Страница:
Смерть наступает мгновенно и обычно бывает бескровной; я сомневаюсь, чтобы олени страдали больше, чем свиньи, которых забивают люди для собственного потребления.
В отличие от человека волк никогда не убивает ради забавы. Поймать и убить крупное животное ему нелегко. Случается, он охотится всю ночь напролет, пробежит около сотни километров по тундре, прежде чем добьется успеха (если вообще сумеет добиться). Это его дело, его жизнь, и стоит ему добыть достаточное количество мяса для себя самого и своей семьи, как он предпочитает остальное время посвятить отдыху, дружеским встречам с сородичами или играм.
О «кровожадности» волков слагают легенды. Но я не знаю ни одного веского доказательства в пользу того, что волки режут больше оленей, чем могут сьесть. Напротив, зимой, убив оленя, они посещают свою «кладовую» до тех пор, пока со скелета не сдерут последний кусок мяса. Если в тундре много чаек, ворон, песцов и других любителей поживиться падалью, волки нередко расчленяют тушу убитого животного и прячут в разных местах подальше от места поимки. В летние месяцы, когда все семейство, включая волчат, вольно скитается по тундре, волки становятся лагерем у каждого добытого оленя, пока не уничтожат его полностью.
От шестидесяти семи убитых волками карибу, которых я обследовал уже после того, как волки сьели все, что могли, в основном остались лишь кости, связки, шерсть и отбросы. В большинстве случаев крупные коститакже были разгрызаны и из них высосан костный мозг. А иногда даже череп оказывался вскрытым — грандиозная задача для волка.
Но интересно: в подавляющем большинстве даже эти весьма скромные останки позволяли судить о перенесенных оленями болезнях или повреждениях. Чаще всего наблюдались деформации костей черепа, вызванные некрозом. Стертые зубы свидетельствовали о принадлежности к старым и, следовательно, слабым животным.
Свежеубитые оленьи туши, которые можно было бы исследовать еще целыми, встречались редко; но иногда мне удавалось оказаться на месте почти в самый момент умерщвления оленя волками, и я с редким нахальством прогонял законных хозяев.
Они довольно робко, хотя и неохотно, удалялись. И вот что я обнаружил: некоторые убитые олени оказались настолько зараженными паразитами (наружными и внутринними), что так или иначе должны были подохнуть в ближайшее время.
По мере того как бежали недели и лето близилось к концу, я все больше убеждался в справедливости слов Утека. Лично мне было совершенно ясно, что в жизни оленей волки играют первостепенную роль, способствуя скорее сохранению оленьего поголовья, нежели его уничтожению, однако поверят ли в это мои наниматели? Да, чтобы их убедить, требовались незыблемые доводы, предпочтительно доказательства материального характера.
С этой целью я начал собирать паразитов, которых находил на зарезанных волками карибу. Утек по обыкновению живо заинтересовался этой новой стороной моей деятельности, но радовался он недолго.
На всем протяжении истории соплеменники Утека питались почти исключительно олениной, причем преимущественно сырой или недоваренной (что обьясняется нехваткой топлива для кострой). Сам Утек был вскормлен на оленьем мясе, которое предварительно прожевывала для него мать; это была основная пища с тех пор, эскимос считал мясо даром провидения, и ему не приходило в голову критическим оком взглянуть на «хлеб насущный». Когда же он увидел, что я извлекаю из тела карибу тысячи глистов и цист различных видов, то несказанно удивился.
Как-то утром Утек хмуро следил за тем, как я вскрываю старого оленя, особенно сильно зараженного паразитами. Я всегда старался подробно обьяснить ему, чем занимаюсь. И сейчас, как мне показалось, было самое время ознакомить его с основами паразитологии. Я извлек из печени карибу пузырь цисты размером с мяч для игры в гольф и обьяснил, что это инертная стадия солитера; если его яйца будут сьедены плотоядным животным, они постепенно превратятся в сегментированных паразитов длиной около десяти метров, которые «аккуратно» свернутся в клубок где-нибудь в кишечнике нового хозяина.
Утеку сделалось не по себе.
— Ты хочешь сказать, когда это сьест волк? — с надеждой спросил он.
— Наак, — ответил я, щеголяя своим знанием эскимосского языка, — не только волк, но и песец, и даже человек. Солитер разовьется в любом из них, хотя в человеке, пожалуй, несколько хуже.
Утек вздрогнул и поскреб живот, будто почувствовал болезненное ощущение в этом месте.
— К счастью, я не люблю печенку, — с облегчением вздохнул он, уцепившись за этот спасительный факт.
— Ну, глисты в теле карибу встречаются повсюду, — сказал я с энтузиазмом эксперта, просвещающего профана. — Смотри. Видишь точки в мясе огузка? Белые люди называют такое мясо «финнозным». Это покоящаяся форма другого паразитического червя. Правда, я не знаю, развивается ли он в человеке. Но вот такие — и я ловко извлек из рассеченного легкого нитевидные нематоды длиной свыше двадцати сантиметров каждая, — такие встречаются и у людей; они способны удушить человека.
Утек зашелся в припадке кашля, и его кирпичное лицо побледнело.
— Довольно, — взмолился он, — замолчи! Я сейчас же вернусь в лагерь и стану думать о других вещах, пока не позабуду все сказанное тобой. Нет, ты недобрый! Ведь если это правда, то мне остается только питаться рыбой, как выдре, или умереть с голоду. Но, может, это только шутка белого человека?
Я деланно рассмеялся.
— Еема, Утек. Ну, конечно, я пошутил. Это только шутка. А теперь ступай в лагерь и приготовь на ужин бифштексы. Только, — я не смог удержаться от невольной мольбы, — прожарь их как следует!
В отличие от человека волк никогда не убивает ради забавы. Поймать и убить крупное животное ему нелегко. Случается, он охотится всю ночь напролет, пробежит около сотни километров по тундре, прежде чем добьется успеха (если вообще сумеет добиться). Это его дело, его жизнь, и стоит ему добыть достаточное количество мяса для себя самого и своей семьи, как он предпочитает остальное время посвятить отдыху, дружеским встречам с сородичами или играм.
О «кровожадности» волков слагают легенды. Но я не знаю ни одного веского доказательства в пользу того, что волки режут больше оленей, чем могут сьесть. Напротив, зимой, убив оленя, они посещают свою «кладовую» до тех пор, пока со скелета не сдерут последний кусок мяса. Если в тундре много чаек, ворон, песцов и других любителей поживиться падалью, волки нередко расчленяют тушу убитого животного и прячут в разных местах подальше от места поимки. В летние месяцы, когда все семейство, включая волчат, вольно скитается по тундре, волки становятся лагерем у каждого добытого оленя, пока не уничтожат его полностью.
От шестидесяти семи убитых волками карибу, которых я обследовал уже после того, как волки сьели все, что могли, в основном остались лишь кости, связки, шерсть и отбросы. В большинстве случаев крупные коститакже были разгрызаны и из них высосан костный мозг. А иногда даже череп оказывался вскрытым — грандиозная задача для волка.
Но интересно: в подавляющем большинстве даже эти весьма скромные останки позволяли судить о перенесенных оленями болезнях или повреждениях. Чаще всего наблюдались деформации костей черепа, вызванные некрозом. Стертые зубы свидетельствовали о принадлежности к старым и, следовательно, слабым животным.
Свежеубитые оленьи туши, которые можно было бы исследовать еще целыми, встречались редко; но иногда мне удавалось оказаться на месте почти в самый момент умерщвления оленя волками, и я с редким нахальством прогонял законных хозяев.
Они довольно робко, хотя и неохотно, удалялись. И вот что я обнаружил: некоторые убитые олени оказались настолько зараженными паразитами (наружными и внутринними), что так или иначе должны были подохнуть в ближайшее время.
По мере того как бежали недели и лето близилось к концу, я все больше убеждался в справедливости слов Утека. Лично мне было совершенно ясно, что в жизни оленей волки играют первостепенную роль, способствуя скорее сохранению оленьего поголовья, нежели его уничтожению, однако поверят ли в это мои наниматели? Да, чтобы их убедить, требовались незыблемые доводы, предпочтительно доказательства материального характера.
С этой целью я начал собирать паразитов, которых находил на зарезанных волками карибу. Утек по обыкновению живо заинтересовался этой новой стороной моей деятельности, но радовался он недолго.
На всем протяжении истории соплеменники Утека питались почти исключительно олениной, причем преимущественно сырой или недоваренной (что обьясняется нехваткой топлива для кострой). Сам Утек был вскормлен на оленьем мясе, которое предварительно прожевывала для него мать; это была основная пища с тех пор, эскимос считал мясо даром провидения, и ему не приходило в голову критическим оком взглянуть на «хлеб насущный». Когда же он увидел, что я извлекаю из тела карибу тысячи глистов и цист различных видов, то несказанно удивился.
Как-то утром Утек хмуро следил за тем, как я вскрываю старого оленя, особенно сильно зараженного паразитами. Я всегда старался подробно обьяснить ему, чем занимаюсь. И сейчас, как мне показалось, было самое время ознакомить его с основами паразитологии. Я извлек из печени карибу пузырь цисты размером с мяч для игры в гольф и обьяснил, что это инертная стадия солитера; если его яйца будут сьедены плотоядным животным, они постепенно превратятся в сегментированных паразитов длиной около десяти метров, которые «аккуратно» свернутся в клубок где-нибудь в кишечнике нового хозяина.
Утеку сделалось не по себе.
— Ты хочешь сказать, когда это сьест волк? — с надеждой спросил он.
— Наак, — ответил я, щеголяя своим знанием эскимосского языка, — не только волк, но и песец, и даже человек. Солитер разовьется в любом из них, хотя в человеке, пожалуй, несколько хуже.
Утек вздрогнул и поскреб живот, будто почувствовал болезненное ощущение в этом месте.
— К счастью, я не люблю печенку, — с облегчением вздохнул он, уцепившись за этот спасительный факт.
— Ну, глисты в теле карибу встречаются повсюду, — сказал я с энтузиазмом эксперта, просвещающего профана. — Смотри. Видишь точки в мясе огузка? Белые люди называют такое мясо «финнозным». Это покоящаяся форма другого паразитического червя. Правда, я не знаю, развивается ли он в человеке. Но вот такие — и я ловко извлек из рассеченного легкого нитевидные нематоды длиной свыше двадцати сантиметров каждая, — такие встречаются и у людей; они способны удушить человека.
Утек зашелся в припадке кашля, и его кирпичное лицо побледнело.
— Довольно, — взмолился он, — замолчи! Я сейчас же вернусь в лагерь и стану думать о других вещах, пока не позабуду все сказанное тобой. Нет, ты недобрый! Ведь если это правда, то мне остается только питаться рыбой, как выдре, или умереть с голоду. Но, может, это только шутка белого человека?
Я деланно рассмеялся.
— Еема, Утек. Ну, конечно, я пошутил. Это только шутка. А теперь ступай в лагерь и приготовь на ужин бифштексы. Только, — я не смог удержаться от невольной мольбы, — прожарь их как следует!
21
В середине сентября выгоревшая тундра угрюмо побурела; лишь там, где раньше заморозки тронули низкие ягодники, ее оживлял красновато-коричневый оттенок.
Болотистые пастбища вокруг Волчьего Дома покрылись сетью свежих троп, проложенных идущими на юг стадами карибу, и жизненный уклад волков изменился.
Волчата покинули летнее логовище, и хотя еще не могли сопровождать Ангелину и двух самцов на большую охоту, но уже принимали участие в ближних вылазках.
Они начали познавать мир, и эти осенние месяцы были счастливейшими в их жизни.
Когда мы с Утеком возвратились домой после путешествия по центральной тундре, то обнаружили, что наша семья волков бродит широко по своему участку и проводит дни там, где увлечется охотой.
В меру своих сил и возможностей я делил с ними бродячую жизнь и безмерно наслаждаться. Комары исчезли. По ночам иногда подмораживало, но дни стояли теплые и ясные.
В один из таких ласковых, солнечных деньков я направился на север от оза, вдоль гряды холмов, которые возвышались над обширной долиной. Долина была богата кормами и служила оленям излюбленной магистралью, ведущей на юг.
На белесом небе тучей сажи висели вороньи стаи, сопровождающие стада оленей. Выводки тундрянок-куропаток кричали в зарослях стелющегося кустарника. Стайки морянок, готовых к дальнему перелету, бороздили озерца тундры.
В долине подо мной медленно катился поток карибу — стадо за стадом. Продолжая пастись, они безумно двигались на юг: их направлял инстинкт, более древний, чем наши познания.
В нескольких километрах от оза, где находилось волчье логово, мне посчастливилось найти нишу на вершине утеса, и я устроился весьма удобно: спиной уперся в шероховатую, нагретую солнцем скалу, колени подтянул к подбородку и навел бинокль на живой поток в низу в надежде увидеть волков.
И я не обманулся в своих ожиданиях. Около полудня на гребне поперечной гряды, чуть к северу от меня, появились два волка. Через некоторое время к ним присоединились еще два взрослых волка и четверо волчат. После обычного ритуала — прыжков, взаимного обнюхивания и помахивания хвостами, большинство волков улеглось, но некоторые продолжали сидеть и лениво наблюдали за оленями, которые двигались по обеим сторонам долины, в нескольких сотнях шагов от волков.
Я сразу узнал Ангелину и Георга. Что же касается другой пары волков, то один из них смахивал на дядюшку Альберта, а другого — стройного темно-серого зверя — мне прежде не доводилось встречать. Я так и не узнал, кто он и откуда, но до конца моего пребывания в тундре он неизменно оставался в стае.
Среди волков, точнее, среди всего живого вокруг, включая оленей и меня самого, только Георг проявлял некоторую активность. В то время как остальные блаженно грелись на солнышке, Георг неугомонно сновал взад-вперед по гребню хребта. Разок-другой он останавливался перед Ангелиной, но та не обращала на него никакого внимания и только лениво помахивала хвостом.
Сквозь дремоту я заметил, как на склон гряды, где отдыхали волки, поднялась важенка — очевидно, наткнулась на участок, густо поросший лишайником. Она, несомненно, видела волков, но продолжала двигаться в их направлении и вскоре оказалась метрах в двадцати от одного из волчат. Волчонок, внимательно следивший за ней, поднялся на ноги и, к моему великому удовольствию, стыдливо оглянулся через плечо на остальных волков, а затем, повернувшись, пополз к ним с поджатым хвостом.
Даже Георг, этот матерый хищник, который медленно приближался к важенке, вытянув нос принюхиваясь, не смог нарушить ее безмятежного спокойствия. И только когда он, оскорбленные в своих лучших чувствах, сделал ложный выпад в ее сторону, важенка высоко вскинула голову, повернулась на задних ногах и галопом помчалась в долину — скорее возмущенная, нежели испуганная.
Время шло, живой поток продолжал двигаться, и я уже потерял всякую надежду назахватывающее зрелище — видимо, придется удовлетвориться коротенькой интермедией, разыгранной между волком и важенкой; очевидно, волки сыты и наслаждаются послеобеденной сиестой. Но я ошибся — Георг что-то задумал.
Он в третий раз подошел к Ангелине, лениво разлегшейся на боку, и на этот раз не принял отказа. Право, не знаю, что уж он ей сказал, но, верно, что-то дельное — волчица поднялась, отряхнулась и послушно двинулась за ним. А Георг тем временем направился к другой паре — Альберту и Незнакомцу — и принялся их обнюхивать. Выслушав его предложение, те в свою очередь поднялись на ноги. Волчата, всегда готовые принять участие в любом мероприятии, с восторгом присоединились к взрослым. Встав в круг, вся стая подняла морды и завыла — точь-в-точь, как они это делали у логова перед ночной охотой.
По правде говоря, меня удивило, что они готовятся к охоте так рано, средь белого дня, но, пожалуй, больше всего меня поразило, что олени никак не отреагировали на волчий хор. Лишь некоторые из них лениво подняли головы и равнодушно взглянули в сторону волков, а затем снова принялись за мировую пастьбу. Я не успел осмыслить происходящее, как Ангелина, Альберт и Незнакомец убежали, оставив волчат сидеть рядком на самом гребне; прямо перед ними расположился Георг. Один из волчат кинулся было вслед за волками, но Георг двинулся на него, и тот поспешно вернулся на место.
С юга тянул слабый ветер, и трое волков тесной кучкой пошли ему навстречу. В долине они побежали рысцой, растянувшись цепью и неторопливо минуя группы мирно пасущихся карибу. Оленей по обыкновению это ничуть не встревожило, ни один из них не отбежал в сторону — разве только когда возникла прямая угроза столкновения.
Волки в свою очередь не обращали внимания на оленей и равнодушно пробегали мимо небольших табунков, среди которых было немало однолеток. Они не тронули никаго, а целеустремленно продолжали свой путь и вскоре оказались почти против моей ниши. Тут Ангелина остановилась и села, остальные последовали ее примеру. Вновь началось обнюхивание, затем волчица встала и повернулась к гребню, где все еще маячили волчата и Георг.
Межу двумя группами волков оказались по крайней мере сотни две оленей, к тому же из-за восточного отрога поперечного хребта непрерывно подходили новые стада. Волчица охватила их всех внимательным взглядом и вместе с компаньонами двинулась дальше. Развернувшись в одну линию, с интервалом в двести — триста метров, так что захватили почти всю долину, волки побежали на север.
Они не очень спешили, но в их маневре появилась целеустремленность, которую олени разгадали; впрочем, возможно, такое построение волков просто-напросто мешало оленям использовать свою привычную тактику — отбегать в сторону. Так или иначе, но стадо за стадом поворачивало на север, и в конце концов большинство оленей двинулись обратно той дорогой, по которой пришли. Оленям не нравилось, что их куда-то гонят, и несколько стад пытались прорвать линию наступления, но каждый раз два ближайших волка сходились к непокорным и заставляли их идти на север. Однако трем волкам было не под силу контролировать всю долину; олени вскоре сообразили, что можно прорваться на открытых флангах и продолжать движение на юг. И все же, когда волки приблизились к гряде, где их ждала группа Георга, они гнали перед собой не менее ста оленей.
Теперь карибу по-настоящему забеспокоились. Почти сплошная живая масса распалась на небольшие стада, которые галопом помчались в разные стороны. Группа за группой уходила в сторону, а волки даже не пытались этому воспрепятствовать. Как только преследователи проскакивали мимо какого-нибудь стада, карибу останавливались и выжидали момент, чтобы возобновить прерванный бег на юг.
Я начал понимать замысел волков. Они сконцентрировали все свое внимание на небольшом стаде, состоящем из десятка важенок и семи однолеток. Любая попытка стада свернуть влево или вправо немедленно пересекалась. Олени вскоре вынуждены были отказаться от маневрирования и положились на свою быстроту, стремясь уйти от преследователей на прямой. И это им, очевидно, удалось бы, но когда они пронеслись мимо ивняка, что рос в конце гряды, с фланга ударили волки.
Из-за дальности расстояния не все удалось разобрать, но я разглядел Георга, который гнался за важенкой с двумя телятами. Вот он настиг их и вдруг свернул в сторону. За ними словно серые пули летели двое волчат. Они кинулись за ближайшим олененком, но тот начал быстро увертываться. Один из волчат, стремясь срезать угол, поскользнулся и покатился кубарем, но тут же вскочил и продолжил погоню.
Остальные волчата замешкались между оленями, и я понял, что там произошло; когда же стадо во весь карьер помчалось дальше, волчата неслись за ним по пятам, но не выдержали темпа и отстали.
Отбившись от стада олененок тоже начал уходить от погони. Все четыре волчонка продолжали бежать изо всех сил, хотя догнать оленей уже не было ни малейшего шанса.
Ну, а что же взрослые волки? Когда я обернулся и навел бинокль, то увидел Георга — он стоял на том же месте, где я видел его в последний раз; медленно поводя хвостом, он следил за охотой. Тем временем остальные волки поднялись на гряду. Альберт и Незнакомец тут же улеглись, но Ангелина продолжала наблюдать за бегущими оленями.
Волчата вернулись только через полчаса. Они так устали, что едва взобрались на гребень к старшим, которые теперь лежали спокойно и отдыхали. Волчата, тяжело дыша, плюхнулись рядом, но никто из взрослых не обратил на них ни малейшего внимания.
На сегодня занятия в школе были окончены.
Болотистые пастбища вокруг Волчьего Дома покрылись сетью свежих троп, проложенных идущими на юг стадами карибу, и жизненный уклад волков изменился.
Волчата покинули летнее логовище, и хотя еще не могли сопровождать Ангелину и двух самцов на большую охоту, но уже принимали участие в ближних вылазках.
Они начали познавать мир, и эти осенние месяцы были счастливейшими в их жизни.
Когда мы с Утеком возвратились домой после путешествия по центральной тундре, то обнаружили, что наша семья волков бродит широко по своему участку и проводит дни там, где увлечется охотой.
В меру своих сил и возможностей я делил с ними бродячую жизнь и безмерно наслаждаться. Комары исчезли. По ночам иногда подмораживало, но дни стояли теплые и ясные.
В один из таких ласковых, солнечных деньков я направился на север от оза, вдоль гряды холмов, которые возвышались над обширной долиной. Долина была богата кормами и служила оленям излюбленной магистралью, ведущей на юг.
На белесом небе тучей сажи висели вороньи стаи, сопровождающие стада оленей. Выводки тундрянок-куропаток кричали в зарослях стелющегося кустарника. Стайки морянок, готовых к дальнему перелету, бороздили озерца тундры.
В долине подо мной медленно катился поток карибу — стадо за стадом. Продолжая пастись, они безумно двигались на юг: их направлял инстинкт, более древний, чем наши познания.
В нескольких километрах от оза, где находилось волчье логово, мне посчастливилось найти нишу на вершине утеса, и я устроился весьма удобно: спиной уперся в шероховатую, нагретую солнцем скалу, колени подтянул к подбородку и навел бинокль на живой поток в низу в надежде увидеть волков.
И я не обманулся в своих ожиданиях. Около полудня на гребне поперечной гряды, чуть к северу от меня, появились два волка. Через некоторое время к ним присоединились еще два взрослых волка и четверо волчат. После обычного ритуала — прыжков, взаимного обнюхивания и помахивания хвостами, большинство волков улеглось, но некоторые продолжали сидеть и лениво наблюдали за оленями, которые двигались по обеим сторонам долины, в нескольких сотнях шагов от волков.
Я сразу узнал Ангелину и Георга. Что же касается другой пары волков, то один из них смахивал на дядюшку Альберта, а другого — стройного темно-серого зверя — мне прежде не доводилось встречать. Я так и не узнал, кто он и откуда, но до конца моего пребывания в тундре он неизменно оставался в стае.
Среди волков, точнее, среди всего живого вокруг, включая оленей и меня самого, только Георг проявлял некоторую активность. В то время как остальные блаженно грелись на солнышке, Георг неугомонно сновал взад-вперед по гребню хребта. Разок-другой он останавливался перед Ангелиной, но та не обращала на него никакого внимания и только лениво помахивала хвостом.
Сквозь дремоту я заметил, как на склон гряды, где отдыхали волки, поднялась важенка — очевидно, наткнулась на участок, густо поросший лишайником. Она, несомненно, видела волков, но продолжала двигаться в их направлении и вскоре оказалась метрах в двадцати от одного из волчат. Волчонок, внимательно следивший за ней, поднялся на ноги и, к моему великому удовольствию, стыдливо оглянулся через плечо на остальных волков, а затем, повернувшись, пополз к ним с поджатым хвостом.
Даже Георг, этот матерый хищник, который медленно приближался к важенке, вытянув нос принюхиваясь, не смог нарушить ее безмятежного спокойствия. И только когда он, оскорбленные в своих лучших чувствах, сделал ложный выпад в ее сторону, важенка высоко вскинула голову, повернулась на задних ногах и галопом помчалась в долину — скорее возмущенная, нежели испуганная.
Время шло, живой поток продолжал двигаться, и я уже потерял всякую надежду назахватывающее зрелище — видимо, придется удовлетвориться коротенькой интермедией, разыгранной между волком и важенкой; очевидно, волки сыты и наслаждаются послеобеденной сиестой. Но я ошибся — Георг что-то задумал.
Он в третий раз подошел к Ангелине, лениво разлегшейся на боку, и на этот раз не принял отказа. Право, не знаю, что уж он ей сказал, но, верно, что-то дельное — волчица поднялась, отряхнулась и послушно двинулась за ним. А Георг тем временем направился к другой паре — Альберту и Незнакомцу — и принялся их обнюхивать. Выслушав его предложение, те в свою очередь поднялись на ноги. Волчата, всегда готовые принять участие в любом мероприятии, с восторгом присоединились к взрослым. Встав в круг, вся стая подняла морды и завыла — точь-в-точь, как они это делали у логова перед ночной охотой.
По правде говоря, меня удивило, что они готовятся к охоте так рано, средь белого дня, но, пожалуй, больше всего меня поразило, что олени никак не отреагировали на волчий хор. Лишь некоторые из них лениво подняли головы и равнодушно взглянули в сторону волков, а затем снова принялись за мировую пастьбу. Я не успел осмыслить происходящее, как Ангелина, Альберт и Незнакомец убежали, оставив волчат сидеть рядком на самом гребне; прямо перед ними расположился Георг. Один из волчат кинулся было вслед за волками, но Георг двинулся на него, и тот поспешно вернулся на место.
С юга тянул слабый ветер, и трое волков тесной кучкой пошли ему навстречу. В долине они побежали рысцой, растянувшись цепью и неторопливо минуя группы мирно пасущихся карибу. Оленей по обыкновению это ничуть не встревожило, ни один из них не отбежал в сторону — разве только когда возникла прямая угроза столкновения.
Волки в свою очередь не обращали внимания на оленей и равнодушно пробегали мимо небольших табунков, среди которых было немало однолеток. Они не тронули никаго, а целеустремленно продолжали свой путь и вскоре оказались почти против моей ниши. Тут Ангелина остановилась и села, остальные последовали ее примеру. Вновь началось обнюхивание, затем волчица встала и повернулась к гребню, где все еще маячили волчата и Георг.
Межу двумя группами волков оказались по крайней мере сотни две оленей, к тому же из-за восточного отрога поперечного хребта непрерывно подходили новые стада. Волчица охватила их всех внимательным взглядом и вместе с компаньонами двинулась дальше. Развернувшись в одну линию, с интервалом в двести — триста метров, так что захватили почти всю долину, волки побежали на север.
Они не очень спешили, но в их маневре появилась целеустремленность, которую олени разгадали; впрочем, возможно, такое построение волков просто-напросто мешало оленям использовать свою привычную тактику — отбегать в сторону. Так или иначе, но стадо за стадом поворачивало на север, и в конце концов большинство оленей двинулись обратно той дорогой, по которой пришли. Оленям не нравилось, что их куда-то гонят, и несколько стад пытались прорвать линию наступления, но каждый раз два ближайших волка сходились к непокорным и заставляли их идти на север. Однако трем волкам было не под силу контролировать всю долину; олени вскоре сообразили, что можно прорваться на открытых флангах и продолжать движение на юг. И все же, когда волки приблизились к гряде, где их ждала группа Георга, они гнали перед собой не менее ста оленей.
Теперь карибу по-настоящему забеспокоились. Почти сплошная живая масса распалась на небольшие стада, которые галопом помчались в разные стороны. Группа за группой уходила в сторону, а волки даже не пытались этому воспрепятствовать. Как только преследователи проскакивали мимо какого-нибудь стада, карибу останавливались и выжидали момент, чтобы возобновить прерванный бег на юг.
Я начал понимать замысел волков. Они сконцентрировали все свое внимание на небольшом стаде, состоящем из десятка важенок и семи однолеток. Любая попытка стада свернуть влево или вправо немедленно пересекалась. Олени вскоре вынуждены были отказаться от маневрирования и положились на свою быстроту, стремясь уйти от преследователей на прямой. И это им, очевидно, удалось бы, но когда они пронеслись мимо ивняка, что рос в конце гряды, с фланга ударили волки.
Из-за дальности расстояния не все удалось разобрать, но я разглядел Георга, который гнался за важенкой с двумя телятами. Вот он настиг их и вдруг свернул в сторону. За ними словно серые пули летели двое волчат. Они кинулись за ближайшим олененком, но тот начал быстро увертываться. Один из волчат, стремясь срезать угол, поскользнулся и покатился кубарем, но тут же вскочил и продолжил погоню.
Остальные волчата замешкались между оленями, и я понял, что там произошло; когда же стадо во весь карьер помчалось дальше, волчата неслись за ним по пятам, но не выдержали темпа и отстали.
Отбившись от стада олененок тоже начал уходить от погони. Все четыре волчонка продолжали бежать изо всех сил, хотя догнать оленей уже не было ни малейшего шанса.
Ну, а что же взрослые волки? Когда я обернулся и навел бинокль, то увидел Георга — он стоял на том же месте, где я видел его в последний раз; медленно поводя хвостом, он следил за охотой. Тем временем остальные волки поднялись на гряду. Альберт и Незнакомец тут же улеглись, но Ангелина продолжала наблюдать за бегущими оленями.
Волчата вернулись только через полчаса. Они так устали, что едва взобрались на гребень к старшим, которые теперь лежали спокойно и отдыхали. Волчата, тяжело дыша, плюхнулись рядом, но никто из взрослых не обратил на них ни малейшего внимания.
На сегодня занятия в школе были окончены.
22
Сентябрь сменился октябрем, морозные ночи сковали болота, покрыли льдом озера, но я с удовольствием проводил все время в тундре, продолжая вести псевдоволчий образ жизни. Однако мне не хватало свободы волков — меня призывали в избушку Майка будни исследовательской работы. Увы, следуя теории (моей собственной, но не моих работодателей), что все время нужно посвятить наблюдениям за жизнью и повадками волков, я пренебрег бесчисленными побочными исследованиями, предписанными Оттавой. Теперь, когда времени оставалось в обрез, я почувствовал, что должен (хотя бы для проформы)как-то угодить начальству.
Помимо непосредственных заданий, мне вменялось в обязанность проводить ботанические наблюдения: во-первых, собрать гербарий местной флоры; во-вторых, исследовать плотность растительного покрова и определить процентное отношение входящих в него различных растений и, в-третьих, произвести качественный анализ их состава и питательной ценности (с точки зрения оленей).
Времени на все это не осталось, и в качестве компромисса я взялся за исследования плотности покрова.
Обычно для этого пользуются кругом Раункиера — инструментом, придуманным не иначе как самим дьяволом. С виду это невинная вещица, обыкновенный металлический обруч; но на деле это дьявольский механизм, предназначенный сводить с ума нормальных людей. Пользуются им так: нужно встать на открытом участке болота, закрыть глаза, повернуться несколько раз, словно волчок, и бросить круг как можно дальше. Вся эта сложная процедура, якобы обеспечивающая бросок «наугад», на самом деле неизбежно приводила к тому, что я каждый раз терял круг и тратил уйму времени на его поиски.
Но это еще полбеды. Настоящая беда начиналась, как только он отыскивался. Я, видите ли, должен был собрать все, даже самые крошечные растения, попавшие в пределы этого заколдованного круга, определить, что это за растения, и установить количество видов, а затем подсчитать общее число растений каждого вида.
Кажется просто? Отнюдь. Все растения в тундре мелкие, иногда почти микроскопические. Первая же попытка стоила мне доброй половины дня, сильного перенапряжения зрения и приступа люмбаго — таков результат многочасовой работы, которую пришлось выполнять с пинцетом в руках, скорчившись над обручем.
На первых порах мне удалось уговорить Утека от намерения сопровождать меня в эти экспедиции, — я просто был бессилен обьяснить ему цель проводимых работ. Тем не менее на третий день моих мучений он внезапно появился на ближайшей гряде и радостно устремился ко мне. Я приветствовал его весьма сухо — сердечность не входит в число моих добродетелей — и, с трудом выпрямившись, произвел очередной бросок. Эскимос наблюдал за мной с большим интересом.
Но я устал, был расстроен, выбился из сил, и поэтому круг отлетел недалеко.
— Швианак! Плоховато. — пренебрежительно заметил Утек.
— Будь оно проклято! — вспылил я. — Посмотрим, сможешь ли ты кинуть лучше.
Видимо, сам ангел-хранитель подсказал мне этот спасительный вызов. Утек снисходительно усмехнулся, сбегал за обручем, поднял его, затем отвел руку, словно метатель диска, и бросил. Круг взлетел, подобно вспугнутой куропатке, сверкнул в лучах солнца, достигнув вершины своей траектории, плавно опустился над ближайшим тундровым озерком, почти без всплеска врезался в воду и исчез.
Утек был сражен неудачей. Лицо его вытянулось, он ждал взрыва моего гнева. Бьюсь об заклад, добрый малый так и не понял, почему я заключил его в обьятия и принялся весело отплясывать с ним джигу. Затем мы вернулись в избушку и вдвоем распили последнюю драгоценную бутылку «Волчьего коктейля». Но, несомненно, этот случай укрепил Утека во внимании, что пути белого человека поистине неисповедимы.
После того как с изучением флоры было невольно покончено, передо мной встала следующая неприятная задача — завершить исследования волчьих экскрементов.
Поскольку в Оттаве скатологии придавали исключительно важное значение, мне было предписано уделить часть времени на сбор и анализ волчьего кала. Не скажу, чтобы я был поглощен этим занятием, но, бродя по тундре, я при случае не оставлял помет без внимания. С помощью длинных хирургических щипцов я собирал его в небольшие брезентовые мешочки и на каждый вешал ярлык с указанием места и времени сбора кала. Мешочки эти хранились в избушке, под моей койкой; к концу сентября удалось собрать такую внушительную, что из-за недостатка места образцы сыпались на пол и растаскивались по всей избушке.
По различным причинам я откладывал анализ находок; не последним поводом для этого послужило присутствие Утека и Майка — я мысленно представил себе, какую физиономию они скорчат, когда узнают, чем я занимаюсь. Поэтому сборы кала я постарался всячески засекретить; Майк и Утек могли, разумеется, заинтересоваться содержимым мешочков, но были слишком деликатны (а возможно, попросту боялись моего ответа — мало ли что я мог сказать) и не спрашивали меня ни о чем. Несмотря на то что они притерпелись к неприятным сторонам моей профессии, мне не хотелось быть излишне бесцеремонным, и я все откладывал анализы, пока одним октябрьским утром они не ушли вдвоем охотится на карибу, предоставив лагерь в мое единоличное распоряжение. Я воспользовался этим и взялся за выполнение малоприятного задания. От долгого хранения собранный помет стал твердым как камень, и прежде чем приступить к обработке, его требовалось размочить. Поэтому я перетащил мешочки на берег реки и сложив в два оцинкованных ведра, залил водой. Пока они размокали, я приготовил инструменты, блокноты и прочее снаряжение и разложил все на большом плоском камне, пригреваемом солнцем и обдуваемом ветерком. Мне казалось, что предстоящую работу лучше всего проводить на воздухе.
Теперь оставалось только надеть противогаз. Да, да, я не обмолвился, именно противогаз. Меня снабдили не только противогазом, но и ящиком слезоточивых гранат — с их помощью я должен выгонять волков из логова, чтобы пристрелить, когда мне понадобятся образцы для анатомирования. Но само собой разумеется, так низко я ни разу не пал, даже когда еще не успел узнать волков и не подружился с ними. Гранаты я давным давно утопил в ближайшем озере, но противогаз сохранил, так как он за мной числился. И вот предмет, долгое время бывший обузой, теперь пригодился — ведь иногда в волчьем кале содержатся яйца исключительно опасного паразита: стоит им попасть в организм человека (случайно при входе), как там из них развиваются мельчайшие личинки, которые попадают в мозг и инцистируются, обычно с роковым исходом для человека.
Убедившись, что первая порция кала размокла, я напялил маску, выложил помет на белое эмалированное блюдо, позаимствованное в хозяйстве Майка, и принялся орудовать щипцами и скальпелем. С помощью лупы я определял составные части и результаты и заносил в записную книжку.
Процесс был весьма трудоемкий, но любопытный. И вскоре я так погрузился в работу, что совершенно погрузился в работу, что совершенно позабыл обо всем окружающем.
Когда же часа через два я с трудом выпрямился, чтобы размяться, и случайно глянул в сторону избушки, то неожиданно увидел перед собой человек двенадцать незнакомых эскимосов, которые с выражением несказанного удивления и испуга уставились на меня.
Ну и положение! Я пришел в такое замешательство, что совершенно позабыл о противогазе с его хоботом и стеклянными выпученными глазами и попытался приветствовать незнакомцев. Но мой голос, пройдя через прессованный уголь и резиновую трубку, прозвучал глухо и печально, словно ветер над могилой, и это окончательно повергло эскимосов в ужас. Стремясь исправить положение, я поспешно сорвал маску и шагнул вперед, но эскимосы с четкостью, сделавшей бы честь любому слаженному опереточному кордебалету, быстро отступили и продолжали издали глядеть на меня с диким изумлением.
Отчаянно пытаясь показать свои добрые намерения, я заулыбался во весь рот и оскалил зубы, что было принято за дьявольскую усмешку. Гости отступили еще на два шага, некоторые из них с опаской перевели взгляд на блестящий скальпель, зажатый в моей правой руке.
Они явно готовились к бегству. Мне едва удалось спасти положение. Вспомнив соответствующие иниуитские [2] слова, я выпалил нечто вроде официального приветствия. После долгой паузы один из эскимосов собрался с духом и робко ответил: постепенно они перестали смотреть на меня словно выводок цыплят на гремучую змею.
Правда, оживленной беседы не получилось, но из последовавшего высокопарного разговора выяснилось: эти люди — часть племени Утека, они провели все лето далеко на востоке и только что вернулись в родное становище, где им рассказали о странном белом человеке, который поселился в избушке Майка. Тогда они решили взглянуть на необыкновенного чужестранца собственными глазами, но все ранее услышанное не шло ни в какое сравнение с тем, что им довелось увидеть.
Во время разговора я заметил, что кое-кто из ребятишек и взрослых украдкой бросает взгляд на ведра с пометом и на эмалированное блюдо, заваленное шерстью и костями полевок. У всякого другого народа это могло быть проявлением праздного любопытства, но я уже достаточно долго прожил среди эскимосов и научился понимать их мысли, даже весьма уклончивые. Проявленный ими интерес я воспринял как тонкий намек на то, что после долгого пути они не прочь попить чайку и закусить.
В отсутствие Майка я остался за хозяина; памятуя, что гостеприимство — высшая добродетель на Севере, я пригласил эскимосов на ужин к себе в избушку. Они, по-видимому, все поняли, приняли предложение и оставили меня заканчивать анализ последней кучки помета, а сами поднялись на соседнюю гряду, чтобы разбить там походный лагерь.
Помимо непосредственных заданий, мне вменялось в обязанность проводить ботанические наблюдения: во-первых, собрать гербарий местной флоры; во-вторых, исследовать плотность растительного покрова и определить процентное отношение входящих в него различных растений и, в-третьих, произвести качественный анализ их состава и питательной ценности (с точки зрения оленей).
Времени на все это не осталось, и в качестве компромисса я взялся за исследования плотности покрова.
Обычно для этого пользуются кругом Раункиера — инструментом, придуманным не иначе как самим дьяволом. С виду это невинная вещица, обыкновенный металлический обруч; но на деле это дьявольский механизм, предназначенный сводить с ума нормальных людей. Пользуются им так: нужно встать на открытом участке болота, закрыть глаза, повернуться несколько раз, словно волчок, и бросить круг как можно дальше. Вся эта сложная процедура, якобы обеспечивающая бросок «наугад», на самом деле неизбежно приводила к тому, что я каждый раз терял круг и тратил уйму времени на его поиски.
Но это еще полбеды. Настоящая беда начиналась, как только он отыскивался. Я, видите ли, должен был собрать все, даже самые крошечные растения, попавшие в пределы этого заколдованного круга, определить, что это за растения, и установить количество видов, а затем подсчитать общее число растений каждого вида.
Кажется просто? Отнюдь. Все растения в тундре мелкие, иногда почти микроскопические. Первая же попытка стоила мне доброй половины дня, сильного перенапряжения зрения и приступа люмбаго — таков результат многочасовой работы, которую пришлось выполнять с пинцетом в руках, скорчившись над обручем.
На первых порах мне удалось уговорить Утека от намерения сопровождать меня в эти экспедиции, — я просто был бессилен обьяснить ему цель проводимых работ. Тем не менее на третий день моих мучений он внезапно появился на ближайшей гряде и радостно устремился ко мне. Я приветствовал его весьма сухо — сердечность не входит в число моих добродетелей — и, с трудом выпрямившись, произвел очередной бросок. Эскимос наблюдал за мной с большим интересом.
Но я устал, был расстроен, выбился из сил, и поэтому круг отлетел недалеко.
— Швианак! Плоховато. — пренебрежительно заметил Утек.
— Будь оно проклято! — вспылил я. — Посмотрим, сможешь ли ты кинуть лучше.
Видимо, сам ангел-хранитель подсказал мне этот спасительный вызов. Утек снисходительно усмехнулся, сбегал за обручем, поднял его, затем отвел руку, словно метатель диска, и бросил. Круг взлетел, подобно вспугнутой куропатке, сверкнул в лучах солнца, достигнув вершины своей траектории, плавно опустился над ближайшим тундровым озерком, почти без всплеска врезался в воду и исчез.
Утек был сражен неудачей. Лицо его вытянулось, он ждал взрыва моего гнева. Бьюсь об заклад, добрый малый так и не понял, почему я заключил его в обьятия и принялся весело отплясывать с ним джигу. Затем мы вернулись в избушку и вдвоем распили последнюю драгоценную бутылку «Волчьего коктейля». Но, несомненно, этот случай укрепил Утека во внимании, что пути белого человека поистине неисповедимы.
После того как с изучением флоры было невольно покончено, передо мной встала следующая неприятная задача — завершить исследования волчьих экскрементов.
Поскольку в Оттаве скатологии придавали исключительно важное значение, мне было предписано уделить часть времени на сбор и анализ волчьего кала. Не скажу, чтобы я был поглощен этим занятием, но, бродя по тундре, я при случае не оставлял помет без внимания. С помощью длинных хирургических щипцов я собирал его в небольшие брезентовые мешочки и на каждый вешал ярлык с указанием места и времени сбора кала. Мешочки эти хранились в избушке, под моей койкой; к концу сентября удалось собрать такую внушительную, что из-за недостатка места образцы сыпались на пол и растаскивались по всей избушке.
По различным причинам я откладывал анализ находок; не последним поводом для этого послужило присутствие Утека и Майка — я мысленно представил себе, какую физиономию они скорчат, когда узнают, чем я занимаюсь. Поэтому сборы кала я постарался всячески засекретить; Майк и Утек могли, разумеется, заинтересоваться содержимым мешочков, но были слишком деликатны (а возможно, попросту боялись моего ответа — мало ли что я мог сказать) и не спрашивали меня ни о чем. Несмотря на то что они притерпелись к неприятным сторонам моей профессии, мне не хотелось быть излишне бесцеремонным, и я все откладывал анализы, пока одним октябрьским утром они не ушли вдвоем охотится на карибу, предоставив лагерь в мое единоличное распоряжение. Я воспользовался этим и взялся за выполнение малоприятного задания. От долгого хранения собранный помет стал твердым как камень, и прежде чем приступить к обработке, его требовалось размочить. Поэтому я перетащил мешочки на берег реки и сложив в два оцинкованных ведра, залил водой. Пока они размокали, я приготовил инструменты, блокноты и прочее снаряжение и разложил все на большом плоском камне, пригреваемом солнцем и обдуваемом ветерком. Мне казалось, что предстоящую работу лучше всего проводить на воздухе.
Теперь оставалось только надеть противогаз. Да, да, я не обмолвился, именно противогаз. Меня снабдили не только противогазом, но и ящиком слезоточивых гранат — с их помощью я должен выгонять волков из логова, чтобы пристрелить, когда мне понадобятся образцы для анатомирования. Но само собой разумеется, так низко я ни разу не пал, даже когда еще не успел узнать волков и не подружился с ними. Гранаты я давным давно утопил в ближайшем озере, но противогаз сохранил, так как он за мной числился. И вот предмет, долгое время бывший обузой, теперь пригодился — ведь иногда в волчьем кале содержатся яйца исключительно опасного паразита: стоит им попасть в организм человека (случайно при входе), как там из них развиваются мельчайшие личинки, которые попадают в мозг и инцистируются, обычно с роковым исходом для человека.
Убедившись, что первая порция кала размокла, я напялил маску, выложил помет на белое эмалированное блюдо, позаимствованное в хозяйстве Майка, и принялся орудовать щипцами и скальпелем. С помощью лупы я определял составные части и результаты и заносил в записную книжку.
Процесс был весьма трудоемкий, но любопытный. И вскоре я так погрузился в работу, что совершенно погрузился в работу, что совершенно позабыл обо всем окружающем.
Когда же часа через два я с трудом выпрямился, чтобы размяться, и случайно глянул в сторону избушки, то неожиданно увидел перед собой человек двенадцать незнакомых эскимосов, которые с выражением несказанного удивления и испуга уставились на меня.
Ну и положение! Я пришел в такое замешательство, что совершенно позабыл о противогазе с его хоботом и стеклянными выпученными глазами и попытался приветствовать незнакомцев. Но мой голос, пройдя через прессованный уголь и резиновую трубку, прозвучал глухо и печально, словно ветер над могилой, и это окончательно повергло эскимосов в ужас. Стремясь исправить положение, я поспешно сорвал маску и шагнул вперед, но эскимосы с четкостью, сделавшей бы честь любому слаженному опереточному кордебалету, быстро отступили и продолжали издали глядеть на меня с диким изумлением.
Отчаянно пытаясь показать свои добрые намерения, я заулыбался во весь рот и оскалил зубы, что было принято за дьявольскую усмешку. Гости отступили еще на два шага, некоторые из них с опаской перевели взгляд на блестящий скальпель, зажатый в моей правой руке.
Они явно готовились к бегству. Мне едва удалось спасти положение. Вспомнив соответствующие иниуитские [2] слова, я выпалил нечто вроде официального приветствия. После долгой паузы один из эскимосов собрался с духом и робко ответил: постепенно они перестали смотреть на меня словно выводок цыплят на гремучую змею.
Правда, оживленной беседы не получилось, но из последовавшего высокопарного разговора выяснилось: эти люди — часть племени Утека, они провели все лето далеко на востоке и только что вернулись в родное становище, где им рассказали о странном белом человеке, который поселился в избушке Майка. Тогда они решили взглянуть на необыкновенного чужестранца собственными глазами, но все ранее услышанное не шло ни в какое сравнение с тем, что им довелось увидеть.
Во время разговора я заметил, что кое-кто из ребятишек и взрослых украдкой бросает взгляд на ведра с пометом и на эмалированное блюдо, заваленное шерстью и костями полевок. У всякого другого народа это могло быть проявлением праздного любопытства, но я уже достаточно долго прожил среди эскимосов и научился понимать их мысли, даже весьма уклончивые. Проявленный ими интерес я воспринял как тонкий намек на то, что после долгого пути они не прочь попить чайку и закусить.
В отсутствие Майка я остался за хозяина; памятуя, что гостеприимство — высшая добродетель на Севере, я пригласил эскимосов на ужин к себе в избушку. Они, по-видимому, все поняли, приняли предложение и оставили меня заканчивать анализ последней кучки помета, а сами поднялись на соседнюю гряду, чтобы разбить там походный лагерь.