Морочко Вячеслав. Там, где вечно дремлет тайна

   В это время чудовища, отогнанные от кольца посадочных двигателей, устремились в головную часть корабля.
   Динамик внутренней связи, дважды пискнув, неожиданно загремел торжествующим голосом бортрадиста:
   - Ура! Я слышу Землю! Эй, кто там, в рубке, я слышу Землю! Я получил подтверждение: они нас тоже слышат. Земля подтверждает правильность курса корабля. Они опять вызывают!.. Ничего не пойму! Черт побери, вы только послушайте, Земля поздравляет нас! Они называют нас счастливчиками, потому что еще ни одному кораблю не удавалось пройти невредимым скопление астрид. Значит, все-таки это астриды? Так я и думал! Слышите? Они передают, что рады за нас! Как можно радоваться - им ведь еще ничего не известно! Ага! Опять вызывают!.. Кажется, что-то случилось? Почему так плохо слышно? Черт побери, они куда-то пропали! Снова молчат! Что такое?!
   В динамике раздавались проклятия, но Чингиз уже не слышал радиста, он чувствовал, что ноги его начинают подкашиваться, а к голове одна за другой приливают теплые одуряющие волны. Взгляд его был прикован к носовой части корабля. Там, на площадке антенного поля лайнера, яйцетелые устроили свой шабаш. Они действовали исступленно, в бешеной жажде уничтожения, теряя конечности и разрывая тела об острые грани искореженного металла. На глазах борттехника алые чувствилища сгибали и мяли рефлекторные решетки и рупоры облучателей корабельных антенн. Легко, словно травинки, они рвали гибкие фидеры и яростно набрасывались на питоноподобные трубы волноводов, раздирая и скручивая их изогнутые тела. "Итак, больше не будет никакой связи! - подумал борттехник. - Выведена из строя система автопосадки. Все, что возвышалось над корпусом, в считанные секунды превращено в безжизненный лом!"
   Рядом с головой Старика Чингиз увидел вдруг бледное лицо штурмана и ощутил подкатывающую к горлу тошноту. Любая мысль доставляла ему сейчас неимоверные страдания. Но не думать совсем он не мог, и от этих дум темнело в глазах. "Так, значит, это астриды! Астриды! Астриды! - стучала в висках кровь. - Ни один корабль после встречи с ними не возвращался в гавань! Ни один! Ну да, только лайнер "Гром" добрался до космодрома Сури, да и тот взлетел на воздух, едва коснувшись поверхности планеты. Еще бы, уже лет сто ни один астролет не приземлялся без системы автопосадки, которая предусматривает телеуправление кораблем со специальных расчетно-следящих станций на космодроме. А ведь мы бы могли еще выпутаться из этой истории, если бы только астриды не вышли наружу и не разрушили антенны, - подумал Чингиз. - Мы были бы тогда первыми, кто их победил, да еще привезли бы с собой в шлюзовой камере целый выводок многоногих тварей!"
   Неожиданно теплые, мутные волны захлестнули мозг. "Да ведь это же я, я их выпустил из лайнера! Я сам! Что же это такое?!" - Чингиз беспомощно всплеснул руками, чувствуя, как палуба уходит из-под ног.
   Сознание возвращалось долго и мучительно. Но как только включилась память, все началось сначала: вновь наплывали горячие волны, погружая Чингиза в мрак беспамятства. Временами из глубины забытья прорывались мысли-стоны: "Чудовищнее всего, что мне еще хочется жить! А ведь жить-то уже нельзя! Никак нельзя! И ни у кого на "Байкале" нет больше никакой надежды выжить".
   Когда наконец Чингиз смог открыть глаза и оглядеться, он увидел, что лежит на кушетке. В полумраке лазарета из овального иллюминатора прямо на него глядели неподвижные звезды. Откуда-то из глубины памяти сами собой всплыли знакомые с детства строчки. Даже тогда, когда Чингиз произносил их сам, в ушах его все равно звучал голос отца:
   Там, где вечно дремлет тайна,
   Есть нездешние поля.
   Только гость я, гость случайный
   На горах твоих, Земля.
   Чингиз поднялся на локте. Рядом за прозрачной перегородкой в охладительных камерах со стеклянным верхом покоились бесчувственные тела командира и пилота. "Наш врач надеется, что в состоянии гипотермии они смогут дотянуть до Земли, - подумал Чингиз. - Напрасные надежды! Теперь уже никто из нас до Земли не дотянет. Никто!"
   Медленно восстанавливая в памяти встречу с астридами, борттехник не мог не вернуться мыслями к Старику: "Господи, да кто же такой этот удивительный человек? Ну хорошо, допустим, я ошибался, видя в нем врага, но откуда же он знал, что надо делать с этими яйцетелыми? Каким образом удалось ему заманить их в шлюзовую камеру? Ну, разве это одно уже не могло насторожить? И вообще, почему действия его так уверенны, словно он заранее знал, что должно было произойти..."
   - Заранее... Знал заранее... - вслух повторил Чингиз, и тут его поразила неожиданная догадка: "Ну конечно же, знал, черт возьми! Так уверенно действовать мог только тот, кто хоть раз уже сталкивался с астридами. Все ясно! Ведь было же сообщение, что после взрыва лайнера "Гром" вместе с останками корабля из озера извлекли трех членов экипажа. Если бритоголовый с "Грома", тогда легко объяснить и его болезненную молчаливость, и ужасный шрам. У этого человека, видимо, свои счеты с астридами. Однако сейчас даже мысль о том, что ему, кажется, удалось наконец разгадать тайну Старика, не доставляла утешения. "Все летит к чертям! - думал Чингиз. - Да, к чертям! И хотя бритоголовый сделал для спасения лайнера все, что мог, и даже, наверно, больше, чем мог, он все равно не сумел предотвратить катастрофу, потому что не учел, что рядом, на корабле, есть кретин, который благодаря непобедимой прямолинейности своего мышления окажется опаснее любого астрида. Но ведь это же я выпустил их из шлюзовой камеры. Я убийца, слышите! Это я! Я! Только я!"
   Чингиз дернулся всем телом. Это движение, чересчур резкое для слабого гравитационного поля корабля, сбросило его с кушетки. Лежа на полу и вновь погрузившись в забытье, борттехник метался и вскрикивал, терзаемый мучительными видениями гибнущего корабля. Затем он почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили его и осторожно положили на кушетку. Чингиз увидел над собой лицо врача и, потянувшись к нему, цепляясь за его одежду, взмолился: "Это я, я во всем виноват! Слышите, доктор, я больше так не могу!" Врач что-то сказал, но Чингиз не расслышал слов. Прямо перед собой он увидел вдруг лицо человека со шрамом и, упав головой на подушки, сразу обмяк. Он почти не почувствовал боли от укола, но стало как будто легче. Введенное в кровь лекарство действовало быстро. Мысли потекли медленнее. Мучительные видения отодвинулись на задний план. Перед глазами осталось только это лицо со шрамом. Оно то приближалось к Чингизу, то таяло в белом мареве забытья, то возникало вновь, неся на себе отпечаток какой-то скрытой боли и в то же время оставаясь по-прежнему непроницаемым.
   - Не смотрите на меня так, - попросил Чингиз. - Я и без того знаю, что виноват.
   - Тише, мальчик, спокойнее, - еле слышно ответил бритоголовый.
   - Какой я вам мальчик! - взорвался Чингиз. Фамильярность Старика снова вывела его из равновесия. - Почему я должен молчать? Кого мне бояться? Пусть все знают, что я один во всем виноват!
   - Сейчас же прекратите истерику! - неожиданно твердо приказал Старик. И добавил: - Как вам не стыдно, борттехник? Возьмите себя в руки!
   Чингиз притих. Он сел на кушетку и, проведя ладонью по лицу, огляделся: за спиной человека со шрамом, прислонясь к стене, неподвижно стоял штурман, за стеклянной перегородкой, у прозрачных охладительных ванн молча суетился врач.
   - Зачем я вам еще нужен? - тихо спросил борттехник. - Разве мало вам того, что я уже натворил? - Бритоголовый молчал; только шрам на его лице заметно побагровел. - За кого вы меня принимаете? - продолжал Чингиз. - Я все обдумал. Перебрал все возможности. Я не вижу никакого выхода... Приземлиться мы не можем. Если даже кто-то со стороны рискнет прийти нам на помощь, чтобы снять с корабля людей, он будет тут же атакован астридами и окажется в такой же мышеловке, как и мы. Если приблизиться к Земле так, чтобы астриды на поверхности лайнера сгорели при трении о воздух, то у нас уже не останется горючего, чтобы вновь преодолеть земное притяжение или хотя бы выйти на орбиту спутника. Если же все оставить, как есть, и ничего не предпринимать, то мы все равно погибнем намного раньше, чем кончатся запасы продовольствия. Система УПК не сможет долго противодействовать астридам. В конце концов иссякнет материал восстановления корпуса, и они проникнут сначала в шлюзовую камеру, а потом, соединившись с теми, кто остался внутри, шаг за шагом, нарушая герметизацию, завладеют всем кораблем...
   - Хватит! Я вас выслушал! - перебил Чингиза Старик. - Хорошо, что вы сами все понимаете. У меня к вам, борттехник, только один вопрос: готовы ли вы сейчас вернуться к исполнению своих обязанностей?
   Чингиз встал пошатываясь". Голова еще кружилась, но он уже почувствовал, какая спасительная сила заключена в этих обращенных к нему словах.
   - Чингиз, мы идем к Земле... - не поднимая головы, тихо произнес штурман.
   - К Земле? Но ведь это же самоубийство! - прервал было его Чингиз и тут же осекся.
   - Ну так как? - спросил бритоголовый, и в голосе его послышалось раздражение. - Вы готовы вернуться к своим обязанностям? Да или нет?
   - Да! - в тон ему ответил Чингиз.
   Борттехник занял свое рабочее место у контрольного пульта в аппаратном отсеке. Если бритоголовый сел на пилотское место, стало быть в кораблевождении он тоже что-то смыслит. Во всяком случае, направить лайнер к Земле он сумеет, а большего от него и не требуется.
   Борттехник внимательно следил за работой всех энергетических систем корабля, стараясь ни о чем больше не думать, с механической точностью выполняя команды, поступавшие из навигаторской рубки. Закончилась коррекция курса. Появилось мучительное желание включить на полную мощность все двигатели, нарушить коррекцию, чтобы унестись подальше от Земли и тем самым хоть ненадолго отсрочить неминуемую гибель. Но он продолжал послушно выполнять команды. По крайней мере, в них была какая-то определенность, мешающая прорваться отчаянию.
   Неожиданно перед глазами его что-то блеснуло. В один миг тугие обручи плотно прижали борттехника к креслу и перехватили горло. Мелькнула мысль: "Астрид! Только его еще здесь не хватало! Мало мне этого кресла! Вот гады, двое на одного!" Все вокруг поплыло куда-то, исчезая за сплетением радужных колец, и тут же из провала сознания вырвалось торжество: "Это моя добыча! Этот шершавый будет моим! Пусть знают все наши, что я тут не зеваю! Те, кто внутри, вот-вот соединятся с теми, кто успел выбраться наружу. Там уже все в порядке! Шершавые еще пускают пламя из всех Дыр. Но скоро эта скорлупа остынет, и тогда мы здесь хозяева! Меня не загнали, как всех, в темную камеру. За мной гнались, меня искали, но я их всех перехитрил. А этот шершавый - моя добыча! Я давно уже подстерегаю его. Он мой! Мой! Его уже нет, ведь он - это я! Мы все одинаковы. Когда мы добываем гнезда, мы все, как единое целое, связаны едиными мыслями, ощущениями и волей. Как это прекрасно сознавать, что мы все одинаковы, а поэтому - вечны! Того, кто слабеет, кто перестает воспринимать нашу общность, мы возвращаем в строй лишь одним волевым прикосновением чувствилища. Эй, вы там, снаружи, чувствуете мое торжество? Выпускайте же отсюда поскорее этот мерзкий газ, чтобы и мне можно было подняться во весь рост! Так хочется вытянуться, встать на кончики чувствилищ! Эй, вы там, слышите? Я уже с добычей! Я подержу его, пока вы прорветесь. А потом, когда уйдет газ, он будет мой! Да, мы вечны, потому что одинаковы, это я знаю, так всегда говорят сильнейшие, но только пусть жрут других. Вы все поддались воле большого шершавого, и вас загнали в черную дыру. Вас надули, а я устоял! Значит, я хитрее всех. Значит, и мое потомство будет хитрее. Значит, оно вместе со мной будет пожирать ваше потомство. Давайте, давайте прорывайтесь быстрее, я хочу есть! Слышите? А когда нажрусь, то еще покажу вам, чье это будет гнездо. Оно предназначено только для моего потомства. Ох, как горячо! Эй, снаружи, что там с вами творится?! Цепляйтесь, цепляйтесь же крепче! С чего это вы вдруг так почернели? Куда вы? Куда вы? Какое пламя! А-а-а!"
   Чингиз открыл глаза. В голове шумело. Страшно хотелось пить. Но, повернув голову, он содрогнулся от омерзения: на коленях его, сжимаясь и разжимаясь, шевелились знакомые щупальца астрида. Само тело этого существа пряталось где-то за креслом. Борттехник хотел встать, чтобы отстранить от себя эту пакость. Но щупальца задвигались быстрее, выказывая желание вновь захлестнуть его тугим обручем. Превозмогая отвращение, Чингиз поймал руками ближайшее к себе чувствилище и, собрав силы, быстрым движением согнул его пополам, так, что астрид, издав неприятный писк, метнулся под самое кресло. Но борттехник не выпустил из рук неожиданно задрожавшую мелкой дрожью упругую конечность чудовища. Постепенно приходя в себя, он чувствовал, как корабль медленно меняет ориентацию в пространстве, как вступают в действие двигатели торможения. Тело сдавила тяжесть, связанная с появлением отрицательного ускорения. Для Чингиза это была привычная нагрузка, к тому же еще ослабленная искусственным буферным полем. Лайнер входил в земную атмосферу. Представив себе пламя, бушующее сейчас вокруг корабля, Чингиз почти с сочувствием подумал о тех астридах, которые остались снаружи. Однако все внимание он сосредоточил на контрольном пульте.
   При первом же взгляде на него борттехнику стало ясно, что главные двигатели по команде из рубки переведены на самую малую мощность. Резанула по сердцу мысль: "Мы падаем!" И в ту же секунду он сначала увидел на пульте, а затем и почувствовал сам, как снова включились посадочные двигатели.
   Спуск лайнера резко замедлился. "Что это даст? - подумал Чингиз. - Если бритоголовый с лайнера "Гром", он должен знать, что без системы автопосадки нельзя ввести трехсотметровую сигару корабля в жерло взлетно-посадочной шахты. Это все равно, что с завязанными глазами вдеть нитку в иглу, при условии, что дается всего лишь одна попытка. Чертовы астриды! - неожиданно выругался Чингиз. - И здесь успели нашкодить!" Только сейчас он заметил, что один из восьми посадочных двигателей, опоясывающих корпус лайнера, не включился вовсе. Было ясно, что при такой асимметрии тяги корабль неминуемо даст крен. И хотя Чингиз понимал: будет или не будет крена - от этого все равно уже ничего не изменится, он все же пожалел сейчас, что обе руки его заняты чувствилищем астрида. Разразившись проклятиями, он еще сильнее сжал сложенную вдвое упругую конечность и подумал: "Если бы только освободить руки, можно было бы выпрямить лайнер. Для этого достаточно выключить двигатель, симметричный неработающему".
   И тут произошло такое, чего борттехник никак не ожидал: откуда-то сбоку, из-за подлокотника кресла, извиваясь и трепеща, выползло чувствилище астрида. Как завороженный следил Чингиз за маневрами этой подвижной серебристой ленты. Со свистом рассекая воздух, она несколько раз прошла перед лицом борттехника и вдруг устремилась к пульту, в ту точку, куда только что был обращен его взгляд. Еще миг, и легким движением астрид выключил тот самый двигатель, о котором подумал Чингиз. Симметрия тяги была восстановлена.
   После всего, что произошло, Чингиз уже не был способен удивляться: память сопоставила факты, мыслительный аппарат объяснил, дал оценку, мгновенно переведя вновь случившееся в разряд освоенных явлений.
   Вырвавшись из объятий первого астрида, Чингиз уже тогда принял его образное понятие щупальца как чувствилища. Охваченная чувствилищем жертва астрида утрачивала собственное "я", становясь фактически безвольным придатком астрида. Однако явление это, видимо, было обратимо. Только благодаря этому бритоголовый смог завладеть волею сильнейшего астрида и увлечь за собой в шлюзовую камеру всю его яйцетелую компанию. "Стало быть, пока этот слизняк в моей власти, - подумал Чингиз, - он будет делать все, что я мысленно прикажу, но стоит мне выпустить из рук чувствилище, как он попытается сразу же изменить положение в свою пользу".
   По команде из рубки попеременно включались и выключались то одни, то другие посадочные двигатели. Чингиз почувствовал, как лайнер, все быстрее проваливаясь вниз, задергался, заплясал в воздухе. Когда из рубки поступала команда включить или выключить вышедший из строя двигатель, Чингиз включал или выключал системы, расположенные справа и слева от поврежденной. Точнее, делал это теперь уже не он сам, а щупальце астрида, направляемое его волей и обострившейся до предела мыслью.
   Горючее было на исходе. Слишком много его ушло на то, чтобы отогнать от двигателей астрид. Чингиз уже знал, какой из посадочных двигателей остановится первым. Он сам выключил этот двигатель в последнюю секунду и вместе с ним другой, симметричный ему по кольцу, чтобы избежать крена. В навигаторской рубке, видимо, поняли маневр Чингиза: теперь лайнер снижался на четырех двигателях из восьми. Эти четыре за счет остальных могли работать уже чуть дольше.
   Корабль сохранял равновесие, опираясь на четыре реактивные струи. Однако теперь спуск заметно ускорился. Вдруг произошло что-то совсем непонятное: борттехник внезапно почувствовал, как лайнер резко накренился, из командирской рубки выключили еще один двигатель. "Что он, рехнулся, что ли?" - подумал Чингиз и, ни секунды не медля, вернул двигатель в рабочее состояние. Корабль закачался, но почти тотчас по команде из рубки двигатель был опять выключен, и лайнер снова дал крен.
   "Все! Это конец!" - Чингиз отбросил от себя чувствилище астрида и весь сжался, вцепившись руками в подлокотники кресла. Не видя перед собой ничего, кроме контрольного пульта и гладких стен, борттехник почти физически ощущал неотвратимо надвигающуюся поверхность Земли.
   Прошло еще мгновенье, и раздался чудовищный скрежет. Казалось, весь трехсотметровый лайнер разламывается пополам. И сейчас же у борттехника возникло ощущение, будто он раскачивается в своем кресле, как на качелях. Ему не сразу пришло в голову, что это раскачивается весь корабль. Он инстинктивно протянул руку к выключателю энергопитания лайнера, но его опередили из рубки. Свет погас. Чингиз будто нырнул в глубокий беспросветный колодец. Скрежет нарастал и в полном мраке становился еще более зловещим. Борттехнику казалось, что он уже слышит треск расползающейся обшивки корабля. Сидя в темном мешке, сотрясаемом чудовищными толчками, он оцепенело ждал, когда до него доберется грохочущая смерть. Вскоре скрежет перешел в визг, а затем в оглушительный свист. Потом где-то далеко внизу, в корме корабля, раздался звук, напоминающий приглушенный взрыв, и кресло Чингиза, выведенное из себя резким перепадом ускорения, поспешило выместить на борттехнике сразу все свои обиды.
   "Чингиз, что с тобой? Ну, очнись! Слышишь, все в порядке! Да очнись же ты!" - услышал Чингиз знакомый голос штурмана и открыл глаза. Через овал раздраенного иллюминатора внутрь корабля заглядывала полная луна.
   - Видно, здорово тебя тряхануло! - сказал штурман, помогая Чингизу отстегивать привязные ремни. - Ты смотрел кресло? Наверно, амортизаторы не в порядке?
   Борттехник ничего не ответил. Осторожно ступая одеревеневшими ногами, он приблизился к иллюминатору. Только теперь до него дошло, что лайнер сидит надежно в гнезде взлетно-посадочной шахты.
   - Но ведь этого же никак не могло быть! Это немыслимо!
   Чингиз был настолько оглушен, настолько готов к концу, что в первый момент даже не ощутил радости спасения.
   - Ты знаешь, там уже прикатили биологи, - говорил штурман. - Рады до помешательства! Сейчас шаманят со своими контейнерами около шлюзовой камеры. Подумай только, какой подарочек мы им привезли!
   Чингиз просунул в иллюминатор голову. Ветерок, напоенный родными земными запахами, приятно холодил лицо. Где-то внизу чернел провал взлетно-посадочной шахты, над которой возвышалась только головная часть лайнера. На площадке космодрома в свете прожекторов суетились машины и люди - все было, как всегда.
   - Ничего не понимаю! - сказал Чингиз, повернувшись к штурману. - Ты можешь мне объяснить, как же это, черт возьми, нас все-таки угораздило сесть?!
   - Не все ли тебе равно, как это случилось, - ответил штурман. - Мы сели, Чингиз, и это главное! - Лицо штурмана утонуло в тени, голос его звучал теперь неуверенно. - Ты извини, конечно, что я так говорю, но сейчас мне самому дико вспоминать, как все было. Во всяком случае, тут моей заслуги нет. Я делал все, что приказывал Старик. Вот это, я скажу тебе, человек! Представляешь, Чингиз, мы вышли точно на космодром. Под нами горели зеленые огни посадочной шахты. А вокруг, на освещенном прожекторами поле космодрома, ни души, даже машины спрятаны в бункера. Все ждали взрыва, и ни один человек внизу уже ничем не мог нам помочь.
   Мы падали прямо на бетонную площадку. Я видел, что зеленое ожерелье шахты осталось в стороне.
   А мы падали! Падали! Вдруг я заметил, что руки Старика на миг выжидающе замерли, а в следующую секунду он уже быстрым движением выключил еще один из посадочных двигателей. Я закрыл глаза. И тут произошло невероятное: либо у Старика имеется договор с сатаной, либо он сам дьявол. Понимаешь, мне показалось, что он специально подстерегал это мгновенье: неожиданно вздрогнув, лайнер резко накренился, и свершилось чудо: сделав в воздухе реверанс, корабль достал кормою раструб шахты. Все произошло за какие-то доли секунды: Старик переключил двигатели, и лайнер, закачавшись над краем провала, выпрямился. Нас потянуло вниз, в ствол шахты. Горючее как раз кончалось, поэтому скорость падения была очень велика, но мы теперь находились в шахте и знали: здесь уже ничего плохого с нами случиться не может. Вот так мы сели, Чингиз.
   Как только штурман умолк, они оба услышали какие-то странные звуки. Казалось, что в глубине отсека кто-то сердито фырчал, тарахтел и поскрипывал. Лицо штурмана вытянулось от изумления: там, в серебристом овале лунного света, происходило настоящее сражение. Позеленевший от ярости астрид пытался оплести чувствилищами своего нервно подпрыгивающего и крутившегося волчком противника. "Да ведь это же мое кресло! - догадался борттехник. - Наконец-то эти двое нашли друг друга!"
   - Как тебе нравится мой зверинец? - спросил он штурмана.
   Только теперь окончательно Чингиз поверил в свое спасение. Сейчас лишь одна мысль не давала ему покоя, мешала радоваться возвращению к жизни. Его опять мучил все тот же проклятый вопрос: "Кто же этот Старик?" Последнее предположение, что бритоголовый - пилот с погибшего лайнера "Гром", казалось ему теперь детским лепетом. Во-первых, об этом наверняка знали бы все на корабле. Но главное: разве кто-нибудь из землян мог совершить то, что удалось человеку со шрамом? "Полно, да человек ли он, в самом деле", подумал Чингиз, поймав себя на том, что мысленно повторил сомнение, только что промелькнувшее в рассказе штурмана. Как-то сами собой вспомнились таинственные слухи, которым он никогда раньше не придавал значения. Теперь, после всего, что произошло, Чингиз мог уже допустить любое, самое фантастическое предположение: "А что, если этот необыкновенный старик и есть один из тех пришельцев, о которых так много говорят, - думал борттехник. - Что, если бритоголовый и в самом деле разведчик, проникший в обжитую зону из еще не обследованных районов Галактики, - гуманоид, усвоивший земной язык? А шрам на его лице - всего лишь искусная маскировка!"
   - Я совсем забыл сказать, - нарушил молчание штурман. - Старик хотел тебя видеть.
   - Меня?! - удивился Чингиз. - Зачем я ему понадобился?
   - Не знаю, - ответил штурман. - После приземления ему вдруг стало плохо - что-то с сердцем. Я вызвал врача. Теперь Старик в лазарете, и ему вроде бы лучше. Сходи к нему. Он ждет!
   При появлении Чингиза в лазарете на изуродованном лице больного промелькнуло что-то похожее на улыбку. Но, возможно, это была просто гримаса боли.
   Некоторое время они оба молчали, и борттехник поймал себя на том, что не в силах оторвать взгляда от лица, обезображенного страшным шрамом. Словно прочтя его мысли. Старик тихо сказал:
   - Это украшение - подарочек от гребнезубого щерца. Я встретил его на Коралловом Клыке... Очень милое создание... Просто мы не сошлись характерами, это бывает. У нас такие передряги в порядке вещей...
   "Он сказал "у нас"! Так я и думал, это не землянин! Сейчас он проговорится..." - Сердце Чингиза торжествующе забилось.
   - То, что вы совершили, настоящее чудо! - неожиданно выпалил он, и ему самому стало противно от этих умильных слов: но он должен был заставить бритоголового разговориться.
   - Какое там чудо, - ответил Старик, - обыкновенная работа.
   Но Чингиз не мог больше продолжать игру:
   - Все так отвечают, когда их благодарят или хвалят. Для этого существует стандартная формула скромности под шифром из первых букв ЛНМПТ, что означает - любой на моем месте поступил бы так же. Конечно, откуда же вам это знать!
   - Ну и злой же ты, - улыбнулся бритоголовый. - Впрочем, это хорошо... Плохо то, что вы здесь, на Земле, как мне кажется, утратили вкус к решительным действиям...
   - Так я и знал! - вырвалось у Чингиза. - Вы победили благодаря каким-то своим особым качествам! Все правильно, вы даже не похожи на человека Земли!
   - Зато вы все очень похожи друг на друга, - проворчал Старик, дотронувшись пальцами до шрама.
   - Простите, я совсем не имел в виду внешнее сходство, - смутился Чингиз.
   - И я тоже, - сказал бритоголовый, - но от этого нам не легче. За кого, собственно, ты меня принимаешь? - Этот вопрос сбил Чингиза с толку.
   - Не знаю, - ответил он. - Просто вы чем-то от нас отличаетесь. Я это чувствую, потому что все люди должны быть одинаковыми...
   - Такими же одинаковыми, как астриды? - спросил бритоголовый и, сморщась, прижал руку к сердцу.
   - Нет, вы не поняли, - оправдывался Чингиз. - Я только хотел сказать, что лучшее качество человека - это его простота. Да, да, простота! А вы для меня совсем непонятны!
   - Жаль, меньше всего хотелось мне быть непонятным, - вздохнул Старик и, немного помолчав, добавил: - Но и слыть простаком тоже не желаю - уж больно это подозрительное дело. Простой человек может оказаться и простофилей, и бесцеремонным нахалом, и даже воинствующим, скорым на расправу невежей!
   Кровь бросилась в лицо Чингизу. Он ощутил какую-то неведомую опасность, направленную только против него одного, которая исходила от этого беспомощно распростертого в кресле человека. В тембре его голоса, в строе речи, в интонациях заключалось что-то бесконечно волнующее. Охваченный смятением, уже почти механически, борттехник спросил:
   - А какими, по-вашему, должны быть люди?
   - По-нашему? - В глазах бритоголового вспыхнули лукавые искорки. Трудно сказать. Я думаю, прежде всего человек должен быть неповторим...
   - Как это неповторим?
   - Очевидно, каждый по-своему, - ответил Старик. - Ну, возможно, так же, как неповторимы вот эти стихи...
   И, прикрыв ладонью глаза, он негромко продекламировал:
   Там, где вечно дремлет тайна,
   Есть нездешние поля.
   Только гость я, гость случайный
   На горах твоих, Земля.
   "Отец!" - хотел крикнуть Чингиз, но не услышал своего голоса.