Москвина Марина. Дорога на Аннапурну

   «Письма Махатм», оригиналы которых сейчас хранятся в Британском музее в Лондоне, переведенные на русский язык, прокомментированные Еленой Ивановной Рерих, подарил мне на день рождения Толя Топчиев, моя первая любовь, профессор географии и, между прочим, родной внук доктора Рябинина, сопровождавшего когда-то экспедицию Рериха.
   Толик нам настоятельно советовал купить карту рельефа Непала.
   – Без карты рельефа в Непале вообще делать нечего! – наставлял нас Толя перед нашим отъездом. – К тому же, – он говорил, – вам надо обязательно купить и взять с собой в Непал велосипеды!
   Мы с Лёней послушно отправились в спортивный магазин, долго выбирали, какие подешевле и полегче, так ни на чем и не остановились, и хороши бы мы с ним были с велосипедами, когда в ту безумную ночь опоздали на самолет…
   Потом я увидела знакомую красную землю Индии, равнина, равнина, и вдруг – совершенно внезапно – на нас накатили горы. Зеленые, лесистые, заоблачные, казалось, необитаемые – редкий случай, когда вспыхивало солнце, отраженное плоской крышей человеческого жилья. Наш самолет почти касался брюхом древесных крон, и всякий раз, чтобы перелететь через вершину этих высоченных гор, нам надо было хоть немного забирать повыше.
   Никодим, не отрываясь, глядел в иллюминатор самолета, весь в солнечных лучах. А Лёня летящим почерком записывал на листочке:
 

 
горы вдали как рисунок тушью
человечек на журавле верхом
летит над синими горами
кто-то внизу поднимает голову
кто – не вижу не успеваю увидеть
 

Глава 3
Джай Непал!

   Мы приземлились в Катманду, и, что интересно, волею случая вновь не встретились с нашими уральскими друзьями! Хотя именно в момент, когда мы с Лёней, взволнованные, входили в здание аэропорта Трибхуван, они ступили на летное поле, решительно направляясь к тому самому самолету, на котором мы прибыли в Непал!
   Одиссей возвращался, пространством и временем полный.
   Семеро из них во главе с Володей Наседкиным, преодолев четыре перевала выше пяти тысяч метров над уровнем моря, совершили путешествие на джипах через Гималаи по Тибетскому плато до священного города Лхаса (тибетцы произносят это слово, будто подзывают маленькую птичку «Ласа, Ласа!»), что означает «обитель богов». Сюда, гордо говорили потом уральцы, не смогли доехать ни Рерих, ни Блаватская, ни даже Пржевальский.
   Слава Пономарев, музыкант, поселился в монастыре в Катманду, внимал музыке сфер. Шабуров – Иисус Христос посетил родину Будды в Лумбини, вживался в образ пустынника Сиддхартхи Гаутамы, одаренного знанием и благими подвигами. Кто-то вдоволь покатался на слонах в Королевском национальном парке, кто-то на вертолете облетел вокруг Эвереста, наблюдая восход солнца над Гималаями.
   А может, мы с Лёней их просто не узнали после того, что они тут пережили? Недаром народная непальская пословица гласит: «Если три дня не видел друга – смотри на него новыми глазами».
   Теперь я представляю себе, как эти ребята – обветренные, бронзовые от загара, не глядя по сторонам, проходят сквозь нас, а мы – сквозь них, будто в разных измерениях – несоприкасающихся. Как они шагают к самолету, только-только закончив прощальный пикник в тени кустарника на берегу великой реки Брахмапутры, блистательно освоившие непальский тост: «Джай Непал!» – «Да здравствует Непал!», китайское выражение «все будет в порядке!» – «все будет хуй хаодэ»! и тибетское слово «ца» – «соль». Пономарев Саша даже стал автором небольшого тибетского стихотворения:

 
Хорошо посыпать ца с утреца на два яйца!
 

   Это бы нонсенс был, если бы такие люди вдруг обратили на нас свое внимание.
   Поэтому, никем не замеченные, мы с Лёней вышли на другом конце Земли и моментально растеряли всех приобретенных по дороге попутчиков.
   Оглушенные, растерянные, мы замерли на обочине дороги, даже не представляя, что нам предпринять. Пыль, жара! К нам подскочила шумная толпа непальцев. Они стали радостно выхватывать из рук наши вещи, что очень нервировало Лёню. Он боялся, они схватят его фотоаппараты, видеокамеру и убегут, – такие непальцы легкие, быстрые, зыбкие, как дельтапланеристы.
   Около стоянки «такси», качая головой, помахивая хоботом, стоял, переминался с ноги на ногу слон – с вожатым в нарядной набедренной повязке. И тот и другой были пышно убраны цветами.
   Я кричу:
   – Лёня! Лёня! Поедем в Катманду на слоне?
   – Ну вот еще! – сказал Лёня. – Во-первых, мы можем с непривычки соскользнуть со слона. …И сколько будет стоить такая поездка? Вдруг прокатиться на слоне – это целое состояние? Пока мы в Непале не пустим корни, не обустроимся, нам лучше не забираться на такую высоту.
   Поэтому на облезлом разболтанном автомобиле по колдобинам в клубах пыли нас повезли в отель «Центр мира». Кажется, мы там с Лёней были единственные постояльцы. Очень уж нам оказывались изрядные почести: распахивали перед носом парадную дверь туда и обратно, а во дворе швейцар с золотыми галунами – сколько раз пройдешь мимо него, столько раз вытягивался во фрунт и отдавал честь.
   Наступила пора менять деньги. Лёня отдал в окошечко совсем новую пятидесятидолларовую бумажку, а ему аккуратно на ладони протянули ветхие непальские рупии с картинками. Если б мы первый раз получили такие потрепанные жизнью банкноты, грозящие рассыпаться во прах при первом прикосновении, то пришли бы в неописуемый ужас, как два года назад в Индии, но мы-то опытные путешественники по Индостану.
   На бумажке в пятьсот рупий были нарисованы тигры, сотенная – с носорогами, десять рупий – винторогий козел, знаменитый гималайский, пятьдесят рупий – другой козел, с мохнатой шеей, пятерочка – яки, рупия – скачущие газели, а на обратной стороне везде король.
 

 
   Непальского короля в очках и в средневековом шлеме со страшенным пером на макушке, по-видимому, страусиным, звали Бирендра Бир Бикрам Шах Дев (он тут считался воплощением бога Вишну), а также Махараджа-Хираджа (Великий государь государей) или даже Шри-Пани-Махараджа-Хираджа (тот же титул, усиленный пятикратно).
   Его Величество был десятым по счету королем династии Шахов, в конце восемнадцатого века объединивших Непал. Королеву звали Айшварья Раджья Лакшми Деви Шах. В центре столицы – дендропарк с их дворцом, названный Нарайанхити в честь очень древнего водного ключа, бьющего где-то в южном углу на дворцовой территории.
   Вскоре до нас дошли слухи, что король имеет обыкновение, переодевшись простым крестьянином, обходить окрестные лавки – даже кошке не возбраняется на него посмотреть. И один раз в году ворота в королевский дворец Нарайанхити распахнуты любому, кто пожелает, чтобы монарх благословил его и поставил на лоб красное пятнышко – тилак.
   Такой в Непале был сказочный восточный король. Хотя он когда-то учился в престижной английской школе в Итоне. А во время школьных каникул через высокие горные перевалы шерпы на спинах приносили будущего Махараджа-Хираджу домой.
   Кстати, купленный им первый автомобиль точно так же пришлось транспортировать через перевалы, предварительно разобрав на части, и беззаботный юный Бирендра катался на нем вокруг дворца.
   Я Лёне предлагала пойти со мной поприветствовать королевскую семью, прогуляться у них в дендропарке, омыть лицо из древнего источника.
   – Как ты себе это представляешь? – возмущенно говорил Лёня.
   – Просто постучим в ворота! – я отвечала, уверенная, что постучать-то можно куда угодно: если двери суждено открыться – она откроется, а нет – и не надо.
   Но Лёня артачился и говорил вот эту фразу, которую я очень не люблю:
   – Чего я там забыл?
   Как-то воспринял мое предложение «без огонька».
   Он и в Киото на прием к японскому императору отказался со мной пойти, мотивируя свой отказ тем, что тот нас не приглашал.
   Ну и что, что не приглашал! Он же не знает, что мы приехали!..
   В Индии я со слезами просилась на маленьком самолетике слетать к Далай-ламе в Дхарамсалу. Посидеть с ним, поговорить, а то и просто помолчать. Он в определенные дни и часы официально принимает население.
   И туда – тоже нет.
   – Что Далай-ламе с тобой встречаться? – удивлялся Лёня. – Ты же не Гребенщиков и не Ричард Гир!..
   А когда мы вернулись из Индии домой, то сделал вырезку из газеты – портрет малыша, такого серьезного, внимательного, и подпись:
   «1939 год. Далай-ламе 4 года, мальчик еще не знает, что он – Гьялва Римпоче, драгоценное божество».
   Плюс – уже взрослое, зрелое высказывание этого ребенка спустя сорок лет:

   «Будда учил, что для человека существуют три главные драгоценности и три главных яда.
   Три драгоценности:
   Не делать зла.
   Творить добро.
   Очищать разум.
 
   Три яда:
   Страстное желание
   Ненависть
   Невежество».

   – Вот и все дела, – с легкостью вздохнул Лёня.
   Так мы и не заглянули к королю Бирендре, хотя в Катманду, как всегда, царила благостная и вполне располагающая к задушевной встрече с королевской четой патриархальная атмосфера, столь свойственная безмятежной истории Непала.
   Эту благословенную страну не сотрясали войны и жестокие революции, варвары всех времен и народов обходили ее стороной. Видимо, сам тысячеглазый Индра не сводил с нее очарованного взора, веками проявляя религиозную и прочую терпимость. Поэтому тут сохранились в неприкосновенности древние буддийские и индуистские храмы, памятники богам всех видов и мастей, статуи святых и королей, святилища, буддийские ступы, мусульманские реликвии, средневековое искусство, и буквально в каждом дворе можно повстречать жемчужины архитектуры – сокровища, которые теперь считает своим долгом защищать Организация Объединенных Наций. Лишь землетрясения угрожали этой красоте, да и то не такие сокрушительные, как в Японии. Здесь вообще не чувствовалось опасности, в самом воздухе не было и тени вражды, а только одно сплошное дружелюбие.
   Ей-богу, мы просто не поверили своим ушам, когда год спустя мир содрогнулся от ужасной вести: непальский кронпринц уничтожил всю свою королевскую семью.
   Версия событий напоминает шекспировскую драму: кронпринц Дипендра, нежная душа, любитель поэзии и музыки, преданно шагал по стопам отца: учился в Итонском колледже, много путешествовал, по примеру старика Бирендры научился пилотировать вертолет, летал над Гималаями…
   Потом пришла пора, и он влюбился. Его избранницей стала дочь бывшего министра правительства. Но королева-мать возникла на пути у высоких чувств: Ашварья Раджья Лакшми Деви Шах сватала сыну девушку из семьи сестры короля Бирендры. (Кстати, ходят слухи, что королевские астрологи предрекали Бирендре смерть, если его сын женится до тридцати пяти лет. Кронпринцу исполнилось двадцать девять.)
   Летним вечером в пятницу, когда королевская семья собралась в гостиной поужинать, принц объявил родителям о своем намерении жениться по любви. Те, наверное, строго ему ответили: «Нет, нет и нет!» И на протяжении всего ужина растолковывали Дипендре, что короли женятся не по любви, а по расчету.
   Кронпринц вспылил, выскочил из-за стола, где-то мгновенно раздобыл две автоматические винтовки, вернулся в гостиную и открыл шквальный огонь.
   Так погибли король Бирендра и королева Ашварья, их дети принц Нираджан и принцесса Шрути Рана, две сестры короля и еще несколько родственников.
   А несчастный влюбленный, помутившись рассудком, пустил себе пулю в висок. Некоторое время он находился в коме. И, следуя непальским законам, растерянный госсовет был вынужден провозгласить этого парня – королем.
   Представляю, как лихорадило Непал с его конституционной монархией и дюжиной компартий – от умеренной Объединенной марксистско-ленинской до нелегальной троцкистско-маоистской, которая функционирует в джунглях; с его никакой экономикой; зажатого с двух сторон пристрастными Индией и Китаем…
   Регентом был назначен младший брат Бирендры – пятидесятичетырехлетний принц Гьянендра, на свое счастье отсутствовавший на том историческом ужине. Непальские журналисты охарактеризовали его как «жесткого управленца», «имеющего склонность к огромным тратам», что «крайне раздражало покойного монарха».
   Сын Гьянендры тоже не произвел на перепуганный народ благоприятного впечатления: несмотря на свой юный возраст, он в мелких стычках уже успел застрелить нескольких человек.
 
   …В общем, правильно мы сделали, что не пошли гулять в этот их дендропарк.
   И точка.

Глава 4
Урал – старший брат Гималаев!

   Нам стоило отдохнуть с дороги, немного успокоиться, прежде чем выйти в город из нашего «Центра Мира» и уже затеряться в толпе. За окном очень близко располагалось кирпичное строение, по форме напоминавшее фрегат в разрезе. Там была палуба, нос, корма, несколько кают, грузовой отсек, а вместо парусов надувались и трепетали на бельевой веревке воздушные сари. Причем по всей «палубе» были разложены самые невероятные, немыслимых фасонов и расцветок, безумные карнавальные шляпы, штук их лежало сто! Пес лаял, щебетали птицы, смех, пенье, разговоры, такая царила праздничная атмосфера! А уж из-за «фрегата» с улицы надвигалось неслыханное по глубине звучание – может быть, поющих раковин, может быть, гималайских горнов.
   Мы выскочили из отеля и поспешили мощеной булыжником мостовой на этот звук. Я шла потрясенная, вытаращив глаза, с разинутой варежкой, потому что Непал, о котором я только и грезила, обрушился на меня в своем великолепии.
   Средневековый город гудел, как шмелиное гнездо. Толпы людей плыли по его узким улицам – поистине вавилонское столпотворение! Ибо тут были густо перемешаны народы всего мира. Сами непальцы смело своими силами могут возродить Вавилонскую башню – тут и индуисты, буддисты, приверженцы ислама и стойкие последователи серьезных и древних шаманских культов, непали, майтхили, бходжпури, таманги, тхару, невары, авадхи, гурунги, раи, манары…
   Толпы приезжих с плывущим взором разгуливали туда-сюда!
   Даже не верилось, что до середины прошедшего века взглянуть на Непал удалось всего-навсего пятидесяти иностранцам. И это за многотысячелетнюю историю страны! Еще каких-нибудь сорок лет назад Белые ворота Катманду были закрыты для чужеземцев.
   А тут – пожалуйста, со всей душою, вдоль уходящих за горизонт рыночных рядов, магазинчиков, лавочек идет фантасмагорическая торговля древностями, бесценными кладами и сокровищами: на витринах и на прилавках лежат украшения гималайских племен и народов – киратов, бхотов, лимбу, лепча и кхампа. Ковры – невиданные! Вышивка по черному бархату золотыми нитями, кашмирскими жемчугами. Простые домотканые одежды с орнаментом из мифических животных, позолоченные райские птицы, бронзовые индуистские божества.
   И Будды, Будды, Будды – всех видов и мастей, сидящие на лотосе «в лотосе», одной рукой касающиеся Неба, другой Земли, – бронзовые, серебряные, золотые, яшмовые, сандаловые, можжевеловые; причем каждый с той неповторимой, на всю вселенную прогремевшей блаженной улыбкой, которую мне – со своей – придурковатой, – боюсь, никогда не постичь, как я ни разгуливай по Непалу и как ни увлекайся буддийской и дзэн-буддийской литературой.
   Тибетцы по-солидному торгуют оккультными вещами: резные печатные доски, монастырские свитки, молитвенные флажки, колокольчики, ритуальные ножи и раковины… Доспехи и холодное оружие бхотов, шерпские валяные сапоги, раздвижные трубы, гонги…
   Прохаживаясь вдоль торговых рядов Катманду, можно пожать руку и перекинуться словцом чуть ли не со всеми гималайскими племенами и народами.
   Бхоты крепкие, сильные, они здорово отличаются от непальцев или хрупкого с виду народа лепча – древнейшего из обитателей Гималаев (а то и вообще на Земле!). Существует предание, что бог-творец создал первых людей, предков лепча, из ледников Канченджанги. Сам себя этот добродушный народец раньше называл ронгпа – «жители долин», однако непальцы, не понимавшие языка ронгпа, окрестили их «лепча» – «говорящие чепуху».
   Лепча – невысокие, как шестиклассники, улыбчивые. И обладают до того мягким нравом, что это отражается на их внешнем виде: редкий случай, когда у кого-то из мужчин-лепча растет борода.
   Мне они очень понравились, я потом разузнала, что язык лепча, действительно, совершенно особенный, но все-таки многое почерпнувший у тибетцев. Лепча имеет собственную письменность, очень оригинальную, старинную! И, что интересно, они создали ее на основе тибетской скорописи. Тибетский язык и сам переполнен непроизносимыми префиксами, суффиксами, подписными и надписными буквами – правила произношения этого всего непостижимы! Так лепчи еще добавили туда несколько букв для передачи каких-то особенных звуков, отсутствующих в тибетском, зато характерных для языка лепча.
   – Лепча… лепча… что-то знакомое, – говорит Лёня. – А-а-а! Моя родная улица на Урале в Нижних Сергах называется улица Лепсе. Кто он был, откуда, не знаю, наверно, герой Гражданской войны. Эта улица под горой раньше называлась Нудовская, потому что по ней было нудно уголь возить на завод. Потом ее и дальше звали Нудовская, а «Лепсе» никто не хотел называть. Я там родился и прожил до третьего класса!
   – Улица Лепсе! – радовался Лёня. – В сущности, тот же лепча! Ну-ка сфотографируй меня с ними, – он подошел к двум симпатичным лепчам и обнял их за плечи. Те моментально обняли его в ответ, засияли, разулыбались.
   – Уральцы, – сказал им Лёня, показывая на себя, – каким-то образом связаны с лепчами! – он указал по очереди на одного лепчу, потом на другого.
   Те закивали с готовностью, радостно, полные доверия к Лёниным научным изысканиям.
   – У меня есть такая теория, – стал Лёня рассказывать этим замечательным ребятам на смеси английского, хинди и непали, – что Урал и Гималаи – это единый хребет. Понимаете, если протянуть линию вниз от Урала, то она как раз перейдет в Гималаи. Урал, конечно, постарше Гималаев, но линия общая. А судя по тому, что у нас улица под горой называлась «Лепсе», вы, лепчи, тоже имеете отношение к уральцам!.. Только вы монголоиды, – он им говорит, – а мы – …уралоиды.
   Вокруг Лёни стала собираться толпа зевак, понаехавших сюда со всего мира, разные хиппи и растаманы. Я благоразумно отошла в сторонку, а он им давай растолковывать на пальцах:
   – Уралоиды – промежуточное утерянное звено между монголоидами и европеоидами. Наука это оспаривает, а жизнь подтверждает! Рядом поставь их – ничего общего. Значит, должно существовать что-то среднее. Что? Уралоид. Художника Валеру Корчагина знаете из Нижнего Тагила? Он первый вывел уралоида в своей работе «Расы людей Земли». Сначала он выкрасил себя черной ваксой, сфотографировал и написал: «Негроид». Потом прищурился, сфотографировал и написал: «Монголоид». «Европеоид» – он просто себя сфотографировал. А потом высветлил на фотографии свои глаза до такой степени, что они стали прозрачно-небесные, – и написал: «Уралоид».
   – В общем, мы, уралоиды, – такие же лепчи среди русских, как вы – среди тибетцев! – подвел итог Лёня.
 

 
   За всей этой сценой с большим интересом стоял-наблюдал классический, в нашем понимании, тибетец. А я со стороны – наблюдала за тибетцем. На нем был бордовый шерстяной халат с длинными рукавами, такая же свободная рубашка, штаны и мягкие тибетские сапоги без каблуков. Карманы в этом костюме заменяла вместительная пазуха, где у него хранилось вот какое добро: деревянная чашка для чая, трубка, табак, спички, ножичек, кошелек, четки, молитвенное колесо, иголки, нитки и большой кусок сыра.
   Время от времени он выуживал то одно, то другое из-за пазухи – чай пил, курил, перебирал четки. На глаза у него была нахлобучена шляпа, а к поясу прикреплен кинжал. Он как раз торговал кинжалами и мечами. Правда, нам потом объяснили, что именно эти мечи и кинжалы служат исключительно орудием труда.
   Мы часто думаем о Тибете как о более примитивном и безграмотном – с его кочевниками, полуразрушенными башнями монастырей и яками. Да, яки – особая песня Тибета. Когда нынешний Далай-лама – Гьялва Ринпоче – впервые приехал в Нью-Йорк, один репортер спросил его:
   – О чем, удалившись в изгнание, вы больше всего скучаете из своей тибетской жизни?
   Его Святейшество ответил, ни секунды не раздумывая:
   – О яке.
   Рерих пишет, к этому мохнатому теплому зверю в Гималаях настолько трепетное отношение, что «с песней входят к дикому яку, чтобы он, оставив свирепость, поделился молоком своим».
   А между тем, каждая тибетская семья мечтала иметь среди близких родственников хотя бы одного ученого или йога. Все понимали, что «и на вора надо десять лет учиться», как гласит непальская пословица, а уж мало-мальское обучение по такой специальности потребует лет двадцать-тридцать света божьего не видать – это для начала!..
   Там было повальным национальным увлечением сочинительство. Я даже не знаю, кто смог бы соперничать по плодовитости с тибетским писателем. Для Тибета привычен писатель, перу которого принадлежат тысячи сочинений различной величины. Причиной тому, возможно, долгая, суровая гималайская зима или кристальная чистота атмосферы на Крыше Мира.
   Пристрастившись к высокогорному гималайскому чаю и ячьему сыру, на собственном опыте обнаружила я, что огромное количество тибетского чая, которое приходится на душу населения страны, очень стимулирует литературное творчество!
   Факт остается фактом: тибетский народ – самый пишущий народ, известный на этой планете.
   Вторгшись в Тибет, китайцы уничтожили уйму монастырских библиотек, но они физически не смогли стереть с лица Земли миллионы литературных трудов тибетцев – практически полностью духовного содержания! Это бесподобные жизнеописания просветленных мастеров, руководства по медитации, магии, алхимии, целительству, толкования духовных практик, книги по философии, искусству, медицине, религии, истории, множество оккультных материалов, прозрения, размышления о смерти и непостоянстве, поэмы, молитвы, песни о просветлении и целое море ритуальных наставлений, связанных с жизнью после смерти.
   В одной из торговых лавочек в Катманду я присмотрела тибетскую книгу, судя по рисункам, магического содержания. Тибетские книги не переплетаются: страницы складывают в стопку, а обложкой служат две деревянные доски. Потом все это заворачивают в кусок шелковой ткани, к ней прикрепляется этикетка с названием произведения, и книга ставится на полку.
   Мне показалась книжка по-настоящему древней, написанной на том старотибетском языке, который служил языком духовности и учености во многих районах севера Индии, включая Ладакх, Северный Непал, Сикким, Бутан и Ассам…
   Но художник Олег Лысцов, добравшийся с уральцами до Лхасы, в своих путевых записках отмечает, что в самом Тибете на базаре Баркхор все тибетские товары куда более древние и настоящие, чем антиквариат на прилавках в Катманду.
   К тому же в Тибете можно потрогать старинные расписные шаманские чаши из человеческих черепов. Подудеть в канлин – специальную трубу из человеческой бедренной кости, стукнуть в кожаный барабан из ячьего черепа.
   Зато первоначальные цены и в Лхасе, и в Катманду все объявляют одинаково астрономические, заранее имея в виду, что покупатель начнет торговаться, а потом сойдутся на половине – к обоюдной радости. Зачем упускать отличную возможность пообщаться? Если ты сразу выхватываешь кошелек и платишь столько, сколько заломил продавец – в надежде поболтать с тобой о том о сем, – местное население может воспринять это как обиду. Ясно, что ты бестрепетный, нерадивый, равнодушный, полностью не заинтересованный ни в чем человек.
   А если ведешь торг искусно и артистично, как капитан подлодки Саша Пономарев на базаре Баркхор, пересыпая свою непонятную речь китайскими да тибетскими словечками, балагуришь, улыбаешься, похлопываешь собеседника по плечу, ты будешь в центре всеобщего внимания и обожания.
   Правда, не ясно, чем это могло закончиться для Пономарева, когда толпа возбужденных его красотой и манерами тибетских женщин взяла его в трепетное кольцо, признаваясь во внезапно вспыхнувшем чувстве. В тот день Лысцов записал в своем дневнике:
   «Только длинная складная труба рагдонг, купленная в соседней лавке, помогла Саше выбраться из окружения».
   А Пономарев Саша, вдохновленный этим происшествием, сочинил еще одно тибетское стихотворение: