Моно Мартина. Туча

   – До свидания, миссис Ван Ден Брандт. Могу я вас попросить об одной любезности, если она вас не затруднит, конечно?
   Снова к ней подкралось сомнение. Придав голосу интонацию полного равнодушия, она спросила:
   – Для Патриции?
   – Да! Скажите ей, например, что меня тоже лечат, не здесь, а где-нибудь в другом городе. Она будет рада.
   – Я не понимаю, – сказала Кэтрин.
   – Узнав это, Патриция не будет чувствовать себя такой одинокой. Она будет знать, что кто-то разделяет ее участь. Она будет меньше страдать.
   – Вы ее любите?
   – Я? – спросил Венсан удивленно. – Нет, что вы. Я просто хочу ей помочь. Вы сами прекрасно знаете, что Патриция не может быть в одиночестве.
   Он был прав. Кэтрин удивлялась, что не подумала о той громадной поддержке, которую могли оказать Патриции участники этой драмы. Но кто, кроме Венсана, согласился бы на подобную ложь?
   – Это неправда, – сказала она.
   – Миссис Ван Ден Брандт, я неважный врач, но кое-что я знаю. Между Патрицией и мной разница во времени. Значит, я лгу только относительно.
   – Доктор Максвелл говорил, что вы пострадали очень мало.
   – До свидания, миссис Ван Ден Брандт.
   Ничего не ответив Венсану, Кэтрин пошла к Патриции. Ею овладела мысль, что смерть может войти в маленькую щель так же легко, как и в широко открытую дверь.
   Венсан вышел на тихую улицу, где старухи и подростки безуспешно пытались продать цветы посетителям клиники, «Вы любите ее», – сказала она. Он пожал плечами. Необъяснимая злоба внезапно охватила его. Не оглядываясь, он пошел быстрым шагом.
   Вдруг он почувствовал, как чья-то рука пытается остановить его. Это была очень старая японка с лицом, видно, не озарявшимся улыбкой. Она протягивала ему букет.
   – Иди к черту, – грубо отмахнулся Венсан.
   – Если не хотите для нее, господин, возьмите для себя.
   До сознания Венсана дошло только это «для нее».
   – Для нее? Что ты хочешь сказать, ведьма?
   – Возьмите для себя, – повторила старуха. – Цветы украшают разгневанного мужчину.
   – Я не разгневан, – сказал Венсан.
   – В руках спокойного мужчины цветы являются даром божьим, – продекламировала старуха.
   Венсан прочел иронию в полузакрытых глазах японки. Ему захотелось ударить ее, но он сдержался, подумав о бесконечной подлости подобного поведения.
   – Я беру твои цветы, – сказал он неожиданно, – всю корзину. Но не давай их мне. Отнеси в клинику вот с этим.
   «Это» было клочком разорванного конверта. Убедившись, что на нем нельзя прочитать его имени, Венсан написал печатными буквами: «Ван Ден Брандт».
   – Торопись. Не говори, кто тебя послал. Если только попытаешься меня описать, я найду тебя и переломаю кости.
   – Я сделаю так, как вы хотите, – сказала старуха.
   Венсану вдруг стало очень стыдно. Эта старуха годилась ему в бабушки, а он вел себя так развязно… В его родной Миннесоте самая бедная торговка давно бы бросила корзинку ему в физиономию. Может быть, он слишком расстроен, или просто не церемониться с японцами вошло в привычку? И то и другое, конечно. Он никогда не был бы так груб, если бы не страдал. То, что перед ним была японка, все упрощало, можно было грубить, ничем не рискуя.
   Но ведь он достаточно ненавидел этих крупных парней своей расы, которые считали себя хозяевами мира и факт рождения не в Соединенных Штатах считали восьмым смертным грехом.
   Венсан взял руку торговки и голосом, в котором звучала просьба, сказал:
   – Нужно меня извинить. Я несчастен. Займитесь моими цветами, пожалуйста, это доставит мне удовольствие.
   – Я займусь ими.
   Японка ничего больше не сказала. Казалось, она даже не слышала его извинений. И он ее понимал. Он вынул деньги, чтобы расплатиться. Первым движением ее было принять деньги, но затем она отвела его руку в сторону.
   – Дорога разбита, можно мне взять вас под руку?
   Это была очень старая, горбатая женщина. Когда Венсан к ней нагнулся, он прочел в ее миндалевидных глазах взгляд, очень похожий на взгляд Тако.
   – Для меня большая честь помочь такой достойной даме, – сказал он.
   Польщенная, она тихо засмеялась. Этот иностранец был обходителен. Он был непохож на других, имел совесть и находил в себе смелость в этом признаться. Надо было показать, что она простила его. И, чтобы перейти маленький ручей, который она тысячу раз переходила одна, она оперлась на его твердую руку.
   – У меня дома цветы гораздо лучше, – сказала она, – я отнесу их туда.
   Венсан поклонился. Она в свою очередь кивнула ему и удалилась. Он посмотрел ей вслед: она удалялась, прижав к себе корзину.
   Спустя несколько часов Кэтрин прочла: «Ван Ден Брандт». Это было для Патриции. Затем она подумала, что это могло быть также и для нее. Не зная почему, она была уверена, что цветы были от этого синеглазого молодого человека, которого звали Венсаном.
   Вот судьба и свела их. Она его не сразу узнала. История с цветами, с этим двусмысленным адресом, врезалась в ее сознание. Долго она задавала себе вопрос, кому они были предназначены – ей, или Патриции. Может быть, именно это помешало ей забыть Венсана? О, конечно, она вспоминала об этом только в часы досуга. У Патриции же сомнений не было. Цветы были для нее, она была уверена в этом, и Кэтрин долго не могла забыть эту удивительную улыбку, осветившую, подобно лучу, обезображенное лицо дочери. Она ликовала.
   – Он думает обо мне, мама.
   – Он тебе нравится?
   – Да.
   Ее улыбка, казалось, светилась чистотой всех девственниц мира.
   Кэтрин снова спросила:
   – Патриция, ты его любишь?
   Тот же вопрос она вчера задала Мальверну. Ответы были разные.
   – Я не знаю. Там видно будет.
   В ожидании этого «будет видно» она хранила цветы еще долго после того, как они совсем увяли.
   – Только бы его хорошо лечили.
   Кэтрин последовала совету Венсана, хотя это и было неприятно. Она передала мягче: по ее словам, Венсан нуждался в длительном, продуманном лечении, но не больше.
   – И он тоже… – сказала Патриция. Она сразу почувствовала себя лучше оттого, что не является исключением. О Венсане она могла думать как о друге, который страдает так же, как и она, но о котором не нужно слишком беспокоиться. Когда она вспоминала о Венсане, она ощущала радость, не больше. Мать вызывала в ней более глубокие чувства. Действительно, Патриция нуждалась в поддержке, но она была слишком поглощена собственной участью, чтобы думать о ком-нибудь другом. Большая любовь, возможно, могла бы привести к этому. И если бы у нее было время, может быть, она полюбила бы Венсана большой любовью. Но именно времени Патриции и не хватило.
   Все это, подобно фильму, пущенному очень быстро, промелькнуло в голове Кэтрин, когда она снова увидела Венсана, впервые с момента их встречи у доктора Максвелла. Она попыталась быть к нему холодной, затем вспомнила про цветы.
   Все эти дни она много раз повторяла себе, что глупо воображать, будто он думал о ней. «Десятиминутный разговор – и букет! Ты сошла с ума, Кэтрин. Ведь тебе за сорок». Однако она с радостью отмечала все признаки равнодушия у Патриции. Пожалуй, именно это ее и занимало. Кэтрин не отдавала себе отчета в том, как все это произошло. Просто в какие-то несколько минут Венсану удалось нарушить ее покой. И она ставила это ему в вину.
   Теперь он стоял перед ней. Он был именно таким, каким она его вспоминала. Что делал он в этой нише стены? Почему он к ней подошел? «Мне совсем не хочется задавать все эти вопросы», – думала Кэтрин. Тем не менее она спросила:
   – Что вы здесь делаете?
   Резкость ее голоса поразила его. Но он сделал вид. что не обратил на это внимания. Во всяком случае, так можно было судить по той сдержанной радости, которая прорывалась в его словах.
   – Я рад, что вы меня не забыли. Мне кажется, что я должен был давно поговорить с вами.
   Кэтрин ощутила внутреннюю дрожь. Она так много думала о состоянии Патриции, что порой забывала о причине ее заболевания. Она поняла, что в присутствии Венсана Мальверна забыть это будет невозможно. Для нее теперь не имело значения, о ком он думал, когда писал «Ван Ден Брандт». Если это была загадка для нее, для него она не была таковой. При появлении Венсана в голове Кэтрин возникло лишь одно женское имя: «Мэри-Анна», и никакого другого. Кэтрин вновь представляла себе Тихий океан, тучу, этот странный снег, падающий на волосы Патриции. Драма снова всплывала перед ней. Когда часто о чем-нибудь говоришь, то кажется, что сам все это пережил. Закрывая глаза, Кэтрин слышала, как катятся волны. А тихо падавший пепел будто был солоноват на вкус.
   – Я разгадала вас, – сказала она и тут же подумала, что это довольно глупо. И сухо прибавила то, что ей подсказало сознание: – Вы не слишком часто приходите.
   – Я здесь каждый день, – сказал Венсан.
   Он побывал у доктора Максвелла и затем уехал, поскольку его не задерживали. Впрочем, недалеко. Он не подписал нового контракта, отказавшись под предлогом необходимости лечиться. В действительности его заставило остаться желание знать, что будет с Патрицией. Он получал краткие сведения от сиделок. Они вскоре узнали, что он часами простаивал под окнами Патриции, и, увидев в этом романтическую историю, отнеслись к нему с большой нежностью. Он был в курсе всех событий. Конечно, он мог бы получать все сведения от доктора Максвелла. Но это его не очень устраивало – он узнал, что Кэтрин живет с Патрицией.
   Дождь все шел. Кэтрин поежилась.
   – Пожалуйста, пообедайте со мной, – сказал Венсан.
   Он чуть улыбнулся, опасаясь, что внезапность его приглашения отпугнет Кэтрин. Сквозь окружавшую их сетку дождя она не заметила этой улыбки. Тем не менее она согласилась.
   Она разговаривала с Дианой, с Тедди, с Алланом. Она пыталась узнать все детали путешествия. Но их рассказы были какими-то сухими. Этот высокий, склонившийся перед ней молодой человек расскажет ей новые подробности. По крайней мере этим она оправдывала свое быстрое согласие.
   У Венсана не было денег на дорогой ресторан, тем более на такси. Они шли пешком. Время от времени, когда дорога была особенно плохой, он поддерживал ее под руку. Ресторанчик, куда он ее вол, был недалеко. Его хозяин Морено приехал когда-то в Токио в поисках приключений. Чем только он не занимался! Годы взяли свое, он женился на скромной японке, которая готовила удивительные кушанья, комбинируя рецепты европейской и японской кухни. В ресторанчике было тихо, он был едва различим с улицы.
   Только при свете лампы они по-настоящему смогли рассмотреть друг друга. Кэтрин не выглядела больше светской дамой, ей вполне можно было дать за сорок – так и было в действительности. У Венсана были резкие черты лица и глубоко запавшие глаза. Кэтрин сбросила шарф, мокрые волосы прилипли ко лбу. Венсан предложил сигарету. Чтобы прикурить, она взяла его за руку. Они не обменялись рукопожатием при встрече. Только на плохо освещенных улицах она опиралась на его руку. Теперь ее нежные, длинные пальцы лежали на его руке. Оба достаточно прожили, чтобы понять глубину охватившего их волнения. Эта женщина была на двадцать лет старше Дианы и Патриции. Все смутные мечты, которые вызывали в нем обе девушки, сейчас были смешны. Эта женщина была красива, благородна и отличалась от них решительностью.
   «Я старше его, – думала Кэтрин, – я так устала, мне так хотелось бы опереться о его плечо». По привычке она курила сигарету за сигаретой. Вдруг, вспомнив о Патриции, она внутренне осудила себя: «В такой момент думать о мужчине!…»
   Кэтрин любила Брандта спокойной любовью. Он ей нравился, они хорошо понимали друг друга, она ему никогда не изменяла. Правда, у нее иногда появлялось такое желание, но она не осуществляла его. У нее бывали увлечения, они укрепляли ее веру в себя, и Брандт ничего не имел против этого. Никакой страсти, просто большая уверенность в прочности их семейного очага. С Брандтом не надо было решать никаких проблем. Дочери их связывали накрепко. Замужество Софи обещало им в недалеком будущем внуков. Брандт был в восторге. Кэтрин готовилась к этому с достоинством. В свое время она была очаровательной молодой девушкой, затем восхитительной невестой, обворожительной молодой дамой, хорошей матерью семейства, прекрасной хозяйкой. Скоро она будет улыбающейся бабушкой. Такова всегда молодая миссис Ван Ден Брандт. Сегодня вечером она была просто Кэтрин. Женщина, обедающая с мужчиной, который ей нравился. Она могла дать руку на отсечение, что Патриция не сердилась бы на нее, если бы узнала об этом. Патриция верно угадала, что представлял собой Венсан, но для нее ничего не изменилось, для Кэтрин же все приняло новое значение.
   Венсан не понимал, что с ним происходит. Эта явившаяся нежданно женщина поразила его, подобно молнии в тихий безоблачный вечер. Кругом все спокойно, затем разражается гроза, одна из тех летних гроз, что все взбудораживают и затем успокаивают нервы. Он подошел к ней, ни на что не рассчитывая. Перед ним была мать Патриции, и он хотел говорить с ней о девушке. И совершенно неожиданно он увидел перед собой женщину, о которой мечтал всю жизнь. А дождь все поливал и поливал Токио, и город дышал свежестью.
   Она была рядом с ним, не похожая ни на одну из тех, что он знал прежде. Сколько ей могло быть лет? Он улыбнулся. У нее не было возраста – это была Кэтрин…
   Она – как удар грома. Нет, гром – это ребяческое сравнение. Кэтрин скорее ослепительная вспышка молнии. Огненный шар, электрический разряд. Но это трагично, это ведь не ослепление двадцатилетнего юноши. В наши годы мы знаем, что все дороги куда-то ведут. Куда приведет нас наша дорога, Кэтрин?
   Кэтрин посмотрела на себя в зеркало, закрывающее всю стену. Ей бросились в глаза все ее недостатки. Спутанные волосы, блестевший нос, бледные губы. Ногти, с которых давно сошел лак. «Я похожа на школьную учительницу», – подумала она. Однако все это не вызвало у нее ни малейшей досады.
   Не предает ли она Патрицию?
   Будет ли Патриция страдать? Зная людей, Кэтрин видела, что именно Патриция нашла в Венсане Мальверне. Он отличался от всех, кто ее окружал. Патриция его не любила, но как раз это «иное», что его отличало от всех, ее и привлекало. Он не был ни «нефтью», ни «сталью» и ничем другим в этом роде. Он был Венсаном Мальверном, с дипломом врача и без счета в банке. Нет, это не будет нечестно по отношению к Патриции. Ведь Патриция мечтала о чем-то нереальном, а здесь были: мужчина – он, и женщина – она.
   Японский ресторанчик – подходящее ли это место для китайской истории? А она как раз вспомнила одну китайскую историю.
   А Венсан все говорил. Он рассказывал о яхте, о Патриции, немного о себе. Он, наконец, понял, почему Патриция так влекла его и почему между тем он не мог ее полюбить. Она была похожа на Кэтрин, но все же не была ею. У нее было то неуловимое незавершенное очарование, которое у Кэтрин проявлялось во всей полноте. Он не знал Кэтрин в ее роли блестящей светской дамы, Кэтрин с обнаженными плечами и бриллиантами на шее. Вряд ли она сознавала это, но если она дала жизнь Патриции, то и Патриция в свою очередь сполна вернула ей долг. Из ожидания, страха и тревог, связанных с рождением дочери, Кэтрин возродилась обновленная, очистившаяся, с прежним выражением лица, с трепетными губами и подрагивающими ресницами, с округлыми линиями щек – и пусть слеза иной раз прокатится по щеке, – Кэтрин не станет от этого менее прекрасна, ей нет причин бояться испорченного грима. То была Кэтрин Ван Ден Брандт, сорокалетняя женщина, из тех, что способны становиться еще очаровательнее, когда на них смотрит понравившийся им мужчина.
   Он заказал коньяку и фруктов. Она держала свой стакан в руках, чтобы согреть его, и, не опуская глаз, смотрела на этого упавшего с неба юношу. Ей нечего было сказать ему, так как все сразу стало бы слишком интимным. Даже китайская история, которую она хотела рассказать, приобретала в этой обстановке настолько прямой смысл, что это ее смущало. Но все-таки у нее не было ощущения, что она поступает нехорошо.
   В эти дни все, что она делала, диктовалось состоянием Патриции. А Патриция ничего не имела бы против этой встречи. Напротив. Все дело в том, что надо выгодно продавать нефть, по крайней мере так все считают. Но нужно также быть здесь, получать новые морщинки, прочитывая один за другим печальные бюллетени врачей, ходить под майским дождем под окно, чтобы взглянуть на больную. Кто в этот момент делил с ней жизнь – Брандт или Венсан?
   – Я хотел бы рассказать вам одну историю, – сказал Венсан.
   – Китайскую историю?
   Он удивленно улыбнулся.
   – Почему китайскую?
   Она его заверила, что сама не знает, почему, просто ей пришла в голову такая мысль. И она подумала, что все зависит от того, какую историю он расскажет. Свою она расскажет после. Если она вообще ее расскажет. В зеркале напротив она с удивлением увидела, что сильно похудела. Как только он раскрыл рот, Кэтрин подумала, что не перенесет его легкомыслия. «Если он не окажется остроумным, я задушу его».
   – В болотистых местностях много тюрем, – начал Венсан. – Считается, что торфяные болота, колючая трава и подвижные пески стоят решеток. Как и во всех тюрьмах, люди там мечтают о побеге. Некоторым это удается. Они бегут, погружая ноги в тину. Они знают, что есть тропинки, и ищут их. Иногда кто-нибудь застревает на каком-то камне, не находя других, чтобы двигаться дальше. Это похоже на обманчивую любовь. Порой люди находят брод, но их преследует стража, она натравливает на беглецов собак. Надо бороться за свою свободу. Тогда узник сворачивает с дороги, на которой, знает он, его поймают. Он погружается в яму с водой, закрывает глаза, закусывает губы, он совсем уходит под воду. Но, чтобы не умереть, он берет в рот тростинку и дышит через нее. Это похоже на настоящую любовь, Кэтрин, такова моя любовь.
   Они были сегодня последними клиентами ресторанчика Морено. Огни были погашены, за исключением маленькой лампочки над их столиком. Японка мыла в кухне тарелки, напевая непонятную мелодию. Морено, надев очки, подсчитывал за стойкой выручку. По-прежнему был май и по-прежнему шел дождь. Время остановилось.
   Так в кино, когда останавливается аппарат, герои 5* 67
   фильма застывают в случайных позах, с улыбкой на лице, с незаконченным жестом руки. Венсан и Кэтрин молча смотрели друг на друга. В их власти было продлить или прекратить это окаменение. Всей их жизни не хватило бы, чтобы насмотреться друг на друга, надо было пользоваться каждой минутой.
   – Теперь моя очередь, – сказала Кэтрин. – Китайский император хотел выдать замуж свою дочь. Он ее очень любил и поэтому позволил ей самой выбрать жениха. «Я выйду за того, кто принесет мне голубую розу», – сказала принцесса. Явился вельможа, который преподнес ей розу, вырезанную из сапфира лучшим ювелиром Китая. «Это не голубая роза», – сказала принцесса. Другой вельможа принес из своего сада розу, выкрашенную в голубой цвет лучшими из алхимиков. «Это не голубая роза», – сказала принцесса. Ей приносили десятки всевозможных роз. Розы из голубого бархата, из голубого камня тибетских гор, из голубого стекла – такие нежные, что их мог бы разбить даже самый слабый ветерок. Приносили их знатные люди. «Это не голубая роза», – говорила неизменно принцесса. Пришел дворцовый садовник. Он ежедневно проходил со своими ножницами под окнами принцессы. Ему было двадцать лет, и был он очень хорош собой. Он протянул ей полевую маргаритку. «Вот это голубая роза», – воскликнула китайская принцесса.
   Закончив рассказ, Кэтрин посмотрела Венсану в глаза. Он молчал.
   «Не следует поддаваться игре воображения, – думал Венсан, – еще есть время отступить. Любовь, о которой я ей говорил, можно еще предать забвению. Я могу выбросить эту женщину из моей жизни, я могу с ней распроститься, оставить ее здесь и пойти в кварталы „девочек“, где можно получить любовь за очень небольшую плату. Не потому, что мне этого хочется, а чтобы стать самому себе противным. Когда запутываешься – это один из выходов. Но нет, уже поздно. Кэтрин – тростинка, через которую я дышу. Голубая роза – это как голубой Дунай. Желтая река, полная песчаной мути, превращается влюбленными в голубую ленту. Кэтрин – тростинка, через которую я дышу. Кэтрин – голубая роза». Венсану вдруг захотелось напомнить ей, что в нем тоже сидит атомная болезнь. Но из осторожности он промолчал. Достаточно трагедии с Патрицией.
   – Я хотела бы выйти, – сказала Кэтрин.
   Дождь перестал, но улицы были еще мокрые. Они шли, держась за руки. Когда они попадали в лужу, они смеялись. Они встречали другие пары. В такой час никто не интересуется встречными. Вдоль стен слышался шепот, а выглянувшая из-за туч луна тускло освещала обнявшиеся тени.
   Улица была узкая и извилистая Иногда желтый свет уличного фонаря освещал поворот. Из садов тянуло ароматом влажной листвы. Ни Венсан, ни Кэтрин не думали, чем это кончится. «Завтра» было где-то далеко, а эта ночь принадлежала им. «И если утро прозвучит, как удар гонга, мы встанем с усталой медлительностью боксеров перед боем. Кэтрин – мой мировой чемпионат…»
   За поворотом улица расширилась. Вдоль улицы тянулась очень низкая стена ограды, за которой шумела бегущая вода и угадывался тенистый сад. Они бессознательно замедлили шаги. Так просто перешагнуть эту стену… Наверное, там тянутся глухие аллеи; по всей вероятности, это один из тех заброшенных садов, где все еще царил кажущийся порядок. Мох покрывает камни, полуразрушенные статуи отмечают перекрестки дорожек, в беспорядке растут цветы.
   Стена обрывалась в том месте, где когда-то была калитка; там виднелись две колонны. Разрушенная крыша зияла, как пасть дракона. Перед реальностью желания голубая роза становилась далекой сказкой. Теперь надо было говорить уже не символами.
   – Кэтрин, – сказал Венсан, – я не знаю, что со мной происходит. Я не сумасшедший, и если я часто думаю о любви, то это не значит, что я одержимый сексуалист. Простите, Кэтрин, мне эту грубость. Но вы меня потрясли. Никогда в жизни я не переживал ничего подобного. Вы очень хороши, но дело не только в этом. Я не лгу, когда говорю вам, что до нашего знакомства ничего подобного я не испытывал. Кэтрин, вы сама прелесть жизни.
   – Венсан, – сказала Кэтрин, – я старше вас. У меня есть муж и двое детей. Все это существует, но сегодня вечером существуете только вы.
   Их плечи касались друг друга, но между ними оставалась пустота. Сердца их захлестывались сложностью переживаний. Для Кэтрин с избытком хватило бы забот о Патриции. Почему же все бури обрушиваются одновременно?
   «Ты дрожишь от страха за Патрицию, а этот юноша будит в тебе трепет любви. Да, Венсан – это моя туча, это мой дождь из пепла, второе солнце, новый восход. Моя вселенная рассыпается на кусочки. Сама я лечу куда-то, как падающая звезда… Патриция, Патриция, Патриция! Я сжигаю себя».
   – Кэтрин, – говорит Венсан, – снова пошел дождь… Ваши губы свежи, как родник.
   – Венсан, знаете ли вы, что я на девять лет старше вас и что никакие романтические сравнения ничего не могут в этом изменить?
   – Вы – сама мудрость жизни. Хотите, чтобы я рассказал вам еще одну историю?
   – Мы, кажется, похожи на Шехерезаду, которая отдаляла день смерти, рассказывая сказки.
   – Какой смерти, Кэтрин?
   Она затрепетала. Никогда она не чувствовала в себе столько жизни, как в этот вечер. И все же смерть пронизывала всю эту историю.
   – Присядем на стену, и расскажите.
   – Это из жизни небесных светил. Прядильщица, которую мы называем Вега, любит погонщика. Они знали друг друга на земле, они жили вместе, и то, что они стали звездами, ничего не изменило. Злые силы разъединили их Млечным путем. Они не могут его пересечь и смотрят друг на друга с разных берегов. И только один раз в году, единственный раз, ночью, прядильщица соединяется с погонщиком. Это бывает на седьмой день седьмого месяца. В этот день все птицы мира собираются вокруг Млечного пути. Крыло к крылу они образуют мост, по которому переходит прядильщица. Соединившиеся влюбленные придают небу ослепительный свет бриллиантов. Сегодня наша ночь, Кэтрин.
   Позади ждал сад. «Это первый и последний раз, – думала она, – первая и последняя ночь. Я не хочу лгать, я не хочу двойной жизни, я не создана для тайной любви. Сейчас я переживаю прекрасный момент, завтра это будет обман, затем алиби, и кончится тем, что я буду оправдана. Мне кажется, я люблю этого человека, но наша встреча – случайность времени и пространства. Чтобы сохранить друг друга, надо остаться совершенно неподвижными, остановить жизнь – свою, других, движение мира. Так пусть эта ночь будет нашей ночью. И чтобы „завтра“ никогда не наступило. „Отдай мне эту ночь, Патриция. И уже завтра я буду принадлежать только тебе“.
   Он был уже по ту сторону стены. Когда она прыгнула туда же, он принял ее в свои объятия.

V. Патриция уходит

   Врачи сделали все, что могли. Светила медицины выложили около постели Патриции все свои бесполезные знания. Болезнь неумолимо прогрессировала. Впрочем, это была уже не болезнь, а смерть, которая пришла обследовать свои будущие трофеи и овладеть остатками человеческого существа. Смерть Патриции Ван Ден Брандт не была тихой смертью, это была ужасная смерть, самое адское воображение не могло бы придумать худшего.
   Атомная смерть была очень занята в те дни. Она посетила рыбака Кубояма, который разлагался почти с такой же быстротой, что и Патриция. У нее было много забот с теми, кого настигла туча. В разной степени, но все они носили в себе атомную смерть, смерть тех, кому суждено быть сожженными заживо. Диана, вернувшаяся в Америку, уже не поднималась больше со своего шезлонга. «У нее просто слабость», – говорила мать. Аллана лечили чрезвычайно сложно, надеясь по мере возможности восстановить его силы, которые быстро покидали его юное тело. Генерал Харлан Брент никогда не говорил о своем сыне Тедди. Было даже не известно, куда он его отослал и что с ним стало.