Можаев Борис Андреевич. История села Брехова, писанная Петром Афанасиевичем Булкиным

   - Урны, - подсказал Петя Долгий.
   - Вот-вот. У него в кабинете их две стояло - одна в том углу, другая в этом. Он ходит, значит, в носках от одной к другой и плюет.
   Беда, думаю. Кабы он хотел что сказать, уже сказал бы. А тут замышляет. И такое, что и высказать не хочет. Ходил он ходил, и вдруг ни с того ни с сего:
   - Ты почему провокационные вопросы задаешь?
   Я так и обомлел:
   - Кому, Семен Иванович, задавал я провокацию?
   - Ты не прикидывайся дураком! Кто спрашивал нашего инструктора про оппортунистов?
   - Дак ведь это я для поддержания порядка.
   Тут все как загогочут. А Мотяков подошел ко мне и рявкнул:
   - Комедию ломать! Я отобью у тебя охоту дурачиться враз и навсегда. Ты что, не знаешь, кто такие оппортунисты?
   Я аж привскочил:
   - Знаю, товарищи члены бюро районного комитета, знаю.
   Все опять засмеялись, а меня обида взяла:
   - Товарищи, не считайте меня за дурака.
   - Ты давай сам не придуривайся. Ну, говори, зачем задавал вопрос? Мотяков стоит передо мной и на носках покачивается.
   А второй секретарь Семкин, такой кучерявенький и очень уж шустрый, говорит:
   - Семен Иванович, ей-богу, он это без цели. Позвольте, я ему вопрос задам?
   - Задавай.
   - Скажите, Филипп Самоченков, кто такие оппортунисты?
   И все снова захохотали.
   - Дак все мы с вами и есть оппортунисты, - отвечаю.
   - Как? И я оппортунист? - Мотяков аж голову вскинул кверху, а все остальные притихли.
   - Нет, вы, Семен Иванович, не оппортунист. А мы все оппортунисты.
   - Почему?
   - Потому как планы мы не выполняем.
   И все снова захохотали.
   - Дурак, - говорит Мотяков. - Оппортунизм - это течение. Понял, враз и навсегда?
   Ну, думаю, пропал. Ежели под течение определили меня - конец. Я знал, что в партии какое-то течение было... Стою я, будто в рот воды набрал. А они смеются. Даже Мотяков прыснул два раза.
   - Ладно, - говорит, - потешил. Ты почему хлеб не сдаешь?
   - Дак ничего нет, Семен Иванович. Окромя проса.
   - Сколько проса у тебя?
   - Да пудов шестнадцать осталось. Товарищи члены районного бюро, не сумлевайтесь! Завтра же всю сдам...
   Все опять засмеялись. И Мотяков не удержался: "Га, га, га! Ну, Самоченков, запомнишь ты оппортунизм. А просо чтоб завтра же было на ссыпном пункте".
   Так я и откупился от оппортунизма просом.
   Ну, посмеялись мы. А Петя Долгий и спрашивает:
   - В самом деле, кто же такие оппортунисты?
   - А кто их знает, - сказал Филипп. - Может быть, это тунеядцы, которых выселяют теперь в отдаленные места.
   - Нет, - сказал я. - Оппортунисты это люди, которые не выдерживают руководящей линии. И поэтому за ними нужно следить.
   - Ай да Булкин! - сказал Петя Долгий. - Рано тебя на пенсию отправили. Ты еще пригодился бы кое-где.
   - А что ж? Все может быть... И пригожусь еще...
   О РАЗБОЙНИКАХ, О ХУЛИГАНСТВЕ И О ТОМ, КАК ВСЕ ЭТО ИЗМЕНИЛОСЬ К ЛУЧШЕМУ
   У Матвея Кадушкина, садовника из деревни Малые Бочаги, на стене висит карта европейской части Советского Союза, - карта перекрещена черным карандашом; и как раз на пересечении линий жирный кружочек выведен. Это и есть Малые Бочаги. Пуп Земли. Тридцать верст до Брехова и пять километров до Тиханова. Значит, наш район есть центральный, выставленный как бы напоказ. Поэтому раньше у нас было много бродяг, богомольцев, всяких калек, перехожих и воров. Рассказывают, якобы царь с царицей пеш прошли по нашему району (раньше - уезду), в Сэров богу молиться ходили. Первых мы перевели начисто, уничтожили то есть, а воровство еще осталось, как пережиток прошлого. И более того, оно усилилось хулиганством. Тут есть объяснение причины: наш народ раньше имел притеснение от помещиков и заезжей буржуазии, купцов то есть. Поэтому много было разбойников.
   Возле деревни Желудево у нас городок есть - старинная крепость с насыпными валами. Все говорят, что там разбойник Кудеяр жил со своей шайкой. А на реке Прокоше даже целые разбойные села были, - это Слезнево и Богомолове. Между ними река сильно сужается, перекаты идут. Вот на этих перекатах и работали разбойнички - купцов встречали. Те, бывало, подходят к верхнему селу Слезневу - слезы льют. Проскользнут благополучно через перекаты, выйдут на простор к Богомолову - богу молятся. Тут уж не опасно - на лодке не догонишь.
   Петя Долгий якобы в книжке читал: пуще всех разбойничали в нашем крае бабы. Мы даже поспорили с ним, потому как таперика, по моим наблюдениям, бабы, то есть женщины по-современному, работают, а мужики пьянствуют и хулиганят. Но Петя Долгий показал мне книгу тамбовского буржуазного историка Дубасова. И я прочел, будто и вправду бабы раньше разбойничали.
   Один случай я даже переписал, чтобы вы сами смогли убедиться. Некий дворянин Веденяпин, проезжая из Елатьмы в свое имение Зуево, остановился у одной вдовы, тоже дворянки. И вот что пишет буржуазный историк со слов того дворянина Веденяпина. Беру в кавычки: "В то число, в полночь, к оной вдове приехала воровски М.А.Еталычева с людьми своими и со крестьяны из Матки, с попом Семеном Акимовым да церковником Силою Семеновым, и, связав меня, били смертно и топтали, и деньги 70 рублей моих отняли, и лошадь, мерина гнедова, отняли ж".
   Или вот еще исторический пример (это я выписал из районной газеты соседнего города Кадома): "Кадомский купец Заливаев набрал шайку разбойников и ночью напал в городе на дом купца Лытина. Вооруженные ружьями и кистенями разбойники вырубили сенные двери и ворвались в дом. Причем растлили двух девиц и на рассвете вернулись благополучно домой..." - так и далее.
   Тут мы скажем - эге! Разбой-то разбоем, но он классовый характер носит. Порождение антагонизма то есть. Я хочу сказать - окраска у него была непримиримая. У нас же таперика если и случается драка, то только промеж себя и то по пьянке. Безо всякого антагонизма, по чистой дурости, можно сказать. А воровство бывает чаще всего из общественной кладовой накопления. И тут без антагонизма обходится дело. Случаются, конечно, и обострения, и даже судят. Особенно после указа насчет хулиганства и усиления борьбы с ним. Дак без этого тоже нельзя. Сами посудите. Взять хоть такой случай...
   В прошлом годе только что район у нас открыли (на десять лет закрывали нас); пришел я в Тиханово насчет пензии. Поселился в доме приезжих. Дежурила как раз Агафья Ивановна. "Здорово!" - "Здорово!" - "Как вы, да как я... Давненько, мол, не виделись". Я, бывало, в бытность председателя повозил ей и кур, и гусей, и меду... Дело прошлое, как говорится.
   - Жизнь к нам вернулась, - говорит Агафья Ивановна. - В магазинах и хлеб и сахар появился. Чего теперь не жить? Одно вот плохо - выбрали меня в судебные заседатели. И каждый день все заседаем.
   - Чего вы там заседаете? Или вам делать нечего?
   - Дак все судим. По новому указу за хулиганство. Вчера Валерку Клокова засудили. Шофера из Провотарова.
   - За что?
   - Колхозное собрание разогнал.
   - Там же Иван Свиненков в председателях.
   - В нем-то вся и притчина. Его раньше из потребсоюза в председатели к ним назначили. Ну! Когда район закрывали... А теперь открыли район колхозники и говорят: "Забирайте его обратно". Но кому он нужен? Он же работает у них, а живет в Тиханове. И заместителя себе тихановского назначил. И тащат за компанию из Провотарова. Колхозники роптали, роптали. Да кто их слушает? А тут как раз отчетное собрание. Народ собрался возле правления, и председатель со своим заместителем тут. Вот тебе, подъезжает на самосвале Валерка, пьяный. Встал он на крыле и говорит колхозникам: "Чего вы по углам все шепчетесь? Вяжите Свиненкова да его заместителя и ко мне в кузов бросайте. Я их в Тиханово на свалку отвезу".
   Все засмеялись. А Свиненков крикнул: "Взять его!" Бросился к нему заместитель. А Валерка в кузов. Там у него поленья лежали. Заместитель на колесо. Валерка его хлоп поленом по голове. Тот с ног. Этот выпрыгнул из кузова - на него председатель сельсовета. Валерий выхватил из кабины насос... и того успокоил. Свиненков убежал. А Валерка залез на кабинку, как на трибуну, и говорит: "Собрание закрывается". Ну, посмеялись да разошлись. А этому вчера три года дали. Плакал-то... Трое детей осталось.
   - Пусть поплачет, - говорю. - Тут потакать нельзя. Острастка - большое дело. Иначе диктатура ослабнет.
   - Дак ведь и я не против, - сказала Агафья Ивановна. - Мы вот сегодня опять судим.
   - Кого?
   - С кирпичного завода. На трубу лазили.
   - На какую трубу?
   - Да на заводскую. Вон она торчит, как чертов перст.
   Я поглядел в окно - как раз труба напротив была... высоченная!
   - В ней, - говорю, - метров пятьдесят будет.
   - Пятьдесят четыре метра.
   - Зачем же они лазили?
   - На спор. После работы Ванька Салазкин говорит: "Эй, вы, сосунки! Вот я сейчас залезу на трубу и куфайку на громоотвод повешу. Ежели кто из вас сымет, ставлю поллитру водки. А не сымете - с вас литр". Бригадир было не пускал его. Да он мотанул того: "Не твое дело!" Ну, залез он, повесил на громоотвод куфайку... Вон видишь, он еще отогнут в сторону.
   Я посмотрел в окно - громоотвод и в самом деле отогнут был.
   - Кто же снял куфайку?
   - Витька Бузинов. Подумаешь, говорит, дерьма собачьего! Куфайку повесил на громоотвод. Взял он гармошку, ремень через плечо и полез. Залез на трубу, снял куфайку. Еще покрутил ей над головой и бросил. Потом сел на край трубы, страданье сыграл: "Ты, залетка, залетуха, полети ко мне, как муха". Потом и гармошку бросил. Встал, походил по краю трубы... Еще кепочкой помахал. Стал слезать - ухватился за крайнюю скобу, она вместе с кирпичом и вывалилась. Он и полетел.
   - Разбился?
   - Нет, жив... Вот сегодня судить будем.
   - За что же? За то, что упал?
   - Да судить не Витьку, а Ваньку Салазкина. Того, который куфайку вешал. Бригадира ударил. Руку поднял.
   - Ну, за это следует, - говорю. - Руку подымать нельзя.
   Пошел я на кирпичный завод; надо проверить, думаю. Что за чудо? Пятьдесят четыре метра пролетел человек и не разбился.
   Подхожу. Они все сидят возле красного уголка, суда ждут. А судья-то в Рязани застрял.
   - Чего ж вы, - говорю, - на трубу лазаете?
   - А чего ж делать? Работа ноне в пять часов кончается.
   - А культурно-массовые мероприятия, - говорю.
   - Это чего? "Козла", что ли, забивать? Итак руки все отколотили.
   - Как же это он не разбился? - спрашиваю. - Святой, что ли?
   - У нас там, возле трубы, навес, крытый шифером. Над мотором для подкачки тяги. Он и угодил на этот навес. Навес с прокатом. Вдребезги разбился. Витька пробил крышу да угодил на сетку металлическую - каркас над электромотором... И сетку погнул.
   - И долго лежал?
   - Да ну!.. Сам встал. До больницы дошел. Вроде бы в больнице дня два кровью помочился. А так ничего.
   - Где же он сейчас?
   - В чайной водку пьет.
   Осмотрел я и навес пробитый, и сетку металлическую - как зыбка прогнулась... Пришел в чайную. Там Свиненков как раз сидел, председатель из Провотарова. "Привет!" - "Привет". Сели, взяли бутылку "райкомовской" (это перцовку у нас так называют), разлили. Я ему рассказываю про чудо на трубе, а он мне:
   - Вон, - говорит, - он, герой! Витька Бузинов.
   Тот ходит и в самом деле героем - свитер на нем в полоску, да еще шарф пестрый поверху. У одного стола выпьет, к другому садится.
   - Витя, давай к нам! - позвал его Свиненков.
   Он подходит, берет мою стопку - и в рот.
   - Привет, - говорит, - Свиненкову!
   А мне руку подает, как тот космонавт:
   - Виктор Бузинов.
   Я тоже называюсь:
   - Булкин Петр Афанасиевич, из Брехова.
   - О-о! - ахнул он. - Уже туда пошло.
   - Витя, - спрашиваю его, - долго ты летел с трубы?
   - Долго.
   - Успел что-нибудь подумать?
   - Успел.
   - О чем же ты думал, когда летел?
   Он выпил еще и говорит:
   - Лечу я с трубы и думаю: вот дьявол! Опять дома будет неприятность...
   Как видите, все здесь сводится к чисто домашним неприятностям. Никакой непримиримости тут нет. Ну самое большое - это недоразумение в масштабах колхоза, как было в случае со Свиненковым и шофером из Провотарова. Опять-таки чисто местное противоречие. В самом деле - все встало на свои места: и председатель работает, и его заместитель. И колхозники, то есть общество, не страдает от такого хулиганства. А ежели общество не страдает, то, значит, никакого антагонизма в нем нет. Дурость одна, и больше ничего.
   КАК МЕНЯ СУДИТЬ ХОТЕЛИ
   Погорел я на мелочи - обиделся на меня Семен Мотяков через заведующую райздравотделом Степаниду Пятову.
   Женщина она была образованная и потому в любой мороз ходила не в валенках, а в белых ботиках, которые натирала мелом или зубным порошком. Однажды в предвыборную кампанию поехали они по району для встречи с избирателями.
   Позвонили нам из района. Мы вышли встречать их всем колхозом. Стали вдоль дороги на краю села, ждем-пождем, а их все нет. Уже стемнелось. Мужики спор завели; одни говорят - депутат едет, а другие - кандидат. А Парамон Дранкин говорит: "Дурачки! Ни то, ни другое... А едет к нам депутат в кандидаты".
   Наконец показались... На паре едут, с колокольцами. И песняка наяривают - пьяные. Мы: "Ура! Ура!" - и шапки вверх бросаем. А они галопом мимо нас... Свернули к моему дому. Бегу.
   Маруська моя уже печь растопила и возле огня ноги Степаниде растирает. Говорит, с пару зашлись. И ботики ее тут же валяются, как деревянные колодки. Мотяков ходит по горнице босой, депутата нет, а Смирнов, агитатор, на стол облокотился и вроде бы заснул.
   - Петька! - говорит мне Мотяков. - Народ собрал?
   - Дак вы же сами видели. Мимо проехали.
   - Это на случай проезда... А для политической беседы?
   - Все пошли в клуб.
   - Хорошо. Потормоши нашего агитатора. Веди его к народу...
   Я только тронул его за плечо - он встал, как по команде.
   - В каком направлении идти? - говорит, а сам за стул держится.
   - Может, отложим на утро? - спрашиваю Мотякова.
   - Веди! Он человек привычный.
   И в самом деле привычный... Пока вел его до клуба, он висел на мне. Но как только увидел трибуну на сцене - сразу воспрянул, оттолкнул меня, сам дошел, обнял ее обеими руками и заговорил, будто с перерыва вернулся:
   - Товарищи! Как мы все с вами знаем - наши достижения налицо...
   Ну, шире - дале. Рассказал о росте благосостояния народа, о происках международных агентов империализма, и про двенадцать держав, которые шли на нас в гражданскую войну, и про внутреннюю контрреволюцию на колхозном фронте, и про путь к изобилию. Словом, все этапы исторического развития отметил. И заздравием кончил за кого следует. Все честь честью...
   Что значит - была верная руководящая линия! Даже ребенок знал, с чего начинать надо и чем кончать. И на каких этапах остановиться... то есть все перечислить по порядку... Вот что главное. А таперика некоторые говорят, что, мол, в любом выступлении главное, якобы, есть внутреннее содержание. Но позвольте задать вопрос: что важнее, порядок или внутреннее содержание? Конечно же порядок, потому что он задается враз и навсегда и спускается он сверху. За ним можно следить, его удобно контролировать. А как ты проконтролируешь внутреннее содержание? Во-первых, его сочиняют все, кому не лень, а во-вторых, оно бывает разное. Поэтому я и говорю: надо иметь что-нибудь одно - либо порядок и дисциплину, либо внутреннее содержание. Но еще неизвестно, куда оно приведет. Вот так.
   Таперика возвратились мы домой с агитатором. Я еще Якова Ивановича с собой прихватил - бухгалтера. Пельменей много наделала Маруська, и водки всем хватит. Пей, по случаю народного гуляния.
   Приходим ко мне домой - за столом одна Маруська.
   - В чем дело? Где остальные?
   - Они в горнице, обогреваются...
   Я шасть в дверь. Брат родной! Семен Иванович ее приобщает прямо в кровати. Остолбенели мы все на пороге, язык не поворачивается. А Семен Иванович эдак, через плечо:
   - Ты что, провокации в собственном доме устраиваешь?
   - Пельмени готовы...
   - Да подавись ты своими пельменями. Закрой дверь!
   Я прикрыл дверь, а в горнице завозились. Ну, будет буря. Мой бухгалтер выпил стакан водки, утерся - и только его видели. Агитатор захрапел на диване, а мы с Маруськой сидим друг перед дружкой, нос к носу, как две кукушки на старинных часах - в пору только закуковать.
   Наконец выходят они одетые из горницы. Степанида сняла свои ботики с печки и стала надевать их. Потянет, потянет, да как топнет ногой вроде бы на меня и на Маруську. Мы только вздрагиваем.
   - Скажи, чтоб запрягали, - приказал мне Мотяков.
   Я кликнул кучера - он в соседней избе расположился. Тот в момент запряг. Входит с ним. Мотяков и не глядит на меня.
   - Лошади готовы?
   - Так точно, - отвечаю.
   Он покосился на Смирнова. Тот храпит в обе ноздри.
   - Утром привезешь его на своих лошадях в Свистуново... А насчет горницы не вздумай трепаться. Язык отрежу!
   И уехал. Встал наутро мой агитатор и спрашивает:
   - Ну, когда мы встречу проведем с народом?
   - Дак вы уже, - говорю, - выступили.
   - Когда?
   - Вчера вечером.
   - Да ну? Убей - не помню. И что же я говорил?
   - Хорошую речь произнесли. Точь-в-точь как по бумажке.
   - А что я, сидел?
   - Нет, - говорю, - за трибуну держались.
   - Ну, спасибо, Булкин. Хорошо у тебя служба поставлена.
   Мне бы, дураку, промолчать, а я обрадовался этой похвале и говорю:
   - Вы бы это Семену Ивановичу сказали, а то он остался недоволен. Уехали по служебным надобностям.
   - Что ему, водки не хватило?
   - Потревожили его ночью... Петухи поют, собаки лают. Деревня!
   - Ничего... Я все улажу.
   Вот тебе, неделя не прошла - вызывает меня Мотяков. Сидит в кабинете один и руки не подал. Я было на стул присел, возле двери. Он поманил меня пальцем:
   - Подойди-ка к столу. Хочу на тебя посмотреть.
   Подхожу, смотрю ему на стол; перед ним лежит разнарядка на заготовку леса по колхозам. Он меня распекает, а я ту разнарядку читаю - кому сколько кубов запланировано.
   - Я еще понимал бы, - говорит, - ошибся, допустим. Подглядел чужую личную жизнь. Но чтобы агитатора в курс дела вводить! Этого я тебе никогда не прощу.
   Отчитывал, отчитывал, потом и говорит:
   - Ступай к председателю райисполкома на совещание. А я подумаю насчет твоего поведения. Как с тобой поступить.
   Заест он меня таперика, думаю. Иду в райисполком, а самому и в голову ничего не лезет. Какое тут совещание, ежели Семен Мотяков тебя за штаны взял. Кабы по миру не пустил в чем мать родила?
   Ну, собрались мы, все председатели. Глядь - и сам Семен Иванович идет, в руках держит тую самую разнарядку. Садится он за стол рядом с председателем райисполкома и говорит:
   - Товарищи руководители колхозов! Мы вас пригласили посоветоваться. На совесть вашу, значит... Кто сколько может заготовить и вывезти лесу? Сами понимаете, обстановка требует. Соседи взяли высокие обязательства. Неужели мы отстанем?
   Значит, выколачивать высокий процент решили. Вроде бы как добровольно... Перекрыть контрольную цифру, что у них в разнарядке. Надо бы мне промолчать, а я ляпнул не подумавши:
   - Дак у вас же есть разнарядка... Там все расписано.
   Мотяков аж подпрыгнул:
   - Кто тебя уполномочил выступать за райком партии? Ты кто такой? Тебя допустили к священному столу секретаря райкома, а ты бумаги на нем читать?! Не дозрел ты еще до руководителя...
   И дали мне строгача. А потом уполномоченные зачастили. Первым нагрянул к нам секретарь по животноводству. Целый лагун медовухи выпил. Красный сделался, глаза выпучил и все приглядывается - за что бы зацепиться. Идет, ноги в стороны расставляет, вроде бы у него промежность распирает. А навстречу по селу конюх наш на жеребце едет, все с галопа осаживает того на рысь... Тут секретарь и зацепился.
   - Кто дал право ездить на производителе? - спрашивает меня.
   - Это не езда, а проминка.
   - Кто же проминку делает галопом?
   - Где же ты видишь галоп? Это рысь!
   - Не рысь, а галоп!
   - Может, иноходь тоже галоп?..
   Ну, шире - дале. Заходим в кабинет - он на меня:
   - Тебе, - говорит, - не токомо что людей - производителя доверять нельзя. Сдавай дела!
   Ну, меня и взорвало - я тоже лагун выпил. Хватаю свою печать, обмочил ее чернилами и шлеп ему в будку:
   - На, руководи!..
   Щеки у него пухлые и потные. Печать моя смазалась, и потекло ручьями по щекам.
   - Ах, так! - он схватил чернильницу - да в меня.
   Я ей на лету ладонь подставил - все брызги опять в него. Он хватает телефонную трубку и прокурору:
   - Прошу, - говорит, - арестовать Булкина. Он руку поднял на районную инстанцию, на меня то есть.
   А тот его и спрашивает: на бюро, мол, разбирали? Нет? Тогда обождем...
   И вот вызывают меня на бюро. Я нарочно надел тот самый китель, в котором сражался с секретарем по животноводству, - когда он запустил в меня чернильницей - рукав у меня залило.
   - Как же, - говорю, - так выходит? Я его якобы избил чернильницей, а чернила на меня полетели?
   - А кто тебе дал право ставить служебную печать на руководящее лицо? спрашивает Мотяков.
   Я было насчет производителя заикнулся, но меня и слушать не хотят. "Тут, - говорит Мотяков, - дело не в жеребце, а в политике... Дать ему строгана!" И записали мне двенадцатый по счету выговор. А про себя они постановили - проверить мою черную кассу и отдать меня под суд. Но кто не имел в тую пору черной кассы?
   Накануне этого бюро авария у нас случилась. Дали нам за молоко новый ГАЗ-51. А шофера нет. Тут как раз из армии пришел племянник Сморчкова, счетовода нашего. У меня, говорит, есть права. Вызвали мы его на правление и решили ему дать новую машину. Оказалось, что эти права он где-то спер и подделал. Поехал он на другой день в город и врезался в МАЗ. Звонят мне оттуда - выезжай, забирай свою телегу! Едем с Сашкой на конях в область. Двести километров за сутки покрыли. Являюсь в рембазу. "Выпиши, говорят, наряд". - "Когда машину исправите?" - "Через полгода". - "Брат родной?! А на чем урожай вывозить?" - "Это дело нас не касается..." - "Поедем, Сашка, в Пугасово..."
   Взяли мы бочку меду, мешок муки. Ходы знакомые... Заехали сначала в Тиханово, по фляге меду - литров по сорок завезли начальнику милиции Змееву и прокурору Абрамкину. Приняли... Ну, значит, тормоза поставлены. Таперика газуй до поворота - шламбалка открыта.
   Заехали мы на Пугасовскую автобазу, показали кому надо свое добро... Ну, что ты? За это самое не токмо что машину починить - кишки тебе новые поставят. Через неделю загудела моя машина, только куры разлетаются с дороги.
   А мед и муку списали мы по черной кассе, якобы за ремонт. Вот на эту свежую раструску они и побежали, как мыши...
   Приезжает ко мне не кто иной, как сам начальник милиции Змеев:
   - Петр Афанасиевич, я к тебе на случай выявления хулиганства. Братья Хамовы с Дранкиными подрались.
   - Чего их выявлять? Забирай и тех и других. Все они виноватые.
   - Так-то оно так, но мы все ж таки власть. Нельзя забирать огульно. Надо выявлять по очереди.
   - Ну, выявляйте.
   Поселился он у меня. Пьет, ест, на улицу глаз не кажет. А мне не жалко. Живи! Чего у меня не хватало? Одних баранов было двадцать штук, да две свиньи. Пей, Змеев, ешь! И я вроде бы ничего не замечаю. А он нет-нет да и сходит в бухгалтерию. Выбрал там документы насчет меда и муки и уехал. А на прощание сказал Якову Ивановичу: "Смотри у меня, Булкину ни слова. Не то вместе с ним загремишь".
   Но Яков Иванович напился у меня и все рассказал. "Подлец я, говорит, иуда-предатель. И хуже того - сотрудник. Привлек он меня на свою сторону. Хочешь - мне сейчас плюй в рожу, хочешь погоди. Но все равно я тебя уважаю..." Признается он, а сам плачет. Перепили мы.
   На другой день поехал я в район. Захожу в магазин - Змеев как раз там:
   - Здорово! Ты где остановился?
   - У приятеля.
   - Нет уж, давай ко мне. Располагайся, как дома.
   - Это где? - спрашиваю. - В камере, что ли?
   Он и остолбенел.
   - Спасибо, - говорю, - Змеев, что не побрезговал моей хлеб-солью. - И пошел прочь.
   А он мне вслед:
   - Ты вот как заговорил... Ну, погоди, ты у меня запоешь по-другому.
   Не успел я до своих дойти, как догоняет меня наш милиционер Тузиков:
   - Петр Афанасиевич, срочно в кабинет Змеева.
   Прихожу. Он с улыбочкой приглашает к столу, на "вы", якобы незнакомого. Сажусь.
   - Прокурор приказал арестовать вас насчет кражи и следствия.
   - Вам, - говорю, - виднее. Вы - люди при исполнении обязанностей.
   - Напишите, товарищ Булкин, объяснение. Куда вы бочку меда дели?
   Я написал - сто двадцать литров на ремонт ушло, сорок литров начальник милиции взял, тов. Змеев, а сорок литров прокурор Абрамкин. И подаю ему тоже с улыбочкой; обращаюсь на "вы", якобы незнакомы.
   - Здесь, товарищ начальник, все расписано.
   Он прочел и ногтем свою фамилию подчеркнул:
   - А это зачем? Сними мою фамилию. Я же к тебе по душевной откровенности, вроде бы предупреждаю тебя.
   - Спасибо за вашу заботу, а вычеркнуть не могу.
   - Это еще доказать надо. Я у вас не брал.
   - Точно, - говорю. - Я вам лично не давал. Брала ваша жена от моего кучера. Мы порядок тоже знаем.
   - Шельма! А ежели я тебя посажу?
   - На то вы и состоите при исполнении обязанностей.
   Так он меня обнюхивал, обнюхивал, а взять боялся. Но тут случилась история - на место Мотякова прислали нового секретаря Демина. А я попал под кампанию: кто из председателей не окончил ЦПШ, ШКМ или хотя бы ШКШ увольнялись. Новый секретарь Демин привез в Брехово нового председателя Петю Долгого. А мое увольнение пошло в зачет - растраченный мед покрыло.
   Сноска: читателям, которые не знают, что такое ЦПШ, ШКМ, ШКШ, объясню: ЦПШ - есть сокращенно церковно-приходская школа; ШКМ - школа крестьянской молодежи, а ШКШ значит школа кройки и шитья.
   ПЕТЯ ДОЛГИЙ