Морозова Ольга. Музыкантша

   – Лидуша, солнышко, да брось ты этого алкаша! Переезжай ко мне! Ну, милая! Так славно мы заживём! – Савва гладил Марго по мраморным плечам, уже потерявшим девичью хрупкость и ставшими округлыми и налитыми. – Вон ты какая красавица! Неужто охота себя гробить? Красоту свою этому ироду дарить? – Савва клал голову на грудь Марго и вздыхал. – Ягодка ты моя! Сладенькая…
   Марго от этих ласк таяла, как снежная баба весной. Жар внизу её живота разгорался, как лесной пожар, и она льнула к Савве с новой силой.
   – Не могу, Саввушка, пока не могу… потерпи…
   – Сил уже нет, Лида! Каждую ночь тебя во сне вижу… все ямочки твои и округлости, и животик твой сахарный и грудки! Обнять хочу, просыпаюсь, а тебя нет… всё кипит внутри, клокочет! Сердце так и трепещет! Веришь?
   – Да верю, отчего ж не верить…
   – Если ты за дочку переживаешь, так не бойся, я её как родную любить буду! Мы ещё с тобой нарожаем, вот увидишь!
   – Ну, хватит, не рви мне душу! Не время ещё… скажу я, как готова буду. Я и так здесь рядом…
   Савва вздыхает, гладит Марго по волосам. Марго откидывается на подушки, кладёт руки за голову и смотрит в потолок. Савва мужик ничего, конечно. И любовник хороший. Как обнимет, так сердце заходится, а как поцелует, так у Марго ноги подкашиваются. Силушка чувствуется, первобытная, необузданная. Любовным хитростям он не обучен, но этого и не нужно. Дикая страсть, почти животная, сметающая всё на своём пути, его полностью оправдывает. И не только оправдывает, но и возносит над другими, более утончёнными и изощрёнными в любовных утехах. А таких Марго на своём веку повидала немало. Пока же она лелеяла мысли о возвращении. Но к Савве, тем не менее, привязалась, и подумывала – а не взять ли его с собой? А с другой стороны, когда оно, это возвращение будет? Так и совсем состариться недолго, ожидаючи неизвестно чего. Чутьё подсказывало Марго, что времени даром терять не стоит, и она всё больше склонялась к мысли, что пора уже бросать Эдика и выходить замуж за Савву. Тем паче, что по здравому рассуждению, если она выйдет замуж и возьмёт фамилию мужа, то её следы и следы Анжелы затрутся окончательно. Ей выдадут новый паспорт, чистый, без подделок и да здравствует новая жизнь! Иначе Анжелка здесь совсем захиреет, и её планы стать матерью звезды окончательно провалятся. Два года прошло, Анжелке уже десять лет, а воз и ныне там. Эдик похоже, окончательно утратил контроль над реальностью, он или пьяный или обнюханный. А как деньги закончатся, тогда что? Подумать страшно… Марго даже внутренне содрогнулась от таких мыслей. Да и сейчас тоже не сахар, одна отрада, что Савва. А Савва – мужик работящий, не пьющий, заработают денег и в город вернутся. Или здесь что-нибудь развернут… Машину купят, Анжелку снова в музыкальную школу отдадут, Марго возить её будет. Она каждый вечер что-то там пиликает, чтобы форму не терять… Умница девочка. Если бы не этот придурок муж, уже бы звездой стала… Марго встаёт с кровати и начинает одеваться.
   – Пойду я, Савва… пора…
   – Побудь ещё…
   – Не могу. Вдруг Эдик искать начнёт? Да и Анжелка скоро из школы вернётся…
   – Завтра придёшь? Как стемнеет… С утра я на работу пойду, до вечера…
   – Приду. Если мой напьётся… Как Анжелка уснёт.
   – Обещаешь?
   – Вот глупый! Да неужели я сама не хочу? Поживи-ка с таким…
   – Вот и я говорю…
   Марго приложила палец к губам Саввы: – Тихо! Молчи! Сама всё знаю…
   Она накинула платок и вышла. Их связь не была в деревне большим секретом, но, глядя на Эдика, Марго не осуждали, а даже сочувствовали. Рвётся баба, а мужик как пиявка к ней присосался и кровь сосёт. Эдика в деревне не любили. В голове же Марго крепко засела мысль избавиться от мужа, послав его ко всем чертям. Единственное, что она хотела сделать, так это найти деньги, которые он привёз с собой, и забрать их. Она считала, что за те мучения, на которые он обрёк их с дочерью, она имеет право на компенсацию. Всё равно деньги на ветер пустит, пропьёт да пронюхает. А так хоть Анжелке на образование пойдут. И к Савве не с пустыми руками заявится. Не приживалкой и не нахлебницей. Одолеваемая такими мыслями, Марго зашла в дом.
   Пьяный Эдик храпел на кровати, бутыль самогона стояла на столе, и Марго налила себе рюмочку. Самогон был крепкий, и Марго прошибла слеза – у Глашки брал, стервец! Та тоже мимо себя не льёт, сучка! Видать, не ровно дышит в сторону Эдика. Вот и хорошо, вместе и загибаться не так грустно. Марго усмехнулась, налила себе ещё рюмку. Неплохо. Хрустнула огурцом, ей же и засолённым, завалявшимся на тарелке, и пошла искать заначку. Надо сказать, что эту заначку она и раньше искала, да та всё не давалась. И там посмотрит Марго, и там поищет, но так ничего и не находила. А тут вдруг её осенило – вспомнила, что Эдик частенько возле куста смородины тёрся, что в углу участка рос. Марго не придавала этому значения – ну трётся и трётся, мало ли что. Идиот, он и в Африке идиот. Постоит, постоит, и отойдёт, к другому кусту переберётся, там постоит. Иногда час или больше мог так ходить. Марго это не особенно волновало. А тут вдруг её как током ударило. Она сбегала в сарай, взяла лопату и направилась к заветному кусту. Земля под ним была рыхлая, будто её кто специально рыхлил. Сердце у Марго забилось, предчувствуя удачу. Она воткнула лопату и начала рыть. Много усилий прикладывать не пришлось, и вскоре лопата стукнулась обо что-то твёрдое. Марго отбросила её в сторону и продолжила копать руками, не обращая внимания на грязь под ногтями. Вскоре ей удалось вытащить на поверхность металлическую коробку. Марго отряхнула руки от налипшей земли и осторожно приоткрыла крышку. Это было именно то, что она так долго искала – заначка Эдика. Но, к великому сожалению Марго, денег в коробке не оказалось, только на дне сиротливо лежал мешочек с сероватым порошком. Марго уронила коробку на землю и разрыдалась, размазывая по щекам слёзы грязными руками. Потом бросила коробку назад в яму и небрежно забросала её сверху землёй. Устало поднялась с колен и поплелась в дом. Села за стол и плеснула себе самогона в стакан. Господи, как же она раньше не догадалась, идиотка! Да кто бы ещё отпустил его с деньгами? Да с такими деньгами, про которые он говорил, можно было бы и не в такой дыре спрятаться. Мир велик, есть места и получше. Марго снова разразилась рыданиями. Потом вытерла слёзы, умылась и привела себя в порядок. Что случилось, то случилось, слезами, как известно, горю не поможешь. Хоть обрыдайся, хоть умри. Что ж, пусть подыхает один, тем более, пора с ним расстаться. Теперь-то уж точно ловить нечего. На днях и скажет ему, что уходит. Савва её любую примет, хоть с деньгами, хоть без. Может, без денег и лучше. Деньги людей портят, особенно большие. А ей корысть в любви ни к чему, не хватало, чтобы её ещё за деньги мужики любили! Марго легла на кровать, застеленную мягкой периной, и быстро заснула, подумав, что горячка в данном деле неуместна.
   Через пару дней Марго, вернувшись с рынка, застала дочь в слезах. Анжела судорожно всхлипывала, очевидно, устав от собственных рыданий. Под глазом её начинал наливаться синяк.
   – Что случилось, доченька? – Марго переменилась в лице. – Что с тобой? – Она осторожно потрогала пальцами синяк. – Откуда это? Подралась с кем?
   – Папа… скрипку… забрал… – Девочка снова зарыдала.
   – Скрипку забрал? Зачем?
   – Н..не зна-ю! Отобрал… м. меня уда-рил!
   – Вот ублюдок! Ну, я ему покажу! И куда он пошёл, не сказал?
   – Н..нет… к тёте Глаше… наверное…
   – Не плачь, дочка! Я этого так не оставлю! Иди, милая, погуляй, я тут с ним сама разберусь. Ты не встревай…
   Эдик вернулся через час, держа в руке бутыль с самогоном. От него разило спиртным.
   – Привет, муженёк! Где это ты пропадёшь целый день?
   – А тебе что? Где хочу, там и хожу, у тебя спросить забыл…
   – Да что ты говоришь! У меня-то как раз спросить и забыл… Где скрипка, сволочь?!
   – Всё! Нету! Достала она меня своим пиликаньем! Целый день по нервам – скрип, скрип, мочи нет терпеть! Всю душу мне вынула, гадина! Я просто помолчать её попросил, а она уставилась, как волчонок, того и гляди горло перегрызёт, ну… я и не выдержал…
   – Да я посажу тебя за это, скотина! Ты понял?! Верни инструмент, по-хорошему прошу…
   – Ты это… давай без угроз… нету инструмента… я же сказал… так вышло, прости… я Глашке его отнёс, она обещала продать и порошка достать, у неё знакомые есть… так что не взыщи, Лидушка…
   – Так ты скрипку на порошок выменял?! Ты в своём уме?!
   – В своём, не в твоём же… А ты что меня допрашивать взялась?! – Эдик опрокинул в рот стопку самогона. – Тебе кто разрешил?!
   – А я ни у кого разрешения спрашивать не собираюсь, индюк малохольный! Всё, с меня хватит! Я от тебя ухожу. Живи, как знаешь, пей, нюхай, колись! Это меня теперь не касается!
   – И куда же мы собрались?
   – Да тебе-то что? Тебе что я есть, что нет меня, всё едино…
   – Ага! Денежки мои прикарманила, порошок последний продала и ноги сделать решила?! Так что ли? Любовничка своего содержать теперь будешь? Думаешь, не знаю, что ты деньги мои выкопала?!
   – Что?! Какие деньги?! Опомнись! Да откуда у тебя деньги-то? Да и были ли они вообще? Да ты врал мне! Разводил, как последнюю идиотку! На сто лет хватит! Какие сто лет? Да не было там у тебя ничего! Не было!
   – Было! Верни деньги, тварь! – Эдик не на шутку разозлился. – Ты меня ещё скрипкой упрекаешь?! Ты – воровка! Да ты сучка последняя, вот ты кто! Небось на кобеля своего всё потратила, признавайся!
   – Чего?! Да я сроду на мужиков ничего не тратила и тратить не собираюсь! Не убогая, и не калека, слава Богу! И без денег твоих сраных возьмут, да ещё и на руках носить будут!
   – Это ты о трактористе своём долбанном?! О Саввушке блаженном? Телке этом?
   – Да лучше уж телок, чем сморчок занюханный!
   – Это ты обо мне?!
   – А о ком же ещё?!
   – Ну, сучка, доигралась! Пойдёшь ты у меня к своему ухарю, как же! Дождётся он тебя! Мы с тобой повязаны, навеки! – Эдик ударил Марго кулаком в лицо, и она отлетела, ударившись об угол печи. Охнула, упала и так и осталась лежать. Эдик подошёл к ней и пнул её в бок, затем, остервенев, начал пинать и бить подвернувшейся под руку кочергой. Марго, словно тряпичная кукла, слегка подпрыгивала от каждого удара, болтая руками, ногами и головой. Эдик входил в раж. Запах крови, появившийся в воздухе, лишь раззадоривал его, вызывая к жизни все низменные инстинкты.
   Марго лежала на полу как поломанная кукла. Эдик в приступе ярости нанёс ещё пару ударов по безжизненному телу и отбросил кочергу в угол, увидев, как из-под тела Марго начинает растекаться лужа крови. От нервного тика у него начал дёргаться глаз, и Эдик достал из кармана пакетик с порошком. Сел за стол, насыпал дорожки и сделал вдох сначала одной ноздрёй, затем другой. Посидел немного, ожидая пока начнёт действовать, налил себе стакан самогона и залпом его выпил. На Марго, неподвижно лежащую возле печки, он даже не обернулся. Потом голова его закружилась, перед глазами пошли концентрические круги, и голова Эдика с глухим стуком упала на деревянный стол.
   Анжела, привлечённая шумом и криками, вышла из своей комнатушки, и, онемев от ужаса, наблюдала сцену ссоры родителей. Она хотела закричать, но рот её не слушался. Вернее, он открывался, но она не могла исторгнуть ни звука. Потом кто-то мягко положил руку ей на плечо, и даже через грубую ткань платья она почувствовала её холод. Рука была ледяной и сильной. Анжела обернулась – за её спиной стоял человек, мужчина, в мешковатых джинсах, клетчатой рубашке и бейсболке, лица его ей разглядеть не удалось, потому что на него падала густая тень. Он приложил палец к губам, призывая Анжелу молчать и наблюдать. Он не дал ей сделать ни шагу, когда Марго упала, и Анжела хотела броситься к ней и поднять её. Он заставил её смотреть, как Эдик втягивает в себя дорожки белого порошка и вливает в глотку стакан самогона. Он будто даже поощрял всё это и не хотел, чтобы всё случилось как-то иначе. Словно это был его спектакль, где актёры точно сыграли предлагаемые им роли, и теперь он был весьма этим доволен. Он внушал Анжеле ужас, но одновременно и успокаивал её, как бы говоря, что не ей решать и всё было предрешено заранее. Одно Анжела могла сказать наверняка – он велел ей стоять и смотреть, не вмешиваясь и не думая ни о чём. Потом он оставил плечо Анжелы и прошёл вперёд, к Эдику. Обернулся к Анжеле и поманил её пальцем. На его лицо упал свет из окна, и Анжела увидела, что оно было грубым и примитивным, словно вырубленным топором неумелым скульптором. Нижняя губа чуть повисла, придавая лицу слегка идиотское выражение. Он улыбался. Он взял нож, попробовал лезвие пальцем, довольно крякнул. Потом без всякой подготовки, равнодушно, словно в кусок дерева вонзил нож в шею Эдика сзади. Эдик дёрнулся и захрипел. Он деловито полоснул его по горлу, Эдик конвульсивно пытался зажать рану рукой, но кровь оттуда била толчками, заливая стол и пол под стулом Эдика. Анжела словно приросла к полу. Потом мужчина ещё раз ткнул Эдика ножом в бок и бросил нож на пол. Отошёл немного, полюбовался на то, что он сделал, и счастливо, как ребёнок рассмеялся. Открутил немного вентиль на баллоне с газом, зажёг спичку, поджёг ей газету, бросил её на пол и взял Анжелу за руку. Она не сопротивлялась и молча последовала за ним. Он вывел её из дома, и они пошли в сторону леса. Там они долго кружили по чаще, как казалось Анжеле, не разбирая дороги, а потом она увидела, как небо со стороны деревни окрасилось в кроваво-красный цвет с жёлтыми отблесками… Как заворожённая, Анжела смотрела и смотрела на зарево, а когда очнулась, человека рядом уже не было. Анжела опустилась на пожелтевшую траву, свернулась калачиком и заснула.
 
   Баба Зина приняла на ночь снотворное и легла в постель. Вечером она видела, как её сосед, Петр, шел, пошатываясь, от Глашки и нес в руках бутыль самогона. Баба Зина неодобрительно покачала головой – Петю она не любила. Она, конечно, знала о похождениях Лиды, его жены, но осуждать её не осмеливалась даже в мыслях. Лида – баба красивая, видная, из города приехала, к сельскому труду непривычная, а поди ж ты, и огород развела, и сад привела в порядок, и на рынок не брезгует ездить. И девочка у нее чистенькая да ухоженная. А этот упырь присосался, словно пиявка, не отдерешь… Кто ж её осудит? Что толку терпеть да маяться? Времена нынче другие настали, не то, что раньше. Верность до гробовой доски никому не нужна уже, да плохо ли это? Разве Бог говорил кому, что нужно жизнь свою загубить, положив на алтарь верности какому-нибудь прощелыге? То-то и оно, что не говорил… А кто говорил? Да люди все и придумали. А раз люди, так что слушать пустые разговоры? Живи, как знаешь, как сердце велит, тебе с Богом беседовать с глазу на глаз придется, там и скажешь все. А нам, простым смертным, чего нос свой совать куда не следует? Сказано же в Писании – не судите, и не судимы будете… А Петя, тот конченый человек совсем, пропащий… Лида с ним разве счастье найдет? И дочка у нее… А с Саввой, глядишь, еще деток нарожают, вот и польза будет. Савва, он мужик хороший, ласковый, доверчивый, Лидочке такой как раз и нужен. Да и Саввушке жена нужна, чай, во вдовцах тоже не сладко. Лида уж его в руки возьмет, она баба хваткая… Н-да… Что вот толку, что она, Зинаида, верность всю жизнь хранила мужу своему, безвременно погибшему на фронтах нашей Родины? Кто спасибо ей скажет за это? Бог? Он молчит. А зачем она тогда жизнь свою молодую загубила, спрашивается? Баба Зина заворочалась, застонала, воспоминания нахлынули непрошенные, горькие. Первое время гордилась собой даже – вдова героя! Жалела только, что деток нарожать не успели, но терновый венец носила, высоко подняв голову. Потом поняла, что, собственно, никому и дела-то до нее особо нет, до её верности или греховности, жизнь у всех своя, трудная, послевоенная, не до ближнего. А парни на нее в молодости засматривались! И потом, позже… А уж как старухой стала, тут уж, конечно, не до ухаживаний. Сама-то она и не заметила, как время ушло, улетело… Жизнь прошла, утекла, как вода в реке – вот была и нет уже… всю жизнь, почитай, в деревне и просидела. Нет, как она забыла! Как-то подалась на комсомольскую стройку, мир посмотреть захотелось. Там весело было, интересно. Девчат много и ребят. Работа спорилась, и отдыхали шумно, по-доброму. Многие и там на нее заглядывались, погулять приглашали, на свидания… Но она упрямая была, что тот баран – меня, мол, так мама с папой воспитали – верность мужу до гроба, пусть и погибшему. Парни уходили, потом она их с другими девушками видела прогуливающимися под ручку. Обидно было, но только укреплялась в мысли – не стоит размениваться. Разочарование одно. А может, боялась? Теперь уж не разберешь, давно это было, ох, как давно! А потом на родину потянуло, в деревню. Сниться стала. И еще одно было, из-за чего уехать хотела. Парень у них в деревне был, с фронта вернулся без руки – Федор. Сватался он к ней, да и ей он по вкусу пришелся, хоть и постарше, но зацепил чем-то… Так смотрел на нее, что она алела, словно маков цвет. Ничего не сказала, на стройку сбежала, хоть сердце и просило «да» ответить. Втайне надеялась, что Федор ждет ее, что придет опять руки просить. Готова была согласиться, да и тут неудача. Всему свое время видно… Как приехала, узнала, что Федор на Дарье из соседней деревне женился и уехал туда жить. Долго еще после этого рыдала в подушку, но слезы плохое подспорье. Так лямку одна и тянула. Никуда уж больше не ездила, так доживала век. А недавно Федор помер, на похороны ездила. Всю жизнь с Дашей душа в душу прожили, троих сыновей вырастили. Обнялись с Дашей, поплакали. А что еще? Сама виновата. Три дня справили, и уехала обратно. И теперь вот ждет, как сама помрет. Скучно жить, устала… Баба Зина лежит, глаз закрыла, ждет, когда снотворное подействует, и она провалится в черный бездонный омут, из которого утром то ли вынырнет, то ли нет…
   Сон у неё в ту ночь выдался тяжёлым, беспокойным. Хоть снотворное и приняла, а спалось плохо. Что-то нехорошее улавливала краем уха на границе сна и яви, но глаза разлепить не было сил. Так и промаялась до утра, а когда встала и вышла во двор – мать честная! За голову схватилась, чуть в обморок не упала. Дома-то соседского и нет! Головешки обугленные торчат, дымятся… Народ уже собрался, гудят, перешёптываются. Она платок накинула и поковыляла в ту сторону. Ропот по толпе шёл, Петю ругали, на чём свет стоит. Кто же, как не он, спалил? Ирод. Душегуб! Чтоб и на том свете ему ни дна, ни покрышки! Спалил всех, как есть спалил… И Савва здесь был, волосы на себе рвал, Лиду звал… А нет Лиды… И Анжелочки нет… Господи, горе-то какое! Баба Зина уголок платка к глазам поднесла, заплакала. Вот ведь жизнь какая! Потом уж разбредаться начали… Лиду жалели, и девочку… Петра проклинали…
   Когда народ разошёлся, обгорелый остов дома остался в одиночестве, на этот раз надёжно спрятав Марго и Эдика от посторонних глаз. Смерть не так просто расстаётся со своими жертвами и, в конце концов, всегда забирает обещанное. Не стоит играть с ней в прятки, она всё равно найдёт и в точности исполнит то, что ты сам так хотел и так боялся. Странная инсценировка, выдуманная Эдиком, сыграла с ним злую шутку, в точности воплотившись в жизнь в сотнях километрах от места постановки…
 
   Анжела проснулась под вечер, было уже темно, и она испугалась. Закричала, но кто ночью в лесу услышит? Разве волки или медведь? Анжела зверей не боялась, но темнота её пугала. Она зарыдала, отползла в овражек, и залегла под куст, чтобы не видно было. Так и промучилась до утра, то погружаясь в беспокойный сон, то выныривая из него в лесную чащу, наполненную ночными звуками и шорохами. Утром, когда начало светать, страх отступил. Анжела вылезла из своего убежища и пошла по лесу, не заботясь о цели и направлении. Она боялась возвращаться в деревню, думая, что придётся рассказать про человека в бейсболке, а это, она полагала, ему совсем не понравится. Человек внушал ей страх, и она хотела забыть всё как можно быстрее. Теперь и отец, и мать, и дом – всё стало абстрактными понятиями, всё, за исключением скрипки… Анжеле казалось, что, лишившись инструмента, она лишилась и важной части своей жизни, и ей просто необходимо его вернуть, чтобы вернуть себе смысл самого существования.
   Кто-то захрустел ветками, явно двигаясь ей навстречу. Анжела спряталась за дерево, не уверенная, что стоит показываться незнакомцу на глаза. Но, очевидно, она ошиблась в расположении источника звука, и, к её ужасу, кто-то подошёл к ней сзади и схватил её руку. От неожиданности она закричала, но чья-то холодная рука зажала ей рот, и Анжела забилась в истерике. Тогда этот кто-то ударил её по лицу, но так, совсем не больно, чтобы она пришла в себя. Анжела затихла, уставившись во все глаза на незнакомца. Им оказался чернявый паренёк лет шестнадцати, симпатичный, кудрявый, но немного неряшливо одетый. Он удивлённо смотрел на Анжелу и цокал языком, будто оценивал её достоинства и недостатки.
   – Ты кто? Чего испугалась? Я не кусаюсь… Чего одна по лесу шастаешь? Не боишься? – Он выпалил это всё скороговоркой, так что половину вопросов Анжела даже не уловила.
   – Заблудилась…
   – Вот те раз… А родители где?
   – Нету…
   – Сирота, что ли?
   Анжела пожала плечами и заплакала, размазывая слёзы по щекам.
   – Я убежала… Папа пьёт, меня бил… маму уб-и-л! – Рыдания стали громче.
   Паренёк растерялся.
   – Ну ты это… хватит… может, в милицию тебя отвести? Ты скажи…
   Анжела интенсивно мотала головой.
   – Нет. Не надо в милицию… Нельзя в милицию… папа плохой, он от милиции прятался… с мамой…
   – Ну ты, девка, даёшь… Так что же с тобой делать? К нам, что ли, пойдёшь? Мы тут табором стоим, скоро домой возвращаемся, тебя возьмём… Хочешь?
   Анжела закивала.
   – А к нам не боишься?
   – Нет…
   – Вот и молодец! Ты мне сразу понравилась… Я бы тебя и так украл, глаза у тебя как угли горят… мне такие по нраву. А что до того, что мала ещё, так это не страшно… подрастёшь… а вообще у нас в тринадцать лет замуж выходят… и волосы у тебя… красивые такие… – Паренёк погладил Анжелу по волосам, но, встретившись с её взглядом, осёкся: – Прости, прости, не буду… ты, правда, не подумай чего… я это так, болтаю… я не обижу… меня Романом зовут, а тебя?
   – Анжела…
   – Красиво… А мы тут вроде как на гастролях… Деньги зарабатываем. Ты что умеешь? Это я к тому, что Златан, отец мой, спросит… ну, чтобы не просто так, сама понимаешь… Он у меня главный в таборе, барон. Слышала о таком?
   – Нет. Но я на скрипке играю. – Анжела снова зарыдала.
   – Хорошо. А что опять плачешь? Здорово просто. А где скрипка-то?
   – Отец продал… самогон купил…
   – Вот ирод. Ну и правильно, что сбежала, ну, идём. Есть, небось, хочешь? – Роман взял Анжелу за руку и потянул за собой.
   Всю дорогу до табора он весело болтал, крепко держа Анжелу за руку, словно боясь, что она передумает и сбежит, но Анжела шла за ним, успокоенная тем, что некто взял на себя заботу о ней.
   В таборе их встретил пожилой дородный цыган, на шее которого болталась толстая золотая цепь. Он хмуро посмотрел на Романа и Анжелу.
   – Кто это? Кого ты привёл? Зачем она здесь? Ты хоть разрешения спросил?
   – Я её в лесу нашёл. Это моя невеста. Она на скрипке играет… У неё отец сгорел, мать убил… её бил. Пусть с нами будет… Гляди, красивая какая…
   – Дурак ты, да может врёт всё она? А потом искать её начнут… скажут, украли… Я в тюрьму не хочу… Оставь её, пусть идёт своей дорогой.
   Но Роман заупрямился.
   – Сегодня останется пусть. Она голодная. Ты зверь или человек? Что с одного дня будет? Найдут, так отдадим. Ещё спасибо скажут, что не бросили. А, может, и вознаграждение дадут какое…
   Барон задумался.
   – Я не подумал. Награда, это хорошо… Ладно, пусть сегодня побудет. Я Сашко пошлю проверить. Где ты, девочка, жила?
   – В Осиновке…
   – А зовут как?
   – Ангелина. Акулова. Дом наш вчера сгорел…
   – Ладно, иди, накорми её. – Златан махнул рукой в сторону палаток. – Скрипку дай, пусть покажет!
   Роман радостно закивал и увлёк за собой Анжелу.
   Гомон цыганской стоянки подействовал на Анжелу успокаивающе. Цыганки в пёстрых нарядах суетились возле костра, ржали лошади, и Анжела умиротворённо подумала, что теперь, наконец, всё позади, и человек в бейсболке вряд ли сюда сунется… Она поела того, что принёс ей Роман, почти не чувствуя вкуса пищи, ощущая только, что она была горячей. Роман что-то рассказывал на своём языке тем, кто задавал вопросы. Анжела понимала, что это о ней, но её охватило полное безразличие. Она думала только о том, что скрипка снова нашла её и скоро они будут вместе… Когда Роман принёс ей инструмент, она ласково погладила его по полированной поверхности и взяла в руки смычок. Скрипка была старой и расстроенной, но Анжела не замечала этого. Она извлекала давно забытые, как ей казалось, звуки и наслаждалась, зажмурив от счастья глаза. Роман стоял, приоткрыв рот. Вокруг юной скрипачки собралась толпа, все тихо слушали, а когда она закончила, начали одобрительно гудеть.