskin V. On Some Pecularities of Russian Lexikon // Papers from the Parasession on the Lexicon. Chicago, Chicago Linguistic Society. 1978, 312–325.
Raskin V. Literal Meaning and Speach Acts // Theoretical Linguistics. 1979, Vol. 4.
Razvratnikov Boris Sukich. Elementary Russian Obscenity // Maledicta III, 197–204.
Spinkler E. Grossrussische erotische Volksdichtung // Anthropophytheia. X. 1911, 330–353.
Timroth W. von: Russische und sowjetische Soziolinguistik und tabuisierte Varietaten des Russischen (Argot, Jargons, Slang und Mat) // Slavistische Beitrage. Bd. 164. Munchen, 1983, 7–73.
Timroth W. von: Russian and Soviet Sociolinguistics and Taboo Varieties of the Russian Language (Slavistische Beitrage, Bd. 205). Munchen, 1986.
Vasmer M. Russisches etymologisches Worterbuch. Bd. I-III. Heidelberg, 1953–1958. См. также Фасмер.