Страница:
— На сегодня, пожалуй, все, — проворчал аррант, аккуратно укладывая в сумку блестящие металлические стержни и щипчики. — Еще одно-два промывания, и с серными пробками будет покончено. И станет тогда слышать Гаслан не хуже, чем мы с тобой.
— Неужели вернуть ему слух оказалось так просто? — усомнился внимательно наблюдавший за работой Эвриха Иммамал и, отворотив лицо, чтобы слуга не мог видеть его губ, тихо продекламировал:
Перекинув через плечо сумку с лекарственными принадлежностями, аррант поспешил на палубу, радуясь тому, что у него появился предлог отложить разговор с Иммамалом до лучших времен. Посланец шада крикнул ему вслед что-то неразборчивое, но Эврих не расслышал его, а мгновением позже забыл и о выдававшем себя за торговца тканями саккаремце, и о его престарелом слуге.
Ни с чем на свете он не спутал бы силуэт черной джиллы — судна с плоским днищем, вертикальными бортами, слегка заостренным носом и тупой, словно обрубленной, кормой. И хотя Эврих доподлинно знал, что «Рудиша», взявший на абордаж «Морскую деву», был впоследствии потоплен служившими Богам-Близнецам магами, на миг ему почудилось, будто он видит в солнечном мареве именно его. Идущий на веслах корабль, с убранными тростниковыми парусами и нарисованными на скулах, возле форштевня, глазами, был и впрямь удивительно похож на «Рудишу». Команда его была настроена столь же решительно, ибо знавшие язык морских вымпелов гребцы успели уже разъяснить столпившимся на палубе «Ласточки» купцам, что «стражи моря» требуют убрать паруса и немедленно остановиться.
— Они не имеют права! — возмущенно воскликнул, потрясая костистыми кулаками, Шерах.
— Капитан! Где капитан Арбал? Почему он не дает сигнала готовиться к бою?! — гневно вопрошал Хутаб, воинственно размахивая над головой длинным тяжелым мечом с расширяющимся к концу лезвием.
— Да поможет нам Змей! Мы таки встретились с этими негодяями… — Заметно побледневший Березат Доброта нервно теребил длинные, свисающие едва ли не до груди усы. — Мы не выстоим против зузбаров, а если сдадимся, они попросту перережут нам глотки! О, как жаль, что наша «Ласточка» не умеет летать!
Надобно было обладать недюжинной фантазией, чтобы окрестить «Ласточкой» пузатое купеческое судно, которому неизмеримо больше пристало зваться «Черепахой». Вместительный крутобокий корабль имел две мачты, вооруженные скошенными рейковыми парусами, и устаревшее рулевое устройство, состоящее из пары расположенных в кормовой части весел. Две дюжины гребцов, тридцать — сорок пассажиров и ни катапульты, ни баллисты, которыми можно встретить судно противника. На юрких сторожевиках Кешо, впрочем, тоже не было ни тарана, ни катапульт, да и численность команды едва ли превышала сотню человек, но Эвриха, видевшего зузбаров в деле, не могло ввести в заблуждение кажущееся равенство сил. Отважные, но мирные купцы, помощники их и мореходы, пусть даже и хорошо вооруженные, едва ли выстоят даже против такого же количества прекрасно обученных головорезов…
Донесшийся с бака хриплый звук рожка, призывавшего пассажиров и команду «Ласточки» к оружию, доказал, однако, что капитан Арбал не намерен сдаваться без боя. Сознавая, что тяжелогруженому судну нечего и пытаться спастись бегством от легкой трехмачтовой джиллы, он зычным голосом велел разобрать принесенные на палубу арбалеты тем, кто почитает себя сносным стрелком, а остальным вооружиться по своему усмотрению: пиками, копьями и боевыми топорами.
Некоторое время на палубе царило оживление: мускулистые нарлакские корабельщики в кожаных безрукавках, одетых на голое тело, обмениваясь шуточками и прибауточками, разобрали оружие и выстроились вдоль фальшборта. Те, что с копьями и топорами, образовали первый ряд, арбалетчики и несколько лучников заняли места за их спинами. Купцы со слугами, вооруженные кто вельхским остроконечным, плавно суженным посредине мечом, кто нарлакским — утончавшимся к концу, окружили Хутаба, более других, как и предполагал Эврих, сведущего в ратном деле.
Поглядывая на приближающуюся джиллу, могучий купец, быстро и толково отдавая приказы, распределил торговцев и их слуг так, чтобы те могли своевременно обрубать веревки, привязанные к крючьям, с помощью которых зузбары попытаются притянуть к своему судну «Ласточку», и отразить первый натиск атакующих, бегущих по абордажному мостику. Слушая четкие распоряжения Хутаба и сопоставляя их с собственным невеликим опытом морских сражений, Эврих, признавая их разумность, не мог избавиться от чувства обреченности, овладевшего им в тот самый миг, как он увидел зловещий силуэт джиллы, плавно скользящей по волнам, блистающим в солнечных лучах так, словно отлиты они были из черного стекла. Давно позабытые, казалось бы, картины резни на палубе «Морской девы» с поразительной отчетливостью вставали перед его внутренним взором, вселяя в сердце леденящий ужас. Толпа «стервятников Кешо», прозванных так за жестокость и устрашающего вида клювастые шлемы, израненные Бикавель, Томика и Ржав, бронзовая чушка, раз за разом обрушивающаяся на палубу обреченного судна, и медленно оседавшая на выбеленные доски Хатиаль, из перерезанного горла которой толчками выплескивалась неправдоподобно алая кровь…
Стискивая в разом вспотевшей руке обмотанную сыромятным ремнем рукоять извлеченного из кучи оружия меча, Эврих, двигаясь словно во сне, занял указанное ему место. Улыбнулся тучному Хилой, изумленно взиравшему на неведомо как оказавшийся в его руках боевой топор, подмигнул Ираму, тщетно силившемуся застегнуть пряжки покоробившегося и преотвратно вонявшего прогорклым рыбьим жиром кожаного нагрудника. Подумал, что надо бы снести в каюту лекарскую сумку и взять свой собственный, купленный в Галираде меч. Мысленно обругал себя за неумение унять предательскую дрожь в ногах, и тут до него донесся отчаянный крик стоящего в «вороньем гнезде», на вершине первой мачты, впередсмотрящего:
— Слева по курсу еще одна джилла!
Купцы и мореходы, покинув указанные им места, дружно подались к левому борту.
Уходящая на юг изломанная линия Рудных гор походила на цепочку гигантских валунов, накиданных сказочным великаном, дабы посуху перебраться с Восточного материка на Южный. Клубящиеся над горами облака образовали новый, призрачный кряж, на склонах которого, в недоступной смертным вышине, вполне могла располагаться чудесная обитель Небожителей. Словом, открывшаяся Эвриху картина была столь величественной, что он в первый момент даже не заметил крохотное суденышко, вынырнувшее из-за прикрытия серо-голубых скал и медленно ползущее наперерез «Ласточке» по темно-синей, фиолетовой почти что воде.
— Это конец, — пробормотал кто-то над ухом арранта безжизненным голосом, и чей-то меч с мертвенным стуком упал на палубу. За ним другой, третий…
— Что вы делаете! Неужто вы позволите перерезать себе горло, даже не попытавшись оказать сопротивление? — крикнул Ирам.
Стук падающего на палубу оружия смолк, и один из купеческих слуг неуверенно промолвил в наступившей тишине:
— Зачем «стервятникам» резать нам глотки? Если мы сдадимся, они всего лишь возьмут приглянувшиеся им товары…
— Конечно! Зачем им заниматься бесприбыльным душегубством? — поддержал его бронзовокожий корабельщик, расстегнутая безрукавка которого позволяла каждому любоваться не только красивыми мускулистыми руками, но и широкой, твердой, как две ясеневые доски, грудью.
Эврих вопросительно посмотрел на Хутаба, отметив, что и другие взирают на могучего купца в ожидании решающего слова того, кто должен был разбираться в сложившейся ситуации побольше их самих.
— Черные воины не станут резать трусов. Они просто превратят нас в рабов. Но я лично предпочитаю умереть свободным, чем жить рабом, — медленно проговорил Хутаб и, чуть помедлив, сурово добавил: — Поднимите оружие, если вы мужчины! Помните: павшие в бою угодны всем без исключения Богам. Место же трусов — в преисподней, вне зависимости от того, стоит ли там трескучий мороз или нестерпимая жара.
Он взмахнул мечом, будто надеясь видом своим вернуть мужество оробевшим, но тут капитан «Ласточки», швырнув на палубу обоюдоострый топор, крикнул:
— Не слушайте его, почтенные! Живая собака лучше мертвого льва! Нам не выстоять против двух джилл! Но мне известны случаи, когда зузбары отпускали ограбленные корабли с миром. Потерянное богатство можно вернуть, а новая голова ни у кого еще на плечах не вырастала!
— Он прав, — хмуро поддержал капитана Хилой, в свой черед бросая оружие на палубу. — Непоправима лишь смерть, и Мать Всего Сущего не одобрит тех, кто не умеет ценить ее дар.
Вглядываясь в лица окружавших его людей, Эврих читал на большинстве из них страх и растерянность — те же самые чувства, которые испытывал сам. Призыв Хутаба на мгновение воспламенил его, но картина избиения зузбарами команды и пассажиров «Морской девы» вновь встала перед глазами арранта, и он еще ниже опустил так и не поднятый в воинском салюте меч. Стоящий слева от него горбоносый красавец нарлак с проклятиями швырнул арбалет под ноги своему капитану, а Иммамал, скорбно склонив голову, негромко произнес:
— Если корабельщики пали духом — судно скоро пойдет ко дну.
Снова застучали о доски брошенные копья, мечи, топоры и арбалеты. Люди, еще недавно готовые драться до последнего, понурив головы и стараясь не глядеть друг другу в глаза, начали разбредаться по кораблю. Вот уже и Хутаб с презрительной гримасой уронил меч, криво усмехнулся, встретившись взглядом с аррантом, и, по-стариковски горбясь, зашаркал к палубной надстройке, расположенной за второй мачтой.
Облокотясь о фальшборт, Эврих некоторое время бездумно смотрел на приближающуюся к «Ласточке» с левого борта джиллу. Потом внимание его привлекла выскочившая из волн летучая рыба. Вода в том месте, откуда она только что взмыла в воздух, слегка вздыбилась: какая-то хищная тварь преследовала золотистую летунью. Отчетливо почему-то стали слышны резкие крики парящих над волнами чаек, и у арранта мелькнула мысль, не броситься ли ему в море. При такой-то погоде доплыть до берега — всего лишь вопрос времени. Тут же, однако, ему вспомнились истории о водящихся в здешних водах акулах-людоедах, косые плавники которых он видел нынешним утром, и, решив, что быть сожранным заживо далеко не самый легкий способ самоубийства, он неспешно двинулся на бак, чтобы понаблюдать за тем, как будут перебираться на «Ласточку» «стервятники Кешо». Подходящая к нарлакскому судну с правого борта джилла была уже так близко, что он мог отчетливо разглядеть хорошо памятные ему клювастые шлемы, широкие изогнутые мечи и сработанные из пластин маронгового дерева панцири сгрудившихся на ее носу зузбаров.
Ближе всего располагались Кидота и Афираэну, упорно не желавшие войти в состав империи и уже за одно это заслуживавшие немедленного наказания. Дикий и малолюдный Шо-Ситайн являлся незавидной добычей, зато Южная Аррантиада и в частности города-порты Аланиол и Лаваланга были лакомым кусочком. Тем паче что, покорив Центральный континент, «стражи моря» смогут контролировать торговые пути между всеми частями света. С другой стороны, заманчиво было прибрать к рукам солнечный Халисун, чьи вина и женщины не знают себе равных…
— Вай-ваг! Кто осмелился сказать подобную глупость?! — сурово прикрикнул на своих товарищей молодой дан-цед — командир дюжины, чей клювастый шлем был украшен пучком белой щетины. — Лучшие вина производят виноделы Мавуно! Самых страстных, красивых и сильных женщин рождает земля Мавуно! Халисун всего лишь прыщ на теле Восточного континента, и мы сковырнем его походя, как только это станет угодно императору Кешо!
— Ай-ваг! Так мы и сделаем, когда повелит Величайший! — немедленно согласились с командиром зузбары, а один из них, с жиденькой бородкой на остром хорьем личике, искательно добавил: — Светлокожие женщины подобны жирным опарышам и, разумеется, ни в чем не сравнятся с нашими чернокожими подругами. Но золото в любой части света остается золотом, и больше, чем где-либо, его скоплено в ленивом, зажравшемся, вечно раздираемом смутами Саккареме.
— О, Саккарем! — недружно, но с одинаковым алчным блеском в глазах воскликнули несколько «стервятников Кешо». Богатый беззащитный край, где их не встретят дисциплинированные и хорошо вымуштрованные лагиоры аррантского Царя-Солнца и им не придется месяцами выкуривать упорных халисунцев из каменных твердынь, возведенных у отрогов Рудных и Замковых гор, в которые при первых же признаках опасности потянется население цветущих и плодоносных долин. Нет-нет, именно Саккарем был тем местом, куда императору следовало прежде всего послать корабли со своими неустрашимыми меченосцами, копейщиками, пращниками и лучниками. Послать конников и боевых слонов, одним своим грозным видом обратящих в бегство робких духом торгашей и хлопкоробов…
— Послушали бы этих головорезов саккаремский шад, халисунский шулхад и их приближенные! — с горечью промолвил Хутаб. — Словно дети, не могущие поделить понравившуюся игрушку, они десятилетиями ссорятся из-за двух-трех пограничных деревенек и готовы развязать кровопролитнейшую войну, которая не принесет победителю ни славы, ни прибыли, не подозревая о занесенном над их головой топоре. А ведь я сам был свидетелем тому, как некий слепой мономатанец предупреждал халисунского шулхада о захватнических планах Кешо. Но пророчества его, как водится, не были приняты всерьез ни Удань-Хинганом, ни посланцами саккаремского шада, находившимися в это время при дворе Луноликого.
— Уж не о Дикероне ли, прозванном Слепым Убийцей, ты говоришь? — обратился к Хутабу Эврих, дивясь тому, что совсем недавно слышал о пророчествах чернокожего метателя ножей от Хилой.
— О нем самом. Не верил я, что он дело говорит, а мог бы, кажется, сообразить, что без ветра и трава не шелохнется.
«А ведь, пожалуй, зузбары не случайно с придыханием рассуждают о несметных богатствах Саккарема, — подумал Эврих. — Если тайна, открытая мне давеча Иммамалом, стала известна соглядатаям Кешо, туда-то император Мавуно и пошлет свои войска прежде всего. Во всяком случае, почва для вторжения в эту страну подготавливается кем-то весьма тщательно» .
Аррант отыскал глазами Иммамала и по тому, как посерело и словно слоем пепла подернулось его дочерна загорелое лицо, понял, что тот, зная, подобно большинству купцов, язык, на котором изъясняется значительная часть населения Мономатаны, слушая разговоры охранников, думал о том же, что и он. Возможно, впрочем, посланец Мария Лаура просто испугался за свою родину, которой и без того постоянно угрожали вторжением то халисунцы, то обитатели Вечной Степи, а теперь вот еще и император Кешо зубы на нее точит.
Справедливости ради следовало признать, что другие пассажиры «Ласточки», команда ее и капитан выглядели ничуть не лучше Иммамала. Даже те из них, кто ни слова не понимал по-мономатански, успели уже сообразить, что, коль скоро «стервятники» не перетаскивают находящиеся в трюме нарлакского судна товары на джиллы, «Ласточке» предстоит проследовать вместе с ними в Мванааке или какой-либо иной порт империи Мавуно, а им самим превратиться из свободных, уважаемых людей в бесправных рабов. Кто-то, пугая других и пугаясь сам, дрожащим голосом предположил, что зузбары, чего доброго, дабы не утруждать себя возней с пленными, могут их и за борт выкинуть, но на паникера тут же зашикали, посоветовав не молоть чепуху: сотня крепких, сильных мужчин — это целое состояние и превращать его за здорово живешь в акулий корм дураков нет.
Прислушиваясь к разговорам охранников и отрывочным фразам, которыми обменивались между собой его товарищи по несчастью, Эврих отметил, что не испытывает ни волнения, ни страха, как будто все происходящее не имеет к нему ни малейшего отношения. С некоторым изумлением аррант вынужден был признать, что теперь, когда стало очевидным, что резни, подобной той, которую учинили «стервятники Кешо» на «Морской деве», не будет, он ожидал дальнейшего развития событий совершенно спокойно. Более того, с интересом стороннего наблюдателя, который не прочь познакомиться поближе с жизнью имперских сторожевиков, а ежели повезет, то и населения Мавуно, глава о быте и нравах коего, безусловно, украсит страницы его «Дополнений». Не зря, значит, говорят: кто родился от курицы, тот должен рыть землю.
Стремясь поскорее увидеться с Кари, он все же выбрал не самый короткий путь к Вратам Гремящей расщелины — по восточному берегу континента, а тот, который обещал быть интереснее, и не вправе роптать, если Боги, идя навстречу его желаниям, как обычно, приступили к исполнению их весьма своеобразно, в соответствии с собственными вкусами, планами и намерениями. Ну что ж, ему к этому не привыкать, и в глубине души он ожидал чего-то подобного…
Бродившие по палубе зузбары, вникавшие в тонкости оснащения «Ласточки», подались на корму, охранники, прекратив трепаться об ожидавшем их кутеже, приняли грозный вид: из трюма один за другим выбрались капитаны обеих джилл и сопровождавшие их воины. На лоснящихся от пота лицах играли улыбки: составляя список захваченных товаров и опечатывая тюки, сундуки и бочки, «стервятники» успели прикинуть, сколько цвангов выручат за положенную им двенадцатую часть захваченного на нарлакском судне добра, и пребывали в наипрекраснейшем расположении духа.
Пока сопровождавшие капитанов воины выкатывали из трюмов не занесенные в опись бочонки с вином, предназначавшиеся для празднования выпавшей «стражам моря» удачи, охранники, не дожидаясь распоряжений командиров, заставили пленников выстроиться вдоль обоих бортов. Молодой дан-цед громко объявил, сначала по-мономатански, а затем на ломаном саккаремском языке, что сейчас будет проведен досмотр их личных вещей, которые каждый должен выложить на палубу у своих ног. Эврих снял с плеча сумку с лекарскими принадлежностями, которую так и не удосужился отнести в каюту. Поглядел, как товарищи складывают перед собой отделанные серебряными бляхами пояса, кошели и кинжалы для разделывания пищи и заточки перьев, и, отцепив от пояса оба пенала, положил рядом с сумкой.
— Кольца, серьги, браслеты, ожерелья — снимайте все-все! Эти безделушки вам больше не пригодятся! Рабам не положено иметь никаких украшений, ежели они не подарены им хозяином! — весело покрикивал дан-цед, в то время как пара расторопных охранников, следуя вдоль шеренги пленников, складывала выложенные на палубу вещи в большой холщовый мешок.
Двое писцов, двигаясь вдоль правого и левого борта «Ласточки», начали заносить на пергамент имена пленников, национальность их и род занятий. Зузбары действовали быстро и слаженно, заминок почти не возникало, и капитаны джилл наблюдали за происходящим со снисходительной скукой: им было не впервой захватывать торговые суда и процедура вступления во владение добычей была продумана и отработана до мелочей.
— Эй ты, чудо, серьгу снять забыл! А ты, борода, скидывай нагрудник — отвоевался! Вай-ваг! Да у тебя под ним кошель? — удивился дан-цед. — Отвязывай, не жалей. Все равно мы вас в Мванааке в одних набедренных повязках высадим. Так лучше уж сразу избавиться от всего лишнего.
Не отставали от дан-цеда и писари, громко переспрашивая:
— Шерах? Саккаремец? Торговец металлической посудой? Ай-вай! Ничего-то, кроме гребца или сборщика риса, из тебя не выйдет! Что за глупый корабль: ни кузнецов, ни плотников, ни сукновалов, ни ткачей! А ты кто? Хилой? Благодари своих Богов за то, что к нам попал. По крайней мере, от ожирения не умрешь…
Памятуя, что комариный писк на небе не слышен, купцы и корабельщики покорно отвечали на вопросы писцов и безропотно расставались со своим добром. Подавленные обрушившейся на них бедой, они словно разом утратили силы к сопротивлению и лишь возводили очи горе, призывая в трудный час на подмогу кто Храмна, кто Морского Старца, кто Священный Огонь, и Эврих уже начал склоняться к мысли, что обращение более полусотни людей в рабство так вот тихо-мирно, по-домашнему, и закончится, когда дан-цед раздраженно прикрикнул на Ирама:
— Тебе говорю, снимай браслет! Полно губами шлепать! Теперь тебе если что и предстоит носить, так только колодки. А ну!.. — Он шагнул к светловолосому парню, и тут произошло то, чего никто не ожидал, а большинство даже и не успело увидеть.
Ирам откачнулся от тянущихся к нему рук дан-цеда, выхватил из складок халата длинный кинжал и ткнул им весельчака зузбара в грудь. Клинок скользнул по пластинкам маронгового панциря, и тогда Ирам нанес еще один удар, целя под обрез доспеха. Дан-цед жалобно вскрикнул, дернулся, словно пронзенная острогой рыбина, и рухнул на палубу, прижимая к животу окрасившиеся кровью ладони. Ирам с пронзительным воплем отпрыгнул к фальшборту, выставив перед собой кинжал, стоявшие подле него купцы шарахнулись в разные стороны, писцы, разом утратив весь свой гонор, пятясь, начали отступать от шеренги пленных.
— Лоче! — испуганно крикнул капитан « Верволики» г кидаясь к корчащемуся на палубе молодому дан-цеду. Охранники, обнажив широкие кривые мечи, опережая его, бросились на Ирама.
— Живым! Живым взять! Живьем! — взвыл капитан «Верволики», склоняясь над дан-цедом. — Сунгар! Сунгара сюда! Быстро!
Стоя на коленях, он трясущимися руками попытался расстегнуть ремни маронгового панциря, низ которого, как и пластинчатый кильт, уже окрасился кровью раненого.
— Сунгара! Капитан Шарван требует Сунгара! Лекаря приведите, лекаря! Лоче ранен! Лоче убит!.. — вопили «стервятники Кешо».
— Не подходи, убью! — отчаянно взвизгнул Ирам, размахивая окровавленным кинжалом.
— Сеть принесите! Позовите Сунгара! Лоче умирает! Смерть халисунцу! Смерть убийце! Перерезать негодяям глотки! Выпустить кишки!..
— О Боги Небесной Горы, что за идиот! Давеча он готов был проиграть этот браслет в кости, а нынче убил из-за него человека, — пробормотал Эврих, испытывая почти физические страдания при виде искаженного болью лица дан-цеда и сознавая, что смерть его не останется неотомщенной.
— Пустите меня! Дайте дорогу! — Плешивый кривоногий зузбар отстранил капитана «Верволики» от дан-цеда и, нагнувшись над раненым, ловко перерезал ножом застежки панциря. — Вай-ваг! Дело плохо! С такой дырой в брюхе он едва ли выживет…
— Неужели вернуть ему слух оказалось так просто? — усомнился внимательно наблюдавший за работой Эвриха Иммамал и, отворотив лицо, чтобы слуга не мог видеть его губ, тихо продекламировал:
Гаслан покосился на Эвриха и продолжил начатую хозяином притчу:
Жил в далекой стране лоботряс и проныра,
Он решил промышлять ремеслом ювелира.
Хоть рубин спутать мог с самой худшей из бусин,
Но зато в надувательстве был преискусен…
— Слышит! Клянусь Богиней Милосердной, ты и в самом деле способен творить чудеса! — воскликнул Иммамал с несвойственной ему восторженностью. — А ну-ка еще раз.
И когда он искусство обмана постиг,
Очень быстро от нищенской доли отвык.
Потеревши немного — чтоб долго не блекло, —
Выдавал за рубины он красные стекла…
— Эк чего вспомнил! — усмехнулся Гаслан и с чувством продолжал известнейшую в Саккареме «Мольбу Фатиаль»:
Одежду сорвал он с меня, как змею,
А с нею отбросил и робость мою.
Покровом моим стало тело его, —
Слились мы, пылая, в одно существо.
Я помню, на миг он лицо повернул,
Склонен надо мной, на светильник взглянул…
— Погодите-ка, а что это за шум снаружи? — Эврих выглянул в открытую дверь каюты и, увидев толпящихся на баке мореходов, возбужденно гомонящих и указывающих друг другу на что-то справа по курсу «Ласточки», сообщил: — Чую, безмятежному плаванию пришел конец. Не стали бы гребцы так волноваться при виде стаи дельфинов, акул или китов.
Казалось, пчела наклонилась и пьет
Из полураскрытого лотоса мед.
Припомню, как был он неистов тогда,
И жалкий мой разум горит от стыда.
От страстной тоски и сейчас я дрожу, —
Ну что я об этом еще расскажу?
Перекинув через плечо сумку с лекарственными принадлежностями, аррант поспешил на палубу, радуясь тому, что у него появился предлог отложить разговор с Иммамалом до лучших времен. Посланец шада крикнул ему вслед что-то неразборчивое, но Эврих не расслышал его, а мгновением позже забыл и о выдававшем себя за торговца тканями саккаремце, и о его престарелом слуге.
Ни с чем на свете он не спутал бы силуэт черной джиллы — судна с плоским днищем, вертикальными бортами, слегка заостренным носом и тупой, словно обрубленной, кормой. И хотя Эврих доподлинно знал, что «Рудиша», взявший на абордаж «Морскую деву», был впоследствии потоплен служившими Богам-Близнецам магами, на миг ему почудилось, будто он видит в солнечном мареве именно его. Идущий на веслах корабль, с убранными тростниковыми парусами и нарисованными на скулах, возле форштевня, глазами, был и впрямь удивительно похож на «Рудишу». Команда его была настроена столь же решительно, ибо знавшие язык морских вымпелов гребцы успели уже разъяснить столпившимся на палубе «Ласточки» купцам, что «стражи моря» требуют убрать паруса и немедленно остановиться.
— Они не имеют права! — возмущенно воскликнул, потрясая костистыми кулаками, Шерах.
— Капитан! Где капитан Арбал? Почему он не дает сигнала готовиться к бою?! — гневно вопрошал Хутаб, воинственно размахивая над головой длинным тяжелым мечом с расширяющимся к концу лезвием.
— Да поможет нам Змей! Мы таки встретились с этими негодяями… — Заметно побледневший Березат Доброта нервно теребил длинные, свисающие едва ли не до груди усы. — Мы не выстоим против зузбаров, а если сдадимся, они попросту перережут нам глотки! О, как жаль, что наша «Ласточка» не умеет летать!
Надобно было обладать недюжинной фантазией, чтобы окрестить «Ласточкой» пузатое купеческое судно, которому неизмеримо больше пристало зваться «Черепахой». Вместительный крутобокий корабль имел две мачты, вооруженные скошенными рейковыми парусами, и устаревшее рулевое устройство, состоящее из пары расположенных в кормовой части весел. Две дюжины гребцов, тридцать — сорок пассажиров и ни катапульты, ни баллисты, которыми можно встретить судно противника. На юрких сторожевиках Кешо, впрочем, тоже не было ни тарана, ни катапульт, да и численность команды едва ли превышала сотню человек, но Эвриха, видевшего зузбаров в деле, не могло ввести в заблуждение кажущееся равенство сил. Отважные, но мирные купцы, помощники их и мореходы, пусть даже и хорошо вооруженные, едва ли выстоят даже против такого же количества прекрасно обученных головорезов…
Донесшийся с бака хриплый звук рожка, призывавшего пассажиров и команду «Ласточки» к оружию, доказал, однако, что капитан Арбал не намерен сдаваться без боя. Сознавая, что тяжелогруженому судну нечего и пытаться спастись бегством от легкой трехмачтовой джиллы, он зычным голосом велел разобрать принесенные на палубу арбалеты тем, кто почитает себя сносным стрелком, а остальным вооружиться по своему усмотрению: пиками, копьями и боевыми топорами.
Некоторое время на палубе царило оживление: мускулистые нарлакские корабельщики в кожаных безрукавках, одетых на голое тело, обмениваясь шуточками и прибауточками, разобрали оружие и выстроились вдоль фальшборта. Те, что с копьями и топорами, образовали первый ряд, арбалетчики и несколько лучников заняли места за их спинами. Купцы со слугами, вооруженные кто вельхским остроконечным, плавно суженным посредине мечом, кто нарлакским — утончавшимся к концу, окружили Хутаба, более других, как и предполагал Эврих, сведущего в ратном деле.
Поглядывая на приближающуюся джиллу, могучий купец, быстро и толково отдавая приказы, распределил торговцев и их слуг так, чтобы те могли своевременно обрубать веревки, привязанные к крючьям, с помощью которых зузбары попытаются притянуть к своему судну «Ласточку», и отразить первый натиск атакующих, бегущих по абордажному мостику. Слушая четкие распоряжения Хутаба и сопоставляя их с собственным невеликим опытом морских сражений, Эврих, признавая их разумность, не мог избавиться от чувства обреченности, овладевшего им в тот самый миг, как он увидел зловещий силуэт джиллы, плавно скользящей по волнам, блистающим в солнечных лучах так, словно отлиты они были из черного стекла. Давно позабытые, казалось бы, картины резни на палубе «Морской девы» с поразительной отчетливостью вставали перед его внутренним взором, вселяя в сердце леденящий ужас. Толпа «стервятников Кешо», прозванных так за жестокость и устрашающего вида клювастые шлемы, израненные Бикавель, Томика и Ржав, бронзовая чушка, раз за разом обрушивающаяся на палубу обреченного судна, и медленно оседавшая на выбеленные доски Хатиаль, из перерезанного горла которой толчками выплескивалась неправдоподобно алая кровь…
Стискивая в разом вспотевшей руке обмотанную сыромятным ремнем рукоять извлеченного из кучи оружия меча, Эврих, двигаясь словно во сне, занял указанное ему место. Улыбнулся тучному Хилой, изумленно взиравшему на неведомо как оказавшийся в его руках боевой топор, подмигнул Ираму, тщетно силившемуся застегнуть пряжки покоробившегося и преотвратно вонявшего прогорклым рыбьим жиром кожаного нагрудника. Подумал, что надо бы снести в каюту лекарскую сумку и взять свой собственный, купленный в Галираде меч. Мысленно обругал себя за неумение унять предательскую дрожь в ногах, и тут до него донесся отчаянный крик стоящего в «вороньем гнезде», на вершине первой мачты, впередсмотрящего:
— Слева по курсу еще одна джилла!
Купцы и мореходы, покинув указанные им места, дружно подались к левому борту.
Уходящая на юг изломанная линия Рудных гор походила на цепочку гигантских валунов, накиданных сказочным великаном, дабы посуху перебраться с Восточного материка на Южный. Клубящиеся над горами облака образовали новый, призрачный кряж, на склонах которого, в недоступной смертным вышине, вполне могла располагаться чудесная обитель Небожителей. Словом, открывшаяся Эвриху картина была столь величественной, что он в первый момент даже не заметил крохотное суденышко, вынырнувшее из-за прикрытия серо-голубых скал и медленно ползущее наперерез «Ласточке» по темно-синей, фиолетовой почти что воде.
— Это конец, — пробормотал кто-то над ухом арранта безжизненным голосом, и чей-то меч с мертвенным стуком упал на палубу. За ним другой, третий…
— Что вы делаете! Неужто вы позволите перерезать себе горло, даже не попытавшись оказать сопротивление? — крикнул Ирам.
Стук падающего на палубу оружия смолк, и один из купеческих слуг неуверенно промолвил в наступившей тишине:
— Зачем «стервятникам» резать нам глотки? Если мы сдадимся, они всего лишь возьмут приглянувшиеся им товары…
— Конечно! Зачем им заниматься бесприбыльным душегубством? — поддержал его бронзовокожий корабельщик, расстегнутая безрукавка которого позволяла каждому любоваться не только красивыми мускулистыми руками, но и широкой, твердой, как две ясеневые доски, грудью.
Эврих вопросительно посмотрел на Хутаба, отметив, что и другие взирают на могучего купца в ожидании решающего слова того, кто должен был разбираться в сложившейся ситуации побольше их самих.
— Черные воины не станут резать трусов. Они просто превратят нас в рабов. Но я лично предпочитаю умереть свободным, чем жить рабом, — медленно проговорил Хутаб и, чуть помедлив, сурово добавил: — Поднимите оружие, если вы мужчины! Помните: павшие в бою угодны всем без исключения Богам. Место же трусов — в преисподней, вне зависимости от того, стоит ли там трескучий мороз или нестерпимая жара.
Он взмахнул мечом, будто надеясь видом своим вернуть мужество оробевшим, но тут капитан «Ласточки», швырнув на палубу обоюдоострый топор, крикнул:
— Не слушайте его, почтенные! Живая собака лучше мертвого льва! Нам не выстоять против двух джилл! Но мне известны случаи, когда зузбары отпускали ограбленные корабли с миром. Потерянное богатство можно вернуть, а новая голова ни у кого еще на плечах не вырастала!
— Он прав, — хмуро поддержал капитана Хилой, в свой черед бросая оружие на палубу. — Непоправима лишь смерть, и Мать Всего Сущего не одобрит тех, кто не умеет ценить ее дар.
Вглядываясь в лица окружавших его людей, Эврих читал на большинстве из них страх и растерянность — те же самые чувства, которые испытывал сам. Призыв Хутаба на мгновение воспламенил его, но картина избиения зузбарами команды и пассажиров «Морской девы» вновь встала перед глазами арранта, и он еще ниже опустил так и не поднятый в воинском салюте меч. Стоящий слева от него горбоносый красавец нарлак с проклятиями швырнул арбалет под ноги своему капитану, а Иммамал, скорбно склонив голову, негромко произнес:
— Если корабельщики пали духом — судно скоро пойдет ко дну.
Снова застучали о доски брошенные копья, мечи, топоры и арбалеты. Люди, еще недавно готовые драться до последнего, понурив головы и стараясь не глядеть друг другу в глаза, начали разбредаться по кораблю. Вот уже и Хутаб с презрительной гримасой уронил меч, криво усмехнулся, встретившись взглядом с аррантом, и, по-стариковски горбясь, зашаркал к палубной надстройке, расположенной за второй мачтой.
Облокотясь о фальшборт, Эврих некоторое время бездумно смотрел на приближающуюся к «Ласточке» с левого борта джиллу. Потом внимание его привлекла выскочившая из волн летучая рыба. Вода в том месте, откуда она только что взмыла в воздух, слегка вздыбилась: какая-то хищная тварь преследовала золотистую летунью. Отчетливо почему-то стали слышны резкие крики парящих над волнами чаек, и у арранта мелькнула мысль, не броситься ли ему в море. При такой-то погоде доплыть до берега — всего лишь вопрос времени. Тут же, однако, ему вспомнились истории о водящихся в здешних водах акулах-людоедах, косые плавники которых он видел нынешним утром, и, решив, что быть сожранным заживо далеко не самый легкий способ самоубийства, он неспешно двинулся на бак, чтобы понаблюдать за тем, как будут перебираться на «Ласточку» «стервятники Кешо». Подходящая к нарлакскому судну с правого борта джилла была уже так близко, что он мог отчетливо разглядеть хорошо памятные ему клювастые шлемы, широкие изогнутые мечи и сработанные из пластин маронгового дерева панцири сгрудившихся на ее носу зузбаров.
* * *
Согнав корабельщиков и пассажиров «Ласточки» на корму, зузбары оставили дюжину человек для охраны пленников и словно бы забыли о них. Открыв люки, капитаны обоих джилл устремились во главе своих подчиненных в трюм, дабы оценить захваченную добычу. Осмотр трюма продолжался довольно долго, и еще до того, как капитаны «Хунгара» и «Верволики» поднялись на палубу, Эврих, внимательно прислушивавшийся к разговорам охранников, понял, что потерей товаров пассажирам «Ласточки» отделаться не удастся: времена, когда сторожевики Кешо, играя в таможенный досмотр, довольствовались обиранием или даже грабежом встречных кораблей, безвозвратно ушли в прошлое. Ничуть не стесняясь присутствия пленников и нимало не заботясь о том, что кто-то может знать их язык, охранники, откровенно радуясь привалившей удаче, болтали о том, что, какими бы товарами ни был набит трюм «Ласточки», они получат за нее положенный приз. Император Мавуно нуждается как в рабах, так и в кораблях, способных перевозить войска, и в настоящее время зузбаров занимал лишь вопрос, куда император двинет свое победоносное воинство в первую очередь.Ближе всего располагались Кидота и Афираэну, упорно не желавшие войти в состав империи и уже за одно это заслуживавшие немедленного наказания. Дикий и малолюдный Шо-Ситайн являлся незавидной добычей, зато Южная Аррантиада и в частности города-порты Аланиол и Лаваланга были лакомым кусочком. Тем паче что, покорив Центральный континент, «стражи моря» смогут контролировать торговые пути между всеми частями света. С другой стороны, заманчиво было прибрать к рукам солнечный Халисун, чьи вина и женщины не знают себе равных…
— Вай-ваг! Кто осмелился сказать подобную глупость?! — сурово прикрикнул на своих товарищей молодой дан-цед — командир дюжины, чей клювастый шлем был украшен пучком белой щетины. — Лучшие вина производят виноделы Мавуно! Самых страстных, красивых и сильных женщин рождает земля Мавуно! Халисун всего лишь прыщ на теле Восточного континента, и мы сковырнем его походя, как только это станет угодно императору Кешо!
— Ай-ваг! Так мы и сделаем, когда повелит Величайший! — немедленно согласились с командиром зузбары, а один из них, с жиденькой бородкой на остром хорьем личике, искательно добавил: — Светлокожие женщины подобны жирным опарышам и, разумеется, ни в чем не сравнятся с нашими чернокожими подругами. Но золото в любой части света остается золотом, и больше, чем где-либо, его скоплено в ленивом, зажравшемся, вечно раздираемом смутами Саккареме.
— О, Саккарем! — недружно, но с одинаковым алчным блеском в глазах воскликнули несколько «стервятников Кешо». Богатый беззащитный край, где их не встретят дисциплинированные и хорошо вымуштрованные лагиоры аррантского Царя-Солнца и им не придется месяцами выкуривать упорных халисунцев из каменных твердынь, возведенных у отрогов Рудных и Замковых гор, в которые при первых же признаках опасности потянется население цветущих и плодоносных долин. Нет-нет, именно Саккарем был тем местом, куда императору следовало прежде всего послать корабли со своими неустрашимыми меченосцами, копейщиками, пращниками и лучниками. Послать конников и боевых слонов, одним своим грозным видом обратящих в бегство робких духом торгашей и хлопкоробов…
— Послушали бы этих головорезов саккаремский шад, халисунский шулхад и их приближенные! — с горечью промолвил Хутаб. — Словно дети, не могущие поделить понравившуюся игрушку, они десятилетиями ссорятся из-за двух-трех пограничных деревенек и готовы развязать кровопролитнейшую войну, которая не принесет победителю ни славы, ни прибыли, не подозревая о занесенном над их головой топоре. А ведь я сам был свидетелем тому, как некий слепой мономатанец предупреждал халисунского шулхада о захватнических планах Кешо. Но пророчества его, как водится, не были приняты всерьез ни Удань-Хинганом, ни посланцами саккаремского шада, находившимися в это время при дворе Луноликого.
— Уж не о Дикероне ли, прозванном Слепым Убийцей, ты говоришь? — обратился к Хутабу Эврих, дивясь тому, что совсем недавно слышал о пророчествах чернокожего метателя ножей от Хилой.
— О нем самом. Не верил я, что он дело говорит, а мог бы, кажется, сообразить, что без ветра и трава не шелохнется.
«А ведь, пожалуй, зузбары не случайно с придыханием рассуждают о несметных богатствах Саккарема, — подумал Эврих. — Если тайна, открытая мне давеча Иммамалом, стала известна соглядатаям Кешо, туда-то император Мавуно и пошлет свои войска прежде всего. Во всяком случае, почва для вторжения в эту страну подготавливается кем-то весьма тщательно» .
Аррант отыскал глазами Иммамала и по тому, как посерело и словно слоем пепла подернулось его дочерна загорелое лицо, понял, что тот, зная, подобно большинству купцов, язык, на котором изъясняется значительная часть населения Мономатаны, слушая разговоры охранников, думал о том же, что и он. Возможно, впрочем, посланец Мария Лаура просто испугался за свою родину, которой и без того постоянно угрожали вторжением то халисунцы, то обитатели Вечной Степи, а теперь вот еще и император Кешо зубы на нее точит.
Справедливости ради следовало признать, что другие пассажиры «Ласточки», команда ее и капитан выглядели ничуть не лучше Иммамала. Даже те из них, кто ни слова не понимал по-мономатански, успели уже сообразить, что, коль скоро «стервятники» не перетаскивают находящиеся в трюме нарлакского судна товары на джиллы, «Ласточке» предстоит проследовать вместе с ними в Мванааке или какой-либо иной порт империи Мавуно, а им самим превратиться из свободных, уважаемых людей в бесправных рабов. Кто-то, пугая других и пугаясь сам, дрожащим голосом предположил, что зузбары, чего доброго, дабы не утруждать себя возней с пленными, могут их и за борт выкинуть, но на паникера тут же зашикали, посоветовав не молоть чепуху: сотня крепких, сильных мужчин — это целое состояние и превращать его за здорово живешь в акулий корм дураков нет.
Прислушиваясь к разговорам охранников и отрывочным фразам, которыми обменивались между собой его товарищи по несчастью, Эврих отметил, что не испытывает ни волнения, ни страха, как будто все происходящее не имеет к нему ни малейшего отношения. С некоторым изумлением аррант вынужден был признать, что теперь, когда стало очевидным, что резни, подобной той, которую учинили «стервятники Кешо» на «Морской деве», не будет, он ожидал дальнейшего развития событий совершенно спокойно. Более того, с интересом стороннего наблюдателя, который не прочь познакомиться поближе с жизнью имперских сторожевиков, а ежели повезет, то и населения Мавуно, глава о быте и нравах коего, безусловно, украсит страницы его «Дополнений». Не зря, значит, говорят: кто родился от курицы, тот должен рыть землю.
Стремясь поскорее увидеться с Кари, он все же выбрал не самый короткий путь к Вратам Гремящей расщелины — по восточному берегу континента, а тот, который обещал быть интереснее, и не вправе роптать, если Боги, идя навстречу его желаниям, как обычно, приступили к исполнению их весьма своеобразно, в соответствии с собственными вкусами, планами и намерениями. Ну что ж, ему к этому не привыкать, и в глубине души он ожидал чего-то подобного…
Бродившие по палубе зузбары, вникавшие в тонкости оснащения «Ласточки», подались на корму, охранники, прекратив трепаться об ожидавшем их кутеже, приняли грозный вид: из трюма один за другим выбрались капитаны обеих джилл и сопровождавшие их воины. На лоснящихся от пота лицах играли улыбки: составляя список захваченных товаров и опечатывая тюки, сундуки и бочки, «стервятники» успели прикинуть, сколько цвангов выручат за положенную им двенадцатую часть захваченного на нарлакском судне добра, и пребывали в наипрекраснейшем расположении духа.
Пока сопровождавшие капитанов воины выкатывали из трюмов не занесенные в опись бочонки с вином, предназначавшиеся для празднования выпавшей «стражам моря» удачи, охранники, не дожидаясь распоряжений командиров, заставили пленников выстроиться вдоль обоих бортов. Молодой дан-цед громко объявил, сначала по-мономатански, а затем на ломаном саккаремском языке, что сейчас будет проведен досмотр их личных вещей, которые каждый должен выложить на палубу у своих ног. Эврих снял с плеча сумку с лекарскими принадлежностями, которую так и не удосужился отнести в каюту. Поглядел, как товарищи складывают перед собой отделанные серебряными бляхами пояса, кошели и кинжалы для разделывания пищи и заточки перьев, и, отцепив от пояса оба пенала, положил рядом с сумкой.
— Кольца, серьги, браслеты, ожерелья — снимайте все-все! Эти безделушки вам больше не пригодятся! Рабам не положено иметь никаких украшений, ежели они не подарены им хозяином! — весело покрикивал дан-цед, в то время как пара расторопных охранников, следуя вдоль шеренги пленников, складывала выложенные на палубу вещи в большой холщовый мешок.
Двое писцов, двигаясь вдоль правого и левого борта «Ласточки», начали заносить на пергамент имена пленников, национальность их и род занятий. Зузбары действовали быстро и слаженно, заминок почти не возникало, и капитаны джилл наблюдали за происходящим со снисходительной скукой: им было не впервой захватывать торговые суда и процедура вступления во владение добычей была продумана и отработана до мелочей.
— Эй ты, чудо, серьгу снять забыл! А ты, борода, скидывай нагрудник — отвоевался! Вай-ваг! Да у тебя под ним кошель? — удивился дан-цед. — Отвязывай, не жалей. Все равно мы вас в Мванааке в одних набедренных повязках высадим. Так лучше уж сразу избавиться от всего лишнего.
Не отставали от дан-цеда и писари, громко переспрашивая:
— Шерах? Саккаремец? Торговец металлической посудой? Ай-вай! Ничего-то, кроме гребца или сборщика риса, из тебя не выйдет! Что за глупый корабль: ни кузнецов, ни плотников, ни сукновалов, ни ткачей! А ты кто? Хилой? Благодари своих Богов за то, что к нам попал. По крайней мере, от ожирения не умрешь…
Памятуя, что комариный писк на небе не слышен, купцы и корабельщики покорно отвечали на вопросы писцов и безропотно расставались со своим добром. Подавленные обрушившейся на них бедой, они словно разом утратили силы к сопротивлению и лишь возводили очи горе, призывая в трудный час на подмогу кто Храмна, кто Морского Старца, кто Священный Огонь, и Эврих уже начал склоняться к мысли, что обращение более полусотни людей в рабство так вот тихо-мирно, по-домашнему, и закончится, когда дан-цед раздраженно прикрикнул на Ирама:
— Тебе говорю, снимай браслет! Полно губами шлепать! Теперь тебе если что и предстоит носить, так только колодки. А ну!.. — Он шагнул к светловолосому парню, и тут произошло то, чего никто не ожидал, а большинство даже и не успело увидеть.
Ирам откачнулся от тянущихся к нему рук дан-цеда, выхватил из складок халата длинный кинжал и ткнул им весельчака зузбара в грудь. Клинок скользнул по пластинкам маронгового панциря, и тогда Ирам нанес еще один удар, целя под обрез доспеха. Дан-цед жалобно вскрикнул, дернулся, словно пронзенная острогой рыбина, и рухнул на палубу, прижимая к животу окрасившиеся кровью ладони. Ирам с пронзительным воплем отпрыгнул к фальшборту, выставив перед собой кинжал, стоявшие подле него купцы шарахнулись в разные стороны, писцы, разом утратив весь свой гонор, пятясь, начали отступать от шеренги пленных.
— Лоче! — испуганно крикнул капитан « Верволики» г кидаясь к корчащемуся на палубе молодому дан-цеду. Охранники, обнажив широкие кривые мечи, опережая его, бросились на Ирама.
— Живым! Живым взять! Живьем! — взвыл капитан «Верволики», склоняясь над дан-цедом. — Сунгар! Сунгара сюда! Быстро!
Стоя на коленях, он трясущимися руками попытался расстегнуть ремни маронгового панциря, низ которого, как и пластинчатый кильт, уже окрасился кровью раненого.
— Сунгара! Капитан Шарван требует Сунгара! Лекаря приведите, лекаря! Лоче ранен! Лоче убит!.. — вопили «стервятники Кешо».
— Не подходи, убью! — отчаянно взвизгнул Ирам, размахивая окровавленным кинжалом.
— Сеть принесите! Позовите Сунгара! Лоче умирает! Смерть халисунцу! Смерть убийце! Перерезать негодяям глотки! Выпустить кишки!..
— О Боги Небесной Горы, что за идиот! Давеча он готов был проиграть этот браслет в кости, а нынче убил из-за него человека, — пробормотал Эврих, испытывая почти физические страдания при виде искаженного болью лица дан-цеда и сознавая, что смерть его не останется неотомщенной.
— Пустите меня! Дайте дорогу! — Плешивый кривоногий зузбар отстранил капитана «Верволики» от дан-цеда и, нагнувшись над раненым, ловко перерезал ножом застежки панциря. — Вай-ваг! Дело плохо! С такой дырой в брюхе он едва ли выживет…